Кнут Гамсун
«Пан - Из бумаг лейтенанта Томаса Глана (Pan). 2 часть.»

"Пан - Из бумаг лейтенанта Томаса Глана (Pan). 2 часть."

- Да, вам нужно теперь отдохнуть. Надеюсь, ваше дурное настроение прошло, Эдварда? Вот незадолго перед тем вы были такая печальная, и это огорчало меня.

- Это все пройдет, если я высплюсь.

Мне нечего было больше говорить, я направился к двери.

- Благодарю вас за сегодняшний вечер, - сказала она и протянула мне руку. Но когда она хотела меня проводить до лестницы, я старался отклонить это.

- Это совсем ненужно, - сказал я, - не беспокойтесь, я могу; прекрасно один!...- Но она все-таки проводила меня. Она стояла в сенях и терпеливо ждала, пока я отыскивал свою шляпу, ружье и ягдташ. В углу стояла трость; я прекрасно видел ее, я пристально смотрю на нее и узнаю, эта трость принадлежит доктору. Когда она замечает направление моего взгляда, она краснеет от смущения; по её лицу можно было ясно видеть, что она нетерпелива и ничего не знает про палку. Проходит целая минута! Наконец, бешеное нетерпение овладевает ею, и она говорит, вся дрожа:

- Ваша палка, не забудьте же вашей палки.- И я вижу собственными глазами, что она подает мне палку доктора,

Я посмотрел на нее, она все еще держала палку, её рука, дрожала. Чтобы положить этому конец, я взял палку и, поставив ее опять в угол, сказал:

- Ведь это - палка доктора. Я не могу понять, как этот хромой человек забыл свою палку.

- Вы, с вашим "хромым человеком!" - воскликнула она озлобленно и сделала шаг ко мне.- Вы не хромаете, нет, но если бы вы сверх всего еще хромали, то вы перед ним не устояли бы. Вот что!

Я искал ответа, но мне нехватало слов, я молчал. С глубоким поклоном я вышел, пятясь, из дверей на лестницу. Я постоял здесь немного, напряженно смотрел прямо перед собой, потом ушел оттуда.

- Да, итак, он забыл свою палку, - подумал я, - и он пойдет за ней; этой дорогой. Он не хочет, чтобы я вышел последним из этого дома...- Я медленно тащился по дороге и смотрел по сторонам; на опушке леса я остановился.

Наконец, после получасового ожидания показался доктор, шедший мне навстречу, он увидал меня и пошел быстрее. Он не успел еще ничего сказать, как я снял фуражку, чтобы его остановить. Он тоже снял шляпу. Я пошел прямо на него и сказал:- Я не кланялся.- Он отступил шаг назад и пристально посмотрел на меня.

- Вы не кланялись?

- Нет, - отвечал я.

Пауза.

- Да, впрочем, мне совершенно безразлично, что вы там сделали, - возразил он, побледнев.- Я шел за своей палкой, которую забыл.

На это я ничего не мог сказать; но я отмстил за себя другим способом; я вытянул перед ним ружье, как-будто он был собака, и сказал:

- Прыгай, ну!

И я свистнул и манил его перепрыгнуть.

Несколько минут он боролся сам с собой; выражение его лица как-то странно менялось, губы его были сжаты, он пристально смотрел на меня, полуусмешка прояснила его черты, и он сказал:

- Зачем вы все это делаете, собственно говоря?

Я ничего не отвечал, но его слова произвели на меня впечатление. Он вдруг протянул мне руку и глухо сказал:

- С вами что-то не в порядке. Если вы мне скажете, что с вами, то может-быть...

Стыд и отчаяние овладели мной; эти спокойные слова заставили меня потерять равновесие. Я хотел примириться с ним, я обнял его за талию и сказал:

- Послушайте, простите меня!? Нет, что же может быть у меня не в порядке? Все в порядке, и я не нуждаюсь в вашей помощи. Вы, может-быть, ищите Эдварду? Вы найдете ее дома. Но поспешите, а то она ляжет спать до вашего прихода; она очень устала, я сам это видел. Я говорю вам сейчас лучшее, что я знаю, вы найдете ее дома, идите же! и я повернулся и поспешил уйти от него, я помчался большими шагами через лес, домой, в свою хижину. Некоторое время я просидел на своих нарах в том же виде, как вошел, с ягдташем на плече и ружьем в руке. Странные мысли зарождались у меня в голове. Зачем я доверился доктору! Меня злило, что я его обнял и смотрел на него влажными глазами; он обрадовался этому, подумал я, может быть он сидит в данную минуту с Эдвардой, и они смеются надо мной.

Он оставил свою палку в передней. Не правда ли, если б я в довершение всего еще хромал, я не устоял бы перед доктором, это были её собственные слова...

Я становлюсь посреди комнаты, поднимаю курок своего ружья, приставляю дуло к подъему левой ноги и нажимаю курок. Пуля проходит через плюску и пробуравливает пол. Эзоп испуганно залаял. Тотчас после этого кто-то стучит в дверь. Это был доктор, возвращающийся домой.

- Простите, если я вам помешал, - начал он.- Вы так скоро ушли, а я подумал, что нам не мешает поговорить немного друг с другом. Мне кажется, что здесь пахнет порохом?- Он держал себя очень просто.

- Видели Эдварду? Получили вы вашу палку?- спросил я.

- Я достал свою палку. Нет, Эдварда уже легла... Что такое? Но, Боже мой, у вас идет кровь.

- Нет, это пустяки. Я хотел отставить ружье, а оно выстрелило; это ерунда. Но, чорт возьми, разве я обязан сидеть и давать вам всякого рода объяснения... Вы ведь достали вашу палку?

Он с беспокойством уставился на мой прострелянный сапог и на текущую кровь. Быстрым движением он бросил свою палку и снял перчатки.

- Сидите смирно, нужно снять ваш сапог, - сказал он. - Так, значит, правда, мне показалось, что я слышал выстрел.

XVIII.

Как я потом раскаивался в этом безумном выстреле! Это не стоило всего, вместе взятого, это ни к чему не повело, это приковало меня только к хижине на несколько недель. Все огорчения и неприятности стоят еще, как живые, у меня перед глазами; моя прачка должна была каждый день приходить ко мне в хижину и находиться там почти все время, она должна закупать провизию, вести мое хозяйство.

Прошло несколько недель хорошо.

Докторь заговорил в один прекрасный день об Эдварде.

Я слышал её имя, слышал, что она сказала и что сделала: и это не имело для меня никакого значения, казалось, он говорил о чем-то далеком, совсем меня не касавшемся.

- Как можно скоро забыть? - подумал я с удивлением.

- Ну, а что вы сами думаете об Эдварде, раз вы меня спрашиваете? По правде сказать, я не думал о ней все эти недели.

- Послушайте, мне кажется, что между вами что-то было, вы часто бывали вместе, вы были во время одной прогулки хозяином, а она - хозяйкой?

- Не отрицайте, доктор, ведь было что-то, вы сговорились. Нет, Бога ради, не отвечайте мне; ведь вы не обязаны давать мне какия-либо объяснения; я спрашиваю вас не затем, чтобы что-нибудь разузнать; давайте говорить о чем-нибудь другом, если вам угодно. Когда я смогу ходит со своей ногой?

Я продолжал сидеть и раздумывать о том, что сказал. Почему в глубине души я боялся, что доктор, выскажется? Какое мне дело до Эдварды. Я забыл ее. И как-то раз еще разговор зашел об Эдварде, и я опять прервал доктора; Бог знает, что я боялся услыхать?

- Зачем вы меня прерываете? - спросил он.- Или вы не можете выносить, слышать её имя от меня?

- Скажите мне, - спросил я, - какое, собственно говоря, ваше мнение о фрёкэн Эдварде? Мне очень интересно знать.

Он посмотрел на меня недоверчиво.

- Мое собственное мнение?

- Вы, может-быт, можете сообщит мне какия-нибудь новости; вы, быт-может, просили её руки и получили согласие. Можно вас поздравить? Нет? Сам чорт вам не доверит, ха-ха-ха.

- Так, значит, вот чего вы боялись.

- Боялся? Милейший доктор!

Пауза.

- Нет, я не просил её руки и не получал согласия, - сказал он.- Быть-может, вы это делали. За Эдварду не посватаешься, она берет сама, кого ей вздумается. Вы думаете, что это деревенская девушка? Вы встретили ее здесь, на далеком севере и сами убедились в этом.. Это ребенок, которого мало секли, и вместе с тем женщина с разными прихотями. Холодна? Этого можете не бояться. Пылкая? А я вам скажу, это лед. Что же она в конце-концов? Девочка шестнадцати, семнадцати лет, не правда ли? Но попробуйте иметь влияние на эту девочку и она высмеет все ваши старания. Сам отец не может с ней справиться; она как-будто повинуется ему, но в действительности всем вертит она. Она говорит, что у вас звериный взгляд...

- Вы ошибаетесь, это кто-то другой говорит, что у меня звериный взгляд.

- Другой? Кто же другой?

- Этого я не знаю. Кто-нибудь из её подруг.- Нет, Эдварда этого не говорила. Но подождите - может-быть это и в самом деле Эдварда...

- Она говорит, что когда вы на нее смотрите, это производит на нее впечатление. Но вы думаете, что вы от этого хоть на волосок будете ближе к ней? Едва ли. Смотрите на нее; не щадите своих глаз; но как только она заметит, что вы на нее смотрите, она скажет про-себя: взгляни, вон там стоит человек, смотрит на меня и думает, что выиграл игру. И одним взглядом, одним холодным словом она отбросит вас от себя на десять миль. Вы думаете, я её не знаю. Ну, сколько ей по-вашему лет?

- Она ведь родилась в 38-м?- Ложь, шутки ради я справлялся об этом. Ей двадцать лет. Хотя она легко могла бы сойти за пятнадцатилетнюю. Но ее нельзя назвать счастливой, в её маленькой головке постоянная борьба. Когда она стоит и смотрит на горы, на море, около её рта, вот тут, появляется черточка, болезненная черточка, тогда она несчастна, но она черезчур горда и упряма, чтобы заплакать. Она довольно-таки сумасбродна, у неё пылкая фантазия, она ждет принца. А помните историю с пресловутыми пятью талерами, которые вы должны были подарить?..

- Это шутка. Нет, это пустяки...

- Это имело значение. Она проделала и со мной нечто подобное. Это было с год тому назад. Мы были на палубе почтового парохода, пока он стоял здесь в гавани; шел дождь и было холодно. Какая-то женщина с маленьким ребенком сидит на налубе и мерзнет. Эдварда спрашивает ее:- Вам холодно?- Да, женщине было холодно.- И маленькому тоже холодно?- Конечно и маленькому тоже холодно.- Почему же вы не идете в каюту?- спрашивает Эдварда.- У меня место на палубе, - отвечает женщина. Эдварда смотрит на меня.- У, женщины место только на палубе, - говорит она. Что же поделаешь, говорю я сам себе. Но я прекрасно понимаю взгляд Эдварды. Я не богат, я вышел в люди из ничтожества, у меня все деньги на счету. Я отхожу от женщины и думаю: если нужно за нее заплатить, пусть заплатит сама Эдварда, у неё и у её отца побольше денег, нежели у меня. И Эдварда платит сама. В этом отношении она удивительна, никто не скажет, что у неё нет сердца. Но так верно, как вот я сижу, она ждала, что я заплачу за место в каюте для женщины и для ребенка, я видел это по её глазам. Что же дальше? Женщина встала и поблагодарила за такую большую помощь.

- Не меня благодарите, а вон того господина, - отвечает Эдварда и спокойно указывает на меня. Как вы это находите? Я слышу, что женщина благодарит также и меня, и я ничего не могу на это сказать, я предоставляю всему итти своим чередом.

Видите, это одна только черта, но я мог бы рассказать много других. А что касается пяти талеров на чай гребцу, то она сама дала эти деньги. Если б вы это сделали, она бросилась бы к вам на шею; вы были бы тогда знатной особой, потому что выкинули такую несуразную штуку из-за стоптанного башмака, это было бы ей по душе, она всегда мечтала об этом. Так как вы этого не сделали, то она сделала это сама от вашего имени. Вот какая она неразумная и расчетливая в то же самое время.

- Так, значить, никто не может ею овладеть?- спросил я.

- С ней нужно быть построже, - отвечал уклончиво доктор; это нехорошо, что она ведет так свободно игру, она делает все, что ей угодно, и одерживает победы, сколько ей хочется. Все ею заняты, никто не обнаруживает к ней равнодушие, всегда есть кто-нибудь под рукой, на ком она может делать свои испытания. Заметили ли вы, как я с ней обращаюсь? Как с школьницей, как с маленькой девочкой, я руковожу ею, исправляю её язык, слежу за ней и ставлю ее в затруднительное положение. Вы думаете, она этого не понимает? Ах, она горда и упряма, это ее оскорбляет; но она черезчур горда, чтобы показать, что это ее оскорбляет. Но с ней нужно именно так обращаться. Когда вы явились, я уже целый год держал ее в повиновении; это имело свое действие, она плакала от боли и досады, она сделалась благоразумной. Явились вы и все расстроили. Так вот и идет, один оставляет, другой принимает за нее, за вами придет, вероятно, третий, кто знает.

- Ого, у доктора есть за что мстить, - подумал я и сказал:

- Скажите мне теперь, доктор, зачем вы старались и утруждали себя сообщать мне все это? Должен я вам помочь опять привести в повиновение Эдварду?

- В довершение всего она пламенна, как вулкан,- продолжал он, не обращая внимания на мой вопрос.

- Вы спрашиваете, может ли кто-нибудь овладеть ею. Конечно, да, почему же нет. Она ждет своего принца, он еще не явился, она делает ошибку за ошибкой, она думала, что вы - принц, тем более, что у вас такой звериный взгляд, ха-ха! Послушайте, господин лейтенант, во всяком случае вы должны были захватить хоть свою форму. Она имела бы теперь значение. Почему же кому-нибудь я не завладеть ею. Я видел, как она ломала руки в ожидании того, кто должен был притти и взять ее, увезти и владеть её душой и телом. Да, но он должен притти извне, вывернуть в один прекрасный день, как совершенно особое существо. Мне кажется, что-то кроется в том, что господин Мак отправился в экспедицию. Уже раз было, что господин Мак отправился, в путешествие, а когда он вернулся, его сопровождал какой-то господин.

- Его сопровождал господин?

- Но, увы, он не годился, - сказал доктор, горько усмехнувшись.- Это был человек моих лет; он и хромал, так же как я. Но то не был принц.

- А куда он уехал?- спросил я, пристально посмотрев на доктора..

- Куда он уехал? отсюда? Этого я не знаю, - отвечал он, смутившись.

- Но мы совсем заболтались, через неделю вы сможете ступать на вашу ногу. До свидания.

XIX.

Я слышу около своей хижины женский голос, кровь бросается мне в голову; это - голос Эдварды.

- Что я слышу, - Глан, Глан болен?

И моя прислуга отвечает за дверью:

- Теперь он уже почти поправился.

Этот "Глан, Глан" потряс меня до мозга костей, она два раза повторила мое имя; это подействовало на меня, её голос был ясный и взволнованный. Она отворила дверь, не постучавшись, поспешно вошла и взглянула на меня. И вдруг мне стало так, как в былые дни; на ней была её перекрашенная кофточка, а фартук был завязан ниже талии, чтобы талия казалась длиннее. Я все это тотчас же заметил, её взгляд, её смуглое лицо с бровями, высоко изогнутыми на лбу, удивительно нежное выражение её рук, все это с силой ворвалось в меня и так смутило. "Ее я целовал", подумал я. Я встал и продолжал стоять.

- Вы встаете, вы, можете стоять, - сказала она.- Садитесь же, у вас болит нога, вы ее прострелили. Боже мой, как это случилось? Я только. что узнала об этом. А я все время думала: где же Глан? Он совсем больше не приходит. Я ровно ничего не знала. Вы ее прострелили несколько недель тому назад, как я слышу, а я ни слова об этом не знала. Ну как вы теперь? Вы ужасно побледнели, я совсем вас не узнаю. А нога? Вы останетесь хромым? Доктор говорит, что вы не будете хромать. Как искренно я рада за вас, что вы не будете хромым, я благодарю Бога за это. Надеюсь, вы извините меня, что я пришла сюда, не долго думая, я не шла, а бежала...

Она нагнулась ко мне, она была близка ко мне, я чувствовал на своем лице её дыхание, я протянул к ней руки. Тогда она отошла назад. Ея глаза были еще влажны.

- Это вот как произошло, - бормотал я.- Я хотел поставить ружье в угол, я держал его обратной стороной, дулом вниз; вдруг я услышал выстрел. Несчастный случай.

- Несчастный случай, - сказала она в раздумье и кивнула головой.

- Дайте мне посмотреть, ведь эта левая нога; но почему именно левая!... Да, ведь это случайность...

- Да, случайность, - перебил я ее.- Как я могу знать, почему это оказалась именно левая нога? Вот видите, я вот так держал ружье, так что выстрел не мог попасть в правую ногу. Да, не очень-то было приятно.

Она задумчиво посмотрела на меня.

- Ну, значить вы теперь поправляетесь, - сказала она и посмотрела кругом в хижине;.- Почему вы не посылали вашей женщины к нам за едой? Чем вы жили все это время?

Мы поговорили еще несколько минут. Я спросил ее:

- Когда вы вошли, ваше лицо было оживленно и ваши глаза блестели, вы протянули мне руку. Теперь ваши глаза стали опять равнодушны. Я не ошибаюсь.

Пауза.

- Нельзя же быт всегда одинаковой...

- Скажите мне, хот только этот раз, - сказал я, - что я в данном случае сказал или сделал такое, что могло возбудить ваше недовольство. Это послужит мне руководящей нитью на будущее время.

Она смотрела в окно, на далекий горизонт, она стояла и смотрела задумчиво прямо перед собой и отвечала, продолжая стоять ко мне спиной:

- Ничего, Глан. Ведь приходят иногда некоторые мысли в голову. Вы сейчас не в духе? Не забудьте, некоторые дают мало, но для них это много, другие отдают все, но это им ничего не стоит; кто же дал больше? Вы за вашу болезнь стали такой грустный. Но зачем мы свели на это наш разговор? И вдруг она смотрит на меня, радость окрашивает её лицо, она говорит.

- Выздоравливайте скорее. Мы будем опять видеться.

И с этими словами она протянула мне руку.

Тут мне пришло в голову не принять её руки. Я поднялся, заложил руки за спину и низко поклонился; этим я хотел поблагодарить ее за её любезное посещение.

- Извините, что не могу проводить вас дальше. Когда она ушла, я сел, чтобы все это хорошенько обдумать.

Я написал письмо, где требовал, чтобы мне выслали мундир.

XX.

Первый день в лесу. Я был весел и утомлен, все звери подходили ко мне и осматривали; на листве деревьев сидели жуки, букашки ползали по дороге.- Приветствую всех вас!- сказал я мысленно. Настроение леса овладевало моими чувствами; я плакал от любви, и при этом мне было радостно, я весь был исполнен благодарности.

Мой милый лес, мое убежище, Божья благодать, я скажу тебе от полноты моего сердца... Я останавливаюсь, смотрю по сторонам, я со слезами на глазах называю по имени птиц, деревья, камни, траву, пчел, оборачиваюсь и называю их всех по порядку. Я смотрю на горы и думаю.- Да, я сейчас приду, - как-будто отвечаю на чей-то зов.

Там, наверху, сидят на яйцах соколы, я знал, где находятся их гнезда. Но мысль о соколах, высиживающих яйца там, наверху, в горах, далеко умчала мою фантазию. В полдень я выехал в море; я пристал к маленькому острову к скале, там, за пристанью. Там росли на длинных стеблях лиловые цветы, доходившие мне до колен; я бродил среди странных растений, кустов малины, шероховатой морской травы, там не было никаких животных, может-быть, и людей там никогда не бывало. Море слегка пенилось у островов и окутывало меня туманом шумов; там, высоко кричали и летали прибрежные птицы. Море со всех сторон заключило меня точно в объятья. Благословенна будет жизнь и земля, и небо, благословенны мои враги. В этот миг я был бы милостив со своим злейшим врагом и развязал бы ему ремень его обуви...

Громкая песнь доносится до меня с одной из лодок господина Мака, и душа моя наполняется солнечным светом при этих знакомых звуках. Я гребу к пристани, прохожу мимо рыбачьих хижин и возвращаюсь домой. День прошел, я принимаюсь за свой ужин, разделяю свою трапезу с Эзопом и снова возвращаюсь в лес. Нежные ветерки беззвучно веют мне в лицо.- Благословенны будьте вы, - говорю я ветеркам, - за то, что веете мне в лицо, благословенны будьте вы, моя кровь исполняется благодарности к вам.- Эзоп кладет свою лапу ко мне на колени.

Мною овладевает усталость, и я засыпаю.

Люль, люль! Колокольчики звучат? Несколько миль дальше в море стоит гора. Я творю две молитвы, одну за свою собаку, другую - за себя, и мы входим в гору. За нами запираются ворота, дрожь пронизывает меня, и я просыпаюсь.

Огненно-красное небо, солнце стоит и попирает земли перед моими глазами. Ночь; горизонт дрожит от света. Эзоп и я переходим в тень. Вокруг все тихо.- Нет, мы не будем больше спать, - говорю я Эзопу, - завтра мы будем охотиться.- Красное солнце светит нам. Мы не вошли внутрь горы!... Странное настроение овладевает мною, кровь бросается мне в голову.

Разгоряченный и еще слабый, я чувствую, что меня кто-то целует, и поцелуй остается на моих устах. Я осматриваюсь, никого не видно.- Изелина! - говорю я!.. Что-то шуршит в траве, может быть это лист упал на землю, может быть шаги. Какой-то трепет проносится по лесу;- быт-может, это дыхание Изелины, - думаю я. По этим лесам ходила Изелина, здесь внимала мольбам охотников в желтых сапогах и зеленых плащах. Она жила в своей усадьбе полмили отсюда, она сидела у своего окна, тому уже будет четыре человеческих возраста, и слушала звук рогов кругом по лесу. Здесь водился и олень, и волк, и медведь, и много здесь было; охотников и все видели, как она росла, и каждый из них дожидался ея. Один видел её глаза, другой слышал её голос; но однажды один бессонный юноша встал ночью и пробуравил дыру в комнату Изелины и он видел её белое бархатистое тело. Когда ей исполнилось 12 лет, явился Дундас. Он был шотландец, торговал рыбой и у него было много кораблей У него был сын. Когда Изелине исполнилось 16 лет, она в первый раз увидела молодого Дундаса. Это была её первая любовь...

И такие странные ощущения овладевают мной, и моя голова становится тяжелой, пока я там сижу, я закрываю глаза и снова чувствую поцелуй Изелины.- Изелина, неужели это ты, ты, возлюбленная жизни? - говорю я;- а Дидерика ты оставила за деревом?..- Но голова моя становится все тяжелее и тяжелее, и я плыву по волнам сна.

- Люль, люль! - говорит чей-то голос, кажется, будто семизвездие поет у меня в крови. Это голос Изелины.

- Спи, спи; я буду рассказывать тебе о своей любви, пока ты спишь, и расскажу тебе о моей первой ночи. Я еще помню, что забыла затворить свою дверь; мне было тогда шестнадцать лет, была весна, дул теплый ветер; явился Дундас. Он казался орлом, который с шумом примчался. Я встретила его в одно прекрасное утро перед охотой, ему было двадцать пять лет, он возвратился из далекого путешествия; он весело шел рядом со мной по лесу, и, когда он коснулся меня своей рукой, я начала его любить. На лице у него появились два лихорадочных пятна и мне хотелось целовать эти пятна. Вечером, после охоты, я пошла и искала его в саду, и я боялась найти его; я тихонько, про-себя, называла его имя и боялась, что он может его услыхать.

И вот он выходит из кустов и шепчет: сегодня ночью, когда пробьет час. После этого он исчезает.

Сегодня ночью, когда пробьет час, что он хотел этим сказать? Я ничего не понимаю. Он, должно-быт, хотел сказать, что сегодня ночью, в час он отправляется в путешествие; но какое мне дело до того, что он уезжает.

И случилось, что я забыла запереть свою дверь...

Бьет час и он входит.

- Разве моя дверь не была заперта?- спрашиваю я.

- Я ее запру, - отвечает он.

И он закрывает дверь, и мы оба заперты. Я боялась шума его огромных сапог.

- Не разбуди моей прислуги! - сказала я. Я боялась скрипящего стула и сказала. - Нет, нет, не садись на тот стул, он скрипит!

- Могу я тогда сесть на твою постель?- спросил он.

- Да, - сказала я.

Но это я сказала только потому, что стул скрипел.

Мы сидели на моей постели. Я отодвигалась от него, но он подвигался ко мне. Я смотрела в землю.

- Тебе холодно, - сказал он и взял мою руку. Немного спустя, он сказал:- Как ты замерзла! - и он обнял меня рукой. Мне стало тепло в его руках. Мы сидим так некоторое время.

Кричит петух.

- Ты слышала, - сказал он, - петух прокричал. Скоро утро.

И он обнял меня и сделал меня этим счастливой.

- Если ты вполне уверен, что прокричал петух...- бормочу я.

Я опять увидела оба лихорадочных пятна на его лице и я хотела встать. Он удержал меня; я поцеловала оба милые пятна и зажмурила перед ними глаза...

Наступил день, было уже утро. Я проснулась и не узнала стен своей комнаты; я встала и не узнала своих маленьких башмачков; что-то струилось во мне;- что это такое струится во мне?- подумала я, улыбнувшись, и который это час пробило? Я ничего не знала, но я поняла только, что я забыла запереть у себя дверь.

Приходит моя девушка.- Твои цветы не были сегодня политы, - говорит она. Я забыла о своих цветах.

- Ты измяла свое платье, - продолжает она.

- Где бы это я могла измять свое платье?- думала я с смеющимся сердцем, - это, вероятно, случилось со мной сегодня ночью.

В ворота въезжает экипаж.

- И кошку свою ты сегодня не накормила, - говорит девушка. Но я забываю про свои цветы, про платье и кошку, и спрашиваю.- Это Дундас остановился у дома? Скажи ему, чтоб он сейчас же пришел ко мне, я жду его, что это... что это такое...- И я думаю про-себя, - запрет ли он опять дверь на ключ, когда придет?

Он стучится, Я впускаю его и запираю дверь, чтобы оказать ему маленькую услугу.

- Изелина! - восклицает он и целует меня в губы в продолжение целой минуты. - Я никого не посылала за тобой, - шепнула я.

- Ты никого не посылала?- спрашивает он.

Я опять чувствую в себе робость и отвечаю:- Нет я посылала за тобой гонца, мне так ужасно хотелось видеть тебя. Побудь немножко здесь.

И я закрыла глаза от любви. Он не пустил меня, я опустилась и прижалась к его груди!

- Мне кажется, опять кричали петухи, - сказал он и стал прислушиваться. Но когда я услышала, что он говорил, я как можно поспешнее перебила его и возражала.

- Нет, как можешь ты думать, что опять поют петухи, никто не кричал.

Он поцеловал меня в грудь.

- Это курица кудахтала, - сказала я в последнюю минуту.

- Подожди, я хочу запереть дверь, - сказал он и хотел подняться.

Я удержала его и шепнула:

- Она заперта...

Наступил опять вечер, и Дундас уехал. Точно что-то золотистое струилось во мне. Я встала перед зеркалом, два влюбленных глаза смотрели на меня напротив; что-то шевельнулось во мне при моем взгляде и заструилось заструилось вокруг моего сердца. Боже мой, я никогда не смотрела на себя такими влюбленными глазами, и я поцеловала от любви свои собственные губы в зеркале...

Ну вот я рассказала тебе о моей первой ночи, об утре и вечере после нея. Когда-нибудь потом я расскажу тебе о Свенде Херлуфсене! Его я тоже любила, он жил в миле отсюда на острове, который вон виден там вдали и в тихия летния ночи я сама приплывала к нему, потому что я его любила.

- Я расскажу тебе также и о Стамере. Он был священник, я любила его, я всех люблю...

Сквозь сон я слышу, как кричит петух там внизу, в Сирилунде.

- Ты слышишь, Изелина, и нам тоже пропел петух, - радостно восклицаю я и протягиваю руки. Я просыпаюсь. Эзоп уже на ногах.

- Прочь! - говорю я в жгучей тоске и осматриваюсь по сторонам: здесь никого, никого нет!

Разгоряченный и возбужденный я возвращаюсь домой. Уже утро, петух все еще поет в Сирилуиде.- Около хижины стоит женщина, стоит Ева. В руке у неё вязка, она собирается в лес. Утро жизни покоится на молодой девушке, её грудь опускается и поднимается, солнце золотит ее.

- Вы не должны думать...- бормочет она.

- Что я не должен думать, Ева?

- Я не пришла сюда, чтобы вас встретить, я шла мимо...

И густая краска заливает её лицо.

XXI.

Нога моя все еще продолжала беспокоить и мучить меня; ночью она ныла и не давала мне спать, иногда в нее как бы неожиданно стреляло; а когда погода менялась, ее ломило. Это продолжалось много дней. Но я не стал хромым.

Дни шли.

Господин Мак вернулся, и мне пришлось скоро узнать о его возвращении. Он взял у меня лодку; он поставил меня в затруднительное положение; время охоты еще не наступило, и я ничего не мог стрелять. Но отчего он, ни слова не говоря, отнял у меня лодку? Двое из служащих господина Мака возили в море какого-то незнакомца. Я встретил доктора.

- У меня взяли мою лодку, - сказал я.

- Сюда прибыл какой-то иностранец, - сказал он.- Каждое утро нужно вывозит его в море и вечером опять привозит обратно. Он изследует морское дно.

Незнакомец был финляндец; господин Мак встретил его случайно на корабле; он вернулся с Шпицбергена с коллекцией раковин и морских животных; его называли бароном. В доме господина Мака он занимал большую комнату и еще залу... Он обращал на себя всеобщее внимание.

"У меня не хватает мяса, и я попрошу сегодня вечером Эдварду дат мне поесть", подумал я.

Я отправляюсь вниз в Сирилунд. Я тотчас же заметил, что на Эдварде было новое платье; она кажется выросшей; платье у неё очень длинное.

- Простите, что я сижу, - сказала только и протянула мне руку.

- Да, к сожалению, моей дочери нездоровится, - сказал господин Мак.- Это простуда, она была неосторожной... Вы, вероятно, пришли ради вашей лодки? Я принужден одолжить вам другую, шлюпку; она немного течет, но если вы будете прилежно вычерпывать... Видите ли, у нас сейчас в доме человек науки, а вы понимаете, что такой человек... У него нет свободного времени; он работает целый день и домой возвращается лишь к вечеру. Не уходите до его прихода, тогда вы его увидите; вам будет интересно познакомиться с ним. Вот его карточка... корона... барон. Очень приветливый господин. Встретил я его совершенно случайно.

- Ага! - подумал я, - тебя не приглашают на вечер. Ну и слава Богу; я пришел сюда с визитом, я могу отправиться домой, у меня есть немного рыбы в хижине. Да уж какая-нибудь еда найдется. Баста!

Вошел барон. Маленький мужчина, лет под сорок; длинное узкое лицо с выступающими скулами и жидкой черной бородой. Взгляд у него был острый и пронзительный, но он носил очень сильные очки, на запонках у него была корона с пятью зубцами, так же как и на карточке. Он держался немного сутуловато, а на его худых руках были синия жилы; а ногти словно из желтого металла.

- Очень приятно, господин лейтенант. Вы, господин лейтенант, давно уже здесь?

- Несколько месяцев. Приятный человек.

Господин Мак предложил ему рассказать о раковинах и маленьких морских животных, и он сделал это очень охотно. Он объяснил нам раньше, какие сорта глины на холмах, пошел в залу и принес образец водорослей из Белаго моря. Он постоянно поднимал указательный палец и передвигал на носу толстые золотые очки. Господин Мак интересовался этим в высшей степени.

Прошел час.

Барон заговорил про мое несчастие, мой несчастный выстрел.

- Я уже совсем оправился.

- В самом деле? Очень приятно.

"Кто рассказал ему о моем несчастии?", подумал я. Я спросил:

- Господин барон, от кого вы слышали о моем несчастном случае?

- От... да кто же мне сказал? Фрёкэн Мак, кажется. Не правда ли, фрёкэн Мак?

Эдварда вспыхнула, как огонь.

Я пришел сюда таким жалким; в продолжение многих дней мрачное отчаяние уничтожило меня, но при этих последних словах незнакомца радость овладела мной; я не посмотрел на Эдварду, но я подумал:

"Благодарю тебя, что ты говорила обо мне, называла мое имя, хотя оно навсегда потеряло для тебя всякое значение". Покойной ночи.

Я простился. Эдварда и теперь продолжала сидеть, извиняясь тем, что нездорова. Она подала мне руку с полным равнодушием. А господин Мак стоял, занятый горячим разговором с бароном. Он говорил о своем деде, консуле Маке.

- Я не знаю, рассказывал ли я господину барону, что эту пряжку Карл Иоганн собственноручно прикрепил на груди моего деда.

Я вышел на лестницу, никто не провожал меня. Я взглянул мимоходом в окно залы; там стояла Эдварда, выпрямившись во весь рост; она раздвинула обеими руками гардины и смотрела в окно.

Я забыл поклониться, я все забыл. Какая-то волна подхватила меня и быстро унесла оттуда.

"Остановись, подожди минутку!" сказал я себе, когда дошел до леса. Боже мой, этому должен быть положен конец! Мне вдруг стало жарко от бешенства; я застонал. Ах, у меня нет в груди ни малейшего чувства чести; самое большее с неделю я пользовался благосклонностью Эдварды, но все это давно прошло, и я никак не мог с этим помириться. Отныне мое сердце должно было бы взывать к ней; прах, воздух, земля у меня на пути, Боже милосердый... Я дошел до хижины, отыскал свою рыбу и поужинал.

Ты все ходишь вокруг и прожигаешь свою жизнь из-за школьницы, и твои ночи полны ужасных сновидений. И тяжелый воздух окутывает твою голову, затхлый, вековой ветер. А небо трепещет в чудесной синеве, и горы зовут. Идем, Эзоп, идем!

XXII.

Прошла неделя. Я нанимал лодку у кузнеца и ловил себе рыбу на обед. Эдварда и приезжий барон бывали всегда вместе по вечерам, когда он возвращался с моря; раз я их видел у мельницы.

Однажды вечером они прошли мимо моей хижины; я отошел от окна и тихонько закрыл дверь на всякий случай. То, что я их видел вместе, не произвело на меня решительно никакого впечатления; я пожал плечами.

В другой раз вечером я встретил их на дороге, и мы поклонились друг другу.

Я дал барону поклониться первому, а сам лишь двумя пальцами взялся за фуражку. Я спокойно прошел мимо и равнодушно посмотрел на них.

Прошел еще день.

Много уж длинных дней теперь пробежало! Подавленное настроение овладело мной, мое сердце как-то безцельно размышляло о вещах; даже дружелюбный серый камень около моей хижины стоял как олицетворение страдания и отчаяния, когда я проходил мимо. Можно было ждать дождя; жара стояла в воздухе, и, куда ни повернешься, обдавало тебя горячим дыханием; ногу ломило; утром я видел, как одна из лошадей господина Мака сломала оглобли; все это имело для меня значение.

"Лучше всего запастись пищей для дома, пока держится хорошая погода", подумал я.

Я крепко привязал Эзопа, взял свои удочки и ружье и отправился к пристани.

Я чувствовал себя необычайно утешенным.

- Когда приходит почтовый пароход?- спросил я рыбака.

- Почтовый пароход? он придет через три недели, - отвечал он.

- Я жду свой мундир, - сказал я.

Тут я встретил одного из приказчиков господина Мака. Я взял его за руку и сказал:

- Скажите мне, Бога ради, вы больше никогда не играете в вист в Сирилунде?

- О, нет, часто, - возражает он.

Пауза.

- Я все не мог собраться последнее время, - сказал я.

Я поплыл к своему обыкновенному месту рыбной ловли. В воздухе было душно. Комары собирались в целые рои, и я должен был все время курит, чтобы спасаться от них. Треска клевала, я ловил двойными крючками, улов был удачный. На обратном пути я убил двух гагарок.

Когда я был на пристани, там стоял кузнец. Он был за работой. У меня мелькает мысль, я спрашиваю его:

- Нет, - отвечает он, - господин Мак надавал мне работы до самой полуночи.

Я кивнул и подумал про-себя, что это хорошо.

Я взял свой улов и пошел по дороге, которая шла мимо дома кузнеца. Ева была одна дома.

- Я ужасно тосковал по тебе, - сказал я ей. Я был взволнован при виде ея, а она с трудом могла смотреть на меня от удивления.

- Я люблю твою молодость и твои хорошие глаза, - сказал я.- Накажи меня сегодня за то, что я о другой думал больше, чем о тебе. Послушай, я пришел к тебе только, чтобы посмотреть на тебя, мне хорошо с тобой, я влюблен в тебя. Ты слышала, как я тебя звал сегодня ночью?

- Нет, - отвечала она в ужасе.

- Я звал Эдварду, под фру Эдварду, но я подразумевал тебя. Я проснулся от этого; конечно, я имел в виду тебя; это была отговорка, когда я сказал "Эдварду". Но не будем больше говорить о ней. О, Боже, ведь ты моя возлюбленная Ева! у тебя сегодня такие красные губы; у тебя нога красивее, чем у Эдварды, вот посмотри сама.- Я приподнял её платье и показал ей на её собственную ногу.

Радость, которой я еще никогда не замечал в ней, залила её лицо. Она хочет отвернуться, но раздумывает и обнимает одной рукой меня за шею.

Проходит некоторое время. Мы разговариваем, сидим все время на длинной скамейке и говорим о всевозможных вещах. Я сказал:

- Поверишь ли, фрёкэн Эдварда совсем не умеет говорить, она говорит, как ребенок; она говорит: "более счастливее". Я сам это слышал. Ты находишь, что у неё красивый лоб? Этого я не нахожу. У неё мрачный лоб. Она даже не моет рук.

- Мы ведь не хотели больше о ней говорить?

- Да, правда. Я забыл.

Опять проходит некоторое время. Я о чем-то размышляю, я молчу.

- Почему у тебя влажные глаза?- спрашивает Ева.

- У нея, впрочем, красивый лоб, - говорю я, - и руки у неё всегда чистые. Это случайно как-то раз оне были грязны. Я не хотел сказать ничего другого.- И я продолжал горячо и стиснув зубы:- Я все время сижу и думаю о тебе, Ева; но мне приходит в голову, что ты, может-быть, не слыхала, что я сейчас хочу рассказать тебе. Когда Эдварда в первый раз увидела Эзопа, она сказала: "Эзоп был мудрец, он был фригиец родом". Разве это не смешно! Она в тот же день вычитала это из книги, я в этом убежден.

- Да, - сказала Ева, - а что же дальше?

- Насколько мне помнится, она говорила также о том, что у Эзопа учителем был Ксанф.

- Ха-ха-ха.

- Вот как.

- И на кой чорт рассказывать в обществе, что учителем Эзопа был Ксанф?- спрашиваю я.- Ах, Ева, ты сегодня не расположена, а то ты до боли хохотала бы над этим.

- О, нет, я тоже нахожу, что это смешно, - говорит Ева и начинает принужденно, недоумевая, смеяться, - но я не понимаю этого так хорошо, как ты.

Я молчу и думаю, молчу и думаю.- Тебе будет приятнее, если мы тихо будем сидеть и ничего не говорит, - тихо спросила Ева. Доброта светилась в её глазах; она проводила рукой по моим волосам.

- Добрая, добрая душа! - воскликнул я и крепко прижал ее к себе, - я уверен, что изнываю от любви к тебе, я все больше и больше люблю тебя; ты ведь поедешь со мной, когда я уеду отсюда? Подумай. Ты ведь можешь поехать со мной?

- Да, - отвечала она.

Я почти что не слышал это "да", но я чувствую его в её дыхании, я замечаю это по ней; мы бешено обнимаем друг друга, и она беззаветно отдается мне.

Час спустя, я целую Еву на прощанье и иду. В дверях я встречаю господина Мака. Самого господина Мака.

Он вздрагивает, пристально смотрит в комнату, останавливается на пороге, продолжая пристально смотреть.

- Ну-ну! - говорит он и больше ни звука не может издать; он совсем смутился от внезапности этой встречи.

- Вы не ожидали найти меня здесь?- говорю я, кланяясь.

Ева не двигается с места. Г-н Мак приходить в себя, удивительная уверенность овладевает им; он отвечает:

- Вы ошибаетесь; именно вас-то я и ищу. Я хотел обратить ваше внимание на то, что с первого апреля до 15 августа запрещено стрелять на расстоянии, меньшем одной восьмой мили от места нахождения гнезд и кладки яиц. Сегодня вы застрелили двух птиц около острова; эта видели люди.

- Я застрелил двух гагарок, - говорю я, совершенно уничтоженный. Мне совершенно ясно, что человек этот прав.

- Двух гагарок или двух гагар, это совершенно безразлично. Вы были в местности, подлежащей охране.

- Я согласен, - сказал я.- Мне это только сейчас пришло в голову.

- Но вам это должно было раньше притти в голову.

- В мае месяце я выстрелил из обоих стволов, приблизительно на том же самом месте. Это было во время одной поездки на острова. Это было сделано согласно вашему собственному требованию.

- Это совсем другое дело, - сказал резко господин Мак.

- Но, чорт возьми, вы-то знаете ваши обязанности?

- Вполне, - отвечал он.

Ева была наготове. Когда я вышел, она пошла вслед за мной; она повязала платок и вышла из дому. Я видел, как она отправилась до дороге к амбарам. Господин Мак пошел к себе домой. Я обдумывал все это. Вот хитрость, суметь так вывернуться! Как он уставился на меня! Выстрел, два выстрела, пара гагарок, денежный штраф, уплата. Вот теперь все кончено с господином Маком и его домом. Собственно говоря, дело шло необыкновенно хорошо и быстро. Уже начал накрапывать дождь большими, мягкими каплями. Сороки начали летать низко над землей, и когда я вернулся домой и отвязал Эзопа, он бросился жевать траву. Ветер начал шуметь.

XXIII.

В милях полутора от меня я вижу море. Идет дождь, а я в горах! Нависшая скала защищает меня от дождя. Я курю свою короткую трубку, курю одну за другой и каждый раз, когда я ее зажигаю, табак ползет маленькими раскаленными червячками из золы. Так и мысли у меня в голове. Передо мной на земле лежит связка сухих веток из разоренного гнезда. И душа моя подобна этому гнезду.

Я помню и теперь каждую малейшую мелочь из пережитого мной в эти последующие дни. Ох!

Я сижу здесь в горах. Море и воздух шумят, ветер и непогода бурлят и жалобно воют у меня в ушах. Далеко в море виднеются суда и яхты с зарифленными парусами; на корме люди, они все стремятся куда-то; "и, Бог знает, куда хотят все эти жизни", думал я.

Море, пенясь, вздымается и движется, движется, точно оно населено громадными, бешеными существами, которые сталкиваются телами и рычат друг на друга; нет, это праздник десяти тысяч визжащих чертей; они прячут голову в плечи и рыскают кругом и концами своих крыльев взбивают пену на море. Далеко-далеко в море лежит подводная шхера; белый водяной встает с этого острова и трясет головой около погибшего корабля с парусами; ветер гонит его в море, туда, в пустынное море... Я радуюсь, что я один, что никто не может видеть мои глаза; я доверчиво прислоняюсь к скале; я знаю, что никто за мной не стоит, никто не может за мной наблюдать. Птица пролетает над головой, испуская надорванный крик; в эту самую минуту немного дальше отрывается кусок скалы и катится в море. И молча я продолжаю сидеть там некоторое время; я погружаюсь в покой; теплое чувство удовольствия овладевает мной при мысли, что я могу безопасно сидеть в моем укромном уголку в то время, как там, наружи, не переставая, идет дождь. Я застегиваю свою куртку и благодарю Бога за свою теплую куртку. Прошло еще некоторое время, я заснул.

Полдень. Я иду домой, дождь все еще идет. Вдруг мне попадается навстречу что-то необыкновенное: на тропинке передо мной стоит Эдварда. Она вся промокла насквозь, как-будто она уже давно была под дождем, но она улыбается.

"Ну, вот еще", подумал я, и злоба овладевает мной; я бешено сжимаю пальцами ружье и так иду к ней навстречу, хотя она улыбается.

- Добрый день, - говорит она первая.

Я дожидаюсь, пока не подойду еще на несколько. Шагов ближе и говорю:

- Приветствую вас, прекрасная дева!

Она поражена моей шутливостью. Ах, я не знал, что я говорил. Она робко улыбается и смотрит на меня.

- Вы были сегодня в горах?- спрашивает она.- Вы весь промокли. У меня есть здесь платок; если хотите, возьмите его, я могу обойтись без него... Нет, вы меня не узнаете.- И она опускает глаза и качает головой.

- Платок?- возражаю я и скрежещу зубами от злобы и удивления.- А вот у меня есть здесь и куртка, хотите вы взять ее у меня? Я могу без неё обойтись; я каждому охотно бы ее отдал, и так что вы можете спокойно взять ее себе. Я с удовольствием отдал бы ее жене какого-нибудь рыбака.

Я видел, что она напряженно слушала, что я говорил; она слушала с таким вниманием, что стала противной и забыла закрыть рот. Она стоит с платком в руке; это белый шелковый платок; она сняла его с шеи. Я тоже стаскиваю с себя куртку.

- Бога ради, наденьте ее! - восклицает она.- Вы не должны этого делать. Неужели вы так на меня злы. Нет, наденьте же куртку, пока вы еще не совсем промокли.

Я снова надел куртку.

- Куда это вы?- спросил я глухим голосом.

- Так, никуда... Я не понимаю, как вы могли снять вашу куртку...

- Где сегодня барон?- спрашиваю я.- В такую погоду граф не может быть в море...

- Глан, я хотела сказать вам одну вещь...

Я перебиваю ее:

- Могу я вас просить передать герцогу мой поклон.

Мы смотрим друг на друга. Я готов и дальше перебивать ее, как только она откроет рот. Наконец, по её лицу скользить страдальческое выражение; я отворачиваюсь и говорю:

- Откровенно говоря, откажите вы вашему принцу, фрёкэн Эдварда. Этот человек не для вас. Уверяю вас, он все эти дни расхаживает и размышляет, жениться ли ему на вас или нет, а этим вам нельзя ведь услужить.

- Нет, не будем об этом говорить, не правда ли? Я думала о вас. Вы могли снять свою куртку и промокнуть ради другой; я пришла к вам...

Я пожимаю плечами и продолжаю:

- Я предлагаю вам взять доктора вместо него. В чем вы можете его упрекнуть? Мужчина в цвете лет, прекрасная голова. Подумайте об этом.

- Послушай меня, хоть минуточку...

- Эзоп, моя собака, ждет меня в хижине. - Я снял шляпу, поклонился и опять сказал:

- Привет вам, прекрасная дева.- С этими словами я пошел.

Она вскрикнула:

- Нет, не вырывай у меня сердца из груди. Я пришла к тебе сегодня, караулила здесь тебя и улыбалась, когда ты шел сюда. Теперь я чуть было с ума не сошла, потому что ни о чем другом я думать не могла; все кружилось вокруг меня, и я все время думала о тебе. Сегодня я сидела у себя в комнате; кто-то вошел; я подняла глаза, хотя я все равно знала, кто пришел.- Я вчера греб четверть мили, - сказал он. - Вы не устали?- спросила я.- Ах, конечно, я очень устал, и у меня на руках образовались волдыри, - сказал он и казался очень огорченным этим последним обстоятельством. Я подумала: "Вот чем он огорчен!" Немного времени спустя, он прибавил:- Ночью я слышал шопот под моим окном, это ваша горничная была занята интимной беседой с одним из ваших приказчиков.- Да, они намереваются вступить в брак, - сказала я.- Да, но это было в два часа ночи.- Ну так что же?- спросила я и тотчас же прибавила:- ночь принадлежит им.- Он поправил на носу свои золотые очки и заметил:- Но, не правда ли, вы находите это все-таки неудобным так поздно, ночь?- Я не поднимала глаз, и так мы просидели десять минут.- Не могу ли я накинуть вам шаль на плечи?- спросил он.- Нет, благодарю вас, - отвечал я.- Кто-то завладеет вашей маленькой ручкой?- сказал он. Я не отвечала, мои мысли были далеко. Он положил мне на колени маленькую коробочку; я открыла коробку и нашла в ней булавку; на булавке была корона, и я насчитала в ней десять камней... Глан, булавка у меня здесь, хочешь ее посмотреть? Она растоптана... Подойди сюда и посмотри, как она растоптана...- Ну, что мне делать с булавкой?- спросила я.- Она должна украшать вас, - отвечал он. Но я протянула ему булавку обратно и сказала! - Оставьте меня в покое, я думаю больше о другом.- О ком?- спросил он.- Об одном охотнике, - отвечала я;- он подарил мне на память всего два птичьих пера; возьмите же вашу булавку.- Но он не хотел брать обратно булавки. Я в первый раз взглянула на него, его глаза были такие пронизывающие.- Я не возьму обратно булавки, делайте с ней что хотите; растопчите ее, - сказал он.- Я встала, положила булавку под каблук и наступила. Это было сегодня утром... Целых четыре часа я все здесь хожу и жду; после обеда я ушла. Он встретил меня наверху, на дороге.- Куда вы идете?- спросил он.- К Глану, - отвечала я! - я хочу попросить его не забывать меня...- Вот уж с час, как я жду тебя здесь, я стояла под деревом и видела, как ты шел, ты был точно Бог. Я люблю твою осанку, твою бороду и твои плечи, все в тебе я люблю... Теперь ты нетерпелив, ты хочешь уйти, я для тебя безразлична, ты даже не смотришь на меня...

Я остановился. Когда она замолчала, я опять пошол. Я обезумел от отчаяния и улыбался, мое сердце было ожесточено.

- Да, не правда ли, - сказал я и опять остановился.- Вы что-то мне хотели сказать?

Эта шутка заставила ее утомиться мной.

- Я хотела вам что-то сказать? Да, но ведь я уже вам сказала; разве вы не слыхали? Нет, больше ничего, ничего мне не остается вам сказать...- Ея голос как-то странно дрожит, но это меня не трогает.

XXIV.

Когда я выхожу на следующее утро, Эдварда стоит у хижины. В течение ночи я все обдумал и принял решение. Нет, зачем мне ослепляться этой своенравной рыбачкой, этой необразованной девчонкой; уже не достаточно ли долго её имя сидело у меня в сердце и сосало его? Довольно мне этого. Мне пришло в голову. что я может-быть тем стал ей ближе, что показывал ей полнейшее равнодушие и высмеивал ее. Ах, как восхитительно я ее высмеивал. После того, как она в течение нескольких минуть держала свою речь, я говорю ей преспокойно:-Да, правда, вы хотели мне что-то сказать...- Она стояла около камня. Она была очень возбуждена и хотела побежать ко мне навстречу, она уж протянула было руки, но остановилась, ломая руки. Я взялся за фуражку и молча поклонился ей.

- Сегодня мне нужно от вас, Глан, только одного, - сказала она настойчиво.

Но я не тронулся с места, хотя бы только для того, чтобы услышать, что она хотела мне сказать.

- Я слышала, что вы были у кузнеца. Это было однажды вечером, когда Ева была одна дома.

Я смутился и возражал.

- От кого вы имеете такое сведение?

- Я не шпионю, - воскликнула она.- я слышала это вчера вечером, мне рассказал это мой отец; когда я вчера вечером, промокшая насквозь, вернулась домой, отец сказал: Ты смеялась сегодня над бароном.- Нет, - отвечала я.- Где ты сейчас была?- продолжал он спрашивать:- Я отвечала:- У Глана.- Тогда отец рассказал мне все это.

Я преодолеваю отчаянье и говорю:- Ева и здесь была.

- Она и здесь была? в хижине?

- Несколько раз я заставлял ее войти. Мы разговаривали.

- И здесь тоже!

Пауза. "Будь тверд!" - думаю я и говорю:

- Так как вы так любезны, что вмешиваетесь в мои дела, то и я не хочу отставать. Вчера я вам предлагал доктора; вы подумали об этом? Принц просто невозможен.

Гнев вспыхивает в её глазах.

- А знаете, он вовсе не невозможен, - говорит она вспыльчиво.- Нет, он лучше вас; он умеет держаться в обществе не бьет чашек и стаканов, и оставляет в покое мои башмаки. Да, он умеет обращаться с людьми: А вы смешны, мне стыдно за вас, вы невыносимы, понимаете ли вы это?

Ея слова глубоко оскорбили меня; я наклонил голову и отвечал:

- В этом вы правы, я не умею обходиться с людьми. Но будьте ко мне снисходительны; вы меня не понимаете, я все живу в лесу, это моя радость. Здесь, в моем уединении, я никому не могу причинить вреда тем, что я такой, какой есть. Но когда я сталкиваюсь с людьми, я должен употреблять все свои усилия, чтобы быть таким, как нужно. За последние два года я так мало бывал в обществе людей...

- От вас всегда нужно ждать самого скверного, - продолжала она, - в конце-концов, становится утомительным иметь с вами дело.

Как безжалостно она это сказала! Какая-то непривычная горечь пронизывает меня; я почти отшатнулся перед её вспыльчивостью. Но Эдварда еще не остановилась; она прибавила:

- Может-быть, вам удастся заслужить внимание Евы. Жалко только, что она замужем.

- Ева? Вы говорите, что Ева замужем?- спросил я.

- Да, она замужем.

- За кем же она замужем?

- Это вы должны же знать. Ева замужем за кузнецом.

- Разве она не дочь кузнеца?

- Нет, она его жена. Может-быть, вы думаете, что я вам лгу?

Я ровно ничего не думал, но мое удивление было очень велико. Я продолжал стоять и думал: "Неужели Ева замужем?"

- Ваш выбор, однако, удачен, - говорить Эдварда.

Я задрожал от злости и сказал:

- Но возьмите же доктора, как я вам говорю. Послушайте совета друга; принц ведь просто старый дурак.- И я начал высмеивать его в своем раздражении, преувеличивал его возраст, сказал, что он плешивый, почти совсем слепой; я утверждал также, что он носит корону на своих запонках единственно из-за того только, чтобы повеличаться своим дворянством.- Впрочем, у меня не было желания поближе познакомиться с ним, - сказал я, - в нем нет ничего такого, что выделяло бы его; ему не достает характерных черт, это полнейшее ничтожество.

- Нет, он представляет из себя нечто, представляет нечто! - кричала она, и голос прерывался у неё от гнева.- Он представляет из себя нечто гораздо большее, нежели это думаешь ты, лесной житель. Но подожди, он поговорит с тобой, я попрошу его об этом. Ты не веришь, что я его люблю, но ты увидишь, что ошибаешься; я выйду за него замуж, я буду днем и ночью о нем думать. Помни же, что я говорю: я люблю его! Пусть только Ева сюда придет, ха-ха, Бог свидетель, пусть приходит, мне это совершенно безразлично. Да, я вижу, что мне нужно отсюда уйти...

Она пошла от хижины вниз по тропинке, сделала несколько маленьких, поспешных шагов, повернулась еще раз с мертвенной бледностью в лице и простонала:

- Никогда не попадайся мне больше на глаза...

XXV.

Листва пожелтела, картофельная трава высоко раскинулась и была в цвету, охотничья пора опять наступила. Я стрелял куропаток, тетеревов и зайцев. В один прекрасный день я застрелил орла. Безмолвное, высокое небо, прохладные ночи, ясные гулы и милые звуки в лесах и полях. Широкий и мирный покоился мир...

- Я больше ничего не слышал от господина Мака относительно двух гагарок, которых я подстрелил, - сказал я доктору.

- Этим вы обязаны Эдварде, - отвечал он.- Это я наверное знаю, я слышал, она воспротивилась этому...

"Я не обязан ей", подумал я.

Бабье лето, бабье лето! Тропинки лежат точно полосы среди увядающего леса. Каждый день появляется новая звезда. Месяц мерцает как тень, золотая тень, погруженная в серебро...

- Бог с тобой, Ева, ты замужем?

- Разве ты этого не знал?

- Нет, я этого не знал.

Она молча сжала мне руку.

- Бог с тобой, дитя, что нам теперь делать?

- Что хочешь. Может-быть, ты еще не уедешь; я буду счастлива, пока ты здесь.

- Нет, Ева!

- Нет, да, да! Ну, хоть пока ты здесь.

У неё беспомощный вид, и она все время сжимает мою руку.

- Нет, Ева, уходи! Никогда больше!

И ночи проходят и дни наступают; уже третий день со времени того разговора. Ева идет с ношей через дорогу. И сколько дров переносит этот ребенок за лето из лесу!

- Оставь свою ношу, Ева, и дай мне посмотреть такие ли у тебя голубые глаза?

Глаза у неё были красные.

- Нет, улыбнись мне опять, Ева. Я не могу дольше противостоять тебе, я твой, я твой...

Вечер. Ева поет; я слышу её пение, и теплота разливается у меня по телу.

- Ты поешь сегодня, Ева?

- Да, мне весело.

И так как она меньше меня ростом, она подпрыгивает, чтоб обнять меня за шею.

- Но, Ева, ты поцарапала свои руки? Боже мой, зачем ты их исцарапала?

- Это пустяки.

Ея лицо удивительно сияет.

- Ева, ты говорила с господином Маком?

- Да, один раз.

- Что ты сказала и что он сказал?

- Он ужасно жесток с нами, он заставляет моего мужа день и ночь работать в амбаре и меня тоже он приставляет к всевозможным работам.

- Зачем он это делаетъ'?

Ева уставилась в землю.

- Почему он это делает, Ева?

- Потому, что я тебя люблю.

Но откуда он это может знать?

- Я ему это сказала.

Пауза.

- Дай Бог, чтобы он не был жесток с тобою, Ева!

- Но это ничего не значит, ничего не значит!

И голос её звучал в лесу, как тихая, дрожащая песня.

Листва желтеет. Время к осени. На небе еще больше появилось звезд, и месяц похож на серебряную тень, погруженную в золото. Холод не чувствуется, нет, только прохладная тишина и кипучая деятельность в лесу. Каждое дерево стояло и думало. Ягоды созрели.

И вот наступило двадцать второе августа я вместе с ним три железных (В железные ночи между 22 и 25 августа в этой широте начинаются первые морозы.) ночи.

XXVI.

Первая железная ночь. В 9 часов заходит солнце. Матовая темнота ложится на землю, показываются две звезды, а часа два спустя слабый свет луны. Я брожу по лесу со своим ружьем и со своей собакой, набирая костер, и свет моего огня падает между стволами сосен. Мороза нет.

- Первая из железных ночей! - говорю я. И сильная, смущающая душу радость проникает меня насквозь при мысли о времени и месте...

Люди, птицы, звери до здравствует эта одинокая ночь в лесу, в лесу! Да здравствует мрак и шопот Бога среди деревьев, нежное, простое благозвучие тишины, зеленая листва и желтая листва! Да здравствуют звуки жизни, собака, фыркающая в траве, нюхающая землю!

Да здравствует дикая кошка, которая вытянулась всем телом и прицеливается, готовая прыгнуть на воробья, в темноте, в темноте!

Да здравствует кроткая тишина земли, да здравствуют звезды, серп луны! Да, я пью за них и за него!..

Я встаю и прислушиваюсь. Никто меня не слышал. Я снова сажусь.

Благодарение тебе, уединенная ночь: и вам, горы, мрак и шум моря; оно шумит в моем сердце. Благодарение за жизнь, за дыхание, за милость жить сегодня ночью, я благодарю из глубины моего сердца!

Послушай на восток и послушай на запад, нет, послушай только, это вечный Бог. Эта тишина, что шепчет мне на ухо - кипучая кровь всей природы. Бог, пронизывающий весь мир и меня. Я вижу блестящую паутину при свете моего костра, я слышу плывущую по морю лодку там, на севере; северное сияние ползет по небу. О, клянусь моей бессмертной душой, я благодарен от всей души, что это я здесь сижу!..

Тишина. Еловая шишка глухо падает на землю. "Упала еловая шишка", думаю я. Месяц высоко на небе, огонь мигает на полусгоревших поленьях и хочет потухнуть. Поздней ночью я возвращаюсь домой.

Вторая железная ночь. Прежняя тишина и мягкая погода.

Моя душа созерцает. Я машинально подхожу к дереву, надвигаю шляпу на лоб, прислоняюсь спиной к этому дереву, заложив руки за голову. Я пристально смотрю в одну точку и размышляю; свет от моего костра ударяет мне прямо в глаза, но я этого не чувствую. Я долго остаюсь в этом положении, без всяких мыслей, и смотрю на огонь: ноги устали и отказываются служить; совсем оцепенев, я сажусь.

И только теперь я думаю о том, что я сделал. Зачем я так долго смотрел на огонь?

Эзоп поднимает голову и прислушивается, он слышит шаги. Является Ева.

- Сегодня вечером я бесконечно печален и задумчив, - говорю я.

И от сострадания она ничего не отвечает.

- Я люблю три вещи, - говорю я тогда.- Я люблю тог любовный сон, который я раз видел, люблю тебя и вот этот кусок земли.

- А что ты больше всего любишь?

- Сон.

Опять стало все тихо. Эзоп знает Еву, он наклоняет голову и смотрит на нее. Я говорю шопотом:

- Я видел сегодня на дороге девушку: она шла вод руку со своим возлюбленным. Девушка глазами указала на меня и с трудом могла удержаться от смеха, когда я прошел мимо.

- Над чем же она смеялась?

- Этого я не знаю, вероятно, она смеялась надо мной.

- Ты ее знал?

- Да, я ей поклонился.

- А она тебя не знает?

- Нет... Но зачем ты сидишь и выспрашиваешь меня? Это скверно с твоей стороны. Ты не заставишь меня назвать её имя.

Пауза.

Я опять бормочу:

- Над чем она смеялась? Она кокетка, но, все-таки над чем же она смеялась? Боже мой, что же я такое ей сделал?

Ева отвечает:

- Это было не хорошо с её стороны смеяться над тобой.

- Нет, это не было скверно! - кричу я. - Ты не должна меня ругать; она была права, что смеялась надо мной. Замолчи, чорт возьми, и оставь меня в покое, слышишь?

И Ева испуганная оставляет меня в покое. Я смотрю на нее и в ту же минуту раскаиваюсь в своих жестоких словах; я падаю перед ней на колени и ломаю руки.

- Иди домой, Ева! Ты та, кого я люблю больше всего; как мог я любит сон? Это была только шутка; это тебя я люблю. Но ступай теперь домой; завтра я приду к тебе; думай о том, что я твой! Не забывай это! Покойной ночи!

И Ева идет домой.

Третья железная ночь. Это ночь крайнего напряжения. Хоть бы легкий мороз! Вместо мороза неподвижная теплота. После дневного солнца ночь похожа была на тепловатое болото. Я развел костер...

- Ева, иногда можно найти наслаждение в том, что тебя таскают за волосы. Так извращен, может-быть, дух человеческий. Тебя будут таскать за волосы вниз в долину и потом опять на гору, и если кто-нибудь спросит, что здесь происходить, человек в состоянии ответить в восторге:

- Меня таскают за волосы!

И если спросят:

- Не помочь ли тебе, не освободить ли?- Ответишь:

- Нет

А если спросят:

- Но как же ты это выносишь?

- Да, я это выношу, потому что я люблю руку, которая меня таскает!..

- Знаешь ли ты, Ева, что значит надеяться?

- Да, кажется.

- Видишь ли, Ева, надежда это - что-то чудесное, да, что-то совершенно особенное. Так, например, можно итти в одно прекрасное утро по дороге и надеяться встретить человека, которого любишь. И что же, встречаешь этого человека? Нет. Почему нет? Потому, что этот человек в это утро занят где-нибудь в другом месте... В горах я познакомился с одним старым лопарем. Тогда ему было 58 л., он уже больше ничего не видел, а теперь ему за семьдесят, но ему кажется, что время от времени он лучше видит; дело идет на улучшение, думает он; если ничто не помешает, он будет в состоянии через несколько лет увидеть солнце. Волосы у него еще совсем черные, но глаза его были совершенно белые. Когда мы сидели в его землянке и курили, он рассказывает мне обо всем, что видел, когда не был еще слепым.

Он был крепкий и здоровый, долговечный, и надежда сохраняла его.

Когда я вышел, он проводил меня и начал показывать мне в различных направлениях:

- Там вот юг, а там север; сперва ты пойдешь в этом направлении, а когда спустишься немного с горы, пойдешь по тому направлению.

- Совершенно верно, - отвечал я.

Тогда лопарь рассмеялся и сказал.

- Видишь ли, четырнадцать - пятнадцать лет тому назад я этого не знал, значит я вижу теперь лучше, чем тогда; дело идет на улучшение.- Потом он нагнулся и снова вполз в свою землянку, в свою вечную землянку, и свою земную обитель.

И он снова уселся у огня, полный надежды, что через несколько лет он снова увидит свет солнца...

- Ева! какая странная вещь - надежда. Так, например, я надеюсь забыть того человека, которого я не встретил сегодня на дороге.

- Ты говоришь так странно.

- Сегодня третья Железная ночь. Я обещаю тебе, Ева, завтра быть совсем другим человеком. Оставь меня теперь одного, завтра ты меня не узнаешь; когда я приду, я буду смеяться и целовать тебя, мое дорогое дитя. Подумай, мне осталась только эта ночь; а там я буду совсем другим человеком; через несколько часов я буду другим. Покойной ночи, Ева.

Кнут Гамсун - Пан - Из бумаг лейтенанта Томаса Глана (Pan). 2 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :