Ганс Гейнц Эверс
«Превращенная в мужчину (Подкидыш - Fundvogel). 5 часть.»

"Превращенная в мужчину (Подкидыш - Fundvogel). 5 часть."

Потому теперь и гонит ее Ян на бойню... Поэтому приносит он теперь облитый кровью меч и с диким смехом поет бабушке:

- Так посоветовала мне ты...

Да, именно бабушка посоветовала ему так поступить. Даже если разбилось от этого ее сердце, все же она бросила белую Изу на растерзание ястребу. Такой была госпожа Войланда. Таков и Ян.

Эндри подняла кимоно и закуталась в него. Ее бедная голова болела, мысли и картины мешались.

- Я - белая Иза, - шептала она.

А ястреб уже ждал - мрачная Гильда с жадными желтыми глазами. Она схватит ее страшными желтыми когтями и разорвет в клочья.

Эндри не спала, даже не легла. Всю ночь просидела на постели. Рано утром, когда постучал кондуктор, поднялась, оделась и сошла с поезда.

Она стояла на перроне, возле нее - носильщик с чемоданами и сумками.

- Куда? - спросил он. Она взглянула на него, посмотрела кругом. Где она находится? И куда собиралась?

К ней подошла сестра милосердия и заговорила. Эндри поняла, что ее ждали, и безнадежно кивнула головой. Сестра была одета в черное, чепчик и воротник туго накрахмалены. Не напоминает ли она одну из Английских Барышень? Не хотят ли Эндри снова запрятать в монастырь?

Сестра отдала приказание носильщику и взяла Эндри под руку. Повела ее по перрону. Спустилась по лестницам в подземный коридор, снова поднялась. Там - к ожидавшему поезду. Втолкнула ее в вагон.

Эндри глядела в окно. Было очень ясно, но все же солнце не могло пробиться через облака. Черная сестра милосердия заговорила с ней, что-то спрашивала. Эндри казалось, что та говорит на иностранном языке, которого она не понимает. С большим трудом она поняла наконец один вопрос: хорошо ли она спала дорогой?

И она ответила механически:

- Да, да...

Сестра бросила на нее взгляд и более не тревожила. Они молча ехали все утро. Два часа, три часа. Затем поезд остановился. Сестра помогла Эндри выйти из вагона, очень заботливо вела ее. Перед вокзалом стоял большой закрытый автомобиль. Сестра помогла ей сесть в него. Дорога была волнообразная, подымалась и опускалась. Эндри видела луга и темный лиственный лес. Затем - ворота и сад с белыми, усыпанными песком дорожками. По обеим сторонам - высокие рододендроновые кусты. Автомобиль остановился. Белое здание. Глицинии вились по стенам. Кое-где виднелась в листве темно-синяя виноградинка. Впереди, среди дерна, стоял пышный мыльный орешник, весь покрытый белыми цветами. Дерево пело: тысячи пчел и ос жужжали и звенели в его ветвях.

- Наш санаторий, - заявила сестра.

Эндри попыталась подняться, но вновь упала на сиденье. Сестра крепко взяла ее под руки, подняла, помогла выйти из автомобиля и ввела в дом. Эндри видела предметы - кожаное кресло, большое растение - как в тумане. Услыхала звучавшие сверху быстрые голоса. Посмотрела вверх: галерея, от которой спускалась широкая лестница, а по ней бежало что-то - не летело ли оно?

Возле нее стояла женщина, качала головой, что-то говорила. Женщина казалась меньше, чем была на самом деле. Грудь вдавлена, плечи выпячены вперед. Она запрокинула назад голову, чтобы иметь возможность рассмотреть Эндри. На ней было серо-желтое, тесно облегающее вязаное платье, едва покрывающее колени. Чулки и ботинки - такого же оттенка. Длинные рукава доходили почти до кисти руки, а грязно-желтые тонкие пальцы выдавались, как когти. Обстриженные волосы не были прибраны, торчали над шеей и ушами, свешивались надо лбом. Когда-то они были выкрашены в цвет пшеницы, теперь же у корней снова виднелась черная поросль. Серое лицо с узкими, маленькими бледными губами. Когда она смеялась, над большими зубами виднелось фиолетовое мясо десен. Выдавался вперед большой острый и тонкий нос. Близко к нему лепились глаза, круглые, светло-желтые.

Она представилась: "Доктор Рейтлингер".

Эндри прошептала: "Доктор Рейтлингер... Доктор Гильда Рейтлингер."

Женщина-врач покачала головой:

- Гильда? Нет, меня зовут Гелла Рейтлингер.

Эндри стояла неподвижно и не могла отвести взгляда от этих желтых глаз. Они двигались, как будто вращались. Мысли ее совсем спутались. Гелла? Нет, нет, ястреба Геллы не было на травле цапель, это мрачная Гильда растерзала Изу, Гильда!

Ей стало холодно, ее трясло от сильного озноба и жалкого страха.

- Гильда, - шептала она, - то была Гильда!

Затем она видела, как женщина медленно поднимала руку. Как когти, вытягивались вперед пальцы. Она дотронулась до нее лишь слегка концами пальцев и ногтями. Эндри вскрикнула и пошатнулась.

В одну минуту черная сестра оказалась около нее; нежно обхватив рукой за талию, поддержала ее.

- Отнесите ее в комнату, - сказала докторша.

Эндри позволила отнести себя наверх по лестнице.

Еще раз она услыхала пронзительный голос:

- Она переутомилась и чрезвычайно возбуждена. Да, это понятно: такое решение - не пустяк. Сестра, дайте ей аллионалу!

Эндри всю передернуло. Она повисла на руках у сестры, которая ее потянула и потащила. Через галерею и длинный коридор. Открылась дверь. Кто-то ее раздел, кто-то опустил занавески на окнах. Ее уложили в постель, подложили грелки. Поднесли стакан к губам, и она пила. Холодная и жуткая рука легла на ее лоб. Она слышала легкие шаги. Дверь заперли.

Ястреб Гелла

Ян Олислягерс во второй раз заехал в гостиницу "Слоны" в Бриксене и тотчас же вызвал по телефону больницу. Узнал, что доктор Фальмерайер еще не вернулся, а ждут его только на следующий день. Ян вздохнул: нужно ждать еще. Он приказал отвести себе ту комнату, в которой жил уже раньше, не в самой гостинице, а во флигеле в саду.

Горничная приветствовала его:

- Снова в Бриксен? - Она была, видимо, довольна: приехал гость в конце октября, значит, обслуживаемый ею добавочный флигель останется открытым.

Ян попросил ее затопить печь и распаковать его чемоданы.

- Не забудьте, пожалуйста, госпожа Гассер, - сказал он, - каждые два часа вызывать больницу и справляться о докторе Фальмерайере. Я должен с ним поговорить как только он вернется.

Всего четыре часа, а солнце уже заходит в горах. Он присел, встал снова. Что ему делать в этом проклятом городишке!

Он пошел садом. Ему пришло в голову, что он мог бы зайти в замок Ганштейн. Его друзья будут смеяться, увидев его снова так скоро, через три с половиной дня. Он шел через луга, дошел до Цингеновского моста - или до того места, где мост когда-то находился. Как он мог про это забыть за такой короткий срок? Этот мост всего две недели тому назад смыт Эйзаком. Он сам присутствовал при этом.

Поделом им, брискенцам! Остальные мосты стояли прочно и хорошо. Орлиный мост, Красный, большой Двойной мост через Эйзак и Рнэц - уцелели, несмотря на бешенство диких горных потоков. Конечно, у них хороший хранитель. Каждый оберегается святым Непомуком. На Цингеновском же мосту стояло распятие. К нему потоки не чувствовали никакого уважения. Поэтому они его сорвали и снесли, и куски валяются где-то внизу, поделом - духовным господам и гражданам Брискена! Более тысячи лет епископско-княжеского воспитания - и такая детская наивность, чтобы доверить охрану моста изображению Христа! Наш Господь и Спаситель Иисус Христос, конечно, очень хорош для вечного блаженства и искупления грешного мира. Но что Он понимает в мостах и опасных потоках? Их надо предоставить специалистам. И лучший из них - Ян Непомук с Пражского моста, тот, которому злой король Венцель вырвал язык.

Ян пошел по шоссе, сперва медленно, потом все скорее и скорее. Остановился, постоял - зачем ему, в сущности, спешить? Делать ему нечего. Времени - сколько хочет. Зачем так бежать?

Высоко вздернув плечи, он засмеялся.

- Мальчик для посылок! - подумал он. - Потому и бегу, что я - мальчик для посылок. Так именно и обращается со мной эта баба.

"Эта баба" была доктор Гелла Рейтлингер. Она не давала ему ни малейшего покоя, пользовалась им без зазрения совести.

Конечно, он сам напросился, заявив, что все устроит для этого дела, устранит с пути всякие трудности. И вот теперь вожжи оказались в руках у нее, а не у него. Она распоряжалась и приказывала. Ему оставалось только точно выполнять все то, что она хотела. Если бы теперь было возможно, он охотнее всего бросил бы это грязное дело, отказался бы от осуществления своей мысли - впервые в жизни.

Но - нельзя. Основные операции уже сделаны. Назад уже не было хода.

* * *

Он приехал в Ильмау через день после Эндри. Докторша встретила его, вся дрожа от интереса к делу, рассказывала свои планы до малейших подробностей. Он не видал своей кузины. Докторша передала, что та этого не желает. Ян понял: она держит свою добычу и не хочет выпустить. Это не было ему неприятно. О чем бы он мог говорить с Эндри? Только мучить ее?

Но к вечеру приехал Брискоу. Этот запротестовал. Яну стало тяжело. Он побежал в парк, ходил мимо открытого окна, слышал возбужденные голоса янки и докторши. Он опустился на скамью. В ярко освещенной зале видел, как они оба стояли друг против друга, готовые броситься один на другого. Он слышал каждое слово. Брискоу боролся при помощи аргументов, казавшихся ему непреоборимыми, предлагал все больше и больше. Ян поразился: цифры были фантастичные.

Вполне ясно: этот человек относился серьезно к своей любви. Он не отступал ни перед какой жертвой.

- Назначьте сами свою цену! - воскликнул американец.

Но эта маленькая отвратительная женщина держалась стойко.

- Если бы вы владели даже состоянием Рокфеллера с богатствами Карнеги и Вандербильта впридачу, - шипела она, - вы не могли бы меня купить! Я плюю на ваши деньги. Хочу быть первой, кто это осуществит, сделает из женщины мужчину! Вот чего я хочу, все остальное для меня безразлично.

Брискоу выходил из себя, но все еще пока оставался спокойным.

- Если пациентка погибнет или же на всю жизнь останется калекой - что тогда? Можете ли вы мне поручиться за успех?

Докторша пожала плечами.

- Поручиться? Чем? Моим словом, моим имуществом? Это вам не поможет. Если не удастся, то мы проиграли - она, я и вы также. Что касается меня, то, конечно, я не стану хныкать. Постараюсь отыскать других людей, предприму новые опыты. А что сделаете тогда вы оба - вы сами и ломайте голову.

Брискоу не поддавался.

- Так начните сейчас же опыты с другими! - воскликнул он. - Я доставлю вам все, что вы захотите. Мы найдем достаточно отчаявшихся людей, как мужчин, так и женщин, которые за хорошую плату предоставят себя для ваших опытов.

Она отрицательно покачала головой.

- Возможно, - сказала она. - При ваших средствах и при усердии вашего друга Олислягерса я в этом даже не сомневаюсь. Но вам придется долго искать, пока вы найдете такой объект, как ваша протеже. Я исследовала ее. Это тренированное тело прекрасно, оно не имеет недостатков - от пальцев на ногах до ногтей на руках. Здоровы все органы. У нее сила сопротивления, способная выдержать толчок. Никогда больше в жизни я не получу такого прекрасного материала. Это наслаждение - работать над такой женщиной.

Янки в отчаянии тер свои руки, затем разнимал их. Охотнее всего он задушил бы докторшу.

- От этого наслаждения вы откажетесь! - крикнул он. - Вы мошенница, вы обманщица! Я хочу оберечь вас, чтобы вы не стали убийцей. Я буду телефонировать полиции, представлю донесение. В тюрьме у вас будет достаточно времени, чтобы размышлять о своих разбойничьих наслаждениях.

Докторша не отступила ни на один шаг. Повисшие плечи поднялись, оттянулись назад, но шея и голова еще более вытянулись вперед. Она будто собиралась клюнуть большого, тяжелого врага. Узкие бескровные губы заострились и испускали сырой, слюнявый свист. Затем она засмеялась, показывая ряд длинных желтых зубов и противные десны.

- Пожалуйста, пожалуйста, милостивый государь, - выплюнула она. - Вот телефон - вызывайте! Жандармов я буду только приветствовать. Они освободят мой дом от вашего неприятного визита. Мне доставит удовольствие прочесть вам один маленький документик...

Она полезла в карман, вытащила бумагу и развернула ее. Громким, пронзительным голосом она прочла, что Эндри выражает свое полное согласие на то, что должно совершиться. Она по собственному желанию и по своей свободной воле приехала к доктору Гелле Рейтлингер, осведомлена о всем возможном, все вполне обдумала, принимает на себя полную ответственность за свою личность и в случае неудачи не будет предъявлять ни упреков, ни требований.

- Разве она - несовершеннолетняя? - прошипела докторша. - Не вправе ли она распоряжаться собой?

Она сунула бумагу ему под нос.

- Читайте же, это ее почерк - да или нет?

Брискоу отвернулся, согнулся, точно получил сильный удар в почки.

- Это вы выманили у нее! - простонал он.

Она наскакивала на него, тыкала в лицо белым листом.

- Она подписала в присутствии моего ассистента, - пронзительно кричала докторша. - Это видели он и две сестры-сиделки!

Американец, шатаясь отступал от нее шаг за шагом. Наконец опустился на стул.

- Это - это... - пытался он что-то сказать.

Дальше не шло. Она хлопнула в ладоши и громко позвала людей. Вошел шофер, вслед за ним - несколько сестер.

- Выведите этого господина, - приказала она. - Он желает немедленно ехать.

Торжествуя, длинными шагами она покинула комнату.

Ян через окно наслаждался этой картиной. Все было похоже на спектакль. Он был восхищен. Охотнее всего он зааплодировал бы докторше. Он сорвался со своей скамьи. Только теперь ему пришло в голову, какое участие он сам принимал в этом представлении. Он вздохнул, снова побежал по саду и решил в конце концов войти в дом.

Американца он застал все еще на стуле, бледного, с тупо устремленным перед собой бычьим взглядом.

- Алло, Брискоу! - позвал он его.

Сильный мужчина совсем скис. Наконец он узнал Яна и с трудом поднялся.

- Отлично... отлично... - начал он. - Я промахнулся... Но не сдамся. Борьба продолжается...

Безнадежно, вымученно звучали его слова - и все же были проникнуты цепкой, упорной волей.

- Правильно! - поощрял его Ян.

Он говорил, ничего при этом не думая. Но почти в ту же самую секунду почувствовал, что не может оставить Брискоу в беде, должен ему помочь бороться за Эндри. Рука об руку с ним и против желтой тигрицы!

Ян молча взял его под руку и вывел к автомобилю. Отстранил шофера, сам сел за руль и помчался в ночную мглу. Что такое? Он, Ян Олислягерс, оказался в таком же положении, что и Брискоу? Так же ли испугался он собственной храбрости? Он начал размышлять. Это была идея янки. Тот купил Эндри. Захотел сделать из нее мужчину - игрушку для прихоти своей дочери. Затем сам влюбился в нее, раскаялся, хотел все отменить.

Тогда появился он, Ян, продолживший игру. Он погнал Эндри на бойню. Раскаивается ли и он в том, что сделал? Может быть, и он влюбился в эту женщину? Теперь, внезапно, спустя столько лет?

- Левей! Левей! - закричал шофер. - Вы что, не видите экипажа?

Перед ними был большой грузовик, у которого сзади болтался жалкий фонарик. Ян быстро повернул руль и в ближайшую секунду уже проехал мимо. Ничего не случилось, только погнулся предохранитель и пострадала лакировка.

Они приехали в Бармштедт, сошли в "Золотом Лебеде", Виски не было. Ян заказал бургундского и не оставлял пустым стакана Брискоу. Сидели за полночь. Брискоу пил и болтал, делал все новые предложения - как вырвать из когтей докторши ее жертву. Ян давал ему говорить, бросал реплики, разжигал его, предлагал советы, сам разгорался все более и более. Ухватился за причудливые мысли полупьяного человека, превратил их в планы, распределил роли. Совсем воспламенился: это будет замечательно - разыграть шутку с ведьмой из Ильмау!

- Только позвольте, Брискоу, мне поработать, - воскликнул он. - Уж мы ей лавочку закроем! Высвободим Эндри на этой же неделе, уже завтра, раньше, чем хоть один волос спадет у нее с головы!..

Он вскочил. Самое лучшее было бы взять автомобиль и вернуться туда еще в эту же ночь. Черт возьми, разве не проделывал он более серьезных вещей, чем это? Ворваться в дом, выломать несколько дверей. Взять на плечи кричащую женщину, снести с лестницы...

Он был твердо убежден, что сможет это сделать и сделает. Он уже видел, как расталкивает сестер, бежит через сад, бросает женщину в автомобиль янки. Как тот стоит там, руки в карманах, и громко смеется в лицо кричащей докторше.

Брискоу схватил его руку, крепко пожал.

- Благодарю вас, - бормотал он, - благодарю вас, братец!

Ян вскочил, отнял руку. Брискоу назвал его братцем. Братец? Почему это он осмелился его так назвать, и кто он такой? Некто из Нью-Йорка. Неизвестно кто и, несомненно, чужак! Какое ему дело? Эта игра - только между ним и Эндри, его кузиной, его сестрой, его возлюбленной. Она принадлежит ему и никому другому. Она была его вещь, его творение, его кукла. По своему усмотрению он мог заставить ее плясать! Он почти испугался - откуда пришла ему вдруг эта мысль? Он снова сел, подумал. Нет, он, конечно, не пьян... Он лишь в едва приподнятом настроении. Не больше, чем обыкновенно. Разве не сказала ему однажды бабушка, что он, в сущности, всегда пьян.

С Эндри - это действительно могло так быть. Так и было на самом деле. Только он никогда об этом не думал. Лишь теперь эта мысль властно вошла в его сознание. Но если Эндри была его вещью, почему за все эти годы он едва заботился о ней? Лишь бегло играл с ней, когда случайный ветер подкидывал ее ему, и забывал ее, как только поворачивался спиной? И почему теперь внезапно в нем проснулось чувство, что она ему принадлежит, ему одному?..

Ян понял: потому, что ее хотят у него взять, только потому! Она была как старый хлам, валяющийся в его квартире, которую он посещает лишь раз в два года на несколько недель. Какой-нибудь испанский кинжал или железная голова Будды из Бирмы, словом, вещь, которую он когда-то взял, а теперь она лежит, обрастая пылью. Нелепый лавочный хлам, быть может, пробуждающий несколько воспоминаний, когда попадет под руку, но тотчас отбрасываемый. Он готов был смеясь подарить его каждому, кто попросит. А теперь этот хлам внезапно получил для него цену потому, что чужой хочет его похитить. Теперь это - его собственность, драгоценное имущество, которое он должен защищать.

Нет, эта еврейка никогда и ни за что не овладеет тем, что принадлежит ему, ему одному!

Он встал, вышел и растолкал заснувшего швейцара.

- Автомобиль! - крикнул он. - Мне надо сейчас ехать!

Швейцар недовольно посмотрел на него.

- Половина пятого, - пробормотал он. - Все спят. Почему вы не сказали вчера вечером?

Он все же пошел с ним вместе из дома в темноту. Они пришли к гаражу, разбудили шофера. Тот медленно оделся. Они вытащили машину, смазали, наполнили бак бензином.

- Оставайтесь тут! - воскликнул Ян. - Я поеду один, дорогу я уже знаю.

Открылось окно. Его позвали по имени. А! Американец - он и забыл про него. Ян не ответил. Только махнул рукой, прыгнул в автомобиль, взялся за руль.

Утро стояло свежее и прохладное. Его знобило, когда утренний ветер ерошил его волосы. Он остановился, надел сверху шоферскую кожаную куртку, лежавшую тут же.

Заяц перебежал ему дорогу и скатился прыжком в канаву. Потом в кустах, по левую руку, Ян увидел парочку косуль, с любопытством глазевших на него. Он знал, что должен свернуть возле маленького домика на опушке леса, но не находил белого домика. Наверное, проехал. Повернул обратно, искал, понял, что сбился с пути. Наконец, встретив нескольких полевых рабочих, обстоятельно их расспросил. Было уже больше семи, когда он остановился перед санаторием.

Он осмотрелся. Ясное солнце смеялось, поднимаясь над садом. Старый садовник склонился над грядой розовых кустов. Сзади виднелось несколько женских фигур, направлявшихся к парку. Ян вбежал по лестнице. Дверь была открыта. Он вошел. Мимо проходила какая-то сестра. Он заговорил с нею, попросил вызвать докторшу. Если она еще спит, пусть ей все-таки доложат: он подождет, пока она встанет.

Он ходил взад и вперед, подошел к окну, посмотрел. Сестра скоро вернулась: госпожа просит его. Она повела его вверх по лестнице, постучалась в одну дверь, впустила его.

В комнате горел свет, а жалюзи были спущены. За большим письменным столом, заваленным бумагами, книгами, газетами, сидела Гелла Рейтлингер, противная и злая, в том самом желтом вязаном платье, что и вчера вечером.

- Я так и думала, что вы сегодня утром приедете, - приветствовала она его, - садитесь!

Воздух был тяжелый, спертый, скверный...

- Вы всю ночь, доктор, просидели за работой? - начал он. - Даже не ложились?

Она взглянула на него и резко ответила вопросом:

- Вероятно, и вы?

Он пожал плечами. Что ей за дело, спал он или нет? Он подошел к окну, раскрыл его настежь, поднял жалюзи. Прикрутил свет и вернулся к письменному столу. Отвратительно некрасивой выглядела эта женщина, пепельно серой от бессонной ночи. Желтым и серым отливала кожа, точно на ней лежала пыльная короста. Руки были грязны.

Она поймала его взгляд, резко засмеялась.

- Это - так, чего вы хотите? У меня, а также и у вас! Проведешь ли ночь за книгами или за рулем автомобиля - все равно пальцы станут грязными и в том и в другом случае.

Он поднял свои руки. Они были черны. Хотел заговорить - она его перебила:

- Можете не извиняться. Не хотите ли принять ванну? В заведении достаточно ванных комнат, через две минуты вы можете сидеть в ванной.

- Нет, - ответил он, - я хочу сейчас же уехать. Я приехал только для того, чтобы увезти мою двоюродную сестру.

Она сделала движение. На этот раз он перебил ее.

- Не трудитесь, доктор. Оставьте в покое тот великолепный документ, который вы вчера вечером читали Брискоу. На меня это не окажет никакого действия. Я хочу получить ее - и сейчас же. Я ее возьму с вашего любезного согласия или помимо него. Вот и все...

Она молчала, выжидательно глядя на него.

Наконец ответила медленно и спокойно:

- Сейчас? Теперь же?.. Прошу, пожалуйста! Пройдите сами за ней - нижний коридор, четвертая дверь.

Или обождите - она еще не проснулась. Я пришлю сестру, чтобы помогла ей встать и одеться. Будьте любезны, нажмите звоной, там, возле двери.

Ян Олислягерс поднялся и сделал шаг к двери.

- Подождите минутку, - удержала она его. Поискала на столе, взяла лист с заявлением Эндри, передала ему. - Вот возьмите! Порвите, это не имеет для вас никакой цены.

Он взял бумагу и нерешительно сунул ее в карман.

- Скажите мне, пожалуйста, доктор Рейтлингер, - начал он, - откуда такая внезапная перемена? Еще вчера вечером...

Ее пальцы забарабанили по столу, а голос снова стал хриплым, режущим:

- Перемена? А у вас? Разве вы не изменили за ночь свое мнение? Все то же самое, господин сосед, вы - как и я! Грязные пальцы, необходимость ванны - что еще? Не раздевались всю ночь! Вчера - огонь и пламенное воодушевление великой идеей, а через двенадцать часов все это в канаву! Плевать нам обоим на то, что мы думали вчера!

Ее издевка попала ему прямо в лицо и крепко пристала, смешавшись с маслянистой автомобильной пылью.

Она открыла один из выдвижных ящиков и достала флакон одеколона. Обильно смочив носовой платок, вытерла себе руки и лицо.

- Вот, возьмите, - прокаркала она, - это хотя и не ванна, но лучше, чем ничего, - для нас обоих.

Он хотел оттолкнуть ее руку, а вместо этого взял соблазнительный флакон. Как и она, вытер себе лицо и руки. Это освежило.

Докторша наблюдала за ним, за каждым его движением.

- Почему бы мне не рассказать вам, из-за чего я отказываюсь от нашего плана - только теперь, в эту минуту? Очень просто - потому, что вы не пожелали. Одна я не в состоянии. Я нуждаюсь в помощнике, который делал бы для меня то, чего никто другой сделать не хотел бы и не смог. Вы бы, милостивый государь, это смогли. Вы должны были быть моим партнером. Без вас я как без рук в этой стране и в это время.

- Скажу вам также, - била она его своими словами, - почему вы не захотели мне помогать. Потому, что этой ночью вы свою красавицу-родственницу продали и сосводничали, вот почему! Потому, что доллары янки вам любезнее счастья этой женщины. Вы думаете, я не знаю, как обстоит дело с вашей кузиной Эндри! Конечно, она мне ничего не рассказывала. Но не надо читать в этой раненной душе. Она любит вас, милостивый государь, только вас. Ее тошнит от другого. А вы толкаете ее, не желающую, в кровать к американцу, как проститутку, как его любовницу или как его жену - все одно! Вам за это хорошо заплатили - поздравляю! Скажите, пожалуйста, сколько зарабатывают в большом свете сутенеры?

Он судорожно сжал руки. Эта женщина - не человек. Она - зверь, хищный зверь.

- Вы лжете, - крикнул он. - Вы лжете... - Но голос его оборвался. С губ сорвался писк, затем кашель.

Но вдруг, почти без перерыва, он расхохотался. Сел и положил ногу на ногу.

- Черт возьми, доктор, вам чуть было не удалось! Я чуть было не принял всерьез вашу брань. Вам стало легче после того, как вы выплюнули свою ядовитую слюну? Уже отомстили за то, что я разбил на куски прекрасные мечты о сенсационном эксперименте и о вашей потрясающей славе? Что я сорвал лавры с ваших крашенных локонов?

Она сморщилась. Невольно провела рукой по голове. Прищелкнула языком.

- Волосы? Вы правы, мне надо будет снова покраситься. Это не очень-то поможет моей красоте - но что не сделаешь ради своих милых ближних? Только вы ошибаетесь, думая, что уничтожили мои планы. Я могла бы это сделать с вами и с той женщиной, которую вы мне доставили и берете обратно, могла бы это сделать еще сегодня и здесь. Но я это сделаю и без вас - быть может, еще в нынешнем году. Если даже я несправедлива к вам и вы отбираете у меня женщину не ради денег Брискоу, который, конечно, заплатит вам любую цену, все же я вас переоценила. Потому, что в вас говорит только буржуазная боязнь, жалкая трусость! Ведь эта женщина разбита вами, а вы, вы - последний, кто желает даровать ей жизнь, которой она алчет. Вы будете это отрицать?

Ян Олислягерс вертелся под ее ударами. Разве это не верно? Разве не правду она говорит?

Он увильнул от нее, сказав с равнодушием:

- Так поищите себе более смелых людей.

- Итак, в этом мы согласны? Смелых людей я найду сегодня же. Они живут в России.

Он обрадовался, что она его оставила в покое, и быстро спросил:

- В России?

Она кивнула головой, схватила несколько газет со стола:

- Русские порывают со всякими благостными предрассудками и со всяким сверхчувственным барахлом. Прочтите, если это вас занимает. Москва отправила экспедицию в Африку - знаете, для чего? Чтобы скрестить людей с обезьянами, с гориллами и шимпанзе. Искусственным оплодотворением - как выйдет. Если удастся, - а это удастся, - то этот биологический опыт окажет большее действие, чем все анатомические, эмбриологические и прочие доказательства. Еще девяносто процентов человечества гнут колена перед каким-то божеством, еще, несмотря на науку, религия - всемогуща! Что с ней станется, когда через пропасть, отделяющую, как по библейскому, так и талмудическому и мусульманскому представлениям, человека от животного, будет перекинут мост? Не по ученым книгам, которых никто не читает, а по живым свидетельствам - продуктам скрещивания человека с обезьянами. А московский профессор знает, чего он хочет. Это - старик Иванов (О сенсационных опытах русского профессора И. И. Иванова по скрещиванию человека и обезьян с помощью искусственного оплодотворения см.: Файман Г. Дневник доктора Борменталя, или Как это было на самом деле//Искусство кино. 1991. No 7-10). Он ввел на конских заводах искусственное экономное оплодотворение спермой. Он при помощи такого метода уже получил бастардов от тех видов, которые нормальным путем не могут спариваться. Например, от крыс и мышей - более отдаленных родственников, чем люди и обезьяны, у которых исследования крови дают тождественные реакции.

- Глупость! - пробормотал Ян, - вздорные шутки увлекшихся биологов.

Она засмеялась:

- Да, да, глупость все то, что вы не в состоянии охватить разумом. Но не говорили ли вы мне, что изучали юриспруденцию? Так если юристы уже занялись этими проблемами, значит, в них кое-что заключается. Как вы думаете? Вот, смотрите: декабрьская "Германская газета юристов". Большая статья о том, как следует с точки зрения права относиться к ивановским живым существам, этим созданиям, стирающим границы между человеком и животным. Способны ли такие полу-люди вступать в брак, владеть имуществом? Можно ли их будет - по каноническому праву! - крестить, господин доктор обоих прав? Как бы то ни было, вы должны будете серьезно отнестись к этим вздорным опытам. Можно было бы уже давно предпринять их, но люди слишком трусливы. Даже теперь самая передовая наука все еще ограничивается экспериментами над животными, не осмеливаясь наложить руку на богоподобного человека. Только русские идут на это. Как некогда - читайте Библию! - ангелы спускались к дщерям человеческим, чтобы те родили от них новые существа, так ныне Иванов со своими людьми спускается к дочерям обезьян. Русские это смеют, только они одни. Они и мне предоставят возможность претворять в действительность мою мечту: изменить пол, превратить мужчину в женщину и женщину в мужчину!

Ян Олислягерс поднялся, подошел к двери, надавил кнопку звонка и вернулся обратно.

- Да, эти русские смелы, - сказал он, улыбаясь. - Они на это осмелились, они одни, мне только интересно, что из этого выйдет. Русские ведь, знаете ли, ваши дорогие русские никогда не бывают мастерами, они :- только сбежавшие ученики.

Она вспылила:

- И вы думаете таким нелепым замечанием...

Ян перебил ее:

- Не волнуйтесь, доктор. Я лишь повторяю то, что когда-то сказал Кант!..

Гелла Рейтлингер всмотрелась в этого большого, хорошо развитого мужчину, сидевшего тут перед ней с улыбкой превосходства, элегантного, несмотря на грязную, поношенную кожаную куртку шофера. Она ясно почувствовала, что эти серые глаза не знают мелких предрассудков. Почувствовала, что ее оружие притупилось, не оцарапав ему и кожи. Ее охватил озноб, и ее веки растерянно опустились.

- Простите! - пробормотала она.

Он подошел ближе, посмотрел на неес любопытством.

- Что такое? - спросил он.

Она шептала:

- Но почему же?.. Почему?..

Сильный стук в дверь перебил ее. В комнату вошла сестра.

- Что угодно госпоже?

Она оправилась, переломила себя.

- Да, хорошо, - сказала она, - пойдите в комнату номер двенадцать, распорядитесь...

Она не окончила фразы. Ян Олислягерс перебил ее:

- Обождите еще, сестрица, с этим. Сперва принесите нам кофе, только очень крепкого и очень горячего. С вашего любезного разрешения, доктор, это обоим нам будет полезно после бессонной ночи.

Сиделка вышла, поклонившись. Точно свежая кровь прилила в жилы докторши. В одну секунду она снова обрела свою прежнюю силу.

- Чего вы еще ждете? - настороженно спросила она.

Он полез в карман, положил на стол документ, подписанный Эндри.

- Можете его взять себе, - сказал он.

Она повернула голову, мучительно и неуверенно:

- А завтра, - спросила она, - завтра?

Он повел плечами:

- Я в вашем распоряжении. Сегодня и завтра... пока все не кончится.

Она взяла несколько листков с письменного стола и передала ему.

- Вот что я разработала сегодня ночью. Вы согласны это сделать для меня?

Он взял бумаги и начал читать. Затем задал несколько вопросов, на которые она быстро ответила.

- Согласны вы это сделать? - повторила она.

Он согласился.

Она схватила его руку и крепко пожала. Он почувствовал, как горяча ее рука, влажная и липкая.

- Итак, покончено, - сказала она, - твердо покончено?

Мягко и благодарно покоился на нем ее взгляд. Она чувствовала, что получила большой подарок.

- Почему? - задала она вопрос.

Он высвободил свою руку и высоко вздернул голову перед ее изумленным взором.

- Почему?.. Я сам этого не знаю, - медленно произнес он. Но что-то дернуло его. Он быстро добавил: - Во всяком случае, не ради вашей красоты, доктор Рейтлингер!

Она скорчилась, затем горько усмехнулась:

- О, это я хорошо знаю! - Тотчас же овладев собою, продолжала: - Думаю, вы начнете сегодня же, мой партнер! Сначала возьмите на себя американца. Устройте так, чтобы он дал мне работать и не надоедал. Далее, если вы сядете на поезд, отходящий в полдень из Бармштедта, вы сможете вечером быть в Берлине.

- Хорошо, - согласился он, - хорошо. Я буду держать вас в курсе происходящего, буду писать или телеграфировать. Затем приеду за вашими новыми приказаниями.

Он снова схватил ее руку, быстро наклонился и поцеловал. Подняв голову, увидел ее желтый торжествующий глаз. Закусив губы, Ян направился к дверям и вышел.

- Я - пьян, - бормотал он, - пьян...

Пришла сестра с большим серебряным подносом в руках.

- Кофе! - усмехнулась она. - Крепкий и горячий!

Он схватил стакан воды и с жадностью выпил. Ян видел, как сестра пыталась локтем надавить на ручку дверного замка. Открыл ей дверь, впустил ее. Какое-то всхлипыванье донеслось до его ушей. Гелла Рейтлингер стояла у своего письменного стола. Ей тело вздрагивало, руки колотили по столу, слезы текли из глаз. Истерические всхлипывания и стоны трясли ее. Она с рыданиями упала на стул.

Ян медленно закрыл дверь и спустился с лестницы.

О двойниках и священной скорби

Ян Олислягерс прошел через мост в Эйзак, затем через Нейштифтский овраг. Из гостиницы вышел какой-то мужчина, длинный, тонкий и узкогрудый. Они столкнулись, посмотрели друг на друга при свете фонаря. Кто это был? Несомненно, он знал его. Иностранец, казалось, тоже недоумевал. Они остановились, с полминуты рассматривали один другого. Затем господин смущенно пробормотал:

- Извините! - и обернулся, уходя.

Ян засмеялся, пошел дальше, повернул направо, к Ганштейнскому замку. Комично! Это уже два раза случалось с ним в тихом городишке Бриксене, когда он был здесь в последний раз, две недели безрезультатно дожидаясь доктора Фальмерайера. Он все время встречал кого-то, кого, по-видимому, очень хорошо знал, а оказывалось - совершенно незнакомого.

Почему надо именно этого врача привезти в Ильмау, этого, а не какого-либо другого? Но Гелла Рейтлингер настаивала на своем. Никто другой не имеет такого опыта, не знает так основательно всего относящегося к симбиозу. (симбиоз - сожительство, в данном случае - сращение тканей разнородных организмов)

А симбиоз, Боже мой, симбиоз между двумя людьми - кто другой мог осуществить его в этом труднейшем случае?

В Эйзаке все еще высоко стояла желтая горная вода. У истоков, быть может, река уже текла спокойно, но внизу все еще слышались трение и скрежет переворачивающихся камней. Невольно Ян ухватился за сердце. Не то же самое ли ощущает он в самом себе? Что-то толкает, кажется, скрежещет...

Было ли и у докторши это непостоянное ощущение, которое, однако, не хочет исчезнуть? Имел ли его Брискоу, находящийся теперь уже там, в Нью-Йорке? Ощущение, будто нечто катится, катится и никакой Бог на небе не может уже это остановить...

* * *

Тогда в Ильмау он набрал бензину и поехал обратно в Бармштедт. На этот раз он легко нашел дорогу. Ехал медленно и тихо. Думал, что сказать американцу. Выдумывал одну за другой истории и отбрасывал их прочь. Его фантазия покидала его. В голову не приходило ничего, что могло бы показаться правдоподобным и уважительным.

На помощь пришел случай. Когда он подъезжал к гостинице, Брискоу стоял у окна и приветствовал его громким "хэллоу!"

Ян поклонился ему, выпрыгнул из экипажа, подошел к двери и начал подыматься по лестнице. Брискоу побежал ему навстречу, остановил.

- Один? - спрашивал он торопливо. - Один?

Ян кивнул головой. Взял дрожавшего от возбуждения под руку и повел его в комнату. Брискоу не отпускал его, цепко держась и тесно прижимаясь своей рукой.

- Итак, слишком поздно? - простонал он. - Скажите же, пожалуйста, вы приехали слишком поздно?

Ян тотчас же понял его мысль!

- Слишком поздно! - подтвердил он.

Янки не выдержал.

- Иисусе Христе! Иисусе Христе! Я так и знал!

Чертовка еще в ту же ночь... тотчас, как мы уехали... Животное я, идиот! Позволил ей обойти себя. Поддался ей и глупой записке, которую она вырвала у своей жертвы! Надо было бы немедленно, тотчас же... Иисусе Христе!..

Он оставил Яна и заходил по комнате тяжелыми шагами. Остановился, сложил руки одну в другую, тер их, точно хотел содрать кожу.

Ян посмотрел на него.

- Пилат! - пробормотал он. - Пилат!

Брискоу прислушался:

- Что вы говорите?

- Пилат, - повторил Ян. - Вы умываете ваши руки в знак невинности. Трите их сильнее!

Брискоу быстро разнял руки и засунул их в карманы брюк.

- Что?., что?.. - простонал он.

- Разве не так? - засмеялся Ян. - Но если вы разыгрываете римского наместника, то я - Каиафа, первосвященник. По-моему, это - хуже. Убойный ягненок - из моего племени, моя плоть и кровь.

Брискоу не ответил, подошел к окну и начал пристально смотреть на улицу. Через некоторое время он обернулся. Его голос звучал твердо и спокойно. Но Ян хорошо видел, как трудно ему владеть собою, как сотрясается его сильное тело и рука судорожно держится за оконную перекладину.

- Что остается делать? - простонал Брискоу.

Ян пожал плечами.

- Ничего! - отвечал он. - Вы дали мне ружье, а я забил туда патрон. Но и лучший стрелок с хорошим маузером бьет без промаху только, быть может, на расстоянии четырехсот метров, и то с биноклем в прилаженную мишень. Наша же цель во сто раз дальше. Кроме того, стреляет дама из Ильмау, стреляет в небо. Мы должны выждать, как полетит пуля. Может быть, она все-таки попадет в точку.

Брискоу глухо спросил:

- Как долго мы должны ждать?

- О, скоро это не делается, - заметил Ян. - Докторша думает, что должно пройти несколько месяцев после первого разреза. Затем, лишь тогда, когда тело выздоровеет и окрепнет, только тогда можно будет приступить к настоящей пере...

- Замолчите, замолчите! - перебил его Брискоу. - Я не хочу знать, как все это происходит...

- Простите, - ответил Ян, - я предполагал в вас больший интерес к подробностям. Ну, хорошо, после этого пройдет еще несколько месяцев. Приблизительно спустя год, быть может, вы увидите свою мысль осуществленной и сможете привезти своей дочери зятя. Конечно, если все пойдет хорошо, а надежда на это бесконечно мала! Иначе...

- Что иначе? - простонал американец.

- Иначе нам не придется так долго ждать, - сказал Ян. - Есть две или, точнее, одна возможность. Она либо умрет, либо останется на всю жизнь отвратительной калекой. В последнем случае она сама немного поможет себе. Так или иначе - смерть. Летальный исход, как говорят медики. Если пуля не попадет - один шанс из тысячи! - в точку.

Он присел, стал чертить пальцами по столу. Брискоу подошел к нему шага на два.

- А сделать - сделать мы ничего не можем? - пролепетал он. - Помочь, думаю я...

- Помочь? - повторил Ян. - Я буду помогать, сколько могу. Я обещал этой желтой ведьме и сдержу свое слово. Буду все делать, что она захочет, доставлю все, что понадобится. А кажется, понадобится многое...

Он поднял голову. Глаза его заблестели. Голос запинался, как у пьяного:

- Брискоу, Брискоу, я верю в эту одну маленькую возможность. Я верю в нее - это должно удаться и потому удатся! Потому, что это столь невозможно, совершенно абсурдно... именно потому!

Секунду казалось, что эта искра перескочит и на другого. Брискоу подошел к нему вплотную, протянул ему руку. Но тотчас же взял ее обратно и тяжело покачал головой.

- Вы, немцы, фантасты, - сказал он медленно. - Вы хотите и хотите - и думаете, что вам все должно удаться. С Богом или против Бога, все равно! Вы не знаете никаких границ. Перепрыгиваете через все, что было и что есть. Вы высокомерны. Как далеко летят ваши мысли! Поэтому-то и попирают вас ногами и принуждают стать на колени... чтобы показать вам, что вы не лучше и не умнее других людей.

Ян покачивался из стороны в сторону.

- Может быть, - проговорил он тихо, - быть может. Но от этого мы не сделаемся другими.

Брискоу не отвечал. Через некоторое время он спросил:

- Какой номер телефона санатория?

- Не знаю, - ответил Ян, - швейцар внизу даст вам его. Зачем вам?

- Для моей дочери, - ответил Брискоу. - Думаю, что Гвинни туда позвонит.

- Вы верите, что это еще поможет? - спросил Ян.

Американец отрицательно покачал головой.

- Нет, нет, слишком поздно. Но она захочет с ней говорить... не знаю, о чем...

Он прервал свою речь, а спустя минуту заговорил спокойно, деловым тоном:

- Обратитесь к Дельбрюку-Шиклеру в Берлин, в наше представительство. Я прикажу открыть там на ваше имя счет, господин Олислягерс. Не скупитесь, берите самое лучшее, что вы должны будете поставлять докторше. Таким путем, быть может, и я, со своей стороны, смогу содействовать тому, чтобы, вопреки всякой надежде...

- Благодарю вас! - воскликнул Ян. - Но боюсь, что это будет вам стоить очень немного. Все, что понадобится, - это два человека науки, да к ним несколько бедняков, готовых продать самих себя. В наше время в Германии это - товар дешевый.

Ян Олислягерс не пошел наверх к Ганштейнскому замку. Взошла луна и ясно осветила ему дорогу на середине подъема. Сверху слышались радостные крики и пение нескольких юношей, взбиравшихся по горе в Эльфас. Он ощутил страстное желание пойти вместе с молодежью, петь и пить вместе с ними. Но спустился вниз и пошел через Орлиный мост в город. Проходя по соборной площади, Ян услыхал звук органа и зашел. Никакой службы не было. Репетировал органист: Гайдна, Генделя, Бетховена. Ян присел. Большой артист играл на прекраснейшем инструменте. Глаза Яна медленно привыкали к темноте. Лишь редкие свечи горели сбоку в приделах и коридорах. Ян сидел тихо и слушал...

Затем он услыхал легкие шаги. Мимо него прошла старушка боковым коридором, всхлипывая и хромая.

Она направилась вперед, встала на колени в поперечном проходе и начала молиться. Ян взглянул туда. Там, посреди церкви, похоронили, как уже тысячу лет делали его предки, последнего князя-епископа. Произошло это всего лишь десять дней тому назад. Ян видел похоронную процессию: трое архиепископов провожали причудливую колесницу покойника, шестнадцать епископов и аббатов, многие сотни священников, монахов, монахинь и, наконец, весь город Бриксен. На плите с именем князя-епископа лежали цветы. Старушка встала, взяла кропило, обмакнула его в освященную воду и трижды покропила священный камень. Снова стала на колени, помолилась и перекрестилась.

Когда она шла обратно, прихрамывая и волоча левую ногу, Ян увидел ее лицо - и отскочил.

Ведь это, это старая Гриетт, та, из Войланда, сморщенная хромоножка Гриетт, ключница, заведовавшая бельем! Та самая старая Гриетт, которая была со всеми святыми на короткой ноге и ухаживала за ним, отнесла его в постель, когда он отведал бабушкиной плетки.

Он резко тряхнул головой.

- Глупость, - пробормотал он. - Гриетт уже давно умерла и лежит на кладбище в Клеве. - И все же его тянуло встать, догнать старушку, поговорить с ней, не она ли, быть может...

Обеими руками он ухватился за скамью. В это время снова заиграл орган. А! "Партита" Баха! Медленно освободились его руки, приподнялись локти и снова устало упали. А он все пил и пил эти Звуки...

Тишина. Несколько шагов наверху, в галерее. Это уходил органист. Ян посидел еще некоторое время. Наконец встал, пошел к двери. Нашел ее запертой и вернулся обратно. В поперечном проходе была открыта боковая дверь. Он вышел через нее. Ощупью нашел дорогу в высокий коридор, ничем не освещенный. Увидел открытую дверь, прошел через нее в маленькую боковую часовенку, едва освещенную двумя свечами у алтаря. Осмотрелся. Этой часовенки он раньше не видал. Впрочем, в ней не было ничего особенного. Скверные статуи нового времени, иконы в алтаре. Стены покрыты приношениями по обету - вышитыми, разрисованными, с надписями. Счастливо излеченные выражают свою благодарность: святой Кларе - за прошедшую желчную болезнь, святому Эразму - за исцеление живота, святой Радегунде - за избавление от чесотки. Один благодарил святого Леонарда, который все еще успешно конкурировал с господами Эрлихом и Хаттом с их сальварзаном. И на каждом шагу - изъявление горячей благодарности Деве Марии за утоление душевных страданий, за исполнение тайных желаний.

При выходе его взгляд упал на стену над дверью. Он увидел стертые и смытые краски. Всмотрелся: старые фрески, подобные украшавшим крытый ход. Там висел распятый с бородой. Но это не был Христос. Под женской одеждой ясно видны были женские груди. Внизу слева стоял на коленях пестро одетый мальчик. Распятая чернобородая святая сорвала с себя один башмачок и бросила его маленькому скрипачу. Золотой башмачок летел по воздуху. А! Это была - Святая Скорбь!

Ян вышел, снова ощупью прошел через темный коридор, повернул за угол и попал в крытый ход. Стояла полная луна, освещая своды и колонны. Он обошел кругом. Позади были ворота, которые и выведут его на улицу. Они, несомненно, еще открыты. В противном случае он легко сможет вызвать звонком швейцара музея. Ян услыхал легкий кашель. В трех шагах от себя он увидел человека, сидевшего на балюстраде, приставленной к стройным римским колоннам. Луна светила ему прямо в лицо. Человек был широкоплеч, высок и силен. Услыхав шаги Яна, он повернул голову и усмехнулся, оскалив большие зубы. Затем, стиснув руки, начал тереть их одну о другую...

Ян остановился, взглянул на него.

- Брискоу? - воскликнул он. - Как вы сюда попали?

Иностранец медленно покачал головой.

- Вы ошибаетесь, милостивый государь.

Он поднялся, слегка поклонился и прошел мимо. Он как будто внезапно вырос. У этого человека были чрезвычайно длинные ноги. Он был, по крайней мере, на голову выше Брискоу.

Ян посмотрел ему вслед. Конечно, он ошибся. Но что это такое - ему все время видятся знакомые? Никогда раньше этого с ним не бывало и нигде на свете, кроме этого города путаных сновидений.

Он нашел ворота открытыми и вернулся в гостиницу. Взгляд его упал на часы: было за десять. Так долго он сидел в соборе? Он стал ужинать. Пришла горничная и принесла известие, что доктор Фальмерайер вернулся. Он будет сегодня вечером ждать его в кафе. Ян поблагодарил, закончил ужин, опорожнил свой стакан. Хорошо было в этом году льфасское вино!

Он ходил взад и вперед по переполненной и дымной зале кафе. Кто из этих посетителей может быть доктором, которого он ищет? Ян нашел себе место в углу, заказал киршу, спросил красивую кельнершу о докторе Фальмерайере. Но она такого не знала. Всего три дня, как она здесь прислуживает, приехала из Брюнека.

Итальянские офицеры со своими дамами в нишах, позади - чернорубашечники-фашисты у бильярдов, другие щелкают грязными картами на мраморных столах. Впереди - пара играющих в шахматы бриксеновских граждан. Они тихо дымили и передвигали свои фигурьц не слыша окружающего их шума. Недалеко от Яна один господин играл сам с собой. Он поднял глаза как раз в тот момент, когда Ян посмотрел на него.

Быть может, он?.. Но нет! Снова у Яна было ощущение, что он должен хорошо знать этого человека. Тот выглядел очень элегантным. Был одет лучше, чем кто-либо из окружающих. Лицо бледное, точно алебастровое. Темные, миндалевидные, несколько колючие глаза. Маленькие черные усики на верхней губе.

Разве это не учитель фехтования? Не левантинец? Он переехал в эту прекрасную страну с романским населением? Конечно, в каком-нибудь очень сомнительном обличьи...

Господин не менее пристально смотрел на Яна. Затем усмехнулся, быстро решившись, встал, подошел к нему. Слегка нагнувшись, сказал:

- Не имею ли я чести видеть начальника отделения Штейнера из Граца?

- Нет, нет, - засмеялся Ян, - но вы знаете меня хорошо, подстегните вашу память. Вы помните о Капри, кавалер?

- Кавалер? - повторил тот. - Капри? Я никогда не был там.

Ян посмотрел ему прямо в глаза.

- Действительно не были или только не хотите об этом вспоминать, господин рыцарь Делла Торре? Или - Борис Делианис, если вам это приятнее?

Господин задумчиво качал головой.

- Извините, тут недоразумение. Я принял вас за одного своего знакомого из Граца. Что касается меня, моя фамилия - Фальмерайер.

Ян схватился рукой за лоб.

- Вы, вы - доктор Фальмерайер? - бормотал он.

- Не стану отрицать, - ответил господин. - Это я и есть. Хирург, первый ассистент-врач городской больницы. В Бриксене меня знает каждый ребенок.

- Этот славный город Бриксен обладает странными свойствами, - заметил Ян. - Двойники растут здесь, как грибы после дождя. Но все равно, господин доктор. Вы - человек, которого я ищу. Уже три недели я гоняюсь за вами. Меня зовут Олислягерс. Вы получили мое письмо?

Фальмерайер кивнул головой.

- Уже две недели. Я был в отпуске и не вскрывал почты. Только сегодня вечером прочел ваше письмо. Между прочим, вы играете в шахматы?

- Немного, - отвечал Ян. - Только как любитель. Но не пожелаете ли вы сначала...

Врач не дал ему договорить, взял шахматную доску и расставил фигуры.

- Правую или левую? - спросил он. - Мы можем беседовать и за шахматами.

- Левую! - воскликнул Ян.

Он вытащил белую и двинул правого коня... Это скверное начало, по-видимому, было непривычным для его противника. Тот изумился, долго размышлял над первыми ходами, не мог освоиться. Его контратаки выходили слабыми. Скоро он попал в скверное положение и потерял одну фигуру. Но в середине партии начал играть очень упорно. Игра длилась долго, пока доктор не сдался. Он тотчас же потребовал реванша и разыграл гамбит Эванса. Ян довольно хорошо знал эту партию и механически делал правильные ходы.

Зал медленно пустел. Бильярдные игроки отставили свои кии, карточные - начали рассчитываться. Освобождался один стол за другим. Кельнерши в черных юбках и белых передниках подсчитывали выручку и вытирали мраморные столики. Ян терял терпение. Эта партия может длиться вечно. Все же он играл как можно лучше, изо всех сил старался не делать ошибок, но видел, как положение противника улучшается с каждым ходом. Он попытался пожертвовать конем, что должно было привести к развязке, но врач отклонил такой прием. Перед этим он думал не менее пяти минут. Тем временем Ян рассматривал его длинные узкие руки. Женские, алебастровые, уверенные, повелевающие руки, которые играючи могут выполнить труднейшую вязальную работу и всякую рискованнейшую операцию. Руки зачаровывающие, от которых он не мог отвести глаз.

- Она права, эта Рейтлингер, - думал он. - Это подходящий человек.

Он встрепенулся, когда пришла его очередь ходить. Но уже не видел никакого выхода и чувствовал, что ему уже не освободиться от давления противника. Только если бы тот сделал глупость, какую-нибудь грубую ошибку... Но нет, этого он не сделает. Поэтому Ян сдался.

- Вы правы, - подтвердил Фальмерайер. - Видите ли, если бы вы сейчас же после начальных ходов двинули вашего королевского коня, вместо того...

Ян перебил его:

- Да, Да, но не будем теперь анализировать игру. Если вам угодно, доктор, перейдем к нашему делу.

Врач согласился, вынул из кармана письмо Яна и развернул его.

- Итак, - начал он, - вы работаете вместе с госпожой Рейтлингер? Ясно, чего вы хотите от меня. Я могу это сделать, но, конечно, снимаю с себя всякую ответственность. Одно дело, если я режу крыс и лягушек и снова их сращиваю, и совсем другое - если речь идет о человеке. Понимаю, что вся история очень секретна, особенно, если последует неудача. Но я знаю госпожу Рейтлингер. Если все удастся, она устроит себе чертовскую рекламу. А если и не удастся, едва ли она сможет держать язык за зубами. Наверное, напишет в той или другой газете. А тогда порицание обрушится на меня. В конце концов, мое умение чего-нибудь да стоит. Рейтлингер богата - пусть, по крайней мере, платит.

- Предъявите ваши условия, - ответил Ян. - Знайте, что докторше самой будет заплачено, и очень много. Правда, она имеет притязания на вознаграждение только в случае полной удачи.

- Тогда у меня мало надежд, - заметил Фальмерайер. - Я со своей стороны не могу этим ограничиться.

- Вам и нет необходимости, - сказал Ян. - Обдумайте, что вы хотите, и поставьте ваши условия. Я приму их, не торгуясь.

Врач подумал.

- История продлится, наверное, от пяти до шести недель. Я возьму с собой из Вены одного молодого медика, который работал под моим руководством. Далее, я должен здесь оставить заместителя, потом...

- Скажите сразу цифру, - настаивал Ян.

Колеблясь, тот выговорил:

- Ну, десять тысяч марок... не очень много?

Ян кивнул головой:

- Согласен! Дорога и пребывание - за наш счет! Если же дело закончится удачей, вы получите особое вознаграждение, скажем, в сто тысяч...

Врач насмешливо свистнул.

- Почему не миллион, если вам все равно не придется его платить!

- Сто тысяч, говорю я, - повторил Ян. - Я хочу, чтобы вы проявили все свое искусство.

- Я всегда так делаю, - ответил врач серьезно, - даже для последнего бедняка, не могущего заплатить ни копейки.

Ян вытащил свой бумажник и заполнил чек:

- Здесь, доктор, задаток. Наш договор я пришлю вам завтра утром в больницу.

- Мне было бы приятно, если бы вы принесли его сами, - ответил врач. - Мы можем вместе переговорить с главным врачом. Тогда он легче отпустит меня. В ближайшие дни у меня ряд операций. Во вторник или в среду я буду свободен.

- Отлично, - согласился Ян, - но так скоро не понадобится. Мы еще не имеем партнеров, а эту партию в шахматы едва ли можно играть без партнера.

Доктор Фальмерайер промолчал. Медленно, одну за другой, он стал укладывать фигуры в коробку. Ян снова впился глазами в эти великолепные руки.

- Скажите-ка, доктор, - спросил Ян, - вы умеете проделывать карточные фокусы?

Врач взглянул на него.

- Да, - подтвердил он, - этим я занимался еще будучи гимназистом. Для чего вам?

- Ничего удивительного! - заметил Ян. - С такими руками.

Доктор Фальмерайер ничего не ответил, снова замолчал, легко барабаня по шахматной доске. Вдруг быстрая улыбка промелькнула по его лицу, отблеск какой-то мысли. Было в ней удовлетворение... Может быть, и ненависть...

- Послушайте, - начал он, - возможно, у меня есть человек, который вам нужен. Во всяком случае, с ним можно переговорить. Он высокого роста, силен и здоров. Он - очень красивый мужчина.

Теперь в его голосе ясно звучала ненависть к этому красивому мужчине.

Ян спросил:

- Где этот молодой человек?

- Не знаю, - ответил врач, - но мы можем это легко установить. Он - танцор.

Доктор поднялся, подошел к газетной этажерке, принес несколько газет.

"Программа", - прочел Ян, - "Артист..."

Доктор Фальмерайер перелистывал длинные страницы с адресами уехавших артистов. Наконец он нашел фамилию.

- Вот, милостивый государь! - воскликнул он. - Читайте: "Иффи и Иво. С 1 сентября по 31 октября. Курорт Гомбург. Парк-Отель".

- Кто из них двоих? - спросил Ян.

- Иво, - засмеялся врач. - Иффи, вероятно, его партнерша. Если бы мы заполучили его - для новой партнерши - мы бы остались довольны.

* * *

На следующий день Ян Олислягерс спал долго. Он составил договор, отвез его в больницу, говорил там с главным врачом, вначале не желавшим и слышать об отпуске. Но Фальмерайер знал, чем его взять. Он упомянул, что больнице собираются подарить новый Цейсовский микроскоп, в котором бактериологический кабинет нуждается уже несколько лет. Ян тотчас же обещал подписать чек.

С Фальмерайером он сговорился на ближайшую среду. В промежутке съездил в Боцен и Меран - это было почти бегство. Он боялся гулять по Бриксену и встречать старых знакомых, оказывающихся совсем чужими людьми.

Спустя неделю его поезд ровно в полдень прибыл в Бриксен. Он смотрел в окно и искал Фальмерайера, который должен был поехать с ним вместе. Но врача на перроне не было. Вместо него к Яну подошел молодой человек и назвал его по фамилии. Когда Ян ответил утвердительно, юноша вскочил в вагон, вошел в отделение, быстро взял его ручной чемодан и сумку и через окно передал носильщику.

- Это ваши вещи, не правда ли? - воскликнул он. - То, что вы сдали в багаж, может ехать дальше. Мы сможем выехать только ночным поездом - так просил передать вам доктор Фальмерайер. У него сегодня еще две операции.

Они сошли с поезда. Ян оставил свои вещи на вокзале. Взглянул на своего спутника: это был красивый юноша, совсем молодой, с каштановыми вьющимися волосами и карими глазами.

- Вы, значит, молодой медик, - заговорил он с юношей, - из Вены, да? Скажите, вы уже сдали свои государственные экзамены?

- Два месяца тому назад, - усмехнулся молодой человек. - Разрешите представиться. Моя фамилия Прайндль. Я хотел бы сейчас же поблагодарить вас. Как я обрадовался, получив письмо доктора Фальмерайера! Я, знаете ли, никогда не выезжал из Вены, а теперь сразу на такое дело! Это великолепно! Только, извините меня, я должен немедленно ехать обратно в больницу, помогать при операции.

Он попрощался и пошел большими скользящими шагами, точно бежал на лыжах. Ян посмотрел ему вслед. От этого, по крайней мере, не услышишь никаких причитаний: он находит всю историю великолепной!

Ян медленно бродил по городу, внимательно всматривался в лицо каждого встречного. Искал сходства, но на этот раз, казалось, не было никого, похожего на знакомого. Он дошел до дворца князя-епископа, вошел туда, прошел через сады. Затем ему пришло в голову, что он мог бы сходить в собор посмотреть при дневном свете старую фреску Святой Скорби. Он пришел к крытой галерее. Она иначе выглядела теперь, при свете ясного октябрьского солнца! Ян медленно проходил по галерее, осматривая красивые стенные фрески. Затем вступил в коридор, который вел к собору, но дверей в часовенку не нашел. Вернулся обратно, пошел к другому углу крытого хода, но и там не было никакого коридора. Раза два он обегал эти места, затем пошел снова к крытому ходу и обратно. Было смешно, что при дневном свете он не мог найти часовни, которую нашел в темноте. В конце концов все это показалось ему слишком уж глупым. Он поднялся по лестнице с другой стороны крытого хода, ведущей в епархиальный музей. Поздоровался со старым музейным служителем, сидевшим за своей кассой.

- Послушайте, Кинигаднер, - сказал он, - оставьте вместо себя на несколько минут жену. Я не могу найти часовенку между крытой галереей и собором. Проводите меня, пожалуйста.

- О какой часовенке вы говорите? - спросил служитель.

- О той, которая находится справа от коридора, соединяющего поперечный проход собора со двором.

Старик покачал головой.

- Там нет никакой часовни.

Ян рассердился.

- Но неделю тому назад я сам там был. Думаю, что это часовня Иосифа. Внутри - ничего особенного, только современные произведения и несколько дюжин приношений по обету. Над входом - интересующая меня фреска со Святой Скорбью.

Служитель посмотрел на него, затем устремил глаза вдаль.

- Милостивый государь мой, во всем Бриксене нет другой Святой Скорби, кроме той, что висит в музее, наверху в третьем зале. Маленькая картина, вероятно, четырнадцатого столетия. Она доставлена из Греднерталя, может быть, из Сант-Ульриха.

Ян вспылил:

- Черт побери, Кинигаднер! Вы не разубедите меня в том, что я видел собственными глазами! И вы, наверное, согласитесь, что я способен отличить Святую Скорбь от козла. Быть может, вы сами не знаете различий между этими добрыми святыми!

- Я не знаю различий! - обозлился служитель. - Да я уже сорок лет ничего другого не делаю, только вожусь с церковным искусством! Хотел бы я знать хоть одного святого, история которого была бы мне неизвестна! Святая Скорбь - это была красавица, дочь старого языческого португальского короля. Она тайно обратилась в христианство. Отец хотел выдать ее замуж за одного молодого короля, тоже язычника. Об этом благочестивая девица не хотела и слышать. Она вообще не хотела выходить замуж, а тем более за язычника. Она хотела оставаться девственницей и посвятить свою жизнь Иисусу, жениху ее души. Но ее жестокий отец смеялся и сказал, что на другой же день она будет принадлежать язычнику, по своей воле или против воли. Тогда целомудренная девица начала молиться, чтобы Иисус избавил ее от грозящего ей позора. В конце концов она легла и уснула. На следующее утро пришел ее отец с женихом-язычником. Они нашли благочестивую девицу тихо спящей в ее постели. Но Иисус Христос сделал с нею великое чудо. Он превратил ее в мужчину и приказал, чтобы у нее выросла большая черная борода. Тогда ее отец-зверь озлобился, велел во дворе своего замка воздвигнуть крест и прибить к нему свою собственную дочь. Она умерла смертью мученицы. Ну-с, милостивый государь, знаю я легенду о Святой Скорби?

- Отлично, отлично, папаша Кинигаднер. Вы прекрасно знаете! - разгорячился Ян. - Но то, что целомудренная девица из Португалии, собственно, родом с Нила - этого вы не знали, а? То, что ее звали Кумернис (По-немецки скорбь - Kummernis) и она была египетской богиней? Ее изображали с распростертыми крыльями, лежащими на предплечьях, что на вымытых стенных картинах выглядело как перекладины креста. Поэтому-то ее можно было вполне спокойно из языческого мира перенести в христианство, хотя и с понижением из божества в простую святую. Но все это - ученый хлам, и вы мне не поверите. Поэтому перестанем ссориться. Сведите меня в часовню, и я укажу вам над дверью Святую Скорбь, которой вы, кажется, никогда не замечали, как вы ни стары. Покажу вам славную святую и ее благочестивого маленького скрипача, которому она бросила свой золотой сапожок!

Он полез в карман, достал двадцатишиллинговую монету и сунул ее служителю. Старик взял ее и долго рассматривал. Его голос прозвучал грустно:

- Австрийское золото, золото из Вены! - пробормотал он. - Если бы оно снова получило у нас хождение!

Он поблагодарил, встал и спустился вместе с Яном по лестнице через крытый ход.

- Откуда вы шли? - спросил он.

- Оттуда, из собора, - показал Ян. - потом через этот ход во дворе.

- А где находится дверь? - спрашивал старик. - Где ваша часовня?

- Она была направо, - настаивал Ян. - Дверь была открыта. Но, может быть, я шел другим коридором.

Служитель покачал головой.

- Между собором и крытой галереей нет никакого другого сообщения.

Он взглянул на своего спутника. Казалось, что он вдруг догадался. Хитро блеснув глазками, он продолжал:

- Скажите-ка мне, когда вы нашли часовню и Священную Скорбь?

- Ровно неделю назад, - твердо заявил Ян. - Около семи часов я зашел в собор, слушал игру органиста. Когда он кончил, я сидел еще некоторое время, а затем нашел соборную дверь закрытой. Это могло быть около трех четвертей десятого. Я вышел отсюда из поперечного прохода через коридор во двор, а потом из музейных ворот на улицу.

Старик кивнул головой, лукаво усмехнувшись.

- А до того? Где были вы до того, многоуважаемый господин? Подумайте! Не сделали ли вы маленькой прогулки в эту прекрасную осеннюю пору? Не ходили ли к Торггельну? Вы ведь знаете, что это такое? А там, может быть, выпили немножко больше, чем следует, хорошего свежего вина. Оно ведь коварно: сначала ничего не замечаешь, а потом начинает действовать внезапно. Тогда вы зашли в собор, под музыку нашего органиста вздремнули. И, наконец, наполовину во сне, наполовину в блаженном состоянии от молодого вина, вышли из собора и открыли в тусклую ночь никогда не существовавшую часовню и прекрасную фреску Святой Скорби вдобавок.

- Но я не пил ни капли, - воскликнул Ян, - ни единой...

Он остановился. Какой смысл уверять служителя, что он был трезв, как монашенка?! Старик все равно не поверит. Одно было несомненно: часовни не существовало, картина бородатой женщины ему лишь пригрезилась.

Он молча шел рядом со служителем. Пригрезилось? Что-то проснулось в подсознании, ожило из мира затаенных желаний. Разве он не работал над тем, чтобы превратить женщину в мужчину, сделать чудо, происшедшее с дочерью языческого короля? Он засмеялся. Вырастет ли у его кузины Эндри также такая длинная черная борода?

Он пожал старику руку.

- Благодарю вас, Кинигаднер, до свиданья!

Служитель спросил:

- Не желаете ли вы взглянуть в музее на икону Скорби? Это не произведение художника, а простая крестьянская работа. Все же...

Ян отказался.

- Оставьте это! Мы больше не нуждаемся в иконах. Мы живем в нынешнее время, а не тысячу лет тому назад, как вы. Мы в жизни создаем чудеса, которые вы знаете только по книгам и иконам.

Но старик усомнился:

- В жизни? Будет ли она действительно жить? Или же, прибитая к кресту, жалким образом погибнет?

Ян быстро вышел. Покачивая головой, старик смотрел ему вслед.

Ян шел через Соборную площадь, далее - по узкой улочке к беседкам. Какая-то женщина заговорила с ним. Да, торговка старьем, у которой он кое-что купил, когда был здесь в последний раз. Не желает ли он пойти к ней: дня два тому назад она приобрела множество всяких вещей, быть может, кое-что ему понравится? Он согласился и последовал за нею.

Старые картины и кружева, стаканы, фарфор, оружье, подсвечники и деревянные изображения святых. Все это лежало в беспорядке на столах и стульях, было наполовину распаковано. Красный мешок, наполненный цепочками, безвкусными брелоками, монетами и кольцами. Он невнимательно рылся в этом хламе, подымал вещь, чтобы лучше рассмотреть ее, и тотчас же клал обратно. Взял небольшую блестящую вещичку - это был сапожок, маленький золотой сапожок! Золото плохое, обильно обложенное серебром. Но вещь была изящна, и работа не без искусства.

Что за женщина могла на браслете или ожерелье, носить этот золотой башмачок - кто и Почему?.

Он купил эту вещь. Попросил дать ему бумагу и конверт. Написал: "Это ты можешь подарить бедному маленькому скрипачу!" Затем адрес: "Эндри Войланд, Ильмау у Бармштедта. Тюрингия".

- Отнесите это на почту, - сказал он торговке, - отправьте ценным пакетом.

Об Иффи и Иво

В зале Парк-Отеля в Гамбурге сидели Ян Олислягерс и его спутники. Юный венец сиял весельем и жизнерадостностью. Поездка в спальном вагоне была для него событием. Когда же в Мюнхене они поехали на аэродром и заняли свои места в аэроплане, его воодушевление не знало границ. Доктор Фальмерайер был не столь восхищен. Он страдал воздушной болезнью, проклинал и отплевывался, клялся никогда в жизни более не доверять даже своего трупа проклятому воздушному экипажу. Уже к полудню они были во Франкфурте. Ян катал юного венца по городу, свез его в дом Гете. Затем в автомобиле они отправились в курорт Гомбург.

- У меня с собой смокинг, - сказал Прайндль, после того как швейцар указал им комнаты, - мне надо надеть его к ужину?

- Глупости! - проворчал Фальмерайер.

Ян засмеялся:

- Надевайте преспокойнейшим образом, Прайндль. Доктор Фальмерайер может остаться, как он есть, но мы оба приоденемся по случаю нашего знакомства... Знаете, кого мы здесь надеемся встретить?

Венец с живостью закивал головой:

- Ну, конечно, знаю. Я в курсе всего, что предстоит. На меня вы можете рассчитывать.

Все трое принялись за свой кофе в большом зале, устроенном под зимним садом. Музыка уже играла. Несколько пар танцевали.

- Вон там он сидит! - сказал Фальмерайер и указал на противоположный угол. - Белокурая дама рядом с ним - несомненно, его партнерша Ифигения, Иффи.

Ян и Прайндль посмотрели в ту сторону. Танцор как раз поднялся, подошел к столику, поклонился одной даме и повел ее танцевать. Ян внимательно рассматривал его. Удивительно красивое создание - врач не преувеличивал. К тому же его темные глаза светились чем-то меланхолическим и в то же время надменным, что подчеркивалось легким, почти страдальческим подергиванием губ. Каждое движение, каждый взгляд этого человека говорили: я не то, чем являюсь здесь.

Ян наблюдал его в течение этого танца и многих других: ни разу танцор не вышел из этой роли, по-видимому, составлявшей его натуру. У дам, приглашаемых им на танцы, было, вероятно, такое же ощущение, и они испытывали некоторое стеснение с этим человеком. Они не считали его кавалером и все-таки не могли с ним говорить как с профессиональным танцором, то есть со слугой. Они чувствовали себя с ним не свободно, что заставляло их принимать более скромный вид. Только две или три его партнерши держались просто и естественно. Но они - это мог заметить и слепой - поклонялись ему, любили его и летели на исходивший от него эротический огонек.

Танцор был неутомим. Он танцевал и танцевал, помогая в то же время и музыкантам. Когда играли особо пошлую вещь, при которой публика должна была подпевать музыке, он вскакивал на эстраду, брал у скрипача инструмент и сам начинал пиликать. При этом он пел убедительно и соблазнительно, чтобы внушить черни в смокингах простейшие настроения, наполнявшие, на радость улыбающемуся хозяину, столы бутылками шампанского:

Ребенком ты купался слишком горячо! Оно тебе, конечно, повредило! Мой милый друг, скажу тебе в лицо: Ты мне не интересен! Ребенком ты купался слишком горячо! Оно тебе, конечно, повредило! А потому мой искренний совет: Когда купаешься, не делай слишком жарко.

- Я бы тоже потанцевал! - воскликнул Прайндль.

- За чем же дело! - поощрял его Ян. - Пригласите барышню Иффи, которая сидит совсем одиноко в своем углу. Почти никто из кавалеров не танцевал с ней. Подружитесь с ней! Кто знает, может быть, это пригодится.

Юный венец сделал, как ему сказали. Оркестр играл танго. Во время этого танца Иво со своей дамой скользил мимо их стола. Впервые его взгляд упал на доктора Фальмерайера. Иво, казалось, был изумлен, на секунду задержался, поклонился. Врач ответил на поклон. Когда музыка замолчала, танцор отвел свою даму на место, затем подошел к столу, поздоровался.

- Вы здесь, доктор? Вот неожиданность!

Фальмерайер не подал ему руки, но предложил сесть. Танцор отказался: теперь неудобно, так как он обязан танцевать все танцы. Но скоро уже конец. Клиенты, как правило, ложатся спать рано. Может он придти позднее со своей партнершей?

- Мы будем очень рады! - сказал врач.

Иво поблагодарил, поклонившись. Подошел к оркестру, на этот раз сел за рояль и к великому удовольствию публики площадным тоном запел:

Мой попугай не ест крутых яиц. На редкость глупая он птица. Красивее других он попугаев. Но никогда не ест крутых яиц. Он жаден до пирожных и конфет, Икры и сельдерей-салата. Его прельщает лукутата, Но он не ест крутых яиц.

- Тьфу, дьявол! - сплюнул врач, - это еще хуже, чем ездить по воздуху. Кишки переворачиваются в животе, когда приходится слышать такие пошлости. От этого тошнит! Я на все согласен ради науки, но это уже чересчур! Обожди-ка, молодец, я тебе за это отплачу!

- Вы как будто не очень хорошего о нем мнения, - заметил Ян. - что он вам сделал?

Фальмерайер сморщил губы:

- Он утащил у меня девушку. Это случилось почти без его вины. Она за ним убежала. Роман из тех, какие у него случаются ежедневно. Ее отец - школьный учитель в Бриксене. Бедная мещанская семья. Он умер, мать была давно в могиле, денег - никаких. Несколько друзей старика сложились, чтобы воспитать его дочь. Я был из их числа. Девочка росла, как молодая травка, свежая, с высоко поднятой головой. Было радостно на нее смотреть. Я все более и более подумывал: она может стать моей женой. И вот в Инсбруке в кабаре она увидала этого молодчика, бросилась к нему и поехала с ним. Не было никакой возможности отговорить ее вернуться назад. Ничто не могло ее заставить отказаться от красавца Иво. Он держал ее, пока она ему не надоела. Хотел от нее отделаться, но Цилли прилипла, как репейник. У него постоянно были долги - она отдавала ему все, что зарабатывала. А чем она могла зарабатывать? Не прошло и полугода, как она превратилась в его девку. Где она теперь - не знаю, в какой-нибудь канаве. Я не богослов, а медик. Я не упрекаю ни парня, ни тем более - девушку. Обстоятельства - случай - судьба! Но тогда меня это сильно задело за живое, когда она бросилась ему на шею и посмеялась надо мной. Даже теперь рана еще не зажила и, пожалуй, никогда не заживет. И потому - назовите это, если вам угодно, детской злостью с моей стороны - мне доставит удовольствие видеть этого молодого человека у себя под ножом.

Он взял своими узкими белыми руками кофейную ложечку и стал играть ею, как скальпелем.

- Не радуйтесь преждевременно, доктор, - заметил Ян. - дело еще не зашло так далеко. Почему, однако, вы думаете, что он примет наше предложение? Врач разрезал воздух своей ложечкой:

- Я знаю его историю. Собрал тогда сведения ради Цилли. Он из богатой семьи. Его покойный отец был председателем земского суда. Он стал военным нуворишем, вырос во время инфляции. Юноша учился. По крайней мере, должен был это делать. Бросал деньги налево и направо, делал глупость за глупостью. Мотал, пока не промотал все состояние матери. Нынче она голодает и побирается со своими остальными тремя детьми, которые лет на десяток моложе этого. Мать верила ему, его обещаниям. Может быть, верит и поныне. Он неплохой парень, любит свою мать. Он у меня часами плакал о ней. Если он получит сумму, которая снова поставит на ноги семью, если усилит огонь, который сможет разжечь очаг его матери, тогда, пожалуй, моль и полетит на блестящее пламя...

Еще один, последний танец. Прайндль покачивался с танцовщицей. Красавец Иво дул в саксофон, затем протанцевал с какой-то костлявой бледной дамой - так, что ее острый подбородок почти буравил ему манишку. Галантно поклонился, остановился и пропел ей:

Не пожелаешь ли ты Пойти со мной в мою комнатку? Есть ли у тебя время около десяти Повидаться со мною? Зайди и взгляни: Там под крышей Живет холостяк, И ясно светит луна В его кровать!..

Малокровная девица сделала невинное лицо, но посмотрела на него двусмысленным косым взглядом. Если бы это было правдой, если бы только ее красивый танцор в самом деле имел в виду ее! Она вздохнула: ах, он всего лишь под музыку, пел только потому, что ему за это платят, пел каждой женщине, которая именно в этот момент с ним танцевала.

Иво доставил ее обратно к ее столу. Танцор закрыл крышку рояля, другие музыканты укладывали свои инструменты, собирали ноты. Зал быстро пустел. Танцор подошел к ним и представил свою партнершу.

Ян спросил обоих, что они будут пить.

Высокая блондинка быстро взглянула на часы.

- Еще нет двенадцати! - воскликнула она. - Кухня, значит, еще открыта. Могу я заказать что-нибудь поесть?

Она позвала лакея, потребовала холодного ростбифа и яиц. Затем присела.

- Простите, господа, - начала она снова, - мы после завтрака ничего не ели. Это нам полагается даром, как и комнаты. Великолепная плата за нашу работу, не так ли? Обеда мы не имеем права требовать. Танцоры должны сохранять изящество! Вечером кое-что дают, но сегодня мы так язвили друг с другом, что ни к чему не притронулись.

Иво беспокойно вертелся на своем стуле:

- Ну, Иффи, не так уж скверно было! Ты только немного нервничала...

Она резко перебила его.

- Начнем снова! Сколько раз я указывала тебе, что ты не должен говорить мне "ты" в присутствии посторонних. Скажите сами, господа, если молодец так себя ведет, будто ты ему принадлежишь, то как можно рассчитывать на выгодные знакомства?

Лакей поставил тарелку перед Иффи и положил ей с блюда. Она тотчас же начала есть, потом оглянулась и позвала лакея:

- Еще один прибор для господина Иво. А если вы, господа, хотите пить, то заказывайте, что угодно. Нам это безразлично. Мы все глотаем.

Они ели. Она выискивала себе лучшие куски, танцор брал то, что ей не нравилось. Доктор Фальмерайер ухмылялся. По каждому взгляду, по каждому движению Иво видно было, в какой степени этот человек находится в подчинении у своей партнерши и как она командует своим рабом.

- Так... так, хорошо! - думал врач, - эта заставит его дорого платить за всех остальных девушек, которых он топтал ногами.

Он обратился к танцору:

- Итак, дела ваши здесь, кажется, не очень-то блестящи?

Она громко рассмеялась:

- Совсем плохи, ни к черту не годятся! Сезон уже прошел. Теперь здесь только серьезные больные и никаких кавалеров. Только люди, сидящие на диете. Глотают воду и моют свои туловища в углекислых ваннах. Жалованья мы не получаем, поэтому должны давать уроки танцев любому желающему. Притом мы должны еще радоваться, что приплелись хоть сюда, иначе пришлось бы валяться на улице!

Красавец Иво положил ей руку на плечо.

- Прошу тебя, Иффи, возьми себя в руки. Что подумают о нас эти господа?

Она стряхнула его руку, язвительно засмеявшись ему в лицо:

- Ну что они еще могут подумать? Дурачок, ты думаешь, что они не знают, какой мы сброд?

Она повернулась, провела рукой по волосам венца:

- Тебя, мой Буби, с твоими серьезными глазами, пожалуй, еще можно в случае нужды убедить, что я - целомудренная девица, а? Но те два братца не способны принять лошадиное дерьмо за елочное украшение!

Доктор Фальмерайер хлопнул танцора по плечу.

- Зайдемте-ка ко мне в комнату, господин Иво, - предложил он ему. - Мне надо с вами поговорить. Хотел бы вам сделать одно предложение. Собственно, мы сюда приехали ради вас.

Иво нерешительно поднялся.

- Не пойдешь ли ты спать, Иффи? - попросил он. - Тебе крайне необходимо выспаться. Вчера...

Она грубо перебила его:

- Избавь меня от твоих добрых советов! Я рада, когда мне не надо видеть твою идиотскую физиономию. Убирайся!

Врач взял танцора под руку и увел его. Иффи подмигнула им вслед, вскочила и подняла крышку рояля. Сыграла Шопена - изумительно хорошо.

Медленно вернулась к их столику.

- Прошло? - спросил Ян. - Это помогает от дурного настроения?

Иффи кивнула головой и, не отвечая, села против него. Она была чрезвычайно высока. Слишком длинны кости, но ни малейшей диспропорции в формах. Благородный подъем ноги. Тело гибкое, немного костлявое. Слишком велики руки, но красивы предплечья и плечи, шея и затылок. Цвет кожи очень нежный - этой женщине не нужна была никакая пудра. Очень красивая грудь, не слишком полная, колеблющаяся под легким шелком. Волосы - белокурые, ровные, короткие, расчесанные пробором - сзади никак не хотели лежать в порядке. Под черно окрашенными бровями и ресницами светлые глаза. Они могли бы быть несколько больше! Рот чересчур велик, но великолепны белые правильные зубы. Слегка изогнутый нос красиво очерчен. Лоб открытый и прямой. Благородный разрез накрашенных губ. Сильный волевой подбородок.

Ян предложил ей папиросу.

- Да, фрейлейн, - начал он, - если ваш партнер вам так противен и мешает, то почему бы вам не отпустить его. Или имеются тайные нити, которые связывают?

Она щелкнула языком.

- Всегда одно и то же! - сказала она. - Похоже, кавалеры, то есть джентльмены, ничего другого не могут из себя выдавить. Всегда надо выспросить: в каких отношениях я со своим партнером, не нахожусь ли я с ним в связи? Тайные нити, так? Где я родилась, кто были родители? Давно ли я так прыгаю? Что еще угодно знать? На что вам все это, милостивый государь? Но если уже вы так хотите все узнать, суньте в автомат деньги - получите ответ. Двадцать марок, впрочем, для вас только десять!

Ян полез в карман, дал ей денег. Она засунула бумажку в свою сумку, закурила папиросу.

- Благодарю! - сказала она. - Итак, развесьте уши и наслаждайтесь этой пошлой историей, скучной, как земляничная вода. С Иво я познакомилась около года тому назад, в Ганновере, на танцульках. Я полетела на него, как делают все эти дуры, сходила по нему с ума целых две недели. Затем у меня это прошло. Все, значит, катилось как по маслу, но представьте себе мою беду: этот скакун влюбился в меня. Не так поверхностно, нет, нет и нет, у него настоящая небесная любовь, знаете, как это бывает в книжках для взрослых дочек. Я не верила, что это еще случается в наши дни. Теперь сама ощутила этот нарост на собственном теле. С тех пор, как я однажды закатила ему пару здоровых пощечин, с той минуты все пошло, как по рельсам, никак от него не освободиться! А такое чудо, говорю вам, мне вовсе не по душе. Я сама нуждаюсь в таком, кто бы мне засунул удила в рот и хорошенько меня пришпорил. Тогда я делаюсь послушной, как ягненок, и хорошо бегаю в манеже. Что мне было делать? Мне было жалко его. Все женщины испытывают жалость. Поэтому я подумала: может быть, наладится и с ним. Партнер мне был все равно нужен. А он - парень красивый. Такой, с которым всюду можно показаться. Итак, попыталась приспособить его к танцам. Я ведь, знаете, танцовщица-эксцентрик. Кое-что я знаю - работала в лучших варьете вторым номером после антракта! И возилась же я с ним! Но ничего не помогало. Он оказался совершенно бездарным. Умеет танцевать только дерьмо, салонные танцы. Тут он - великий мастер, элегантный Иво... А я к этому мастерству подхожу, как еж. Вы уже знаете! Наша компания - идиотство! Каждому директору становится страшно, когда он видит мой длинный скелет. Поэтому мы не находим ничего первоклассного. Всегда торчим там, где сезон закончился - для затычки. Сотни раз я ему говорила: мы должны разойтись, но он не желает. Не может. Он мне послушен, лизать будет пол, где я пойду. Нет ничего, чего бы он для меня не сделал. Только мне это не нужно. Противно!

- Так бросьте же его, - воскликнул Ян, - просто уйдите!

- Когда-нибудь я с этим покончу, - медленно произнесла она. - Но тогда и он покончит... с собой. Я знаю, что он так сделает, что это у него не пустая болтовня. Он повесится, как уже однажды из-за него повесилась какая-то бабенка. Другая утопилась потому, что он ее бросил, - к сожалению, ее выудили. Еще одна, Цилли Швингзгакль - что за красивая фамилия! - недавно прислала ему тридцать марок из Буэнос-Айреса. Я уплатила ими свой счет прачке.

- Из Буэнос-Айреса? - быстро спросил Ян. - Где она там торчит, эта Цилли?

Иффи засмеялась.

- Где может торчать девушка в Буэнос-Айресе? Но уж таковы женщины - каждая делает что может для красавца Иво!

Она бросила папироску в бокал от шампанского, взяла стакан юного венца и осушила его.

- Я совсем погибла за это время, - продолжала она. - Счастье покинуло меня! Когда вышла из балетной школы, всегда зарабатывала хорошие деньги, а теперь вот очутилась здесь. У меня когда-то была подруга, имевшая такого же раба. Но тот был крупным купцом и почтенным отцом семейства - торговал шерстью. Тогда это окупалось. Она вытягивала у него целые пакеты акций, и он еще был при этом счастлив. Но Иво? Мои платья превратились в лохмотья, белье в заплатах, мы не всегда сыты. Уже давно я дошла до того, что стоит кому-нибудь мигнуть - и я иду с ним, лишь бы платил! Это бывает, конечно, редко. Мужчины пресытились тонкими дамами моего типа. Никто не набрасывается на такой скелет, если не нуждается в плетке.

- Ну, дела еще не так страшны, фрейлейн Иффи! - вмешался в разговор юный венец. - Мне вы сразу понравились. В вас есть породистость, честное слово! Вы мне нравитесь гораздо больше, чем все дамы, бывшие здесь сегодня вечером.

Она взглянула на него и потрепала его по щеке.

- Это очень мило с твоей стороны, малыш! Если ты даже не думаешь этого, все же приятно услышать любезное слово - хотя бы раз в год.

Прайндль разошелся:

- Но, фрейлейн, я вполне искренне так думаю. Высказал то, что чувствую!

- В самом деле, буби? - спросила она. - Как тебя зовут?

Он встал и поклонился:

- Доктор Прайндль, практикующий врач.

Она громко рассмеялась.

- Врач? С каких это пор экзамены сдают в пеленках? Сначала надо ведь научиться не марать пеленки, не так ли? Но мне ты можешь спокойно кое-что приврать, я ведь не рассержусь на тебя. Я хотела бы знать твое имя...

- Феликс, - представился венец.

- Феликс, - повторила она, подняла стакан, отпила. - За доброе знакомство, Феликс, мой буби!

Она встала и обратилась к Яну.

- А теперь спокойной ночи, милостивый государь! Собственно говоря, я должна бы вам вернуть деньги. Мне было полезно один раз по-настоящему выболтаться. Надеюсь, вы завтра еще будете здесь - тогда до свидания. Покойной ночи, Феликс, дитя мое, кто знает, может быть...

Она махнула рукой и пошла через длинный зал.

* * *

Ранним утром Ян с Феликсом Прайндлем бродили между родником и ключами. Взад и вперед прогуливались пациенты со своими стаканами в руках. Играла музыка. Солнце сияло в курортном парке, принимавшем осенний вид.

Оба ждали доктора Фальмерайера, но тот не приходил. Поэтому они прошли через парк в лес, а оттуда вернулись в отель. Врача все еще не было внизу. "Он еще спит", - заявила горничная.

- Разбудить его? - предложил Прайндль.

Ян отверг предложение.

- Оставьте его. Хотите, пойдем поиграем в гольф?

Они пошли к площадкам. Ян стал учить юного венца, еще никогда не державшего в руках палку для гольфа. Вернулись они к полуденному завтраку. Ели одни. Только когда они кончили, появился врач.

- Выспались наконец, шеф? - приветствовал его Феликс. - Ну, выкладывайте, иначе я лопну от нетерпения.

Но доктор Фальмерайер покачал головой:

- Сначала я хочу позавтракать.

Он подозвал лакея, ел и пил, не произнося ни слова. Его спутники молча смотрели на него. Покончив с едой и вытерев рот, он сказал:

- Так! Не сыграть ли нам теперь одну партию в шахматы?

- Хоть десять! - заявил Ян. - Все послеполуденное время, если вам угодно. Но сначала вы должны представить нам отчет.

- Вряд ли я много расскажу! - ответил врач. - Так быстро дела не делаются. Я продержал юного танцора у себя всю ночь. Лишь около семи он ушел. Я хорошо зажал его в щипцы. Если души могут потеть и пищать, то, конечно, его душа нынешней ночью это делала.

- Вы передали ему наше предложение? - спросил Ян.

- Конечно, - сказал Фальмерайер, - в общих чертах. Я пока избавил его от подробностей. Но он знает, что при этом может выиграть и что потерять. Он по горло в грязной воде и не может оттуда выбраться. Иначе он не выслушал бы так спокойно мои слова. Всякий другой не дал бы мне даже выговорить, завопил бы, не сошел ли я с ума, дерзнув на это. Закрыл бы уши, убежал бы. Мой же Иво сидел, как девочка-сиротка на конфирмации, бледнел и дрожал, глядя на меня своими стеклянными глазами. К счастью, я взял с собой бутылку Эннеси, иначе бы его вырвало, как меня в воздушном экипаже. Я вливал в него одну рюмку коньяка за другой, и он раскрыл мне свое сердце. Его мать содержится в больнице для бедных. Сестры помещены в общественные воспитательные дома. У самого - ни одного геллера. Повсюду мелкие долги: швейцару, лакеям, горничным, и они ежедневно напоминают. Он сделал несколько неверных шагов, чтобы добыть денег: подложные чеки, мелкие мошенничества. Боится попасть под суд и познакомиться с тюрьмами, если не сможет скоро расплатиться. Конечно, он попытался кое-что выкачать из меня. Я отказал наотрез. Вероятно, он попытается получить денег у вас. Не давайте ему ни одного пфеннига, господин Олислягерс. Чем туже будет у него веревка на горле, тем скорее мы его заполучим. Он так разбит, в таком отчаянии, что, вероятно, еще вчера согласился бы, если бы не одно обстоятельство. Это его подруга Ифигения. Он отдался этой женщине целиком, с кожей и волосами. Он рассказал мне об этом до последних подробностей, именно...

Прайндль перебил его:

- Не трудитесь, доктор, мы знаем эту историю. Стоило десять марок. За эту цену фрейлейн Иффи нам ее продала.

- Тогда вы можете судить, - продолжал Фальмерайер, - где висит крючок, на который попала рыба. Молодой человек околдован этой женщиной, как гейневские гренадеры императором Наполеоном. Его семья - что ей до этого?! Пусть нищенствуют, если голодны! Ну, и красавцу Иво - точно также! Ничего другого он не чувствует, ничего нет в его маленьком мозгу, кроме танцовщицы и ее оплеух, заставляющих его хрюкать от блаженства. Тут уже прекращается всякое мышление, всякая логика. Боюсь, что нам придется отказаться и обратиться за лекарствами в другое место. Но теперь сыграем. Это будет разумнее. Поищите, пожалуйста, шахматную доску, коллега Прайндль!..

Вечером они были в театре. Ужинали в курзале. Когда вернулись в отель, зал был уже почти пуст. Иффи танцевала со стариком вполовину меньше ростом, чем она. Тот нагибался и с восхищением смотрел на ее подошвы, отбивавшие параличный чарльстон. Она закусывала губы, вытягивала их снова. Казалось, она хочет плюнуть своему кавалеру в лысину. Иво стоял у оркестра, дул в саксофон и время от времени пел. Голос его звучал хрипло.

Музыка умолкла. Лысоголовый распрощался с танцовщицей. Иво отдал инструмент. Тапер задержал его и что-то горячо говорил. Танцор старался его успокоить. Очевидно, музыкант требовал обратно данные взаймы деньги.

- Завтра, - успокаивал его Иво, - самое позднее - послезавтра.

Танцовщица подошла к их столу.

- Можно присесть?

Не дожидаясь ответа, она села.

- Где же ты пропадал, мой буби? - продолжала она. - Мог бы хоть раз показаться. - Она повернулась к Фальмерайеру. - Доктор, возьмите Иво снова к себе! Он сегодня никуда не годен, выл, хотел забить мне уши неслыханными вещами, которые вы от него требовали. Но ничего положительного не сказал - будто бы слишком страшно. Я уже подумала, не собираетесь ли вы конкурировать с теми дурами, что летят на красоту Иво? Если вы из таких - желаю счастья! Я охотно отпущу его. Только закутайте вы Христова ребеночка в вату и бумагу, запакуйте его в коробочку с шелковыми лентами и возьмите с собой!

Врач казался взбешенным. Но Ян опередил его...

- Вы ошибаетесь, фрейлейн Иффи, доктор Фальмерайер не из таких. Но верно то, что мы хотели бы взять с собой Христова ребеночка, красиво упакованного, как вы желаете. И хорошо за это заплатим...

Как раз в эту минуту Иво с робостью подошел к столу. Заикаясь, произнес приветствие.

- Ты слышал, Иво, - смеялась Иффи. - они хотят заплатить за тебя! Почему ты мне ничего не сказал? Сколько же он стоит по вашей оценке?

- О! Несколько тысяч, - воскликнул Ян, - об этом можно поговорить. Во всяком случае, достаточно, чтобы...

Танцовщица приподнялась, перебила его:

- Тысяч? Я не ослышалась? Вы - вербовщики? Хотите продать его в иностранный легион? Я не знала, что там так дорого платят. Но мне это подходит: завтра рано утром ты едешь, Иво, даже сегодня ночью. Может быть, тебе это и понравится. Побои ты получишь уже там, в Марокко!

Лицо танцора исказилось.

- Нет, нет, - застонал он, - не то! Гораздо хуже. Они собираются заживо изрезать меня!

- Ну, ну, - воскликнул Ян, - вас снова починят. Речь идет об одной операции. При этом, к сожалению, не обойдется без ножа. Научный опыт, для которого требуется молодой здоровый мужчина. Вы ничего не почувствуете. Все делается под наркозом.

- А когда меня наконец выпустят из клиники, - стонал Иво, - что будет тогда со мной? Мои... мои...

Слова его становились неразборчивыми. Он стонал и всхлипывал. Бросался на стол, закрывал голову руками. Громко плакал. Сорвался, выпил залпом стакан вина и пробормотал:

- Этого я не сделаю, не сделаю!

Все смолкли. Смотрели на него. Даже танцовщица не открывала рта. Потом юный венец произнес:

- Он трус. Боится, жалкий парень. Оставьте его в его болоте, господа. Вам не надо искать... Я предлагаю себя для опыта!

Ян уставился на него:

- Вы, Прайндль, вы?..

Но танцовщица бросила него быстрый взгляд:

- Смотрите-ка на маленького Феликса! Я не считала тебя таким хитрым, мой прекрасный буби! Ты хочешь заработать много денег?

- Нет, - ответил молодой врач, - мне наплевать на деньги. Я это делаю ради науки.

Он встал и отодвинул свой стул:

- Пойдемте, господа, нам здесь больше нечего делать!

Но Иффи схватила его за руку.

- Не так быстро, малыш, воскликнула она, - я хотела бы сказать еще словечко!

Она обратилась к Яну:

- Один вопрос: вы берете назад свое предложение?

- Я оставляю его в силе, - ответил Ян. - Иво выше, сильнее. Короче, он более пригоден для наших целей.

- И вы хотите много заплатить? - продолжала она свои вопросы. - Сколько?

- Ваш партнер сможет избавить от нищеты свою семью, - сказал Ян.

Она насмешливо воскликнула:

- Свою семью! А я? Я при чем? Я что - могу позволить себе роскошь заниматься благотворительностью? Назовите, господа, сумму! Мы уже сами будем знать, что делать с деньгами! Итак, поторгуемся! Предлагайте, милостивый государь!

- С удовольствием, фрейлейн, - заявил Ян. - К сожалению, мы собираемся приглашать не вас, а...

- Иво! - перебила она. - Я продаю его. Вы можете его иметь. Но заключить сделку вы должны со мной.

Танцору не сиделось спокойно в кресле. Он то откидывался назад, то приподымался. Лицо его нервно подергивалось.

- Замолчи, Иффи! - крикнул он. - Ты ведь не знаешь, чего эти господа от меня хотят...

- Чего же, чего? - настаивала она. - Чего же они от тебя требуют, эти господа? Голову - не может быть! Руки, ноги?..

- Ни в коем случае, - сказал врач. - Иво сможет так же хорошо танцевать, как и до того.

- Итак, чего же? - спрашивала она. - Пару литров крови? Ухо или глаз? Или, может быть, нос?

Ян отрицательно покачал головой.

- Никто не посягает на его лицо. Его красота будет сохранена.

Танцовщица разразилась звонким смехом.

- А! Понимаю! Вот о чем идет речь! И за этот хлам вы собираетесь платить? Радуйся же! Мерин всегда послушнее жеребца, каплун вкуснее старого петуха. Точите ножи, ребята!

Танцор вскочил, замахал руками в воздухе. В отчаянии он закричал:

- Оставьте меня в покое... я этого не сделаю! Ты не понимаешь, Иффи, чего эти...

Она беспощадно оборвала его.

- Достаточно, понимаю! Этот свежий юноша - приличный парень, врач. Несмотря на свою молодость, он согласен отдать себя на опыт. Без денег, только ради науки, которой он одурачен! А тебе предлагают много денег! Твоя больная мать, состояние которой ты промотал, погибает в общей палате для бедных! Клопы и вши заедают твоих братьев! Мои платья превратились в отрепья! Скоро я не буду годиться и в уличные девки! А ты все еще кобенишься, дурачок! Один раз, один единственный раз в жизни тебе представляется возможность сделать доброе дело, а ты, подлец, осмеливаешься упираться?

Ее голос доходил до визга. Она вскочила, плюнула на танцора, ударила его кулаком справа и слева по лицу. Прайндль схватил ее за талию, пытаясь оттащить, но она его оттолкнула:

- Больше года я пыталась с ним жить. На него работала. Он превратил меня в дерьмо, как и все, до чего ни прикасался! Что ты обещал мне сотни раз? Что нет ничего, чего бы ты для меня не сделал! Я должна только ждать - случай уж наступит. Так вот он наступил, а ты на попятный? Теперь я рву с тобой навсегда! Исчезну, и ты долго меня будешь искать!

Танцор не шевелился, уставившись на нее помрачневшими глазами. Его руки бессильно повисли.

- Сотрите, по крайней мере, плевок с лица, - сказал Ян.

Иво этого не расслышал. Губы его медленно задвигались. Едва можно было разобрать слова:

- Я... согла... сен...

Он сидел, как изваяние, со взглядом, прикованным к ее глазам. Только когда она отвела их и снова села, он ослабел, повалившись, как мокрое полотенце, на спинку кресла. Озноб и дрожь пронизали его тело, зубы стучали.

Фальмерайер встал и с помощью Прайндля приподнял его.

- Пойдемте, Иво, мы уложим вас в постель. Для одного дня этого слишком много. Вы должны поспать.

Вдвоем они взяли его под руки и понесли. Голова у него кружилась. Безвольный, он позволял делать с собой что угодно.

Танцовщица обернулась к Яну:

- Теперь к нашему делу! Прикажите, пожалуйста, подать мне стакан пива. Мне очень хочется пить. После мы поговорим...

* * *

Спустя час Ян постучал в комнату Фальмерайера и нашел его полураздетым.

- Ну? - спросил он его.

- Молодой человек спит, - отвечал врач. - Мы впрыснули ему хорошую дозу морфия и дали еще мединаля. Не думаю, чтобы он завтра снова стал упираться. Судьба взяла его за шиворот. А вы? Сторговались с Ифигенией?

Ян утвердительно кивнул.

- Это было нелегко! Она умеет оберегать свои выгоды и здорово содрала с меня. Мой деньгодавец в Нью-Йорке широко раскроет глаза. Все обусловлено точно, пункт за пунктом: когда следует платить деньги матери, куда должны быть определены дети... Она ничего не забыла. Завтра я должен пойти с ней в банк. Свои деньги она хочет получить наличными. И представьте, когда красавец Иво выйдет из клиники поправившимся - если так можно выразиться, - снова возвращенный к жизни, она хочет взять его к себе. Только дьявол может понять женскую логику!

Он пошел к выходу, но снова обернулся:

- Скажите, доктор, что, собственно, имел в виду ваш молодой ассистент, предлагая самого себя - ради науки!?

- Я уже задавал ему этот вопрос, - отвечал врач. - Он сам этого хорошо не знает. Назавтра, может быть, он бы передумал, но в ту минуту у него это вышло чрезвычайно серьезно. Так или иначе - он загнал нам птичку в сети. Нам повезло!

Большой день в Ильмау

Вскоре после Троицы наступил великий день для доктора Геллы Рейтлингер.

Ян очень рано выехал из "Золотого Лебедя". Он почти год не появлялся в санатории Ильмау. Какое-то неясное чувство заставляло Яна держаться пока в стороне. С докторшей он постоянно вел необходимые переговоры из Бармштедта.

Ян поднялся вверх по лестнице и наконец очутился в зале для докладов.

Это была большая комната с высокими окнами, выходящими в сад. В глубине - эстрада с кафедрой. По стенкам - гравюры в рамках, портреты знаменитых врачей и ученых: Геккеля, Вирхова, Беринга и Коха, Листера и Гарвея, Пастера и Бехтерева. Между ними: Кювье, Бергав, Ганеман. Несомненно, выбор диктовался особыми пристрастиями докторши. Горничные скребли и мыли, чистили окна, вносили стулья, в то время как садовые служители тащили пальмы, миртовые деревья, цветущие растения в горшках. Старшая сестра возбужденно давала распоряжения.

- Доктор Рейтлингер не здесь? - осведомился Ян.

Сестра, вытирая тряпкой большую садовую скамейку, сказала:

- Она сейчас придет. Надеюсь, мы к тому времени будем готовы.

- Давно уже не пользовались залом? - спросил Ян.

- Им вообще еще не пользовались, - последовал ответ. - Раньше, когда Ильмау был только санаторием для нервных больных, зал служил столовой. Госпожа распорядилась его перестроить, когда купила санаторий.

Садовники принесли огромную связку хвойных гирлянд. Ян засмеялся:

- Вы хотите их развесить по случаю торжества? Из угла в угол и поперек? Велите уж, сестрица, вплести в гирлянды пестрые бумажные цветы. Это будет красиво! И каждый из этих прекрасных портретов надо бы обрамить зеленым венком!

Старшая сестра взглянула на него...

- Вы думаете? Пестрая бумага у меня есть. Ее много осталось от Рождества.

- Великолепно! - воскликнул он. - Прикажите принести все елочные блестки. Затем - флажки, повсюду флажки! Их можно быстро сделать. Красные, желтые, зеленые и золотые, все, что только есть, чем пестрее, тем лучше. Госпожа Рейтлингер будет в восторге, когда увидит такое торжественное празднество.

Старшая сестра послала служанку, которая быстро вернулась с большим ящиком. Ян принял на себя командование, усадил за дело двух сестер, велел им вырезать из бумаги флажки. Другие должны были вплетать бумажные цветы в елочные венки. Он передвигал лестницы, велел вдоль и поперек развесить гирлянды. Один садовник должен был приготовить из проволоки большую корону и украсить ее гортензиями. Ян приказал повесить корону над кафедрой. Ярко-красными пеллагоргониями он оплел рампу на эстраде. Повесил серебряные шарики на миртовые деревья, позолоченные яблочки - на пальмы. Его рвение передалось и остальным. Две дюжины рук лихорадочно заработали.

Ганс Гейнц Эверс - Превращенная в мужчину (Подкидыш - Fundvogel). 5 часть., читать текст

См. также Ганс Гейнц Эверс (Hanns Ewers) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :