Гюстав Эмар
«Флибустьеры (Les Flibustiers de la Sonora). 5 часть.»

"Флибустьеры (Les Flibustiers de la Sonora). 5 часть."

Но тот смотрел, словно мраморное изваяние. Лицо незнакомца оставалось неподвижным.

- Ну, сеньор, - начал граф де Лорайль, обращаясь к своему гостю, как только дверь закрылась, - теперь мы одни, жду исполнения вашего обещания.

- Готов удовлетворить ваше желание.

- Как вас зовут? Кто вы такой?

- Извольте, сеньор, - отвечал по-прежнему с язвительной насмешкой незнакомец, - если мы будем так говорить, то это займет очень много времени, и притом вы ничего или очень мало узнаете.

Граф подавил нетерпеливое движение.

- Ну, так говорите, как и что хотите, - и он махнул рукой.

- Отлично! Таким образом мы очень скоро поймем друг друга.

- Я слушаю.

- Так вот, сеньор. Вы - иностранец, приехали сравнительно недавно и не знаете ни характера местных жителей, ни здешних нравов, ни обычаев. Вы сильны связями, приобретенными вами еще на родине, и думаете, поселившись среди нас, что все пойдет по вашему желанию. Вы считаете себя умнее нас и действуете соответственно этому.

- К делу, сеньор, к делу, - не сдержавшись, прервал его граф.

- Я уже перехожу к самому делу, сеньор. Итак, благодаря своим могущественным связям вы с первых же шагов оказались в совершенно исключительном положении. Вы основали великолепную колонию в самой плодородной части провинции, на границе пустыни, вы просили затем у правительства чин капитана с правом собрать отряд добровольцев из ваших же соотечественников, предназначенный для охоты за апачами, команчами и другими племенами. Оно и понятно, что из ваших соотечественников, ведь мы, мексиканцы, все такие трусы!..

- Сеньор, сеньор, должен поставить вам на вид, что все, что вы мне говорите, по меньшей мере, совершенно бесполезно, - с раздражением перебил его граф.

- Вовсе не так бесполезно, как вы полагаете, - отвечал совершенно спокойно его собеседник. - Не волнуйтесь, вступление кончено, я перехожу к главному, наиболее интересному для вас предмету. Должен только заметить, что если вы меня не знаете, то я, наоборот, знаю вас так, как вы даже и предположить не можете.

Граф едва сдерживал себя. Он нетерпеливо ударил рукой по столу и нервно закинул ногу за ногу.

- Я продолжаю, - заметив его волнение, сказал незнакомец. - Конечно, высаживаясь в Мексике, вы никоим образом, несмотря на все свое самомнение, не рассчитывали так скоро завоевать себе столь блестящее положение. Легкое счастье, однако, плохой советник. Того, что вчера казалось избытком, сегодня уже мало. Когда вы увидели, что всюду вас сопровождает успех, вы захотели сразу довершить дело и навсегда оградить себя от неожиданных превратностей счастья, которое сегодня рабски служит вам, а завтра может повернуться к вам спиной. Я не осуждаю вас. Вы поступаете, как расчетливый игрок. Я сам игрок в душе, но не расчетливый, к сожалению, хотя умею ценить это качество в других.

- О! Боже мой, - не выдержал наконец граф.

- Терпение, граф, терпение. И вот вы огляделись кругом и, естественно (в этом, конечно, не могло быть никакого сомнения, так и следовало ожидать от такого умного, знающего людей человека, как вы) взоры ваши обратились на дона Сильву де Торреса. Этот кабальеро совмещал в себе все качества, которых вы могли требовать от хорошего тестя, так как вы хотели завершить начатое вами выгодным браком. Э! Вы не обманете меня теперь, мой рассказ о вашей собственной особе начинает интересовать вас. Дон Сильва добр, доверчив, кроме того, он колоссально богат, даже и для такой страны, как та, в которой мы имеем счастье беседовать с вами, где вообще состояния огромны. К тому же донья Анита, его дочь и ваша невеста, прелестна. Словом, вы вошли в дом дона Сильвы, предложили свою руку его дочери, и предложение было принято. Свадьба должна была состояться еще в прошлом месяце. Удвойте теперь ваше внимание, кабальеро, так как я перехожу к наиболее интересной части моего рассказа.

- Продолжайте, сеньор. Вы видите, что я прилагаю все усилия, чтобы слушать вас с должным терпением.

- Вы будете вознаграждены за вашу любезность, кабальеро, не волнуйтесь, - сказал незнакомец с едва уловимым оттенком иронии.

- Страстно желаю, чтобы вы поскорее закончили, сеньор.

- И я тоже спешу. К сожалению для ваших планов, донья Анита не посоветовалась со своим отцом относительно выбора мужа. Уже давно она тайно любила одного молодого человека, которому однажды посчастливилось оказать ей важную услугу.

- Имя этого молодого человека вы, конечно, знаете?

- Разумеется, сеньор.

- Так сообщите его мне.

- Нет, не сообщу. Этот молодой человек тоже любил ее. Донья Анита и молодой человек виделись тайно от дона Сильвы и поклялись друг другу в вечной любви. Когда донья Анита по приказанию своего отца была вынуждена стать вашей невестой, она притворилась, что повинуется его приказу, так как не решилась открыто сопротивляться отцу, но она предупредила своего возлюбленного, и оба они нашли способ расстроить этот ненавистный брак.

Граф в продолжение последней части речи незнакомца поднялся и стал нервно ходить взад и вперед по зале. При последних словах он остановился перед гостем.

- Таким образом, - мрачно насупившись, проговорил он, - нападение в Ранчо...

- Было средством, к которому прибег молодой человек, чтобы избавиться от вас, сеньор, - невозмутимо докончил незнакомец.

- Следовательно, этот молодой человек - подлый разбойник! - заметил на это граф с глубочайшим презрением.

- Ошибаетесь, кабальеро. Он хотел только заставить вас отказаться от вашего намерения жениться на донье Аните. Доказательство в том, что жизнь ваша была в его руках, но он не воспользовался этим.

- В конце концов, - воскликнул граф, - разбойник он или нет, но скажите же мне, кто он! Надеюсь, вы окончили свой рассказ?

- Нет еще. После случая в Ранчо вы должны были продолжать свой путь на асиенду вместе с вашим будущим тестем и невестой. Но и там вас преследовала ненависть возлюбленного доньи Аниты, не давая вам ни минуты покоя. На вас напали апачи.

- Ну и что же?

- Ну, и... все говорить вам? Разве вы не понимаете, что этот молодой человек был в союзе с краснокожими?

- И донья Анита знала это?

- Я не могу утверждать этого, но весьма вероятно.

- О!

- Хорошо было устроено, не правда ли?

Граф до крови закусил губу, еле сдерживаясь.

- А знаете вы, кем похищена донья Анита?

- Знаю.

- Так, значит, не краснокожими?

- Нет.

- Этим молодым человеком?

- Да, этим молодым человеком.

- А ее отец, дон Сильва де Торрес, он также захвачен им?

- Да, но могу вас уверить, совершенно против своей воли.

- Где же в настоящее время дон Сильва?

- Спокойно живет в своем доме в Гуаймасе.

- А его дочь с ним?

- Нет.

- Так, значит, она с этим молодым человеком?

- Вы просто ясновидящий, дорогой граф.

- А знаете вы, где они сейчас находятся?

- Знаю.

Быстрее молнии граф ринулся на незнакомца, левой рукой схватил его за горло, а правой приставил пистолет к груди его.

- Ну, теперь, несчастный, - прохрипел он, - ты... ты скажешь мне, где они?

- А, вот вы в какую игру желаете играть со мной? Но вы меня не поняли, - нисколько не изменившись в лице, проговорил незнакомец. - Впрочем, я к вашим услугам, кабальеро.

С этими словами он распахнул плащ, и граф увидел перед собой дула двух направленных на него пистолетов, которые незнакомец держал в руках.

Движение это было таким быстрым, что граф не успел упредить его. Он опустил пистолет, заткнув его за пояс.

- Я с ума сошел, - пробормотал он, - простите меня, я не сдержался и вспылил.

- От всей души! - ответил незнакомец, кладя пистолеты на стол рядом с собой.

- Простите меня еще раз. Теперь я подумал и успокоился. Я вижу, что вы хотите быть мне полезным.

Незнакомец утвердительно кивнул головой.

- Есть еще одна вещь, которой я не могу найти объяснение, - продолжал граф.

- Какая? - спросил незнакомец.

- Для чего вы все это мне сообщаете?

- Все очень просто.

- Премного обяжете, если объясните мне это.

- С удовольствием, кабальеро. Ведь на вас напали в Ранчо двое незнакомцев?

- Да.

- Я тот самый, которого вы опрокинули.

- А-а! - с какой-то особенной интонацией в голосе протянул граф.

- Одним словом, меня зовут Кукарес, я -леперо, то есть человек, предпочитающий солнце тени, покой - труду удар кинжала, когда он хорошо оплачивается, - самоотречению, которое ничего не приносит. Ну, поняли меня?

- Вполне.

- Итак, мы можем сговориться?

- Думаю, можем.

- Гм! И я того же мнения. Вот это-то и привело меня сюда.

- Еще один вопрос.

- Говорите.

- Но ведь вы изменяете своим друзьям, предаете их?

- Я? Каких?

- Тех, которым вы до сих пор служили.

- Человек, подобный мне, кабальеро, не имеет друзей, у него есть только клиенты.

- Клиенты или друзья, но ведь вы все-таки совершаете измену?

- Мы с ними покончили счеты, ни они не должны мне, ни я им, мы расквитались. Вы видите, кабальеро, в каждом деле существуют две стороны, и каждую умный человек может обратить себе на пользу. Я извлек все, что я мог, из первой, теперь же я хочу попытать счастье на второй.

Граф слушал, как леперо развивал свою теорию двустороннего пользования обстоятельствами, с изумлением и омерзением. Цинизм, такой откровенный, ничем не прикрытый, против воли поражал его, но граф де Лорайль, несмотря ни на что, устоял. Наставления его парижского друга барона Спурцгейма пошли впрок.

- Мы скажем, что вы пришли оказать мне услугу.

Леперо улыбнулся.

- Думаю, мы сторгуемся, - ответил он. - Я говорю это сейчас, наедине, чтобы не бередить совести этих кабальерос, которые вышли отсюда, когда я входил, но с вами я буду откровенен.

- Что вы хотите сказать?

- То, что я пришел сюда, чтобы все это продать.

- Идет.

- Я не продам дешево.

- Ну что же!

- Я дорого возьму.

- Все равно, лишь бы стоило того.

- Ну и отлично! - радостно воскликнул леперо. - Вы именно тот человек, которого я хотел найти. Так можете, любезный граф, смело положиться на меня.

- Приходится, так как ничего другого не остается.

- Что делать? Все люди таковы: сегодня я - вам, завтра вы - мне. Ба-а! Несколько тысяч пиастров за такое дело нечего жалеть.

- Ну так, прежде всего, имя моего соперника?

- Это будет стоить вам пятьдесят унций. Ведь это не дорого?

- Вот они, - отвечал граф и положил на стол требуемую сумму.

Леперо, словно в бездонную пропасть, сбросил их со стола в свой огромный карман.

- Ваш соперник, кабальеро, зовется дон Марсиаль, он же Тигреро. Он страшно богат.

- Дон Сильва, кажется, произносил это имя.

- Возможно, но дон Сильва терпеть его не может, особенно после того, как дон Марсиаль спас его дочь.

- Действительно, я и это припоминаю, дон Сильва говорил об этом несколько раз. Теперь, каким образом дон Марсиаль похитил донью Аниту?

- Очень просто. Стоило ему только проникнуть в крепость, как она уже готова была следовать за ним куда угодно. Во время битвы с апачами он усадил донью Аниту в пирогу, в которую я раньше уже втащил ее отца, связанного, с заткнутым ртом. Затем мы поплыли. Всю ночь плыли мы по реке, чтобы скрыть всякие следы нашего бегства. На рассвете мы были уже в пятнадцати милях. Здесь мы уже не боялись, что нас откроют, и пристали к берегу. Индейцы мансос продали нам лошадей, дон Марсиаль поручил мне препроводить отца молодой девушки в Гуаймас, я исполнил это поручение. Дон Сильва не желал следовать за мной, но в конце концов мне у далось доставить его домой. Я оставил его там и присоединился к дону Марсиалю, который поручил мне принести кое-какие вещи и ждал меня в условленном месте.

- Так, - проговорил граф, - но почему же вы разошлись с ним?

- Боже мой! Кабальеро, мы разошлись, как это бывает между лучшими друзьями, вследствие недоразумения.

- Отлично! Он вас прогнал?

- Почти что так, должен сознаться.

- Давно вы разошлись с ним?

Леперо прищурил правый глаз.

- Нет, - ответил он.

- Можете вы показать дорогу туда, где он в настоящее время находится?

- Когда угодно.

- Отлично. Далеко это отсюда?

- Нет, но простите, кабальеро, давайте все по порядку.

- А именно?

- Сколько вы мне дадите, чтобы узнать, где находятся дон Марсиаль и донья Анита?

- Двести унций.

- Идет.

- Вот они.

Граф подошел к железному ящику в углу залы, достал оттуда несколько пригоршней золота и передал его леперо.

- С вами приятно иметь дело, - проговорил Кукарес, присоединив новые золотые к прежде положенным. - Вот теперь вы сами, вероятно, согласитесь, что я был прав, говоря, что пришел оказать вам услугу.

- Это правда, и я вам очень благодарен. Так где же донья Анита и дон Марсиаль?

- Они в миссии Сан-Франциско. А теперь я прошу у вас позволения покинуть вас.

- Нет, я не дам пока этого позволения.

- Почему же?

- По двум причинам: во-первых, потому что, хотя я и питаю полное доверие к вам, я еще не убедился, что вы говорили мне правду.

- О! - проговорил леперо, и тоном, и жестом показывая, что в правдивости его слов не может быть ни малейшего сомнения.

- Это верно, это верно, я это хорошо знаю, но что вы хотите, я по природе очень недоверчив.

- Хорошо, я останусь. Но в чем заключается вторая причина?

- Вот в чем: теперь я, в свою очередь, хочу попросить вас об одной услуге.

- За плату?

- Ну, разумеется.

- К вашим услугам.

- Я вам дам сто унций, если вы проведете меня к моему сопернику.

- Caspita! - вскричал леперо.

- Еще сто унций, - повторил граф.

- Я понимаю. Сто унций - это прекрасная вещь! Но видите ли, кабальеро, я, во-первых, костеньо, житель берега, а, во-вторых, леперо. Жизнь в пустыне мне не подходит, она вредна для моего здоровья. Я дал себе слово бросить ее. Дорога отсюда в миссию Сан-Франциско трудная, надо идти по настоящей пустыне. Нет, это невозможно.

- Досадно, - холодно проговорил граф.

- Да.

- Так как я хотел предложить вам не сто, а двести унций.

- Ну? - насторожившись, переспросил его собеседник.

- Но так как вы отказываетесь - ведь вы отказываетесь, не правда ли? - то я, к моему сожалению, вынужден вас расстрелять.

- Неужели?! - с ужасом воскликнул леперо.

- Конечно, - продолжал граф невозмутимо. - Послушайте меня, любезнейший, вы очень ловкий человек, и если вы нашли в этом деле две стороны, то, кто вас знает, может быть, вы найдете и третью.

И прежде чем Кукарес успел что-либо сообразить, граф быстрым движением схватил пистолеты, которые лежали на столе.

Леперо побледнел.

- Позвольте, позвольте, кабальеро, - заговорил он неуверенным голосом. - Если уж вы так этого желаете, то я почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы не угодил вам. Я согласен на двести унций.

- Ну, вот так-то лучше! - тихо проговорил граф. - Я и сам был уверен, что мы в конечном счете поймем друг друга.

Он вынул из железной кассы золото. Стоя у кассы спиной к Кукаресу, граф не мог заметить той особенной улыбки, в которую сложились губы леперо. Если бы он увидел ее, то не стал бы в душе поздравлять себя с так легко доставшейся победой.

ГЛАВА XVIII. Несколько шагов назад

Рассказ леперо, верный по своей сути, был совершенно неверен и ложен по своей форме. Имел ли он намерение обмануть графа Лорайля, читатель узнает позже.

Ускользнув так чудесно из рук апачей под стенами асиенды, как это описано нами выше в одной из предыдущих глав, Кукарес нырнул и, насколько хватило у него сил, плыл под водой, направляясь к середине реки. Вынырнув на поверхность, чтобы перевести дух, он огляделся. Он был один.

Кукарес подавил в себе крик радости и, подумав с минуту, изо всех сил поплыл по направлению к тому месту, где его уже некоторое время должен был ждать дон Марсиаль, предупрежденный его сигналом.

Несколько взмахов - и он достиг мелкого места, покрытого высокой травой. Здесь ждало его неожиданное счастье: его пирога, плывя по течению, пристала сюда вместе с несколькими корягами и вырванными деревьями.

Кукарес встал на ноги, без труда выплеснул из пироги набравшуюся воду и вывел ее на глубокое место. Пирога эта отличалась, как и вообще индейские пироги в той местности, чрезвычайной легкостью, она была сделана из березовой коры, снимаемой размачиванием срубленного березового ствола в теплой воде.

Едва пирога коснулась берега, как к его уху кто-то нагнулся и прошептал:

- Ты запоздал.

Кукарес чуть было не подпрыгнул от неожиданности, но тотчас же узнал дона Марсиаля. В двух словах леперо объяснил, что с ним произошло.

- Все идет к лучшему, теперь ты тут, - ответил Тигреро. - Спрячься в этих кустах и ни под каким видом не трогайся, пока я не приду.

С этими словами Тигреро быстро удалился.

Кукарес повиновался с большой охотой, тем более что неподалеку слышался шум ожесточенной битвы, происходившей в это время между апачами и французами.

Дон Марсиаль, как призрак, проскользнул к группе флорибондов, где его ожидала, вся дрожа, донья Анита.

Он был уже готов раздвинуть последние ветви, отделявшие его от девушки, как вдруг остановился: она была не одна.

Он услышал ее голос, прерывавшийся от волнения и гнева. Она говорила, обращаясь к кому-то короткими, резкими фразами.

Но к кому были обращены ее слова? Кто был этот человек, обнаруживший ее в таком месте, где она считала себя в полной безопасности? Человек этот, по-видимому, хотел заставить ее следовать за собою.

Тигреро весь превратился в слух.

Но он не мог тут же удержаться от гневного угрожающего движения. Он узнал по голосу того, кто говорил с доньей Анитой. Это был ее отец.

Все было потеряно.

Асиендадо пытался заставить свою дочь вернуться назад, приводя самые убедительные доводы, указывая ей на все опасности, которым она подвергла свою честь и жизнь. Относительно того, что заставило ее покинуть дом графа Лорайля и явиться сюда, он, по-видимому, не имел ни малейшего сомнения.

Донья Анита отказывалась следовать за отцом, ссылаясь на то, что они могут встретиться с каким-нибудь отошедшим в сторону индейцем и таким образом подвергнуться уже совсем нежелательной опасности.

Дон Марсиаль ударил себя по лбу, на губах его появилась усмешка, в глазах засветился огонь, и он быстро удалился по направлению к берегу.

Битва тем временем продолжалась. Иногда казалось, что она приближается, в ушах раздавались вопли и проклятия раненых. По временам, как гром, раздавался пушечный выстрел, и ядро, свистя и шипя, проносилось над головами сражающихся, по большей части не принося никому вреда, возбуждая лишь ужас в тех, кому впервые приходилось видеть настоящую битву.

- Умоляю именем Бога, всеми святыми, моя дорогая дочь, - уже ласково, но тем не менее настойчиво продолжал дон Сильва, - идем, нельзя терять ни минуты, через несколько секунд, быть может, возвращение будет уже невозможным. Идем, умоляю тебя.

- Нет, отец мой, - отвечала она, отрицательно качая головой, - я решилась. Что бы ни произошло, повторяю вам, я не тронусь с места.

- Но ведь это безумие, - с горечью воскликнул асиендадо. - Значит, ты хочешь умереть?

- Ну так что же, - твердо отвечала она, - так или иначе, а мне один конец. Бог свидетель - я готова умереть, лишь бы не выходить замуж за того человека, которого вы мне выбрали в мужья!

- Дочь моя, умоляю тебя всеми святыми!

- Ну, что за важность, не все ли равно, отец, тут ли меня захватят дикари, или не сегодня-завтра вы сами своими руками отдадите меня во власть человека, которого я ненавижу.

- Не говори так, дочь моя, к тому же здесь крайне неудобно говорить о таких вещах. Идем скорее. Слышишь, крики все ближе, через минуту будет уже поздно.

- Так идите скорее, если вы считаете, что так лучше, а я останусь, что бы ни случилось, - отвечала она решительно.

- Поскольку ты упорствуешь, я буду вынужден заставить тебя повиноваться силой.

Девушка быстро обхватила левой рукой тонкий, прямой ствол росшей тут же мексиканской сосны и, бросив на отца взгляд, полный неукротимой воли, не проговорила, а скорее крикнула ему вызывающе:

- Попробуйте, если вы осмелитесь сделать это. Только я предупреждаю вас, что при первом же вашем шаге ко мне произойдет именно то, чего вы так стремитесь избежать: закричу так сильно, что индейцы непременно услышат прибегут сюда.

Дон Сильва остановился в нерешительности, ему хорошо был знаком характер дочери. Он был уверен, что она приведет свою угрозу в исполнение.

Прошло несколько минут. Дочь и отец стояли безмолвно друг против друга, глядя друг на друга, но не произнося ни слова, не делая ни одного жеста.

Но тут неожиданно раздвинулись кусты, и появились два человека или скорее два демона. В мгновение ока они набросились на асиендадо и повалили его на землю. Прежде чем дон Сильва успел сообразить что-либо, он уже был связан, рот заткнут платком, руки скручены назад, ноги связаны, глаза завязаны шарфом, и он не мог видеть, что делается вокруг.

Донья Анита при неожиданном появлении этих людей испустила было крик ужаса, но тотчас же подавила его, узнав дона Марсиаля.

- Тише! - быстро прошептал Тигреро. - У меня не было иного средства помочь вам выйти из затруднительного положения. Идите, идите скорее за мной. Будьте уверены, что жизнь и здоровье вашего отца для меня священны.

Молодая девушка не отвечала.

По знаку дона Марсиаля Кукарес не без труда взвалил себе на плечи тучного дона Сильву и направился к берегу, где в чаще корнепусков они оставили пирогу.

- Куда мы идем? - дрожащим голосом спросила донья Анита.

- Туда, где мы будем вместе и счастливы, - ласковым голосом тихо ответил ей Тигреро, нежно обняв и осторожно посадив ее в неустойчивую пирогу.

Донья Анита не сопротивлялась, она обняла за шею своего возлюбленного, помогая ему сохранять равновесие в то время, как он бесстрашно перепрыгивал по скользким воздушным корням, хватаясь за перепутанные лианы и взглядами ободряя свою дорогую ношу.

Кукарес достиг пироги раньше, положил на дно дона Сильву, поднял весло и нетерпеливо ожидал Тигреро, так как шум становился все сильнее, хотя по участившимся выстрелам можно было судить, что победа переходит на сторону французов.

- Что же мы будем делать? - спросил Кукарес.

- Выгребай на середину реки и плыви вниз по течению.

- А лошади? - заметил леперо.

- Спасемся сначала сами, а потом будем думать о лошадях. Уже ясно, что победят белые. Как только битва кончится, граф де Лорайль бросится во все стороны разыскивать свою невесту и дона Сильву. Необходимо, чтобы не осталось следов, иначе все будет потеряно. Французы - черти, они нас непременно найдут.

- Но я полагаю... - робко заметил Кукарес.

- Греби живо, - перебил его Тигреро, нетерпеливо и сильно толкнув ногой пирогу по направлению к середине течения.

Они поплыли.

Сначала они плыли безмолвно, каждый про себя обдумывал, что произошло.

Дон Марсиаль взял на себя слишком много, поставив сразу, так сказать, на карту счастье любимой девушки вместе с безопасностью и спокойствием ее отца. Но раздумывать было некогда. Правда, он видел, что попал в очень затруднительное положение, выйти из которого было нелегко.

Донья Анита, опустив голову, рассеянным взглядом следила за струями воды, отстававшими от быстро спускавшейся вниз по течению пироги.

Кукарес изо всех сил работал веслом, раздумывая о трудностях и превратностях той жизни, которую ему пришлось вести в последнее время, с досадой вспоминая, как спокойно ему жилось в Гуаймасе, когда, положив голову в тень и протянув ноги под горячие лучи солнца, он сидел на соборной паперти, довольный своей скудной сиестой, освежаемый легким дуновением морского бриза и убаюкиваемый таинственным рокотом прибоя.

Что касается дона Сильвы, то он не раздумывал - он метался в бессильной ярости, которая грозила перейти в полное безумие, грыз платок, засунутый ему в рот, тяжело ворочался, стараясь освободить хотя бы одну руку, а по временам, совсем изнемогая, словно успокаивался.

Шум битвы понемногу смолкал и, наконец, вовсе затих.

Путники, обуреваемые каждый своими чувствами, продолжали плыть в полном молчании. Они не могли не поддаться влиянию торжественной тишины и покоя, которые царили в пустыне и которые неизбежно передаются возбужденному уму нервно настроенных людей. А в пустыне царило такое величественное спокойствие, что никакое перо человеческое не в состоянии его описать.

Звезды на небе между тем стали бледнеть, на востоке неясно обозначилась розовая полоса. Грузные аллигаторы начали выползать из грязи и гоняться за утренней добычей, сова прокричала прощальный привет ночи, где-то далеко с лаем пронеслись шакалы, дикие звери, переступая тяжелым, сонливым шагом, направились в свои тайные убежища. Наконец совсем рассвело. Донья Анита любовно склонила голову на плечо дона Марсиаля.

- Но куда же мы плывем? - спросила она его после долгого молчания мягким доверчивым голосом.

- Мы бежим, - коротко ответил он.

- Вот уже шесть часов, как мы все плывем по течению, да к тому же вы работаете в два весла. Неужели нас все еще могут догнать?

- Едва ли, но сейчас я боюсь не французов.

- А кого же?

Тигреро глазами показал ей на дона Сильву, который, вконец обессилев от волнения и досады, смирно лежал на дне пироги. Самой позой своей он молчаливо признавал, что побежден. Казалось, он погрузился в глубокий сон.

- Увы! - проговорила донья Анита. - Вы правы. Но дальше так продолжаться не может, это невыносимо.

- Если вы предоставите мне действовать по моему усмотрению, то, ручаюсь вам, и четверти часа не пройдет, как ваш отец будет благодарить меня.

- Разве вы не знаете, что я ни в чем не стану противоречить вам?

- Благодарю!

И дон Марсиаль обернулся к Кукаресу и шепотом сказал ему несколько слов.

- Эге! Это мысль, - отвечал, усмехаясь, леперо.

Через пять минут пирога пристала к берегу. Дон Марсиаль с Кукаресом осторожно подняли дона Сильву и перенесли его на берег. Тот не проснулся.

- Теперь, - обратился дон Марсиаль к молодой девушке, - вам остается только позволить привязать себя к этой акации, чтобы наша хитрость увенчалась полным успехом.

- Делайте со мной что хотите.

Тигреро взял ее своими сильными руками, перенес на землю и привязал поясом к стволу дерева.

- Теперь, - быстро проговорил он, - помните: вас и вашего отца похитили из асиенды апачи. Случайно мы встретили вас в таком положении, и ...

- Вы нас спасли, не правда ли? - докончила, весело смеясь, донья Анита.

- Совершенно верно! Только представьте, что вы еще не освободились от пережитого вами ужаса, плачьте, рыдайте погромче. Понимаете?

- Очень хорошо.

Далее сцена разыгрывалась по этому быстро составленному сценарию. Молодая девушка стала пронзительно кричать, а оба искателя приключений выстрелили из карабина и револьверов и бросились к асиендадо, которого поспешили освободить от связывающих его пут, возвратили ему свободу движений, сняли повязку с глаз и освободили рот от платка.

Дон Сильва приподнялся и огляделся вокруг. Первое, что он увидел, была его дочь, растерзанная, в полубесчувственном состоянии, привязанная к дереву и истерично рыдавшая. Двое мужчин поспешно старались освободить ее. Асиендадо возвел глаза к небу и мысленно поблагодарил Всемогущего за Его милости.

Донья Анита была немедленно освобождена. Она подбежала к отцу, бросилась ему в объятия, обхватила руками его шею и спрятала на его груди свое лицо, невольно покрасневшее от стыда за ту недостойную проделку, в которой она согласилась участвовать, чтобы обмануть старика.

- Бедное, дорогое дитя! - проговорил он со слезами на глазах. - Я за тебя, и только за тебя дрожал всю эту ночь, пока мы плыли по реке.

Донья Анита не нашлась, что ответить. Она почувствовала, что ласковые слова отца звучат для нее упреком.

Дон Марсиаль и Кукарес сочли этот момент благоприятным и приблизились, держа в руках свои еще дымящиеся карабины.

Увидев их, асиендадо сразу их узнал, тень набежала на его лицо. Неясное подозрение зародилось в его душе. Он окинул обоих проницательным взглядом, перевел взгляд на дочь и поднялся, нахмурившись, с дрожащими губами и не произнеся ни слова.

Тигреро смутился от этого молчания. Он совсем не ожидал подобного приема. Но после той услуги, которую, как считалось, он оказал асиендадо, он счел себя вправе первым обратиться к дону Сильве.

- Я счастлив, - начал он, запинаясь и подыскивая слова, - что встретил вас здесь. Я, благодарение Богу, получил возможность вызволить вас из рук краснокожих.

- Я вам благодарен, сеньор дон Марсиаль, - сухо ответил асиендадо, - при вашей храбрости этого и следовало ожидать. Вам предопределено спасти сначала дочь, а затем такую же услугу оказать и отцу. Судьба назначила вам, я вижу, быть освободителем всего моего семейства. Примите мою искреннейшую благодарность.

Эти слова были произнесены с такой иронией, что Тигреро почувствовал, будто его точно что-то ужалило, он не нашелся, что ответить, и только неловко поклонился, чтобы скрыть свое замешательство.

- Отец, - вкрадчиво вступила донья Анита, - дон Марсиаль рисковал из-за нас своей жизнью.

- Да я его и благодарю, - отвечал дон Сильва. - Должно быть, схватка была жаркая. Краснокожие что-то чересчур быстро удрали. Убитых не было?

Говоря это, асиендадо с притворным изумлением оглядывался вокруг себя.

Дон Марсиаль выпрямился и опять подошел к дону Сильве.

- Сеньор дон Сильва де Торрес, - начал он твердым голосом, - судьба вновь свела нас, можно сказать, с глазу на глаз, позвольте же мне воспользоваться случаем и заявить вам, что едва ли среди ваших друзей найдется человек, столь преданный вам, как я.

- Вы это и доказали, кабальеро.

- Оставим это! - перебил живо дон Марсиаль. - Теперь вы свободны и можете действовать как вам угодно. Так говорите, приказывайте, чего вы желаете от меня. Я готов сделать для вас все, лишь бы показать, как я счастлив, как ценю ваше расположение.

- Вот это я понимаю, кабальеро, и отвечу вам откровенно. Важные причины заставляют меня вернуться во французскую колонию Гетцали, в которой я находился в то время, когда индейцы так коварно похитили нас.

- Когда вам угодно будет отправиться?

- Сейчас же, если это возможно.

- Все возможно, кабальеро. Но я должен предупредить вас, что мы находимся почти в ста двадцати милях от Гетцали, отделяет нас от нее дикая пустыня, лошадей достать здесь очень трудно, а пешком мы не можем пройти это расстояние, несмотря на все наше желание.

- Особенно моя дочь, не правда ли? - заметил дон Сильва с ядовитой усмешкой.

- О! - отвечал, не смущаясь Тигреро. - Да, особенно сеньорита.

- Ну, так как же быть? Мне непременно нужно вернуться туда вместе с дочерью, - дон Сильва произнес последние слова с особым ударением, - и притом как можно скорее.

Тигреро говорил неправду, уверяя дона Сильву, что они находились в ста двадцати милях от колонии. До нее было едва семьдесят пять миль, но в такой стране, как Сонора, и пятнадцать миль являлись бы непреодолимым препятствием для того человека, который не привык к жизни в пустыне и не научился переносить ее лишения. Хотя дон Сильва и путешествовал обычно с полнейшим комфортом, какой только можно обеспечить в этих местах, но все же он знал, если не по опыту, то понаслышке, обо всех трудностях, которые встречаются на подобном пути, о препятствиях, возникающих на каждом шагу. Решение свое он принял, не беря в расчет всего вышесказанного.

Дон Сильва, как и большее число его соотечественников, был одарен страшным упрямством. Раз он решил что-нибудь, то чем больше препятствий вставало на пути к исполнению задуманного, тем больше разгоралось у него желание во что бы то ни стало довести дело до успешного конца.

- Слушайте, - обратился он к дону Марсиалю, - я буду откровенен с вами. Думаю, что не скажу вам новости, если сообщу, что готовится свадьба моей дочери с графом де Лорайлем. Свадьба эта состоится, клянусь вам, что бы там ни говорили и каких бы препятствий ни ставили нам разные лица. Теперь же я желаю испытать вашу преданность, о которой вы сейчас говорили.

- Говорите, сеньор.

- Вы пошлете своего товарища к графу де Лорайлю. Он успокоит его на наш счет и известит его о нашем скором прибытии.

- Хорошо.

- Вы распорядитесь?

- Немедленно.

- Благодарю. Теперь, что касается лично вас, то вы вольны покинуть нас или сопровождать, если вам будет угодно. Но, прежде всего, нам нужны лошади, оружие и особенно провожатые. Я нисколько не боюсь вновь попасть в руки краснокожих нехристей, хотя, быть может, нам и не удастся так легко отделаться от них, как сегодня.

- Оставайтесь здесь. Через два часа я вернусь с лошадьми, что же касается провожатых, то я постараюсь достать вам их, но ручаться за успех не могу. Если вы позволите, я провожу вас до самого графа. Надеюсь, что пока я буду иметь счастье находиться в вашем присутствии, мне удастся доказать вам, что вы ошибались относительно меня.

Эти слова были произнесены так задушевно, что тронули асиендадо.

- Что бы ни произошло, - ответил он, - я остаюсь вам благодарен. Вы окажете мне неоценимую услугу, за которую я вам вечно буду признателен.

Дон Сильва вырвал листок из своей записной книжки, написал на нем несколько слов карандашом, свернул его и вручил Тигреро.

- Уверены ли вы в этом человеке? - спросил он его.

- Как в самом себе, - отвечал уклончиво дон Марсиаль. - Будьте уверены, он проникнет к самому графу.

Асиендадо наклонил голову в знак своего полного удовлетворения. Тигреро приблизился к Кукаресу.

- Слушай, - громко проговорил он, обращаясь к нему, - требуется, чтобы ты в два дня передал это письмо начальнику гарнизона Гетцали... Понимаешь меня?

- Вполне! - подтвердил леперо.

- Отправляйся, и да хранит тебя Бог... Через четверть часа за тем холмом, - быстро прибавил он, понизив голос;

- Понимаю, - ответил тот, наклонив голову.

- Возьми эту пирогу, - продолжал Тигреро.

Если у асиендадо и шевельнулись какие-либо подозрения относительно намерений Тигреро, то они окончательно рассеялись, когда он увидел, что Кукарес прыгнул в пирогу, схватил весло и удалился, даже не обменявшись с Тигреро знаком, ни разу не обернувшись.

- Ну вот, первая часть ваших распоряжений исполнена, - начал Тигреро, возвратившись к дону Сильве. - Теперь перейдем ко второй. Возьмите мои пистолеты и мой кинжал, в случае тревоги вы сможете защищаться. Я оставлю вас здесь. Прошу вас, не отходите далеко. Часа через два, не позже, я вернусь.

- Так что, вы знаете, где найти лошадей?

- Разве вы забыли, что в пустыне я как у себя дома? - отвечал Тигреро с улыбкой. - Скоро вы увидите, что я не хвастаюсь. До свидания.

И он удалился твердыми шагами в направлении, противоположном тому, куда поплыл Кукарес.

Но как только он скрылся из глаз дона Сильвы за густой группой прибрежных деревьев, то сразу круто повернул, обошел стороной и очутился опять на берегу, немного выше того места, где оставил дона Сильву с дочерью.

Кукарес, ожидая его, сидел, небрежно прислонившись к стволу дерева, и курил папиросу.

- Ну, некогда болтать, надо делать дело, - начал, приблизившись к нему, Тигреро. - Время не ждет.

- Я слушаю.

- Видишь ты этот бриллиант? - и он показал ему на массивное кольцо, стягивающее его галстук и украшенное бриллиантом чистейшей воды.

- Он стоит тысяч шесть пиастров, - оценил его леперо взглядом знатока.

Дон Марсиаль протянул ему бриллиант:

- Дарю его тебе.

Леперо взял его и сжал в руке.

- Что надо делать?

- Прежде всего, возвратить мне записку.

- Вот она.

Дон Марсиаль взял ее и разорвал на мелкие кусочки.

- А теперь? - вновь спросил Кукарес.

- А теперь у меня для тебя есть другой такой же бриллиант. Ты меня понимаешь?

- Что ж, я его возьму.

- Но с одним условием.

- Я знаю, с каким, - ответил Кукарес, утвердительно кивая головой.

- Ты принимаешь это условие?

- Разумеется. Никогда уже он не будет становиться вам поперек дороги.

- Хорошо, но ты знаешь, что я требую доказательств.

- И вы получите их.

- Тогда до свидания.

Оба товарища расстались, очень довольные тем, что поняли друг друга с полуслова.

Мы уже видели, каким образом Кукарес исполнил поручение, возложенное на него доном Сильвой де Торресом.

После описанного краткого разговора с Кукаресом дон Марсиаль принялся разыскивать лошадей.

Часа через два он уже возвращался и не только вел с собой двух великолепных коней, но откуда-то достал и двух пеонов, или выдававших себя за таковых, которые должны были служить провожатыми.

Асиендадо вполне оценил великодушие дона Марсиаля и, хотя манеры и вид его телохранителей не внушали особого доверия, он тепло благодарил Тигреро за участие и за старания сделать путешествие по возможности менее тяжелым. Он с большим аппетитом позавтракал задней лопаткой лани, орошенной пульке - и то, и другое также достал откуда-то предусмотрительный дон Марсиаль. Когда завтрак кончился, небольшой отрад, довольно хорошо вооруженный, двинулся в путь по направлению к колонии Гетцали, куда дон Сильва при благоприятных обстоятельствах рассчитывал добраться за три дня.

ГЛАВА XIX. В прериях

Мексиканская граница, вплоть до отдаленных иезуитских миссий, тогда уже оставленных и разрушавшихся, представляла собой край громадных прерий по Рио-Хиле, известных в то время под именем Апачерии, или земель апачей. Они тянулись вплоть до мрачной пустыни дель-Норте.

Эту часть Америки природа одарила чудной растительностью, чрезвычайным плодородием и разнообразием флоры и фауны, что редко можно встретить в каком-либо другом месте на земле.

Гетцали, колония, основанная графом Лорайлем, представляла не что иное, как бывшую миссию достопочтенных отцов-иезуитов, некогда процветавшую, но затем упраздненную декретом, предписывающим изгнать орден достопочтенных отцов за пределы Мексики. Миссия постепенно пришла в запустение и была восстановлена графом.

Мы не будем приводить здесь доводы за или против ордена Иисуса, но мимоходом должны заметить, что в Америке он оказал громадные услуги делу распространения просвещения. Все основанные им на границе пустыни миссии процветали, индейцы тысячами приходили в них, слушали проповеди на родном им языке, имели случай видеть ближе преимущества оседлой жизни и земледелия и в большом числе переходили под отеческое покровительство миссии, увеличивая собою их паству. Были миссии, которые насчитывали до шестидесяти тысяч новообращенных. Когда вышел декрет об изгнании иезуитов и о передаче основанных ими миссий в руки других орденов, эти прозелиты (новообращенные) провожали их со слезами и скорбью, движимые только любовью к своим просветителям, протестуя против такой непонятной им меры, предлагая даже защищать их права от всякого посягательства с оружием в руках.

Наша несколько запоздалая защита отцов-иезуитов, которым мы хотели воздать должное после стольких лет, прошедших со дня их изгнания, основана на той памяти о них, которая и доселе жива в сердцах окрестных индейцев. Эти индейцы, некогда их неусыпными трудами приведенные в лоно христианской церкви, в настоящее время совсем забыли преподанные им зачатки цивилизации и вновь стали кочующими дикарями. Но и до сих пор в поздний час вокруг бивачных костров, среди разных тем для бесед и рассказов, преобладают предания о благочестивых, самоотверженных миссионерах.

Дон Сильва де Торрес хотел поскорее кратчайшим путем добраться до Гетцали. К сожалению, ему нужно было преодолеть значительное расстояние по такой местности, где не было ни одной тропинки. К тому же из-за полного незнания этой местности он был вынужден довериться дону Марсиалю, проводнику во всех отношениях прекрасному, предусмотрительность которого и глубокое знание пустыни не подлежали никакому сомнению, но к которому он, сам не зная почему, мог питать только крайне ограниченное доверие.

Тем не менее Тигреро, по крайней мере с виду, выражал полную преданность асиендадо, вел его по наиболее проторенным тропинкам, помогал ему избегать наиболее трудных переходов и самым заботливым образом оберегал безопасность своего отряда.

Каждый вечер они располагались биваком на вершине какого-нибудь пригорка, с которого просматривались все окрестности.

Вечером четвертого дня, после утомительнейшего перехода по чрезвычайно неровной местности, они достигли вершины холма, на котором дон Марсиаль предполагал остановиться.

Асиендадо согласился на это с тем большим удовольствием, что сам испытывал крайнюю усталость, так как не привык к подобного рода путешествиям. После скудного ужина, состоявшего из маисовых лепешек и жареных водяных курочек, обильно посыпанных перцем и облитых пульке, дон Сильва даже не подумал выкурить сигару, что он неизменно делал каждый вечер перед отходом ко сну, а прямо завернулся в свой сарапе, растянулся на земле ногами к огню и мгновенно заснул.

Дон Марсиаль и донья Анита сидели несколько минут молча, устремив глаза на асиендадо и с беспокойством следя за его сном. Наконец, когда Тигреро окончательно убедился, что дон Сильва действительно спит, он приблизился к молодой девушке и, наклонившись к ее уху, тихо проговорил:

- Простите меня, донья Анита, простите меня!

- Простить вас? За что? - удивленно спросила она.

- Боже мой, да ведь я вижу, что вы из-за меня переносите все эти лишения.

- О, эгоист! - ответила она, взглянув на него своими жгучими глазами. - Да разве я и не для себя переношу их?! Ведь я люблю вас!

- Благодарю, благодарю вас! - закричал он вне себя от радости. - Вы мне возвращаете бодрость, которая, я уже чувствовал, покидала меня! Но, Боже мой, как теперь выкрутиться из всего этого?

- Как выкрутиться? Я знаю, как, - живо отвечала она. - Надо только иметь терпение. Мой отец, поверьте мне, скоро изменит свое мнение относительно вас.

Тигреро печально улыбнулся.

- Но ведь не могу же я без конца водить вас по прерии.

- Это верно, - сказала Анита упавшим голосом. - Что же делать?

- Не знаю. Вот уже два дня мы ходим вокруг Гетцали. Отсюда до колонии всего лишь около двенадцати миль, но я никак не решусь войти в нее.

- Неужели! - пробормотала молодая девушка.

- Ах! - продолжал Тигреро, и в глазах его загорелся огонь. - И почему только человек этот - ваш отец, донья Анита?

- Не говорите так, дорогой мой! - воскликнула она и зажала ему рот своей маленькой ручкой. - Зачем отчаиваться? Бог добр, Он не оставит нас. Мы не знаем, что нас ожидает, возложим на Него надежды наши.

- Однако положение наше незавидное, - отвечал на это Тигреро, покачав головой. - Ходить вот так, бесцельно, наудачу далее невозможно. Хотя ваш отец совершенно не знает прерий, но в конце концов все же догадается, что я его обманываю, и тогда я безнадежно упаду в его глазах. С другой стороны, войти в колонию, это значит отдать вас в руки человека, которого вы ненавидите. Это возмутительно, и я не желаю способствовать этому. О! Я с удовольствием отдал бы десять лет жизни, чтобы знать, что мне делать.

В это время как будто само Небо услышало его слова и пожелало прийти ему на помощь. Произнося последние слова, Тигреро машинально огляделся по сторонам. Прерия лежала окутанная тьмою, но неподалеку от того места, где они расположились, он заметил светящуюся точку, которая два раза поднималась к небу из высокой травы, описывая каждый раз странные, причудливые линии в воздухе. В то же время его привычное ухо различило тихое ржание лошади.

- Странно, - проговорил он будто сам с собою, - что бы это значило? Не сигнал ли это? Но мы здесь одни, вчера весь день я не мог обнаружить ни малейшего следа. Что же это за свет показался и сейчас же исчез? И это ржание?..

- Что с вами, дорогой мой? - заботливо спросила его донья Анита. - Вы чем-то обеспокоены. Не угрожает ли нам какая-нибудь опасность? Говорите, вы знаете, я не из трусливых, а рядом с вами разве может что-то испугать меня? Не скрывайте ничего. Происходит что-то необыкновенное, не правда ли?

- Да, правда, - отвечал дон Марсиаль, - происходит что-то не совсем обыкновенное, но успокойтесь, опасности нет никакой.

- Но что же это такое? Я ничего не вижу.

- Смотрите! - проговорил дон Марсиаль, показывая рукой в направлении привлекшего его внимание места.

Девушка внимательно посмотрела в ту сторону и увидела то, что несколько раньше заметил дон Марсиаль. В траве засветился слабый свет и описал в воздухе замысловатую линию.

- Это сигнал, несомненно, - заметил Тигреро, - кто-то засел там.

- Разве вы кого-то ждете? - спросила она его.

- Никого, но только мне кажется, что этот знак относится ко мне.

- Не забывайте, что мы находимся в прерии и, по всей вероятности, окружены индейскими отрядами. Может быть, это они переговариваются между собой при помощи этого света, который мы видели уже два раза.

- Нет, донья Анита, вы ошибаетесь. В настоящее время вокруг нас не может быть ни одного индейского отряда. Мы одни, совершенно одни.

- Откуда вам это известно? Ведь вы ни на минуту не отходили от нас и не можете знать, что делается вокруг.

- Донья Анита, дорогая моя, - отвечал дон Марсиаль торжественным голосом. - Прерия есть великая книга Господня, на ней Бог запечатлел неизгладимые письмена, которые тот, кто привык к жизни в ней, может читать легко и свободно. Ветер, шумящий среди деревьев, ручей, катящийся по песку, птица, летящая в воздухе, лань или бизон, пасущийся в высокой траве, аллигатор, лениво валяющийся на брюхе в иле, - все это для меня знаки, которые никогда не обманут. Два дня, как мы не встречаем ни одного следа индейцев. Бизоны и другие животные, которые попадались нам, пасутся спокойно, не выказывая ни малейшей тревоги, птицы также не выражают никакого волнения, аллигаторы почти совершенно зарылись в ил. Все эти живые существа чуют приближение человека, и особенно индейца, на значительном расстоянии, и как только почувствуют его, убегают и скрываются со страшной быстротой - такой страх внушает им венец творения - человек. Повторяю вам, мы здесь одни, совершенно одни, сигнал может относиться только ко мне. Вот он повторяется опять, смотрите.

- Да, да, верно, я вижу.

- Надо узнать, что мне хотят сообщить! - воскликнул он громко и взялся за карабин.

- О! Дон Марсиаль, умоляю вас, будьте осторожны, будьте благоразумны. Подумайте обо мне, - прибавила она с беспокойством.

- Не волнуйтесь, донья Анита, я слишком опытный охотник, чтобы попасться на какую-нибудь грубую уловку. Я мигом.

И не слушая более молодой девушки, которая старалась мольбами и слезами удержать его, дон Марсиаль быстро поднялся и сбежал, чутко прислушиваясь ко всему окружающему, с холма.

Спустившись вниз, Тигреро остановился, чтобы осмотреться. Бивак был расположен на расстоянии двух полетов стрелы от берега Рио-Хилы, почти напротив большого острова, представляющего собой громадный обломок скалы, несколько напоминающий своими очертаниями человеческую фигуру, почему индейцы называли его Господином Человеческой Жизни.

Во время своих набегов на мексиканские территории индейцы никогда не забывали останавливаться на этом острове, чтобы принести жертву - обряд, состоящий в том, что в воду бросались с подходящими к случаю плясками такие предметы, как табак, волосы и птичьи перья.

Эта скала издали имеет чрезвычайно живописный вид. Здесь расположены две естественные пещеры, каждая около сорока шагов в ширину, стены их вверху сходятся в виде свода.

Что особенно возбудило любопытство Тигреро и заставило его убедиться в значении замеченного им сигнала, так это то обстоятельство, что сигнал посылался с описанного здесь острова. Этого он никак не мог объяснить себе, так как знал, что индейцы испытывают к этому месту религиозный страх, и ни один индейский воин, как бы храбр он ни был, не осмелится перебраться на него ночью. Это и подбивало его разгадать тайну.

Высокая жесткая трава буйно разрослась до самого берега реки. Скрываясь сначала в траве, затем в густой чаще корнепусков, лиан, плюща, Тигреро незаметно проскользнул к самому краю воды и так тихо зашел в нее, что самое чуткое ухо не могло бы слышать его движения.

Погрузившись в воду, он поплыл к острову, работая одной рукой, а другой держа над водой карабин. Скоро он достиг того места, где хотел выйти на берег.

Выбравшись на остров, он пополз между кустами, прислушиваясь к малейшему шуму и внимательно вглядываясь в густую тьму.

Он никого не увидел, ничего не услышал и направился к одной из пещер, перед входом в которую он заметил горевший костер. Около костра сидел человек, подперев рукой подбородок, и так спокойно курил, как будто он находился в пулькерии в Гуаймасе.

Дон Марсиаль с минуту вглядывался в этого человека, но затем, едва сдержав радостное восклицание, быстро, уже больше не скрываясь, подошел к нему.

В сидевшем у костра он узнал своего доверенного, леперо Кукареса.

Шаги приближавшегося Тигреро заставили того быстро обернуться.

- Э! Добро пожаловать, дон Марсиаль! - воскликнул он. - Вот уже целый час я бьюсь, подаю вам сигналы, какие только могу, а вы даже не замечаете их.

- Compadre, - весело отвечал дон Марсиаль, - если бы я знал, что это ты, то давно был бы тут, но я вовсе и не ожидал тебя...

- Вы правы. Мы находимся в местах, где никакая предосторожность не помешает.

- Ну, есть что-то новое? - обратился к нему с вопросом Тигреро, садясь перед огнем, чтобы обсушиться.

- Caspita! Есть ли что-то новое?! Да разве я был бы здесь, если бы не было ничего нового?

- Это правда. Ты хороший товарищ; благодарю, что ты пришел. Ты знаешь, что память у меня хорошая.

- Я знаю это.

- Ну, к делу. Что хочешь ты рассказать мне нового?

- Спрашивайте.

- Дурные или хорошие вести принес ты?

- Превосходные! Вы это сейчас увидите.

- Слава Богу, если это так. Возьми этот перстень. Я должен был бы отдать его тебе, когда мы закончим дело, но будь уверен, что при окончательном расчете я найду что-нибудь другое, что понравится тебе так же, как этот перстень.

Глаза леперо загорелись от жадности. Он схватил перстень и присоединил его к тем драгоценностям, которые получил от дона Марсиаля несколько дней тому назад.

- Благодарю, - проговорил он. - Какое счастье иметь с вами дело. Ничего не скажешь, вы не скряга!

- Ну, какие новости?

- Их мало, но они хорошие. Сеньор граф в отчаянии от исчезновения своей невесты, которую, он полагает, похитили апачи. Он покинул асиенду во главе своего отряда и теперь мечется по прерии во всех направлениях, гоняясь за Черным Медведем.

- Благодарение Богу! Это самая лучшая новость, которую ты только мог принести мне. А ты сам, что думаешь делать ты?

- Э! Разве между нами не было условлено, что граф...

- Конечно, - живо перебил его Тигреро. - Но для этого его, прежде всего, нужно встретить, а это в настоящее время, я думаю, нелегко.

- Напротив.

- Ну, как же?

- Сеньор дон Марсиаль, вы совершенно несправедливо принимаете меня, кажется, за неотесанного мужика!

- Нисколько, compadre, нисколько, но...

- Да нет, я вижу, что это так... Ну ладно, только вы ошибаетесь, кабальеро, я вот сейчас вам докажу, что ошибаетесь. В течение нескольких часов, которые я провел на асиенде, я обращался ко всем с вопросами, и так как я объявил, что у меня очень важное письмо к графу, то никто не скрывал от меня ничего. Оказывается, апачи не только ничего не взяли, но французы так здорово их поколотили (хотя, заметим, они все-таки продолжают чувствовать немалый страх перед краснокожими), что индейцы отступили в самую глубь прерий к пустыне дель-Норте, к своим селениям, и граф, конечно, будет преследовать их.

- Да, ты мне это уже говорил.

- Ну вот, только едва ли граф решится углубиться в саму пустыню.

- Ну конечно, - согласился Тигреро и почувствовал, как дрожь пробежала по его телу при воспоминании об ужасах, таящихся в глубине американской пустыни.

- Значит, он может остановиться только в одном месте.

- В Каса-Гранде! - живо воскликнул дон Марсиаль.

- Совершенно верно! Вот я и уверен, что встречу его там.

- Заклинаю тебя Святым Телом Иисуса Христа, отправляйся туда.

- Я отправлюсь туда сразу же после вашего отъезда.

Тигреро с изумлением посмотрел на него.

- Великий Боже! - воскликнул он через минуту. - Да ты действительно умнейший человек, Кукарес. Как я счастлив, что не ошибся на твой счет!

- Что же делать, - скромно отвечал на это Кукарес, ехидно прищуривая глаза, - мне так нравится иметь дело с вами, что я не в силах в чем-либо вам отказать.

И оба они принялись хохотать, довольные тем, что так хорошо поняли друг друга.

- Теперь, когда мы обо всем переговорили и обо всем условились, нам остается только разойтись каждому в свою сторону, - предложил дон Марсиаль.

- Как вы попали сюда?

- Вплавь, конечно. А ты?

- Верхом на лошади. Я бы предложил доставить вас на берег, но нам в разные стороны.

- Что ж, это правильно.

- Итак, вы рассчитываете переправиться сейчас?

- Да, хотелось бы, - отвечал дон Марсиаль с неопределенной усмешкой.

- О! Ну, так мы скоро увидимся.

- Надеюсь.

- Слушайте, дон Марсиаль, теперь платье ваше высохло, мне не хотелось бы, чтобы вы его снова замочили. Кажется, я видел где-то здесь пирогу - вы ведь знаете, что индейцы всюду прячут пироги.

Тигреро вошел в грот и нашел в глубине его тщательно запрятанную за камнями пирогу. Он взял ее и легко взвалил себе на спину.

- Вот еще что, - опять обратился он к Кукаресу. - Зачем ты назначил мне свидание на этом островке?

- Чтобы нам никто не помешал. Ведь вы не хотите, чтобы нас кто-нибудь подслушал?

- Нет, согласен с тобой. Итак, до свидания.

- До свидания.

Два приятеля, довольные друг другом, расстались. Один отправился в долгий и утомительный путь, а другой вернулся к своим спутникам.

Оба они, однако, ошибались, полагая, что их никто не слышал.

Едва они покинули островок, разойдясь в разные стороны, как густая чаща далий и флорибондов, закрывавшая вход в грот, раздвинулась, и из нее выглянула голова в уборе из орлиных перьев, с горящими, как уголья, глазами. Голова осторожно повернулась направо и налево. Затем, минуту спустя, сучья затрещали, раздвинулись еще больше, и вслед за головой появилось туловище апачского воина, расписанного и вооруженного по-боевому.

Апачским воином, так неожиданно появившимся, был Черный Медведь.

- О-о-а! - проговорил он с угрожающим жестом. - Бледнолицые собаки! Апачские воины пойдут по их следам.

Несколько минут он стоял, уставившись в небо, усеянное звездами, затем вошел в грот.

Дон Марсиаль в это время достиг своего бивака.

Донья Анита, обеспокоенная долгим отсутствием, ожидала его с живейшим нетерпением.

- Наконец-то, - воскликнула она, увидев его, и бросилась навстречу.

- Добрые вести, - отвечал он ей.

- О! Я так беспокоилась!

- Благодарю вас. Случилось то, что я и предвидел. Мы видели сигнал, поданный мне.

- Так что...

- Я встретил друга, который подсказал мне, каким образом выйти из нашего сложного положения.

- Как же?

- Не беспокойтесь ни о чем. Повторяю вам опять, предоставьте действовать мне.

Молодая девушка покорно склонила голову и, несмотря на снедавшее ее любопытство, удалилась, не говоря более ни слова, в хакаль, приготовленный специально для нее.

Дон Марсиаль после ее ухода не заснул, а сел у костра, скрестил на груди руки, прислонился к дереву спиной и так до самого рассвета и просидел неподвижно, погруженный в невеселые думы.

Когда настал день, Тигреро стряхнул с себя оцепенение ночи, поднялся и разбудил своих товарищей.

Десять минут спустя небольшой отряд дона Марсиаля тронулся в путь.

- Ого, дон Марсиаль, вы что-то сегодня раненько проснулись и нас подняли! - обратился к нему дон Сильва.

- А вы разве не заметили, что мы даже не позавтракали перед отправлением в путь, как делали каждое утро?

- Да, правда. Что это значит?

- А то, что завтракать мы будем в Гетцали, куда прибудем через два часа.

- Наконец-то! - воскликнул обрадованный асиендадо. - Вы мне доставили необыкновенное удовольствие этим известием.

- Неужели?

- Честное слово.

Донья Анита, услышав слова Тигреро, бросила на него взгляд, полный изумления и ужаса, но, увидев его спокойное выражение лица и веселую улыбку, успокоилась и сама, уверив себя, что скрытность Тигреро объясняется его желанием приготовить ей неожиданный приятный сюрприз.

Как и обещал дон Марсиаль, через два часа они действительно прибыли в Гетцали.

Как только часовые узнали их, немедленно был спущен подъемный мост, и они вступили внутрь крепости. Их приняли с такими почетом и предупредительностью, какие только могли быть им оказаны со стороны оставшихся в колонии.

Донья Анита не спускала с Тигреро глаз. Она то краснела, то бледнела и не могла понять абсолютного спокойствия дона Марсиаля.

Они сошли с лошадей в патио перед парадной дверью.

- Где же граф де Лорайль? - обратился асиендадо к встретившим его, удивленный тем, что его будущий зять не только не вышел приветствовать его у входа в крепость, но не появляется даже и тогда, когда они уже стоят на пороге его дома.

- Граф будет в отчаянии, когда узнает, что вы прибыли, а он даже не мог вас встретить, - отвечал мажордом, рассыпаясь в извинениях.

- Стало быть, его нет дома?

- Да, сеньор, он отсутствует.

- Но ведь он скоро вернется?

- Не думаю. Капитан отправился во главе своего отряда преследовать индейцев.

Известие это прозвучало для дона Сильвы, как удар грома.

Тигреро и донья Анита обменялись взглядами, в которых светилось счастье.

ГЛАВА ХХ. Выступление в поход

Великая пустыня дель-Норте представляет собой подобие африканской Сахары, но она больше и ужаснее Сахары.

В ней нет веселых оазисов, затененных красивыми деревьями и освежаемых бьющими из земли ключами. Это царство бесплодного песка.

Каса-Гранде Моктесумы, где стоял в описываемое время со своим отрядом добровольцев граф де Лорайль, находилась, да и теперь, вероятно, находится на самой границе прерии, милях в восьми откуда уже начинается собственно дель-Норте.

После разговора с Кукаресом граф позвал своих лейтенантов, и снова началось прерванное было веселье, и снова обильно полилось вино.

Далеко за полночь, почти к утру сотрапезники разошлись, чтобы освежить себя сном.

Кукарес не спал, он раздумывал весь остаток ночи. Теперь мы знаем истинную причину его прибытия к графу.

На восходе солнца трубачи проиграли зарю.

Солдаты поднялись с земли, на которой спали, и принялись за чистку лошадей и за приготовления к завтраку.

Лагерь сразу приобрел тот оживленный, шумный, веселый вид, который составляет, кажется, характерную особенность лагерей французских войск во время похода.

В большой зале Каса-Гранде происходил военный совет. Граф и его лейтенанты сидели на выбеленных солнцем бизоньих черепах. Шел оживленный спор.

- Через час, - говорил граф, - мы тронемся в путь. У нас двадцать мулов, нагруженных провизией, десять с водой, восемь с боеприпасами. Бояться нам, следовательно, нечего.

- Это верно лишь до некоторой степени, сеньор граф, - заметил капатас.

- До какой именно?

- У нас нет проводников.

- Зачем же нам проводники? - нетерпеливо перебил граф капатаса. - Мы пойдем по следам апачей, которые и будут нашими проводниками. Мне кажется, здесь все ясно.

Блаз Васкес покачал головой.

- Вы не знаете еще, должно быть, дель-Норте, граф, - отчетливо, с ударением на каждом слове продолжал Блаз.

- Это правда, меня в первый раз приводит сюда судьба. Вот я и познакомлюсь с вашей дель-Норте.

- Прошу у Господа, чтобы это было не в последний раз.

- Что вы хотите этим сказать? - иронически-надменно переспросил граф, чувствуя, однако, в душе, что им овладевает смущение.

- Сеньор граф, дель-Норте не пустыня, как называют иногда и прерию, где стоит ваша Гетцали. Это пучина движущихся песков. При малейшем дуновении ветра в этих безотрадных местах песок поднимается тучами и погребает под собой и коня, и всадника, не оставляя даже следа. Все исчезает навеки.

- Ого! - уже серьезно задумавшись, только и мог проговорить граф.

- Послушайте меня, сеньор граф, не рискуйте углубляться со своими храбрыми солдатами в эту неумолимую пустыню. Никто из вас не выберется оттуда.

- Однако апачи не храбрее нас, не лучше снабжены всем, чем мы, не правда ли?

- Да, правда.

- Ну так вот, они проходят через дель-Норте с севера на юг и с востока на запад, и это не раз в году и не десять, а всякий раз, как им придет в голову подобная фантазия.

- Но не забывайте, какой ценой достается им это, сеньор граф! Посчитайте, сколько трупов людей и животных оставляют они на пути, по которому проходят! А кроме того, не стоит равняться с этими нехристями. Пустыня - их дом, они знают ее самые сокровенные тайны.

- Итак, - нетерпеливо вновь перебил его граф, - по-вашему...

- По-моему, - заключил Блаз Васкес, - апачи, напав на вас два дня тому назад и отступив, готовят вам ловушку, они хотят завлечь вас по своим следам в пустыню дель-Норте в полной уверенности, что вы не только не настигнете их, но еще сами со своими людьми погибнете там.

- Однако согласитесь со мной, мой дорогой дон Блаз, - уже совсем иным тоном заговорил граф, - ведь странно, если между всеми вашими пеонами не найдется ни одного, который бы мог указать нам дорогу в этой пустыне. Ведь это же мексиканцы, pardieu!

- Совершенно верно. Но я уже несколько раз имел честь говорить вам, что все они костеньо и сами впервые зашли так далеко внутрь страны.

- Ну, так как же быть? Что делать? - в страшном колебании вопрошал граф.

- Возвратиться в колонию, - подал совет капатас, - другого средства я не вижу.

- А донья Анита? Что же, мы так и бросим ее, оставив безутешным старика?!

Блаз Васкес нахмурил брови, на лбу его появились складки. Он отвечал серьезным голосом с глубоким волнением:

- Граф, я рожден на земле семейства Торресов, никто более меня не предан душою и телом тем, чьи имена вы только что произнесли. Но что можно сделать перед невозможностью? Идти в пустыню в тех условиях, в которых мы сейчас находимся, значило бы искушать Бога. Не следует рассчитывать на чудо, а только чудом мы можем пройти через пустыню целыми и невредимыми.

Воцарилось тягостное молчание. Эти слова произвели на графа такое глубокое впечатление, что, несмотря на все усилия, он никак не мог от него отделаться. Леперо угадал, что происходит в душе его, и, подойдя, вкрадчиво произнес:

- Почему же вы не предупредили меня, сеньор граф, что вам нужен проводник?

- Зачем?

- Разве вы забыли, что я взялся проводить вас к донье Аните?

- А вы знаете дорогу?

- Да - настолько, насколько может знать ее человек, дважды прошедший по ней.

- Слава Богу! - воскликнул вне себя от радости граф. - Вопрос решен, мы выступаем, ничто больше нас не удерживает. Диего Леон, распорядитесь, чтобы дали сигнал к сбору в поход, а вы, дружище, будете нашим проводником. Впоследствии вы будете иметь случай убедиться в моей благодарности.

- О! Положитесь на меня, граф, - отвечал леперо со своей наглой, коварной усмешкой, - уверяю вас, что вы прибудете благополучно.

- Это нам только и нужно.

Блаз Васкес, сам не отдавая себе отчета (как все честные натуры в присутствии мерзавцев), чувствовал в душе необъяснимые недоверие и отвращение к леперо. Он ощутил это с того самого момента, когда Кукарес появился среди них прошлой ночью. Услышав, что между ним и графом установились какие-то близкие отношения, он сильно обеспокоился и некоторое время внимательно присматривался к леперо, затем отозвал графа в отдаленный угол залы. Граф последовал за ним. Капатас обратился к нему шепотом:

- Берегитесь, этот человек вас обманывает.

- Вы его знаете?

- Нет, но в том, что он мерзавец, я уверен.

- Почему?

- Что-то говорит мне это.

- А есть у вас доказательства?

- Никаких.

- Ну, так вы с ума сошли, дорогой дон Блаз! От страха вы совсем голову потеряли.

- Дай Бог, чтобы я ошибался!

- Слушайте, вас ничто не принуждает идти с нами. Оставайтесь здесь и ждите нас. Таким образом, что бы ни случилось, вы не подвергнетесь тем опасностям, которые, по-вашему, угрожают нам.

Капатас выпрямился с решительным, гордым видом.

- Довольно, дон Гаэтан, - холодно ответил он графу. - Предостерегая вас, я действовал, как велит мне моя совесть. Вы вольны принимать или не принимать в расчет мои слова. Вы свободны, а я лишь исполнил свой долг, как и должен был поступить. Вы желаете идти вперед? Я последую за вами и надеюсь, скоро мне удастся доказать вам, что если я благоразумен, то это не значит, что я трус. Когда надо, я храбр, какая бы опасность ни грозила мне.

- Благодарю вас, - с чувством отвечал тронутый этой речью граф, горячо пожав руку Блазу. - Я был уверен, что вы не покинете меня.

В этот момент снаружи послышался сильный шум, и лейтенант Диего Леон быстро вошел в залу.

- Что с вами, лейтенант? - холодно обратился к нему граф. - Почему у вас такой растерянный вид? Зачем вы пришли сюда?

- Капитан, - задыхающимся голосом проговорил лейтенант, - отряд взбунтовался.

- Как! Вы говорите, что взбунтовались мои солдаты? Все до единого?

- Да, капитан.

- Ах! - и граф в смущении стал нервно крутить свои усы. - А вы не знаете, чего они хотят, отчего взбунтовались?

- Они не хотят идти в пустыню дель-Норте.

- Любопытно посмотреть на все это, - проговорил граф, делая шаг по направлению к выходу.

- Стойте, капитан! - разом крикнули все офицеры, преграждая ему дорогу. - Люди ожесточились, они могут совершить ужасное преступление.

- Милостивые государи, прошу оставить меня в покое! - проговорил граф, стараясь сохранить спокойное выражение лица и жестом отстраняя своих подчиненных. - Они меня еще не знают. Я покажу этим бандитам, что в состоянии командовать ими.

И не говоря более ни слова, он твердым, спокойным шагом медленно вышел из залы.

Солдаты между тем потрясали оружием, яростно выкрикивая угрозы в адрес графа и его офицеров.

В это время дверь дома отворилась, и в ней появился граф.

Он был бледен, но спокоен. Надменным, презрительным взглядом он обвел бушевавшую вокруг него толпу.

- Капитан! Вот капитан! - закричали солдаты.

- Убить его! - подхватили другие.

- Смерть ему, смерть ему! - глухо и зловеще отозвались задние ряды.

Все бросились к графу с оружием в руках, произнося проклятия,

Граф не отступил, напротив, он сделал шаг вперед.

В зубах у него была сигара, которой он попыхивал так же беззаботно, как после изысканного завтрака в кафе д'Англе.

Ничто не действует на возбужденную толпу так сильно, как полнейшее, но в то же время естественное - не показное - хладнокровие.

Наступающие остановились.

Капитан и его солдаты стояли друг против друга, оценивая друг друга взглядами, как кровожадные тигры, готовые броситься и разорвать противника на куски.

Граф воспользовался так неожиданно наступившим моментом тишины, чтобы обратиться к солдатам с речью.

- Что вам угодно? - начал он спокойным голосом, невозмутимо вынимая изо рта сигару и следя взглядом за облачком выпущенного голубоватого дыма, уплывающего к небу.

При этом вопросе капитана оцепенение солдат исчезло, крики и вой возобновились с удвоенной силой. Бунтовщики как будто решили нарочно не поддаваться влиянию смело глядевшего на них капитана. Все заговорили сразу, обращались к нему со всех сторон, требуя, чтобы он выслушал их.

Граф, теснимый со всех сторон солдатами, забывшими всякую дисциплину и уверенными в своей безнаказанности в стране, где справедливый суд не существовал вовсе, устоял, однако, и сумел сохранить хладнокровие. Он дал всем этим людям с глазами, налитыми кровью, и с пеной на губах наораться вволю, а когда решил, что они немного подустали и не знают, что еще сказать, вновь начал таким же спокойным голосом, как и в первый раз:

- Друзья мои, так беседовать крайне неудобно, я не могу понять ничего из того, что вы говорите и чего требуете. Выберите кого-нибудь из своих рядов, пусть этот выборный передаст мне ваши пожелания. Если они справедливы, будьте уверены, я удовлетворю их. Успокойтесь же.

Произнеся эти слова, граф прислонился плечом к притолоке двери, из которой вышел, и принялся курить, не обращая внимания на происходящее вокруг, словно забыв обо всем.

Хладнокровие и твердость графа стали приносить свои плоды, многие из солдат склонены были перейти на его сторону. Правда, они пока еще не осмеливались открыто признать это перед своими товарищами, так как составляли ничтожное меньшинство, но горячо поддержали его предложение.

- Капитан прав, - говорили одни, - если ему все сразу будут трубить в уши тысячи глупостей, то как же он поймет, что, собственно, нам нужно.

- Нужно и его положение принять во внимание, - успокаивали своих более ретивых товарищей другие. - Ну как же он может сделать то, что нам надо, если мы ясно не объясним ему, в чем состоят наши требования.

Но и сами требования несколько изменились к этому моменту. Уже не было разговора о том, чтобы отнять власть у капитана. Все признавали его своим вожаком, надо было только сформулировать остальные пожелания.

После долгих перекуров, которым не было конца и в течение которых единодушие бунтовщиков не раз грозило нарушиться и привести к образованию нескольких враждующих групп, был выбран один солдат, уполномоченный говорить от имени всех.

Это был коренастый, невысокого роста человек, чрезвычайно крепкого сложения, с сухим худощавым лицом, освещенным двумя маленькими, злобно горящими глазками. Он представлял собой тип искателя приключений самого низкого пошиба, для которого смысл жизни заключался в грабеже и убийстве. По характеру он был отъявленным негодяем.

Этого человека в отряде звали Курциус, родом он был из парижского предместья Сен-Марсо. Он отведал и солдатчины, и службы в матросах, перепробовал все ремесла и занятия, но ему ни разу не приходила мысль стать честным человеком. С самого прибытия в колонию он отличался духом полнейшего неповиновения, жестокостью и особенно своим бахвальством. Он хвастался, что за ним восемь смертей, а на языке негодяев это означает, что он совершил восемь убийств. Своим товарищам он внушал неосознанный страх.

Когда его выбрали парламентером, он привычным движением заломил шапку набекрень, как будто собирался говорить с своим приятелем, и тихо шепнул окружающим:

- Смотрите, как я его сейчас отделаю.

Он выступил вперед и вразвалку подошел к капитану, следившему за ним с бесстрастным выражением лица. Внезапно как по команде воцарилась полнейшая тишина, слышно было, как бились у всех сердца, глаза горели беспокойством, каждый чувствовал, что близится решительная минута.

Подойдя к капитану, Курциус остановился, смерил его наглым взглядом и обратился к нему со словами:

- Ну, здравствуйте, любезный капитан. Дело вот в чем. Товар...

Но граф не дал Курциусу договорить. Он быстро вытащил из-за пояса пистолет, приставил к его лбу и, прежде чем тот что-либо успел сообразить, всадил ему пулю в голову.

Бандит упал на песок с раздробленным черепом.

Граф спокойно заткнул за пояс пистолет, поднял голову и холодно произнес:

- Может, еще кто-нибудь желает сделать замечание?

Все молчали, дикие звери стали кроткими ягнятами.

Никто не двинулся, все стояли, опустив головы, перед своим вождем. Они поняли его.

Граф презрительно улыбнулся.

- Уберите эту падаль, - проговорил он, брезгливо ткнув ногой труп, - мы на войне. Горе тому, кто откажется исполнять хотя бы малейшую статью нашего устава, я уложу того на месте, как собаку. Повесить этого негодяя за ноги, чтобы тело его клевали стервятники. Через десять минут труба протрубит выступление в поход, и плохо придется тому, кто не будет готов к этому времени.

Произнеся эту краткую, но внушительную речь, граф вошел в дом тем же твердым шагом, каким он из него вышел.

Возмущение было подавлено. Все почувствовали, что под шелковой аристократической перчаткой графа находятся ежовые рукавицы с железными иглами, которыми он умеет пользоваться. Они были укрощены навсегда и впредь без малейшего рассуждения исполняли приказ.

- Это верно, Курциус негодяй, - говорили между собой после этого солдаты, - его нечего жалеть, и капитан хорошо сделал, что прострелил ему башку. А капитан молодец, с ним ухо держи востро.

После этого все быстро принялись готовиться к походу.

Через десять минут, как и обещал, капитан появился. Весь отряд был уже на конях, выстроился в походном порядке и ждал сигнала к отправлению.

Капитан улыбнулся и велел протрубить сигнал.

- Гм! - бормотал между тем Кукарес. - Как жаль, что у дона Марсиаля такие чудные бриллианты. После того, что мне довелось увидеть, я не без удовольствия взял бы свое слово назад.

В это время весь отряд охотников во главе со своим капитаном выезжал из ворот Каса-Гранде по направлению к пустыне дель-Норте.

ГЛАВА XXI. Признание

Асиендадо и его дочь выехали из Гетцали под охраной дона Марсиаля и четырех пеонов, которых тот принял к себе на службу.

Небольшой отряд направился на запад, туда же, куда, преследуя апачей, ушел граф де Лорайль с отрядом охотников.

Дон Сильва хотел поскорее соединиться с графом еще и потому, что, как было ему известно, единственной целью экспедиции французов было освобождение его самого и его дочери из плена.

Путешествие протекало в тоскливом безмолвии. По мере того как они приближались к пустыне, пейзаж принимал мрачный вид, свойственный безлюдным местам и навевающий грустное, подавленное настроение.

Гюстав Эмар - Флибустьеры (Les Flibustiers de la Sonora). 5 часть., читать текст

См. также Гюстав Эмар (Gustave Aimard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :