Генри Райдер Хаггард
«Аллан Кватермэн (Allan Quatermain). 3 часть.»

"Аллан Кватермэн (Allan Quatermain). 3 часть."

- Нужно сказать обо всем Нилепте, - сказал я. - И я лучше вас расскажу все ей. Она может заподозрить вас! Кто из нас будет стоять на страже сегодня ночью?

- Гуд!

- Отлично! Тем менее шансов, что Нилепта узнает что-либо! Не глядите так удивленно! Я думаю, что Гуду надо сказать о случившемся!

- Не знаю! - сказал сэр Генри. - Это оскорбит его чувства. Бедняга! Он глубоко увлечен Зорайей!

- Это правда! Пожалуй, пока не будем говорить ему! Он скоро узнает всю правду. Теперь вспомните мои слова. Зорайя соединится с Настой, и у нас будет такая война, какой давно не было здесь! Посмотрите, - я указал сэру Генри на двух придворных вестников, которые вышли из комнат Зорайи. - Идите за мной! - Я побежал по лестнице на верхнюю башню, взяв с собой зрительную трубу, и стал смотреть через стену дворца. Я увидел одного вестника, направлявшегося к храму, очевидно, с приказанием Зорайи к жрецу Эгону, другой сел на коня и поскакал к северу.

- Зорайя - умная женщина! - сказал я. - Она сразу начала действовать. Вы оскорбили ее, мой милый, и человеческая кровь польется рекой, пока это оскорбление не смоется! Ну, я иду к Нилепте! Останьтесь здесь, мой друг, и успокойте свои нервы! Нам они будут нужны, уверяю вас, не даром же я 50 лет наблюдал человеческую природу!

Я пошел и получил аудиенцию у королевы.

Она поджидала Куртиса и не особенно обрадовалась, увидев меня.

- Что-нибудь случилось с Инкубу, Макумацан? Он болен?

Я ответил, что он здоров и, немедля, рассказал ей всю историю от начала до конца. О, в какую ярость пришла она! Надо было только видеть ее!

- Как смеешь ты рассказывать мне сказки? - вскричала она. - Это ложь. Я не верю, что мой Инкубу высказывал любовь к Зорайе, моей сестре!

- Прости, королева, - ответил я, - я сказал, что Зорайя любит лорда Инкубу!

- Не шути словами! Разве это не одно и то же? Один отдает свою любовь, другой берет! Зорайя! Я ненавижу ее, хотя она - королева и моя сестра! Она не упала бы так низко, если бы он не показал ей путь! Правду говорит поэт: человек подобен змее, прикосновение к нему - ядовито!

- Замечание твое, королева, прекрасно, но ты неверно истолковала поэта! Нилепта, - продолжал я, - ты знаешь, что говоришь вздор, а у нас нет времени для глупостей!

- Как ты смеешь? - прервала она, топнув ногой. - Разве мой фальшивый Инкубу прислал тебя, чтобы ты нанес мне оскорбление? Кто ты, чужестранец, что осмеливаешься так говорить со мной, с королевой? Как ты осмелился?

- Да, я осмелился. Выслушай меня, Нилепта. За эти минуты ненужного гнева ты можешь заплатить короной и нашей жизнью! Посол Зорайи поскакал к северу призвать к оружию горцев! Через три дня Наста явится сюда, как лев за добычей, рев которого разнесется по всему северу. У "Царицы ночи" нежный голос, и она не напрасно пела свои песни. Ее знамя поднимется над рядами войск, а воины понесутся, как пыль под ветром, и повторят ее победный клич. В каждом городе жрецы восстанут против чужестранцев и возбудят народ! Я все сказал, королева!

Нилепта была теперь почти спокойна, ее ревнивый гнев прошел. Она снова была любящей женщиной-королевой, с умом и с сильной волей, думающей о своем народе.

Превращение было внезапное, но полное.

- Твои слова справедливы, Макумацан, прости мне мое безумие! О, какой королевой была бы я, если бы не имела сердца! Не иметь сердца - значит победить все и всех! Страсть подобна молнии, она прекрасна и превращает землю в небесный рай, но она ослепляет!

- Ты думаешь, что моя сестра Зорайя начнет войну против меня? Пусть! У меня есть друзья и защитники! Их много, и с криком "Нилепта" они пойдут за мной, когда начнется война, когда огни заблестят на утесах гор! Я разобью ее силы и уничтожу войско. Вечная ночь будет уделом Зорайи! Дай мне этот пергамент и чернила. Так. Теперь пошли мне офицера из той комбаты! Это - верный человек!

Я сделал, что мне было приказано. Вошел человек, ветеран, по имени Кара, и низко склонился перед королевой.

- Возьми этот пергамент! - сказала Нилепта. - Это полномочие! Встань на страже у комнат моей сестры Зорайи, королевы Цу-венди, не впускай никого выходить оттуда и входить туда! Или ты заплатишь жизнью своей за это!

Человек был, очевидно, удивлен.

- Приказание королевы будет исполнено! - сказал он и ушел. Нилепта послала за сэром Генри, который явился, очень опечаленный и расстроенный. Я думал, что между ними последует вспышка, но женщины удивительный народ! Нилепта не упомянула ни слова о Зорайе, дружески кивнула ему головой и сказала, что послала за ним, чтобы посоветоваться о важном деле.

В то же время в ее взгляде на него, в ее обращении было что-то, что заставило меня думать, что Нилепта не забыла своего гнева, но отложила его до удобного случая.

Скоро вернулся офицер и доложил, что Зорайя ушла. Птичка улетела в храм. Среди Цу-венди существовал обычай, чтобы знатные дамы - проводили ночи в храме, перед алтарем, размышляя и обдумывал свои дела. Мы значительно посмотрели друг на друга.

Удар нанесен был слишком скоро.

Затем мы принялись за дело. Сейчас же собрались начальники и генералы, которым даны были нужные инструкции. То же самое было сказано сановникам, державшим сторону Нилепты. Несколько приказаний было разослано в отдаленные города, и двадцать послов поспешно отправились к различным начальникам отдельных кланов с письмами. Разведчики были разосланы повсюду.

Весь день и вечер мы работали сообща, с помощью доверенных писцов, и Нилепта выказала много ума и энергии, которые удивили меня.

Было восемь часов, мы вернулись к себе.

Здесь мы узнали от Альфонса, который был очень огорчен нашим поздним возвращением, так как приготовленный им обед перепрел, что Гуд вернулся с охоты и отправился на свой пост. Страже и часовым отданы были все нужные приказания, и так как неминуемой опасности не предвиделось, то мы мельком сказали Гуду о происшедшем и, закусив немного, вернулись к прерванной работе. Куртис сказал старому зулусу, чтобы он находился где-нибудь по соседству с комнатами Нилепты. Умслопогас хорошо знал дворец, так как, по приказу королевы, ему дозволено было входить и выходить из дворца, когда ему хотелось. Этим позволением королевы он часто пользовался и бродил ночью, целыми часами, по залам дворца. Зулус, не возразив ни слова, взял свой топор и ушел, а мы легли спать.

Я заснул, как вдруг проснулся от какого-то странного ощущения, чувствуя, что в комнате кто-то был и смотрел на меня. Каково же было мое удивление, когда, при свете зари, я увидел мрачную фигуру Умслопогаса, стоявшего у моего ложа.

- Давно ли ты здесь? - спросил я резко, потому что не очень приятно просыпаться таким образом.

- Может быть, около получаса, Макумацан. Мне надо сказать тебе!

- Говори!

- Когда мне велели ночью сторожить комнаты белой королевы, я спрятался за столб во второй комнате, около спальной. Бугван (Гуд) был в первой комнате, а около занавески стоял часовой. Я прокрался туда, и меня никто не виде.). Прождал я много часов, как вдруг увидал темную фигуру, тихо двигавшуюся ко мне. Это была женщина и в руке держала кинжал. За женщиной крался другой человек, которого она не заметила. Это был Бугван. Он снял башмаки и шел по ее следам. Женщина прошла мимо меня, и я видел ее лицо.

- Кто же это был? - спросил я.

- Лицо принадлежало царице ночи! - Справедливое название - настоящая царица ночи! Я ждал. Бугван также прошел мимо меня! Я последовал за ним. Мы шли тихо, беззвучно, друг за другом, сначала женщина, потом Бугван, потом я. Женщина не видела Бугвана, а Бугван не видел меня. Наконец, царица ночи остановилась у занавеса, возле спальной комнаты белой королевы, вошла туда. За ней Бугван и я. В дальнем конце комнаты тихо и крепко спала белая королева. Я слышал ее дыхание и видел белую, как снег, руку, лежавшую около головы. Царица ночи подняла свой нож и подкралась к постели. Ей не пришло в голову обернуться назад. Но Бугван дотронулся до ее руки, она вдруг повернулась, и я видел, как блеснул нож. Хорошо, что Бугван надел железную рубашку, а то бы был убит. Когда Бугван разглядел женщину, он молча отскочил назад. Она также была удивлена и не сказала ни слова, но вдруг приложила палец к губам и вышла из спальной вместе с Бугваном. Она прошла так близко, что ее платье коснулось меня, и мне хотелось убить ее. В первой комнате она что-то говорила Бугвану шепотом, сжав руки, я не знаю, что.

- Потом они прошли во вторую комнату и все говорили. Мне показалось, что он хотел позвать стражу, но она остановила его и глядела на него своими большими глазами, и он был околдован ее красотой. Потом она протянула руку, и он поцеловал ее, а я собирался схватить ее, заметив, что Бугван ослабел, как женщина, и не знает, где добро и зло, как вдруг она ушла!

- Ушла? - вскричал я.

- Да, ушла, а Бугван стоял у стены, как сонный человек, а потом ушел. Я подождал немного и пошел сюда!

- Уверен ли ты, Умслопогас, что не видел это все во сне сегодня ночью?

В ответ он поднял левую руку и показал мне кинжал из тончайшей стали.

- Если я спал, Макумацан, то сон оставил мне этот нож. Он сломался о железную рубашку Бугвана, и я подобрал его в спальне белой королевы!

ВОЙНА

Я велел Умслопогасу подождать, кое-как оделся и пошел с ним в комнату сэра Генри, где зулус от слова до слева повторил свою историю. Как исказилось лицо сэра Генри, когда он слушал.

- Святые небеса! - воскликнул он. - Я спал, а Нилепту едва не убили

- и все из-за меня! Зорайя - опасный враг! Лучше бы было, если бы Умслопогас убил ее на месте!

- Да, да! - произнес зулус, - не бойся. Я еще убью ее. Я ждал удобной минуты!

Я ничего не сказал, но невольно подумал о том, сколько было бы спасено человеческих жизней, если бы Зорайю постигла судьба, которую она готовила своей сестре! Дальнейшее показало, что я был прав.

Умслопогас ушел завтракать, а я и сэр Генри начали толковать. Он был очень раздражен против Гуда, которому, по его мнению, нельзя больше доверять, так как он выпустил из рук Зорайю, вместо того, чтобы отдать ее в руки правосудия. Он говорил, отзываясь о Гуде очень резко.

Я молчал, думая про себя, что мы умеем жестоко осуждать слабости других и с нежностью относимся к своим собственным.

- Действительно, старый друг, - сказал я ему, - слушая вас, трудно подумать, что вчера вы имели разговор с этой дамой, которую осуждаете, и сами находили почти невозможным устоять против ее очарования, несмотря на то, что любите и любимы прекраснейшей и нежнейшей женщиной в целом мире! Предположите, что Нилепта пыталась бы убить Зорайю, и вы поймали ее, и она просила бы вас не выдавать ее. Могли бы вы, с легким сердцем, вести ее на публичный позор, предать на сожжение? Посмотрите на дело глазами Гуда, прежде чем называть старого друга подлецом!

Сэр Генри выслушал мои слова и откровенно сознался, что был жесток к Гуду. Прекрасная черта в характере Куртиса, - он всегда готов сознаться, если был несправедлив!

Хотя я защищал Гуда, но все же отлично понимал все дело и знал, что он попал в весьма неприятное и неловкое положение! Была дикая, безумная попытка убийства, и он выпустил из рук убийцу, позволив ей обезоружить себя. Он легко мог сделаться ее орудием, а что могло быть ужаснее этого? Но конец должен быть один: Гуд оказал ей услугу, она, конечно, отвернулась от него, и он вернется снова завоевывать потерянное самоуважение! Пока я обдумывал все это, я услыхал крик во дворе, различил голоса Умслопогаса и Альфонса. Один яростно ругался, другой вопил. Я побежал туда и увидал смешное зрелище. Маленький француз бегал но двору, а за ним, как охотничья собака, гонялся зулус... Когда я подошел к ним, Умслопогас успел поймать Альфонса, поднял его за ноги и пронес несколько шагов, прямо к густому цветущему кустарнику, покрытому шипами, цветы которого несколько походили на гардению. Несмотря на крики и вопли француза, зулус спокойно бросил его в кустарник, так что на виду остались только икры да пятки ног. Довольный своим поступком, зулус сложил руки и стоял, мрачно созерцая ляганья Альфонса и слушая его вопли.

- Что ты делаешь? - оказал я, - Ты хочешь убить его? Тащи его сейчас же из кустарника!

Зулус повиновался, схватив несчастного Альфонса за лодыжки ног так сильно, что я боялся, не вывихнул ли он их, и одним толчком освободил его из чащи кустарника. Смешно было смотреть на Альфонса! Все платье его было усеяно колючками, он был до крови исцарапан шипами, лежал на траве, вопил и катался по ней. Наконец он встал, проклиная Умслопогаса, клялся геройской кровью своего деда, что отравит его и отомстит за себя. Потом я узнал суть дела. Обыкновенно Альфонс готовил похлебку Умслопогасу, которую он съедал вместо завтрака в углу двора. Эта похлебка, по обычаю родины зулуса, готовилась из тыквы, и он хлебал ее деревянной ложкой. Но Умслопогас, как все зулусы, не выносил рыбы, считая ее водяной змеей. Альфонс, подвижный и любивший проказы и шутки, как обезьяна, отличный повар, решил заставить его есть рыбу. Он накрошил мелко рыбы и смешал ее с похлебкой зулуса, который и съел ее всю, не заметив рыбы. К несчастью, Альфонс не сумел сдержать своей радости и принялся скакать и прыгать вокруг дикаря, пока Умслопогас не заподозрил нечто и после внимательного исследования остатков похлебки открыл "новую проказу буйволицы" и рассчитался с французом по-своему.

Хорошо, что Альфонс не сломал себе шею при своем падении в кустарник! Я удивлялся, что он позволил себе новую шутку, хотя знал по опыту, что "черный господин" не любит шутить.

Инцидент сам по себе был неважен, но я рассказываю его потому, что он повлек за собой весьма серьезные последствия.

Вытерев кровь и помывшись, Альфонс ушел, проклиная Умслопогаса, чтобы опомниться и вернуть обычное веселое расположение духа. Когда он ушел, я прочитал зулусу целую нотацию и сказал, что мне стыдно за него.

- ==Ах, Макумацан, - возразил он, - ты не должен сердиться на меня, потому что здесь мне не место! Я соскучился до смерти, соскучился пить, есть, спать и слушать про любовь! Я не люблю эту жизнь в каменных дамах, которая отнимает силу у человека и превращает его кровь в воду, а тело в жир. Я не люблю белые одежды изнеженных женщин, звуки труб и ястребиные охоты!

- Когда мы дрались с Мазаями в краале, тогда стоило жить, а здесь не с кем и драться. Я начинаю думать, что умру от скуки и не подниму больше мой Инкози-каас!

Он взял топор и долго и печально смотрел на него.

- Ты жалуешься? - оказал я. - Ты хочешь крови? Дятлу нужно дерево, чтобы долбить! В твои годы, стыдись, Умслопогас! Стыдись!

- Макумацан, я не жалею крови и это лучше и честнее вашего! Лучше убить человека в честном бою, чем высосать его кровь в купле, продаже и ростовщичестве, по обычаю белых людей! Много людей я убил в бою, и никому не побоюсь взглянуть в лицо, многие из этих людей были друзьями, с которыми я охотно покурил бы трубку. Ты - другое дело. У тебя своя дорога, у меня - своя! Каждый идет к своему народу, в свое родное место! Дикий бык хочет умереть в лесистой стране, так и я, Макумацан! Я груб и знаю это, и когда кровь моя разгорячится, я не помню, что делаю! Но когда настает ночь, ты, наверное, пожалел бы меня! Мрак охватывает меня, и я тоскую! В сердце своем ты любишь меня, Макумацан, отец мой, хотя я - ничтожная зулусская собака, начальник без крааля, бродяга и пришелец! И я люблю тебя, Макумацан, потому что мы вместе состарились, между нами есть что-то, что крепко связывает нас!

- он взял снова табакерку, сделанную из старого медного патрона, и предложил мне табаку.

С волнением я взял щепоть табаку. Это правда, - я был очень привязан к кровожадному дикарю! Я не могу точно определить, в чем состояла его привлекательность, быть может, его честность и прямота или удивительная ловкость и сила подкупали меня. Это было совершенно своеобразное существо. Откровенно говоря, среди массы дикарей, которых я знал, я не встречал ни одного, подобного Умослопогасу. Он был очень умен и наивен, как дитя, и обладал очень добрым сердцем. Во всяком случае, я очень любил его, хотя никогда не высказывал ему этого.

- Да, старый волк! - отвечал я. - Твоя любовь - странная вещь! Завтра ты был бы способен расколоть мне череп, если бы я стал на твоей дороге!

- Ты говоришь правду, Макумацан, я сделал бы это, если бы долг велел мне, но все же не перестал бы любить тебя! Разве здесь можно драться, Макумацан? - продолжал он насмешливым голосом, - Мне кажется только, что обе королевы сердятся друг на друга! Это я думаю потому, что видел ночью! Царица ночи даже бросила свои кинжал!

Я объяснил ему, что королевы серьезно поссорились из-за Инкубу и растолковал положение дел.

- Ах, так! - воскликнул он в восторге. - Значит, у нас будет война. Женщины любят нанести последний удар и сказать последнее слово и, если начнут войну из-за любви, то не знают пощады, как раненая буйволица! Женщина любит проливать кровь по своему желанию. Собственными глазами я дважды убедился в этом. О, Макумацан! Мы увидим, как будут гореть эти красивые дома, и боевой клич раздастся на улице! Ну, я не напрасно пришел сюда! Как ты думаешь, умеет этот народ сражаться?

В это время к нам подошел сэр Генри, а с другой стороны появился Гуд, бледный, со впалыми глазами. Минуту Умслопогас смотрел на него, потом поклонился ему.

- А, Бугван! - закричал он. - Инкоос приветствует тебя! Ты плохо выглядишь! Разве ты много охотился вчера? - не дожидаясь ответа, он подошел к Гуду. - Слушай, Бугван, я расскажу тебе историю об одной женщине! Будешь слушать или нет?

- Жил один человек, который имел брата. Одна женщина любила его брата, но была любима им самим. Но у брата была любимая жена, и он не хотел смотреть на эту женщину и смеялся над ней! Тогда женщина, имевшая горячее сердце, захотела отомстить и сказала тому, который любил ее: я люблю тебя! Начни войну против твоего брата, и я буду твоей женой! Он знал, что это ложь, но, благодаря великой любви к прекрасной женщине, послушался ее и начал войну. Много людей было убито. Тогда брат послал к этому человеку вестника со словами: за что ты хочешь убить меня? Что я сделал тебе? Разве не любил я тебя с самого детства? Разве я не утешал тебя в горе, разве мы не ходили вместе на войну, не делили поровну добычу, скот, девушек, быков, коров? За что ты хочешь убить меня, мои любезный брат? Тяжело стало на сердце у человека, он поступил дурно, прекратил войну и жил мирно вместе с братом в одном краале. Через некоторое время к нему пришла любимая им женщина и сказала: я забыла прошлое и хочу быть твоей женой!

- Он знал в сердце своем, что это опять ложь, и что женщина задумала дурное дело, но он любил ее и взял в жены.

- В ту же самую ночь, когда они обвенчались, пока ее муж спал глубоким сном, женщина встала, взяла топор мужа, поползла к месту, где спал его брат и убила его топором. Потом она проскользнула назад, как насытившаяся кровью львица, и положила топор около мужа. На рассвете послышался крик. Лусте убит сегодня ночью! Народ вбежал к спящему человеку, и все увидели, что он спит, а около него лежит окровавленный топор. - Это он, наверное, убил своего брата! - закричали все, хотели схватить его и убить. Но он проснулся и убежал и, встретив по дороге жену, которая была виновата во всем, убил ее.

- Но смерть не стерла с лица земли всех ее злодеяний, и на мужа легла вся тяжесть ее греха!

- Он был великий начальник, славный вождь, а когда бежал, то стал беглецом, бродягой без крааля, без жены, имя которого с гневом произносится на родине! Он умрет, как затравленный олень, далеко от родины. От поколения к поколению перейдет рассказ о том, как низкий предатель в темную ночь убил своего брата Лусте!

Зулус умолк, и я видел, что он глубоко взволнован своим рассказом. Он поднял свою опущенную голову и взглянул на Гуда.

- Этот человек - я, Бугван! Да, я этот беглец, бродяга, погубленный злой женщиной! Как было со мной, так и ты будешь орудием, игрушкой женщины, на тебя падет тяжесть чужих злодеяний. Слушай! Когда ты крался за царицей ночи, я шел по твоим следам! Когда она ударила тебя ножом в спальне белой королевы, я был там! Когда ты позволил ей ускользнуть, как змее в камнях, я видел тебя, знал, что она околдовала тебя, что верный человек забыл все, забыл прямой путь и пошел по кривой дорожке. Прости мне, отец мой, если мои слова остры, но они сказаны от полного сердца! Не встречайся с ней более и с честью пройдешь свой путь до могилы! Красота женщины изнашивается, как платья из меха, и ты можешь попасть из-за нее в беду, как было со мной! Я кончил!

Во время его длинного и красноречивого рассказа Гуд молчал, но когда рассказ начал походить на его собственную историю, он покраснел, а узнав, что зулус был свидетелем того, что произошло между ним и Зорайей, был очень расстроен. Потом он заговорил убитым голосом.

- Признаюсь, - сказал он с горькой усмешкой, - я никогда не думал, что зулус будет учить меня выполнению долга. Но, вероятно, я дошел до этого! Вы понимаете, друзья, как велико мое унижение, и самое горшее - это сознание, что я заслужил его! Да, я должен был отдать Зорайю в руки правосудия, но не мог. Это - факт! Я отпустил ее и обещал ей молчать. Она заверяла меня, что если я примкну к ее партии, то она обвенчается со мной и сделает меня королем. Слава Богу, у меня хватило сил сказать ей, что даже ради ее любви я не оставлю моих друзей. Делайте, что хотите, я заслужил это. Скажу еще, что надеюсь, что вы не попадете в такое положение, как я, - любить женщину всем сердцем и отказаться от искушения владеть ею!

Он повернулся, чтобы уйти.

- Погоди, старый дружище, - сказал сэр Генри, - погоди минуту! Я скажу тебе кое-что!

Он отошел в сторону и рассказал Гуду все, что произошло между ним самим и Зорайей накануне. Это был последний удар для бедного Гуда. Неприятно человеку сознавать, что он был игрушкой в руках женщины, но при теперешних обстоятельствах для Гуда это было вдвойне горько и обидно!

- Знаете ли, - произнес он, - я думаю, что мы все околдованы!

Он повернулся и ушел. Мне было очень жаль его. Если бы мотыльки, порхающие около огня, заботливо избегали его, их крылья, наверное, были бы целы!

В этот день был прием при дворце, когда королева обыкновенно восседала на троне, в большом зале, принимала жалобы, разбирала законы, жаловала награды. Мы отправились в тронный зал. К нам присоединился Гуд, выглядевший очень печально.

Когда мы вошли, Нилепта сидела на троне и, по обыкновению, занималась делами, окруженная советниками, придворными, жрецами и сильной стражей. Очевидно было по общему волнению, по ожиданию, написанному на всех лицах, что никто не обращал особого внимания на обычные дела, все знали, что война неизбежна. Мы поклонились Нилепте и заняли обычные места. Некоторое время все шло своим порядком, как вдруг раздались звуки труб, и большая толпа, собравшаяся за стеной дворца начала кричать: Зорайя! Зорайя!

Послышался стук колес. Большой занавес на конце зала откинулся, и вошла царица ночи, но она была не одна. Около нее шел великий жрец Эгон, одетый в лучшие одеяния, и другие жрецы следовали за ними.

Ясно было, зачем Зорайя привела с собой жрецов! В их присутствии задержать ее было бы святотатством! Позади шли сановники и небольшая вооруженная стража. Одного взгляда на лицо Зорайи было достаточно чтобы видеть, что она явилась не с миролюбивой целью. Вместо обычной вышитой золотом "каф" на ней была надета блестящая туника, сделанная из золотых чешуек, а на голове золотой маленький шлем. В руке она держала острое копье, великолепно сделанное из серебра. Она вошла в зал, как разъяренная львица, в гордом сознании своей красоты! Зрители низко поклонились и дали ей дорогу. Зорайя остановилась у священного камня и положила на него руку.

- Привет тебе, королева! - вскричала она громко.

- Привет тебе, моя царственная сестра! - ответила Нилепта. - Подойди ближе. Не бойся. Я позволяю подойти!

Зорайя ответила надменным взглядом, прошла .через зал и остановилась перед тренами.

- Просьба к тебе, королева! - вскричала она.

- Просьба? О чем ты можешь просить меня, сестра, ты владеющая, подобно мне, половиной королевства?

- Ты должна сказать мне правду, - мне и моему народу! Правда ли, что ты хочешь взять этого чужестранного волка в мужья и разделить с ним трон и ложе?

Куртис сделал движение и, повернувшись к Зорайе, сказал тихо. - Мне кажется, вчера у тебя нашлось более нежное имя для этого волка, о, королева!

Я видел, что Зорайя закусила губу, и кровь прилила к ее лицу. Что касается Нилепты, она, понимая, что теперь нет смысла дольше скрывать положение дел, ответила на вопрос Зорайи в новой и эффектной манере, которая, я твердо убежден в этом, была внушена ей кокетством и желанием восторжествовать над соперницей.

Она встала с трона и во всем блеске своей царственной красоты и грации, прошла к тому месту, где стоял ее возлюбленный. Остановившись около него, она велела ему встать на колени и отстегнула золотую змею со своей руки. Куртис встал иерея ней на колени, на мраморный пол; Нилепта, держа золотую змею обеими руками, надела ее на его шею и застегнула, потом поцеловала его в лоб и назвала "дорогим господином".

- Ты видишь, - сказала она, обращаясь к Зорайе, когда стих ропот изумления зрителей и сэр Генри поднялся с колен, - я надела ошейник на шею "волка"! Он будет моей сторожевой собакой! Вот тебе мой ответ, королева Зорайя, и всем, кто пришел с тобой! Не бойся, - продолжала она, нежно улыбаясь Куртису и указывая на золотую змею, обвивавшую его массивное горло,

- если мое ярмо будет тяжело, хотя оно и сделано из чистого золота, оно не причинит тебе вреда!

- Да, царица ночи, сановники, жрецы и народ, собравшийся здесь, - продолжала Нилепта спокойным, гордым тоном обращаясь к окружающим, - перед лицом всего народа я беру в мужья этого иностранца! Разве я, королева, не свободна избрать себе в мужья человека, которого я люблю? Я имею на это такое же право, как всякая девушка в моих провинциях. Да, он завоевал мое сердце, мою руку и трон, и если бы он не был знатный лорд, красивейший и лучший из всех, не имел столько мудрости и познаний, - если бы он был простой нищий, - я отдала бы ему все, что у меня есть, все!

Она взяла руку Куртиса и с гордостью взглянула на него, и так, держа его руку, спокойно стояла лицом к присутствующим. Нилепта была так прекрасна, стоя рядом со своим возлюбленным! Она была так уверена в себе и в нем, видимо, была готова на всякий риск ради него, на всякие жертвы! Так велико было обаяние ее царственной прелести, силы и достоинства, что большинство зрителей, уловив огонь и ее глазах и счастливый румянец на лице, начало восторженно рукоплескать ей и кричать. Это был смелый поступок со стороны Нилепты, а народ Цу-венди любит смелость и мужество - даже тогда, если они нарушают традиции, но сумеют затронул его поэтическую струнку.

Народ кричал, приветствуя Нилепту. Зорайя стояла, опустив глаза, дрожа в припадке ревнивого гнева, отвернув бледное, как смерть, лицо. Ей было невыносимо тяжело видеть торжество сестры, которая отняла у нее любимого человека. Я уже говорил, что лицо Зорайи напоминало мне спокойные воды моря в ясную погоду, когда в нем дремлют затаенные силы!

Теперь это море проснулось, затаенная сила вырвалась наружу и испугала и очаровала меня. Действительно, прекрасная женщина в своем царственном гневе всегда представляет интересное зрелище, но никогда в жизни я не видал такой красоты и ярости, соединенных вместе.

Обе королевы производили поражающее впечатление. Зорайя подняла свое бледное лицо, зубы ее были крепко стиснуты, а под горевшими глазами залегли красные круги. Трижды пыталась она говорить, и трижды голос изменял ей. Наконец, она заговорила и, подняв свое серебряное копье, махнула им. Сверкнуло копье, сверкнули золотые чешуйки туники и мрачные глаза Зорайи!

- Ты думаешь, Нилепта, - произнесла она зазвеневшим голосом, - ты думаешь, что я, Зорайя, королева Цу-венди, допущу, чтобы чужестранец сел на трон моего отца, чтобы его потомство наследовало Дом лестницы? Никогда! Никогда! Пока в моей груди бьется жизнь, пока у меня есть воины, и есть копье, чтобы наносить удары! Кто на моей стороне? Кто за мной? Кто? Или передай этого чужестранного волка и его приятелей в руки жрецов, потому что они совершили кощунство, или... Нилепта, я объявляю тебе войну, кровавую войну! Твоя страсть поведет к пожарам городов наших, омоется кровью твоих приверженцев! На твою голову падет смерть этих людей, в твоих ушах будут звучать стоны умирающих, вопли вдов и сирот!

- Я хочу столкнуть тебя с трона, Нилепта, Белая королева, сбросить к подножию нашей лестницы, потому что ты покрыла стыдом и позором славное имя нашей династии! А вы, иноземцы, все, кроме Бугвана, который оказал мне услугу, - и я спасу его, если он оставит своих друзей! (бедный Гуд покачал головой и пробормотал по-английски: "это невозможно!") вас я оберну золотыми листами и повешу на цепях у колонн храма, чтобы вы были предостережением для других! Ты, Инкубу, умрешь другой смертью, об этом поговорим после!

Она умолкла, прерывисто дыша, потому что ее страсть походила на бурю. Ропот удивления и ужаса пронесся по залу.

- Говорить так, как говорила ты, сестра, угрожать, как ты, я считаю недостойным моего сана и моей гордости! - произнесла Нилепта спокойным, уверенным голосом. - Если ты хочешь начать войну, начинай, Зорайя, я не боюсь тебя! Моя рука нежна, но сумеет отразить твою армию! Мне жаль народа, жаль тебя, но ты мне не страшна, повторяю тебе! Вчера ты пыталась отбить у меня возлюбленного и господина, того, кого сегодня ты назвала "чужеземным волком", ты хотела, чтобы он был твоим возлюбленным, твоим господином (Эти слова произвели сенсацию в зале)! Ты прошлой ночью, как я узнала, прокралась, как змея, в мою спальню тайным путем и хотела убить меня, твою родную сестру, пока я крепко спала...

- Это ложь, ложь! - раздались голоса, среди которых выделялся голос великого жреца Эгона.

- Это правда! - сказал я, держа в руке и показывая присутствующим лезвие кинжала. - Где же рукоятка этого кинжала, Зорайя?

- Это правда! - вскричал Гуд, решивший действовать открыто. - Я застал царицу ночи у постели Белой королевы, и этот кинжал сломался о мою грудь!

- Кто за мной? - крикнула Зорайя, махая копьем, заметив, что общие симпатии склонялись на сторону Нилепты, - Бугван, и ты против меня? - обратилась она к Гуду тихим, сдержанным голосом. - Ты, низкая душа, ты отворачиваешься от меня, а мог быть моим супругом и королем страны! О, я закую тебя в крепкие цепи!

- Война! Война! - крикнула Зорайя. - Здесь, положа руку на священный камень, который, по предсказанию, будет существовать, пока народ Цу-венди не склонится под чужеземным ярмом, я объявляю войну, войну до конца! На жизнь и на смерть! Кто последует за Зорайей, царицей ночи, на победу и триумф?

Произошло неописуемое смятение. Многие поспешили присоединиться к Зорайе, другие последовали за нами.

Среди приверженцев Зорайи оказался один воин из отряда телохранителей Нилепты. Он внезапно повернулся к нам спиной и бросился к двери, через которую проходили приверженцы Зорайи. Умслопогас, присутствовавший при этой сцене и обладавший удивительным присутствием духа, сейчас же смекнул, что если этот солдат уйдет от нас, то его примеру последуют и другие, и бросился на воина. Тот поднял свой меч. Зулус с диким криком отпрыгнул назад, ударил врага своим ужасным топором и принялся долбить ему голову, пока воин не упал мертвым на мраморный пол. Это была первая пролитая кровь!

- Запереть ворота! - приказал я, надеясь, что мы успеем схватить Зорайю, но было уже поздно. Стража прошла в ворота за королевой, и улицы огласились стуком колес и бешеным галопом лошадей.

Зорайя в сопровождении своих приверженцев вихрем пронеслась во городу, по направлению к своей военной квартире в М'Арступа, крепости, расположенной в 130 милях к северу от Милозиса.

Затем город занялся приготовлениями к войне, и старый Умслопогас сидел и, любуясь закатом солнца, натачивал свой топор.

СВАДЬБА

Один человек, однако, не успел пройти ворота, пока их не закрыли. Это был великий жрец Эгон, который, как мы были уверены, состоял главным советником и помощником Зорайи, душой ее партии. Свирепый старик не забыл нашего святотатства. Он знал также, что у нас было несколько религиозных систем и, несомненно, очень боялся, чтобы мы не вздумали вводить свою религию в стране, и я ответил ему, что у нас имеется, насколько я знаю, 95 различных религий. Это страшно поразило его; действительно, положение его, великого жреца национального культа, - было незавидно. Он с часу на час боялся водворения новой религии. Когда мы узнали, что Эгон у нас, Нилепта, сэр Генри и я долго обсуждали, что с ним делать. Я предложил посадить его в тюрьму, но Нилепта покачала головой и заметила, что подобный поступок вызовет смущение и толки в стране.

- О, если я выиграю игру и буду настоящей королевой, я уничтожу все могущество этих жрецов, их обряды и мрачные тайны! - добавила Нилепта, топнув ногой.

- Я желал бы, чтобы старый Эгон слышал эти слова; он, наверное, испугался бы.

- Если мы не посадим его в тюрьму, - сказал сэр Генри, - то я думаю, лучше всего отпустить его! Он не нужен нам!

Нилепта посмотрела на него странным взглядом.

- Ты так думаешь, господин мой? - спросила она сухо.

- Да, - ответил Куртис, - я не вижу, зачем он нужен нам?

Нилепта молчала и продолжала смотреть на него нежным и застенчивым взглядом. Наконец, Куртис понял.

- Прости меня, Нилепта, - сказал он, - ты хочешь теперь же обвенчаться со мной?

- Я не знаю, как угодно моему господину? - был быстрый ответ. - Но если господин мой желает, то жрец - здесь, и алтарь недалеко! - добавила она, указывая на вход в молельню. - Я готова исполнить желание моего господина! Слушай, Инкубу! Через 8 дней, даже меньше, ты должен покинуть меня и идти на войну, потому что ты будешь командовать моим войском. На войне люди умирают, и если это случится, ты недолго будешь моим, о, Инкубу, и будешь вечно жить в моем сердце и памяти...

Слезы вдруг хлынули из ее прекрасных глаз и оросили нежное лицо, подобно каплям росы на прекрасном цветке.

- Быть может, - продолжала она, - я потеряю корону и с ней мою жизнь и твою. Зорайя сильна и мстительна, от нее нельзя ждать пощады. Кто может знать будущее? Счастье - это белая птица, которая летает быстро и часто скрывается в облаках! Мы должны крепко держать ее, если она попала нам в руки! Мудрость не велит пренебрегать настоящим ради будущего, мои Инкубу!

Она подняла к Куртису свое лицо и улыбнулась ему.

Снова я почувствовал странное чувство ревности, повернулся и ушел от них. Они, конечно, не обратили внимания на мои уход, считая меня, вероятно, старым дураком, и, пожалуй, были правы!

Я прошел в наше помещение и нашел Умслопогаса у окна; он точил топор, подобно коршуну, который оттачивает свои острый клюв близ умирающего быка.

Через час к нам пришел сэр Генри, веселый, сияющий, возбужденный, и, застав всех вместе, Гуда, меня и Умслопогаса, спросил нас, согласны ли мы присутствовать на его свадьбе?

Конечно, мы согласились и отправились в молельню, где уже находился Эгон, смотревший на нас злыми глазами. Очевидно, он и Нилепта составили себе совершенно различное мнение о предстоящей церемонии. Эгон решительно отказался венчать королеву или дозволить это другому жрецу. Нилепта сильно рассердилась и заявила Эгону, что она, королева, считается главой церкви, и

желает, чтобы ей повиновались, и настаивает, чтобы он венчал ее! (9) Эгон отказался пойти на церемонию, но Нилепта заставила его следующим аргументом.

(9) - В Цу-венди члены королевского дома должны быть обвенчаны великим жрецом или формально назначенным депутатом-жрецом.

- Конечно, я не могу казнить великого жреца, - сказала она, - потому что в народе существует нелепый предрассудок, я не могу даже посадить тебя в тюрьму, потому что подчиненные тебе жрецы поднимут крик и рев по всей стране, но я могу заставить тебя стоять и созерцать алтарь солнца, и не дать тебе есть, пока ты не обвенчаешь нас! О, Эгон! Ты будешь стоять перед алтарем и не получишь ничего, кроме воды, пока не одумаешься!

Между тем в это утро Эгон не успел позавтракать и был очень голоден. Из личных интересов он согласился, наконец, повенчать влюбленных, заявив, что умывает руки и снимает с себя всякую ответственность за это.

В сопровождении двух любимых прислужниц явилась королева Нилепта, со счастливым, розовым лицом и опущенными глазами, одетая в белое одеяние, без всяких украшений и вышивок. Она не одела даже золотых обручей, и мне показалось, что без них она выглядит еще прекраснее, как всякая действительно прекрасная женщина.

Она низко присела перед Куртисом, взяла его за руку и повела к алтарю. После минутного молчания, она произнесла ясным, громким голосом формулу, обычную в стране Цу-венди при совершении браков.

- Клянись солнцем, что ты не возьмешь другую женщину в жены себе, если я сама не пожелаю этого и не прикажу ей придти к тебе!

- Клянусь! - отвечал сэр Генри, и добавил по-английски. - С меня за глаза довольно и одной!

Тогда Эгон, стоявший у алтаря, вышел вперед и забормотал что-то себе под нос, так быстро, что я не мог разобрать. Очевидно, это было воззвание к солнцу, чтобы оно благословило союз и наградило его потомством. Я заметил, что Нилепта внимательно слушала каждое слово. Потом она призналась мне, что боялась Эгона, который мог сыграть с ней шутку и проделать все обряды, необходимые при разводе супругов. В конце концов, Эгон спросил брачующихся, добровольно ли избирают они друг друга, затем они поцеловались перед алтарем, и свадьба была кончена, все обряды соблюдены. Но мне казалось, что чего-то не хватало, я достал молитвенник, который часто читал во время бессонницы, и возил его с собой всюду. Несколько лет тому назад я отдал его моему бедному сыну Гарри, а после его смерти взял обратно.

- Куртис, - сказал я, - я, конечно, не духовное лицо, и не знаю, как вам покажется мое предложение, но если королева согласна, я прочту вам английскую службу при бракосочетании. Ведь это торжественный шаг в вашей жизни, и я думаю, что его необходимо санкционировать вашей собственной религией!

- Я думал уже об этом, - возразил он, - и очень желаю этого! Мне кажется, что я только наполовину обвенчан!

Нилепта не возразила ни слова, понимая, что ее муж хочет совершить свое бракосочетание согласно обычаям своей родины. Я принялся за дело и прочитал всю службу, как умел. Когда я дошел до слов: "я, Генрих, беру тебя, Нилепту!> и "я, Нилепта, беру тебя, Генриха!" - я перевел эти слова, и Нилепта очень ясно повторила их за мной.

Сэр Генри снял гладкое золотое кольцо с мизинца и надел на ее палец. Это кольцо принадлежало еще покойной матери Куртиса, и я невольно подумал, как удивилась бы почтенная старая леди из Йоркшира, если бы предвидела, что ее обручальное кольцо будет надето на руку Нилепты, королевы Цу-венди.

Что касается Эгона, он с трудом сдерживался во время второй церемонии, и, несомненно, с ужасом помышлял о девяносто пяти религиях, которые зловеще мелькали перед его глазами. В самом деле, он считал меня своим соперником и ненавидел меня! В конце концов, он с негодованием ушел, и я знал, что мы можем ожидать от него всего худшего.

Потом мы с Гудом также ушли, с нами Умслопогас, и счастливая парочка осталась наедине. Мы чувствовали себя очень скверно. Предполагается, что свадьба - веселая и приятная вещь, но мой опыт показал мне, что часто она отзывается тяжело на всех, кроме двух заинтересованных людей! Свадьба часто ломает старые устои, порывает старые узы; тяжело нарушать старые порядки! Взять пример: сэр Генри, милейший и лучший товарищ во всем мире, совершенно изменился со времени своей свадьбы. Вечно - Нилепта, тут - Нилепта, там - Нилепта, с утра до ночи все одна Нилепта, только она одна в голове и в сердце! Что касается старых друзей, конечно, они остались друзьями, - но молодая жена предусмотрительно заботится оттеснить их на второй план! Как ни печально, но это факт! Сэр Генри изменился, Нилепта - прекрасное, очаровательное создание, но я думаю, ей хочется дать нам понять, что она вышла замуж за Куртиса, а не Кватермэна, Гуда и К . Но что пользы жаловаться и ворчать? Это вполне естественно, и всякая замужняя женщина не затруднится объяснить это, а я, самолюбивый, завистливый старик, хотя, надеюсь, никогда не показал им этого.

Мы с Гудом пошли и молча пообедали, стараясь подкрепить себя добрым старым вином. Как вдруг явился один человек из нашей партии и рассказал нам историю, которая заставила нас призадуматься.

После своей ссоры с Умслопогасом Альфонс ушел очень раздраженный. Очевидно, он отправился прямо к Храму солнца и прошел в парк или, вернее, в сад, окружавший наружную стену храма. Побродив там, он хотел вернуться, но встретил поезд Зорайи, отчаянно летевший по северной дороге. Когда она заметила Альфонса, то остановила поезд и позвала его.

Он подошел, его схватили, бросили в один из экипажей и увезли; хотя он отчаянно кричал, как объяснил нам человек, который пришел уведомить нас обо всем.

Сначала я затруднялся понять, на что нужен Зорайе маленький француз. С ее характером она была в состоянии дойти до того, чтобы выместить свою ярость на нашем слуге. В конце концов, мне пришла в голову другая мысль. Народ Цу-венди очень уважал и любил нас троих, вопервых, потому, что мы были первые иностранцы, которых они видели, а во-вторых, потому что мы, но их мнению, обладали сверхъестественной мудростью. Хотя гнев Зорайи против "чужеземных волков" вполне разделялся сановниками и жрецами, то народ относился к нам по-прежнему очень почтительно. Подобно древний афинянам, народ Цу-венди жаждал новизны, потом красивая наружность сэра Генри произвела глубокое впечатление на расу, которая горячо поклонялась всякой красоте. Красота ценится во всем мире, но в стране Цу-венди ее боготворят. На рыночных площадях шла молва, что во всей стране не было человека красивее Куртиса, и ни одной женщины, кроме Зорайи, которая могла бы сравниться с Нилептой, что Солнце послало Куртиса быть супругом королевы! Очевидно, возмущение против нас было искусственно, и Зорайя лучше всех знала это. Мне пришло в голову, что она решила выставить другую причину размолвки с сестрой, чем брак Нилепты с иностранцем, и нашла довольно серьезный повод. Для этого ей необходимо было иметь при себе одного чужестранца, который был бы так убежден в правоте ее дела, что оставил бы своих товарищей и перешел в ее партию. Так как Гуд отвернулся от нее, она воспользовалась случаем и схватила Альфонса, который был так же, как Гуд, небольшого роста, показать его народу и стране, как великого Бугвана.

Я высказал Гуду мою мысль, и надо было видеть его лицо! Он просто испугался.

- Как! - вскричал он. - Этот бездельник будет изображать меня! Я уйду из страны! Моя репутация погибнет навсегда!

Я утешал его, как умел, потому что вполне разделял его опасения.

Эту ночь мы провели в уединении и чувствовали тоску, словно вернулись с похорон старого друга. На следующее утро мы принялись за работу. Послы, разосланные Нилептой повсюду с ее приказаниями, уже сделали свое дело, и масса вооруженных людей стекалась в город.

Мы с Гудом мельком видели Нилепту и Куртиса в продолжение последующих двух дней, но вместе заседали на совете начальников войск и сановников, намечали план действия, назначение командиров и сделали массу дел. Люди шли к нам охотно, и целый день дорога, ведущая к Милозису, чернела толпами людей, стекавшимися по всем направлениям к королеве Нилепте.

Скоро нам стало ясно, что мы имеем в распоряжении 40 000 пехоты и 30000 кавалерии, весьма значительную силу, если принять во внимание короткое время, в которое мы успели собрать ее, и то обстоятельство, что половина регулярной армии последовала за Зорайей.

Войско Зорайи, по донесениям наших разведчиков, было сильнее. Она поместилась в городе М'Арступа, и вся окрестность стеклась под ее знамена. Наста явился с севера, приведя с собой 25 тысяч горцев. Другой вельможа, по имени Белюша, обитатель степного округа, привел 12 тысяч кавалерии. Очевидно было, что в распоряжении Зорайи имелось не менее сотни тысяч войска.

Мы получили известие, что Зорайя предполагает выступить и идти на Милозис, опустошив страну. У нас возник вопрос: встретить ли ее в стенах города, или выйти из города и дать ей сражение? Гуд и я высказались за движение вперед и за битву. Если мы будем сидеть в городе и ждать нападения, это может показаться страхом, трусостью.

В подобных случаях малейший пустяк может изменить мнение людей и направить его в другую сторону. Сэр Генри согласился с нашим мнением, так же, как и Нилепта. Сейчас же была принесена большая карта и разложена перед нами. В 30 милях от М'Арступа, где расположилась Зорайя, дорога шла по крутому холму и, окаймленная с одной стороны лесом, была неудобна для перехода войска. Нилепта серьезно посмотрела на карту и положила палец на обозначенный холм.

- Здесь ты должен встретить армию Зорайи! - сказала она мужу, улыбаясь и доверчиво смотря на него, - Я знаю местность. Ты встретишь здесь ее войско и рассеешь его по ветру, как буря разгоняет пыль!

Но Куртис был серьезен и молчал.

НА ПОЛЕ БИТВЫ

Через три дня мы с Куртисом отправились в путь.

Все войско, за исключением маленького отряда телохранителей королевы, выступило еще накануне ночью.

Нахмуренный город опустел и затих. Кроме личной стражи королевы, осталось еще около тысячи человек, которые, в силу болезни или других причин, были неспособны следовать за армией. Но это было неважно, потому что стены Милозиса были неприступны, и неприятель находился не в тылу у нас.

Гуд и Умслопогас ушли с войском. Нилепта проводила сэра Генри до городских ворот, верхом на великолепной белой лошади по имени "Денной луч", которая слыла самой быстрой и выносливой лошадью во всей стране. Лицо королевы носило следы недавних слез, но теперь она не плакала, мужественно вынося горькое испытание, посланное ей судьбой.

У ворот она простилась с нами. Накануне этого дня она обратилась с красноречивыми словами к начальникам войска, выразив полную уверенность в их военной доблести и в победе над врагами.

Она сумела тронуть их, и они ответили громкими криками и изъявлениями готовности умереть за нее.

- Прощай, Макумацан! - сказала она. - Помни, я верю тебе, верю в твою мудрость, которая нам так же необходима, как острые копья для защиты от Зорайи. Я знаю, что ты исполнишь свой долг!

Я поклонился и объяснил, что боюсь сражения и могу потерять голову от страха. Нилепта улыбнулась и повернулась к Куртису.

- Прощай, мой господин! - сказала она. - Вернись ко мне королем, на

лаврах победы или на копьях солдат! (10) Сэр Генри молчал и повернул лошадь, чтобы ехать. Он не в силах был говорить. Тяжело человеку идти на войну, но, если женат только одну неделю, то это становится уже тягостным испытанием!

(10) - В стране Цу-венди есть обычай носить умерших офицеров на сложенных в виде носилок копьях солдат. А.К.

- Здесь, - прибавила Нилепта, - я буду приветствовать вас, когда вы вернетесь победителями! А теперь еще раз прощайте!

Мы пустились в путь, но, отъехав около сотни ярдов, обернулись и увидели Нилепту, которая, сидя на лошади, смотрела нам вслед. Проехав еще с милю, мы услыхали позади себя галоп лошади и увидали подъехавшего всадника

- солдата, который привел нам лошадь королевы - "Денной луч".

- Королева посылает белого коня, как прощальный дар, лорду Инкубу, и приказала мне сказать ему, что этот конь самый быстрый и выносливый во всей стране! - произнес солдат, низко склоняясь перед нами.

Сначала сэр Генри не хотел брать лошадь, говоря, что животное слишком красиво для такого грубого дела, но я убедил его взять, опасаясь, что Нилепта жестоко обидится. Мне и в голову не приходило тогда, какую серьезную услугу окажет нам благородное животное! Куртис взял лошадь, послал с солдатом свою благодарность и приветствие Нилепте, и мы поехали дальше.

Около полудня мы нагнали арьергард войска, и сэр Генри формально принял командование всей армией. Это была тяжелая ответственность, которая угнетала его, но он должен был уступить настояниям королевы.

Мы подвигались вперед, не встретив никого, потому что население городов и деревень разбежалось в разные стороны, боясь попасться между двумя враждебными армиями.

Вечером, на четвертый день, - войско наше подвигалось медленно, - мы расположились лагерем на вершине холма, и наши разведчики донесли нам, что Зорайя со всем своим войском уже выступила против нас и расположилась на ночь в десяти милях.

Перед рассветом мы выслали небольшой отряд кавалерии занять позицию. Едва они успели занять ее, как были атакованы отрядом Зорайи и потеряли тридцать человек. Когда с нашей стороны явилось подкрепление, войско Зорайи отступило, унося своих раненых и умирающих.

Около полудня мы достигли указанного нам Нилептой места. Она не ошиблась. Место было удобно для битвы, особенно против превосходящей нас силы. На узком перешейке холма Куртис расположился лагерем и, после долгого совещания с генералами и с нами, решил вступить здесь в бой с войском Зорайи. В центре расположилась пехота, вооруженная кольями, мечами и щитами, в резерве у нее находились пешие и конные солдаты. С боков стояли эскадроны, а перед ними два корпуса войск в 7.500 человек, образуя правое и левое крыло армии под защитой кавалерии. Куртис командовал всей армией. Гуд - правым крылом ее, я принял под свое начальство семь тысяч всадников, стоявших между пехотой и правым крылом, остальные батальоны и эскадроны были вверены генералам Цу-венди.

Едва мы успели занять позицию, огромная армия Зорайи начала надвигаться на нас, и вся площадь покрылась множеством блестящих копий; земля тряслась под топотом ее батальонов. Разведчики не преувеличили. Войско Зорайи превосходило нас количеством.

Мы ждали нападения, но день прошел спокойно.

Как раз напротив нашего правого крыла, образуя левое крыло армии Зорайи, находился батальон мрачных, дикого вида, людей. Это были, как я узнал, горцы, приведенные Наста.

- Честное слово. Гуд, - сказал я, - их надо всех перебить завтра!

Гуд как-то странно взглянул на меня, но ничего не ответил. Весь день мы ждали, и ничего не случилось. Наконец, настала ночь, и тысячи огней зажглись на склонах холмов, мерцая и потухая, как звезды. Время шло, мертвая тишина царила в войске Зорайи. Это была долгая, томительная ночь. Предстоящая битва, все ужасы кровопролития тяжелым гнетом лежали на сердце. Когда я размышлял обо все этом, то чувствовал себя больным, мне было тяжело подумать, что все это сильное войско собрано здесь для истребления, чтобы утолить дикую ревность женщины!

Долго, до глубокой ночи, сидели мы, с тяжелым сердцем совещаясь между собой. Мерно шагали часовые взад и вперед, мрачно, с нахмуренными лицами, приходили и уходили вооруженные начальники разных батальонов.

Наконец, я лег, но не мог спать при мысли о завтрашнем дне. Кто мог сказать, что принесет нам утро?

Сознаюсь, я боялся. Вопрошать будущее - этого вечного сфинкса, - бесполезно! Наконец, я несколько успокоился и предоставил Провидению решать загадку завтрашнего дня.

Взошло солнце. Лагеря проснулись с шумом и грохотом и начали готовиться к сражению.

Это было прекрасное зрелище, и старый Умслопогас, опираясь на свой топор, созерцал его в восхищении.

- Никогда не видал я ничего подобного, Макумацан! - сказал он. - Битвы моего народа - это детская игра перед этим! Как ты думаешь, скоро начнется бой?

- Да, - ответил я печально, - это будет бой на жизнь и на смерть. Утешься, Дятел, еще раз ты можешь проливать кровь!

Время шло, но атаки не было. Люди позавтракали и ждали. Около полудня, едва они успели пообедать, - потому что, по нашему мнению, с полным желудком веселее сражаться, - со стороны неприятельского лагеря раздался громовой крик: "Зорайя, Зорайя!" Я взял подзорную трубку и ясно различил фигуру Царицы ночи, объезжающую на лошади ряды батальонов. Пока она медленно ехала, вокруг нее раскатывались громовые крики, словно рокот бушующего океана. Земля и воздух сотрясались от этих криков.

Догадавшись, что это прелюдия к битве, мы приготовились и ждали недолго. Внезапно два отряда кавалерии направились к маленькому ручью, сначала тихо, потом все быстрее. Я получил приказ от сэра Генри, который боялся, что стремительный натиск кавалерии может сразу ударить в нашу пехоту, - выслать 5000 людей навстречу кавалерии в тот момент, когда она появится на возвышенности холма, в ста ярдах от нас.

Я исполнил приказание.

Пятитысячный отряд всадников, выстроившись клином, понесся галопом на вершину холма. Вдруг отряд свернул вправо, развернулся и, прежде чем враги могли опомниться, ударил в кавалерию со страшном шумом, подобным обвалу ледяных глыб, и врезался в середину ее. Напрасно отбивались враги, стараясь окружить отряд кольцом и защитить центральную силу войска.

Слава Богу! С громким криком наши рубили направо и налево, пока среди ржанья лошадей, сверканья мечей и победных криков наших войск, неприятельский отряд не повернулся и галопом не пустился назад, спасая свою жизнь. Все это произошло за каких-нибудь 10 минут. Затем мои люди вернулись, потеряв 500 человек, - немного, конечно, принимая во внимание стремительность атаки. В это время плотные массы неприятельского левого фланга, состоявшего, главным образом, из горцев, переправились через ручей и с диким криком - "Наста!" "Зорайя!" - блестя мечами и щитами, бросились на нас Снова я получил приказание отбить атаку и постарался это сделать, как умел, выслав несколько эскадронов в тысячу человек против неприятеля. На этот раз наши эскадроны нанесли большой урон неприятелю. Удивительное это было зрелище, когда мечи засверкали на скате холма, и наши люди врезались в самое сердце врага. Мы потеряли много людей, умерших в центре войска Насты. Враги не хотели повторять попытки отдельных атак, но решили пробиться натиском сквозь наши войска и бросились на регулярный отряд Гуда, который выстроился тремя сильными четырехугольниками. Страшный рев сказал мне, что главное побоище происходило в центре и на левом фланге. Я взглянул влево. Повсюду, куда достигал глаз, сверкали мечи, копья, слышались глухие удары.

Дикие горцы, составлявшие войско Насты, словно волна, хлынули на стройные, твердо сплотившиеся четырехугольники. Время от времени они испускали дикий воинственный клич и кидались на устремленные против них острые копья, которые отбрасывали их назад.

Долгих 4 часа тянулся яростный бой. Мы ничего не выиграли, но ничего и не потеряли. Две попытки неприятеля окружить наш левый фланг, пробившись через лес, были отбиты, и горцы, несмотря на отчаянные усилия, ничего не могли поделать с отрядом Гуда, хотя далеко превосходили его численностью.

Что касается центра армии, где находились сэр Генри и Умслопогас, она понесла большой урон, но держалась стойко и с честью.

Наконец, битва прекратилась, и войско Зорайи, вероятно, удовольствовалось происшедшим. Но скоро я убедился в своей ошибке. Неприятельская кавалерия разделилась на эскадроны, которые яростно бросились на нас вдоль всей линии, сверкая мечами и копьями. Сама Зорайя руководила движением войск, бесстрашная, как львица, потерявшая детенышей. Словно ливень, неслись на нас неприятельские войска! Я видел золотой шлем Зорайи, мелькавший среди войск.

Когда они обрушились на нас, наша центральная сила поколебалась под их натиском, и не будь у нее в резерве 10.000 человек, она была бы совершенно уничтожена!

Отряд Гуда был отброшен назад, и большая часть его погибла. Битва подошла к концу, и на минуту или на две воцарилась тишина.

Потом сражающиеся двинулись к лагерю Зорайи.

Пылкие и непобедимые горцы Насты были отбиты, и остатки людей Гуда, оставив позицию, с радостным криком бросились им вслед к холму, где горцы еще раз пытались напасть на них и вынуждены были, в конце концов, бежать. Первый четырехугольник отряда Гуда был уничтожен, во втором - я заметил Гуда верхом на большой лошади, - в следующий момент все смешалось в один хаос, в сплошные ручьи крови, и я потерял Гуда из вида. Вскоре красивая серая лошадь с белоснежной гривой пробежала мимо меня без всадника, и я узнал в ней лошадь Гуда. Я не колебался и, взяв с собой половину моего отряда, принял на себя командование и бросился прямо на горцев. Завидев мое приближение, они повернулись и устроили нам теплую встречу. Напрасно мы пытались отбиваться и рубить их, число их, казалось, все возрастало, и мечи их убивали наших лошадей. Моя лошадь была убита подо мной, но, к счастью, у меня была другая, моя любимая черная кобыла, подаренная мне Нилептой. Я продолжал отбиваться, хотя давно потерял из виду моих людей в минуту смятения. Моего голоса не было слышно в общем шуме яростных криков и воплей. Я очутился среди людей Гуда, которые окружили его плотным кольцом и отчаянно дрались, споткнулся о кого-то и увидел блеснувшее стеклышко в глазу Гуда. Он упал на колени. Над ним стоял, с поднятым мечом, огромный детина. Я ударил его мечом, и он, падая, нанес мне страшный удар в левый бок и грудь. Хотя моя кольчуга спасла мне жизнь, но все же я был сильно ранен. На минуту я упал на колени прямо на кучу убитых и умирающих людей и почувствовал себя очень дурно. Когда я очнулся, то увидел, что войско Насты, или, вернее, его остатки отступили и ушли за ручей, а Гуд стоял около меня и улыбался.

- Отступили! - воскликнул он, - Все хорошо, что хорошо кончается!

Я не думаю, чтобы для меня все хорошо кончилось, потому что рана моя была серьезна. Мы увидели небольшие отряды кавалерии на нашем правом и левом фланге, к которым явилось на подмогу подкрепление из 3.000 человек, находившихся в резерве. Стрелой полетели они на беспорядочные ряды войск Зорайи. И этот натиск решил конечный исход сражения. Неприятель быстро отступил за ручей, где выстроился в новом порядке. Я получил приказание от сэра Генри двинуться вперед. С угрожающим ревом, колыхая знаменами и блестя копьями, остатки нашей армии двинулись вперед, медленно, но неудержимо, оставив позиции, на которых победоносно держались целый день.

Теперь была наша очередь нападать. Мы шли через массы убитых и умирающих и подошли уже к ручью, когда вдруг передо мной предстало необыкновенное зрелище. К нам стрелой несся человек в полной генеральской форме Цу-венди, уцепившись руками за шею лошади и прижавшись к ней. Когда он подъехал ближе, я узнал в нем Альфонса. Ошибиться было трудно, видя огромные черные усы. Через минуту он был сброшен и лежал на земле, счастливо избежав ударов, пока кто-то из наших не схватил его лошадь под уздцы и не принес его ко мне,

- Это вы, сударь, - произнес Альфонс голосом, прерывающимся от страха, - слава Богу, это вы! Ах, что я вынес! Победа за вами, за вами! Они бегут, подлые трусы!! Но, выслушайте меня, сударь, а то я забуду. Королеву хотят убить завтра на рассвете, во дворце Милозиса! Стража ее покинет свой пост, и жрецы убьют ее! Да, они не знают, что я подслушал их, спрятавшись под знаменем!

- Что такое? - произнес я, пораженный ужасом. - Что это значит?

- Я говорю вам, сударь, что этот дьявол Наста вместе с верховным жрецом порешил убить ее. Стража оставит открытыми маленькие ворота, ведущие на лестницу и уйдет. Тогда Наста и жрецы войдут во дворец и убьют королеву!

- Пойдем со мной! - сказал я, приказав штаб-офицеру принять на себя командование отрядом, и галопом поскакал, ведя за собой лошадь Альфонса, туда, где я думал найти Куртиса. Наши лошади топтали тела убитых, шлепали по лужам крови, пока мы увидали сэра Генри верхом на белой лошади, окруженного генералами.

Как только мы приблизились к нему, войска двинулись. Голова Куртиса была обвязана окровавленной тряпкой, но взор его был ясен, как всегда. Около него находился Умслопогас с окровавленным топором в руках, свежий и довольный.

- Что случилось, Кватермэн? - крикнул он.

- Скверная весть! Открыт заговор убить королеву завтра на заре! Альфонс здесь, он убежал от Зорайи и подслушал разговор Насты со жрецами!

Я повторил ему слова Альфонса.

Куртке побледнел, как смерть, и челюсть его затряслась.

- На рассвете! - пробормотал он. - Теперь еще только закат солнца. Светает раньше четырех часов, а мы ушли за сотню миль от Милозиса. Что делать?

Меня осенила внезапная мысль.

- Ваша лошадь не устала? - спросил я.

- Нет, я недавно сел на нее, когда первую лошадь убили подо мной!

- Моя тоже. Сойдите с лошади, пусть Умслопогас сядет на нее! Он отлично ездит верхом. Мы должны быть в Милозисе до рассвета, а если не будем... ну ладно, попытаемся! Нет, нет, вам нельзя бросать сражения! Увидят, что вы уехали, и это решит судьбу сражения! Победа еще не выиграна. Останьтесь здесь!

Он сейчас же слез с коня, и Умслопогас вскочил в седло.

- Прощайте! - сказал я. - Пошлите тысячу верховых вслед за нами, через час, если будет возможно! Постойте, отправьте какого-нибудь из ваших генералов на левый фланг, чтобы принять командование войском и объяснить людям мое отсутствие!

- Вы сделаете все, что возможно, чтобы спасти ее, Кватермэн? - спросил он разбитым голосом.

- Да, будьте уверены в этом. Поезжайте с Богом!

Он бросил последний взгляд на нас и, сопровождаемый штабом, галопом поскакал вперед, к войску.

Мы с Умслопогасом оставили поле сражения, и, как стрелы, пущенные из лука, полетели по равнине и через несколько минут были уже далеко от зрелища убийств и запаха крови. Шум сражения, крики и рев долетали до наших ушей, как звуки отдаленной бури.

ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!

На вершине холма мы остановились на одну секунду, чтобы дать передышку лошадям, и взглянули на поле битвы, которое расстилалось перед нами, озаренное красноватыми лучами заходящего солнца. Особенный эффект этой картине придавал отблеск сверкающих на солнце мечей и копий на зеленом фоне равнины. Все ужасное в этой картине казалось незначительным, когда мы смотрели на нее издалека.

- Мы выиграли день, Макумацан! - сказал старый зулус, окинув своим практическим умом положение наших дел. - Войска царицы ночи рассеяны, они гнутся, как раскаленное железо, дерутся, как безумные! Но, увы, неизвестно, чем окончится битва. Темнота собирается на небе, и полки войск не могут в темноте преследовать и убивать врагов! - он печально покачал головой.

- Но я не думаю, - добавил он, - что они захотят снова драться, мы хорошо угостили их! Хорошо быть живым! Наконец-то я видел настоящее сражение и настоящее войско!

В это время мы ехали вперед, рядом, и я рассказал ему, куда и зачем мы едем, и добавил, что если дело не удастся нам, то вся война эта бесцельна, и сотни людей, погибших в сражении, погибли напрасно!

- А, сотня миль, и только две лошади! Надо приехать на место раньше зари! - сказал зулус. - Ладно! Вперед, вперед, Макумацан! Человек должен попытаться это сделать! Может быть, мы успеем поколотить хорошенько старого колдуна! Он хотел сжечь нас! Старый волшебник! А теперь он хочет убить мою мать, (Нилепту)! Хорошо! Это так же верно, как то, что меня зовут "Дятлом", будет ли жива или мертва моя мать, я оторву ему бороду! Клянусь головой Чеки!

Он помахал топором и поскакал галопом. Темнота сгустилась над нами, но, к счастью, светил полный месяц, и дорога была хороша.

Мы торопливо ехали в сумерках. Обе наши великолепных лошади неслись вперед как ветер, миля за милей. Мы проезжали по склонам холмов, через широкие равнины. Ближе и ближе вырастали голубоватые холмы, мимо которых мы пронеслись как призраки, в окружающей темноте. Мы не останавливались теперь ни на минуту. Тишина ночи нарушалась стуком копыт наших лошадей. Вот мелькнули пустынные деревушки, погруженные в сон, сонные собаки встретили нас меланхоличным лаем, вот покинутые людьми дома, целые селения. Мы неслись по белой, озаренной лучами месяца, дороге, час за часом, целую вечность! Мы почти не говорили, пригнувшись к шеям лошадей, каждый из нас прислушивался к ее глубокому дыханию и к равномерному стуку копыт. Около меня, как мрачное изваяние, верхом на белой лошади, ехал Умслопогас, смотря на дорогу и изредка указывая своим топором на холмы и дома.

Все дальше и дальше неслись мы, час за часом, в окружающем мраке и тишине.

Наконец, я почувствовал, что моя превосходная лошадь начала уставать. Я взглянул на часы. Было около полуночи, и мы успели проехать половину пути. На вершине ближайшего холма протекал маленький ручей, который я хорошо запомнил. Здесь мы остановились, решившись дать лошадям 10 минут отдыха. Мы сошли с коней, Умслопогас помог мне, потому что от усталости и волнения рана моя разболелась, и я не мог пошевелиться. Лошади обрадовались передышке и отдыхали. Пот лил с них крупными каплями, пар валил столбом.

Оставив Умслопогаса с лошадьми, я поспешил к ручью напиться воды. С начала битвы я не брал ничего в рот, кроме глотка вина, и усталость моя была так сильна, что я не чувствовал голода. Освежив водой мою горевшую голову и руки, я вернулся. Зулус пошел к ручью пить. Потом мы позволили лошадям сделать несколько глотков воды - не больше. Силой пришлось увести бедных животных от воды! Оставалось еще две минуты отдыха, и я употребил их на то, чтобы расправить застывшие члены и осмотреть лошадей. Моя кобылка, видимо, измучилась, повесила голову и смотрела печально. Но Денной луч, великолепная лошадь Нилепты, была еще свежа, хотя всадник ее был тяжелее меня. Правда, она устала, но глаза ее были ясны и блестящи. Прекрасная лошадь гордо держала свою красивую голову и смотрела в темноту, словно говорила нам, что если бы ей и пришлось умереть, она пробежит эти 40-50 миль, что остались до Милозиса. Умслопогас помог мне сесть в седло, - милый дикарь! - вскочил в свое, не касаясь стремян, и мы поехали, сначала медленно, потом быстрее. Так пролетели мы еще 10 миль. Начался длинный, утомительный подъем... Моя бедная лошадь спотыкалась три раза и готова была упасть на землю вместе со мной. На вершине, куда мы поднялись, наконец, она собрала последние силы и побежала конвульсивной поступью, тяжело дыша. Еще три, четыре мили... Вдруг бедная лошадь подпрыгнула, споткнулась и упала прямо на голову, а я покатился в сторону. Пока я боролся, мужественное животное подняло голову, посмотрело на меня жалкими, налитыми кровью глазами, потом уронило голову и издохло. Сердце лошади не выдержало. Умслопогас остановился у трупа лошади, и я с отчаянием смотрел на него. Нам нужно было сделать более 20 миль до рассвета; как ехать на одной лошади?

Зулус молча спрыгнул с коня и помог мне сесть в седло.

- Что ты хочешь делать? - спросил я.

- Бежать! - ответил он, ухватившись за мое кожаное стремя.

Мы отправились дальше, - я - верхом, он бегом. Но как заметна была перемена лошади! Лошадь Нилепты бежала подо мной раскидистым галопом, оставляя с каждым шагом бегущего зулуса позади себя. Странно было видеть, как Умслопогас бежал вперед, миля за милей, со сжатыми губами и раздувающимися, как у лошади, ноздрями. Каждые пять миль мы останавливались на несколько минут, чтобы дать ему передохнуть, затем снова мчались вперед.

- Можешь ли ты бежать дальше, - спросил я на третьей остановке, - или сядешь со мной на лошадь?

Он указал своим топором на черневшую перед нами массу. Это был храм Солнца до которого оставалось не более 5 миль.

- Добегу или умру! - пробормотал зулус.

О, эти последние пять миль! Ноги мои горели, каждое движение лошади причиняло мне сильную боль. Я был истощен усталостью, голодом, жаждой и невыносимо страдал от раны. Мне казалось, что кусок кости или что-то острое воткнулось в мое легкое. Бедная лошадь едва дышала. Но в воздухе уже чуялась заря, и мы не могли ждать, хотя бы все трое умерли на дороге, а должны были двигаться вперед, пока в нас теплилась хотя бы искра жизни. Воздух был удушлив, как часто бывает перед рассветом. Были и другие признаки близкого солнечного восхода, например, сотни маленьких пауков на тонких паутинах, которые реяли над нами. Эти маленькие создания окутали лошадь и нас самих своей паутиной, и так как нам некогда было возиться и сбрасывать их, то мы оказались покрытыми целой сеткой длинных серых паутин, которые более, чем на ярд, тянулись за нами. Курьезный вид мы имели, вероятно!

Наконец, мы увидели перед собой бронзовые ворота наружной стены Милозиса. Новое сомнение обуяло меня: вдруг нас не захотят впустить?!

- Откройте! Откройте! - закричал я повелительно, сказав королевский пароль. - Откройте! Откройте! Вестник с известиями о битве!

- Какие новости? - закричал стражник. - Кто ты, что прискакал, как безумный? Кто это бежал за тобой с высунутым языком, словно собака за экипажем?

- Это я, Макумацан, и со мной моя черная собака. Открывай, открывай ворота! Я привез известия!

Ворота широко распахнулись, заскрипев на блоках, и мы быстро прошли в них.

- Какие новости, господин, какие новости? - кричал стражник.

- Инкубу рассеял войско Зорайи, как ветер тучу! - отвечал я, спеша вперед.

Последнее усилие, мой верный конь, мой мужественный зулус! Держись, Денный луч, собери все силы, еще 15 минут! Старый зулус, крепись, беги! Еще немного, и вы будете увековечены в истории страны!

Мы проскакали по спящим, затихшим улицам мимо храма! Еще миля, одна маленькая миля! Держитесь, соберите все силы! Дома бегут... Вперед, моя добрая лошадка, вперед, только 50 ярдов осталось нам! А! Ты почуяла конюшню и стремишься к ней! Слава Богу! Наконец, дворец! Первые лучи заиграли на золотом куполе храма. Что, если все кончено, и дорога закрыта?

Снова произнес я пароль и закричал: "Откройте! Откройте!" Ответа не было. Сердце у меня упало!

Снова я крикнул, и на этот раз мне отозвался голос, который я узнал. Это был голос Кара, одного из воинов личной охраны королевы, человека черного и верного.

- Это ты. Кара? - крикнул я. - Я здесь, Макумацан! Прикажи страже опустить мост и открыть ворота! Скорее только, скорее!

Прошло несколько минут, которые показались мне бесконечными. Наконец, мост опустили, и ворота открылись. Мы очутились во дворе, и бедная лошадь моя зашаталась и упала. Я кое-как освободился и оглянулся кругом. Кроме Кара, никого не было, да и он выглядел странно, вся его одежда была изорвана. Он сам открыл ворота, опустил мост, потом снова запер их; благодаря остроумно приспособленным рычагам и блокам, сделать это было нетрудно одному человеку!

- Где же сторожа? - спросил я, заранее пугаясь его ответа.

- Я не знаю, - ответил он, - часа два тому назад, когда я спал, меня схватили, связали, и только сейчас я освободился, разгрыз зубами веревку. Я боюсь, страшно боюсь, что нас выдали!

Его слова придали мне энергии. Схватив его за руку, я пошел в сопровождении Умслопогаса, который брел позади, как пьяный, прямо через тронный зал, где было пусто и тихо, в комнаты королевы.

Когда мы вошли в первую комнату - стражи не было, во второй - тоже никого! О, вероятно, все кончено! Мы опоздали! Тишина и безмолвие комнат производили подавляющее впечатление. Мы подошли к спальне Нилепты, шатаясь, с болью в сердце, опасаясь всего худшего, но заметили там свет. О, слава Богу, Белая королева жива и невредима! Вот она стоит в ночном платье, разбуженная нашим приходом, в глазах ее еще следы сна, лицо залито румянцем страха и стыда!

- Кто там? - кричит она. - Что это значит? Макумацан, это ты? Что с тобой? Ты принес дурные вести... мой господин? О, говори же, мой господин не умер? Нет? - она зашаталась, ломая свои белые руки.

- Я оставил Инкубу раненого, но бодрого! Он выступил со своим войском против Зорайи еще на закате солнца! Пусть сердце твое успокоится! Зорайя разбита, победа за тобой!

- Я знала это! - вскричала она с торжеством. - Я знала, что он победит. Они называли его чужеземцем и качали головами, когда я поручала ему командование войсками. На закате солнца... говоришь ты, а теперь уже светает! Вероятно...

- Набрось на себя плащ, Нилепта, - прервал я ее, и дай нам вина, потом позови прислужниц, если хочешь спасти свою жизнь! Не медли!

Она сейчас же побежала к занавеси и крикнула своих служанок, поспешно надела сандалии, набросила плащ. В это время около дюжины полуодетых женщин вбежали в комнату.

- Следуйте за нами и молчите! - сказал я им, пока они глядели на нас изумленными глазами. Мы вышли в первую переднюю.

- Теперь, - сказал я, - дайте нам пить и есть. Мы умираем!

Комната служила обыкновенно столовой для начальников стражи. Из шкапа сейчас же нам подали вина и холодного мяса. Мы с Умслопогасом поели и выпили вина, чувствуя, что жизнь возвращается к нам, и кровь быстро течет в жилах.

- Слушай, Нилепта! - сказал я. - Можешь ли ты довериться вполне хотя бы двум из всех твоих прислужниц?

- Конечно! - ответила она.

- Тогда прикажи им пройти боковым входом в город и позвать горожан, которые преданы тебе. Пусть они придут сюда вооруженные и приведут с собой всех храбрых людей, чтобы защищать тебя и спасти от смерти. Не спрашивай, делай, что я говорю тебе, и не медли! Кара выпустит женщин из дворца!

Нилепта выбрала двух женщин из толпы прислужниц и повторила им мои слова, дав им список тех людей, к которым они должны идти.

- Идите скорее и тайком! Ради спасения вашей собственной жизни! - добавил я.

Они ушли вместе с Кара, которому я велел вернуться к нам, когда он выпустит женщин. Затем мы с Умслопогасом пошли дальше, сопровождаемые королевой и ее свитой. На ходу мы доедали свою закуску, и я рассказал Нилепте все, что знал об угрожавшей ей опасности, как мы нашли Кара, как вся стража и слуги разбежались, и она была одна во дворце, со своими женщинами. Она сказала мне, что в городе разнесся слух, что наше войско уничтожено, и Зорайя с триумфом идет к Милозису. Поэтому все ее слуги и воины разбежались.

Мы провели во дворце не более 6-7 минут. Несмотря на то, что купол храма был озарен лучами восходящего солнца, так как находился на огромной высоте, рассвет едва начинался. Мы вышли во двор, - и здесь рана моя так разболелась, что я должен был опереться на руку Нилепты. Умслопогас следовал за нами, не переставая жевать.

Пройдя двор, мы достигли узкой двери во дворцовой стене, которая вела на великолепную дворцовую лестницу.

Я взглянул и остолбенел. Двери не было, так же, как и бронзовых ворот. Они были сняты с петель, как мы узнали потом, и брошены с лестницы на землю.

Перед нами находилось полукруглое пространство и 10 черных мраморных ступеней, которые вели на лестницу.

УМСЛОПОГАС ЗАЩИЩАЕТ ЛЕСТНИЦУ

Мы переглянулись.

- Ты видишь, - сказал я, - они сняли ворота и дверь. Чем бы нам заделать дверь? Скажи скорее, потому что они скоро должны быть здесь!

Я сказал это, зная, что мы должны защищать площадку, других дверей во дворце не было, так как комнаты отделялись занавесками. Я знал также, что, если мы сумеем защитить двор, то убийцам не попасть во дворец, который совершенно неприступен с тех пор, как потайная дверь, в которую вошла Зорайя в ту памятную ночь, когда хотела убить сестру, была заделана по приказанию Нилепты.

- Найдем! - сказала Нилепта, к которой вернулась ее обычная бодрость и энергия. - На дальнем конце двора есть глыбы и обломки мрамора. Рабочие принесли его сюда для пьедестала к новой статуе Инкубу, моего господина. Завалим ими двор! - Я обрадовался этой мысли и послал одну из оставшихся девушек на большую лестницу посмотреть, не может ли на получить помощь с набережной, где находился дом ее отца, богатого торговца, другую поставил сторожить дверь. Затем мы пошли назад через двор к тому месту, где лежали глыбы мрамора. Навстречу нам попался Кара, проводивший женщин. В углу двора, действительно, лежали глыбы мрамора, обломки, куски в 6 дюймов толщиной и пара приспособленных носилок, на которых рабочие таскали мрамор. Не медля ни минуты, мы принялись за работу. Четыре женщины таскали мрамор к двери.

- Слушай, Макумацан! - сказал Умслопогас. - Если эти негодяи придут, я буду защищать лестницу против них! Да, я знаю, это будет моя смерть. Не останавливай меня, старый друг, один давно умерший человек предсказал мне такую смерть! У меня был хороший день, пусть будет и хорошая ночь! Я пойду отдохну! Как только ты услышишь их шаги, разбуди меня! Мне нужна моя сила!

Он отошел в сторону, бросился на мраморный пол и моментально заснул.

Я совершенно ослабел и должен был сесть и наблюдать за ходом работ. Женщины носили мрамор, в то время, как Кара и Нилепта закладывали дверь. Надо было пройти 40 ярдов, чтобы взять мрамор и опять 40 ярдов, чтобы нести его к двери, и хотя женщины работали усердно, работа подвигалась очень медленно.

Стало совсем светло. Вдруг, среди окружающей тишины, мы услыхали движение на лестнице и слабое бряцанье оружия. Стена была заложена только на 2 фута вышины, и работали мы над ней только 8 минут. Они пришли. Альфонс сказал правду.

Звуки все приближались, и в прозрачном сумраке утра мы увидели длинный ряд людей, около 50 человек, медленно взбиравшихся по лестнице. Они остановились на полдороге у большой арки и, заметив, что ктото помешал им, выждали три-четыре минуты, совещаясь между собой, потом медленно и осторожно двинулись вперед.

Я разбудил Умслопогаса. Зулус встал, вытянулся и завертел топором вокруг своей головы.

- Хорошо! - произнес он. - Я словно помолодел! Моя сила вернулась ко мне. Светильник вспыхивает сильнее перед тем, как погаснуть. Не бойся... Я буду хорошо драться. Вино и сон освежили меня и укрепили мое сердце! Макумацан! Я видел сон! Ты и я, мы оба стояли вместе, на звезде, и смотрели вниз на мир. Ты был, как дух, Макумацан, свет исходил от тебя, но своего лица я не видел. Последний час настал для нас с тобой, старый охотник! Пусть! Мы прожили свое время, но все же я никогда не видал такого сражения, как вчера. Вели похоронить меня по обычаю моего народа, Макумацан, пусть глаза мои смотрят туда, на мою родину!

Он взял мою руку, крепко пожал ее и повернулся к врагам.

Я очень удивился, заметив, что Кара вскарабкался на стену и встал рядом с зулусом, подняв свой меч.

- Ты пришел сюда? - засмеялся Умслопогас. - Добро пожаловать, смелое сердце! Муж должен умереть достойной смертью! О, смерть схватит нас при звоне стали! Мы готовы. Как орлы, мы наточили наши клювы, наши копья сверкают на солнце, мы жаждем боя! Кто первый явится приветствовать начальницу (Инкози-каас)? Кто хочет попробовать ее поцелуя, за которым идет смерть? Я, Дятел, Убийца, Легконогий! Я - Умслопогас, владелец топора, из народа Амазулусов, сын Македама, из царской крови Чеки, я - победитель непобедимого, я - человек с кольцом, я - волк-человек, я призываю вас, ожидаю вас! Идите!

Пока он говорил или, вернее, пел свою дикую воинственную песнь, но лестнице шли вооруженные люди, среди которых я заметил Наста и великого жреца Эгона. Огромный детина, вооруженный тяжелым копьем, бросился на зулуса. Умслопогас ловко увернулся, и удар не попал в него.

Зато Инкози-каас обрушился на голову нападающего, и труп его полетел вниз с лестницы. Падая, воин уронил щит из кожи бегемота, зулус поднял его и схватил. В следующий момент смелый Кара убил одного человека. Началась сцена, какой мне никогда не приходилось видеть.

Лестница была полна осаждающими, топор летал туда и сюда, меч сверкал над головами. Раз, два, три, четыре... без конца! По ступенькам вниз катились мертвые и умирающие. Бой становился ожесточеннее, взор зулуса суровее, и рука - сильнее. Он испускал временами воинственный клич, и его ужасный топор рубил прямо, направо и налево. Он не думал, не размышлял, не имел времени на это, он увлекался зрелищем битвы. Каждый удар его сопровождался смертью, и трупы людей обагряли кровью великолепные мраморные ступени.

Враги наскакивали на него с мечами и копьями, ранили его, но крайней мере, в двенадцати местах, кровь лилась из его ран, но щит защищал его голову и кольчуга - его грудь. Минуты проходили за минутами, и с помощью смелого Кара Умслопогас все еще держался на лестнице.

Наконец, меч Кара сломался, он боролся с каким-то человеком, и оба покатились вниз. Разрубленный в куски, он умер, как герой!

Умслопогас не взглянул, не обернулся.

- Галаци! Ты со мной, мой брат, Галаци! - вскричал он, убивая врагов, одного, другого, третьего, пока они не скатывались вниз по залитым кровью ступеням и с ужасом смотрели на него, думая, что он не простой смертный человек. Мраморная стена выросла теперь в 4 фута вышины, и вместе с ней выросла надежда в моем сердце. Кое-как, стиснув зубы от боли, я поднялся и наблюдал за битвой.

Я не мог принять в ней участия, потому что потерял револьвер.

Старый Умслопогас, весь израненный, стоял, опираясь на свой топор, и смеялся над врагами, называя их "женщинами", старый воин, боровшийся один против многих! Никто не решался подступиться к нему, несмотря на увещевания Насты, пока, наконец, старый Эгон, действительно храбрый человек, побуждаемый яростью, видя, что стена скоро будет готова, и все планы его рушатся, бросился с копьем в руке на Умслопогаса.

- Ага! - вскричал зулус, узнав великого жреца. - Это ты, старый колдун? Иди, иди! Я жду тебя, белобородый волшебник! Иди скорее сюда! Я поклялся убить тебя и сдержу свою клятву!

Эгон с такой силой ударил зулуса своим тяжелым копьем, что оно проткнуло насквозь щит и воткнулось в шею Умслопогаса.

Зулус бросил негодный щит, и прежде чем Эгон собрался ударить его еще раз, он, с криком: "вот тебе, колдун!" схватил топор обеими руками и с силой ударил им по голове жреца. Эгон покатился с лестницы через трупы убитых. Он окончил свою жизнь, а с нею и все свои злодеяния!

Когда он упал, страшный крик раздался у подножия лестницы. Мы увидели вооруженных людей, которые побежали прочь, думая только о своем спасении. С ними побежали и жрецы. Но бежать было некуда, они толкались и резали друг друга. Только один человек остался у лестницы. Это был Наста, душа всего заговора. Секунду чернобородый Наста стоял, склонив лицо, опираясь на свой длинный меч, потом со страшным криком бросился на зулуса и нанес ему такой ужасный удар, что острый клинок проткнул кольчугу и воткнулся в бок Умслопогаса, на минуту совершенно ошеломив его. Снова подняв меч. Наста прыгнул вперед, надеясь прикончить врага, но он мало знал силу и ловкость дикаря. С яростным криком Умслопогас собрал все силы и вцепился в горло Насты, как делает раненый лев. Через минуту все было кончено. Я видел, как шатался зулус на ногах. Сделав над собой огромное усилие, он с торжествующим криком бросил Насту за перила моста, где тот вдребезги разбился о скалу.

Между тем явилась помощь. Громкие крики, раздававшиеся за наружными воротами, сказали нам, что город проснулся, и люди, разбуженные женщинами, прибежали защищать королеву. Некоторые из смелых прислужниц Нилепты, в своей ночной одежде, с распушенными волосами, так усердно работали, закладывая двери, что она была почти готова, другие, с помощью прибывших горожан, сталкивали вниз и уносили ненужный мрамор.

Скоро, через боковой вход, в сопровождении толпы, вошел, шатаясь, Умслопогас, с ужасным, но победоносным видом. Один взгляд на него сказал мне, что он близок к смерти. Все лицо его и шея были в крови, левая рука тяжело ранена, и в правом боку зияла рана в 6 дюймов глубиной, сделанная мечом Насты.

Он шел, шатаясь, страшный и великолепный в своем величии, и женщины начали громко кричать и приветствовать его. Зулус шел, не останавливаясь, с протянутыми руками, прямо через двор, через аркообразную дверь, откинул толстый занавес и вошел в тронный зал, наполненный вооруженными людьми. Он шел, оставляя за собой кровавый след на мраморном полу, пока не добрался до священного камня. Здесь сила покинула его, и он должен был опереться на свой топор.

- Я умираю, умираю! - крикнул он громким голосом. - Но это был королевский удар! Где же те, что пришли по большой лестнице? Я не вижу их. Где ты, Макумацан, или ты ушел раньше меня и поджидаешь меня в царстве вечного мрака? Кровь застилает мне глаза, все вертится вокруг меня, я слышу

голос... Галаци зовет меня! (11) Вдруг новая мысль поразила его, он поднял свой окровавленный топор и поцеловал его.

(11) - Я не знаю, кто этот Галаци. Умслопогас никогда не говорил мне про него.

- Прощай, Инкози-каас! - кричал он. - Нет, нет, мы уйдем вместе, мы не можем расстаться. Мы слишком долго жили вместе. Ничья другая рука не возьмет тебя! Еще один удар, только один! Хороший, сильный удар!

Зулус выпрямился во весь рост и с диким криком начал крутить топор вокруг своей головы. Потом вдруг с ужасающей силой он ударил им по священному камню. Сила нечеловеческого удара была так велика, что полетели искры, мраморный камень с треском раскололся на куски, и на пол упали обломки топора и его роговой рукоятки. Священный камень рассыпался в куски, и около него, сжимая в руке кусок топора, упал старый Умслопогас и умер.

Это была смерть героя!

Ропот удивления и восхищения послышался в толпе людей, которые были свидетелями необычайного зрелища.

- Пророчество исполнилось! - крикнул кто-то. - Он расколол священный камень!

- Да, - сказала Нилепта, с присущим ей самообладанием, - да, мой народ, он расколол священный камень, и пророчество исполнилось, так как чужеземный король правит Цу-венди. Инкубу, мой супруг, разбил войско Зорайи, и я не боюсь ее больше. Корона принадлежит тому, кто спас ее! Этот человек,

- добавила она, повернувшись и положив руку на мое плечо, - приехал сюда, несмотря на то, что тяжело ранен, вместе со старым зулусом, который лежит там; они приехали за сотню миль, чтобы спасти меня от руки заговорщиков. За эти геройские поступки, за эти великие деяния, беспримерные в истории нашего народа, говорю вам, что имя Макумацан, имя усопшего Умслопогаса и имя Кара, моего слуги, который помогал защищать лестницу, будут вечно предметом поклонения и почитания нашей страны! Я, королева, говорю это!

Эта горячая, прочувствованная речь была встречена громкими криками. Я сказал, что мы только исполнили свой долг и вовсе не заслужили такого восторга. Народ стал кричать еще громче. Потом меня понесли через наружный двор в мое прежнее помещение, чтобы уложить в постель.

Когда меня несли, я увидал мою верную лошадь "Денной луч", которая беспомощно лежала, и ее белая голова распростерлась на земле. Я велел тем, которые несли меня, подойти к ней, чтобы я мог взглянуть на доброе животное.

К моему удивлению, лошадь открыла глаза и, подняв голову, слабо заржала. Я готов был вскрикнуть от радости, видя, что она жива, но был не в силах пошевелиться. Сейчас же прислали конюхов, подняли лошадь, влили ей вина в горло, и к ночи она совсем оправилась, была сильна и свежа, как всегда!

Милозис гордился этим животным. Горожане указывали своим детям на лошадь, которая "спасла жизнь Белой Королевы".

Меня уложили в постель, обмыли мою рану и сняли с меня кольчугу. Я сильно страдал, потому что в груди и в левом боку у меня была рана величиной в чайное блюдечко.

Я помню, что услыхал топот лошадей за дворцовой стеной. Это было много времени спустя. Я поднялся и спросил о новостях. Мне сказали, что Куртис послал отряд кавалерии на помощь королеве, и что он уехал с поля битвы через два часа после заката солнца. Войско Зорайи отступило в М'Арступу, преследуемое кавалерией. Сэр Генри расположился лагерем с остатками своего войска на том холме, где в прошлую ночь стояла Зорайя (такова фортуна войны!), и предполагал утром двинуться на М'Арступу.

Услыхав это, я почувствовал, что могу умереть с легким сердцем, и впал в забытье.

Когда я снова очнулся, первое, что мне бросилось в глаза, было симпатичное стеклышко в глазу Гуда.

- Ну, как вы себя чувствуете, старый друг? - спросил меня ласковый голос Гуда.

- Что вы делаете здесь? - удивился я. - Вы должны быть в М'Арступа. Разве вы убежали оттуда?

- М'Арступа взята на прошлой неделе, - ответил он весело, - Вы были без памяти с той ночи. Были всякие военные почести... Трубы звучали, флаги развевались повсюду... Но каково той, Зорайе? Скажу вам, никогда ничего подобного я не видел в своей жизни!

- А Зорайя? - спросил я.

- Зорайя... о, Зорайя в плену! Они покинули ее, мошенники, - добавил он, меняя тон, - пожертвовали королевой, чтобы спасти свою шкуру. Зорайю принесли сюда, и я не знаю, что случилось с ней! Бедная душа!

Он тяжело вздохнул.

- Где Куртис? - спросил я.

- С Нилептой. Она встретила нас сегодня, и какое это было свидание, скажу вам! Куртис придет повидать вас завтра. Доктора думают, что ему надо поберечься!

Я ничего не сказал, хотя подумал про себя, что, несмотря на запрещение докторов, он мог бы повидаться со мной. Конечно, если человек недавно женился и выиграл победу, он должен слушаться совета докторов!

Петом я услыхал знакомый голос, который осведомлялся у меня: может ли господин теперь лечь в постель сам? - и увидал огромные черные усы Альфонса.

- Вы здесь? - спросил я.

- Да, сударь, война кончилась, мои воинственные инстинкты удовлетворены, и я вернулся, чтобы стряпать для вас!

Я засмеялся, или, вернее, пытался засмеяться. Как ни плох был Альфонс в роли воина, - я боюсь, что он никогда не возвысился до героизма своего дедушки, - надо сказать правду, он был самой лучшей сиделкой, которую я знал. Бедный Альфонс! Надеюсь, он будет так же любовно вспоминать обо мне, как я думаю о нем!

На другое утро я увидел Куртиса и Нилепту. Он рассказал мне все, что случилось с тех пор, как мы с Умслопогасом ускакали с поля битвы.

Мне кажется, он вел войну отлично и выказал недюжинные способности командира. В общем, хотя потеря наша была очень велика - страшно даже подумать, сколько людей погибло в бою, - я знаю, что население страны не порицало нашей войны. Куртис был очень рад видеть меня и со слезами на глазах благодарил за то малое, что я мог сделать для королевы. Я видел, что он был поражен, когда увидал мое лицо.

Что касается Нилепты, она положительно сияла теперь, когда ее дорогой супруг вернулся к ней совсем здоровым, с небольшой царапиной на голове. Я уверен, что вся эта убийственная война, все эти погибшие люди почти не уменьшали ее радости, ее счастья, и не могу порицать ее за это, понимая, что такова натура любящей женщины, которая смотрит на все сквозь призму своей любви и забывает о несчастьи других, если любимый человек жив и невредим, - Что вы будете делать с Зорайей? - спросил я.

Светлое лицо Нилепты омрачилось.

- Зорайя! - произнесла она, топнув ногой. - Опять Зорайя!

Сэр Генри поспешил переменить разговор.

- Скоро вы поправитесь и будете совсем здоровы, старый друг! - сказал мне Куртис.

Я покачал головой и засмеялся.

- Не обманывайте себя! - сказал я. - Я могу немного оправиться, но никогда не буду здоров. Я - умирающий человек, Куртис! Может быть, я буду умирать медленно, но верно. Знаете ли вы, что у меня уже началось кровохарканье? Что-то скверное случилось с моими легкими! Я чувствую это. Не огорчайтесь так! Жизнь прожита, пора уходить! Дайте мне, пожалуйста, зеркало, я хочу посмотреть на себя!

Куртис извинился, отказываясь дать мне зеркало, но я настоял на своем. Наконец, он подал мне диск из полированного серебра в деревянной рамке, который заменял здесь зеркало. Я взглянул на себя и отложил зеркало в сторону.

- Я так и думал! - произнес я. - А вы говорите, что я буду здоров!

Я не хотел показать им, как поразило меня мое собственное лицо. Мои седые волосы стали снежно-белыми, а лицо было изрыто морщинами, как у старухи, и глубокие красные круги залегли под впалыми глазами. Нилепта заплакала, а сэр Генри опять переменил разговор. Он сказал мне, что художник взял слепок с мертвого тела старого Умслопогаса и с него будет вылеплена черная мраморная статуя, изображающая его в тот момент, когда он разбивал священный камень. Вместо камня будет стоять белая статуя, которая изобразит меня и "Денной луч". Я видел потом эти статуи, законченные через 6 месяцев, они прекрасны, особенно статуя Умслопогаса, который удивительно похож. Что касается меня, художник идеализировал мою некрасивую физиономию, хотя статуя очень хороша. Целые столетия простоит эта статуя, и народ будет смотреть на нее, и я думаю, вовсе неинтересно смотреть на такое незначительное, жалкое лицо!

Затем они рассказали мне, что последнее желание Умслопогаса было, чтобы его похоронили, а не сожгли, согласно местному обычаю, как сожгут меня после смерти. Желание его исполнено. Зулус похоронен по обычаю своей родины, в сидячем положении, с коленами под подбородком, завернутый в толстый золотой лист, и зарыт во впадине стены на верхушке лестницы, которую он защищал, с лицом, обращенным в сторону своей родины. Так сидит он там и будет сидеть всегда, потому что труп его набальзамирован и помещен в узкий каменный гроб, куда нет доступа воздуха.

Народ говорит, что ночью дух старого зулуса выходит из гроба и угрожает призрачным топором призрачным врагам! Разумеется, ночью никто не решается проходить мимо того места, где похоронен герой!

Между тем, непостижимым путем в народе уже возникла новая легенда или пророчество. Эта легенда гласит, что пока старый зулус будет сидеть там и смотреть на лестницу, которую он один геройски защищал против полсотни человек, до тех пор будет существовать и процветать новая династия, которая произойдет от брака англичанина с королевой Нилептой. Но когда, с годами, кости его рассыплются и обратятся в прах, тогда падет династия, падет лестница, и перестанет существовать народ Цу-венди!

Я ВСЕ СКАЗАЛ

Прошла неделя. Я почувствовал себя несколько лучше в один теплый полдень. Ко мне вдруг явился вестник от сэра Генри и сказал, что Зорайю приведут в полдень в первую комнату королевы, и что Куртис просит меня присутствовать при этом. Мне хотелось взглянуть еще раз на несчастную королеву, и я отправился с помощью Альфонса - он был настоящее сокровище для меня в моем положении, - и другого слуги, в помещение королевы. Я пришел ранее других, хотя несколько официальных придворных лиц уже находились там, так как им приказано было явиться. Но едва я успел сесть, как сопровождаемая отрядом королевских телохранителей явилась Зорайя, такая же прекрасная и надменная, как всегда, но с выражением горечи на гордом и мрачном лице. Она была одета, по обыкновению, в королевскую кафу и держала в правой руке серебряное копье. Чувство восхищения и жалости охватило меня, когда я взглянул на нее. Я поднялся на ноги, низко поклонился ей, выразив сожаление, что не могу стоять перед ней сообразно моему положению.

Она немного покраснела и горько засмеялась.

- Ты забываешь, Макумацан, - сказала она, - я больше не королева, я

- пленница, над которой всякий человек может смеяться!

- Но ты женщина, - возразил я, - следовательно, тебе нужно выказать почтение, кроме того, ты находишься в тяжелом положении, значит, вдвойне заслуживаешь уважения!

- Ты забыл, - ответила она с усмешкой, - что я хотела завернуть тебя в золотой лист и повесить на колонне храма!

- Нет, - сказал я, - уверяю тебя, я не забыл этого. Я часто думал об этом, когда мне казалось, что битва проиграна нами. Но колонна на своем месте, а я остался здесь, хотя и ненадолго, зачем говорить об этом?

- А, эта битва, битва! - продолжала она. - Я хотела бы снова быть королевой, хоть на один час, чтобы отомстить проклятым шакалам, которые бросили меня в нужде. Эти женщины, эти люди с птичьими сердцами допустили победить себя!

Зорайя задыхалась в своем гневе.

- А, этот маленький трус около тебя! - продолжала она, указывая серебряным копьем на Альфонса. - Он убежал и выдал мои планы. Я хотела сделать его начальником войска и показать солдатам, сказав, что это великий Бугван (Альфонс вздохнул и погрузился в невеселые размышления)! Всюду была неудача! Он спрятался под знаменем и раскрыл все мои планы. Я хотела бы убить его, но, увы! Не могу!

- А ты, Макумацан, я слышала, что ты совершил! Ты - храбрый человек, у тебя честное сердце! И твой черный дикарь! Он был настоящий муж. Я желала бы взглянуть, как он боролся с Настой на лестнице!

- Ты странная женщина, Зорайя! - сказал я, - Прошу тебя, вымоли прощенье у королевы Нилепты, быть может, она пощадит тебя!

Она громко засмеялась.

- Я буду просить пощады? - сказала она. - Никогда!

В эту минуту вошла Нилепта в сопровождении Куртиса и Гуда, и села. Лицо ее было бесстрастно. Что касается Гуда, он выглядел совсем больным.

- Приветствую тебя, Зорайя! - сказала Нилепта после молчания. - Ты навлекла горе и печаль на мое королевство, из-за тебя тысячи человек погибли в бою, ты дважды покушалась убить меня, ты поклялась убить моего господина и его спутников и сбросить меня с трона! Разве ты не заслуживаешь смерти? Говори, Зорайя!

- Вероятно, королева, сестра моя, забыла главный пункт обвинения! - ответила Зорайя своим музыкальным голосом. - Он гласит следующее: ты пыталась отбить у меня любовь моего Инкубу! За это преступление сестра моя хочет убить меня; а не за то, что я начала войну! Счастье твое, Нилепта, что я слишком поздно обратила внимание на его любовь к тебе! Слушай, - продолжала она, возвысив голос, - мне нечего сказать вам, кроме того, что сказала бы я, если бы выиграла битву! Делай со мной что хочешь, королева, пусть Инкубу будет королем - потому что он - причина всего зла! Пусть это будет концом всей истории, - Зорайя выпрямилась, бросила гневный взгляд своих глубоких глаз на сэра Генри и начала играть своим копьем. Сэр Генри наклонился к Нилепте и шепнул ей что-то.

- Зорайя! - заговорила Нилепта. - Я была всегда доброй сестрой для тебя! Когда наш отец умер, в стране возникли сомнения и толки о том, должна ли ты сесть на трон рядом со мной и быть королевой! Я - старшая сестра - подала голос за тебя. "Пусть Зорайя будет королевой так же, как и я. Мы - близнецы с ней, мы росли вместе от рождения, почему же предпочитать меня ей?" - говорила я. Мы всегда были вместе, сестра моя! Теперь ты знаешь, что виновна передо мной и твоя жизнь в опасности! Но я помню, что ты - моя сестра, что мы вместе играли детьми и любили друг друга, вместе спали, обняв друг друга, поэтому сердце мое рвется к тебе, Зорайя! Но оскорбление, которое ты мне нанесла, очень серьезно, я не пощадила бы твою жизнь. Пока ты будешь жить, в нашей стране не будет мира и тишины! Но ты не умрешь, Зорайя, потому что мой дорогой супруг просил у меня, как милость, пощадить твою жизнь! Я дарю ему твою жизнь, как мой свадебный подарок, пусть он делает с ней, что хочет. Я знаю, что ты любишь его, но он не любит тебя, Зорайя, несмотря на всю твою красоту! Хотя ты прекрасна как звездная ночь, о, Зорайя, но он любит меня, а не тебя, он - мой супруг, и я дарю ему твою жизнь!

Зорайя сверкнула глазами и ничего не сказала. На Куртиса было жаль смотреть. Манера Нилепты и ее слова, хотя они дышали правдой и силой, вовсе не нравились мне.

- Я понимаю, - пробормотал Куртис, смотря на Гуда, - я понимаю, что вы обе были привязаны друг к другу, ваши чувства естественны, но, во всяком случае, можно найти какой-либо исход из неприятного положения, покончив с этим! У Зорайи есть свои особые владения, где она может жить свободно, как ей захочется! Не правда ли, Нилепта? Впрочем, я могу только советовать!

- Я хотел бы забыть все происшедшее, - добавил Гуд, сильно краснея,

- и если Царица ночи считает меня достойным ее руки, я готов завтра же обвенчаться с ней, или когда ей угодно, и постараюсь быть для нее добрым мужем!

Все взоры обратились на Зорайю, которая стояла неподвижно, с той загадочной улыбкой на прекрасном лице, которую я часто замечал и раньше. Она помолчала немного, потом трижды низко присела перед Нилептой, Куртисом и Гудом.

- Благодарю тебя, прекраснейшая королева, моя царственная сестра, - заговорила она спокойным тоном, - за твою любовь ко мне с детских лет, а особенно за то, что ты отдаешь мою особу и мою судьбу в руки лорда Инкубу, который будет королем! Пусть счастье, мир и благоденствие распустятся чудными цветами на твоем жизненном пути, нежная, добросердечная королева! Царствуй долго, победоносная королева, и держи, обеими руками любовь твоего супруга. Пусть процветает твое потомство, сыновья и дочери твоей дивной красоты! Благодари тебя, лорд Инкубу, будущий король, тысячу раз благодарю тебя, что тебе угодно было принять в дар от королевы мою бедную жизнь и судьбу и передать ее твоему товарищу но оружию и приключениям, лорду Бугвану! Этот поступок достоин тебя, Инкубу! Наконец, благодарю тебя также, лорд Бугван, за то, что ты, в свою очередь, удостоил меня своим вниманием и не отказался от моей жалкой красоты! Благодарю тебя тысячу раз и добавляю, что ты - добрый и честный человек и клянусь, положа руку на сердце, что я сказала бы тебе "да", если бы могла! Теперь, когда я поблагодарила всех, - она улыбнулась, - я добавлю только несколько слов. Мало вы знаете меня, королева Нилепта, и вы, господа. Для меня нет середины! Я смеюсь над вашей жалостью и ненавижу вас! Я не нуждаюсь в вашем прощении - для меня это жало змеи! Я стою здесь перед вами, обманутая, покинутая, оскорбленная, и все же торжествую над вами, смеюсь и презираю вас всех! Вот вам мой ответ!

Вдруг, прежде чем кто-нибудь мог догадаться о ее намерении, она подняла серебряное копье, которое держала в руке, и нанесла себе такой сильный удар в бок, что конец копья прошел насквозь, и упала на пол.

Нилепта вскрикнула. Гуд почти лишился чувств, остальные бросились к Зорайе. Царица ночи подняла свою прекрасную голову и взглянула своими дивными глазами в лицо Куртиса, словно прощаясь с ним. Потом голова ее упала назад, раздался вздох, похожий на рыдание, и мрачная, но прекрасная душа Зорайи отлетела.

Ее похоронили с царской пышностью, и все было покончено.

Прошел месяц со времени трагической кончины Зорайи. В храме Солнца совершилась торжественная церемония, и Куртис был официально объявлен королем-супругом в стране Цу-венди. Я был болен и не пошел на церемонию. В самом деле, я ненавижу этого рода вещи, толпы народа, звуки труб, развевающиеся знамена. Гуд, присутствовавший на церемонии (в полной форме), вернулся и рассказал мне, что Нилепта выглядела очень красивой, а Куртис держал себя так, словно родился королем, и был встречен громкими приветственными криками, подтверждавшими его огромную популярность в стране. Потом, рассказывал он, когда в процессии вели королевскую лошадь "Денной луч", народ начал громко, до хрипоты кричать: Макумацан! Макумацан! Они кричали так, что он, Гуд, должен был встать во весь рост в экипаже и закричать им, что я болен и не могу участвовать в церемонии.

Потом сэр Генри, или, вернее, король пришел навестить меня, выглядел очень утомленным и клялся, что никогда не скучал так в своей жизни. Но я думаю, что он несколько преувеличивал. Человеческой натуре несвойственно, чтобы человек соскучился в таких необыкновенных обстоятельствах. В самом деле, не удивительная ли вещь, что человек, который за год до этого времени приехал в страну никому неведомым пришельцем, теперь женился на прекраснейшей и любимой королеве и сделался королем всей страны! Я попытался прочитать ему наставление, чтобы он не возгордился и не увлекся блеском и силой своей власти, но помнил бы всегда, что был когда-то простым английским джентльменом и призван Провидением к великом и ответственной обязанности.

Куртис был так любезен, что терпеливо выслушал мои увещевания и даже поблагодарил меня за них.

Сейчас же после церемонии меня перенесли в домик, где я теперь пишу эти строки. Это прелестный уголок, в двух милях от Милозиса. Здесь, в продолжение 5 месяцев, не сходя с моего ложа, я употреблял свой досуг, составляя эти записки, историю наших странствований. Быть может, никто никогда не прочтет их, но это неважно. Во всяком случае, составление этих записок помогло мне коротать мое время, часы тяжелых страданий. Я очень страдал тогда. Слава Богу, скоро конец моим страданиям.

Прошла неделя с тех пор, как я написал последние строки. Теперь я снова берусь за перо, в последний раз, потому что конец мой близок.

Моя голова свежа, и я могу писать, хотя с трудом держу перо. За последнюю неделю болезнь легких усилилась, но теперь совершенно прекратилась, я чувствую полное онемение членов и не обманываю себя надеждами.

Боль исчезла, а с ней исчез и страх смерти, и я чувствую и ощущаю близость вечного покоя и отдыха. Радостно, с тем же чувством покоя, с каким дитя лежит на груди матери, я готов упасть в объятия Ангела смерти! Всякая робость, все страхи, посещавшие меня при жизни, отлетели от меня, бури прошли, и Звезда вечной надежды, блестевшая передо мной на далеком горизонте, теперь приблизилась ко мне. Много раз был я близок к смерти, много товарищей умерли на моих глазах, теперь - моя очередь! Еще 24 часа, и мир будет далек от меня со всеми его страхами и надеждами. Меня не станет, и мир забудет обо мне! Так было и будет со всеми! Тысячи веков тому назад умирающие люди думали свои думы и были забыты! Пройдет еще тысяча веков, и потомки наши будут умирать и думать и будут также забыты в свою очередь.

"Человеческая жизнь - дыхание быка зимой, звезда, блуждающая по небу, легкая тень, исчезающая с закатом солнца!" - так выразился однажды зулус в разговоре со мной.

Нет, наш мир нехорош! Кто может не согласиться с этим, кроме тех, кто ослеплен собой?

Как может быть хорош мир, в котором первостепенное значение имеют деньги, где путеводной звездой является эгоизм и себялюбие?

Но теперь, когда моя жизнь кончена, я рад, что жил, что узнал нежное дыхание женской любви и верную дружбу, которая пережила любовь женщины, рад, что слышал звонкий смех детей, любовался на солнце, месяц и звезды, чувствовал соленое дыхание моря на своем лице и плавал по озаренной лучами месяца воде, охотясь за зверями. Но я не желал бы снова начать жизнь! Нет, нет!

Во мне все изменилось. Свет исчезает из глаз, и темнота приближается. Мне чудятся сквозь этот мрак знакомые лица дорогих умерших... Там мой Гарри и другие, и лучшая, совершеннейшая женщина, которая когда-либо жила на земле.

Зачем говорить о ней теперь? Зачем говорить о ней после долгого молчания, теперь, когда она так близка от меня; когда я иду туда, куда ушла она давным-давно.

Заходящее солнце горит пламенем на золотом куполе храма. Пальцы мои устали.

Всем, кто знал меня, или слышал обо мне, всем, кто захочет иногда вспомнить старого охотника, я протягиваю руку на прощанье и посылаю последнее прости!

В руки Всемогущего Бога, Творца жизни и смерти, предаю дух мой!

"Я все сказал!" Это было любимое выражение покойного зулуса.

ДРУГОЙ РУКОЙ

Минул год со дня смерти нашего незабвенного друга Аллана Кватермэна, когда он написал последнюю главу своих записок, под названием "Я все сказал!" По странной случайности у нас явилась возможность переслать эти записки в Англию. Правда, эта возможность не обольщала нас надеждами, но мы с Гудом решили попытать счастья. В продолжение последних 6 месяцев пограничные комитеты усердно принялись за работу на рубеже страны Цу-венди с намерением отыскать во что бы то ни стало или проложить удобный путь сообщений в страну. Результатом работ было открытие соединительного канала, который приобщал страну ко всему остальному миру. Я уверен, что по этому самому каналу туземный путешественник добрался сюда и до миссии мистера Мекензи, хотя прибытие его за три года до нас в эту страну и изгнание из нее держится жрецами в строгой тайне! Пока производились исследования страны, на континент отправили посла с депешей. Мы вручили ему рукопись, два письма от Гуда к его друзьям и письмо от меня к моему брату Георгу. Мне больно думать, что я никогда не увижу его, и я уведомлял его, как ближайшего моего наследника в Англии, что он может владеть всеми моими родовыми поместьями, так как я не думаю никогда вернуться на родину. Мы не могли бы покинуть страну Цу-венди, если бы даже желали! Этим послом был Альфонс, дай Бог ему счастья в его жизни! Он до смерти соскучился здесь!

- Да, да, здесь хорошо! - говорил он. - Но мне скучно, скучно! Он жаловался на отсутствие всяких кафе и театров и стонет о своей Анете. Но мне кажется, что весь секрет его отвращения к стране и тоски заключался в том, что народ ужасно смеялся над ним по поводу его поведения в битве, происходившей 18 месяцев тому назад, когда он спрятался под знаменем Зорайи, чтобы избежать сражения.

Каждый мальчишка бегал за ним по улицам и насмехался, оскорбляя его гордость и делая жизнь невыносимой. Во всяком случае, Альфонс решился перенести все ужасы длинного путешествия, опасности, труды, даже готов был рискнуть встретить французскую полицию, чем оставаться в этой "печальной стране".

Бедный Альфонс! Мы были очень огорчены разлукой с ним, но я искренне желаю ему благополучного прибытия на родину. Если он доберется благополучно и довезет с собой драгоценную рукопись, которую мы ему вручили вместе с солидной суммой золота, он будет там, у себя, богатым человеком и может жениться на своей Анете, если она жива и удостоит его согласием!

Теперь пользуюсь случаем, чтобы сказать несколько слов о дорогом умершем Кватермэне.

Он умер на рассвете следующего дня, дописав последние строки главы. Нилепта, Гуд и я были около него. Это была трогательная и прекрасная сцена. За час до наступления утра мы заметили, что он умирает, и наше горе было очень сильно. Гуд залился слезами, и эти слезы вызвали последнюю милую шутку из уст умирающего друга, потому что он мог шутить даже в последние минуты своей жизни. Гуд волновался, плакал, и стеклышко его постоянно выпадало со своего обычного места. Кватермэн заметил это.

- Наконец-то, - пробормотал он, пытаясь улыбнуться, - я увидел Гуда без стеклышка в глазу!

Потом он замолчал до утра и при первых лучах рассвета попросил поднять его, чтобы видеть восход солнца в последний раз.

- Через несколько минут, - сказал он, - я должен буду пройти через его золотые ворота!

Десять минут спустя он приподнялся и посмотрел на нас

- Я отправляюсь в долгое путешествие, более страшное, чем то, которое мы совершили все вместе. Вспоминайте иногда обо мне! - пробормотал Кватермэн. - Бог да благословит вас! Я буду ожидать вас там!

Он вздохнул, упал на подушки и умер!

Так ушел от нас навсегда прекраснейший человек! Нежный, постоянный, обладавший большим запасом юмора и поэтическими наклонностями. Он был неоценим, как человек дела и гражданин. Я не знал никого, кто был бы так компетентен в суждении о людях и их поступках.

- Всю мою жизнь я изучал человеческую натуру, - говорил часто Кватермэн, - и думаю, что знаю ее!

Действительно, он знал людей. У него было два недостатка: его чрезмерная скромность и склонность к ревности в отношении людей, на которых он сосредоточивал свою привязанность.

Читатели, вероятно, помнят, что он часто говорил о себе, как о боязливом, робком человеке; в сущности же, он обладал неустрашимой душой и никогда не терял головы. В сражении с войском Зорайи он получил серьезную рану, от которой и умер, но эта рана вовсе не была случайностью, как можно было подумать по его словам. Он был ранен, спасал жизнь Гуда, рискуя своей жизнью для другого человека. Гуд лежал на земле, и один из воинов Насты готов был убить его, но Кватермэн бросился защищать товарища и получил сильный удар в бок, хотя убил солдата.

Относительно его ревности я могу легко оправдаться. В своих записках он несколько раз упоминает о том, что Нилепта совершенно завладела мной, и оба мы стали относиться к нему холоднее. Нилепта и теперь имеет недостатки, как всякая другая женщина, она бывает временами слишком требовательна, но, в общем, наше мнимое охлаждение к нему - это плод его фантазии.

Он жалуется, что я не хотел придти повидать его, когда он был болен, но доктора решительно запретили мне это. Когда я прочитал эти слова в его записках, они больно кольнули меня, потому что я глубоко любил Кватермэна, уважал его, как отца, и никогда не допустил бы мысли, чтобы мой брак с Нилептой мог отодвинуть на задний план мою привязанность к старому другу. Теперь все это прошло. Эти маленькие слабости делают еще дороже для меня незабвенный образ усопшего друга!

Кватермэн умер. Гуд прочитал над ним похоронную службу, на которой присутствовали мы с Нилептой. Потом его останки, при торжественных криках народа, были преданы сожжению. Когда я шел в длинной и пышной процессии за телом моего друга, я думал про себя, что если бы Кватермэн видел всю эту церемонию, он был бы возмущен, потому что ненавидел тщеславие и роскошь.

Но я не мог ничего поделать с этим!

За несколько минут до заката солнца, на третью ночь после смерти, его принесли и положили на медный пол храма, перед алтарем. Когда последний луч заходящего солнца упал на его лицо и озарил бледное, благородное чело усопшего, зазвучали трубы, пол раздвинулся, и труп Кватермэна упал в огонь. Никогда мы не увидим его, если проживем еще сто лет. Он был даровитый человек, настоящий джентльмен, вернейший друг, искуснейший спортсмен и лучший стрелок во всей Африке!

Так закончилась замечательная, полная приключений, жизнь охотника Аллана Кватермэна.

Время шло. Наша жизнь шла хорошо. Гуд занялся устройством флота на озере Милозиса и на других окрестных озерах, и с помощью его мы надеемся увеличить торговлю и производство страны и покорить беспокойные и воинственные племена, обитающие по берегам озер. Бедный Гуд! Он начал немного забывать трагическую смерть несчастной красавицыкоролевы Зорайи. Но это был тяжелый удар для него, потому что он серьезно привязался к ней! Надеюсь, что со временем он женится и выкинет совсем из головы свою несчастную любовь. Нилепта имеет ввиду двух молодых девушек, одна из них дочь Насты (он был вдовцом), красивая девушка, с царственным видом, но слишком похожая на своего отца и очень надменная. Что касается меня, я удовольствуюсь, сказав, что чувствую себя очень хорошо в моем курьезном положении короля-супруга, лучше даже, чем я мог ожидать! Но я нахожу, что ответственность очень тяжела. Все-таки я надеюсь сделать что-нибудь доброе и намереваюсь довести до конца два дела. Во-первых, объединить различные племена, составляющие народ Цу-венди, под одним центральным управлением и уничтожить власть жрецов. Первая реформа положит конец гражданским войнам, которые в течение целых столетий опустошали страну, вторая - устранит источник политической опасности и проложит путь новой, истинной религии. Я надеюсь увидеть крест Христов на золотом куполе храма. Если я не увижу этого, то увидят мои наследники!

Еще об одной вещи я позабочусь. Я считаю необходимым воспретить доступ иностранцам в страну Цу-венди, и не потому, что я негостеприимен, а по моему твердому убеждению, что священный долг обязывает меня поберечь великодушный и сердечный народ от нашествия варваров. Что станется с моим храбрым войском, если какие-нибудь пришельцы вздумают стрелять в нас из револьверов и ружей? Я не желаю вводить здесь порох, телеграфное сообщение, паровые машины, газеты, потому что твердо уверен, что все эти нововведения несут с собой всякие бедствия и несчастья. Я не хочу наводнять прекрасную страну толпами спекулянтов, туристов, политиков, учителей, которые принесут с собой суету и ненависть остального мира, отдать ее на растерзание жадным аферистам, которые похожи на крабов - этих чудовищ подземной реки, терзающих труп прекрасного лебедя. Я не желаю развить в стране жадность, пьянство, новые болезни и общую деморализацию, все эти первые признаки цивилизации у неиспорченного народа. Если Провидению угодно будет присоединить страну Цу-венди к остальному миру - это другое дело, но я не хочу брать на себя ответственность, и Гуд вполне одобряет мое решение! Прощайте!

Генри Куртис. Декабрь 15, 18...

Р.S. Я совершенно забыл сказать, что 9 месяцев тому назад Нилепта, которая, по-моему, еще больше похорошела, одарила меня сыном и наследником. Это - прелестный кудрявый мальчик, настоящий голубоглазый англичанин, и хотя он должен наследовать трон Цу-венди, я надеюсь сделать из него прежде всего настоящего джентльмена и честного человека, что, по моему мнению, выше и дороже, чем наследовать королевский престол, и составляет величайшее счастье, какое человек может обрести на земле.

Г.К.

Примечание Георга Куртиса, эсквайра.

Мы считали умершим моего родного брата Генри Куртиса, как вдруг я получил рукопись, адресованную мне рукой моего брата. На конверте была почтовая марка Адена, и рукопись благополучно дошла до меня 20 декабря текущего года, через два года после ее посылки из Центральной Африки. Удивительную историю прочитал я в этих записках! Конечно, мне приятно было узнать, что Генри и Гуд благоденствуют на чужбине, но для меня и для своих друзей - они давно умерли, потому что мы потеряли всякую надежду увидеть их.

Они порвали всякую связь со старой Англией, со своим домом, с родными, и, может быть, по-своему, правы и поступают мудро.

Но я никак не могу понять, каким образом они переслали рукопись! Предполагаю, что маленький француз, Альфонс, благополучно совершил свое путешествие.

Я наводил справки о нем в Марселе и в других местах, стараясь открыть его местопребывание, но безуспешно. Быть может, он умер, и пакет был послан мне кем-нибудь другим, или, может быть, он благополучно обвенчался со своей Анетой и, боясь полиции, предпочитает жить инкогнито. Я не знаю этого. Я долго надеялся разыскать его, но должен сознаться, что моя надежда слабеет с каждым днем. Большим препятствием является то, что в своих записках г. Кватермэн нигде не упоминает его прозвища. Он говорит об "Альфонсе", а в мире так много Альфонсов! Письма Гуда, которые мой брат Генри, по его словам, послал вместе с рукописью, не дошли по назначению. Я предполагаю, что они потеряны или уничтожены!

Георг Куртис.

Генри Райдер Хаггард - Аллан Кватермэн (Allan Quatermain). 3 часть., читать текст

См. также Генри Райдер Хаггард (Henry Rider Haggard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :