Кнут Гамсун
«Гастроль.»

"Гастроль."

Перевод Б. З.

Я хотел прочесть в Драммене лекцию о новейшей литературе. Я решил, что это будет очень выгодное предприятие и не причинит мне особенных хлопоть. В один прекрасный летний день сел я в поезд - туда, в этот милый город. Это было в 1886-м году.

Я не знал ни души в Драммене, и меня никто не знал там. В газетах я тоже не делал объявлений о своей лекции; в начале лета, когда были у меня деньги, я заказал пятьдесят визитных карточек; я решил разослать их теперь по отелям, трактирам и в большие магазины, чтобы все узнали о событии. Конечно, сами карточки были не совсем по моему вкусу; фамилия моя была на них оттиснута, но только при некотором усердии можно было разобрать, что это именно я. Да, кроме того, фамилия моя настолько никому неизвестна, что и искажение не меняло дела.

В поезде я принялся обсуждать свое положение. Это нисколько не убивало во мне мужества. Я привык преодолевать всякие препятствия без денег, или почти без денег. Правда, сейчас у меня было их слишком мало, чтобы выступит так, как требовало мое предприятие в чужом городе, но при известной бережливости действовать было можно. Никаких особых приготовлений! Что касается еды, можно вечером, в сумерки, пробраться в погреб и там перекусит чего-нибудь, а пристанищем будут служит "квартиры для приезжающих". Какие ж еще издержки?

В поезде я перечитывал свою лекции. Я задумал читать об Александре Кьелланде.

Спутники мои,- несколько возвращавшихся из Христиании веселых крестьян,- поочередно выпивали из одной и той же бутылки; предложили и мне глоток, но я отказался, поблагодарив. Позже они, как и все подвыпившие и благодушные, пробовали свести знакомство покороче, но я уклонился. В конце-концов, из всего моего поведения, из моих замечаний, они заключили, что я ученый, что голова у меня набита всякой всячиной, и оставили меня в покое.

В Драммене я вышел из вагона и положил саквояж на скамью. В город я решил отправиться не сейчас, надо было немножко одуматься. Саквояж совсем не был мне нужен, я взял его с собой только потому, что слыхал, что с вещами легче устроиться и выбраться из гостиницы. Этот жалкий саквояж из ковровой материи был так истрепан, что совсем не подходил к путешествующему литератору; ну, а костюм на мне был гораздо приличнее: темносиняя пара. Комиссионер из отеля, с надписью на фуражке, подошел ко мне и хотел взять саквояж. Я не позволил. Я заявляю - я не решил еще ехать в отель, я хочу только побывать кой-у кого из редакторов в городе, я собираюсь прочесть лекцию по литературе.

Ну что же, отель, все-таки, ведь, мне нужен, должен же я где-нибудь остановиться?

Его отель,- об этом и говорить нечего,- лучший. Электрические звонки, ванна, читальня. "Совсем недалеко отсюда, вот по этой улице, и сейчас же налево".

Он схватил мой саквояж.

Я остановил его.

Разве я сам хочу нести багаж в отель?

Да, конечно. Случайно мне нужно как-раз в ту же сторону, я могу донести багаж на мизинце.

Тогда он взглянул на меня и сразу сообразил, что я так-себе, не из "господ". Он направился обратно к поезду; он высматривал теперь кого-нибудь другого, но никого не было; он снова обратился ко мне. Он даже приврал, что явился сюда специально за мной.

Ну, конечно, это меняет дело. Само собой, он послан комитетом, до которого дошло известие о моем приезде, наверно от союза рабочих.

Очевидно, в Драммене - напряженная духовная жизнь, большая нужда в хороших лекциях, весь город в лихорадочном возбуждении. Повидимому, Драммен в этом отношении выше Христиании.

- Разумеется, вы понесете мой багаж,- сказал я ему.- Да, у вас в отеле подают, конечно, вино, вино к столу?

- Вино? Лучших марок!

- Отлично, можете итти. Я за вами. Сделаю только несколько визитов до редакциям.

Человек показался мне очень бойким, я попросил у него совета:

- К кому из редакторов вы посоветуете мне обратиться? Мне совсем не нужно быть у всех.

- Аритсен - самый известный, почтенный человек. К нему все ходят.

* * *

Редактора Аритсена, конечно, не было в редакции, но я застал его на квартире. Я изложил свою просьбу,- дело касалось литературы.

- Да, здесь немного подходящей для это-го публики. В прошлом году приезжал шведский студент и читал о вечном мире, но прибавил еще своих денег.

- Я хочу читать о литературе,- сказал я.

- Да, понимаю,- ответил редактор.- Но хочу обратить ваше внимание на то, что вы прибавите своих.

Прибавит еще своих! Господин Аритсен щедр. Очевидно, он думает; что я езжу от какой-нибудь фирмы. Я сказал коротко:

- Вы, конечно, знаете... Свободен большой зал союза рабочих?

- Нет,- отвечал он.- Помещение союза рабочих на завтрашний день сдано. Там антиспиритические фокусы. Кроме того, там обезьяны, дикие звери. Из остальных помещений я мог бы вам предложить только павильон в парке.

- Рекомендуете вы мне это помещение'?

- Большая зала. Воздуху много. Цена? Ну, об этом я ничего не знаю, но, конечно, все это вам обойдется очень дешево. Вам нужно обратиться в дирекцию.

Я решил остановиться на павильоне в парке. Это было подходяще. Залы рабочих союзов обыкновенно малы и неудобны.

- Кто в дирекции?

- Адвокат Карлсен, скорняк X. и книгопродавец Д.

Я отправился к адвокату Карлсен. Он жил на даче, я долго искал его, и, наконец, нашел. Я изложил свою просьбу и попросил павильон.

Он, вероятно, вполне подходящ для такого необычного предприятия, как эта лекция по литературе.

Адвокат подумал, потом покачал головой.

Нет? Помещение достаточно велико? Было б очень жаль, если бы из-за недостатка места кому-нибудь пришлось возвращаться!

Адвокать высказался точнее. Он может только отсоветовать мне все предприятие. Здесь так мало интересуются этим, шведский студент тоже собирался читать лекции.

- Да, но он читал о вечном мире,- возразил я.- А я хочу - о литературе, о художественной литературе.

- Кроме того, вы попали в неблагоприятный момент,- продолжал Карлсен.- В помещении союза рабочих как-раз теперь назначено антиспиритическое представление, там обезьяны, дикие звери.

Я засмеялся и поглядел на него. Он, казалось, был убежден в том, что говорил; я стал терять на него надежду.

- Сколько вам нужно за павильон в парке?- спросил я коротко.

- Восемь крон,- отвечал он.- Впрочем, отдача внаймы павильона может быт решена только в заседании дирекции. Окончательный ответ вы можете получит на-днях, но, почти наверно, могу и теперь обещать вам помещение.

В одну минуту я сделал расчет; два дня ожидания - три кроны, парк восемь, это составляет одиннадцать, кассиру крону,- итого двенадцать. Двадцать четыре слушателя по пятидесяти ёр покрывают издержки, остальные сто, двести человек, которые явятся - чистая прибыль. Я согласился. Павильон был сдан.

* * *

Я разыскал отель и вошел. Девушка спросила:

- Угодно господину комнату в первом или во втором этаже?

Я ответил спокойно и непринужденно:

- Мне угодно дешевую комнату, самую дешевую, какая у вас есть.

Девушка осмотрела меня. Что я спрашиваю в шутку про дешевую комнату? Разве я не тот: господин, который справлялся у комиссионера, подают ли вина к столу? Или я так скромен потому, что не желаю поставить гостиницу в затруднительное положение? Она отворила дверь. Я отшатнулся.

- Да, эта комната свободна,- сказала она.- Она вам и назначена. Ваш багаж уж тут. Пожалуйте.

Отступать было поздно. Я вошел. Это был самый лучший салон гостиницы.

- Где же кровать?

- Там, софа. Мы не можем сюда поставить хорошей кровати. А софа на ночь раздвигается и получается кровать.

Девушка скрылась.

Я пришел в дурное настроение духа. И там, в этом элегантном помещении - мой убогий саквояж! И мои башмаки выглядели ужасно после длинного странствования по деревенским улицам.

Я бесился.

Девушка просовывает голову в дверь и спрашивает:

- Прикажете что-нибудь, господин?

Боже, нельзя на свободе даже позлиться. Сейчас же вламывается целая толпа!

- Нет,- ответил я угрюмо.- Да, принесите мне два бутерброта.

Она на меня смотрит.

- Горячаго ничего?

- Нет.

Тут она вывела, должно-быть заключение - желудок - весна - вероятно, с ним это бывает.

С бутербротами принесла она и карточку вин. Весь вечер не давало мне покою это прекрасновыдрессированное существо.

- Угодно, чтоб постель была нагрета? Внутри есть грелка, в случае...

Утром я нервно вскочил и начал одеваться. Мне было холодно; конечно, проклятая софа была слишком коротка и я плохо спал. Я позвонил. Никого. Вероятно, было слишком рано, с улицы не было слышно ни звука; придя немного в себя, я заметил, что не совсем еще и рассвело.

Я начал осматривать комнату,- никогда не видал я такой роскоши. Мрачное предчувствие охватило меня, я снова позвонил. Нога моя тонула в мягком ковре. Я ждал. Теперь я должен был истратить последние гроши, может быт, их даже не хватит. Я поспешно принялся рассчитывать, сколько ж у меня, наконец, денег; вдруг слышу шаги; замираю. Но никого нет. Воображение. Начинаю снова считать. В какой ужасной неизвестности я находился! Где же та девушка, что пристает ко мне со своими услугами? Спит она, лентяйка, ведь почти уж день.

Наконец, она пришла, полуодетая, только шаль на плечах.

- Господин звонил?

- Мне нужен счет,- сказал я отрывисто.

- Счет? Это затруднительно, мадам еще спит; ведь только половина третьяго. Девушка растерянно смотрела на меня. Что за манера так цепенет! Что ей за дело, что я так рано уеду из гостиницы?

- Это совершенно безразлично,- сказал я.- Мне нужен счет сейчас же.

Девушка ушла.

Целую вечность она не возвращалась. Что особенно усиливало мое беспокойство,- это боязнь, что за комнату возьмут по часам, и что сейчас я стою и, дожидаясь, бессмысленно, позорно трачу деньги. Я не имел никакого представления о порядках в хороших отелях, и считал этот способ расплаты самым разумным. Кроме того, у умывальника висело объявление: если уезжают из комнаты после шести часов вечера, то платится за весь следующий день. Все это ужасало меня и смущало мою литераторскую голову.

Наконец, девушка постучала в дверь и вошла. Никогда,- нет, никогда в жизни не забуду я этой насмешки судьбы! Две кроны семьдесят ёр - за все! - пустяк,- столько я мог дать девушке на шпильки! Я бросил на стол несколько крон, потом еще одну.

- Сдачу вам?

- Пожалуйста, дитя мое!

Нужно было показать, что я умею держать себя. Правда, и девушка заслуживала уважения. Душевный человек, редкая девушка, заброшенная в Драммен, в отель, на произвол проезжающих. Таких женщин больше не родится, раса эта вымерла. Как она хлопотала весь день,- до последнего момента, зная, что имеет дело с богатым.

- Служитель снесет ваш багаж!

- Боже избави!.. Боже избави! - отвечал я. Я не желал утруждать ее нисколько.- Такие пустяки - саквояж... Да еще такой жалкий саквояж. Вы знаете, этот саквояж ездит со мной во всех литературных поездках; не хочу заводить другого, конечно, причуда с моей стороны.

Но отказ не помог. Служитель ждал уже внизу. Он испытующе посматривал на мой саквояж, когда я проходил мимо. Ах, как может такой человек смотреть на саквояж, как он может сгорать от желания ухватит его!

- Я провожу вас!- сказал он.

Разве мне самому не нужен остаток денег? Разве мог я рассчитывать на что-нибудь до своей лекции? Да, я хотел сам нести саквояж!

Но он был уже в руках у служителя. Этот необыкновенно услужливый человек, казалось, совсем не чувствовал его тяжести, он как будто и не думал о вознаграждении, он нес его с такой вдохновенностью, точно мог пойти на смерть за того, кому принадлежал этот саквояж.

- Стойте! - крикнул я резко и остановился.- Куда, собственно, вы несете саквояж?

Он улыбнулся.

- А это уж вы сами должны решить,- ответил он.

- Правда,- сказал я.- Это я сам должен решить. Мне вовсе не интересно плясать под вашу дудку.

Я не хотел, чтоб он сопровождал меня дальше. Мы проходили как-раз мимо "комнат для приезжающих", в подвальном этаже, и в этот-то подвал я хотел отправиться. Но я не хотел, чтобы служитель конкурирующего отеля видел это, я хотел без свидетелей спуститься туда.

Вынимаю из кармана полкроны и даю ему. Он не опускает протянутой руки.

- Вчера я тоже нес ваши вещи,- сказал он.

- Это вам за вчерашнее,- ответил я.

- А потом я сейчас нес их,- продолжал он. Каналья грабил меня.

- А это за сегодня,- сказал я и бросил ему еще полкроны. И теперь, надеюсь, вы исчезнете?

Малый ушел. Но несколько раз он оборачивался и наблюдал за мной.

Я подошел к скамье на улице и сел.

Было холодновато, но когда взошло солнце, стало лучше. Я заснул и проспал, вероятно, довольно долго; когда я проснулся, на улице было много народу, и во многих местах из труб шел дым. Тогда я сошел в подвал и условился с хозяйкой относительно помещения. Я должен был платит по полкроны за ночь.

* * *

Прождав два дня, я снова отправился на дачу, к адвокату Карлсену. Он опять советовал мне бросит эту затею, но я не позволил уговорить себя; в то же время я поместил в газете Аритсена объявление о месте, времени и предмете лекции.

Я хотел заплатит за помещение сейчас же - для этого мне пришлось бы, конечно, выложит последний хеллер,- но этот оригинальный человек сказал:

- Будет время заплатит и после лекции.

Я недоумевал и чувствовал себя обиженным.

- Может-быть, вы думаете, у меня нет восьми крон?

- Да, Боже мой,- ответил он.- Но, по совести говоря, нельзя быт уверенным, что вы воспользуетесь помещением, и тогда вам не за что платить.

- Я уже сделал объявление о лекции,- возразил я.

Он кивнул головой.

- Это я видел,- ответил он. Спустя немного времени, он спросил:- будете вы читать, если придет и не больше пятидесяти человек?

В глубине души я был слегка задет; но, подумав, сказал, что пятьдесят человек, конечно, не публика, но что я все же не отступлю.

- Перед десятью вы будете читать?

Я громко рассмеялся.

- Нет, извините. Есть, ведь, границы!

Тогда мы прекратили этот разговор, и я заплатил за помещение. Мы заговорили о литературе. Адвокат показался мне не таким безнадежным, как в первый раз, очевидно, он кое-чем интересовался, но его взгляды в сравнении с моими казались мне не особенно ценными.

Когда я прощался, он пожелал мне на завтрашний вечер полную залу слушателей.

Я возвратился в свой подвал, полный лучших надежд.

Теперь все было готово к бою. Еще перед обедом я нанял за полторы кроны человека, который должен был разнести по городу мои визитные карточки. Обо мне знали теперь повсюду - от дворца до хижины.

Я находился в повышенном настроении духа. Мысль о торжественном выходе делала для меня невозможным пребывание в подвале с обыкновенными людьми. Все желали знать, кто я такой и зачем живу тут. Хозяйка, женщина за прилавком объявила: я человек ученый, весь день сижу тут и пишу и читаю что-то; и она заботилась, чтобы мне не мешали расспросами.

Она много мне помогла. В погребок при нашем подвале заходили полуголодные бедняки в блузах и жилетах, рабочие, грузчики; они спускались сюда выпить чашку горячаго кофе или съест кусок хлеба с маслом и сыром. Иногда они бывали дерзки и грубо бранились с хозяйкой, если хлеб оказывался черствым или яйца были малы.

Узнав, что я собираюсь читать в павильоне в парке, они осведомлялись, сколько стоит билет; некоторые заявляли, что с удовольствием послушали бы меня, но полкроны слишком дорого, и начинали торговаться.

Я решил, что не позволю этим людям унижать мое достоинство; они, ведь, совершенно необразованы.

Рядом со мной занимал комнату один господин. Он говорил на невозможност шведско-норвежском языке, и хозяйка называла его "господин директор". Когда этот субъект с важностью входил к нам, он обращал на себя общее внимание, между прочим, тем, что всегда смахивал носовым платком пыль со стула, прежде чем сесть.

Это был светский человек с барскими замашками; когда он спрашивал бутерброт, до каждый раз требовал свежаго хлеба с самым лучшим маслом.

- Вы - тот, кто хочет прочесть лекцию?- спросил он меня.

- Да, это он! - ответила хозяйка.

- Плохое предприятие,- продолжал господин директор, обращаясь ко мне.

- Вы не делаете объявлений! Разве вы не видали, как я делаю объявления?

Теверь выяснилось, кто такой господин директор: антиспирит, человек с обезьянами и дикими зверьми.

- Я заготовляю огромнейшие афиши,- продолжал он.- Я расклеиваю их на каждом перекрестке, всюду, где только можно, самыми крупными буквами. Разве вы не видали их? Там же и изображения животных.

- Моя лекция касается изящной литературы,- возразил я.- Так-сказать, искусства духовнаго.

- Плевать мне на это! - сказал он и продолжал безцеремонно:

- Другое дело, если бы вы согласились поступить ко мне на службу. Мне нужен человек, чтобы называть по именам животных, я хотел бы взять не здешнего, чтобы его не знали. Выходит такой, кого знают,- публика кричит: "А, это Петерсен! Что он там понимает в тропических животных!"

Молча, с презрением, я повернулся к нему спиной. Отвечать я считал ниже своего достоинства.

- Подумайте о том, что я говорю,- сказал господин директор.- Подумайте об этом. Я плачу по пяти крон за вечер.

Тогда, не говоря ни слова, я встал со стула и вышел из комнаты. Я находил, что это единственное, что мне оставалось сделать.

Очевидно, господин директор боится конкуренции, я соберу всю публику Драммена; он хотел вступит со мной в сделку, подкупить меня. Никогда! сказал я себе; никогда не заставят меня изменит моим духовным стремлениям! Мой дух возвышен.

* * *

Прошел день, наступил вечер. Я тщательно вычистил платье, надел чистую сорочку и отправился в павильон. Было шесть часов. Я очень добросовестно изучил свою лекцию, голова моя была полна высоких и прекрасных слов, которые и готовился произносить; в душе я переживал уже блестящий успех, может-быт даже застучит телеграф - сообщит о моей победе.

Шел дождь. Погода была не совсем благоприятна, но публику, интересующуюся литературой, не задержит какой-то там дождь. На улице мне встречались прохожие, пара за парой, по-двое под одним зонтом. Правда, меня удивляло, что они шли по тому направлению, куда я,- не к павильону в парке. Куда же это они, однако? Ну да это низшие слои населения - чернь, это они в рабочий союз к обезьянам.

Кассир был на своем посту.

- Есть там уже кто-нибудь?- спросил я.

- Нет еще,- отвечал он.- Но до начала еще добрых полчаса.

Я прошел в зал,- громадное помещение, где мои шаги отдавались, как лошадиный топот. Боже милостивый, если бы теперь все тут было сплошь заполнено, ряды голов - мужчины, дамы, ждут только лектора! Ни души!

Я ждал долгие полчаса: никого.

Я вышел к кассиру и спросил его мнение. Он ответил уклончиво, однако, ободрял меня. Погода сегодня вечером неблагоприятна для лекции; в такой сильный дождь никто не выйдет из дому.

- Впрочем,- сказал он,- на многих можно рассчитывать и теперь еще, в последния минуты.

И мы ждали.

Наконец, пришел один человек - промокший, второпях; он взял билет за полкроны и прошел в зал?.

- Теперь только они начинают собираться,- сказал кассир и покачал головой.- Проклятая привычка у людей - всем сразу являться в последний момент.

Мы ждали. Никого больше. Наконец, единственный мой слушатель вышел из залы и сказал:

- Собачья погода!..

Это был адвокат Карлсен. Я сгорел от стыда. Лучше бы мне провалиться сквозь землю.

- Боюсь, сегодня никто не придет,- сказал он:- льет, как из ведра.- Он заметил, до чего я упал духом, и прибавил:

- Да, я смотрел на барометр, он упал уж очень сильно! Поэтому я и советовал вам не читать.

Кассир все еще подбодрял меня:

- Подождем еще полчаса,- говорил он,- неужели же не подойдет еще двадцать-тридцать человек?

- Думаю - нет,- сказал адвокат и надел свое непромокаемое пальто.- При этом,- прибавил он, обращаясь ко мне,- вы, конечно, не выручите даже за помещение.

Он взял шляпу, поклонился и вышел.

Мы с кассиром прождали еще полчаса, толковали о положении дел. Положение было безнадежно, я был уничтожен. Кроме того, адвокат ядовито оставил свою полукрону, которую должен был бы взять.

Я хотел догнать его и отдать деньги, но кассир удержал меня.

- Тогда уже я возьму эти полкроны,- сказал он. - вам останется доплатить тоже половину.

Но я дал ему еще крону. Он добросовестно оставался на своем посту, и я желал выказать ему свою признательность. Он поблагодарил от чистого сердца и на прощанье протянул руку.

Как избитый, шел я домой. Разочарование и стыд угнетали меня, я безцельно бродил по улицам - мне было все равно, где я. Ужаснее всего было то, что мне не на что было вернуться в Христианию.

Дождь все еще лил.

Я подошел к огромному дому; с улицы увидел я освещенную кассу, где продавали билеты. Это был рабочий союз, время от времени подходил кто-нибудь из запоздавших, брал билет у оконца кассы и исчезал за большими дверями в зал. Я спросил кассира, много ли там народу. Почти все билеты проданы.

Подлый директор разбил меня наголову.

Тогда я пробрался назад в свой подвал. Я ничего не ел и не пил; молча лег спать.

Ночью постучали ко мне в дверь и вошел какой-то человек. В руке у него была свечка. Это был господин директор.

- Ну, как ваша лекция?- спросил он.

В другое время я выбросил бы его за дверь, но сейчас был слишком поражен его безцеремонностью, и ответил, что отменил лекцию.

Он посмеивается. Я объясняю:

- В такую погоду невозможно читать об изящной литературе. Он сам должен бы понят!

Он всё посмеивался.

- Если бы бы только знали, как адски упал барометр, - сказал я.

- У меня все билеты распроданы,- возразил он. Но больше не смеялся; даже извинился, что побезпокоил меня: он пришел с предложением.

Предложение его было довольно странного свойства: он снова приглашал меня давать объяснения перед публикой.

Я был глубоко уязвлен, и самым решительным образом просил его оставит меня в покое: мне хочется спать.

Вместо того, чтобы уйти, он сел по свечой в руке ко мне на кровать.

- Поговорим о деле,- сказал он. Он сообщил мне: того драмменца, которого он нанял показывать зверей, слишком уж знают. Сам он - директор - имел феноменальный успех, но драмменский оратор все испортил. "Э, да это Бьёрн Петерсен" кричали из публики: "Откуда это у тебя там барсук?" А когда Бьёрн Петерсен объявил по программе, что это вовсе не барсук, а гиэна из земли бушменов,- она растерзала уж троих миссионеров,- то зрители закричали: что он их считает за дураков, что ли!

- Не понимаю,- сказал директор,- я вымазал ему всю физиономию сажей, на нем был огромный парик, и все-таки его узнали.

Все это нисколько меня не касалось, я повернулся к стене.

- Подумайте об этом, - сказал господин директор; потом он вышел.- Может-быть, я назначу даже шесть крон, если вы будете хорошо работать.

Никогда не унижусь до такого промысла! Есть все-таки еще у меня самолюбие!

* * *

На следующий день пришел ко мне господин директор и просил просмотреть составленную им речь о зверях. Если я кое-где поправлю ее и выправлю язык, он заплатит две кроны.

Скрепя сердце, я взялся. Этим я оказывал ему благодеяние; отчасти это услуги и литературе. Кроме того, две кроны были мне очень нужны. Но я просил его никому не говорит о моем сотрудничестве.

Я проработал целый день, написал все с начала до конца, вложил много чувства и остроумия, ввел много образов и сам остался очень доволен своей работой. Это был настоящий фокус - создать так много по поводу какой-то жалкой дюжины животных. Перед вечером я прочел вслух господину директору свое произведение; он заявил, что никогда в жизни не слыхал ничего подобного, такое впечатление произвел я на него. Из признательности он дал мне три кроны.

Это тронуло меня и подбодрило. Я снова начал верить в свое литературное призвание.

- Если бы только мне теперь найти человека, который сумел бы это прочесть! - сказал директор.- Да такого человека здесь нет!

Я призадумался. В конце-концов досадно, если какому-нибудь там Бьёрну Петерсену придется произносить такую блестящую речь; он ее испортить. Я не мог вынести мысли об этом.

- При некоторых условиях я взялся бы, пожалуй, говорить,- сказал я.

Директор подошел ближе.

- Какие условия вы ставите? Я плачу семь крон!

- Этого мне достаточно. Но самое важное, чтобы мое имя непременно осталось между нами, чтобы никто не знал, кто будет говорить.

- Это я обещаю.

- Поймите,- сказал я;- человек с таким признанием, как у меня, не может же читать лекций о зверях.

Да, это он понимает.

- Тогда я согласен оказать вам эту услугу.

Директор поблагодарил. В семь часов мы вместе отправились в рабочий союз. Мне нужно было посмотреть зверей и сколько-нибудь познакомиться с их привычками. Оказалось, имеются две обезьяны, черепаха, медведь, два волчонка и барсук.

О волках и барсуках в моем объяснении не было ни слова, зато много говорилось о гиэне из земли бушменов, о соболе и кунице, "известной еще в Библии", и о страшном американском сером медведе. Относительно черепахи я блестяще сострил, что эта деликатная дама, созданная только для того, чтобы из неё варили черепаховый суп.

- Где же соболь и куница?- спросил я.

- Здесь! - ответил директор, указывая на волчат.

- А где гиэна?

Он указал, не задумываясь, на барсука и говорит:

- Гиэна здесь!

Я побагровел от гнева и сказал:

- Так не делают; это обман! Я должен верит в то, о чем говорю; это должно быть моим глубочайшим убеждением!

- Не будем ссориться из-за пустяков,- сказал директор. Он вытащил откуда-то бутылку водки и предложил мне выпить.

Чтобы показать ему, что я ничего не имею против него лично, а недоволен только его темными спекуляциями, я выпил. Он выпил и сам.

- Не портите мне дела! - сказал он.- Речь великолепна, звери тоже недурны, право же недурны; посмотрите, какой огромный медведь! Только говорите,- тогда все сойдет отлично!

Зрители начинали собираться, и директор делался все беспокойнее. Его судьба находилась в моих руках. Конечно, я не злоупотреблю своей властью. Да и некогда было теперь делать изменений; а разве можно вложить столько чувства в описание барсука, как в картины жизни страшной гиэны? Если переделывать, произведение слишком проиграет. Я не мог этого допустить. Я сказал об этом господину директору.

Он сейчас же все понял. Он налил мне еще водки, и я выпил.

Представление началось перед полной залой, антиспирит делал штуки, которых не мог разгадать ни один чорт; он вытащил носовой платок из своего собственного носа, вынул червонного валета из кармана старой дамы в глубине залы; не дотрагиваясь до стола, заставил его плясать; наконец, сам превратился в духа и провалился сквозь землю - в люк.

Публика была в восторге, все стучали ногами, как сумасшедшие. Теперь очередь дошла до зверей. Господин директор собственноручно вывел их, одного за другим; я должен был давать объяснения.

Мне сразу стало ясно, что такого успеха, как господин директор, я иметь не буду; однако, я надеялся, что действительно понимающие из публики заинтересуются моим исполнением. Что же тут предосудительного, в этой надежде? После выхода черепахи мне остались только сухопутные звери; я начал с Ноя, который взял к себе в ковчег по паре сухопутных. Но все это не производило впечатления; в публике перестали смеяться. Куница и соболь не были оценены по достоинству, хотя я и рассказал, во сколько шкур этого дорогого стоющего зверя была одета царица Савская во время визита к Соломону. Впрочем, теперь я чувствовал, что говорю хорошо; я вдохновился библейским сюжетом и тем, что два раза выпил водки, я говорил ярко, красно; я отклонился от того, что было у меня написано; когда я кончил - внизу, в зале многие закричали "браво!" и все - захлопали.

- Там, за занавесом водка!- шепнул мне господин директор.

Я отошел и разыскал водку. Возле стоял стакан. Я присел на минутку на стул.

Между тем, директор вывел зверя и дожидался меня. Я налил еще водки и опять сел. Директору надоело ждат, он начал объяснять сам, на своем невозможном наречии; к моему ужасу, он рассказывал про гиэну, потом сбился и заговорил о барсуке. Я разозлился (разве я не был прав?), выскочил на подмостки, оттолкнул господина директора и принялся говорить сам. Гиэна была гвоздем представления, я должен был говорит, как никогда, я должен был спасти ее; уже одним своим появлением - тем, как я отстранил директора, я привлек публику на свою сторону.

Я отрекся от господина директора и заявил, что он никогда в жизни не видал гиэны, и начал описывать свирепость этого хищника. Водка действовала - воодушевление достигло головокружительной высоты; я сам чувствовал, что говорю все возбужденнее и красноречивей; а гиэна в это время стояла у ног директора и сонно жмурила крохотные глазки.

- Держите же ее крепче!- кричал я директору. Он сейчас растерзает мне внутренности! Держите револьвер наготове, на случай, если она вырвется!

Вероятно, директор, тоже заволновался, он потянул к себе гиэну; веревка оборвалась и зверь выскользнул между его ног.

Женщины и дети в зале завизжали, половина публики вскочила с мест. Это был момент высшего напряжения. Тогда гиэна второпях бросилась за занавес в свою маленькую клетку. Директор с шумом захлопнул дверь за ней. Все мы вздохнули свободно, и я несколькими словами закончил речь. "На этот раз мы, к счастию, остались живы", сказал я, "и сегодня же вечером нужно позаботиться о крепкой железной цепи для этого чудовища". Я поклонился и ушел.

Раздались оглушительные аплодисменты, вызывали: Оратора, оратора. Я вышел и снова раскланялся; действительно, я мог констатировать необычайный успех. Аплодировали, даже выходя из зала.

Директор был рад, он от всей души благодарил за помощь. Он был уверен, что еще не раз возьмет полный сбор.

При выходе, у дверей, меня ждал какой-то человек. Это был мой кассир из павильона. Он присутствовал на представлении и был в восторге. В повышенном тоне он восхищался моим ораторским талантом; я должен, во всяком случае, читать в павильоне, теперь как раз время объявит об этом, теперь, когда люди знают, на что я способен. Например, повторение речи о гиэне, в особенности, если захватить животное с собой.

* * *

Но господин директор, эта шельма, на следующий день не захотел платить. Если я не заключу с ним письменного условия, что завтра опять буду выступать, он обратится в суд, сказал он. Мошенник плут!

Наконец, мы порешили миром - так: он должен мне заплатить пят крон. С теми тремя, которые я уже получил, это составляло восемь; теперь у меня хватало на обратный проезд в Христианию.

Но написанное он желал оставить у себя. Об этом пункте мы много спорили, я неохотно оставлял ему речь: это ведь профанация. С другой стороны, конечно, она принадлежала ему он заплатил уже за нее. В конце-концов я отдал. Он необыкновенно высоко ценил эту работу.

- Такой речи я никогда еще не слыхал,- говорил он.- Вчера она меня задела глубже, чем иная проповедь.

- Да, вы могли в этом убедиться,- ответил я. - Вот какую власть имеет литература над человеческими душами.

Это были последния слова, которые я ему сказал. С дневным поездом я возвратился в Христианию.

Кнут Гамсун - Гастроль., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Голод (Sult). 1 часть.
Перевод Ольги Химоны ЧАСТЬ I. Все это случилось тогда, когда я бродил ...

Голод (Sult). 2 часть.
Таким образом, я дошел до самого дома. Дойдя до двери, я заметил, что ...