Фенимор Купер
«Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 2 часть.»

"Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 2 часть."

- В таком случае направьтесь к замку и не выходите на берег, отвечал Гуттер. Уже неприятель разослал лазутчиков, чтобы отыскать челноки. и потому самое лучшее для вас - держаться дальше от берега. Продержитесь только неделю, а потом можете рассчитывать на помощь гарнизона из ближайшего форта.

Дальнейший разговор Гуттера прервав был ударом по его рту. Вслед за тем вся толпа направилась обратно к лесу, без всякой попытки Гуттера и Гурри к сопротивлению, и Зверобой остался один, на произвол собственного разума.

Прошло несколько минут мертвой тишины, после того как вся толпа исчезла во тьме ночи и леса. Зверобой нагнулся и притаив дыхание, прислушиваясь, не обнаружит ли какой нибудь звук присутствия людей; но он слушал напрасно; казалось, над всей окрестностью воцарилось невозмутимое спокойствие. Опустив весла в воду, молодой человек начал грести к средине озера, а потом переменил направление более на север, стараясь плыть по ветру. Проплыв в этом направлении около четверти мили, он заметил на поверхности воды, несколько вправо, темный предмет, узнал в нем только-что добытую лодку, поймал ее и прикрепил к своему челноку. Затем он растянулся на дне его и старался уснуть несколько часов, чтобы на другое утро с бодрыми силами приняться за исполнение своего долга и обязанностей. Скоро заснул он спокойно и крепко на своем твердом ложе.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Когда Зверобой, которого мы оставили спящим, снова открыл глаза, то уже порядочно рассвело. Он вскочил и осмотрелся с живостию, которая имела основанием необходимость составить себе верное понятие о своем положении. Его сон было глубок, непрерываем, и доставил ему ясность взгляда, твердую решимость и энергию, которые были весьма кстати при настоящих обстоятельствах.

Еще солнце не взошло, но свод неба покрылся уже чудной краской и весь воздух наполнялся радостным пением птиц, раздававшимся кругом из кустов. Эти звуки, впрочем, обыкновенно столь приятные для слуха, теперь навели на Зверобоя страх обнаружив ему прежде всего те опасности, которым он подвергался. Ветер был все-таки очень слаб, но в течение ночи несколько усилился, а перегнал челнок вдвое далее против того, как рассчитывал молодой человек. Теперь опасность заключалась именно в том, что он до того приблизился к подножию горы, круто подымавшейся здесь с восточного берега, что мог различать пение и щебетание птиц в таком близком и ужасавшем его расстоянии.

Но во всяком случае это не было еще худшее. Третий челнок принял то же направление и плыл к выдавшемуся пункту берега, к которому непременно должен был причалить, если человеческая рука или порыв ветра не удалят его от земли.

Кроме этого не показывалось ничего, что могло бы обратить внимание или возбудить заботу и беспокойство. Замок стоял невредим на прежнем месте, и пловучий дом прикреплен был к столбам совершенно так, как оставлен был ночью.

Зверобой, конечно, обратил все свое внимание на уплывавший вперед челнок; он в то время был совершенно близок к мысу, и несколько ударов весел убедили его, что он толкнется о берег прежде, чем успеет подплыть к нему. Именно в эту минуту, следовательно в весьма неблагоприятное время, ветер начал крепчать и погнал легкое судно с большею скоростию и верностью. Убежденный окончательно в невозможности воспрепятствовать челноку удариться о берег, Зверобой принял осторожное решение не изнурять своих сил в напрасном напряжении. Он осмотрел курок своего ружья; потом тихо и осторожно стал грести к мысу и нарочно описал небольшую дугу, чтобы при своем приближении иметь перед собою скрытого где либо врага только с одной стороны.

Между тем челнок, предоставленный самому себе, плыл своей дорогой, и в трех или четырех шагах от берега наткнулся на небольшую скалу, омываемую водою. В этот момент Зверобой пришел в одну линию с мысом и повернул нос своего собственного челнока с берегу. Первый же челнок несколько времени держался у скалы, потом немного поднялся, подмываемый волною, повертелся и пристал к берегу. Все это видел Зверобой, но это не усилило биения его пульса и не побудило руки его к торопливому действию. Если кто либо ожидал, спрятавшись, приближения свободного челнока, то, конечно, должен был видеть и его самого, а потому при приближении к берегу крайняя осторожность была необходима. Если же, напротив того, никто не подстерегал его, то всякая торопливость была излишня и бесполезна. Зверобой надеялся на последнее, так как мыс простирался почти наискось лагерю индейцев; го при всем том и первое было не только возможно, но и вероятно, так как индейцы без всякого сомнения выслали лазутчиков во все стороны, для розыска скрытых челноков.

Таким образом, чем ближе подъезжал Зверобой к берегу, тем тише греб он, и тем внимательнее делался глаз его, чтобы заметить скрытую где либо опасность. Это была весьма затруднительная минута для такого новичка, как он, и он даже лишен был того поощрения, чтоб его наблюдали и обсуживали его действия. Он был совершенно один, предоставленный собственным силам и разуму, не подкрепляемый ни дружеским взглядом, ни поощрительными словами. Не смотря на то даже старый и опытный воин не исполнил бы своего дела лучше, чем бесстрашный юноша. Одинаково далекий как от безумной отваги, так и от боязни, он выполнил свое наступление с действительною обдуманностию, не обращая внимания ни на какие обстоятельства, кроме тех, которые ближе всего касались достижения его цело. Находясь в ста шагах расстояния от берега, Зверобой поднялся в челноке, раза три или четыре сильно ударил веслами по воде, так что совершенно подогнал судно к земле, потом бросил весла в сторону и схватил ружье. Он только-что намеревался приподнять его, как вслед за раздавшимся выстрелом последовал свист пули, которая пролетела от него так близко, что он невольно отшатнулся. Затем он закачался, опрокинулся назад и упал во всю длину на дно челнока. Раздался радостный крик одного голоса, и один индеец выскочил из кустов на открытое место и побежал по мысу к челноку. Этого только желал и добивался Зверобой. Он внезапно вскочил и прицелился в своего беззащитного и безоружного врага; но рука его медлила спустить курок на человека, стоявшего против него в таком невыгодном положении. Это промедление спасло индейцу жизнь; он снова спрятался так же быстро, как и выскочил.

Между тем Зверобой совершенно приблизился к берегу, и челнок его причалил к мысу в ту самую минуту, когда индеец исчез в кустах. Так как движения его не были управляемы, то он остановился в нескольких шагах от другаго челнока и хотя враг должен был сперва вновь зарядить ружье, но Зверобою не оставалось времени обезпечить себе свою добычу и удалить ее от берега, рискуя подвергнуться второму выстрелу, быть может лучше прицеленному. При таких обстоятельствах он не медлил ни одной минуты и бросился в глубину леса, ища защиты в его ветвях, покрытых листьями.

Прямо впереди на мысу находилось открытое место, покрытое травою и песком; которого верхняя часть окаймлялась густою купою кустарников. Имея за спиной эту узкую полосу, можно было достигнуть беспрепятственно высокого густого свода леса. Сперва, на протяжении сотни шагов, почва была ровная, но далее круто подымалась в гору. Деревья были высоки, чрезвычайно толсты и, как обыкновенно в Америке, свободны от всяких отростков так, что походили на громадные столбы, поддерживавшие прекрасный, непроницаемый купол зеленых листьев. Хотя они стояли весьма часто друг возле друга, но глаз все-таки мог проникать на довольно далекое расстояние.

Зверобой знал, что если его противник не убежал, то занят заряжанием ружья. Это и было так на самом деле; только-что юноша стал за дерево, как увидал руку индейца, опускавшего пулю в дуло своего ружья. Остальную часть тела его Зверобой видеть не мог, так как он скрывался от его глаз стволом дерева.

Самое легкое теперь было бы выскочить и покончить дело быстрым нападением, на близкой дистанции; но все чувства Зверобоя противились такому шагу, хотя только-что жизнь его была в смертельной опасности именно от такого нападения. Ему казалось недостойным делом нападение на безоружного врага, так как он еще был мало знаком с лишенным всякого сострадания образом ведения войны индейцами. Цвет лица его сделался, правда, темнее, глаза его сверкали лютым желанием боя, рот был крепко и решительно втиснут и все мускулы напряжены в сильнейшей степени; но вместо того, чтобы идти вперед и выстрелить, он опустил свое ружье, как охотник, который прежде всего желает сперва рассмотреть цель свою в ближайшем расстоянии.

- Нет, нет, пробормотал он про себя, не зная сам, что говорит:- это, быть может, военное обыкновение краснокожих, но это противно христианским понятиям. Пусть он сперва зарядит, тогда мы сразимся, как мужчины. Челнок не может и не должен попасть в его руки; нет, нет; и я должен предоставить ему время зарядить ружье и потом пусть Бог примет сторону праваго.

Во все это время индеец был так занят собою и своими движениями, что даже не подозревал, как близко от него неприятель, и не знал даже, что он в лесу. Единственная его забота ограничивалась опасением, что челнок будет захвачен и уведен прежде, чем ему возможно будет воспрепятствовать этому. Инстинктивно стал он под защиту дерева, но находился в расстоянии лишь нескольких шагов от края кустарников, и в одну минуту мог быть вне леса и готовым к выстрелу. Разстояние между ним и врагом его составляло не более пятидесяти шагов, и деревья стояли так редко, что взору не представлялось никакого препятствия кроме стволов тех дерев, за которыми держались оба противника.

Зарядив ружье, дикарь осмотрелся и выступил вперед, неосторожно, если взять во внимание действительное положение неприятеля, но скрытно и осмотрительно, если иметь в виду то место, где он считал его стоявшим. Так как он стоял свободно и беззащитно, то Зверобой выступил из-за своего дерева и закричал ему:

- Эй, краснокожий! сюда, если вы меня видите. Я молод и неопытен в бою, но все-таки не так неосторожен, чтобы выступить на свободное и открытое место и дать застрелить себя при дневном свете, как сову. От вас зависит, должен ли быть между нами мир или война, потому что мои понятия - понятия белаго, и я не принадлежу к тем, которые считают за подвиг яростно умерщвлять в лесах смертных людей.

Индеец был немало поражен, открыв так внезапно опасность, которой подвергался. Он однако немного понимал по-английски, и потому хорошо понял, что хотел сказать его противник; притом же он был достаточно обучен и опытен, чтоб обнаружить какой-либо страх. Он опустил ружье свое, сделал знак гордой и сдержанной вежливости и совершенно повел себя с самосознанием и уверенностью человека, который не привык признавать кого бы то ни было стоящим выше себя. Но пока он играл эту роль с удивительным искусством, в нем все кипело, как в вулкане. Глаза его сверкали, а ноздри раздувались, как у дикого зверя, которому воспрепятствовали сделать смертоносный скачек.

- Два челнока, сказал он гортанным звуком своего племени, и поднял два пальца, чтобы устранить всякое недоразумение: - один для вас и один для меня!

- Нет, нет, Мингос. Так дело не пойдет, отвечал Зверобой. Вам не принадлежит ни один из этих челноков, и вы ни одного не получите, пока это в моей власти. Я знаю, что теперь война между моим и вашим народами, но не вижу, почему это должно служить основанием, чтоб смертные взаимно истреблялись, как дикие животные, встречающиеся в лесах. Поэтому, идите своей дорогой, а я пойду своей; свет достаточно обширен для нас обоих, и только если мы встретимся в открытом бою, пусть Всевышний решит судьбу и участь нас обоих.

- Хорошо! воскликнул индеец. Мой брат - миссионер - большой говорун!...

- Нисколько, возразил Зверобой.- До сих пор я только охотник, хотя весьма возможно, что еще до заключения мира поведу атаку на одного или двух из ваших; но это, согласно моим желаниям, должно произойти только в честном бою, а не вследствие спора о праве собственности на жалкий челнок.

- Хорошо! брат мой еще молод, но очень умен, слабый воин, но большой болтун, и может быть полезен в совете.

- Я этого не знаю и не говорю, краснокожий, отвечал Зверобой, несколько покраснев при дурно скрытой насмешке индейца: - я иду на встречу лесной жизни и надеюсь, что она будет мирная. Все молодые люди должны идти на поле сражения, когда представится случай, но из этого не следует, чтоб война была резнею. Я теперь приглашаю вас идти своей дорогой и надеюсь, что мы расстанемся друзьями.

- Хорошо! У моего брата два скальпа и под одним седые волосы. Язык молод, но ум стар.

С этими словами дикий заметно приблизился; он протянул руку и все существо его показывало уважение и дружбу. Зверобой ответил тем же, и оба сердечно пожали друг другу руки, причем каждый старался убедить другаго в своей откровенности и мирном настроении.

- Всякому свое, сказал индеец: - мой челнок будет моим, а ваш вашим. Пойдем посмотрим: если ваш - то возьмите, если мой - то у меня и останется.

- Это основательно, краснокожий; но вы сильно ошибаетесь, если принимаете челнок за ваш. Но видеть значит верить, и мы сойдем к берегу, где вы можете осмотреть своими глазами.

- Хорошо, отвечал дикарь, и оба рядом направились к берегу. В приемах их не было заметно никакого недоверия; индеец даже шел вперед, чтоб доказать своему спутнику, что не опасается показать ему спину. Когда они достигли открытого места, то он указал на челнок Зверобоя и сказал с ударением:

- Это не мой, это не челнок краснокожаго; я не хочу чужих челноков; а вот этот мой.

- Приятель, вы заблуждаетесь, и сильно. Этот челнок находился на сохранении у старого Гуттера и принадлежит ему по всем правам и законам, пока не явится настоящий владелец и не потребует его обратно. Постройка судна говорит за себя; ни один человек не видал, чтоб индейцы построили подобную лодку.

- Хорошо; мой брат не стар, но со старым умом. Его построил не индеец, это работа белаго.

- Ну, я рад, что вы так думаете, иначе между нами не обошлось бы без ссоры. Я сейчас выпровожу челнок из границ спора, чтобы скорее устранить все препятствия.

При этих словах Зверобой оперся ногой о конец легкой лодки и дал ей сильный толчек, который отогнал ее в озеро на расстоянии более ста футов. Там челнок должен был принять надлежащее направление и проплыл мимо мыса, не подвергаясь более опасности толкнуться о берег. Дикарь изумился такому решительному и внезапному образу действий, и Зверобой заметил, что он по временам бросал на его челнок, в котором находились весла, злобные, вызывающие и требовательные взгляды. Но перемева в чертах Мингоса продолжалась только одну минуту, потом он принял прежний дружеский вид, и он усмехнулся с выражением удовольствия.

- Хорошо! сказал он еще с большим ударением, чем прежде. Молодая голова, но очень старый ум! Понимает, как разрешвть спор. Прощайте; брат индеец пойдет в лагерь и скажет начальнику, что не нашел челноков.

Зверобой услыхал это с удовольствием, потому что ему очень хотелось скорее вернуться к беззащитным девушкам, и он охотно взял протянутую индейцем руку. Прощальные слова были дружественны, и пока краснокожий спокойно направился к лесу, держа ружье в руке, не оглядываясь даже ни разу недоверчиво или беспокойно, белый обратился к оставшемуся челноку, держа ружье также в мирном положении, но не спуская глаз с движений удалявшагося. Это недоверие, однако, казалось, ничем не оправдывалось, и как бы стыдясь, что поддался ему, молодой человек отвернулся и беззаботно направился к своей лодке. Здесь начал он отталкивать челнок от берега и вообще делать приготовления к отплытию; он занят был этим не более минуты, как вдруг случайно повернул лицо к берегу, и быстрый, верный глаз его с первого же взгляда указал ему опасность, которой подвергалась его жизнь. Черный, злобный глаз дикаря сверкал чрез небольшое отверстие в кустах, как кровожадный глаз тигра, готового к прыжку, и дуло его ружья, казалось, находилось уже на одной линии с его корпусом.

Теперь долголетняя опытность Зверобоя, как охотника, сказала ему прекрасную услугу; привычный к стрельбе в сидящую дичь, даже в том случае, когда приходилось угадывать вероятное положение ея, он воспользовался этим уменьем. Взвести курок и приложиться было делом одной минуты и одного движения; потом, целя почти наугад, он выстрелил в кусты, где, как он знал, спряталось человеческое существо, которому принадлежало увиденное им страшное лицо. Не было времени поднять ружье выше и прицелиться вернее. Его движения были так быстры, что оба противника выстрелили почти в одно время, и гул обоих выстрелов соединился в один, так что горы отдали только одно эхо. Зверобой опустил ружье и стоял с поднятой головой, как ель в тиши июньского утра, ожидая результата своего выстрела. Дикарь же издал страшный крик, выскочил из кустов, поднял свой томагаук и бросился огромными скачками чрез свободное место на своего неприятеля. Но Зверобой не горячился, а стоял спокойно, приложив разряженное ружье к плечу, тогда как рука его инстинктивно протягивалась за пороховницей и шомполом. Подойдя шагов на сорок к своему врагу, дикарь бросил в него опасный томагаук, но с столь неверным прицелом и столь нетвердою и слабою рукою, что молодой человек мог схватить топорик за рукоятку в то время, как он летел мимо. В ту самую минуту индеец зашатался и ринулся во всю длину на землю.

- Это я знал! это я знал! вскричал Зверобой, стараясь впустить пулю в дуло своего ружья.- Этим должно было кончиться, если я раз имел целию глаза этой твари. Человек целится и стреляет быстро, когда жизнь его в опасности, и потому я знал, что этим кончится. Я предупредил его только на сотую часть секунды, иначе постигшая его участь была бы моею. Пуля его просвистела близехонько мимо меня; но, пусть говорят, что хотят,- краснокожий отнюдь не так силен в порохе и свинце, как белый. Это не его дар. Даже Чингахгок ее смертоносный стрелок из ружья, хотя он в других отношениях очень доблестный предводитель.

Во время этого монолога он снова зарядил свое ружье, бросил томагаук в лодку, подошел к своей жертве и взглянул на нее, опираясь на ружье, с тяжелыми мыслями. Это был первый случай, что он видел человека, павшего в бою; это был первый человек, против которого рука его поднялась неприязненно. Новые, непонятные ощущения овладевали им, и горькое сожаление перемешивалось с его воинским торжеством.

Индеец был прострелен в живот, но еще был жив; он лежал неподвижно на спине, а глаза его стерегли каждое движение победителя. Вероятно, он ожидал смертельного удара, который должен был предшествовать потере им скальпа, или, быть может, предполагал даже, что эта операция будет предшествовать его смерти. Зверобой угадал его мысли и счел долгом утешить и успокоить дикаря относительно этой его заботы.

- Нет, краснокожий, кротко сказал он:- вам теперь нечего больше меня бояться. Я христианской породы и скальпировать не в моих правилах. Я только обезпечу себя насчет вашего ружья, а потом возвращусь, чтоб служить вам, чем могу, хотя и не могу долго оставаться здесь, так как выстрелы наши привлекут мне, вероятно, на шею несколько ваших.

После этих слов он удалился, чтоб отыскать выпавшее у дикого ружье; найдя его, он отнес его в челнок и положил рядом со своим, а потом вернулся, чтоб оказать индейцу обещанные услуги.

- Между нами нет более вражды, краснокожий, сказал он,- и вы можете успокоить свою душу относительно скальпа или другаго страдания. Мои понятия - понятия белаго, и я надеюсь, что мой образ действий убедит вас в том.

Взгляд и черты дикого выразили в одно время злобу и благодарность при таких словах Зверобоя, но этот, в своей невинной незлобности, понял только последвее, не заметив злобы.

- Воды, простонал индеец,- дайте воды бедному индейцу.

- Да, да, вы получите воды, хотя бы хотели выпить целое озеро. Я вас снесу вниз, чтобы вы могли вдоволь утолять жажду, так как я всегда слышал, что вода лучшее успокоение и утешение для раненых.

При этих словах Зверобой поднял индейца на руки и снес его к озеру; тут положил он его таким образом, чтоб ему удобно было утолить мучившую его жажду, a потом посадил его на камень, положил голову его себе на колени и старался, чем мог, облегчить его страдания.

- Было бы грешно, еслиб я сказал, что ваш час не пришел, кротко продолжал он: и потому я не скажу этого; вы уже исполнили меру ваших дней, и будьте счастливы в будущей жизни, если были справедливы и честны. Если же нет, то ожидайте противнаго.

- Хорошо, простонал индеец: молодая голова - зрелый ум.

- Если вам, как многим другим, может служить утешением уверенность, что те, кого мы обидели, нам прощают, то успокойтесь в том, что меня касается,- продолжал Зверобой: я прощаю вам покушения на мою жизнь, потому, во-первых, что я от них не пострадал, а во-вторых, что не могу питать злаго чувства к умирающему, будь он христианин или язычник.

- Хорошо; молодая голова и молодое же сердце. Старое сердце твердо, не дает никакого утешения. Как зовут брата моего?

- Зверобой теперь мое имя; но Делавары сказали, что после войны дадут мне другое, если я окажусь храбрым.

- Зверобой хорошее имя для начальника, бедное - для воина. Скоро будет лучшее; здесь нет страха! - дикий поднял руку и показал на грудь своего победителя. - Глаз верен, рука проворна; взгляд, цель и смерть в одно мгновение; скоро большой воин! Не Зверобой, а "Соколиный Глаз". Пожать руку!

Зверобой, или Соколиный Глаз, как он впервые был назван, схватил руку дикаря, который в таком положении испустил дух, и даже в это время вперил глаза в лицо незнакомца, который в столь новых и трудных обстоятельствах выказал столько решительности, ловкости твердости.

- Его душа отлетела, сказал Зверобой тихим, меланхолическим голосом. Мне жаль его, и никогда рука моя яф коснется его скальпа, пока я белый по цвету и понятиям. Пусть Гурри и Гуттер сожалеют о своем отсутствии, если хотят; я не могу следовать их примеру, и ни один грошь денег за скальп не пройдет чрез мои руки. Пусть покоится душа твоя с миром, воин! твое тело не будет обезображено мною после твоей смерти.

После этих тихо сказанных слов Зверобой встал, прислонил труп в сидячем положении к скале, и заботливо старался устроить так, что он не упал или не принял другаго, по мнению диких, неприличного положения. Затем с тяжелым сердцем посмотрел он на лютое лицо павшего и, по своему обыкновению, начал выражать словами свои мысли и чувствования.

- Я не жаждал твоей смерти, краснокожий, сказал он, - но ты оставил на выбор убить тебя или быть самому убитым. Ты, правда, действовал предательски, но это в твоих понятиях, и потому за это нет тебе моего осуждения. Мне следовало быть осторожнее и менее доверять тебе. Ну, это был мой первый бой с человеком и боюсь, что это не будет последний. С обитателями лесов, каковы медведи, волки, барсы и другие, я уже сражался довольно часто, но с краснокожими это только начало, и я бы мог рассказать о том и хвастаться моим подвигом пред целым племенем. Но я даже не знаю, как решиться поверить эту тайну Чингахгоку, так как с понятиями белаго совершенно несовмество хвастаться и прославлять самого себя. И зачем мне объявлять всем и каждому о моей заслуге? Я ничего больше не сделал, как умертвил человека в бою, хотя я, по чести и справедливости, могу утверждать, что это случилось в бою честном и открытом. Мой язык должен молчать об этом! А все-таки Чингахгоку я бы охотно хотел поставить в известность, что я не посрамил воспитания, данного мне Делаварами.

Монолог Зверобоя был насильственно прерван в эту минуту внезапным появлением второго индейца, который показался на берегу в расстоянии едва ста шагов от мыса. Этот воин, без сомнения, второй лазутчик, который мог быть привлечен на это место звуком выстрелов, так неосторожно вышел из леса, что Зверобой увидал его прежде, чем сам был замечен им. Это, впрочем, не заставило себя долго ждать, и дикий тотчас тотчас издал громкий крик, на который скоро отвечала дюжина голосов из разных пунктов леса. Теперь ужь нельзя было долее медлить; Зверобой вскочил в челнок и сильными и долгими ударами весел погнал его от берега. Когда он полагал, что поставил себя в безопасное положение достаточным расстоянием, то опять предоставил судно самому себе, и с любопытством осмотрел положение дел. Доверенное сперва игре волн, судно плыло около четверти мили вперед, но он опять приблизился к берегу ближе, чем хотел бы, в особенности теперь, когда звал, что дикие близко. Челнок же, оттолкнутый от берега, в последнее время находился, напротив того, только в несколько шагах от него, так как он, отчалив от берега, направился прямо к нему. Мертвый индеец лежал в глубоком спокойствии там, где был оставлен; воин, показавшийся было из леса, снова исчез и самые леса казались так тихи и пустынны, как будто только-что вышли из рук Творца вселенной.

Эта глубокая тишина продолжалась, впрочем, только одну минуту. Передовые неприятели внезапно выскочили из чащи на открытый мыс, увидали своего убитого товарища и наполнили воздух страшными криками отчаяния, за коими, впрочем, тотчас последовало восклицание радости, когда увидали, что победитель не овладел скальпом убитаго; без достижения этого трофея дикие считали всякую победу неполною.

Когда, наконец, индейцы увидали врага, то расстояние челнока от берега затрудняло всякую попытку отомстить за своего товарища, потому что дикарь, подобно барсу, редко аттакует своего врага иначе, как с достаточною уверенностию в успехе.

Зверобой, между тем, занимался тем, чтобы собрать челноки свои и канатом тянуть их за собою к заливу. Один был им скоро пойман, и он обратился за другим, который все время тихо, но прямо плыл вверх по озеру. Когда глаза его устремились на этот челнок, то ему пришло в голову, что он находится ближе от берега, чем должен был находиться, еслиб следовал только по течению и по ветру. Поэтому он удвоил свои усилия, чтоб овладеть им, прежде чем он еще приблизился бы к грозившим опасностью лесам. Когда он подплыл к нему на весьма близкое расстояние, то ему показалось, что ладья плывет к берегу совершенно против ветра. Два сильные удара весел открыли ему тайну, его зоркий глаз увидал, что голая рука индейца направляла челнок. Дикарь лежал на две, и действуя рукою вместо весла, гнал его тихо, но верно, к берегу. Зверобой сразу разгадал всю хитрость: Мингос доплыл до челнока, пока он был занят на берегу боем с неприятелем, овладел им и теперь старался описанным способом привести его к берегу.

В полной уверенности, что дикарь в челноке не мог иметь с собою оружия, Зверобой не задумался подъехать на своей лодке плотно к неприятелю и пристать к нему, даже не поднимая ружья. Как только лежавший на дне индеец услыхал шум подплывшего челнока, он тотчас вскочил на ноги и громким криком обнаружил, что он совершенно застигнут врасплох.

- Если вы, краснокожий, достаточно повеселились с этою ладьею, сказал Зверобой равнодушно и хладнокровно, то я даю вам дружеский совет немедленно прыгнуть обратно в воду. Я благороден и снисходителен, и не жажду вашей крови, но повторяю, прыгайте в озеро и немедленно, прежде чем дело дойдет до горячих слов.

Дикарь не понимал по-английски, но он понял взгляды и жесты Зверобоя, и притом так хорошо, что немедленно последовал его совету. Съежившись, как приготовляющийся к прыжку тигр, он издал громкий крик и в ту же минуту исчез под водою. Когда он снова вынырнул, то находился уже в нескольких шагах от челнока, но бросал по временам на Зверобоя взгляды, в которых ясно можно было прочесть страх и боязнь. Зверобой между тем ни одним движением не выказал враждебных намерений; совершенно хладнокровно прикрепил он челнок к двум другим и стал грести дальше от берега. Еще прежде чем индеец достиг земли и стряхнул с себя воду, неприятель его был уже вне ружейного выстрела, и быстро продолжал путь свой к замку.

- Хорошо, хорошо,- ворчал про себя Зверобой по своему обыкновению: - было бы несправедливо, еслиб я без всякой нужды умертвил бедного смертнаго. Жизнь сладка, и за скальп я ничего не дам, как и сам ничего не возьму. Правда, дикарь этот был Мингос, и я нимало не сомневаюсь, что он останется всю жизнь свою совершенным и настоящим бродягою, но при всем том я не вижу никакого основания, почему мне следовало забыть мой цвет и мои правила. Пусть себе бежит! Если нам суждено снова встретиться с ружьями в руках и глаз на глаз, тогда обнаружится, у кого сердце мужественнее и рука тверже. Соколиный глаз! это, в самом деле, не дурное имя для воина и звучит гораздо храбрее и мужественнее, чем Зверобой. Это было бы недурное прозвище для начала, так как оно честно и верно заслужено. Если бы я хоть Чингахгоку мог рассказать все дело! но не годится, чтоб белый хоть однажды хвастнул. Ну, во всяком случае все в руках Провидения и, полагаясь на него, буду надеяться, что мне воздастся по моим заслугам.

Обнаружив таким образом свою слабую сторону, Зверобой молча продолжал грести и плыл к замку так скоро, как только позволяли это привязанные челноки. Между тем, солнце не только что взошло, но уже стояло над восточными горами и обливало алмазным светом зеркальную поверхность воды. Вся окрестность блистала красотой, и кто только был не знаком с обыкновенною историею лесов, никогда не подозревал бы, что они незадолго пред тем были свидетелями дикого и варварского дела.

Когда, наконец, Зверобой приблизился к замку голова его так наполнена была серьезными мыслями, что оне изгнали из его памяти всю прелесть и красоту озера. Юдифь и Гетти стояли на платформе и в боязливой заботливости ожидали его прибытия. Он подъехал, прикрепил все челноки к пловучему дому и затем взошел наверх к сестрам.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

Обе девушки не сказали ни слова, когда Зверобой остановился перед ними, и на лице его видна была вся забота, которую питал он о судьбе своих товарищей.

- Где отец мой? спросила наконец Юдифь. С нам случилось несчастие и было бы глупо скрывать это от вас, отвечал Зверобой: - как он, так и Гурри, в руках Мингосов, и одному небу известно, чем это может кончиться! Между тем я привел челноки в верное место, и нам остается хотя то утешение, что бродяги не могут приблизиться к замку иначе, как на плотах, которые еще надо построить. Кроме того, с закатом солнца мы подкреплены будем Чингахгоком, если мне удастся принять его в один из челноков, и потом, я думаю, будем иметь возможность продержаться в замке, пока получим помощь из форта, о котором говорил старый Гуттер.

- Солдаты! вскричала Юдифь: - о, на них нечего рассчитывать, и притом я полагаю, что мы достаточно сильны, чтоб защищать наше укрепление. Но прежде всего расскажите вам, что именно случилось с отцом нашим и Гурри.

Зверобой исполнил это требование, и обе девушки с напряженным вниманием выслушали его рассказ. Затем был подан завтрак, и Зверобой доказал на деле, что все опасности и утренний бой не в состоянии были отнять у него аппетит.

- Нам только надо терпеливо дождаться вечера,- сказал он, когда девушки убрали блюда и тарелки со стола. - Если, как я надеюсь, Чингахгок явится к скале, как между нами условлено, и если нам удастся взять его там, вопреки диким, тогда будет предстоять нам некоторого рода война, пока Мингосы овладеют нами, замком или пловучим домом.

- Кто же этот Чингахгок? спросила Юдифь,- он и зачем идет сюда?

- Чингахгок? Ну, это по крови Могикан, живет y родных ему по племени Делаваров, как его собственный народ уже давно уничтожен, властию белых. Он происходит из семейства доблестных предводителей; отец его, Ункас, храбрейший воин и лучший, советник своего народа и даже старый Тамелунд любит и уважает Чингахгока. Когда раз началась война, то мы условились с ним сойтись у этой скалы, чтоб вместе пойти на первый бой с Мингосами. Кроме того, как я уже говорил, у Чингахгока есть другая цель идти именно в эту сторону, но выдать его тайну я не имею права.

- Во всяком случае, я надеюсь, сказала Юдифь, что он не будет иметь против вас никаких враждебных намерений и окажется другом.

- Я вам никогда не изменю, а Чингахгок друг мой, возразил Зверобой, несколько огорченный недоверием, выраженным в словах Юдифи.

- Нет, нет, я не имею к вам никакого недоверия, поспешно сказала Юдифь, чтоб заглушить произведенное на честного Зверобоя впечатление. - Я также не имею права проникать в тайну вашего друга и готова верить на-слово всему, что вы говорите. Если мы приобретем Чингахгока в товарищи, то вам, конечно, это послужит в пользу, и быть может, когда дикие увидят, что мы в состоянии защитить нашу крепость, то возвратят нам пленных в обмен на кожи и порох.

- Да, да, это не невозможно, Юдифь, отвечал Зверобой,- хотя и не очень разделял надежды девушки: - во всяком случае мы с Чингахгоком должны будем сделать попытку к освобождению вашего отца.

- И вы думаете, что действительно можно положиться на Делавара?

- Как на самого меня, быстро возразил Зи: робой.

- Да; но не помешает ли ему собственное дело его служить нам?

- Не думаю. Но я не вижу, что может повредить, если я вам сообщу его тайну; быть может, вы найдете средства пособить ему. Чингахгок жених дочери одного из предводителей его племени, которую зовут Ватава. Два месяца тому назад, она отправилась с матерью и отцом к западным рекам, для ловли лососей, и в течение нескольких недель не было о ней известия. Только дней десять назад дошла до нас весть, что Ватава похищена у своих и именно по вине некоего Бриатгорна, Делавара, который предательским образом выдал ее Мингосам, собственно потому, что не хотел оставить ее Чингахгоку, которого ненавидит за его доблести и мужество. Известие прибавляло, что она должна выйти замуж за Мингоса, но если мы найдем ее в этой стране, то, быть может, представится случай к её освобождению.

Это объяснение вполне успокоило Юдифь.

Когда день приблизился к исходу то Зверобой занялся приготовлениями к поездке за Чингахгоком; Юдифь при этом выказала большую деятельность и, казалось, была очень довольна пособить своему другу советом и делом. Гетти, между тем, была задумчива и молчалива и в продолжение нескольких часов не сказала ни слова.

Наконец, настал час, когда необходимо было пуститься в путь к условленному месту, и не медля все трое приступили к исполнению задуманного Зверобоем плана. Гетти взошла на пловучий дом, и связала вместе два челнока, села в третий и доплыла до отверстия в заборе, окружавшем здание. Она прибуксировала за собою оба связанные челнока и поместила их под домом на цепи, прикрепленной к строению изнутри. Означенный забор состоял из глубоко вколоченных в тину древесных стволов, и служил частию для хранения лодок, частию же имел назначением держать в некотором отдалении неприятеля, который вздумал бы приблизиться к челнокам. В этом доке лодки были хорошо скрыты от глаз, и даже, еслиб их увидали, то было бы трудной задачей увести их, так как проход мог быть плотно задвинут и заперт. Наконец, туда же спрятан был и третий челнок, и затем Зверобой занялся запиранием изнутри оков и дверей. Так как все было крепко и массивно, и маленькие деревья употреблялись вместо запоров, то потребовалось бы по-крайней мере часа два времени, чтоб вломиться в дом, еслиб даже аттакующие действовали разными орудиями, кроме топора, и еслиб никто не оказывал им сопротивления.

Когда наконец все было заперто внутри, то Зверобой показался у опускной двери, из которой и сошел в последний челнок. Затем она была задвинута массивным запором и заперта большим висячим замком, а потом челнок снова выдвинут вне забора. Наконец заперли ворота и ключ взяли с собою, так что дикие могли проникнуть в дом только по-одиночке и притом лишь с употреблением усилий.

Зверобой захватил с собою подзорную трубу, прежде всего внимательно осмотрел весь берег озера, куда только достигал его взор. Нигде не видно было живого существа и по-прежнему везде царство вала невозмутимая тишина. При всем том положение наших друзей было весьма опасно, так как движение врагов легко могли быть скрыты чаще леса, между тем как их собственные открыты были наблюдениям всякого бдительного глаза.

- Если дикие следят за нами, что весьма вероятно, то надо попробовать ввести их в заблуждение,сказал Зверобой.- Я надеюсь достигнуть этого направляя пловучий дом то в ту, то в другую сторону, так что они наконец утомятся и пpeкратят преследование.

На сколько от него зависело, молодой человек привел этот план в исполнение; так как легкий северный ветерок, то, подняв парус, Зверобой направил судно к западной стороне берега.

Пловучий дом плыл тихо и делал не трех или четырех миль в час; расстояние между замком и скалою было около двух часов плавания. Знакомый с аккуратностию индейцев, Зверобой точным образом рассчитал время, оставив себе более, чем нужно было для достижения условленного пункта, в тех видах, чтобы, смотря по надобности, ускорить или замедлить свое прибытие. Когда он поднял парус, то солнце обещало еще более двух часов дня, и чрез несколько минут он убедился, что движение судна вполне соответствует его рассчетам и ожиданиям.

- Разве нам следует достигнуть скалы в самый момент захождения солнца? спросила Юдифь: - разве несколько минут раньше или позже могут повредить вашим видам? Я боюсь, что опасно будет долго держаться так близко от берега.

- Конечно, Юдифь, отвечал Зверобой: - Скала отстоит от берега только на расстоянии ружейного выстрела, и не годится разъезжать так близко. Когда имеешь дело с индейцами, надо быть осторожным, ибо краснокожий хитер и коварен и ему ни в чем нельзя доверить. Я и не направляюсь прямо на скалу, а несколько восточнее, и дикие также погонятся в эту сторону и напрасно утомят свои ноги.

- Так вы, в самом деле, полагаете, что они следят за вами? Я думаю, они ушли в глубь леса, а дадут нам часа два покоя.

- Нет, это женские мечты. Индеец никогда не оставляет своей бдительности, когда он на военном поле, и много глаз в эту минуту направлены на нас. Мы должны стараться осмотрительно приблизиться к скале и оставить бродягам ложный след. Правда, что у них, как я слышал хорошее чутье, но разум белаго по крайней мере сравнится с их инстинктом.

Пловучий дом плыл все дальше. Минут за двадцать до заката солнца он находился почти совершенно под мысом, где Гуттер и Гурри взяты были в плен, и Зверобой немало затруднял разгадку своих намерений, направившись сперва в одну сторону озера, а потом в другую. Чтобы еще более затемнить дело, Зверобой держался западного берега так близко, как только было возможно, не упуская из виду необходимой осторожности. Тогда он, пригласив Юдифь и Гетти сойти в каюту. сам съежился до того, что весь корпус его был закрыт бортом судна, дал этому мгновенно противоположное направление и поплыл с возможной быстротою к истоку реки. Ветер благоприятствовал ему и так быстро погнал судно, что он мог надеяться на полный успех своего плана.

Еще в расстоянии двух или трех сот шагов от берега, Зверобой убрал парус и кинул якорь, как только убедился, что судно шло по прямому направлению к скале. Этим изменилось движение судна, так как под влиянием ветра оно повернуло к нему переднею частью. Как только это произошло, Зверобой спустил канат длиннее и предоставил пловучий дом плыть к скале так скоро, как только мог гнать его ветер. Так как судно сидело в воде не глубоко, то это скоро исполнилось, и Зверобой умерил движение его, когда увидал, что зад судна находился в расстоянии от скалы не более пятнадцати или осьмнадцати футов.

Он спешил исполнением всех этих движений, ибо хотя и не сомневался, что ввел своими действиями неприятеля в обман, но не мог знать, что не был им преследуем. Поэтому он не подъехал к берегу так близко, не приняв всех необходимых мер предосторожности для отступления в случае если бы это, против ожидания, оказалось необходимым. Он сам держал в руке канат, прикрепленный к якорю, а Юдифь поставлена была им у окошка, из которого могла обозревать весь берег, дабы тотчас сообщить о появлении врагов или друга.

Солнце уже скрылось за деревьями и не освещало более озера и землю своими лучами, когда Зверобой остановил судно. Но все-таки еще не хватало нескольких минут до настоящего заката, а молодой человек слишком хорошо звал точность своего друга, чтобы предположить бесполезную его торопливость. Весь вопрос заключался в том, мог ли он, окруженный врагами, пробиться сквозь их цепь. Обстоятельства последних суток были, конечно, не известны Чингахгоку, и он, как и Зверобой, был еще неопытен в военном деле. Но во всяком случае, он мог ожидать, что встретит шайку, в плену у которой находилась его невеста, но не знал ни количества ея, ни расположения своих врагов, и потому был в совершенном одиночестве предоставлен своему верному взгляду и неутомимой осмотрительности, если желал избегнуть окружавших его со всех сторон опасностей.

- Что, на скале никого не видать еще, Юдифь? спросил Зверобой, умерив ход пловучаго дома.- Не видать еще моего друга?

- Нет, Зверобой; нигде не видно следов человеческого существа. Но теперь...

- Что такое, Юдифь, что такое? поспешно спросил Зверобой, когда девушка, внезапно озадаченная вдруг смолкла.

- Там, на скале, человек; индейский воин в полном вооружении и раскрашенный сверху до низу.

- На каком месте у него соколиное перо? спросил Зверобой поспешно, отпустив канат, чтоб подъехать ближе к скале. - Плотно к волосам или над левым ухом?

- Над левым ухом; и он усмехается, шепчет слово "Могикан"?

- Ну, слава богу, это Большой Змей! наконец! с восторгом крикнул молодой человек, и оставил канат скользить между пальцами, пока услыхал на другом конце шум легкого прыжка.- Теперь он тотчас остановил спуск каната и снова стал тянуть его к себе, убедившись, что они достигли своей цели.

Вдруг дверь каюты поспешно, распахнулась, и воин, пройдя чрез маленькую комнатку, показался возле Зверобоя и издал индейский клик: "хуг". Вслед за тем Юдифь громко вскрикнула, и воздух содрогнулся от страшных криков около двадцати индейцев, которые соскочили с берега, пробравшись сквозь ветви деревьев, и, полные нетерпения, почти все бросились в воду.

- Зверобой, тяните, кричала Юдифь, запирая поспешно дверь, чтобы воспрепятствовать диким воспользоваться тем отверстием, чрез которое вошел Чингахгок.- Тяните; все озеро покрыто индейцами, которые вас преследуют.

Оба молодые человека - ибо Чингахгок тотчас поспешил к своему другу на помощь, не ожидали вторичного приглашения, но работали так усердно, что сейчас было видно, что и им опасность казалась не менее угрожающею. Главное затруднение заключалось в том, чтоб снова привести пловучий дом в, движение; еслиб это было достигнуто, то судно удалилось бы от берега довольно быстро, чтоб сделать безуспешным всякое преследование индейцев.

- Тяните, Зверобой, ради Бога, прошу вас, тяните,- снова вскричала Юдифь:- негодяи бросаются в воду, как свора собак, преследующих оленя.- Ага, судно двигается, и теперь вода делается глубже и достигает переднему до плеч; а все-таки они идут вперед и хотят захватить вас!

Легкий крик и вслед затем радостный смех девушки последовал за этими словами. Первый имел причиной сомнительную попытку преследователей, а второй - неудачу этой попытки. Судно правильно приведенное теперь в движение, поплыло на глубокой воде с такою скоростию, которая делала невозможным всякое нападение неприятелей. А так как каюта заслоняла молодым людям вид на то, что происходило сзади, то они должны были спросить девушек о положении преследования.

- Что теперь делается, Юдифь? спросил Зверобой. - Мингосы еще преследуют нас, или мы на время от них отделалнсь?

- Они исчезли. Последний из них сейчас скрылся в тени деревьев. Ваш друг около вас и мы все в безопасности.

Теперь молодые люди удвоили свои усилия, пока окончательно освободили судно от якоря; потом проплыв немного под парусом, вновь бросили якорь, и затем прекратили работу впервые после их свидания.

Приемы, с которыми оба друга приветствовали один другаго, были весьма оригинальны. Чингахгок, красивый, высокий и сильный индейский воин, сперва заботливо оглядел свое ружье, открыл полку, чтоб убедиться, что насыпанный на ней порох не подмок, потом бросил несколько взглядов изподлобья на оригинальное судно и на обеих девушек, но не выговорил ни слова и даже, не сделал своему другу никакого вопроса, чтобы не выказать бабьяго любопытства, недостойного мужчины.

- Юдифь и Гетти! обратился между тем Зверобой к обеим сестрам: - глядите, вот могиканский предводитель, о котором я вам говорил. Его зовут Чингахгок, что значит Большой Змей, и он мой единственный и лучший друг. Я тотчас угадал, что это он стоял на скале, так как ни один другой воин не носит соколиного пера над левым ухом.

Сказав эти слова, Зверобой от души засмеялся от внутреннего удовольствия, и это выражение ощущений было особенно замечательно тем, что не сопровождалось ни малейшим шумом. Хотя Чингахгок понимал английский язык и говорил даже на нем, но он не хотел однако, как большая часть индейцев, высказать свои мысли на этом диалекте. Он вежливо и с достоинством поклонился девушкам, и потом отошел в ожидании минуты, когда другу его заблагоразсудится сообщить ему о дальнейших своих намерениях. Зверобой понял это желание; они оба уселись на переднюю часть судна, и завели разговор за языке Делаваров.

Сперва Зверобой рассказал вкратце о приключившихся обстоятельствах, причем, однако, удержался от рассказа о своем бое с Мингосом и об одержанной победе. После того Делавар начал свой рассказ и говорил все время очень серьезно и с достоинством. Речь его была краткая и ясная, о снабжена различными украшениями, которые не имели прямого отношения к путешествию его из своей страны и прибытию в долину Сускеганны. Когда он достиг последней, и притом только в полумиле южнее истока, то скоро заметил след обнаруживший ему близость неприятелей, так как он был приготовлен на подобный случай, и цель его похода была поблизости к шайке Мингосов, то он принял открытие свое скорее за счастие, чем за неудачу, и немедля приступил к обыкновенным мерам предосторожности, чтоб извлечь из своего открытия пользу. Сперва он шел вдоль реки до её истока и точнее определил ее положение скалы, потом снова назад на след, в течение нескольких часов блуждал во все стороны вокруг своих врагов, частию, чтоб заявить невесте о своем присутствии, а частию чтобы завоевать скальп. Он держался по близости озера направлялся то к одному, то к другому пункту, откуда ему видно было все, что происходит на поверхности воды. Он увидал пловучий дом и наблюдал за ним с той минуты, когда близость его сделала это возможным, хотя, конечно, молодой человек и не подозревал, что судно это будет служить средством к соединению с друзьями. Неопределенность его движений и то обстоятельство, оно, без сомнения, управлялось белыми, навело однако на предположение истины, и он держался и наготове перебраться на борт при первом удобном случае. Когда солнце стало заходить, то он отправился на скалу и, выйдя из леса, имел удовольствие увидать пловучий дом совершенно в готовности принять его.

Хотя Чингахгок в течение нескольких часов внимательно наблюдал за своими врагами, тем не менее внезапное и горячее преследование их, после того, как он достиг судна, озадачило его не менее его друзей. Он мог объяснить себе это только тем обстоятельством, что они были многочисленнее, чем он прежде думал, и выставила часовых, о существовании которых он не подозревал. Правильный же лагерь их во всяком случае был не далеко от того места, где Гуттер и Гурри захвачены были в плен, и притом непременно по близости источника.

- Ну, Змей, спросил Зверобой, когда тот окончил свой краткий, но живой рассказ: - так как я знаю, что вы бродили кругом этих Мингосов, то, пожалуй можете сказать нам, что делается с пленниками?

- Чингахгок видел их; старик и молодой юноша, падающая ель и высокая сосна.

- Справедливо. Что они были связаны или подвергались какой либо пытке? Я спрашиваю для молодых девушек, которые жаждут узнать что нибудь об их отце.

- Мингосов так много, что им не нужно запирать в клетку свою добычу; одни бодрствуют, другие спят; одни смотрят, другие охотятся. Сегодня с белыми обращаются как с братьями, а завтра они могут лишиться своих скальпов.

- Ну, это согласно с природою краснокожих и к этому надо привыкнуть. Послушайте, девушки. Делавар рассказывает мне, что ни отец ваш, ни Гурри не страдают, и что они вообще так же здоровы, как и мы.

- Ну, этому я очень рада, отвечала Юдифь:- теперь, когда ваш друг между нами, я не сомневаюсь, что мы найдем средства освободить пленных. У нас есть большой шкап, который содержит много вещей, могущих служить приманкой для индейцев.

- Да отпустят ли индейцы отца, еслиб мы дадим им ваши лучшие вещи? кротко спросила Гетти.

- Ну, это возможно, если в дело вмешаются женщины. Скажите, Змей, иного их в лагере?

- Шесть, отвечал Чингахгок, кроме этой.

Под этой он разумел свою невесту и обозначил ее тем, что приложил руку к сердцу.

- Вы их видели? спросил Зверобой,- и также видели приятное личико Ватава?

- Нет, деревья были слишком густы и покрыты листьями; но я слышал их смех, он звучал в моих ушах как щелканье крапивника. А что, молодой белый охотник уже давно здесь?

- Только со вчерашнего полудня, да и то довольно было времени, чтобы многое сделать и пережить.

Взгляд, который индеец при этих словах бросил на своего друга, был так резок, что он, при увеличивавшейся темноте ночи казался насмешливым. Когда Зверобой заметил этот взгляд, то увидал, что два острые глаза сверкали, нам глаза барса или голодного волка. Он понял значение этого взгляда, и отвечал уклончиво, как, по его мнению, приличествовало образу мыслей человека с понятиями белых.

- Оно так, как вы подозреваете, Змей: да, нечто в этом роде. Я наткнулся на врага, и думаю, можно также сказать, что я с ним сразился.

Радостное восклицание торжества вырвалось у индейца, и, живо схватив своего друга за руку, спросил он: добыты ли также скальпы?

- Это против моих правил, спокойно отвечал Зверобой.- Мой скальп при мне, как вы видите, а это был единственный, который находился в опасности.

- Разве воин не пал? Зверобой получил свое прозвище не за то, что у него совиные глаза, и не за неопытность в стрельбе.

- В этом случае вы говорите благоразумно и близко к правде. Да, я могу сказать, что Мингос пал.

- Предводитель? спросил Чингахгок с неудержимой силой.

- Ну? это больше того, что я знаю и могу сказать. Он был хитер, предатель и злобен, и, быть может, приобрел себе много значения в своем племени чтобы возвыситься до начальника. Он сразился хорошо, хотя глаз его был не довольно быстр для человека, вышедшего из вашей школы, Делавары.

- Так мой брат и друг сразил врага?

- Мне это было не нужно, потому что он умер на моих руках; впрочем, я могу прямо высказать правду: он сражался, как краснокожий, а не как белый. Бог даровал мне победу, я же не мог наругаться над Провидением, захватив его скальп и забыв чрез то мою природу и происхождение. Я сотворен белым и таким хочу быть и умереть.

- Хорошо; Зверобой бледнолицый и руки у него белые. Делавар отыщет скальп, повесит его на кол и пропоет воинскую песнь в честь Звербоя, когда мы вернемся домой. Честь принадлежит племени и не может быть потеряна.

- Это легче сказать, чем сделать. Труп Мингоса в руках его друзей и, без сомнения, запрятан в трущобу, откуда Делавар, при всей хитрости своей, едва ли добудет скальп.

Затем молодой человек в немногих, но ясных словах рассказал другу своему утреннее приключение, не скрывая ни одного обстоятельства, но не забывая ни на минуту приличия, и тщательно старался избегать индейского хвастовства. Но Чингахгок неоднократно выражал радость свою по случаю приобретенной другом его славы; потом оба поднялись и снова обратились к работе, так как теперь благоразумие советовало держаться с пловучим домом подальше от берега.

Уже совсем стемнело, небо было облачно и звезды скрылись; северный ветер прекратился и летний ветерок дул с юга. Так как это благоприятствовало видам Зверобоя, то он поднял якорь, и судно немедленно стало заметно подвигаться к средине озера. Парус был поднят, и как чрез это грести не представлялось нужным, то Чингахгок, Юдифь и Зверобой уселись на корме судна, где первый управлял рулем. Здесь они условились о будущих действиях и мерах, которые можно было употребить, чтоб достигнуть освобождения пленных.

Таким образом прошло полчаса, в течение которого судно тихо плыло по воде и темнота делалась все сильнее и гуще. Вдруг разговор был внезапно прерван Юдифью, которая вскочила и спросила:

- Вы ничего не слышите, Зверобой? как будто вблизи шумит вода.

- Да, да, точно шум весла, опускаемого с особенною осторожностью.

В этот момент Делавар нагнулся вперед и указал на темный горизонт, как будто вдруг глазам его представилось что-то важное. Зверобой и Юдифь взглянули по указанному им направлению, и оба увидели челнок, в котором один человек стоял и поспешно работал веслами. Все это показывалось в весьма темных очертаниях, так что ясно увидеть что-либо было о невозможно.

- Я бы легко мог свалить гребца, сказал Зверобой, но сперва я его окликну и спрошу о его намерениях. Стой! закричал он торжественно. Если вы приблизитесь, то я должен буду стрелять, и тогда вам верная смерть. Переставьте грести и отвечайте.

- Стреляйте, и умертвите бедную, безоружную девушку, отвечал тихий женский голос. - Идите своей дорогой, Зверобой, и оставьте меня на моей

- Гетти, в одно время вскрикнули Зверобой с Юдифью, и первый тотчас бросился к тому месту, где привязал взятый с собою челнок. Его уже не было, и тогда он понял все дело. Беглянка между тем перестала грести, а была видна как в тумане, подобно привидению, плывущему по воде. Вслед за тем парус был спущен, чтобы пловучий дом не мог миновать того места, где находился челнок; но было уже поздно, так как тяжесть судна и действие ветра гнали его мимо. Следствием этого было то, что Гетти было уже не видно и потому находившиеся на судне, после некоторый поисков, должны были оставить надежду взять ее снова к себе.

- Что бы это значило? спросил Зверобой: Юдифь, зачем сестра ваша взяла челнок и покинула нас.

- Ведь вы знаете, что бедняжка несколько слабоумна, печально отвечала Юдифь. Она любит своего отца более, нежели дети любят своих родителей, и вероятно задумала какой-нибудь план, чтоб освободить его.

- Это дурно, сказал Зверобой, покачав головой. Впрочем, индейцы не сделают ей никакого вреда, именно потому, что она слабоумная, а мы,- мы всячески должны предоставить ее собственной участи, так как никаким образом не можем ей помочь.

Затем, сознавая всю важность занятия замка прежде, чем неприятель мог бы овладеть им, Зверобой снова поставил парус и направил нос судна прямо на строение.

Зверобой молчал во время всего пути, потому что должен был опасаться, что все предосторожности его относительно челноков разрушатся необдуманным и озабочивавшим его поступком бедной, слабоумной Гетти.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Между тем, как пловучий дом направлялся к замку, Гетти гребла по направлению к западному берегу, и достигла выдававшейся точки его, которая находилась от реки на расстоянии не более одного часа пути. Понимая, как важно не дать своему челноку попасть в руки Мингосам, она оттолкнула его от берега к средине озера, в надежде, что благоприятный ветер погонит его обратно к замку. Ожидание её не было обмануто, так как челнок действительно был замечен и пойман Зверобоем прежде, чем дикие могли овладеть им.

После такой меры предосторожности Гетти оставила берег, и углубилась в чащу леса. Случайно попала она на ближайшую дорогу, которая могла при вести ее к предположенной цели; это был единственный путь, ведший из леса к лагерю диких.

Ночь была так темна под ветвями деревьев, что Гетти могла двигаться только очень тихо, и после нескольких шагов принятое ею направление было совершенно делом случая. В продолжение двух часов бедная девушка блуждала в диком лабиринте: то находилась она на краю примыкавшей к озеру береговой высоты, то опять подымалась на возвышение, что стоило ей немалаго труда. Ноги её часто скользили, она падала, и хотя ни разу не ушиблась, но, по истечении двух часов, до того утомилась, что ей не хватало сил идти далее. Отдых был ей необходим, и она озаботилась приготовить себе ложе с такой обдуманностию и хладнокровием, которые были замечательны в окружавшей ее пустыне. Она знала, что во всем окрестном лесу блуждают дикие звери, но ей также было известно, что они были редки, и что змей в этой стороне вовсе не было. Эти обстоятельства узнала она от отца, для спасения которого теперь отправилась, и она так сильно о нем думала, что ей не оставалось времени для колебаний и размышлении. Одиночество, в котором она себя увидела, было для вся скорее утешительно, нежели страшно, и она наносила себе хворосту для постели с таким равнодушием ко всякой опасности, как будто устраивала себе ежедневное ложе под родительскою кровлею

Собрав достаточно ветвей, чтобы защитить себя от сырых испарений земли, она стала на колени, сложила руки с выражением внутренней решимости, и тихим, нежным голосом прочитала молитву. Потом легла и старалась задремать; чрез несколько минут она погрузилась в такой спокойный сон, как будто оберегаема была заботливыми духами.

Таким образом прошли час за часом и глаза Гетти открылись не прежде, как когда слабое мерцание света стало пробиваться сквозь деревья, и вместе с свежестью летнего утра старалось разбудить ее. Обыкновенно она вставала прежде, чем лучи солнца достигали вершины гор, но на этот раз утомление её было так сильно, и сон так крепок, что всегдашния обстоятельства и признаки не имели своего действия. Она прошептала что-то во сне, протянула руку и тихо улыбнулась, как дитя в колыбели, но продолжала дремать. При бессознательном движении, её рука попала на теплый предмет, но в полусознании, в котором она находилась, она этого не заметила. Вслед за тем, однако, она получила сильный толчок в бок, как будто роющееся животное просовывало под все морду свою, чтоб сдвинуть ее с места, и тогда проснулась она с словом: Юдифь!

Когда испуганная девушка поднялась в сидячее положение, то увидела, что темный предмет отпрыгнул от вся, торопливо разбросал ветви и топтал упавшие сучья. Открыв совершенно глаза и оправившись от первого замешательства и затруднительности твоего положения, Гетти заметила молодого медведя, покачивавшагося на задних лапах и глядевшего на нее, как будто недоумевая - безопасно ли будет снова к ней приблизиться. Первая мысль Гетти, которая уже имела много таких медвежат, была побежать к нему и овладеть им; во громкое ворчание показало ей всю опасность такого поступка. Отступив несколько шагов, она поспешно осмотрелась и увидела медведицу, которая с ярко горевшими глазами наблюдала за её движениями на небольшом расстоянии. Пустое дерево, служившее прежде жилищем пчел, незадолго перед тем было повалено, и медведица с другими двумя детенышами своими услаждалась медом, который доставил им случай, причем она внимательным оком наблюдала за движениями и действиями своего беззаботного ребенка, который убежал от нея, но впрочем не обнаруживала никаких намерений произвести на девушку нападение.

Наконец, она бросила мед и перешла на другое место, только на расстоянии двадцати шагов, где поднялась на задния лапы, покачиваясь всем корпусом, с видом злаго и ворчливого настроения, но не ступала далее. К счастию, Гетти не обратилась в бегство: став на колени и оборотясь лицом к зверю, она, с сложенными руками и обращенными к небу глазами, прочитала молитву свою; кроткий поступок этот не был последствием страха: это был долг, исполнять который она никогда не забывала, когда вставала и ложилась спать.

Как только Гетти встала на ноги, медведица снова спустилась на четвереньки, собрала вокруг себя своих детенышей о дала им природную их пищу. Гетти радовалась такой нежности зверя, и когда один из медвежат оставил сосцы матери, чтоб поваляться и попрыгать, она снова получила сильную охоту взять его на руки и поиграть с ним. Но ворчание матери опять не дало ей исполнить это намерение, и она, наконец, отошла от группы, чтоб продолжать путь свой вдоль берега озера. К удивлению ея, к которому однако не примешивался страх, медведица последовала за ней, держась постоянно в небольшом расстоянии, и, как казалось, наблюдая с живейшим любопытством за всеми её движениями.

Таким образом, в сопровождении медведицы и медвежат, девушка прошла около мили, пока достигла ручья, который, вздымая волны свои между крутыми и высокими уступами, впадал в озеро. Здесь она умылась, напилась чистой горной воды и освеженная, продолжала путь с легким сердцем, все еще преследуемая медведицею. Дорога привела ее к широкой, довольно прямой равнине, которая простиралась от береговой высоты слабою покатостью. Здесь Гетти предположила, что она приближается к лагерю диких, и медведица утвердила ее в этой мысли. Она стала втягивать в себя воздух и остановилась, хотя Гетти словами и знаками манила ее идти дальше. Затем девушка потихоньку стала двигаться сквозь низкие кусты и растения, не теряя из глаз медведицы, как вдруг почувствовала, что ее слегка чья-то рука схватила за плечо.

- Куда идете? спросил нежный голос ломаным английским языком. - Там индейцы, краснокожие, очень дурно!

Гетти так же мало испугалась этих неожиданных слов, как и внезапного появления диких зверей. Она обернулась и увидала женское существо одинаковых с всю лет, которого хорошенький ротик нежно и дружески улыбался. Это была Ватава, невеста Чингахгока.

- Куда идете? снова спросила она.- Там злые воины,- добрые дальше.

- Как вас зовут? спросила Гетти с видом невинного дитяти.

- Ватава! Я не Мингоска, а Делаварка. Я пришла сюда, где нет глаз. Пойдемте вместе.

Она свела ее по берегу вниз, и села с ней на свалившееся дерево, где была в безопасности от подсматривавших глаз.

- Зачем вы пришли, и откуда? спросила она.

Гетти живо и доверчиво рассказала свою историю, высказав при этом желание сделать что возможно для освобождения отца.

- Зачем ваш отец ночью пришел в лагерь Мингосов? Он звал, что идет война, и уже немаленький. Зачем он пришел и схватил меня за волосы, чтобы скальпировать? меня, делаварскую девушку!

- Вас? с горячностию вскрикнула Гетти. - вас он схватил и хотел скальпировать?

- Да, меня! Скальп всегда скальп, и губернатор платит за него деньги. Для белаго не хорошо хотеть скальпировать. Это не его назначение, говорил мне Зверобой.

- Так вы знаете Зверобоя? удивленная и покраснев от радости, спросила Гетти. - Я также его знаю; он теперь у вас с Юдифью и одним Делаваром, который носит имя Большой Змей. Это статный воин.

- Чингахгок! радостно прервала Ватава.- Я его знаю.

- Вчера вечером он пришел к нам, и я часа два была вместе с ним. Но я боюсь, Ватава, что он отправился за скальпами, так же как мой отец и Гурри.

- А почему же нет? гордо возразила молодая индииянка. Он краснокожий воин и скальп для него слава.

- Так это здесь начало для него? Потому-то он и пришел чрез горы и долины, чрез озера и реки, - только для того, чтобы умерщвлять и совершать жестокости?

- О, нет, сказала Ватава, обняв вдруг Гетти и прижав ее к себе: Чингахгок пришел не только для скальпа, но и для меня.

- Да, да, я знаю! Зверобой и Змей хотят освободить вас из рук Мингосов.

Ватава утвердительно кивнула головой, и просила Гетти в лагере диких не называть имени Чингахгока, что эта не задумавшись и обещала.

- Может быть, он освободит также отца вашего и Гурри, если его оставят действовать. Поэтому только молчите. Никто, кроме Большего Змея, не освободит друзей.

Гетти снова обещала соображаться с желаниями своей новой приятельницы и пригласила ее без дальнейшего замедления провести ее к лагерю Мингосов.

Когда обе девушки приблизились к нему, Гетти издала легкий крик, увидев отца своего. Он сидел, прислонившись спиною к дереву, а Гурри стоял рядом с ним, беззаботно строгая кусочек дерева. Повидимому, они были совершенно свободны, и незнакомый с обычаями индейцев наверно принял бы их скорее за гостей, чем за пленных.

Ватава подвела приятельницу свою к ним, и потом отошла, чтобы сделать выражение их чувств вполне непринужденным.

Гетти, не поддаваясь своим ощущениям, тихо приблизилась к отцу, который не выказал ни удивления, ни неожиданности при её появлении. Женщины также не обнаружили беспокойства при внезапном появлении чужой, хотя несколько воинов и собрались, чтобы стараться узнать причину её прихода.

Но, не смотря на наружное равнодушие, Гуттер был очень тронут попыткой Гетти, потому что он знал её твердую привязанность, и тотчас угадал, зачем она пришла.

- Ты нехорошо сделала, дитя мое, сказал он, что отважилась явиться между дикими и злобными Мингосами.

- Отец, скажите мне, умертвили ли вы человека и взяли ли его скальп? Мне необходимо знать это, чтобы иметь возможность прямо говорить с индейцами.

- Нет, Гетти; я, правда, схватил уже одну молодую девушку, но крик её разбудил весь лагерь, и послужил поводом к вашему плену.

- Это хорошо, отец! Теперь я смело могу говорить с дикими.

Пока Гетти разговаривала с отцом и при случае обращала несколько слов к Гурри, Ватава подошла к двум старым воинам, которые доселе были более других расположены к ней, надеясь, что они спросят ее на счет Гетти. Действительно, так и случилось, и тогда она, чтоб услужить своей приятельнице, сказала, что она слабоумная, и явилась с целию помочь отцу. Действие её слов было такое, какого она желала, и Гетти стояла теперь окруженная благоговением, которое должно было служить ей защитой. Затем Ватава удалилась, чтобы с нежностию сестры приготовить пищу, которая должна была возстановить силы её новой подруги.

Когда Гетти, наконец, приблизилась к начальникам, то принята была с почестию и приглашена сесть на колоду. Затем Ватава вызвана была, как переводчица, и старший начальник поручил ей спросить прекрасную молодую бледнолицую, какая цель её посещения и чем Мингосы могут служить ей?

- Ватава, сказала Гетти, передайте им, что я дочь Гуттера и пришла с тем, чтоб уговорить их не делать отцу моему никакого вреда, дать ему снова свободу, и поступать с нами более как с друзьями, чем как с неприятелями. Скажите им это прямо, и не бойтесь ничего, потому что Бог защитит нас обеих.

Ватава послушалась этого приглашения и перевела смысл слов Гетти на ирокезский язык. Начальники серьезно выслушали их, и двое из них, понимавшие немного по-английски, показали знаками и глазами, что довольны переводчицей.

- Теперь, Ватава, продолжала Гетти, передайте этим людям, что отец мой и Гурри пришли сюда с намерением приобресть скальпы, потому что губернатор обещал за них золото. Жажде золота они не могли противостоять. Скажите им так слово в слово.

Ватава охотно несколько изменила бы это объяснение, но не решилась на это по случаю присутствия тех индейцев, которые понимали по-английски, хотя и не могли говорить на этом языке. Объяснение это не произвело, однако на краснокожих сильного впечатления, вероятно потому, что они не могли осуждать действие, в котором сами, при случае, не отказались бы принять участие.

- А теперь, сказала Гетти, спросите-ка в, знают ли они, что существует Бог, который управляет небом и землею, и которому принадлежат все живые люди, краснокожие оно или белые?

Индеянка, хотя несколько удивленная, предложила вопрос начальникам и получила серьезный, утвердительный ответ.

- Ну, в таком случае мне легко будет исполнить мой долг, сказала Гетти: - Бог приказал написать книгу, которую мы называем Библиею, и в этой книге он выражает свою святую волю. Вот одна из этих священных книг, и надо будет объяснить начальникам то, что я прочту им.

При этих словах Гетти вынула небольшую английскую Библию и торжественно показала ее индейцам, как бы ожидая, что даже вид её произведет на краснокожих глубокое впечатление. Потом она снова обратилась к своей подруге и с живостию сказала:

- Это священная книга и все эти строки и исходят от Бога. Скажите же начальникам, что Бог повелевает людям прощать своим врагам, поступать с ними, как с братьями и никогда делать им дурного из злобы или мести. Скажете ли вы это им, Ватава, и поймут ли они?

- Сказать я готова, тихо отвечала индеянка,- но чтоб они поняли, этого я не думаю.

Ватава объяснила индейцами мысли Гетти, которые были приняты с большим удивлением. Потом Гетти справилась у Ватавы, поняли ли ее начальнмки, и легко удовольствовалась уклончивым ответом.

- Теперь я прочту воинам несколько стихов, которых уразумение принесет им пользу, продолжала она с торжественным видом. Это собственные слова Великого Духа, которые гласят: люби ближних, как самого себя. Объясните им это, Ватава!

- Но для индейцев белый не есть ближний, отвечала Ватава; ближний Ирокез Ирокезу, Могикан Могикану, белый белому.

- Вы забываете, что это слова Господа Бога, которых слушаться должны как начальники, так и все смертные. Но вот и другое наставление: если кто ударит тебя в левую ланиту, то подставь ему правую.

- Что это значит? спросила Ватава.

Гетти объяснила, что это учит не мстить за обиды, а лучше дать себя еще раз обидеть.

- Выслушайте еще вот это, продолжала она. - Здесь сказано: любите ваших врагов, благословляйте тех, кто проклинает вас, делайте добро тем, кто ненавидит вас, и молитесь за тех, кто оскорбляет вас и преследует.

С большим одушевлением продолжала Гетти приводить места из Библии, во временам приглашая свою подругу переводить их начальникам. Ватава пробовала исполнить это, хотя от удивления не находила слов, и довольствовалась переводом только некоторых стихов, которые считала доступнее понятиям Ирокезов. Стихи эти, однако, произвели на диких мало впечатления, так как они считали главным основанием никогда не забывать услуги и не прощать оскорбления. Они позвали Гуттера, предложили ему в присутствии дочери вопрос, действительно ли он пришел в лагерь за скальпами, и считали дело конченным, когда он отвечал утвердительно. Они молча удалились, и оставили Гетти и Ватаву однех около Гуттера и Гурри, не стесняя их ничем, хотя, впрочем, внимательно наблюдая за ними.

- Гетти, сказал Гуттер своей упавшей духом и плачущей дочери: я не хочу осуждать тебя, так как твоя попытка имела хорошую цель, хотя и была неблагоразумна. Библия не может служить средство, совратить индейца с его дороги. Разве Зверобой не дал тебе никакого поручения? разве он не принимает никаких мер к нашему освобождению?

- Отец! с огорчением отвечала Гетти: ни Зверобой, ни Юдифь не знали моего плана потому что я ничего не сказала им. Они боятся, что индейцы построят плот и сделают нападение на замок, а потому более думают о своей защите, чем о вашем освобождении.

- Нет, нет, перебила ее Ватава, нет, Зверобой вовсе не такой человек. Он не думает защищать себя, когда друг в опасности. Он поможет другим, и всех возвратит в замок.

- Отец, снова сказала Гетти,- Юдифь думает разломать большой шкаф, в надежде найти там что-нибудь, что может помочь вашему освобождению.

При этом сообщении мрачное облако пронеслось по лицу Гуттера, и он произнес громко несколько слов неудовольствия.

- А почему же не разломать старого шкафа? спросила Ватава.- Жизнь лучше, чем старый шкэф, и скальп также лучше.

- Тише, глупые бабы! резко сказал Гуттер. - Как вы думаете, Гурри, тихо прошептал он ему, можем ли мы рассчитывать на эту молодую девушку?

- Ватава не Мингоска! вскликнула индеянка, понявшая произнесенные шопотом слова; она из Делаваров, и таково же сердце ея. Она также пленная, и поможет другим пленным. Но довольно говорить; пусть дочь остается при отце; Ватава посмотрит, что делается, и потом придет.

После этих слов она встала и оставила прочих, направив тихие шаги свои к шалашу, служившему ей жилищем.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Фенимор Купер - Зверобой (The Deerslayer, or The First Warpath). 2 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :