Шарлотта Мэри Янг
«Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 09.»

"Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 09."

ГЛАВА VII.

В воскресенье, часу в 6-м вечера, Филипп Морвиль подъехал, наконец, к давно знакомой двери гольуэльского дома. Человек доложил ему, что господ никого дома нет, кроме лэди Морвиль, которая только вечером сходит вниз, а днем изредка катается.

Филипп переступил через порог гостиной, где он провел так много счастливых часов. Там все стояло на прежнем месте. Диван Чарльза, маленький его столик, книги, рабочие ящики, письменный стол и газеты, сложенные особенным образом мистером Эдмонстон, - все было по старому. Только один рояль был заперт, а по наваленным на нем книгам сейчас можно было узнать, что его давно никто не раскрывал. Растения подле окон также несколько засохли, не то что бывало, когда Эмми за ними ухаживала. Сцена с сломанной камелией живо представилась воображению Филиппа. Она казалась ему предвещанием, что он сломает счастие Эмми, и мысль увидеть ее теперь вдовою, с сиротой-ребенком на руках, в том самом доме, где она росла беззаботною девушкой - приводила его в сильное волнение.

Дверь отворилась, и Эмми вошла тихой, ровной поступью женщины-матери, несущей своего младенца на руках. Лэди Морвиль была очень бледна, худа, и черное суконное платье, вместе со вдовьим чепчиком, придавали что-то особенно грустное её кроткому лицу. Она держала свою дочь, завернутую в длинное белое покрывало.

- Я нарочно принесла сюда мою девочку, - сказала она, подавая одну руку Филиппу:- чтобы показать ее вам.

Он протянул обе руки, чтобы взять малютку, и Эмми, которая до сих пор не доверяла своего сокровища никому, кроме матери, немного испугалась; но, боясь оскорбить больного своего кузена, она беспрекословно передала ему дочь. Филипп бережно взял ее на руки, но через минуту отвернулся и понес малютку к окну. Когда мать взяла ее обратно, она заметила две крупные слезы на оборках одеяла. Молча опустилась она в кресло и дала время Филиппу оправиться.

- Эмми! произнес он вполголоса, подходя в её креслу:- позвольте мне отдать вашему ребенку то, что принадлежит ему по праву.

Лэди Морвиль безмолвно подняла на него глаза. Она видимо не понимала, что он хочет сказать.

- Я немедленно введу ее во владение наследством.

- Напрасно! - возразила Эмми, улыбаясь своей знакомой улыбкой.- Выкиньте пожалуйста эту фантазию из головы, это ни к чему не поведет.

В это время няня пришла за девочкой, и они остались вдвоем с Филиппом.

- Выслушайте меня, - нроизнес он серьезно.- Вы не имеете никакого права лишить вашу дочь принадлежащего ей, по закону, наследства. Если имение Рэдклиф досталось мне теперь, то это случилось вследствие обстоятельстить, которыми ни один честный человек не решился бы воспользоватьсв. Женское колено было устранено нашим дедом только потому, что он не желал передавать имение старухе лэди Грэнар; не думаю, чтобы это распоряжение касалось всей женской линии вообще. Вы обязаны согласиться на мое предложение.

- Но ведь Рэдклифом владели постоянно представители только мужской линии, - возразила Эмми.

- Покойник сэр Гуго не мог поступить иначе, составляя свое духовное завещание; он имел в виду, что ближайшей его наследницей в то время была какая-то старая троюродная или внучатная сестра. Но мне странно было бы воспользоваться этим правом, зная, что у вашего мужа осталась родная дочь.

Филипп говорил с такой уверенностью и так убедительно, что он не сомневался в согласии Эмми, но та осталась непоколебима.- Мой муж предвидел все эти затруднения и сделал надлежащую оговорку в нашем брачном контракте, - сказала она. - Притом, я бы не хотела, чтобы дочь наша сделалась черезчур богата. Я уверена, что и Гэй желал иметь именно дочь, а не сына, чтобы избавить меня от хлопот по управлению Рэдклифом. Он умер спокойно, зная, что оставил меня с будущим ребенком в хороших руках. Не отрекайтесь же от своих прав, Филипм! Вы помните свято все завещанное вам Гэем. Каково было бы нашей малютке сделаться вдруг обладательницей такого громадного состояния? Каково было бы всему Рэдклифу под управлением такой неопытной опекунши, как я! Нет, Филипп, не отказывайтесь от наследства, - заключила она:- выполните все желание Гэя!

Разговор этот очень раздражил нервы Филиппа. У него сильно разболелась голова, и он беспрестанно хватался рукою за лоб.

- Эти боли верно еще следствие горячки, - заботливо заметила Эмми.- Но я все-таки нахожу, что вы много поправились.

- Мне лучше, - сказал Филипп:- но едва ли я окрепну совершенно. Мне иногда сдается, имею ли я еще право надеяться... - голос изменил ему и он вдруг весь вспыхнул от волнения.- Скажите, мне, Эмми, - произнес он дрожащим голосом:- здорова ли Лора.

- Слава Богу, - отвечала лэди Морвиль.- Только не пугайтесь, если вы заметите, что она очень похудела. Она много выстрадала из-за вас.

- Так она, значит, осталась мне верна сердцем, - сказал Филипп.- Она перенесла все горе с твердостью.

- Да, - отвечала Эмми, - она не изменилась ни в чем. - И я вот еще что хочу вам сказать, Филипп. Папа и мама давно простили вас; вы только должны извинить, если отец не заговорит об этой истории первый: ему очень неловко начинать такого рода разговор, вы понимаете это, конечно, а потому постарайтесь объясниться с ним сами. Теперь Лоры дома нет, она и Шарлотта ушли гулять. Сестры очень много ходят пешком.

- Очень рад это слышать, но не вредно ли для Лоры лишнее утомление? не похудела ли она от того, что я навязал на нее слишком много серьезных занятий?

- О нет! она любит трудиться, сказала Эмми.- Да вот и наши, кажется, я слышу стук кареты. Мама вернулась вместе с Чарльзом из Броадстона. Они думали, что вы приедете со вторым поездом, и отправились к вам навстречу.

Филипп поднялся с дивана. Его бросило в жар, ноги у него задрожали и он снова опустился. Через несколько минут Чарльз, под руку с матерью, вошел в гостиную. Встреча их с Филиппом была самая дружеская. Мать и дочь вскоре удалились, оставив двух двоюродных братьев tete-a-tete.

Филипп облокотился о каменный выступ и стоя молчал. Чарльз медленно грел перед огнем то одну, то другую руку и искоса осматривал своего соседа. Его сильно поразили бледность и худоба Филиппа.

- Как однако тебя перевернуло, - проговорил он наконец. - Нам нужно тебя поберечь лучше, чем тебя берегли в С.-Мельдреде. Поправляешься ли ты в силах, по крайней мере? - голос и слова Чарльза дышали такой добротой, что Филиппу с трудом верилось, чтобы это говорил прежний злой насмъшник, Чарли.

- Спасибо тебе, - отвечал он:- я чувствую себя крепче, но пока у меня будут продолжаться эти головные боли, я ни на что не буду годиться.

- Дело нешуточное - перенести две горячки сряду, - возразил Чарльз. - Теперь опасность миновалась; ты поживешь у нас в доме и переродишься, как все мы переродились в последнее время.

- Скажи мне, пожалуйста, что говорят о здоровье Эмми? - продолжал Филипп.- Отвечают доктора, что она вне всякой опасности?

- Конечно! она отлично себя чувствует. Вчера она брала молитву и очень довольна, что может теперь ходить в церковь. Ведь она туда не ходила с мая месяца. Эмми в восторге от своей девочки. Ты слышал, какое имя ей дадут? спросил Чарльз.

- Да, Эмми писала мне обо всем, - отвечал Филипп и глубоко задумался.- Чарли! - сказал он несколько времени спустя, - помнишь, ты называл меня когда-то интриганом. Ты был прав, говоря это обо мне!

- Друг! давай сюда руку! - крикнул Чарльз в волнении и крепко пожал ее Филиппу. Когда им пришлось идти одеваться к обеду, Филипп хотел было постарому поддержать своего кузена, но тот довольно храбро поднялся с помощью костылей и, боясь утомить еще слабого Филиппа, смело пустился вперед один, и пройдя весь корридор, довел своего гостя до приготовленной ему комнаты. Затем Чарльз вернулся обратно к себе.

Отец давно уже дожидался его в уборной мистрисс Эдмонстон, чтобы посоветываться с ним как ему объясниться с Филиппом.

Эмми, в свою очередь, сидя у собя в спальне, успокоивала Лору, которая совсем растерялась от волнения, ожидая свидания с Филиппом. Одна Шарлотта, по обыкновению, буянила и одеваясь, ворчала себе под нос, что с Филиппом говорить не станет, что будь она на месте Эмми, она ни за что бы не взяла его в крестные отцы своей дочери; что конечно Лору жаль, но по-делом им всем за то, что они Гэя не поняли, и так далее. Пудель один был свидетелем гнева Шарлотты, да и тот, слыша шум и движение внизу, визжа просился туда же, так что Шарлотта невольно должна была исполнить его просьбу. Окончив свой туалет, она явилась в гостиную, воображая, что не найдет там никого. Каково было её изумление, когда она нашла Филиппа, сидящего в кресле перед самым камином, а вероломного Буяна, как раз тут же у его ног. Умная собака выразительно махала хвостом и, положив морду на колени гостя, смотрела прямо ему в глаза, точно он был её хозяин. Шарлотта была побеждена, она прямо подошла к кузену и приветливо поздоровалась с ним. Затем, они вдвоем начали ласкать милаго пуделя и разговорились как ни в чем не бывало о будущих крестинах маленькой племянницы.

Звонок к обеду собрал в столовую всю семью, кроме Эмми, которая осталась на верху.

Разговор за обедом поддерживался только Чарльзом и мистером Эдмонстоном. Все прочие молчали. Лора с трепетом пожала руку Филиппа при самом входе в комнату и уселась как можно подальше от него. Только-что дессерт поставили на стол, она убежала к сестре на верх, и, бросившись к ней на диван и заливаясь слезами, воскликнула:

- Эмми! Эмми! Видела ты, как он переменился!

Действительно, перемена в наружности Филиппа и в самом его обращении должна была поразить каждого, кто его долго не видал. Это был убитый горем и физическими страданиями человек. Бледный, худой, молчаливый, вследствие страшных головных болей, от которых он никак не мог отделаться, Филипп производил едвали не неприятное впечатление среди веселой, цветущей здоровьем семьи Эдмонстонов.

Лоре даже показалось, что он совсем охладел к ней: так равнодушно, повидимому, поздоровался он с ней после двух-годовой разлуки. "Эмми счастливее меня", думала бедная молодая девушка:- "она схоронила своего милаго, но знала, что он умер, любя ея!"

Лоре не пришлось долго посидеть у сестры, ее скоро позвали разливать чай опять вниз, где она по счастью не застала ни отца, ни двоюродного брата.

Мистер Эдмонстон и Филипп остались вдвоем в столовой, и молча грелись у камина, выжидая, чтобы который нибудь из них заговорил первый. Наконец дядя встал, загремел ключами и заметил:

- Нам нужно однако перейдти в кабинет. Я должен передать тебе акты Рэдклифского имения.

- Благодарю, - отвечал Филипп, также вставая. Только нельзя ли это отложить до другаго дня? Я не в состоянии заниматься сегодня.

- А что? голова верно болит? - спросил мистер Эдмонстон.

- Да, немного. Но нам нужно поговорить с вами, прежде всего, о другом деле, а потом уже приняться за акты, - возразил Филипп.

- Да, да, я знаю о чем, - заговорил в смущении дядя, и зашагал по комнате.

- Простите меня! Я вполне сознаю, что глубоко оскорбил вас! с чувством произнес Филипп.

- Хорошо, хорошо, перестанем об этом говорить. Я все знаю, прошлаго не вернешь. Молодежь глупа; я сам был молод, и знаю, что такое любовь.

- Значит, дядя, вы меня прощаете и даете свое согласие? - спросил Филипп в волнении.

- Даю, даю, и надеюсь, что это наконец успокоит нашу Лору. Четыре года любить друг друга! воскликнул мистер Эдмонстон с живостью.- Вот удивительное-то постоянство. Пора его вознаградить! А мы-то ломали себе головы, отчего вы оба такие мрачные и молчаливые! Так, значит, сегодня бумаги по-боку, - прибавил он весело.- Конечно, где тебе занаматься в таком положении! Может, тебе с Лорой хочется переговорить? а? спросил, лукаво подмигивая, добродушный старик.

Положение влюбленных имело в его глазах особенный интерес, и потому он с этой минуты забыл все объяснения, неприятности, прошедшие вины дочери и племянника, и радовался только одному - возможности видеть их счастливыми.

Послали за Лорой. Она робко появилась на пороге комнаты, вместе с матерью; но боль в голове Филиппа, вследствие волнения, увеличилась дотого, что им обеим пришлось ухаживать за ним в продолжение всего вечера. Он не мог проговорить ни слова и, лежа на диване, покорно принимал все их услуги. Было уже поздно, когда семья начала расходиться. Мать ушла на верх посмотреть на свою внучку, а Лора осталась подле дивана больнаго. В доме было очень тихо, Шарлотта улеглась спать, отец с Чарльзом работали в кабинете. Филипп отнял руку от глаз, которые он постоянно закрывал от света, взглянул с улыбкой на Лору и приподнявшись обнял и нежно поцеловал в голову.

Они поняли друг друга без слов. Такая радость осветила все лицо молодой девушки. Она бережно уложила больного снова на диван и, держа его за руку, просидела таким образом все время, пока отец и мать не вернулись к ним обратно.

Лора не легла до тех пор спать, пока не завернула к Эмми и не поделилась с ней своими впечатлениями. Сестры дотого заговорились, что мать принуждена была им напомнить, что Эмми должна поберечь свои силы для завтрашней церомонии крестин.

- Бедняжка! - заметила вздохнув мистрисс Эдмонстон, когда Лора удалилась.- От души желаю, чтобы Филипп поскорее поправился.

- А что? разве ему нехорошо? - спросила Эмми с испугом.

- Не могу тебе сказать наверно, но он сегодня сильно страдал головой, что едва-ли имел возможность переговорить с ней как следует. Я рада одному, что дело их, кажется, устроилось. Папа и Чарли очень довольны Филиппом. Но чтож я тебя задерживаю, душа моя, - прибавила мама крепко ее целуя:- пора тебе успокоиться. А что, дитя твое лежит уже, верно? - спросила она.- Эмми отдернула белое кисейное покрывало и показала матери свое сокровище, малютку-дочь, приютившуюся у родной груди. Девочка спала крепким сном.

- Ну, Господь с вами, мои милые! покойной ночи вам желаю, - сказала мистрисс Эдмонстон, с грустной улыбкой любуясь на прекрасную картину.

Ей в эту минуту невольно припомнилась та ночь, когда она пришла объявить Эмми, что Гэй сделал ей предложение. Хорошенькая, скромная дочь её лежала теперь на своей девичьей постели уже вдовой, с сиротой-ребенком на груди. Вся обстановка комнаты мало изменилась против прежнего, только портрет Гэя и детская колыбель подле кровати свидетельствовали о перемене, происшедшей в жизни Эмми Эдмонстон.

Недаром эта комната была так дорога для Эмми. Она составляла её собственный маленький мирок, куда она любила уединяться в продолжение дня, по нескольку раз. Как ни баловали ее в семье, как нежно она ни любила всех, своих но с нею делался иногда такой прилив тоски, что она спешила поскорее запереться у себя в спальне и там давала волю слезам. С рождением ребенка ей стало спокойнее и легче. Она с каким-то восторгом целовала свою девочку, приговаривая:- "Папина дочка! Моего дорогаго Гэя девочка!" и не раз начинала рассказывать ребенку, что папа теперь на небе, что он молится за них обеих; что ей нужно вырости умной, хорошей девочкой, чтобы папа там радовался, глядя на нее.- В ночь, предшествовавшую крестинам, Эмми особенно усердно молилась, стараясь, по своему обыкновению, уверить себя, что дочь уже понимает голос матери: она долго объясняла ей, какое счастье ожидает ее завтра. Молодая мать заснула с молитвой на устах.

ГЛАВА VIII.

Настал день крестин. Мэри Росс должна была употребить большое усилие, чтобы в это утро заниматься со вниманием в своей школе: ее мучило нетерпение, услыхать что-нибудь о гольуэльских делах. Лора и Шарлотта пришли раньше всех пешком и принесли известие, что Эмми, слава Богу, здорова.

Мэри не хотела прямо спросить, тут ли капитан Морвиль, но старалась угадать это по лицу Лоры. На её счастие, в это же время на конце улицы показался фаэтон, где сидели Чарльз и Филипп вдвоем.

Улучив удобную минуту, когда Лора отвернулась, болтунья Шарлотта успела шепнуть своей приятельнице:

- Мэри, а у нас дело-то сладилось, и мне очень, очень жаль Филиппа!

После службы, Чарльзу удалось подойти к мисс Росс, и он также заговорил о капитане. Шарлотта нам правду сказала, - отвечал он, когда Мэри его спросила, действительно ли Филипп примирился с их семьей.- Будущий ваш кум оказался хорошим человеком и мне его искренно жаль. Он совсем переродился после болезни. Куда делось прежнее высокомерие, - не понимаю! Он стал кроток, снисходителен ко всем, и даже робок.

- Отчего он так худ и бледен? Здоров ли он? - спросила Мэри.

- Да, сегодня он себя хорошо чувствует. Одна беда - это головные боли, от которых он не может отделаться. Впрочем, мы надеемся, что и оне скоро пройдут. Мне так уж жаль Филиппа, что я даже прощаю Эмми, что она его, а не меня выбрала в крестные отцы.

- Как вы великодушны! смеясь заметила Мэри.- Ну, а что Лора, я думаю она очень теперь счастлива.

- Это такая скромная, серьезная пара влюбленных, что их право не разберешь. Вообще, Мэри, мне иногда странно делается, когда я вспомню, сколько перемен случилось в нашей семье начиная с прошлаго года. Кстати, вы знаете, что сегодня будут также крестить крестного сына Эмми, после её дочери?

- Кто такой этот крестник?

- Да как же? у Ашфордов родился мальчик и они попросили позволения у Эмми назвать его Гэем: это ей так понравилось, что она сама вызвалась быть его крестною матерью. Каково было Мэркгаму это вынести? Он, я думаю, просто, бесится, что мальчик родился не у того, у кого следует. Я получил от него извещение, что он приготовляет уже все отчеты по Рэдклифу для сдачи имения; чтож касается до прочаго... Вообще, мне смешно себе представить, каково будет старику вспомнить, как он честил капитана, мне в глаза.

День был ясный, солнечный. Народу в церкви собралось множество, и все с участием следили за молодой матерью, скромно выступавшей в своем траурном наряде, с ребенком на руках. Большая часть зрителей, собравшихся из любопытства поглазеть на церемонию крестин, еще живо помнили тот день, когда теперешняя лэди Морвиль входила в эту самую церковь с своим женихом под руку. Вид молодой, счастливой четы возбуждал тогда много толков о будущем её счастии. Каждый, любуясь на юных супругов, отличавшихся красотой и здоровьем, предвещал им долгую жизнь. Судьба распорядилась иначе, и не прошло еще 2-х лет, как счастливая новобрачная явилась перед глазами зрителей вдовой.

Начался обряд крещения. Эмми молилась очень усердно и, принимая свою малютку из рук мистера Росс, она со слезами прижала ее к сердцу. В эту минуту показалось ей в первый раз, что её девочка похожа на отца как две капли воды, - и она мысленно поблагодарила Бога за посланное ей новое утешение. Все горе, все прошедшие страдания выкупились в этот день для Эмми убеждением, что, приобщив свою дочь к числу верующих, она еще теснее сблизила ее с Богом и тем оградила ее от всех опасностей в жизни.

Из церкви вся семья отправилась домой пешком, кроме мистрисс Эдмонстон, Эмми с ребенком и Чарльза, уехавших в карете. Лора шла рядом с Филиппом. Дорогой у них зашел разговор о прошлом. Лора с каким-то невольным испугом слушала Филиппа, старавшагося уверить, что он своей гордостью погубил и Гэя и самого себя.- Лора! Лора! - воскликнул он со слезами на глазах:- а уже мое поведение в отношении вас превышает всякую меру снисходительности, я не смею и думать, чтобы вы простили меня!

Молодая девушка всячески старалась успокоить Филиппа, говоря, что Гэй до самой смерти считал его своим другом.

- Не утешайте меня, - возразил он.- Я мог бы тогда разом оправдать Гэя; поезжай я только прямо к нему в С.-Мильдред, объяснись я с мим как с другом, затем повидайся я с мисс Уэльвуд, и все было бы кончено. Но мои бы прошлаго не воротят, и я в эти два года разбил все свое счастие!...

- Милый Гэй, - тихо произнесла Лора:- как он был внимателен ко мне в день своей свадьбы!

- Передала вам Эмми его последния слова? сказанные мне перед смертью? - спросил Филипп.

- Нет, - отвечала Лора.

-"Да благословит Бог вас и мою сестру," вот что сказал покойник.

Лора заплакала.- Эмми, ангел мира в нашем семействе, - заметила она;- сестра вносит всюду за собой счастье и любовь. С её появлением в Гольуэле мы все ожили и точно переродились.

- Это наш ангел-хранитель, - сказал Филипп.

- Но перейдем к себе, - продолжал он:- скажите мне откровенно, Лора, в состоянии ли вы искренно простить меня? Согласитесь ли вы выйдти замуж за человека, разбитого ыизически и нравственно? Для меня все погибло в жизни; самое богатство, доставшееся мне по наследству, и оно служит только к тому, чтобы растравлять раны моего сердца. Ваша любовь, Лора, эта любовь, - перешедшая через горнило испытаний, одна только может усладить мою горькую жизнь. Скажите, любите ли вы меня попрежнему?

Не легко было Лоре выслушать все сказанное Филиппом, но за то объяснение это уничтожило совершенно все преграды их взаимной любви, сомнения исчезли, и они в этот день смело и открыто высказали друг друту все, что было ими перенесено и перечувствовано во время долгой разлуки.

К крестинному обеду были приглашены только мистер Росс с дочерью и доктор Майэрн, который отправился из церкви пешком вместе с мистером Эдмонстоном. Дорогой мистер Эдмонстон поспешил сообщить доктору, что у него в семье затевается новая свадьба. Нежный отец не преминул рассказать целый роман о постоянстве влюбленной пары и, входя уже в дом, продолжал еще ораторствовать, описывая с восторгом счастливый исход их запутанного дела с Филиппом; его остановила жена, пришедшая попросить доктора взглянуть на Лору, которая вернулась домой очень взволнованная и бледная.

Доктора вовсе не удивило известие о сватовстве Филиппа. Он давно уже смекал про себя, что дело не ладно, особенно когда зимой Лора вдруг осунулась и побледнела. Ему очень хотелось знать мнение Чарльза на счет этой свадьбы, и перед обедом он завернул к нему в комнату.

- Ага! - воскликнул Чарльз весело:- так и до вас дошли слухи? Какова парочка! таких рослых и красивых женихов не много найдешь в Англии. Нам нужно только откормить его хорошенько.

- Пара самая подходящая! лукаво улыбаясь, отвечал Манерн.

За обедом его очень удйвила мистрисс Эдмонстон. Она была молчалива и сдержанна со всеми, что резко проворечило её обычному радушию и откровенности. Сэр Гэй не выходил у неё из головы и ее как будто оскорбляла несколько поспешность дочери и племянника, объявленных в этот день женихом и невестою. Мистер Эдмонстон был в своей тарелке; он радовался всему: и тому, что Эмми здорова и сидит внизу в другой комнате рядом с ними, и тому, что в доме завелся опять молодой человек. Он любовался на влюбленную парочку и мечтал о том, как Лора захозяйничает в Рэдклифе, словом, радовался как дитя. Жена его старалась улыбаться, поддерживать разговор, но слезы то и дело навертывались у ней на глазах, и она невольно думала, что в прошедшем году, в этот самый день у них было совсем другое в доме. Чарльз, повидимому, был весел; Шарлотта от души смеялась. Лора и Филипп больше молчали, тем более что прогулка сильно утомила последняго. Когда начали пить шампанское за здоровье мисс Морвиль, дедушка вскочил и понес сам молодой матери кусочек крестинного пирога.

Эмми сидела в кресле подле камина; она решилась пожертвовать этим днем семье, и, не желая огорчать никого из своих, она весь вечер провела внизу. С ласковой улыбкой поблагодарила она отца за внимание, и после обеда все общество собралось вокруг нея. Этот вечер оставил по себе самые благоприятные воспоминания.

ГЛАВА IX.

Свадьбу Филиппа отложили на несколько месяцев, чтобы излишней поспешностью не оскорбить Эмми во время её траура. Филипп же все это время, прожил в Гольуэле. Он очень быстро начал поправляться в здоровье и мало-по-малу стал приниматься за дела. Мистер Росс навещал его раза два в неделю и по целым часам беседовал с ним на-едине. Не смотря на это, Филипп все еще не мог свыкнуться с мыслью, что рано или поздно ему все-таки следует съездить в Рэдклиф. Каждый вопрос, касавшийся этого имения, болезненно раздражал его нервы, и он избегал даже случая вспоминать о нем. Мистер Эдмонстон приходил в отчаяние, видя, что племянник собирается, кажется, прожить все лето у них в доме. Он вместе с Эмми горевал, что такая небрежность со стороны молодого хозяина может сильно отозваться на ход дел по имению. К счастию, Лоре Торндаль прислал неожиданно письмо с извещением, что его брат, член нижнего парламента и депутат Мурортской общины, собирается выйдти в отставку, но медлит, ожидая разрешения вопроса: достался ли Рэдклиф Филиппу Морвиль, и может ли он передать ему свое звание. Мурорт постоянно выбирал своих представителей из дома Торндаль и Морвиль, вследствие чего лорд Торндаль старший, в письме своем к Филиппу, предлагал ему остановиться прямо у него в доме, и подождать ехать в Рэдклиф, где ему пришлось бы жить одному. Быть членом парламента в былые времена - составляло любимую мечту для Филиппа. Исполнение этого желания он принял теперь, как новое испытание судьбы. Ему казалось, что каждая удача служила как бы отмщением за прежнее его поведение в отношении Гэя. Но вместе с тем он сознавал, что, получив в наследство огромное богатство, он нравственно обязан употребить его на пользу ближнего, а не удовлетворять им только свои прихоти и желания. Его пугало одно, чтобы новое общественное положение не пробудило заснувшего его честолюбия, а главное, чтобы жизнь в Лондоне не подействовала вредно на его слабое здоровье. Филипп переговорил о том заранее с Лорой, но та никак не решалась сказать ему что-нибудь определительное. Она знала, что жизнь в городе, при настоящем положении здоровья Филиппа, даже опасна, не только что вредна, а между тем устранить его как полезного общественного деятеля от блестящей карьеры - казалось ей преступлением. Они оба прибегли к совету Эмми и Чарльза: те единогласно стали упрашивать Филиппа не жить одному в Рэдклифе, а лучше уж ехать в Лондон. Их поддерживал и доктор.

- Две горячки сразу не проходят для человека безнаказанно, - говорил Майэрн. - Оне всегда оставляют пагубные следы на мозге больнаго. Организм капитана сильно потрясен, нервы его до сих пор в неестественном напряжении и требуют покоя и тщательного ухода. Но в этом состоянии апатия еще опаснее чем возбуждение, и потому я скорее советовал бы ему переехать в Лондон, с условием не работать там через силу, но уж никак не жить в уединении, в Рэдклифе.

Филипп немедленно отправился к Торндалям и был единодушно выбран депутатом в Мурорте. Мэркгам прислал к нему своего племянника с отчетами; старик не имел духу являться к Филиппу как подчиненный и, получив уведомление, что мистер Морвиль завернет быть может и в Рэдклиф, страшно разворчался и целый день был не в своей тарелке.

Известие о предстоящей свадьбе Лоры и Филиппа положительно взбесило Мэркгама. Он не мог равнодушно слышать о помолвке жениха и невесты, на глазах лэди Морвиль, еще не скинувшей своего траура. Старик считал этот поступок оскорблением чести женщины, к которой он начал питать чувство какого-то благоговения. Ему даже казалось неестественным, чтобы Эмми не горевала о том, что у неё родилась дочь вместо сына. Он был убежден, что она разделяет его страдания, но из самолюбия скрывает их. Вообще, Мэркгам, в последне время, сделался дотого мрачен и сердит, что Ашфорды искренно боялись, чтобы у него не вышло столкновения с новым Рэдклифским владетелем.

Жители Рэдклифа были вообще сильно возстановлены против Филиппа, и Ашфорды, по этому случаю, в большом волнении ждали его приезда. Наконец, в одно прекрасное утро, он приехал, как и в первый раз, вдвоем с Джемсом Торндаль, и остановился в приходском доме; в главный дом Филипп даже не завернул, а переговорив с Мэркгамом о делах, отправился один, пешком, в рыбачью слободу, а затем, посидев несколько минут в гостиной, вместе с мистрисс Ашфорд, уехал снова к Торндалям. По отъезде его, между рыбаками начались разные толки. Старик Джемс Робинзон уверял, что новый сквайр побледнел как смерть, говоря с Бэном о покойном сэр Гэе.- Видно, и ему жаль сердечного, не меньше нашего, - заключил рыбак. А Бэн, заливаясь слезами, сообщал товарищам, что мистер Морвиль передал ему, что сэр Гэй в последнюю минуту, почти перед смертью, вспоминал об нем и прислал ему поклон.

Мэркгам не преминул поворчать на отца Робинзона и на его сына, упрекая их в готовности поклоняться всякому новому светилу, но он в свою очередь не удержался, чтобы не похвалить Филиппа за желание поддержать все начатое Гэем в Рэдклифе и за уменье дельно распоряжаться по хозяйству. Мистрисс Ашфорд давно уже чувствовала большую симпатию к капитану Морвиль, но рассказ Джемса Торндаля о том, что он вынес во время своей болезни и что выстрадал, схоронив Гэя, еще более расположил ее в его пользу.

Филипп вскоре уехал в Лондон и тотчас же вступил в свою должность члена парламента. Не имея еще в руках достаточно средств для лучшей обстановки, он жил на маленькой квартире, не держал лошадей и совсем не выезжал в свет. Лора очень боялась, чтобы он не изнурил себя излишней работой, но, увидев его снова в Гольуэле, куда он приехал на Духов день, она очень успокоилась. Филипп, конечно, не потолстел и был попрежнему бледен, но он казался оживленным, довольно много говорил, смеялся и с жаром толковал о политике.

С началом лета, Эмми вдруг занемогла; цветы, музыка, солнце, все начало раздражать её нервы. Ходить она совсем перестала, потому что у ней делалась одышка, притом она лишилась сна, аппетита и впала снова в такую апатию, что кроме своего ребенка да еще одной умирающей вдовы на деревне, она ровно ничем не интересовалась. Эмми начала избегать общества и сильно волновалась, когда отец, устроив импровизированный обед с гостями, требовал непременно, чтобы она являлась в гостиную. Мама не раз выручала ее из затруднительного положения, отсылая ее на верх и стараясь убедить отца, чтобы он оставил ее в покое. Мистер Эдмонстон постоянно горячился из-за этого, говоря, что Эмми никогда не поправится в здоровье, если станет жить как отшельница, в своем углу. Желая похвастать в кругу коротких знакомых, что будущий его зять член палаты депутатов и представитель Мурорта, мистер Эдмонстон, во время одного из приездов Филиппа в Гольуэль, затеял званый обед. После обеда Шарлотта шепнула Мэри Росс, что Эмми желает ее видеть. Мэри побежала на верх и постучалась в двери спальни лэди Морвиль. Услыхав слово "войдите", она смело переступила через порог комнаты. В алькове у открытого окна, вокруг которого вились гирляндовые розы, сидела Эмми. В спальне было довольно темно, но в одном углу её мисс Росс заметила белую колыбель с занавесью, где спала маленькая Мэри. Из окна виднелись верхушки деревьев сада и темно-синее небо. - Благодарю, что вы пришли сюда, Мэри, - произнесла лэди Морвиль, протягивая ей руку.- Я позвала вас к себе, в надежде, что вы не соскучитесь посидеть со мной и с моей девочкой.

- Какая она у вас хорошенькая! - сказала Мэри, осторожно наклоняясь над спящим ребенком. - Она во сне сделалась румяная и притом так выросла в это время.

- Бедная девочка! - проговорила вздохнув Эмми.

- А что, как вы себя чувствуете сегодня? - спросила Мэри. - Вы очень утомлены? Зачем вы опять ходили к Алиссе Лимзден?

- Нет, ходьба меня сегодня не очень утомила, - слабо возразила молодая женщина.- Вообще, я рада найдти себе занятие, но что меня душит, мучит, это сознание, что у меня впереди длинная, длинная вереница бесконечных дней, которые я должна переживать совершенно одна!....

Мэри молча взглянула на колыбель её дочери.

- Вы хотите мне напомнить, что я не одна? Вы правы, - продолжала Эмми:- но легко ли мне думать, что моя дочь никогда не будет знать своего отца?

Сказав это, она подошла к колыбели и, заглянув туда с нежностью, заметила:- Хоть бы он раз на нее взглянул, хоть бы поцеловал ее, чтобы она покрайней мере знала, что родилась не сиротою! Сама я умирать теперь не хочу, - продолжала Эмми, возвращаясь на свое место:- мне жаль мою девочку, но признаюсь, Мэри, что, вовремя моей болезни, мне все казалось, что я должна непременно умереть весною, точно также как Гэй.

- Неужели с рождением Мэри, вам не сделалось легче? спросила мисс Росс.

- Напротив, с её появлением на свет я точно ожила, но ведь с сердцем не сладишь! Случается, что я иногда точно жажду голоса Гэя, жажду его взгляда, мне тогда даже слышится это походка в корридоре. Ах, Мэри! прибавила она, со слезами на глазах: - поверите ли? я вижу его иногда во сне так ясно, как будто на яву. Проснувшись, я только тогда и опомнюсь, когда схвачу свою девочку на руки и прижму ее к себе поближе. Все это еще ничего, но мне совестно перед моими, - заключила Эмми.- Они все такие добрые, внимательные, ласковые ко мне, а мне просто тоскливо подчас от этих ласк и внимания. Кажется, ушла бы подальше от всех и зарылась бы там, где потемнее. Больше всего мне мамы жаль!

В эту минуту ребенок громко заплакал.

- Мы ее, кажется, разбудили, - заметила мисс Росс: - напрасно я к вам пришла сюда.

- Ничего, не пугайтесь, - возразила Эмми:- она всегда кричит, когда мы с ней не вдвоем. Ну, полно, полно, дитя мое, - уговаривала она малютку. Лучше ступай ко мне на руки, да покажи маме крестной свои ресницы.

У ребенка действительно были большие глаза, точно окоймленные черной бахромой густых ресниц. Она очень напоминала отца; мисс Росс полюбовалась на девочку, посидела еще немного с Эмми и отправилась опять вниз, в гостиную. Вечером, перед сном, Лора, по обыкновению, завернула к сестре. Эмми заметила ей, что она как-то особенно бледна и как будто расстроена. После долгих отнекиваний, Лора должна была признаться, что Филипп сделал ей сегодня горький упрек за то, что она любит его так слепо, что не видит в мем никаких недостатков.- Он уверяет, что он сам в этом виноват, - прибавила молодая девушка. Будто он дотого приучил всех нас поклоняться его достоинствам, что у меня чувство любви к нему дошло даже до обожания.

- Я его понимаю, - задумчиво отвечала Эмми.- Он так много перенес в это время, что ему страшно за себя, он боится, чтобы вы все не избаловали его опять лестью и покорностью.

- Что ж мне делать,- вскричала в отчаянии Лора: если я люблю его выше всего на свете!

- Не говори так! остановила ее сестра.- Это преступление; люби его после Бога первого, но не выше всего на свете. Посмотри на меня, была ли бы я в состоянии вынести свое горе, еслибы Гэй, при жизни, не приучал меня искать утешения на небе, а не на земле!

- Эмми! скажи мне откровенно, разве ты сама не слепо любила мужа? разве ты признавала в нем какие-нибудь недостатки? спросила с живостью старшая сестра.

Эмми вспыхнула.- Да, я видела и сознавала все его ошибки, вот почему я так глубоко ценила его искреннее раскаяние. Прости меня, душа моя, - заключила она кротко:- если я тебе дам совет - говорить всегда правду Филиппу в глаза, а не хвалить его за каждое его действие.

- Разве ты все еще на него сердишься, Эмми? спросила Лора.

- Напротив того, я давно ему все простила, но я говорю это тебе собственно для того, чтобы ты убедилась, что Филипп был действительно виноват в отношении мама. Зачем вы скрывали от неё свою любовь? Зачем не пришли к матери с повинной головой?

- У меня духу не доставало признаться, - сказала Лора. Сестра! ведь мы не были связаны своим словом; мы никогда не переписывались друг с другом, и Филипп объяснился мне в любви всего один раз, во время прогулки. Мы решились молчать до тех пор, пока не представится верный случай получить согласие отца. Дурного мы ничего не сделали, мы только горячо любили друг друга, а это вы давно все знали.

- А все-таки эта тайна мучила Филиппа, и он бредил ею во время горячки, - сказала Эмми.

- Потому что это было единственное пятно, которое он носил на своем чистом, благородном сердце, - заметила с восторгом Лора. Она так увлеклась, что её голос разбудил ребенка, и ей пришлось удалиться. Не смотря на пламенную, слепую любовь свою к Филиппу, она не находила в ней истинной отрады, а скорее мучилась и волновалась вследствие её ежедневно. Филипп с своей стороны чувствовал, что и ему тоже чего-то не достает в сердце. Он любил Лору больше чем сестру свою Маргариту, но и Лора была не истинной опорой для него, не другом, который мог бы подать ему нужный совет; нет, это была слепая раба, его создание, сколок, так сказать, прежнего Филиппа, и она служила ему иногда живым укором совести, за все прошлые его промахи и ошибки.

ГЛАВА X.

Мистер Эдмонстон давно уже обещал своей матери, привезти к ней, в Ирландию, меньшую доч Шарлотту. Они бы успели навестить старую лэди еще прошлой осенью, но болезнь Гэя задержала их отъезд. Вскоре после крестин Мэри Морвиль, из Ирландии пришло письмо от сестры мистера Эдмонстона, с просьбою поскорее приехать, потому что бабушка видимо начинает слабеть в силах. В семье поднялись толки, кому ехать. Приглашение было прислано отцу и Шарлотте, вместе с Буяном. Чарльз уверял, что сестре без разрешения Буяна никуда отлучиться нельзя, вследствие того, что он вольничал над нею как хотел, и потому пуделя решили взять. Лору очень упрашивали Килькораны остановиться у них в доме, пока её родные будут гостить у бабушки. Ей также необходимо было рассеяние и потому её отъезд был решен с первого слова.

Оставалось покончить вопрос, ехать или не ехать мистрисс Эдмонстон в Ирландию? Муж и свекровь сильно желали этого. Чарльз и Эмми начали держать их сторону, опираясь на то, что им вдвоем будет очень хорошо в Гольуэле. Чарльз давно уже твердил матери, что она скорее вредит Эмми своими излишними заботами о её спокойствии, а вовсе не приносит ей пользы, и что ей непременно нужно самой отдохнуть после всех тревог и бессонных ночей, проведенных у постели дочери. Призвали доктора на совет, и тот убедил добрую мать, позволить себе маленькое развлечение, то есть совершить путешествие в Ирландию.

- Чарльз доказал уже вам, - говорил Майэрн, - что он может легко обойтись без вашей помощи, зачем же вам баловать его?

Вследствие совета доктора, мама решилась наконец ехать, но она взяла наперед слово с него и с Мэри Росс, что они еженедельно будут присылать ей подробные бюллетени о здоровье оставшихса детей и внучки.

Началось общее укладыванье; в день отъезда мистрисс Эдмонстон поплакала, как водится, надавала дочери кучу полезных советов на счет малютки Мэри и, простившись с сыном, со слезами уселась в карету.

Чарльз сказал правду. Им с сестрой отлично жилось вдвоем. Они молчали, сколько хотели, занимались чтением, изредка прокатывались в фаэтоне, и брат давал полную свободу Эмми лежать, сидеть наверху или внизу, не допытывансь беспрестанно, отчего она грустна, почему мало ходит и т. д.

Тишина в доме и полнейшая независимость в действиях благоприятно подействовали на лэди Морвиль. Она все чаще и чаще сидела с братом в гостиной, охотнее выезжала с ним кататься, а по вечерам принималась даже рассказывать ему разные впечатления, вынесенные ею во время путешествия с мужем, заграницей. Чарльзу так были приятны эти беседы, что он их охотно предпочитал тем вечерам, когда Россы приходили к ним, пить чай. Дочь Эмми составляла всю его радость. Она была плотная, живая девочка, глядевшая на него своими большими глазами так весело, что нельзя было не смеяться при её появлении.

Сходство маленькой Мэри с отцом делалось с наждым днем поразительнее, а её улыбка дотого наноминала улыбку Гэя, что Чарльз нарочно употреблял все средства, чтобы почаще смешить ребенка. Он возился с нею по целым часам и почти не спускал ее с своего кресла или дивана. Таким образом дни проходили за днями, а брат и сестра почти не замечали отсутствия прочей семьи. "Будьте покойны насчет нас, - писал Чарльз к матери:- мы веселы, здоровы и Эмми, кажется, останется очень довольна, если в Гольуэле не будет шумно в то время, когда настанет годовщина кончины её покойного мужа. Пожалуйста, не спешите возвращаться домой!"

Эдмонстонам и без того пришлось зажиться в Ирландии долее, чем они хотели. Бабушка дотого сделалась дряхла, что мысль о разлуке с сыном, невесткой и внучатами, которых она думала видеть в последний раз в своей жизни, расстраивала ее до болезни. Килькораны, в свою очередь, так обрадовались Лоре и Шарлотте, что не выпускали их из дома. Словом, об отъезде в Гольуэль никому не давали и заикнуться. Шарлотта преуморительно описывала брату различные ирландские сцены, и Мэри Росс помирала от хохоту, слушая чтение её писем. "Мистер Фидлер, - писала Шарлотта:- учитель братьев Эвелины, точно такой наружности, как она его описывала; это единственный образованный человек, с которым можно говорить здесь, с удовольствием".

- Представьте себе, - заметил Чарльз: - дерзкая девчонка толкует еще об разговорах с образованными людьми? Смотрите, пожалуйста, как она заважничала!

- Вот что значит приучить себя с детства к хорошему обществу, - заметила Мэри.

Дня два спустя после этого, Чарльз и Эмми отправились в Броадстон, на почту. На имя его и сестры получено было два письма.

- А-а! - это от Шарлотты! воскликнул Чарльз, взглянув на свой конверт.- А к вам, милэди, смею спросить, кто пишет?

- Ко мне пишет Мэркгам, - отвечала Эмми:- кажется, о делах, я после прочитаю его письмо. Посмотрим, что пишет Шарлотта?

- Шарлотта делается непозволительно резка на язык, - заметил Чарльз смеясь, пробегая глазами первую страницу:- нам нужно ее хорошенько проучить за это.- Послушай только, что она пишет. "Последняя наша новость та, что верный Ашат, наскучившийся странствовать по морю Средиземному без благочестивого Энея, вышел в отставку из военной службы и получил какое-то место при посольстве, в Германии. Лорд Килькоран пригласил его погостить к себе, и мы с кузиной Мабель решили, что это недаром. Он выбрал очень удачное время для гощения, зная, что у него на глазах будет прекрасный образчик влюбленнаго; жаль, что тебя, Чарли, нет со мною, а то, когда Филипп приедет, мне придется сообщить мои впечатления одному Буяну. О приезде Филиппа, покамест, ничего не слышно, он никому ничего не пишет, даже и к Лоре, вследствие чего она, бедная, начинает сильно тревожиться. Напиши, не слыхал ли ты чего об нем? В последнем письме своем, он извещал нас, что парламент распущен и что он едет недели на три, покрайней мере, в Рэдклиф."

- Посмотрим, не пишет ли чего Мэркгам об нем, - с живостью сказала Эмми, просматривая наскоро письмо управляющаго.- Так и есть, в конце он говорит: "Мистер Морвиль находится здесь уже недели с две и, как кажется, не совсем здоров. С первого дня приезда он не выходил из дома по случаю страшной головной боли; она лишила его даже возможности заниматься делом. Больной не принимает никаких советов. Я навещаю его ежедневно, считаю своим долгом не оставлять его в таком положении, на руках прислуги. Очень может быть, впрочем, что мое присутствие ему несовсем приятно". Бедный Филипп! - заключила грустно Эмми:- он не вынес одинокой жизни в Рэдклифе.

- Верно он через силу работал, - сказал Чарльз.- Ведь он у нас, в последнее время, видимо поправился.

- А ему очень видно плохо, если он даже к Лоре ничего не пишет, - продолжала Эмми.- Нужно поскорее написать к Мэркгаму и расспросить его поподробнее, чем именно Филипп болен.

Через несколько времени пришло известие из Рэдклифа, что мистер Морвиль, вследствие страшной головной боли, лежит недвижимо целые дни на диване, не спит, не ест и все молчит. За доктором не позволяет послать, а домашния средства ему не помогают. Посторонних никого не велено принимать: лорду Торндалю и мистеру Ашфорду и тем было отказано. Старик Мэркгам почтительнейше просил родственников мистера Морвиля поспешить приехать и снять с него тяжкую ответственность за жизнь больнаго.

- Гм! Это плохо! значительно произнес Чарльз.

- Доктор Майэрн давно уже опасался, чтобы он не заболел горячкою в воспалением в мозгу, - заметила Эмми.- Верно так и случилось. Бедная сестра! Хоть бы она или мама были подле него, оне бы его разговорили. Каково будет Филиппу одному лежать в горячке! Жаль, что он не у нас! Я бы теперь вознаградила его вполне за прошлое наше бегство из Италии. Я готова сама ехать в Рэдклиф.

- В самом деле? спросил, с удивлением брат. Коли так, возьми меня с собой, если я тебя не очень обременю. Меня дорога не утомит, а вот только с девочкой-то нам как быть?

- А ей разве вредно путешествовать? Намедни мистрисс Грэшат привезла из Шотландии трехъмесячного ребенка, а моей Мэри ведь уже полгода. Посоветуемся с Майэрном, если хочешь, - сказала Эмми.

- Еще бы! меня мама разбранит, если мы пустимся в дорогу, не спрося нашего оракула, - смеясь возразил Чарльз.

Они условились, с каким поездом выехать, где переночевать в Лондоне, и, отправив нарочного к доктору, послали по письму к матери в Ирландию, и в Рэдклиф к Мэркгаму. Последнему Эмми дала приказание приготовить комнаты для их приезда, назначив последний срок для этого - вечер следующего дня. Она поручила ему также, как можно осторожнее передать мистеру Морвилю известие об их намерении лично его навестить. К завтраку явился доктор.

- Страшные дела творятся на белом свете! лукаво заметил ему Чарльз, поздоровавшись с ним.- Знаете ли вы, доктор, какое предложение сделала мне сия лэди? Она предлагает мне ехать вместе с нею, ухаживать за больным. Что вы скажете на это?

- Это единственное средство для спасения мистера Морвиль, - отвечал задумчиво доктор. - Он выбился из сил, работая в парламенте, поселился один в Рэдклифе, где у него столько грустных воспоминаний: немудрено, если у него откроется воспаление в мозгу, а тогда уж дело кончено, больной его не перенесет. Поезжайте к нему, если хотите; он теперь хуже ребенка и не будет знать, чем себе помочь. Но неужели ваш план - не шутка, не минутная прихоть? спросил он, улыбаясь. Ему было странно вообразить, чтобы такая слабая, изнеженная женщина, как Эмми, да еще с грудным ребенком на руках, решилась пуститься в дорогу под защитою полубольного калеки Чарльза, который не мог сделать шага без костылей.

- Мы ни мало не шутим, доктор, - возразил очень серьезно Чарльз:- мы только трусим немного за ребенка Эмми.

- Чего тут трусить? Вы верно не посадите мисс Мэри сзади кареты, - сказал доктор:- а путешествие в теплое время для детей очень здорово, нужно только уметь с ними обращаться.

Эмми побежала при этом случае на верх, полюбоваться на свое сокровище.

- Вот одно из совершенств природы! заметил с улыбкой Чарльз, посмотрев молодой женщине вслед.- Нам надо похлопотать, доктор, чтобы и она у нас окрепла и пополнела, а то я, право, боюсь, чтобы дорога ее не утомила.

Переговоры кончились тем, что доктор условился с Чарльзом о дне их выезда и обещал быть в назначенный час на станции, чтобы усадить их в вагон.

Начались хлопоты и сборы в дорогу. Эмми распоряжалась в доме, на правах вице-королевы: она приготовила все нужное для Чарльза, написала несколько писем, уложила в ящик портрет Гэя и спрятала его сама в чемодан, и за несколько часов до отъезда выбрала еще время сходить в деревню, проститься с больной Алисой.

Ровно через два дня после этого, с наступлением вечера, лэди Морвиль и Чарльз Эдмонстон въехали в лесистую долину Рэдклифа. С тех пор как они в Мурорте из вагона пересели в карету, брат не произнес ни слова; он боялся нарушить молчание бедной своей сестры, которая все время сидела, повернув голову к окну, и с видимым волнением вглядывалась в те места, где, казалось, еще витал дух её покойного мужа. Каждая тропинка, в её глязах, носила на себе следы Гэя. Вот церковная башня, училище с двумя большими. окнами, стены парка, откуда виднелись верхушки деревьевь, словом, все те места, о которых Гэй так много ей рассказывал.

- Ах! вот идет и сам Мэркгам! - вскрикнул вдруг Чарльз, увидев старика управляющего, который спешил на встречу кареты. Эмми высунулась немного из окна и кивнула ему головой. Мэркгам подошел к самым дверцам кареты и, держась за ручку ея, шел все время рядом, пристально вглядываясь на маленькое существо, спавшее на коленях лэди Морвиль. Лошади шли очень тихо.

- Ну что, каков наш больной? - спросила Эмми.

- Все в том же положении, - отвечал управляющий.- Он приказал сам себе поставить пиявки, и так ослабел, что на ногах не мог держаться.

- Помогли ли пиявки?

- Совсем нет. Хорошо, что вы пожаловали, а то плохо бы кончилось. Он может теперь в библиотеке.

- Приготовили ли вы его к нашему приезду? - спросила Эмми.

- Я хотел было доложить ему об этом, сегодня утром, - отвечал Мэркгам:- но он был дотого слаб, что я не решился начать говорить с ним. Если бы вы не уведомили, что приедете, я бы дал знать мистрисс Гэнлей.

Карета подъехала к главным воротам. Замок Морвиль оказался огромным зданием темно-красного цвета, с башнями и выступами. Вся его наружность носила на себе печать чего-то мрачного, но величественнаго. Чарльз искренно удивился, что покойный Гэй говорил с таким увлечением о Рэдклифе, смахивавшем скорее на крепость, чем на жилой дом. Карета стала. Мэркгам попросил гостей выйдти, говоря, что стук колес по мощеному двору произведет такой гром, что больной испугается. Арно бросился помогать мистеру Черльзу; Эмми передала свою дочь Анне, а сама отправилась прямо к Филиппу, вместе с Мэркгамом. Они вступили в огромную приемную залу, всю обитую резным дубом. Из одной её двери, ведущей в небольшую гостиную, светился приветливый огонек; все прочия комнаты были заперты.

- Доложите мистеру Морвиль, что я приехала, - довольно смело сказала Эмми, видя, что Мэркгам колеблется.

Старик тихо постучался в громадную резную дверь и еще тише отворил ее. Эмми, стоя позади его, старалась разглядеть где Филипп. Огня в камине не было, в комнате царствовал полумрак, с большим трудом можно было разобрать, что около стены стоит большой диван с кучею белых подушек, и что на диване, вытянувшись во весь рост, лежит больной.

- Гм! - кашлянул предварительно Маркгэм. Сэр! - произнес он потом внолголоса:- лэди Mopвиль приехала и...

- Филипп! здравствуйте, я здесь! - сказала Эмми и, не дожидаясь его ответа, выступила вперед.

Больной не пошевельнулся.- Вы пришли сюда, чтобы жечь меня медленным огнем? спросил он тихо.

Эмми вздрогнула от ул;аса и повторила.- Здравствуйте! мне жаль, что вам так худо!

Филипп вдруг очнулся и произнес совсем уже другим голосом:- Эмми! это вы? - затем он приподрялся и сел.- Как высюда попали? - спросил он радостно.

- Мы сейчас приехали, - ласково отвечала Эмми, целуя его в голову.- Нас уведомили, что вы очень больны, мы решились взять вас штурмом. Чарльз, я и ваша маленькая крестница приехали к вам, с визитом.

- Как! Чарльз также с вами? закричал больной, вскакивая с дивана.- Где он?

- Его ведут сюда, - сказала Эмми, и вместе с Филиппом отправилась в приемную. Больной хозяин встретил дорогаго гостя с улыбкой и сам повел его в маленькую гостиную, где яркий огонь камина и свет от лампы в первый раз осветили его согбенную фигуру. Эмми испугалась, взглянув на это лицо, покрытое мертвенной бледностью; на эти волосы, сбившиеся войлоком от постоянного лежания и во многих местах уже поседевшие; все черты лица больного носили на себе следы страшных страданий. Эмми показалось, что Филипп даже в Рекоаре выглядел лучше. Он начал их расспрашивать подробно, когда они выехали, где останавливались ночевать и, наконец, обедали ли они? Эмми просила его не беспокоиться, говоря, что мистрисс Дру обо всем уж похлопочет.- А вам нужно прилечь, Филипп, - сказала она, когда больной опять схватился за голову.- Ложитесь тут на диван и не двигайтесь. Я прикажу сейчас подать чай, переоденусь, посмотрю, что девочка моя делает, и приду опять сюда. Чарли, настой, чтобы он лег, - заключила она, уходя.

Спустя несколько минут, она сама принесла ему подушки из библиотеки, подложила их под голову больного и, убедившись, что ему покойно, удалилась к себе в комнату.

Филипп лежал недвижимо, с закрытыми глазами. Чарльз боялся шевельнуться, чтобы не потревожить его, и, сидя в покойном кресле, невольно задумался. Все, что делалось вокруг него, казалось ему сном. Комната, где они находились, была когда-то назначена Гэем для будущей молодой его супруги. Мебель, книги, картины, рояль, все было изящно, свеже и напоминало характер гольуэльского дома, но вместо здорового, веселаго Гэя, который вечно пел или насвистывал что-нибудь про себя, перед Чарльзом лежал теперь больной, измученный страданиями, 27-ми-летний старик. Все прошлое так явственно прадставилось воображению Чарльза, что ему даже почудились шаги Гэя в корридоре, послышался его голос, его смех, и он очень обрадовался, когда больной заговорил. Эмми все это время хлопотала у себя на половине. Она вместе с старушкой экономкой устроила для брата покойную спальню, покормила свою дочь, уложила ее спать, и затем, с бьющимся от волнения сердцем, начала осматривать ту комнату, которую Гэй назначил для нея. Все было именно в том виде, в каком он ее оставил, и Эмми с любовью останавливалась перед каждой вещью, выбранной и купленной для неё мужем.

В этот вечер гостиная мрачного рэдклифского дома имела какой-то необыкновенно привлекательный вид, особенно когда Эмми принялась разливать чай за круглым столом, а брат её и Филипп подсели туда же. Больной с большим аппетитом выпил несколько чашек чаю, и удивлялся, отчего это ему сегодня так есть хочется. Все они разошлись очень рано, потому что Эмми боялась, чтобы на Филиппа не подействовало волнение насгоящего вечера.

На следующий день брат и сестра, рассуждая о том, какие средства употребить для облегчения Филиппа, не могли никак решить что написать доктору Майэрн об нем. Из сведений, собранных Чарльзом, оказалось, что доктор Больтон очень опасается воспаления в мозгу и что больной теперь в таком состоянии, что его может спасти только тщательный уход и постоянное развлечение.

- Хорошо, что мы сюда приехали! заметила Эмми тревожным голосом:- он бы не вынес болезни.

Она в этот день не пустила Филиппа в библиотеку, а уложила его в маленькой гостиной и старалась всячески рассеять его.

Мистрисс Ашфорд с нетерпением ожидала чести быть представленной лэди Рэдклиф. Ее приняли в этот же день, Эмми очень сконфузилась при виде её и почти ничего не говорила в первую минуту, но за то, когда оне вдвоем ушли в её спальню и молодой матери пришлось показывать гостье своего ребенка, смущение её исчезло и она приветливо пригласила мистрисс Ашфорд принести к ней крестника, горячо благодарила ее за внимание к себе и, желая что-то прибавить, расплакалась.

Вернувшись домой, мистрисс Ашфорд рассказывала своему мужу, что мистер Морвиль очень плох, как ей показалось, "Хотя лэди Морвиль и убеждена, что он скоро поправится, поживя с ними, но мне что-то не верится, - говорила она.- Сама лэди Морвиль такая маленькая, худенькая, мне даже странно себе представить, как она могла понравиться человеку с таким энергическим характером, как покойный сэр Гэй. Пока я сидела в гостиной, она все время почти молчала, говорил больше её брат. Вот кто тебе понравится, - прибавила она, - это мистер Эдмонстон. Ему 23 года и он калека, но что у него за приятное, выразительное лицо! Какой он умный! Немудрено, если сэр Гэй любил его до обожания.

- А лэди Морвиль, как видно, разочаровала тебя? - заметил муж.- Ты верно не станешь плакать как Мэркгам, что она не управляет Рэдклифом?

- Напротив, она мне очень понравилась, но куда же этому ребенку - женщине стоять во главе Рэдклифа. Она преловкая, кроткая и я, пожалуй, готова согласиться, что ее можно сильно полюбить. Людям с сильным характером именно такия-то женщины и нравятся.

Пред обедом Чарльз настоял, чтобы Эмми пошла непременно подышать чистым воздухом, и она с радостью собралась идти гулять одна, имея тайное намерение осмотреть все любимые места Гэя. К великому её удивления, Филипп предложил ей идти в месте с ним, и они вдвоем отправились прямо на берег залива. Наконец-то Эмми стояла перед морем, о котором так часто вздыхал её милый Гэй. Эти скалы, волны, лес вдали, самый ветер, ласкавший её лицо и волосы, - все дышало им, все напоминало его! Она с трудом оторвалась от знакомой ей, по описанию, картины и опомнилась лишь тогда, когда Филипп во второй раз предложил ей осмотреть конюшни и выбрать какого-нибудь понни для того, чтобы Чарльз мог кататься в кабриолете. Подходя к дому, Эмми не могла не улыбнуться, увидеве, как старый Мэркгам, воображая, что его никто не видит, взял маленькую Мэри с рук Анны, которая вынесла девочку погулять, и начал ласкать ее, приговаривая что-то про себя. Заметив лэди Морвиль и Филиппа, старик сконфузился и поспешил сдать ребенка с рук на руки, няне. Он украдкой обтер слезы, крупными каплями катившиеся по его морщинистому лицу, и пошел на встречу лэди Морвиль. Мэркгам не верил своим глазам. Больной, слабый Филипп точно переродился в эти два дня: он окреп и видимо оживился. Когда Анна поднесла ему дочь Эмми, он так нежно поглядел на нее, что с этой минуты старик-управляющий окончательно с ним примирился. Он пришел к убеждению, что мистер Морвиль точно также, как и он сам, считает дочь Гэя развенчанной королевой.

Со времени приезда Эмми и Чарльза, жизнь Филиппа в Рэдклифе совершенно изменилась; он ежедневно поправлялся в силах, много гулял, спал крепко и однажды решился даже сам приписать несколько строк в письме Эмми к Лоре. По вечерам он иногда позволял себе читать своим гостям вслух, а утром не иначе катался с Чарли, как правя сам лошадью.

Что касается Эмми, то она целый день была занята: то хозяйством, то чтением, то прогулками с своей малюткой. Она чаще всего носила ее на берег моря; и девочка вскоре начала прыгать и ползать. Щеки её зарумянились, она немного загорела от морского ветра и еще более стала напоминать отца. Эмми долго не решалась раскрыть фортепиано, приготовленное для неё Гэем. Улучив как-то свободный час, она попробовала отпереть инструмент; но, пробежав руками по клавишам, вскочила со стула и в первый раз горько заплакала. Ей было тяжело слышать звуки, так живо напоминавшие ей пение Гэя, и она несколько времени боролась с собою, пока её малютка дочь, страстно любившая всякую музыку, не заставила ее переломить себя. Впоследствии Эмми нарочно приносила девочку в комнату, где стояло фортепиано, и играла для её забавы по целым часам.

С друзьями своего покойного мужа лэди Морвиль познакомилась очень скоро. С Уэльвудом она много толковала о Кулеб-Приоре, а с Ашфордами так близко сошлась, что заходила к ним почти ежедневно, после утренних своих нрогулок.

Не одной Эмми жилось привольно в Рэдклифе. Чарльз чувствовал себя также очень хорошо; он искренно сошелся с Филиппом во время своего двух-месячного пребывания у него в гостях. Оба молодые человека читали, работали и катались, постоянно вместе. Пока головные боли Филиппа не допускали его до серьезных дел, Чарльз неутомимо исправлял должность его секретаря и бухгалтера. Его так это приучило к делу, что впоследствии он сам радовался, видя, как много пользы он приносил своему двоюродному брату. Чарльз с гордостью возседал на своем диване, окруженный счетными книгами, и с любопытством читал газеты, где приводились в пример красноречивые речи почтенного депутата из Мурорта.

Как только Филипп окреп достаточно для того, чтобы пуститься в экипаже немного далее обыкновенной прогулки, он и Чарльз отправились с первым визитом к Торндалям.

Молодых людей встретили с распростертыми объятиями, и пока Филипп ходил с лордом отцом по парку, дамы окружили Чарльза и засыпали его вопросами о семье Килькоранов, куда их Джемс поехал недавно гостить. Зная очень хорошо, что именно кроется под формою простодушного вопроса, Чарльз потешил себя тем, что поддразнивал барышень, описывая им прелести и достоинства лэди Эвелины.

Возвращаясь в кабриолете домой, он со смехом передавал своему двоюродному брату, какие маневры употребляли сестры Торндаль, когда дело до шло до Эвелины.

- Ты знаешь, что Джемс намерен за нее свататься? - сказал Чарльз.

- Слышал, но он мне это сообщил по секрету, и потому я не считал себя в праве передавать это другим, - отвечал Филипп, и они оба замолчали, не желая продолжать щекотливого разговора. Через два дня после этого пришло письмо от Шарлотты с известием, что Эвелина отказала Торндалю. "Бедный мистер Торндаль, писала она, уехал от нас сегодня утром с носом. Вчера у него были длинные конференции, окончившиеся повидимому неблагополучно, потому что вечером, как мне показалось, он употреблял неестественные усилия, для того чтобы показаться веселым. Мабель никак не может выпытать от Эвелины причины отъезда молодого человека. Спросили бы меня: я знала бы что отвечать".

- Шарлотта, кажется, подозревает что-то, - сказал Чарльз:- и я уверен, что она не ошибается.- Эва превлюбчивая, и если она отказала Торндалю, это значит, что у неё сердце занято. Кстати, я предчувствую, что предмет этой страсти - учитель!

- Джорж Фильдер! Не может быть! - воскликнул Филипп.

- Разве ты не помнишь, как каррикатурно она его описывала? - заметила Эмми.

- Именно потому-то я и думаю, что она его полюбила. Он понравился ей своей оригинальностью.

Филипп недоверчиво улыбнулся.

- Да, смейся, - возразил Чарльз.- Вы, красавцы, не поймете никогда, что такое интересное безобразие. Сердце женщины чрезвычайно прихотливо. Попомните мое слово, она любит учителя.

Этот разговор очень взволновал всех троих. Они стали ожидать с нетерпением новых известий, и, наконец, пришло письмо от самого Джемса Торндаль. Филипп прочитал его про себя и вздохнув, заметил громко: Бедный Торндаль! Ева не знает, кого она отнвргла!

Эдмонстоны не упоминали ни одного слова об Эвелине в своих письмах к Чарльзу и к Эмми, но Шарлотта прислала какое-то особенно торжественное послание, вовсе не похожее на прежния шутливые, насмешливые свои письма, так что зоркий глаз брата немедленно угадал, что в Ирландии кроется какая-то тайна.

Настал ноябрь, а гольуэльская семья все еще гостила у бабушки и у Килькоранов. Нанонец мистрисс Эдмонстон прислала письмо на имя Эмми и та, прочитав его, невольно ахнула. Вот что ей писала мать:

Килькоран. Ноября 6-го.

"Милая моя Эмми. Тебя очень удивит и вместе огорчит одно известие, которое я должна тебе сообщить. Дело вышло пренеприятное, но Шарлотте нужно отдать честь, что она выказала в нем много скромности и твердости характера. Начну с начала, чтобы ты поняла все яснее. Вероятно, до тебя дошли уже слухи, что Джемс Торндаль был здесь с намерением сделать предложение Эвелине. Мы все удивились, когда узнали, что причиной отказа была её любовь к учителю Фильдеру. Оказалось, что они дали друг другу слово несколько недель тому назад, далеко до предложения Торндаля, и не только дали слово, но даже были помолвлены друг с другом. Вообрази себе, Эвелина оправдывается тем, что она последовала примеру Лоры! В доме пошло смятение. Лорд Килькоран взбесился от негодования; с бедной лэди Килькоран сделались нервные принадки; учителя удалили из дому и отправили в Англию; Эва рыдала день и ночь, и после нескольких сцен, по наружности успокоилась. Мы ее все очень жалели, зная, что ее увлекли ум и познания мистера Фильдера, так как она была ох природы слишком развита для пустой домашней своей сферы. Лора очень ее поддерживала своими наставлениями, и лэди Килькоран умоляла, чтобы мы не уезжали подольше. Это все случилось недели три тому назад. Эва видимо образумилась, и я собиралась уже писать к тебе извещение, что мы через неделю будем дома. Вдруг, ко мне в вомнату вбъгает Шарлотта, вся бледная, испуганная, и объявляет, что Эвелина и Фильдер собираются бежать и тайно обвенчаться. Она шла от бабушки пешком, по боковой тропинке, желая догнать Буяна, который свернул с большой дороги, и каково же было её удивление, когда она встретилась лицом к лицу с Эвой, идущей под руку с учителем. Чарли может хорошо себе представить, какой взгляд на них бросила Шарлотта! Нежная пара сконфузилась, хотела чем-то извиниться, но Шарлотта твердо объявила им: что будь, что будет, а она передаст это лорду Килькорану! Те начали ее пугать славами изменница, шпион и проч., но она стояла на своем, говоря, что ее будет судить мама. Они попрооовали убедить ее тем, что влюбленные всегда так поступают, ставили ей Лору в пример, но тут уж Шарлотта не выдержала. "Я, мама, слышать не могла, что они поминают сестру, сказала она мне, - и потому я им резко объявила, что тот, кто искренно и честно любит, тот не станет прибегачть ко лжи; я им сказала, что они никогда не будут в состоянии понять, чего стоила любовь Лоре и Филиппу, и потому они не должны сметь употреблять во зло имени тех людей, которые несравненно выше их!" Какова смелость! Видя, что ее ни чем не возьмешь, Эва начала ее умолять о помиловании, прося обождать только один день, но тонкая Шарлотта смекнула не хуже Чарли, что они собираются венчаться. Она тут же объявила им, что дает им право называть ее, как они хотят, но что им не следует решаться на необдуманный шаг, в котором они могут раскаяваться целую жизнь. Шарлотта расплакалась не хуже Эвы и, прибежав домой, передала мне все, слово в слово. Вы можете себе представить, каково было нам всем в этот день. Шарлотта положительно заперлась с свою комнату из страха встретиться с кем бы то ни было. Кончилось тем, что лорд Килькоран, нашумев всласть, решился спасти дочь от скандала, согласился принять мистера Фильдера, и жениха с невестой обвенчают здесь, 6-го декабря. Чем будут жить молодые - неизвестно. Килькораны стараются показать вид, что они довольны, и упросили нас, ради чести нашей семьи, присутствовать на свадьбе. Бедная лэди Килькоран так убита, что мне жаль ее оставить. Как тяжело нам жить, по этому случаю, здесь в доме, я тебе рассказать не могу. Жду - не дождусь, как бы поскорее ворнуться в свой Гольуэль, к тебе, моя Эмми, и к Чарли.

Любящая вас мать

Л. Эдмонстон."

Это письмо ошеломило Филиппа как громом. Ему никогда не приходило в голову, чтобы неосторожный его поступок мог служить пагубным примером для других.

Он успокоился не ранее, как отправив самое дружеское письмо к Торндалю, который уехал прямо в Германию, не заглянув даже домой. Как только свадьба у Килькоранов кончилась, мистрисс Эдмонстон назначила день своего приезда домой. Решено было так, что Филипп уедет в Гольуэль вместе с своими гостями и не вернется более один в Рэдклиф, и потому за день до отъезда, он переговорил с Эмми обо всем, что касалось устройства в доме для будущей его жены. Лэди Морвиль попросила его только уступить ей фортепиано, на что Филипп с радостью согласился.

Простившись со всеми решительно, лэди Морвиль с дочерью, брать её и Филипп тронулась в путь, сопровождаемые благословениями всех жителей Рэдклифа. Они переночевали в Лондоне и на следующий день, вечером, дружная семья, постарому, собралась вокруг дивана Чарли, которого дорога несколько утомила. Мать едва верила своим глазам, смотря на сына: так он пополнел, похорошел и так ловко обходился без чужой помощи. Эмми также поправилась от морского воздуха. Одна Лора не повеселела и даже видимо избегала Филиппа. По вечерам каждый усаживался на любимом своем месте, и богатство новых впечатлений придавало общему разговору чрезвычайно много живости. Шарлотта смеялась больше всех по обыкновению и смешила других своим искусством рассказывать, но при одном имени Эвелины она умолкала и краснела. Недаром молодой девушке шел уже 16-й год!

Вечером Лора долго сидела у Эмми в спальне и поверяла ей, по обыкновению, свое горе. Она с самого начала была посвящена в тайну любви Эвелины к учителю и потому только не решилась ее выдать, что та опиралась на её пример, говоря, что Филипп и она поступили точно также.

- Если бы ты знала, как мне тяжело, - говорила Лора, целуя со слезами сестру.- Моя скрытность погубила всех нас; я вижу, что Филипп внутренно не уважает меня за слабость моего характера, он любил бы меня вдвое больше, если бы я в первое же время открылась во всем матери и спасла бы его от страданий, да и Ева не испортила бы своей будущности, не имея дурного примера на глазах! То-ли дело ты, душа моя! ты была другом, опорой Гэя; ты вполне заслужила его доверие, потому что ты первая научила его бороться с собой, ты первая подала ему пример смирения!

- Не плачь, сестра! - говорила Эмми, - не плачь, а молись. Вот где наша отрада, наше единственное утешение. Объяснись откровенно с Филиппом, расскажи ему все, что у тебя на душе: ты увидишь, что тебе легче будет.

Действительно, на следующее утро, Лора призналась своему жениху, что она была за-одно с Эвелиной, и что она ее не выдала по трусости характера.

- Мы с тобой сами виноваты, если наша жизнь испорчена, милая моя Лора, - сказал со вздохом Филипп.- Я тебя приучил смотреть на мои слова как на закон, ты поддалась мне, а я во зло употребил твое доверие, я испортил твой характер, убив твою волю. Суди меня строже чем себя, я за дело наказан. Но теперь все прошло, а что прошло, того не воротишь, будем же стараться жить теперь иначе, будем искать поддержки не в нас самих, а в том, кто смелее нас.

После этого разговора, между женихом и невестою установились более ясные отношения, и Лора начала себя даже считать теперь счастливее, чем в то время, когда она любила Филиппа слепой, пристрастной любовью.

ГЛАВА XI.

Однажды, в конце апреля месяца, Чарльз отворил двери уборной и засмеялся. Перед ним сидела Эмми на полу, прямо против камина; кудрявая, густая её коса была распущена по плечам, а маленькая Мэри, с громким смехом, покачиваясь на своих толстых ножках, вцепилась рученками в волосы матери и трепала их изо-всех сил.

- Вот молодец девочка! - закричал Чарльз:- трепли, трепли их побольше! Пусть мамины то кудри хорошенько распустятся.

- А что, брат, приехала мистрисс Гэнлей? - спросила, Эмми, подбирая с улыбкой все свои волосы под чепчик.

- Прибыла, как-же! Из неё двух Филиппов сделаешь. Я думал, что сама Юнона выступает по платформе, когда увидел ее на станции.

- Как же ты ей передал наши планы на счет свадьбы?

- Отлично! Я ей объявил, что свадьба будет самая тихая. Она верить не хочет, что кроме Мэри Росс гостей никого не будет, и воображаеть, что все это делается в угоду тебе. Ну, пускай ее! Я очень доволен, что нышные свадьбы, в роде Килькорановской, опротивели отцу. Беда была бы тогда сладить с Филиппом.- Мэри опять принялась путать голову матери, и та принуждена была послать за няней.

- Знаешь что, Чарли, - сказала Эмми.- Филиппу покоя не дают с Фильдером: Килькораны просят дать ему какое-нибудь место. Навяжут они его нашим на шею, я это предчувствую!

- Да, бедная Ева, жаль мне ее! - заметил Чарльз.- Вышла замуж за учителя, а все тянется в графские дочери. Что тебе, обезьянка? - спросил он смеясь у малютки Мэри, которая ногянулась к нему ручонками.

- Мы бай-бай хотим, дядя, - сказала мать.- Поцелуйте нас. Прощайте! покойной ночи!

Пока Эмми укладывала ребенка, мистрисс Эдмонстон отвела сестру Филиппа в её комнату и пришла с Шарлоттой на верх. Очень довольная, что гостья дала им несколько минут свободных, мать и дочь разговорились о завтрашней свадьбе, с Чарльзом. Сравнение Гэя с Филиппом возбудило небольшой спор между матерью и сыном, но они кончили тем, что отдали полную справедливость Филиппу, который совершенно переменился после своей тяжкой болезни.

- А он, кажется, не очень-то жалует сестрицу, - заметил Чарльз:- вы слышали, как он холодно принял наше предложение пригласить ее

- Счастие наше, что она не загостится у нас долго, - прибавила смеясь Шарлотта.- У неё через два дня будет комитет: дамского, учено-литературного общества, и ей нужно непременно на нем присутствовать.

- Веди себя хорошенько, Шарлотта, тогда, может быть, и тебе с Буяном, пришлют по билету, - сказал брат.

Мистрисс Гэнлей осталась в счасливом заблуждении, что она произвела преприятное впечатление на теткину семью, особенно на Чарльза и Шарлотту. С последней она приняла покровительственный тон, считая ее умной девочкой, а брата её она даже удостоила похвалить как умного человека и достойного помощника Филиппа. Ей и в голову не приходило, что этот достойный молодой человек подтрунивает над ней при всяком удобном случае. Лорой она была довольна во всех отношениях и мысленно радовалась, что брат предпочел ее скромной Эмми.

Настал день свадьбы. Эмми сняла плерезы и нарядилась в первый раз в шелковое черное платье, кружевную шляпку, а к груди приколола серебряную филиграном брошку, последний подарок Гэя. Она была очень оживлена и с раннего утра начала хлопотать около невесты, потом стала убирать стол цветами и наделала каждому гостю по букету. Отец, в восторге от всех, а от неё в особенности, целовал ее беспрестанно. Мистрисс Гэнлей была великолепна и глядела королевой. Мистрисс Эдмонстон что-то прималчивала и беспрестанно утирала слезы. Шарлотта смирно сидела в уголку; Лора почти не поднимала глаз и держала себя очень холодно, а Филипп едва стоял на ногах от головной боли.

Тотчас после завтрака, сестры начали укладывать все вещи невесты, которая прямо из церкви должна была уехать из Гольуэля. Филиппу предложили идти пешком, чтобы освежиться. Все встали.

- Теперь прикажете мне с вами проститься или после? - спросил Филипп, обращаясь к Эмми.

- Нет, я поеду с вами в церковь, если только мое черное платье не будет неуместно, - кротко отвечала она.

- Неужели наш ангел-хранитель не захочет присутствовать при нашем браке, Лора? - спросил Филипп.

- Нет, сестра, поезжай, прошу тебя! - возразила невеста.

Уходя, Филипп долго и нежно целовал маленькую Мэри, которая, обняв дядю за шею, подала ему букет фиалок и примулов. Он воткнул цветы в петлицу и уехал с ними. Свадебный обряд был совершен мистером Россом.

Молодая пара отличалась необыкновенной красотой и достоинством, но бледное, задумчивое лицо невесты, одетой в простое белое платье и такую же шляпку, страдальческий вид жениха и резкие морщины на лбу его, ясно говорили, что молодой чете жизнь далась не легко, а что взаимная любовь их прошла чрез многия испытания.

Мистрисс Эдмонстон с участием следила за небольшой фигуркой своей младшей дочери, которая во все время обряда стояла на коленях и, стиснув крепко руки, усердно молилась за счастье сестры, невольно вспоминая в то же самое время, что и она недавно стояла на её месте, рядом с милым Гэем.

Обряд кончился. Лора кинулась на шею матери.

- Маменька! простили ли вы нас! - воскликнула она. Мать молча, но с нежностью поцеловала молодую.

- Эмми! помолись, чтобы мои испытания кончились, - шепнула Лора, прощаясь с любимой сестрой.

Филипп, не говоря ни слова, принимал поцелуи и пожатия руки родных.

- Вы сестра моя, наконец! - произнес он тихо, когда Эмми подошла к нему в свою очередь.

- А вы - его брат, Фигапп! - отвечала она также тихо:- прощайте, друг мой!

На возвратном пути домой, лэди Морвиль села в карету с братом и залилась слезами.

- Полно, Эмми! - заметил нежно Чарльз:- не горюй о Филиппе: теперь ты будешь спокойнее. Лора должна сама о нем заботиться, зачем же тебе плакать? Я право начну думать, что ты считаешь себя несчастной, живя в нашей семье.

Эмми с жаром возстала против такого обвинения. Отвыкнув раскрывать свою душу перед другими, после смерти Гэя, она на этот раз не выдержала и высказала Чарльзу, что она ежедневно от всей души благодарит Бога за то счастие, которое Он ей послал ей в замен потерянного мужа. "Нам теперь остается одно, Чарли, - заключила она:- жить с тобою до конца нашей жизни, душа в душу. У папа теперь есть дочь для света; посмотри, какая хорошенькая девушка вышла Шарлотта; пусть она и занимает гостей наших, пусть выезжает в свет как мисс Эдмонстон, а мы с тобой примемся за воспитание моей дочери. Я кроме того займусь школой Лоры, а ты будешь моим помощником до делам. Я совсем хочу отдалиться от общества, чтобы посвятить всю жизнь свою Мэри. Гэю всегда нравился домашний очаг больше чем свет, и мне будет приятно исполнить его желание, устроившись так, как я говорила.

Из слов Эмми читатель может понять, какого рода образ жизни она себе избрала. Нам нужно теперь сказать, что сталось с Филиппом. Он постоянно отличался в своей среде как человек замечательных способностей, его все уважали, любили и дорожили его знакомством. Но внутренняя жизнь его навсегда была разбита, и здоровье - не могло уже возстановиться шолне. Лора посвятила ему всю жизнь, она ходила за ним как за ребенком и делила свой день между мужем и общественными обязанностями, неизбежными при том положении, которое занимал Филип в свете. Ей почти недоставало времени заниматься хозяйством и детьми. Последния все почти выросли под надзором её второй сестры. В свете их супужество считалось одним из примерных. Многие втихомолку удивлялись, отчего Филипп, которому судьба улыбалась во всех отношениях, так всегда грустен и молчалив. Было только одно существо, не понимавшее, отчего дядю считают строгим и сердитым, отчего его собственные дети любят его с некоторою робостью и часто не смеют к нему приласкаться. Это существо была всеми любимая, всеми балованная девочка, любовь к которой у Филиппа доходила до обожания, и девочку эту звали: Мэри Верена Морвиль.

КОНЕЦ.

Шарлотта Мэри Янг - Наследник имения Редклиф (The heir of Redclyffe). 09., читать текст

См. также Шарлотта Мэри Янг (Charlotte Mary Yonge) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :