Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 3 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 3 часть."

- С "ее" портретом.

- "Ее"? - протянул студент, до крайности удивленный.

- Да, с портретом Дамы в черной перчатке.

- Опять имя, которое я слышу в первый раз, да еще какое забавное!

Эти слова, произнесенные самым искренним тоном, привели в полнейшее замешательство Армана.

Его гнев, на минуту успокоившийся, снова вспыхнул.

- Вот как! - вскричал он. - Вы еще смеетесь надо мною!

- Черт возьми! - ответил Фредерик Дюлонг. - Я вам предложу тот же вопрос.

- Я никогда не видел вас и не знаю, как вы вошли ко мне; вы говорите мне про танцовщицу, которой я не знаю, вы принимаете тон судебного следователя... и...

Арман открыл ящик и достал оттуда пистолет, который зарядил самым хладнокровным образом.

- Что вы делаете? - вскричал медик.

- Я хочу добиться правды.

По лицу молодого человека разлилась нервная бледность, свидетельствовавшая о решении Армана убить студента, если он не ответит категорически на его вопрос. Но студент был храбр и сохранил удивительное самообладание.

- Разве вы пришли убить меня? - спросил он. - Я вас уверяю, что у меня только семнадцать су в кармане, я живу в меблированной комнате, и мое единственное новое платье заложено в ломбарде, так что проливать мою кровь бесполезно. Я беднее Иова. У меня было десять франков в жилетном кармане, но и те у меня украли сегодня ночью.

Эти слова, сказанные печальным и в то же время насмешливым тоном, более повлияли на Армана, чем если бы студент испугался или рассердился. Он положил пистолет на стол.

- Вы сумасшедший, - сказал он, - если считаете меня способным убить вас и ограбить" Я явился потребовать у вас категорического объяснения и настаиваю на том, чтобы получить его, хотя бы для этого мне пришлось употребить силу.

- Я охотно готов объясниться с вами, сударь.

- Скажите мне, где портрет.

- Но у меня никогда не было никакого портрета.

- Как, а портрет... за альковом?

- Никогда!

- Однако не бредил же я сегодня ночью...

- Что такое? - спросил студент.

- Да, сегодня ночью, когда я вошел сюда...

- Вы входили сюда в эту ночь?

- Разумеется.

- А! - вскричал студент, ударив себя по лбу. - Так это, значит, вам я уступаю комнату в течение двух недель, с восьми часов до полуночи?

- Мне, в течение двух недель!.. ночью.. - повторил Арман глухим голосом. - Понимаю... или нет, я ровно ничего не понимаю.

- Решительно, - сказал Фредерик Дюлонг, - тут есть какое-то недоразумение... постараемся выяснить истину... Вы входили сюда сегодня ночью...

- Да, - ответил Арман.

- Но с кем... и как?

- Один, с помощью ключа, который дала мне Фульмен.

- Это странно! Я не знаю никакой Фульмен. И вы входили один?

- Один.

- Но... зачем? Отвечайте.

- Я открыл окно.

И Арман пальцем указал на окно..

- Дальше?

- Соскочил на крышу и добрался до окна соседнего дома.

- Черт возьми! - вскричал студент. - Вы храбры, крыша очень крутая.

- Я схватился за окно, и Дама в черной перчатке подошла, чтобы отворить его мне.

- Кто такая эта Дама в черной перчатке?

- Портрет этой дамы висел сегодня ночью у вас вон там... за альковом.

- Все это очень странно!

Студент внимательно посмотрел на Армана и спросил себя, уж не имеет ли он дело с сумасшедшим, убежавшим из какой-нибудь лечебницы. Арман догадался по выражению глаз о предположении Фредерика Дюлонга.

- Сударь, - сказал он ему, - я начинаю думать, что никакие объяснения на свете не приведут нас к результату, если третье лицо, замешанное в этой истории, не придет к нам на помощь. Потрудитесь последовать за мною, мы поедем к ней.

- Но кто же эта особа?

- Фульмен.

- Хорошо, я готов последовать за вами, потому что начинаю терять голову.

Студент встал и начал искать фуражку.

- Вы простите меня за мой костюм? - спросил он. - Вам не стыдно будет идти со мною? Я весь в грязи, а у меня только одна перемена.

- Идемте, - сказал Арман, - внизу меня ждет карета, и притом теперь час ранний.

- Вас ждет карета... черт возьми! - продолжал бедный студент, живущий на сто франков в месяц. - Какой шик!

И он последовал за Арманом. Оба спустились по лестнице и увидали карету у тротуара. Арман приказал груму:

- Улица Марбеф, к Фульмен!

Во время переезда с площади Эстрапад на улицу Марбеф Арман и Фредерик Дюлонг продолжали начатый разговор, вернее, последний рассказывал своему собеседнику необычайные обстоятельства своей жизни.

- Я не всегда был так беден, как теперь; было время, когда мне не хватало ста франков в месяц; мне досталось небольшое наследство, и, когда мне было двадцать лет, я промотал сто тысяч франков в несколько месяцев.

- Вот как! Неужели? - удивился Арман, не знавший, куда студент клонит свой рассказ.

- Вот в эту-то эпоху, во время моего блеска, я познакомился с изящной женщиной полусвета. Звали ее Блида, она жила на содержании у молодого миллионера, маркиза Эммануэля де Корни, нанимавшего ей отель и содержавшего ее лошадей.

- Я знаю Блиду, - заметил Арман, - это женщина среднего возраста, ей тридцать пять лет.

- Это она самая... на нее ушли мои сто тысяч франков в течение шести месяцев. Но это все еще шикарная женщина; у нее есть рента и доброе сердце. Она питает слабость ко мне и иногда приезжает навещать меня и обедает со мною за тридцать два су у Фликото.

- Однако... - прервал его рассказ Арман.

- Слушайте дальше, - продолжал студент, - вы увидите... Однажды утром, две недели назад, меня навестила Блида.

"Мой милый, - сказал она мне, - я приехала позавтракать со своим старичком".

Она так называла меня из дружбы ко мне.

Мы пошли к Рисбек; она приказала подать вина, а когда я выпью, то от меня можно потребовать всего, что угодно. Если бы у меня потребовали голову, то я и ее бы отдал. Арман не мог удержаться от улыбки. Студент продолжал:

- Так вот, когда у меня закружилась голова, Блида предложила мне сдать мою комнату в наймы на три вечерних часа ежедневно от восьми до одиннадцати. Она рассказала мне какую-то историю, объяснив, что это нужно для кого-то из ее приятельниц.

- То есть, - перебил Арман, который уже не сомневался в искренности рассказа студента, - вас обманули так же, как и меня, хотя причины обмана я не могу себе объяснить.

- О, вы сейчас увидите! - вскричал Фредерик Дюлонг. -В эту минуту карета остановилась у подъезда отеля Фульмен.

- Все объяснится сейчас, - проговорил Арман, выходя из кареты. - Идемте.

Студент последовал за ним. Было ли получено распоряжение или Армана уже считали будущим хозяином этого дома, но только слуги Фульмен немедленно провели его в комнату танцовщицы, несмотря на ранний час утра. Фульмен уже встала. Арман застал ее одетой в жемчужно-серый капот с красными отворотами, ноги ее, опиравшиеся на каминную решетку, были в туфельках, а на волосы был наброшен фуляровый шарф. Она, по-видимому, была чем-то сильно взволнована и провела ночь без сна.

- Наконец-то! - вскричала она, увидев входящего молодого человека.

- Сударыня, - обратился к ней Арман, - я привез вам Фредерика Дюлонга, который, оказывается, совсем вас не знает.

Арман произнес эти слова с оттенком иронии.

- Это правда, - просто сказала Фульмен. - Зато я знаю его.

- Вы знаете меня! - удивился студент и отвесил низкий поклон, ослепленный красотою Фульмен.

- Вернее, я знаю Блиду, и от нее я часто слышала о вас. Она любила вас, как кажется...

И Фульмен посмотрела на вульгарного и неопрятного малого взглядом ценителя.

- Гм! Гм! - заметил он с фатовством.

- Ну, так что же? - спросила Фульмен, взглянув на Армана.

- А то, что меня и этого господина обманули; а кто - неизвестно, - ответил последний резким тоном, доказывавшим, что он потерял к ней всякое доверие.

Он рассказал свое свидание и разговор с Фредериком Дюлонгом; последний подтвердил его слова.

- Ах! - вздохнула Фульмен. - Все это действительно очень странно; но прежде чем выслушать, господин Дюлонг, рассказ о ваших приключениях, мне нужно объяснить вам и Арману свои отношения к Блиде, потому что если вы считаете себя обманутыми, то и я имею право сказать то же про себя.

И Фульмен знаком попросила сесть молодых людей и продолжала:

- Я знакома с Блидой уже пять лет и знаю, что она пользуется громкой известностью, особенно среди иностранцев, и что в настоящее время живет на содержании у одного молодого русского, графа Гоилова. Два дня назад, когда вы мне рассказали, дорогой Арман, о вашей встрече с Дамой в черной перчатке в Петербурге, мне пришло на мысль начать мои поиски с этой стороны, и я тотчас же обратилась к Блиде. Я поехала к ней и спросила ее:

"Слышала ли ты от своего Гоилова, который провел последнее лето в Петербурге, о белокурой женщине, путешествующей в сопровождении старика; одна рука у нее всегда затянута в черную перчатку? При этом я с ваших слов подробно описала ее".

"Будь спокойна, - ответила мне Блида, - если эта женщина была в Петербурге, то я узнаю это сегодня же вечером, потому что у меня сегодня ужинает мой русский с одним из своих друзей, занимающим высокий пост при полиции".

На другой день действительно Блида приехала ко мне и сказала:

"Дама в черной перчатке в Париже: это дочь французского генерала барона де Рювиньи и московской еврейки. Она носит черную перчатку в воспоминание о любимом человеке. Лицо, сопровождающее ее повсюду, - русский майор, граф Арлев; он выдает себя за ее опекуна; но на самом деле он так сильно ревнует ее, что убьет своего соперника, если таковой явится. Они поселились в Париже на площади Эстрапад в старом доме; им прислуживает только один старик.

И Блида сообщила мне все сведения, которые вы узнали от меня вчера, мой дорогой Арман.

- Это странно! - пробормотал Арман.

- Тогда, - продолжала Фульмен, - не называя вашего имени, я рассказала Блиде о роковой, безумной страсти, которую вы питаете к этой женщине, и так как она вызвалась помочь мне, то я поручила ей доставить вам возможность увидеться с нею. В тот же вечер, за час перед тем, как я приехала к вам, Блида была у меня и сказала:

"У меня когда-то был поклонник, с которым мы остались до сих пор друзьями. Это бедный студент, проводящий целые дни в кафе Табурэ; зовут его Фредериком Дюлонгом. Он живет в меблированной комнате на третьем этаже, в доме на площади Эстрапад, и он согласится уступить свою комнату на несколько часов на сегодняшний вечер". Она сообщила мне топографические сведения, которые вам уже известны, вручила ключ от вашей комнаты, господин Дюлонг, и в конце концов уверила меня, что Дама в черной перчатке остается одна от восьми часов до одиннадцати.

Студент и Арман с глубоким вниманием слушали рассказ Фульмен. Наконец студент сказал:

- Сударыня, Блида вас обманула. Вот уже две недели, как я каждый вечер выхожу из дому в восемь часов и возвращаюсь только в одиннадцать. В мое отсутствие кто-то является ко мне. Но сегодня ночью я застал свою дверь и окно раскрытыми настежь.

- А портрет? Портрет, который я видел? - с живостью перебил его Арман. - Ведь не бредил же я, наконец.

Фульмен сидела, задумавшись. Она взяла за руку молодого человека.

- Слушайте, сказала она ему, - вы сомневаетесь во мне, вы по-прежнему не верите мне?

- Нет, - сказал он искренно, - я вижу, что вы откровенны.

- Итак, вы хотите, чтобы я дала вам совет? - спросила Фульмен.

- Давайте...

- Вернитесь домой, забудьте эту загадочную женщину и позвольте мне самой распутать всю эту путаницу и доискаться истины. Что-то подсказывает мне, что эта женщина, которая, по-видимому, избегает вас, замышляет против вас что-то ужасное.

- Вы с ума сошли! - рассмеялся Арман.

- Быть может.

- На что я ей нужен?

- Ах, почем я знаю! - воскликнула Фульмен. - Но что-то говорит мне, что с вами случится несчастье.

В голосе Фульмен звучали волнение и грусть, и Арман невольно вздрогнул.

- Так что же, - прошептал он, - я люблю ее... и я хочу ее видеть!

- Согласны вы еще раз послушаться меня? - спросила Фульмен.

- Я готов.

- Она сказала вам: "Приходите завтра в восемь часов".

- Да.

- И вы пойдете?

- Разумеется!

- Я пойду с вами.

- Вы?

- Я!

- Но это невозможно! - вскричал Арман.

- О, будьте покойны, - успокоила его Фульмен, - я не войду... я останусь на крыше.

И прежде чем молодой человек, растерявшийся от этого решения Фульмен, успел ответить, она обернулась к студенту.

- Господин Дюлонг, - сказала она, - вы уступите еще раз вашу комнату на сегодняшний вечер, не правда ли?

- Иначе говоря, - ответил студент, - я не посмею войти в свою комнату после того, что случилось со мною вчера.

- Вы правы, - сказала Фульмен, - ведь вы еще не рассказали нам своего вчерашнего приключения. Быть может, ваш рассказ прольет луч света на все эти таинственности.

- Обыкновенно, - начал рассказывать Фредерик Дюлонг, - я выходил из дому в восемь часов, шел в кафе Табурэ и играл там в домино или на биллиарде до одиннадцати. Но вчера, в то время, когда я поворачивал за угол улицы Вожирар, меня остановил посыльный и подал мне письмо. Я подошел к газовому фонарю и прочитал его.

"Старинный друг г-на Фредерика Дюлонга, - писали мне, - очень желающий увидеться с ним, просит его последовать за подателем этой записки".

- Я хотел было отказаться, объяснив посыльному, что меня ждет неотложное дело, но он поспешил предупредить меня, сказав почтительным тоном.

"Карета барыни ожидает вас на площади Одеон".

"Карета! О-го, - сказал я себе. - Это другое дело!".

Я последовал за посыльным и увидал светло-голубую карету, запряженную великолепными лошадьми. Ливрейный лакей открыл дверцу, а посыльный удалился. Я сел в карету; тогда лакей сказал мне:

"Сударь, вы позволите мне сесть рядом с вами, потому как мне поручено сообщить вам нечто".

"Как хотите", - ответил я.

Карета покатила. Лакей поднял окна, стекла которых, к моему удивлению, оказались матовыми, так что я не мог узнать, куда меня везут. Затем он вынул фуляровый платок и сказал:

"Если господин желает видеть мою госпожу, то он должен позволить завязать ему глаза".

Я нашел это предложение оригинальным и согласился. Подобные истории я читал только в романах.

- Дальше? - спросила Фульмен.

- Карета ехала около двадцати минут и остановилась; слуга сказал мне:

"Не угодно ли вам, сударь, выйти и опереться на мою руку..."

Я вышел, и меня повели. Я шел так несколько минут, в течение которых чувствовал, как хрустит песок под моими ногами, и это навело меня на мысль, что я иду садом; затем я поднялся по ступенькам лестницы...

- Погодите, - перебил Арман студента, - нечто подобное случилось когда-то со мною.

Сын полковника вспомнил любовь, которую он питал к маленькой баронессе де Сент-Люс.

- Продолжайте, продолжайте! - вскричал он.

Он надеялся, что завеса, окружавшая все эти события тайной, наконец разорвется хоть отчасти.

- Когда я поднялся по лестнице, - продолжал студент, - мой проводник открыл дверь и провел меня в комнату, пол которой был покрыт ковром, заглушавшим шум моих шагов; усадив меня в кресло, он сказал:

"Через пять минут вы можете снять повязку".

Я слышал, как он ушел и запер дверь, повернув два раза ключ; сердце мое стучало. На меня нашел страх... Наконец, я снял повязку.

- И тогда, - перебил его во второй раз Арман, - вы очутились в прекрасном будуаре, обитом шелковой материей, меблированном с замечательным изяществом и освещенном алебастровой лампой, спускавшейся с потолка.

- Так, именно так! - подтвердил удивленный студент. - Но откуда вам это известно?

- Слушайте дальше, - продолжал Арман, - по стенам висели прекрасные картины испанской школы. В амбразурах окон стояли лакированные жардиньерки; занавеси были задернуты,

- Совершенно верно.

- Посреди комнаты стоял круглый стол с мраморной подставкой.

- Так, именно так!

- Наконец, после десятиминутного ожидания, - продолжал Арман оживленно, - вы увидели, что дверь отворяется...

- Да...

- И входит женщина в маске...

- Нет, - сказал студент, - я не видал женщины. На этот раз крик удивления вырвался у Армана.

- Кого же вы увидали? - спросил он.

- Мужчину, - ответил студент.

- Да рассказывайте же, - торопил Арман. - Я вижу, что туман, который должен был рассеяться, сгущается все больше и больше. Кто же был вошедший?

- Погодите, - сказал г-н Фредерик Дюлонг в то время, как Фульмен внимательно слушала его. - Прошло не десять минут с тех пор, как я остался один, а целый час. На круглом столе, о котором вы говорили, стояла бутылка с вином. От ожидания я начинал терять терпение; осмотрев обстановку будуара, я остановил свое внимание на бутылке и ее содержимом. Что вы хотите? Я немного алкоголик; под рукою у меня был стакан, и я начал пить, чтобы убить время; таким образом я опорожнил один стакан за другим, и уже начал слегка пьянеть, как вдруг увидел отворившуюся дверь и, вместо ожидаемой мною женщины, мужчину, лицо которого было закрыто бархатной маской. Волосы на голове у него были совершенно седые.

Арман и Фульмен переглянулись. Интрига еще более запутывалась.

- Дальше? - проговорила танцовщица. - Что было дальше?

Фредерик Дюлонг продолжал.

XXIX

- Этому человеку было лет около шестидесяти. Он был высокого роста и одет во все черное.

- Это русский майор.

- Тс! - остановил Арман. - Будем слушать.

- Он подошел ко мне и сказал: "Потрудитесь сесть, сударь, - потому что при появлении его я встал с места, - и выслушать меня". Голос его звучал так властно, что я невольно повиновался.

"Вы пришли сюда, - спросил он меня, - по анонимному письму?"

"Да".

"И вы думали, идя сюда, что встретите женщину?" "Как! - вскричал я. - Разве она не принадлежит к моим старинным знакомым?"

Он пожал плечами с надменным видом, как бы говоря:

"Разве может женщина, живущая так роскошно, любить вас?"

Потом продолжал:

"Свидание вам назначила не женщина".

"Так кто же?"

Я предложил этот вопрос отчасти с раздражением, как человек, обманувшийся в своих ожиданиях.

"Я".

"Вы? Но я вас совсем не знаю".

"Это правда, - сказал он с улыбкой. - Но вы меня могли бы узнать, если бы не эта маска..."

"Если я вас не знаю, то к чему же маска?" - спросил я, начиная сердиться.

"Потому что, если вы откажетесь от моего предложения, - что очень возможно, - то я не хочу, чтобы вы могли узнать меня при встрече".

"Вы хотите предложить мне что-то?"

"Может быть..."

И этот человек, голос и манеры которого производили на меня подавляющее впечатление, в котором я с трудом отдавал себе отчет, смерил меня с ног до головы и спросил:

"Вы медик?"

"Да".

"Десятый уже год, как кажется?"

"Возможно, но вам-то какое до этого дело?"

"Иначе говоря, - продолжал он, не удостаивая ответить на мой вопрос, - вы никогда не будете доктором".

"Что же дальше?"

"У вас тысяча пятьсот ливров годового дохода. Это маловато... для таких людей, как вы, любящих кофейни и развлечения".

"Уж не хотите ли вы подарить мне состояние?"

"Почем знать?"

Он произнес эти слова так двусмысленно, что мороз пробежал по мне.

"Вот как, - сказал я, стараясь освободиться от странного обаяния, которое он производил на меня. - В таком случае объясните, что вам угодно от меня и зачем вы привезли меня сюда с завязанными глазами?"

"Слушайте, - ответил он. - Над вами не будет употреблено насилие, и вы свободны согласиться или отказаться от моего предложения. Хотите заработать пятьдесят тысяч франков?"

"Ого! - воскликнул я. - Но только в том случае, если мне не предложат совершить преступление..."

"В глазах закона это будет, пожалуй, преступление: но в глазах Бога - это возмездие".

"Вернее, вы хотите заставить меня сыграть роль палача?"

"Вы угадали".

Я гордо выпрямился.

"Вы негодяй", - сказал я.

Я направился к нему, не желая слушать его далее; догадавшись, разумеется, что я намерен, несмотря на его седые волосы, напасть на него и ударить кинжалом за то, что он осмелился предложить мне такую гнусность, он сильно топнул ногою в пол и отскочил к стене.

В ту же минуту отворилась дверь и два лакея бросились на меня, повалили и начали топтать меня ногами и бить до тех пор, пока я не потерял сознания...

Что произошло потом? Я, вероятно, никогда этого не узнаю. Придя в себя, я увидал, что лежу около тротуара, на площади Эстрапад, причем ноги мои спущены в канаву, а сам я мертвецки пьян...

- Я вернулся к себе, держась за стены домов, кое-как добрался до своей комнаты, бросился в постель и проспал бы, вероятно, очень долго, если бы вы не разбудили меня, - докончил он, взглянув на Армана.

Фульмен, не прерывая, слушала Фредерика Дюлонга до конца. Когда он кончил, она жестом попросила Армана дать ей сказать.

- Все это действительно очень странно. Только вы, господин Дюлонг, поступили нерасчетливо.

- Почему?

- Прежде чем отказаться, нужно было сначала узнать, какого рода преступление хотели вас заставить совершить. Если бы вы узнали его тайну, то этот человек не осмелился бы приказать лакеям избить вас.

- Вы правы, - ответил студент. - Но ничего не поделаешь. Хотя я и бедняк, но человек честный и не мог сдержать своего негодования.

- Теперь, - продолжала Фульмен, - проследим факты. Это странное происшествие случилось именно в тот час, когда вы, по желанию Блиды, ушли из дома?

- О, я начинаю думать, что Блида знает более, чем мы все!

- Я думаю то же самое, - согласилась с Дюлонгом Фульмен.

- А я, - прибавил Арман, терявшийся в догадках, - убежден, что баронесса Сент-Люс...

- О, да, - сказала Фульмен, знавшая в совершенстве любовную интригу Армана с баронессой, однако не имевшая ни малейшего представления о романтических подробностях, оставшихся тайной рокового общества "Друзей шпаги". - Эта ночь, проведенная Дюлонгом, походит как две капли воды на ту, когда вы ехали на первое свидание с баронессой, даже комнаты замечательно похожи. Но г-н Дюлонг не видел женщины...

- Это правда.

- Притом, - прибавила Фульмен, - после романа с вами баронесса покинула свет и не возвращалась в Париж.

- Да, но ее отель все еще существует.

- Итак, - сказала Фульмен, - г-н Дюлонг останется у меня. Здесь он будет в безопасности. Вы пойдете побродить около отеля Сент-Люс и, быть может, разузнаете что-нибудь. Что касается Блиды, то я даю честное слово Фульмен, она скажет мне все. Тогда мы узнаем, существует ли связь между приключением г-н Дюлонга и вашим и одурачила ли нас эта женщина или же мы сделались жертвою случайности.

- Значит, вы не будете сопровождать меня сегодня вечером? - спросил Арман.

- Напротив.

- Странно! - задумчиво прошептал Арман и прибавил про себя: "Я не знаю, чего может хотеть от меня эта женщина, но я люблю ее!"

Все эти догадки и рассказ Дюлонга заняли собою все утро. Десять часов пробило на стенных часах спальни.

- Господа, - сказала Фульмен, - вы завтракаете у меня.

Молодая женщина и ее собеседники провели еще час, теряясь в догадках, строя и опровергая всякого рода предположения и отыскивая руководящую нить, которая могла бы указать им путь в этом лабиринте интриг; но они ни к чему не пришли. После завтрака Фульмен посадила студента в маленькую курильную наедине с ликерами и сигарами. Затем она переоделась и сказала Арману:

- Я довезу вас до площади Людовика XV. Вы перейдете мост Согласия и дойдете до бульвара Инвалидов, куда, как вам известно, выходит отель Сент-Люс. Будьте прежде всего осторожны...

Арман сел в карету рядом с Фульмен, которая сказала ему, высаживая его у подножия обелиска:

- Я еду к Блиде... а в шесть часов буду ждать вас у себя.

- Я приеду.

Арман дошел до бульвара Инвалидов и, по воспоминаниям, начал искать маленькую потайную дверь, на пороге которой однажды ночью двое соперников встретились и дрались насмерть за баронессу Сент-Люс.

Но дверь была заделана. Тогда Арман прошел на Вавилонскую улицу и увидал наклеенный на подъезде отеля билет с надписью: "Сей отель продается".

Он пошел прямо в помещение привратника. Привратник был новый и не знал Армана.

- Что вам угодно, сударь? - спросил он.

- Этот отель продается?

- Да, сударь.

- Можно его осмотреть? Привратник взял связку ключей.

- Не угодно ли вам пойти за мною, сударь? - сказал он. И он провел Армана через прихожую в ту самую квартиру, которая была ему так хорошо знакома.

- Посмотрим сад, - сказал Арман.

Привратник, пройдя коридор, открыл дверь, которая вела в сад. Арман едва удержался от крика удивления. Огромные деревья сада были срублены, а павильон, тот самый павильон, где его когда-то принимала баронесса и где однажды вечером он встретил графа Степана, более не существовал... Он был снесен.

Значит, студента Фредерика Дюлонга возили не в отель Сент-Люс, и все предположения Армана рухнули разом. Под предлогом, что отель без сада не имеет для него ни малейшей прелести, он ушел, отказавшись даже взглянуть на самый отель. Однако Арман не мог удержаться от желания узнать, что сталось с предметом его любви?

- Ведь этот отель, - спросил он привратника, - принадлежал барону де Сент-Люс?

- Да, сударь, - последовал ответ. - Но господин барон уже давно умер, а госпожа баронесса вот уже пять лет, как ушла в монастырь, пожертвовав все свое состояние на богоугодные заведения, которые и продают этот отель.

Арман ушел задумчивый, вернулся домой, переменил платье и поехал к Фульмен к шести часам. Фульмен уже вернулась. Что касается студента, то он заснул на диване около ликеров и сигар.

- Ну, что? - спросила Фульмен. Арман рассказал ей все, что видел.

- Мне не посчастливилось так же, как и вам: Блида сегодня ночью уехала из Парижа в почтовой карете с графом Гоиловым, и никто не знает - куда; но если бы мне даже пришлось обратиться к префекту полиции, я узнаю это. Притом, - прибавила Фульмен, нахмурив брови, - сегодня вечером, быть может, мы узнаем очень многое.

Когда настал вечер, Фредерика Дюлонга разбудили.

- Как жаль, - пробормотал он. - Я так хорошо спал.

- Вы проспали двенадцать часов, - сказала Фульмен, - этого достаточно, мне кажется, а теперь вы нам нужны.

- Я готов. Куда мы поедем?

- На свидание Армана. И Фульмен сказала себе:

- Во что бы ни стало я должна увидеть эту женщину! Фульмен, Арман и студент сели в карету и приказали везти себя на площадь Эстрапад. Карета и прислуга танцовщицы получили приказание ожидать их на некотором расстоянии. Фульмен взяла под руку Армана и сказала Фредерику Дюлонгу:

- Позвоните и войдите первый; насколько возможно, проходя мимо окна привратницы, закройте нас собою.

Студент в точности повиновался. В коридоре было так же темно, как и накануне, и Арман, подавший руку Фульмен, шел на цыпочках.

- Кто там? - спросила привратница.

- Это я, - ответил студент. - Нет ли у вас писем?

- Нет, сударь.

В то время, когда Фредерик Дюлонг обменивался этими словами в окно привратницкой, Фульмен и Арман молча прошли нижний этаж. Студент нагнал их, и все трое начали подниматься по лестнице в комнатку студента.

- Теперь, - сказала танцовщица, входя, - ступайте на свое свидание, Арман; мы подождем вас здесь.

Молодой человек открыл окно, соскочил на крышу и добрался до другого окна, которое, согласно своему обещанию, Дама в черной перчатке должна была открыть ему. Но окно было заперто и света не было видно, хотя час свидания настал. Дама в черной перчатке заставляла ждать себя.

XXX

Прошло около часа, а ни малейший шорох не долетел до Армана, в окнах дома Дамы в черной перчатке не мелькнуло ни огонька. Ухватившись за крышу, с бьющимся сердцем, сгорая желанием видеть незнакомку, молодой человек вздрагивал при малейшем шуме... а она все не шла!

- Уж не уехала ли она? Что за непредвиденное обстоятельство помешало ей прийти на свидание, которое она назначила сама, или же...

Но при последнем предположении Арман почувствовал, как холодный пот выступил у него на висках. Или она назначила это свидание только для того, чтобы отделаться от Армана и одурачить его.

Эти три предположения, явившиеся одно вслед за другим в голове бедного влюбленного, обращали минуты в вечность. Устремив глаза на закрытое окно, он забыл о времени и о Фульмен, ожидавшей его в комнате студента. Наконец легкий свист, раздавшийся со стороны дома Дюлонга, вывел его из забытья и заставил вздрогнуть.

Его звала Фульмен.

Арман подумал, что молодая женщина сделала какое-нибудь открытие или заметила свет в другом этаже дома; он пошел обратно, снова подвергаясь опасности скатиться с крутой крыши, где малейшая оплошность могла сделаться для него гибельной.

Он добрался до окна студента. Фредерик Дюлонг и Фульмен ждали его там, облокотившись на подоконник.

- Мой бедный друг, - сказала последняя, - ясно, что нас обманули вконец. Дама в черной перчатке смеется над вами...

- О, - вздохнул Арман, - вы так думаете?

- Я убеждена в этом.

- Что же тогда делать?

- Вернуться домой.

- О, нет, я хочу подождать еще...

- Какое безумие!

- Или лучше... Арман колебался.

- Ну, что же? - спросила Фульмен.

- Я выбью рамы в окне, проберусь в дом... и отомщу ей...

- Мой бедный друг, - спокойно заметила на это Фульмен, - разве вы не знаете, что выбить раму и вторгнуться в дом против воли его обитателей составляет поступок, который закон считает преступлением и предаст вас за него уголовному суду?

- Э! Что за важность! - запальчиво вскричал Арман.

- Хорошо, - сказала Фульмен, - я предостерегла вас ради успокоения моей совести. А теперь, если вы решились на это...

- Разумеется.

- Так идемте...

- Как! Вы пойдете со мною?

- Разве я не взяла на себя опеку над вами? - произнесла танцовщица, улыбаясь. - Вы должны знать, что всюду, где есть что-нибудь похожее на роман или приключение, я являюсь самой счастливой женщиной на свете.

- Ну, так идемте!

- Подождите минутку, - остановила его Фульмен. - Я не могу так идти.

- Что вы хотите сказать?

- Я сильно не доверяю женщине, которую вы безумно любите, и не хочу попасть в ловушку.

- Ах, Боже мой! Почем вы знаете, что мы не встретим свирепого майора Арлева, который нападет на нас с двумя или тремя лакеями?

- При мне кинжал.

- Этого недостаточно.

Фульмен подошла к столу студента и взяла пистолеты, которые утром оставил на нем Арман.

- Вот, так будет лучше, - сказала она.

- А мне вы разрешите отправиться с вами? - спросил Фредерик Дюлонг.

- Если хотите.

Фульмен перескочила через подоконник и вспрыгнула на крышу.

- Осторожнее! - предостерег ее Арман.

- Ну, вот еще! - ответила Фульмен. - Я в ранней юности танцевала на канате.

И она побежала по краю крыши с уверенностью и легкостью, доказывавшими достоверность ее слов. Студент и Арман следовали за нею. Первый запасся спичками. Арман вынул пистолеты из ящика и нес их в руке. Что касается Фульмен, то она захватила кинжал Армана.

Когда молодая женщина добралась до окна, у которого в течение часа Арман прождал напрасно, то она обернулась и сказала:

- Не надо шуметь, раз этого можно избежать.

Она сняла с мизинца левой руки кольцо с чудным граненым алмазом и с ловкостью гранильщика начала резать оконное стекло около задвижки, осторожно, не шумя, вынула его и положила на крышу. Потом, обернувшись к Арману, сказала:

- Зарядите пистолеты.

Молодая женщина просунула руку в сделанное ею отверстие, нажала задвижку и открыла окно, после чего одним прыжком, с легкостью балерины, соскочила с крыши в будуар Дамы в черной перчатке, где царил мрак и полнейшая тишина.

Арман и студент последовали ее примеру.

Студент начал высекать огонь. Но едва вылетели несколько искр и осветили комнату, как Арман с удивлением вскрикнул.

Будуар был пуст, исчезло все до мраморного бюста, покрытого черным вуалем, включительно.

- Птичка упорхнула! - прошептала Фульмен, а Арман, разбитый от волнения, прислонился к стене, чтобы не упасть.

Студент зажег свечу, которой он запасся, уходя из комнаты, и при ее свете Фульмен и ее спутники осмотрели весь будуар, салон и все остальные комнаты и этажи огромного дома. Он оказался совершенно пуст.

- Ну, - прошептала Фульмен час спустя после бесплодных поисков, - мы имеем дело с сильной женщиной.

- О, - вздохнул студент, - если бы нам удалось захватить Блиду... я потребовал бы с нее реванш за эту ночь. Я совершенно разбит, так они меня исколотили...

- Что касается Блиды, - вскричала Фульмен, - то она должна во что бы то ни стало рассказать нам все!

Арман в каком-то оцепенении машинально шел за ними. Вдруг Фредерик Дюлонг ударил себя по лбу.

- О, я догадался!

- О чем? - поспешно спросила Фульмен, повернувшись к нему.

- Вы ездили к Блиде?

- Да.

- На улицу Матадор, N 17?

- Да.

- И вам сказали, что она уехала с русским?

- В почтовой карете, вчера ночью.

- Ну, так это невозможно.

- Почему?

- Потому что граф Гоилов уехал в Голландию три дня назад; по крайней мере, мне так объяснила Блида вечером в день его отъезда.

- В таком случае, где же она?

- Ясно, - сказал студент с проницательностью, которой трудно было ожидать при его грубости и вульгарности, - что если нас провели и Блида принадлежит к числу наших мистификаторов, то она сочла благоразумным уехать...

- Это справедливо.

- Вместо того, чтобы покинуть Париж, она сочла самым лучшим скрыться в его окрестностях и покинула свое жилище на несколько дней.

- Париж велик, - прошептала Фульмен, - но я найду Блиду.

- А я, - сказал студент, - кажется, догадываюсь, где она.

Арман вскрикнул от радости, глаза Фульмен заблистали.

- Блида, - продолжал медик, - дитя улицы и сохранила, несмотря на богатство, слабость к студенческим ресторанам и, в особенности, к студентам.

- Значит, наши поиски ограничатся одним только кварталом?

- Подождите!.. Три месяца назад она безумно влюбилась в одного молокососа, который живет на улице Медицинской Школы, и я отдам голову на отсечение, что она нашла приют у него.

- Знакомы вы с этим юношей?

- Разумеется.

- Теперь нужно найти способ, - сказала Фульмен, - захватить Блиду.

Говоря это, танцовщица и ее спутники вышли из опустевшего дома, снова прошли по крыше и вошли в комнату студента.

Там Фульмен с минуту сидела молча, погруженная в глубокое размышление.

Наконец, подняв голову, она сказала молодым людям:

- Если вы положитесь на меня, в случае, если Блида окажется действительно на улице Медицинской Школы, то я клянусь вам, что добуду ключ от этой загадки.

- Будто, - заметил Арман.

- Друг мой, - продолжала Фульмен, - вы вернетесь домой вместе с г-ном Фредериком Дюлонгом и будете там ждать от меня известий.

- Почему я не должен идти с вами?

- Потому что в вашем присутствии я ничего не добьюсь от Блиды.

- О, будьте спокойны! - вскричал студент, сжимая кулаки, - я сумею заставить ее говорить, я...

Фульмен пожала плечами.

- Позвольте же мне действовать, - сказала она, - и не откажите дать кое-какие сведения.

- Спрашивайте...

- На какой улице живет студент?

- Улица Медицинской Школы, N 59.

- Его имя?

- Эмиль Дюпор.

- Ну, так едемте, - сказала Фульмен. - Вы, Арман, завезете меня домой, а затем моя карета развезет вас обоих по домам.

И танцовщица мысленно добавила:

"Решительно, интрига запутывается, так что я буду забавляться месяца два. Я рождена, чтобы вести романтический образ жизни".

На другое утро в девять часов Арман, всю ночь не сомкнувший глаз, начал засыпать, когда стук кареты, катившейся по мостовой двора, внезапно разбудил его. Минуту спустя вошел старик Иов.

- Госпожа Фульмен, - доложил он, - желает видеть господина Армана.

Молодой человек накинул халат и приказал просить танцовщицу. Фульмен вошла и подала ему руку. Молодая женщина была бледна и серьезна. Она села рядом с постелью Армана.

- Видели вы Блиду? - поспешно спросил он ее.

- Нет, - ответила Фульмен и жестом попросила его помолчать.

- Ну, - сказала она минуту спустя, - поговорим...

- О чем? - спросил он с удивлением.

- Чтобы лучше вести наши розыски, я должна расспросить вас о прошлом.

- Спрашивайте, - просто сказал он.

- Мое дорогое дитя, - продолжала Фульмен, - уверены ли вы, что не имеете врагов?

- Врагов! - проговорил он, все более и более удивляясь.

- Да, врагов ожесточенных, неумолимых, которые тайно преследуют вас...

- Я не должен, я не могу их иметь.

- Это странно!..

- Но объяснитесь же, Фульмен!

- Погодите. Итак, у вас нет врагов?

- Я не думаю.

- А у вашего отца?

Арман вздрогнул. Но, так как он не был посвящен в тайны ужасного образа жизни полковника, который тот так долго вел, то он, не колеблясь, ответил:

- Мой отец - лучший из людей; кто же может иметь что-либо против него.

- Тогда, - сказала задумчиво Фульмен, - не будем говорить об этом.

- Однако...

- Не спрашивайте меня, это бесполезно... Доверьтесь мне.

- Значит, вы не застали Блиды?

- Нет, но я напала на след Дамы в черной перчатке. Арман вскрикнул от радости.

- Она уехала из Парижа.

- Ах!

- И поехала в Нормандию, - продолжала Фульмен. Арман, без сомнения, собирался объявить, что он поедет вслед за нею, как вдруг старик Иов, снова открыв дверь спальной, пропустил человека, визита которого молодой его господин, по-видимому, не ожидал. Вошедший был полковник Леон.

Полковник, войдя, многозначительно переглянулся с Фульмен. Чтобы объяснить этот взгляд, нам суждено сделать отступление и рассказать событие, изменившее планы Фульмен. Молодая женщина солгала Арману: она нашла Блиду.

XXXI

Вот что случилось.

Четыре часа спустя после бесплодных розысков Фульмен, Армана и Фредерика Дюлонга в покинутом доме на площади Эстрапад, иначе говоря в час ночи, по улице Медицинской Школы ехала карета и остановилась у подъезда дома, о котором говорил студент медицины.

Из кареты вышли два человека и приказали кучеру подождать.

Они были высокого роста, вооружены толстыми палками и одеты в голубые сюртуки и гусарские брюки; их длинные усы и густые бакенбарды делали их похожими на агентов полиции, не носящих формы, которым приказывают сторожить по ночам на улицах, а иногда даже производить аресты.

Они позвонили. Несмотря на поздний час, дверь немедленно отворилась. N 59 был большой меблированный отель, населенный студентами. Звонившие поднялись на антресоли, где находилась контора хозяйки отеля, толстой пожилой женщины с претензиями на молодость, носящей кольца на всех пальцах, пеньюары из светлых материй и волосы, завитые локонами, и называвшейся благозвучным именем: госпожа Бевуаль. Госпожа Бевуаль собиралась уже выйти из конторы, потому что все ее жильцы вернулись домой, когда раздался звонок, и она увидала две мрачные фигуры своих ночных посетителей. Увидав их, впечатлительная госпожа Бевуаль попятилась назад: они произвели на нее действие головы Медузы.

- Сударыня, - сказал один из них, приложив палец к губам, - будьте добры, не шумите и выслушайте нас.

Госпожа Бевуаль продолжала пятиться и, как автомат, жестом пригласила их сесть, так велико было ее волнение.

- Вы, конечно, догадываетесь, кто мы? - спросил все тот же агент.

Хозяйка отеля, дрожа, кивнула головой.

- Хорошая репутация вашего дома, - продолжал полицейский, - ставит нам в обязанность сохранить в тайне тяжелое поручение, возложенное на нас.

- Боже мой, господа, - пробормотала госпожа Бевуаль, к которой наконец вернулась способность говорить, - мой дом пользуется доброй славой... мои жильцы также, и я отвечаю за них, как за самое себя... и я не вижу причины...

- Извините, сударыня, - строго перебил ее один из агентов, - я должен вам заметить, что мы избегаем всякого шума, всякого скандала и советуем вам, в ваших же интересах, отвечать нам без утайки.

- Господи, Господи! - бормотала растерявшаяся хозяйка отеля.

- Все ли ваши жильцы вернулись?

- Но... я не знаю...

- Берегитесь солгать!

- Да, господа, они вернулись...

- Одного из них зовут Эмиль Дюпор?

- Ах, господа, - пробормотала г-жа Бевуаль, - это очень хороший молодой человек.

- У него в данное время находится особа по имени Блида...

- Ах, - вскричала госпожа Бевуаль, растерянное лицо которой вдруг успокоилось, - если вы ищите ее... то это мне безразлично!

- Да, ее! Возьмите свечу и проводите нас в комнату Эмиля Дюпора.

Госпожа Бевуаль повиновалась и, идя впереди, указывала дорогу.

Студент, которого звали Эмилем Дюпором, жил на пятом этаже в маленькой квартире, состоявшей из двух комнат: крохотной залы и еще меньших размеров спальной.

Луч света, выходивший из-под двери, дал понять госпоже Бевуаль и ее спутникам, шедшим на цыпочках, что студент дома. Эмиль Дюпор, которому вскоре предстояло держать экзамен, сидел у стола и зубрил вовсю, а у камина приютилась женщина и читала книгу; судя по желтой обложке, это был роман.

Эмиль Дюпор был еще совсем юноша, лет двадцати, словом, красивый малый.

Что же касается Блиды, то она заслуживает более подробного описания. Блида была маленькая белокурая женщина, розовая, нежная, с большими, с косым разрезом глазами, маленькими ногами и руками, с милым и немного мечтательным личиком; вечером при свете лампы, несмотря на то, что ей было уже за тридцать пять лет, ей можно было дать всего только лет двадцать пять.

Госпожа Бевуаль тихонько постучала в дверь.

- Кто там? - спросил студент, подумавший, что к нему пришел кто-нибудь из соседей, потому что благодаря табльдоту, заведенному чувствительной госпожой Бевуаль, все жильцы ее уже давно между собою перезнакомились.

- Эмиль, не отворяй, - сказала Блида под влиянием какого-то предчувствия.

- Это я, мадам Бевуаль, - нежно пролепетала хозяйка отеля.

- Откройте, - сказала успокоенная Блида.

Студент встал, пошел отворить и сделал шаг назад, увидев позади хозяйки мрачные фигуры двух неизвестных лиц, которых он также принял за полицейских агентов. Но не успел он вскрикнуть, предупредить Блицу или обнаружить как-нибудь иначе свое удивление, как один из них грубо отстранил госпожу Бевуаль, вошел и сказал студенту:

- Сударь, не поднимайте шума... это бесполезно... притом у нас дело не к вам.

Даже самый честный человек, совесть у которого совершенно чиста, не может без волнения видеть людей, являющихся к нему в полночь, во имя закона. Волнение Эмиля Дюпора было так велико, что он не находил слов, чтобы ответить им, не мог сделать движения и стоял пораженный и, по-видимому, спрашивая себя, бредит он или видит все наяву. Что касается Блиды, то она стояла бледная и дрожащая и растерянно смотрела на полицейских агентов. Один из них, взявший на себя обязанность дать объяснение, взглянул на нее и сказал:

- Сударыня, вас зовут Луизой Гато, по прозванию Блида?

- Да, сударь, - пробормотала Блида, совершенно не обладавшая смелостью женщин ее сорта.

- Внизу нас ждет карета, не угодно ли вам последовать за нами?

- Последовать за вами?

- Да, сударыня.

- Но я ни в чем не виновата... я не совершила ничего преступного... я...

- Тс! - остановил ее человек с длинными усами: - Вы объяснитесь где и когда следует.

- Однако! - в свою очередь вскричал Эмиль Дюпор, к которому вернулось присутствие духа, - это ошибка, господа, эта дама у меня... я отвечаю за нее...

- Отлично, милейший господин Эмиль, но не мешайте в деле, вы этим только повредите. Если эта дама невиновна - там увидят.

- Но, наконец, в чем же меня обвиняют? - пробормотала Блида, вырываясь от второго мнимого агента.

- Вам все объяснят, идемте...

Блида хотела защищаться и кричать, но один из полицейских сказал ей:

- Если вы будете сопротивляться, то я кликну в окно моих людей, которые ждут внизу, и вас свяжут по рукам и по ногам... Если вы будете кричать, вам засунут в рот платок и заставят замолчать.

- Ну, хорошо! - сказала Блида, немного успокоившись. - Не надо употреблять насилие, я последую за вами.

Она протянула руку студенту, пораженному ужасом, и позволила увести себя агентам. Спускаясь по лестнице, они держали за руку молодую женщину, потом открыли дверцу кареты, помогли ей сесть и сами поместились рядом с нею. Карета помчалась.

Один из полицейских преспокойно вынул из кармана кинжал, лезвие которого мелькнуло перед глазами Блиды при свете каретного фонаря.

- Слушайте же меня внимательно, - сказал он, - мы не полицейские агенты, хотя получили приказание привезти вас туда, где от вас желают получить некоторые объяснения; остерегайтесь кричать или звать на помощь во время пути, потому что вы умрете раньше, чем кто-нибудь успеет помочь вам.

Блида вздрогнула и промолчала. Куда же ее везут?

Это ей было трудно угадать, хотя два предположения одно за другим мелькнули в ее голове в то время, как карета выехала из улицы Мазарини и покатила к набережной.

Первое, что граф Гоилов, ее повелитель, внезапно вернулся в Париж, узнал о ее бегстве к студенту и, по привычке русского важного барина, третирующего свою содержанку, как рабу, решился подвергнуть ее какому-нибудь ужасному наказанию.

Но это предположение испугало Блиду менее второго.

Блида вспомнила о Фульмен, перед которой она была, конечно, неправа и встречи с которой она старалась избегать, уезжая из своей хорошенькой квартирки на улице Матадор и решившись поселиться у Эмиля Дюпора на пятом этаже на улице Медицинской Школы. Она знала Фульмен за женщину энергичную и решительную и боялась увидеть ее участие в дерзком похищении, жертвой которого была она; ее подозрения перешли в уверенность, когда она увидела направление, по которому ехала карета. Карета действительно, проехав вдоль набережной, свернула на площадь Согласия, поднялась по Елисейским полям и въехала на улицу Марбеф. Блида не думала ни защищаться, ни кричать, потому что она приняла всерьез слова одного из полицейских, пригрозившего убить ее. К тому же в этот час в Елисейских полях не было ни души. Карета остановилась перед отелем Фульмен.

- Выходите, сударыня, - пригласил ее один из мнимых агентов.

Блида повиновалась. Агент взял ее за руку и провел на нижний этаж, в прекрасную оранжерею, где в начале этого рассказа мы видели танцовщицу, ужинавшую со своими друзьями.

Фульмен ждала Блиду. Молодая женщина небрежно развалилась в кресле; она улыбалась и, увидев свою старинную подругу, сказала:

- Согласись, моя дорогая, что у меня смышленые лакеи... они разыграли свою роль в совершенстве.

Фульмен расхохоталась, в то время как Блида остановилась, нахмурив брови, на пороге оранжереи.

- Если ты захотела сыграть надо мною шутку, - сказала она, - то я должна объявить тебе, что она плохого сорта.

- Неужели?

Фульмен жестом отпустила слуг, потом взглянула на Блиду, и ее взгляд был так пронзителен, что та была потрясена до глубины души.

- Дорогая моя, - сказала Фульмен, причем улыбка исчезла с ее губ, - я никогда не шучу в серьезных вещах.

- Гм! - заметила Блида. - Ты хочешь, значит, говорить со мною о серьезных вещах.

- Да, - утвердительно кивнула головою Фульмен.

- В таком случае, - пробормотала Блида, - ты могла бы написать мне или послать...

- Моя крошка, - резко перебила ее Фульмен, - у нас нет времени, ни у тебя, ни у меня, дольше обманывать друг друга и обмениваться длинными фразами: тебе грозит смертельная опасность.

При этих словах Блида отскочила к двери. Но Фульмен выпрямилась, подошла к Блиде, выше которой она была целой головой, и сказала:

- Выслушай внимательно и прими к сведению мои слова. У меня в отеле шестеро слуг. Все они мне преданы и умрут за меня. Двери заперты, и ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я этого не захочу.

- Но чего ты хочешь от меня? - вскричала бледная и дрожащая Блида. - Что я тебе сделала?

Фульмен взяла кинжал с камина и снова подошла к Блиде. Та, испугавшись, хотела было отскочить, но очутилась припертою к стене. Фульмен положила на плечо подруги свою красивую руку, под нежной кожей которой скрывались стальные мускулы.

- Слушай: если ты будешь неблагоразумна, то я всажу тебе на три дюйма в горло эту игрушку, затем прикажу положить тебя в карету, отвезти на площадь Согласия и бросить твое тело к подножию обелиска. Потом велю заложить себе дорожную карету и отправлюсь в Калэ, а оттуда в Лондон, прежде чем узнают, кто ты.

- Но... чего же ты хочешь от меня? - опять проговорила дрожащая Блида.

- Ты это сейчас узнаешь. Вчера ты обманула меня, дав мне ложные сведения о таинственной Даме в черной перчатке; ты захотела потешиться надо мною... Я хочу знать все.

И Фульмен занесла кинжал над Блидой.

Но, странная вещь! Вместо того, чтобы испугаться еще сильнее, вместо того, чтобы молить о пощаде, Блида выпрямилась и сказала:

- Если ты хочешь убить меня, то убивай, но я ничего не скажу, потому что здесь дело идет о жизни моего ребенка.

Поднятая рука Фульмен опустилась.

- Твоего ребенка? - спросила она с удивлением.

- Да, - подтвердила Блида, - ведь ты знаешь, что у меня есть десятилетний сын.

- Ну, так что же?

- А то, что у меня отняли, похитили моего сына; меня заставили служить людям, которых я совершенно не знаю, и я должна хранить их тайну; если хоть одно слово сорвется у меня о том, что мне известно, то они убьют моего ребенка...

Блида говорила с такою искренностью, что Фульмен поверила ей и увидала, что материнский инстинкт победил в ней в эту минуту страх женщины. Однако она толкнула Блиду в кресло и снова занесла над нею кинжал.

- Ты смеешься надо мною, - сказала она. - И за это я тебя убью.

Она приставила острие смертоносного оружия к ее горлу.

- Они не убьют моего сына! - прошептала Блида, и лицо ее осветилось улыбкой, в которой вылилась вся ее любовь к ребенку.

- Ну, так говори, - сказала Фульмен, - объяснись... неужели ты ровно-таки ничего не можешь сказать?

- Могу сказать только одно.

- Что?

- Арман любит Даму в черной перчатке, не правда ли?

- До сумасшествия.

- А ты любишь Армана?

- Страстно.

- Значит, ты не хочешь, чтобы с ним случилось несчастье?

- Как ты глупа, - пробормотала Фульмен.

- Ну, так слушай, - быстро заговорила Блида, - я дам тебе совет; если ты его любишь и имеешь на него хотя бы малейшее влияние, то посади его в карету, увези подальше от Парижа, на край света, если понадобится, а в случае крайности, заставь его переменить имя.

- Но к чему все это?

- Чтобы никогда, - продолжила Блида, - он не искал случая увидеться с Дамой в черной перчатке, потому что ты не знаешь, до чего его доведет эта любовь.

- До чего же она доведет его? - спросила Фульмен, поверив искренности голоса и жестов Блиды.

- До смерти!

Фульмен вздрогнула.

XXXII

Наступило молчание между обеими женщинами, из которых одна держала жизнь другой в своих руках. Слова или, вернее, последнее слово Блиды произвело на Фульмен сильное впечатление; она поняла, что отныне ей не грозит более опасность.

- Да, - продолжала Блида, считавшая необходимым пояснить свои последние слова, - если Арману надоела жизнь, если он хочет покончить с нею одним из тех трагических и таинственных способов, причины которых скрываются во мраке и которые человеческое правосудие, разочаровавшись в своих бесплодных поисках, приписывает, наконец, случаю, то ему остается только преследовать Даму в черной перчатке и постараться приподнять угол той непроницаемой завесы, которой эта женщина, представляющаяся для меня самой загадкой, так тщательно старается скрыть свою жизнь. Почем знать, - хотя я говорю это, положим, не имея веских доказательств, - что она не ищет его, что она не обрекла его на погибель?

Пока Блида говорила, Фульмен размышляла и пришла к решению:

"Ясно, что Блида более ничего не скажет мне; вероятно, она уже сказала все, что знает. Она не может объяснить мне подробностей из собственных интересов; что касается тайны, окружающей тех, агентом которых она является, то она ее не знает. Нужно искать ее в другом месте".

Фульмен отбросила кинжал и сказала Блиде:

- Извини меня за насилие, моя бедная, даю тебе слово, что Арман уедет; но чтобы не компрометировать тебя, обещаю тебе, что он уедет, не зная причины отъезда. Будем говорить всем, что мы не видались и я не могла отыскать тебя; ты скажешь то же самое. Мои люди отвезут тебя обратно на улицу Медицинской Школы, и твой студент подумает, что ты сделалась жертвой доноса и ошибки.

- Хорошо, - согласилась Блида; - но как же ты, однако, догадалась, что я на улице Медицинской Школы?

- Мне проговорилась твоя камеристка, - созналась Фульмен.

Танцовщица была осторожна; она находила, что ни к чему замешивать имя студента Фредерика Дюлонга; и так как могло случиться, что Блида, которой стало известно очень многое, не знала о приключении прошлой ночи с ее старинным другом и о насилии, которому он подвергся, то было бы неблагоразумно, пожалуй, даже опасно, показаться слишком много знающей в ее глазах.

- Теперь, - прибавила Фульмен, - надень свою накидку, опусти вуаль и уходи.

Блида не замедлила воспользоваться этим разрешением, Фульмен могла еще раздумать, и Блида, видевшая все время над собою кинжал, от острия которого она избавилась каким-то чудом, пожала руку танцовщице, которую та ей протянула, и быстрыми шагами вышла из оранжереи.

"Как она улепетывает", - подумала Фульмен, невольно улыбнувшись в то время как она звонила и приказывала заложить в карету лучшего рысака, чтобы отвезти Блиду.

Оставшись одна, молодая женщина снова задумалась.

- Честное слово, - прошептала она, свертываясь в клубок на кресле, стоявшем перед камином, и поставив маленькую и красивую ножку на каминную решетку, - как подумаешь, что неделю назад я скучала до того, что решила вступить в брак с лордом Г., а теперь запуталась в такой роман, которых более не умеют писать, то скажешь, что только в Париже и возможны подобные вещи.

И романтическая девушка, вопреки всем таинственным опасностям, которые, по-видимому, угрожали любимому ею человеку, вздрогнула от радостного чувства.

"А теперь, - сказала она себе, - попробуем прийти к какому-нибудь выводу. Раз я являюсь действующим лицом в мелодраме, то постараемся сыграть главную роль..."

Фульмен положила щипцы на место, оперлась локтем о колено, положила подбородок на руку и, подобно автору, рассказывающему сюжет своей пьесы артистам, продолжала размышлять:

"Действие происходит в наши дни, в Париже. Главные действующие лица - первый любовник, Арман; главная женская роль принадлежит Фульмен; комик - это простак студент медицины, которого бьют и которому завязывают глаза; таинственную женщину, быть может, изменницу, зовут Дамой в черной перчатке; есть и некоторые второстепенные роли - Блида, Мориц Стефан. При поднятии занавеса Фульмен скучает, ищет романтического любовника, хочет любить человека, который не любит ее и оскорблен женщиной. Ей указывают на такого человека - это Арман. Арман влюблен в Даму в черной перчатке, женщину неуловимую".

Затем Фульмен решила:

"Вместо того, чтобы сражаться с соперницей, я хочу устранить на пути Армана все препятствия и прежде всего сделать его счастливым. Когда я достигну этого, Арман будет принадлежать мне. Счастливый человек утомится своим счастьем и, когда этот момент наступит, даст поймать себя на удочку! Второе действие: Фульмен находит Даму в черной перчатке, она доставляет Арману возможность пробраться к ней и т. д., и т. д. Действие третье: пьеса принимает новый оборот, интрига запутывается. Ожидаемая развязка отдаляется. Блида сознается под острием кинжала, что сын ее в руках неизвестных ей лиц, которые убьют его, если она что-нибудь расскажет; она дает понять, что Дама в черной перчатке обладает какой-то тайной, и, желая узнать эту тайну, Арман подвергается смертельной опасности; может быть, даже, что вместо того, чтобы стараться избежать этой встречи, Дама в черной перчатке ищет ее, и интрига, запутываясь все более и более, становится полна животрепещущего интереса. Таков конец третьего действия. Четвертый акт: Фульмен одна и произносит следующий монолог. Очевидно, Блида является второстепенным лицом и не знает тайны; также вероятно, что Дама в черной перчатке мыкается по свету, имея в виду особую цель, у нее есть какие-то основания переезжать в двадцать четыре часа в новое помещение, развешивать свои портреты, которые исчезают, и заставлять бедного влюбленного мальчика, глупого, как все влюбленные, преследовать ее без всякой серьезной причины, кроме собственного развлечения. Эта женщина - враг Армана. Почему? Ей одной это известно; но есть женщина, которая поклялась узнать это, и эта женщина исполнит это. В тот день, когда Дама в черной перчатке объявила себя врагом Армана, Фульмен, которая любит его, объявила войну Даме в черной перчатке. Борьба сосредоточится между этими двумя женщинами".

"Милостивые государи и милостивые государыни, - прервала себя Фульмен, обращаясь к воображаемым зрителям, - в пьесе будет множество других картин, но пока они еще не готовы...".

И Фульмен погрузилась в размышления и продумала до рассвета.

Она вскочила удивленная, увидав первые лучи солнца, проникнувшие через окна оранжереи. Фульмен позвонила и приказала приготовить себе ванну. После ванны она начала одеваться с помощью камеристки и приказала подать себе карету.

"Решительно, - подумала камеристка, передавая приказание кучеру, - происходят какие-то непонятные вещи, и барыня или сошла с ума, или просто по уши влюбилась в молокососа Армана, что вздумала среди зимы выехать в семь часов утра".

Через десять минут Фульмен села в карету и приказала везти себя в Пасси, на улицу де Помп. Карета остановилась перед маленьким бедным одноэтажным домиком с палисадником и зелеными ставнями. Фульмен вышла из кареты и позвонила. Толстая, уже довольно пожилая служанка в огромном остроконечном чепчике, какие носят нормандки, вышла отворить дверь и, казалось, была сильно удивлена, увидав молодую и красивую даму, закутанную в большую английскую шаль и прятавшую руки в соболью муфту.

- Здесь живет полковник Леон? - спросила Фульмен.

- Здесь, - ответила служанка.

- Встал он?

- Да, сударыня.

Фульмен прошла во двор, не обратив внимания на впечатление, которое она произвела на нормандку.

- Сударыня, как прикажете о вас доложить?

- Ничего не надо.

- Однако...

- Скажите просто полковнику, что друг его сына хочет его видеть.

Эти слова удовлетворили служанку вполне. Она провела Фульмен в маленький зал и просила ее подождать. Две минуты спустя дверь отворилась, и Фульмен увидала входящего полковника Леона.

Те, кто видел полковника лет пять назад, бодрого, с черными волосами и огненным взором, каждая черта лица которого свидетельствовала о железной воле этого человека, с большим трудом узнали бы его теперь.

Полковник сделался стариком, с седыми и редкими волосами, со сгорбленным станом и тусклыми глазами. Годы или угрызения совести довели его до такого быстрого разрушения? Один Бог мог ответить на это.

Он поклонился Фульмен, не будучи в состоянии скрыть своего удивления, и предложил ей кресло у камина, где пылало яркое пламя.

- С кем я имею честь говорить? - спросил он любезно.

- Меня зовут Фульмен, - ответила молодая женщина, скромно опустив глаза. - Я танцую в Опере.

- Вы приехали ко мне по поручению моего сына? - спросил ее старик, и лицо его приняло при этом выражение радости и гордости, а потухший взор заблистал.

Этот человек, всех ненавидевший, презиравший и преследовавший, игравший честью и жизнью людей, вздрогнул с головы до ног при одном имени своего сына, единственной привязанности, которая жила в его каменном сердце.

- То есть, я приехала поговорить о нем, - сказала Фульмен.

- Боже мой! - пробормотал полковник, бледнея. - Неужели он заболел... или дрался на дуэли... Он ранен...

- О, успокойтесь, - сказала Фульмен, - он чувствует себя превосходно.

- Ах, как вы меня напугали!.. И полковник прибавил взволнованным голосом:

- Дорогое дитя! Вот уже три дня, как он не был у меня... О! Я не сержусь на него за это... он молод... я стар... ему скучно со мною... и притом Иов сказал мне...

Полковник остановился и взглянул на Фульмен с любезной улыбкой.

- Что он вам сказал? - спросила танцовщица.

- Что он влюблен... вероятно, в вас... вы так прекрасны и притом лицо у вас такое доброе... и он будет с вами так счастлив, не правда ли?

Фульмен с улыбкой покачала головой.

- Нет, он не в меня влюблен... однако... Ах, полковник! - воскликнула она с благородной искренностью, тронувшей до глубины души старика: - Я могу признаться вам, потому что вы его отец: я люблю его...

- А он вас не любит?

- Нет.

- Значит, он слеп! - пробормотал старик, взглянув на танцовщицу взглядом знатока, умеющего ценить красоту женщин.

- О, будьте покойны, - сказала Фульмен, - он полюбит меня когда-нибудь. Я это чувствую... а если я хочу чего-нибудь...

Фульмен упрямо надула губки, что вызвало улыбку у полковника, и продолжала:

- Я пришла к вам поговорить о нем потому, что мы оба любим его больше всего на свете.

- Благодарю вас, - сказал старик, пожав руку Фульмен.

- А еще потому, - продолжала она, - что ему грозит большая опасность.

- Опасность! - вскричал, весь задрожав, полковник, причем вся кровь прилила у него к сердцу.

- Успокойтесь, - сказала Фульмен, - мы можем ее предупредить.

- О, так говорите, говорите скорее!

- Полковник, - серьезно продолжала молодая женщина, - знаете ли вы врагов Армана?

- Врагов? Ах, возможно ли это? Он так добр, так благороден, дорогое мое дитя.

- В таком случае, они есть у вас?

При этом вопросе полковник вздрогнул, и перед его глазами, как в панораме, промелькнуло все его прошлое... У него потемнело в глазах.

- Быть может.

- Ну, так слушайте.

И Фульмен рассказала дрожавшему полковнику о любви его сына к таинственной Даме в черной перчатке и происшествиях, совершившихся в течение последних двух дней. Полковник слушал танцовщицу, но едва она кончила свой рассказ, как сгорбленный старик выпрямился, и потухший взор его заблистал гневом и энергией.

- Ах! - воскликнул он. - Если кто-нибудь осмелится, коснуться моего ребенка... то я, кажется, потрясу небесный свод и обрушу его на голову дерзнувшего.

- Слушайте, - сказала Фульмен, - вот зачем я пришла к вам. Под предлогом поездки по делам, требующим присутствия Армана, увезите его отсюда. Уезжайте с ним сегодня же вечером. Увезите его подальше от Парижа, в Нормандию, в Бретань, куда хотите, а я в течение этого времени постараюсь узнать тайну Дамы в черной перчатке...

Фульмен встала.

- Я еду к Арману, - сказала она, - через несколько минут вы должны также отправиться к нему; сделайте вид, что вы никогда не видали меня и что только случай свел нас у него. Вы приедете просить Армана сопровождать вас... в Нормандию, не правда ли?

- Да, - сказал полковник, - у меня действительно есть небольшое имение в нескольких лье от Гавра.

- Отлично, - сказала Фульмен, - так я поеду уговаривать Армана отправиться с вами.

Теперь понятно, почему Фульмен сказала Арману, что она не нашла Блиды, причем быстро обменялась многозначительным взглядом с полковником, когда тот появился на пороге спальной.

- Дорогое дитя, - сказал полковник, - можешь ли ты пожертвовать неделю своему старому отцу, который, как ты знаешь, никогда не просил посвящать ему твое свободное время? Ты непременно должен поехать со мною в Нормандию. Дело идет о твоем состоянии.

Арман колебался и взглянул на Фульмен. Она же наклонилась к нему и шепнула ему:

- Поезжайте! К вашему возвращению я отыщу Даму в черной перчатке и узнаю ее тайну.

В тот же вечер полковник и его сын сели в карету, и Фульмен сказала себе:

- Теперь, когда мне уже нечего дрожать за Армана, я могу вспомнить, что меня зовут Фульмен, и доказать Даме в черной перчатке, что это имя обозначает "молния".

XXXIII

В таком рассказе, как наш, где встречается множество лиц и события быстро сменяют одно другое, автор должен переносить внимание читателей то туда, то сюда, часто оставляя совершенно в стороне некоторых действующих лиц. Мы оставили Даму в черной перчатке в замке де Рювиньи с майором Арлевым и капитаном Гектором Лембленом, чтобы вернуться к нашему несчастному герою Арману, заснувшему на кушетке у Фульмен, а теперь мы снова вернемся в Рювиньи и к той минуте, когда майор Арлев настаивал, выходя из-за стола, чтобы Гектор Лемблен проводил их в комнату, где должна была храниться шкатулка генерала. Читатель, вероятно, помнит, что Гектор Лемблен, несмотря на сильное волнение, согласился на это. Дама в черной перчатке и майор Арлев, заметив волнение, охватившее капитана, переглянулись. Но Гектор, не поднимавший глаз, не заметил этого движения.

- Я понимаю, - сказал майор, подойдя к Гектору Лемблену и взяв его под руку, - что это тяжело для вас...

- Идемте, - резко перебил его капитан, которому страх выдать себя придал неожиданную смелость.

Он встал и взял свечу.

- Жермен, - сказал он, обращаясь к камердинеру, - ты пойдешь с нами.

Жермен поднял связку ключей, которую капитан уронил вместе со свечою у дверей комнаты, порога которой он не решился переступить, и пошел впереди. Сзади, опустив голову, страшно подавленный, молча выступал капитан. Неестественная энергия, проявленная им на минуту, исчезла с быстротой молнии. Дама в черной перчатке следовала за ним, опираясь на руку своего спутника. Все четверо вышли из столовой и дошли до коридора, разделявшего замок Рювиньи на две половины.

Трехминутный переход показался Гектору Лемблену целою вечностью. Ноги у него подкашивались, холодный пот выступил на лбу, и он задыхался на каждой ступеньке. Жермен обернулся и вполголоса сказал майору, но так, однако, чтобы капитан мог слышать:

- Бедный барин... воспоминания о барыне, о которой все ему здесь напоминает, довели его до такого состояния.

Эти слова придали мужество капитану. Он надеялся, что они введут в заблуждение гостей, и он продолжал идти вперед.

Но волнение капитана усилилось, когда они достигли коридора. Он неоднократно прислонялся к стене, чтобы не упасть. Заметив это, Жермен поддерживал его. Майор и Дама в черной перчатке следовали за ним, продолжая многозначительно переглядываться, что, без сомнения, сильно встревожило бы капитана, если бы он мог поймать их взгляды. Но капитан шел, опустив голову, и, казалось, забыл о своих спутниках, так сильно он углубился в свои думы. Наконец Жермен дошел до двери коридора.

- Вот здесь, - сказал он с ударением, которое, по-видимому, произвело на капитана действие электрической искры.

- Вот здесь...

Эти слова, казалось, объяснили ужасную драму и пробежали гальваническим током по телу Гектора Лемблена. Человек обладает странной особенностью: иногда упадок сил внезапно сменяется в нем необычайным подъемом духа. Эти слова, напомнившие капитану ужасную драму, вернули ему на время спокойствие, силы и присутствие духа.

- Да, вот здесь, - повторил он с не менее странным ударением, хотя с совершенно другим значением, чем его камердинер.

В словах, произнесенных Жерменом, звучала затаенная ирония, которая слышится в голосе уличенного преступника, не ощущающего угрызений совести, когда он говорит своему сообщнику:

- Вот здесь мы убили вместе с тобою.

В голосе же капитана, произнесшего слова "вот здесь", слышался стон и вопль мучительного угрызения совести.

Жермен отыскал в связке ключ и, не колеблясь, сунул его в замочную скважину и повернул два раза, потому что замок отпирался на два поворота. Но раньше чем толкнуть дверь, он обернулся и взглянул еще раз на своего господина.

Гектор Лемблен стоял выпрямившись и спокойный, как человек, не испытывающий ни малейшего волнения. Но синеватая бледность лица, искривленные губы, холодный пот, выступивший у него на лбу, и конвульсивная дрожь, пробегавшая по всему его телу, выдавали его.

Жермен взглянул через плечо и увидел майора Арлева и его спутницу, мрачных, грустных, молчаливых, похожих на судей, которым после произнесения приговора приходится еще присутствовать при исполнении произнесенного ими приговора.

- Ну, Жермен, - пробормотал капитан прерывистым и надломленным голосом, - отворяй же.

Жермен толкнул дверь и первый переступил порог комнаты, где Марта де Шатенэ испустила свой последний вздох. У капитана хватило сил последовать за ним, но, пройдя несколько шагов, он почувствовал себя дурно и схватился за спинку кресла. Что касается Дамы в черной перчатке и майора Арлева, то они, войдя, окинули взглядом комнату, которую мы опишем в нескольких словах.

Комната покойной баронессы Марты де Рювиньи, состоявшей во втором браке за Гектором Лембленом, была довольно обширна; мрачный и строгий вид ее, по-видимому, свидетельствовал о страшной драме, разыгравшейся в ее стенах. Большая дубовая кровать, с витыми колонками и пологом из зеленой саржи, стояла в самом темном углу комнаты, обои которой были одного цвета с пологом кровати и ослабляли свет, бросаемый свечою Жермена. Зеркала были закрыты кисеей, кровать, ничем не покрытая, казалось, сохранила отпечаток тела Марты, а беспорядок драпировок указывал на ожесточенную борьбу. При дневном свете можно было бы, вероятно, заметить, что местами на занавесках есть дыры - следы зубов.

Наконец, та часть кровати, которая была прислонена к стене, была отодвинута, и угол полуоткрытой драпировки давал возможность разглядеть небольшую часть белой стены. Капитан долго стоял, прислонившись к креслу. Силы изменили ему, и все тело его дрожало.

- Капитан, - обратился к нему майор, причем в голосе его слышалось сочувствие к его волнению, которое можно было приписать столько же скорби, как и угрызениям совести, - мы сочли ваше присутствие здесь необходимым при розыске шкатулки, иначе мы не сочли бы себя вправе так жестоко растравлять ваши горестные воспоминания.

Капитан ничего не ответил. Он, казалось, погрузился в прошлое, которое живо представлялось его расстроенному мозгу. Майор продолжал:

- К счастью, письмо генерала упрощает наши розыски, и понадобится всего несколько минут, чтобы отыскать шкатулку.

- Господин граф, - заметил Жермен, в то время как капитан молча и сурово смотрел на кровать, к которой, казалось, его приковывала невидимая тень, - господин граф не подумал, что если он желает произвести розыски в стене или в паркете, то нам понадобятся инструменты.

- Это правда, - согласился майор.

- Я пойду позову слугу и прикажу ему сыскать лом и молот...

Слова эти вывели капитана из оцепенения. Он соскочил с кресла, в которое опустился, и крикнул:

- Нет! Нет! Я не хочу... я не хочу, чтобы сюда входили... Жермен, иди сам... иди!

Когда Жермен вышел, чтобы исполнить приказание барина, капитан взглянул на своих гостей глазами, полными слез, и сказал:

- Простите... но я так любил ее...

Майор и Дама в черной перчатке молча поклонились, как бы говоря: "О, мы понимаем, как вы страдаете, капитан...". Жермен вернулся с инструментами.

- Закрой дверь, чтобы никто не вошел, - пробормотал Гектор Лемблен упавшим голосом.

Жермен закрыл дверь и взглянул на майора.

- Что вы прикажете мне делать? - спросил он. Майор обернулся к Гектору.

- По указаниям письма генерала, - сказал он, - шкатулка находится под кроватью, в четырех футах от стены.

- Возможно, - пробормотал капитан, снова впавший в оцепенение и продолжавший растерянно смотреть на разорванные обои.

- Значит, придется отодвинуть кровать.

Майор сделал знак Жермену. Тот положил принесенные инструменты на стул и начал отодвигать кровать. Но одно полотнище обивки, покрывавшей стену, оторвалось, зацепив за ножку кровати, которую Жермен сильно дернул; на оголившемся месте обнажилась стена.

Вдруг капитан пронзительно вскрикнул, как осужденный на смерть, который видит возвышающейся перед ним эшафот, - это был крик убийцы, которому предъявили вещественные доказательства его преступления.

Трое присутствовавших в комнате увидели, как он вдруг пошатнулся, как бы пораженный насмерть, и упал навзничь на паркет.

Жермен подбежал, чтобы поднять его. Дама в черной перчатке также наклонилась над ним.

- Он умер? - спросил майор.

- Нет, - сказала она, поднимая голову, - он в обмороке.

- Еще одно волнение в таком роде, - прошептал граф Арлев, - и он умрет.

- Ах! - вздохнула Дама в черной перчатке, на губах у которой мелькнула одна из тех улыбок, от которой даже храбрый человек приходит в содрогание. - Это было бы еще слишком рано!

И в то время, как Жермен поднимал своего господина, чтобы унести его, молодая женщина устремила глаза на стену, обнаженную от обивки.

- Смотри! - сказала она.

Она протянула руку и показала графу Арлеву кровавое, наполовину стершееся пятно... след руки... это, конечно, была рука Марты...

- А! Понимаю... - сказал майор.

- Пусть теперь говорят, - прошептала Дама в черной перчатке медленно и серьезно, - что Бога нет.

Жермен отнес своего бесчувственного господина в его комнату, положил на кровать и, многозначительно взглянув на майора, следовавшего за ним, казалось, спросил, что тот прикажет ему делать.

- Доктора звать бесполезно, - ответил майор, - твой барин сам придет в себя.

- Жермен, - сказала Дама в черной перчатке, - войдите в комнату, где совершилось преступление, возьмите губку и смойте пятно.

- Слушаю, сударыня, - почтительно ответил лакей, что доказывало власть, приобретенную над ним женщиной, которую он видел в первый раз в своей жизни.

- Капитан не должен подозревать, - продолжала она, - что и мы видели это пятно; напротив, он должен думать, что ему сделалось дурно и что угрызение совести представило ему след преступления, который существует только в его воображении.

Жермен вышел. Молодая женщина села около бесчувственного капитана.

- Теперь, - сказала она, - нужно позаботиться об этом человеке; он должен жить, он должен полюбить меня...

- Ах, он уже достаточно страдает, - прошептал майор.

- Вы находите? - спросила Дама в черной перчатке. - А разве генерал де Рювиньи не страдал, умирая и мучаясь изменой своей жены? Разве, вы думаете, Марта умерла без ужасных мучений?

Майор опустил голову и промолчал.

- О! - продолжала она. - Мало одних угрызений совести, чтобы убить этого человека, но он должен умереть от роковой и безумной любви, которую Бог дал мне власть внушать людям, той любви, чувствуя приближение которой человек должен начертать себе, как было написано на дверях дантовского ада: "Оставь надежду всяк сюда входящий".

- Вы неумолимы... - прошептал граф Арлев, - неумолимы, как судьба.

- Ах, - ответила молодая женщина голосом, в котором слышались глухие рыдания, - вот уже пять лет, как день и ночь меня преследует, не давая ни минуты покоя, кровавая тень, взывающая ко мне о мести; вот уже пять лет, как в моем сердце живет образ умершего, который был моею единственной любовью.

XXXIV

Когда Гектор Лемблен очнулся после долгого обморока, он увидал себя на кровати, в комнате, которую занимал в прошлом году в замке Рювиньи в последние часы жизни своей жены. В комнате царил полумрак, так как она освещалась только одним фарфоровым ночником и последними лучами догоравшего камина.

Было три часа утра.

Капитан сначала не узнал этой комнаты, неясные контуры мебели которой представлялись его блуждавшему взору чем-то фантастическим.

- Где я? - был первый вопрос, с которым он мысленно обратился к себе.

Потом, понемногу привыкнув к полумраку, он понял, что находится в Рювиньи, в комнате, которая с незапамятных времен носила название "зеленой".

Но каким образом он очутился здесь? Ужасные волнения, пережитые Гектором Лембленом в продолжение нескольких часов, и обморок, последовавший за ними, перепутали все его мысли и лишили памяти. Он забыл причину, заставившую его уехать из Парижа, и вообразил, что никогда не покидал Рювиньи. В памяти его образовался пробел, пробел в целый год, и мысли его перенеслись к тому времени, когда он жил в старом нормандском замке вместе со своей женой Мартой де Шатенэ.

Марта, казалось ему, вовсе не умирала, так как он забыл все события, совершившиеся в течение истекшего года. Ему казалось, что он заснул накануне вечером после одной из длинных прогулок, которую он обыкновенно совершал вместе с нею по берегу моря. Но эта иллюзия длилась всего одно мгновенье, и воспоминания сначала медленно, затем с быстротой молнии начали следовать одно за другим. Он вспомнил, что Марта умерла... и мало-помалу все подробности загадочной драмы, которая была известна только Богу, Жермену и ему, встали в его мозгу вместе со страхом и угрызениями совести.

Однако он не мог объяснить себе, каким образом и зачем он очутился в зеленой комнате замка Рювиньи, откуда он выехал год назад вслед за бренными останками жены.

Но в то время, как он искал объяснения своему присутствию в замке, где воскресали его угрызения совестя, неумолимые и мучительные, как адское пламя, он увидал в углу, у камина, чью-то тень, смутно обрисовавшуюся при последней вспышке пламени; эта тень была силуэтом женщины... Тогда у него мелькнула мысль, что немые тени явились преследовать его... И этот раньше сильный ум почувствовал себя объятым ужасом... Ему казалось, что он видит свою жену, Марту де Шатенэ, вышедшую из могилы... И так как тень продолжала двигаться и медленно приближалась к его постели, то капитан Гектор Лемблен, когда-то бывший храбрецом на поле битвы, скептик и безжалостный в своей частной жизни, ужаснулся... Он приподнялся на кровати, испуганный, с холодным потом на лбу, со вставшими дыбом волосами и блуждающими глазами... Вытянув руки вперед, он хотел как бы оттолкнуть привидение и закричать... Но глухие звуки с трудом вылетали из его судорожно сжатого горла, и он мог только прошептать сдавленным голосом:

- Марта... Марта... не подходите... Марта... простите меня... я сильно страдал... я раскаялся...

Но тень сделала еще шаг, и чья-то рука коснулась руки капитана.

- Как вы себя чувствуете? - произнес приятный, мелодичный голос, который сразу рассеял лихорадочный страх и бред, овладевшие Гектором Лембленом, и пробудил в то же время его воспоминания...

Капитан перестал кричать; он опустил поднятые руки и лежал неподвижно, приковав глаза к тени, очертания которой сделались теперь более ясны и потеряли свою фантастичность. В камине пламя вспыхнуло ярко и осветило комнату, так что капитан узнал Даму в черной перчатке.

Тогда ум его окончательно прояснился; он вспомнил все, и события одно за другим, начиная с самого его отъезда из Парижа под предлогом розыска шкатулки генерала до прибытия в Рювиньи, приезда майора Арлева и его спутницы, и потрясшего его кровавого отпечатка на стене, пронеслись перед ним... Но дальше капитан не помнил ничего.

Что же произошло потом?

О! Его гости, без сомнения, видели роковое доказательство его преступления... Они, конечно, все угадали, все узнали. Капитан не решался еще допустить третье предположение, что они могли дать знать о его преступлении правосудию. Однако человек, который только что дрожал от суеверного страха пред тенью, которую он принимал за призрак, вышедший из могилы; человек, видевший пред собою олицетворенное человеческое правосудие и желавший защитить себя от него, и которому казалось, что последние искры догоравшего огня в камине освещали орудие казни, - этот самый человек, за минуту бессильный и объятый страхом перед призраком, вдруг овладел собой, почувствовал прилив энергии и приготовился к ожесточенной борьбе, ставкой которой являлась его жизнь...

Вместо того, чтобы закричать и искать спасения в бегстве, капитан, наконец, убедившийся, что его гости, по меньшей мере, подозревают, если не уверены в его гнусном проступке, сразу вернул себе ясность мысли и хладнокровие, и у него явилась даже мысль разыграть роль безумного человека, истерзанного нравственными муками, который все забыл во время своего обморока; он обвел вокруг себя бессмысленным взором, только что пришедшего в себя больного.

- Кто говорит со мной? Кто вы? - спросил он наконец. Дама в черной перчатке снова подошла к камину, взяла свечу, зажгла ее о ночник и вернулась к кровати. Капитан увидел на ее губах грустную улыбку; глаза ее были печальны и нежны, а голос свеж, мелодичен и искренен.

- Как вы себя чувствуете? Лучше ли вам? - спросила она.

В этих простых словах звучало столько доброты и участия, что капитан вздрогнул и спросил себя, неужели женщина может смотреть так, как она смотрела на него, и говорить так, как она говорила с ним, с человеком, которого считает преступником.

И вдруг у него блеснула надежда, что, может быть, они не заметили кровавых следов и, приводя его в чувство, забыли о постели, шкатулке и не взглянули на стену.

Дама в черной перчатке поставила свечу на столик, взяла чашку, налила в нее питье из маленькой склянки, помешала ложкой и подала капитану.

- Выпейте, - сказала она с улыбкой.

В эту минуту Гектор Лемблен, который чувствовал то прилив сил, то слабость, сохранял полное присутствие духа и самообладание, так что с успехом мог продолжать разыгрывать роль человека, которому изменила память.

- Господи, Господи! - проговорил он. - Что случилось? Где я? Кто вы, сударыня?

- Выпейте сначала, - нежно и настойчиво повторила Дама в черной перчатке с улыбкой, которой никто не мог бы противостоять.

Он взял чашку, выпил и продолжал растерянно смотреть на нее.

- Вы спрашиваете меня, где вы? - сказала Дама в черной перчатке, садясь в кресло у изголовья кровати, - Вы у себя, в замке де Рювиньи.

- Ах! - произнес капитан голосом человека, напрасно старающегося разобраться в своих воспоминаниях.

- Я дочь покойного генерала, - продолжала молодая женщина, опуская голову, - приехала к вам с майором Арлевым,

И она прибавила взволнованным голосом, в котором звучало сочувствие:

- О, извините нас, мы страшно виноваты перед вами, майор и я, и хотя невольно, но мы поступили жестоко, потому что из-за несчастной шкатулки причинили вам страшное горе... Вы не могли справиться с собой... Не успели вы войти в комнату... как лишились чувств... и тогда мы все забыли, все бросили, чтоб помочь вам.

"Они ничего не знают", - подумал Гектор.

Тогда он схватился за голову и вскрикнул, чтобы заставить подумать, что память наконец вернулась к нему. Он прошептал глухим голосом:

- О Марта, Марта, я вас так любил!

Дама в черной перчатке взяла его руку и нежно пожала ее.

- Сударь... сударь... - сказала она таким нежным голосом, что он мог бы утешить человека, утратившего блаженство неба.

- О, простите меня, сударыня, вы добры... вы хотите утешить несчастного, лишившегося счастья и надежды, извините меня, что, пригласив вас в Рювиньи, я сделал вас свидетельницей тяжелого горя человека, ослабевшего, как ребенок; еще раз простите меня.

- Простить вас? - спросила она. - Нет, это мы должны просить у вас прощения... но ваше горе так тронуло нас, что мы постараемся заставить вас... хоть отчасти забыть его...

Легкий шум, раздавшийся за дверью, прервал слова Дамы в черной перчатке. Кто-то тихо постучал.

- Войдите! - проговорила она.

На пороге показался майор Арлев. Капитан подозрительно посмотрел на него, и в его взгляде можно было прочитать сильное волнение: видел ли майор или нет кровавый след?

Но русский дворянин приятно улыбался, и его красивое старческое лицо сияло довольством.

- А! Вот видите, мое дорогое дитя, - сказал он, войдя и обратившись сначала к Даме в черной перчатке, - что я был прав; я немножко сведущ в медицине; когда я служил на Кавказе, то вел знакомство с черкесскими знахарями и научился у них кое-чему. Ведь я вам говорил, что обморок капитана не будет иметь роковых последствий, а лекарство, которое я приготовил...

- Извините меня, майор, - перебил капитан, протягивая руку, - извините, что я сделал вас свидетелем моей слабости!

- О, пустяки, дорогой хозяин, - сказал майор.

- Завтра я буду лучше владеть собою, - прибавил капитан, силясь улыбнуться, - я обещаю вам это... я справлюсь с своим горем... и мы отыщем шкатулку.

- Хорошо, но в таком случае надо быть благоразумным, дорогой капитан, и так как я взялся быть вашим доктором, то вы должны немножко слушаться меня. Я дам вам еще ложку лекарства и затем предписываю покой, вы проспите часов пять или шесть; сон необходим.

- Постараюсь, - сказал капитан с покорностью ребенка.

- Мы оставим вас, - продолжал майор. - Ваш камердинер приготовил наши комнаты, и мы отправимся к себе. До свиданья...

- Прощайте! - сказала Дама в черной перчатке, взяв свечу и направляясь к двери вслед за майором, который прошел первый. На пороге она обернулась и, взглянув на капитана, улыбнулась и исчезла.

Комната снова погрузилась во мрак, но капитану казалось, что взгляд и улыбка Дамы в черной перчатке все еще освещают ее: он чувствовал странное волнение и с необъяснимой тоской проговорил: "Мне кажется, что я полюблю ее!".

Угрызения совести и волнения - все исчезло в одну минуту от улыбки женщины, как утренний туман исчезает при первых лучах солнца.

Что произошло тогда в сердце и в уме капитана Гектора Лемблена, никто не мог бы этого определить.

Но долго еще после ухода этой женщины, взгляд, голос, улыбка и малейшее движение которой производили какое-то странное очарование, он лежал неподвижно на кровати, обхватив голову руками, в состоянии какого-то экстаза. Угрызения совести перестали терзать его; слабость его прошла; разочарование жизнью, которое он испытывал еще накануне, уступило место смутной надежде... Этот человек, который еще недавно смотрел на себя, как на живого мертвеца, а на свое прошлое бросал такой взгляд, каким побежденный, убегая, окидывает поле сражения, где он оставляет только трупы и тлеющие обломки, осмелился строить планы о будущем... он начал мечтать... Но среди мечтаний его внезапно осенила мысль, одна из тех, которые проясняют умы, потонувшие потемках, овладела всем его существом и заставила вскочить.

"О! - сказал он себе: - Я хочу быть любимым ею и не хочу, чтобы она узнала... нет! Нет! Никогда!"

И капитан быстро подбежал к камину, разрыл еще теплую золу, схватил уголь и, даже не замечая, что жжет себе пальцы, поднес его к губам, раздул и зажег свечу.

XXXV

Капитан наскоро накинул халат и, со свечкою в руке, осторожно отворив дверь, прошел комнату, смежную со спальной, и на цыпочках дошел до коридора, в конце которого находилась комната, где умерла Марта.

Глубокая тишина царила в замке. Все уже спали. Капитан шел твердой походкой, не шатаясь и не волнуясь, как накануне. Теперь он хотел жить и быть любимым, жаждать счастья и забвения. Зачем же он шел в комнату, порог которой он с трудом прежде решался переступить? Он шел туда, чтобы уничтожить след своего преступления.

Дойдя до двери, он увидел, что она заперта. У кого же находится ключ? У Жермена, разумеется. Капитан должен был вернуться к себе. Его камердинер спал, когда в Рювиньи еще все жили, в маленькой каморке в нижнем этаже, находившейся под зеленой комнатой. Капитан подумал, что, возвратясь в замок, он поселился в своей прежней комнате, чтобы быть ближе к барину, потому что комната камердинера и зеленая комната сообщались между собою винтовой лестницей и были соединены звонком, кнопка которого помещалась у изголовья кровати Гектора Лемблена. Комнаты, приготовленные для майора Арлева и Дамы в черной перчатке, находились так далеко, что Гектор не боялся разбудить их звонком. Капитан позвонил, и через несколько минут вошел Жермен.

Он выразил удивление, увидав, что барин его не спит среди ночи и имеет вид человека, возвратившегося с какой-то таинственной прогулки. Но капитан не дал ему времени открыть рот.

- Жермен, - спросил он, - у тебя должен быть ключ от комнаты барыни?

- Да, - ответил лакей.

- Ты тотчас ее запер, не так ли?

- Разумеется, сударь.

- Где ключ?

- Вот он.

Жермен вытащил ключ из кармана и подал его капитану.

- Так идем вместе, - сказал капитан.

- К барыне?.. - нерешительно спросил лакей.

- Да, - ответил капитан спокойно, что крайне удивило Жермена.

- Как странно, - пробормотал он. - Барин говорит о том, что хочет войти в комнату барыни, точно дело идет о поездке верхом.

Но так как капитан говорил сухим тоном, то Жермен, не всегда решавшийся обращаться фамильярно, не возразил ничего. Он последовал за Гектором Лембленом, который, дойдя до порога комнаты Марты, жестом приказал ему открыть дверь. Жермен повиновался. Капитан вошел спокойный, со свечою в руке, и бросил быстрый, испытующий взгляд вокруг, желая убедиться, нет ли чего подозрительного в комнате.

Потом Гектор Лемблен направился прямо к стене, обнаженной от обивки, на которой несколько часов назад он заметил роковой след, увидав который он упал в обморок. Но, к его удивлению, след исчез.

- Жермен, - вскричал капитан, указывая рукой на стену, - Жермен, смотри!

Спокойствие капитана сменилось сильнейшим волнением. Жермен оставался невозмутимым.

- Что такое? - спросил он, простодушно взглянув на своего барина.

- Ты не видишь?

- Чего?

- На стене ничего нет?

- А чему же там быть? - спросил слуга с удивлением.

- А пятно?

- Какое пятно?

- След руки.

- Я не знаю, что барин хочет сказать.

- Как, - вскричал капитан. - А сегодня ночью, когда ты отодвинул кровать и обивка свалилась, ты разве не видал?

- Я ничего не видал, ровно ничего, - отнекивался Жермен.

- Но ведь я же не грезил! - вскричал капитан. - Ведь когда я увидал эту руку... я и упал без чувств.

- Я думаю, что память изменила вам, сударь, - возразил слуга, - или, вернее, вы еще не совсем пришли в себя. Действительно, сегодня ночью вы захворали... очень сильно... у вас была лихорадка, с бредом... и вам легко все это могло привидеться.

- Как странно, - прошептал капитан. - Если это и вправду так, то я, конечно, сходил с ума.

После минутного раздумья он вдруг спросил:

- Что же произошло после моего обморока?

- Майор и эта дама совершенно забыли о шкатулке и бросились ухаживать за вами... Вас подняли; я отнес вас в вашу комнату и уложил на кровать, - рассказывал Жермен.

- А они не удивились, когда увидали, что я упал в обморок?

- Нет, благодаря моему рассказу.

- Какому рассказу?

- Я им рассказал, что после смерти барыни вас преследуют привидения, что вам всюду чудится покойница и что нет ничего удивительного, если в ее комнате...

- Довольно! - перебил его капитан. - Понимаю...

И Гектор Лемблен твердо и спокойно начал ходить по комнате и осматривать все углы и закоулки, от кровати и занавесей до бархатных стульев. Он заглянул даже в шкафы, желая убедиться, что Дама в черной перчатке и майор Арлев не могли найти следов таинственного преступления, свидетелями которого были только Бог, Жермен и он сам.

- Нет ничего, - сказал он наконец. - Ровно ничего.

- О, - заметил Жермен с циничной улыбкой, - барин прекрасно знает, что мы приняли предосторожности в прошлом году, прежде чем уехать.

- Молчи!

Это слово, произнесенное Гектором Лембленом глухим голосом, вырвалось у него как последний крик угрызения совести. После минутного молчания он вдруг обратился к Жермену:

- Ты помнишь, за какую цену я купил твое молчание?

- О, разумеется, я не могу жаловаться на барина, - нагло ответил слуга. - Барин щедро обеспечил меня, и если бы я не считал своею обязанностью оставаться всегда при нем, я мог бы преспокойно жить в своем имении.

- Ну, так я обещаю тебе подарить еще тридцать тысяч франков, если...

- Если?.. - спросил Жермен с удивлением и стараясь выказать алчность.

- Если я женюсь на молодой даме, приехавшей с майором Арлевым.

- Барин женится на ней, - спокойно сказал Жермен. Лемблен побледнел, затрепетал от радости, и его сердце, истерзанное горем и угрызениями совести, забилось, как у двадцатилетнего юноши.

- Пойдем, - сказал он.

Капитан снова переступил порог комнаты покойницы и вышел в коридор. Жермен тщательно запер дверь и последовал за своим господином. В это время начало светать, и капитан боялся встретить кого-нибудь из своих слуг. Но в замке, по-видимому, все еще спали. Между тем, пройдя две трети коридора, капитан вдруг остановился. Послышался шум шагов; он доносился с главной лестницы, и страх Гектора Лемблена очутиться лицом к лицу с кем-нибудь из старых слуг замка де Рювиньи, которые, как ему казалось, подозревали ужасную драму, разыгравшуюся в комнате Марты и помутившую рассудок капитана. Шаги приближались...

С минуту капитан, волнуемый предчувствием, хотел свернуть в сторону, потому что коридор, в котором он находился, примыкал к главной лестнице; но врожденное чувство достоинства остановило его. Он не хотел бежать от своих слуг; он хотел сохранить за собою право ходить днем и ночью по замку, который был его законной собственностью.

Капитан продолжал идти вперед и достиг конца коридора. Жермен следовал за ним, но в эту минуту какой-то человек поднялся на последнюю ступеньку и очутился лицом к лицу с Гектором.

Это был майор Арлев. Капитан сделал шаг назад и немного смутился.

- Как, - спросил он, - вы уже встали, граф? Майор холодно посмотрел на Гектора Лемблена.

- Я искал вас, - ответил он.

- Вы... меня... искали?

- Да, - продолжал майор, - состояние, в котором я оставил вас сегодня ночью, внушало мне некоторые опасения; проснувшись около четырех часов, я, не долго думая, накинул халат и пошел узнать, как вы себя чувствуете и спите ли?

- В самом деле... - пробормотал капитан. - Вы были у меня?

- Придя к вам, я нашел кровать пустою и заключил, что мигрень и сильное нервное возбуждение явились неизбежными следствиями состояния, в котором вы находились несколько часов назад, и что вы вышли на воздух освежиться.

- Правда, - ответил капитан, ухватившись за предлог, который подсказал ему его собеседник, чтобы объяснить свою ночную прогулку.

- Однако, - продолжал граф Арлев, - странно, что вы пошли освежиться в коридор; быть может, у вас явилась фантазия посетить комнату, в которой вам сделалось дурно сегодня ночью?

Гектор Лемблен почувствовал, что краснеет.

- О, разумеется, нет, - сказал он, - хотя у меня было сначала это намерение... Но я захотел быть мужчиной и победил свое горе... Однако, - поспешил прибавить капитан, желавший скрыть свое смущение и уклониться от разговора на эту тему, - теперь я чувствую себя прекрасно и пойду спать. Добрый вечер, майор, или вернее, доброго утра.

Капитан поклонился майору Арлеву и прошел мимо, в то время как последний обменялся быстрым взглядом с Жерменом и вернулся в свою комнату.

Три часа спустя после неожиданной встречи с графом Арлевым Гектор Лемблен, выйдя из своей комнаты, направился к помещению, которое занимал его гость.

Майор и Дама в черной перчатке давно уже встали и приветствовали Гектора Лемблена улыбкой. Капитан помолодел лет на десять. Человек, еще накануне казавшийся стариком, превратился теперь в молодого человека. Капитан хотел нравиться, хотел быть любимым. В этом состоял весь секрет произошедшей в нем перемены.

Он галантно поцеловал руку Даме в черной перчатке, пожал руку майору и сказал с грустной улыбкой:

- Я пришел загладить свою вину и поблагодарить моего доктора и мою прекрасную сестру милосердия и предложить себя в их распоряжение для отыскивания шкатулки.

- О, нет, позже, - сказала Дама в черной перчатке, бросив на капитана обаятельный взгляд, приведший его в окончательное смущение. - Вы еще недостаточно окрепли...

Гектор Лемблен ответил грустным тоном:

- Я почерпнул силу в слабости и клянусь вам, сударыня, что я войду, не колебаясь, даже не волнуясь, в комнату, где умерла моя возлюбленная жена...

- Капитан говорит правду, - заметил граф, - прилив силы всегда наступал вслед за слабостью, и нужно воспользоваться моментом спокойствия, чтобы покончить дело со шкатулкой.

- Так идемте, - сказала Дама в черной перчатке. Она встала и оперлась своею беленькой ручкой на руку капитана, вздрогнувшего от этого прикосновения. Только теперь он заметил, что одна рука молодой женщины была, как и накануне и в тот вечер, когда он встретил ее в первый раз, в черной перчатке.

- Сударыня, - сказал он ей вполголоса, когда они выходили из комнаты, чтобы отправиться в комнату, где находилась шкатулка, - позвольте мне задать вам, быть может, несколько нескромный вопрос?

- Спрашивайте, - сказала она, улыбнувшись.

- Разве у русских в обычае носить перчатки на одной руке?

Дама в черной перчатке содрогнулась, и капитан почувствовал, как дрожит ее рука, майор обернулся и резко заметил капитану:

- У каждого, сударь, есть своя тайна. Эта черная перчатка - тайна этой дамы, тайна, которой она не может открыть вам.

Капитан закусил губу, украдкой взглянул на молодую женщину и заметил, что она бледна, как смерть.

- Идемте скорее! - сказала она, ускорив шаги. Гектор Лемблен, задумавшись, вел своих гостей той же самой дорогой, как и накануне, открыл, не колеблясь, дверь и пропустил майора и Даму в черной перчатке вперед.

Накануне, как уже помнит читатель, Жермен сдвинул кровать с того места, где, по описанию генерала де Рювиньи, должна была находиться шкатулка. Капитан взял лом и молот, оставленные Жерменом прошлой ночью, и без малейшего труда вынул квадрат паркета.

Генерал сказал правду. Под квадратом было углубление, в котором должна была находиться железная шкатулка, которую капитан схватил дрожащей рукой в то время, как майор и Дама в черной перчатке внимательно следили за ним.

- Вот ваше состояние, - сказал русский дворянин своей спутнице, взяв шкатулку из рук капитана.

В шкатулке был маленький замок, а в нем торчал ключ. Майор повернул его и открыл шкатулку. Капитан с любопытством нагнулся над нею и, заглянув, вскрикнул.

XXXVI

Крик капитана, раздавшийся в ту минуту, когда была открыта шкатулка, не трудно объяснить.

Шкатулка была пуста! Или, вернее, в ней лежало только одно письмо вместо большой суммы денег, которую он ожидал там увидеть. Письмо с надписью крупными буквами было адресовано ему, капитану Гектору Лемблену.

Это было тем необъяснимее, что, по сообщению майора, письмо было написано двенадцать лет назад генералом бароном де Флар Рювиньи, а шкатулка находилась под полом, по крайней мере, лет пятнадцать.

А пятнадцать лет тому назад генерал, разумеется, не мог знать Гектора Лемблена, тогда еще простого подпоручика пехотного полка, и притом как мог он предположить, что подпоручик Лемблен женится впоследствии на его вдове и будет жить в его замке Рювиньи?

Однако на письме была следующая надпись:

"Г-ну капитану Гектору Лемблену в его замке де Рювиньи".

Ясно, что письмо писал не генерал; ящик, вероятно, был открыт кем-нибудь, и укравший содержимое шкатулки счел нужным написать несколько слов капитану.

Когда Гектор Лемблен вскрикнул, к нему подошла Дама в черной перчатке и, заглянув в шкатулку, увидала, что в нем было только одно письмо. От кого оно? Что в нем заключалось?

Наступило общее молчание. Все трое переглядывались и колебались. Наконец майор обратился к капитану, протянув ему письмо, к которому тот не решался прикоснуться.

- Ну, распечатайте же скорее, - сказал он ему, - и дайте нам ключ к этой разгадке.

Ужасное предчувствие сжало сердце Гектора Лемблена. Рука его дрожала, когда он брал письмо. Он едва держался на ногах в то время, когда взламывали печать, и, повернув лист бумаги, взглянул на подпись. Письмо было подписано Жерменом. Жермен, камердинер капитана, его поверенный, быть может, сообщник. Жермен, сопровождавший его всего несколько часов назад в эту комнату, вероятно, снова вернулся туда, чтобы похитить сокровище, спрятанное в шкатулке.

Капитану делалось дурно, когда он читал письмо, а майор и Дама в черной перчатке молча ожидали разъяснения загадки.

Содержание письма Жермена было следующее: "Дорогой и многоуважаемый барин!

Между нами слишком много тайн для того, чтобы вы не разрешили мне обратиться к вам в фамильярном тоне.

Вы назначили мне ренту в тысячу экю за заботливость и рвение, которые я выказал, закрыв глаза покойной госпоже Лемблен; вы обещали мне еще тридцать тысяч франков, если достигнете известных вам результатов.

О! Вы избаловали меня, дорогой и уважаемый барин, раздразнив мой аппетит. Четыре тысячи пятьсот ливров годового дохода за тайну, когда довольно было бы трех строк, написанных мною прокурору судебной палаты, чтобы предать вас уголовному суду; четыре тысячи пятьсот ливров ренты, говорю я, кажутся мне недостаточными; я предпочитаю позаботиться о себе сам.

Итак, дорогой барин, в то время как вы спите, я беру ключ от комнаты барыни, вынимаю квадрат паркета, открываю шкатулку, а в шкатулке порядочная сумма... Угадайте? Генерал поступил прекрасно, позаботившись оставить состояние своим детям. В шкатулке было на миллион процентных бумаг и чеков.

Вспомните о смерти госпожи Лемблен и о том, каким образом вы и я закрыли ей глаза.

Ваш камердинер Жермен".

Если бы земля разверзлась под ногами Гектора Лемблена, то он, наверное, был бы менее поражен, чем читая это письмо.

И, без сомнения, в эту минуту его менее всего смущала мысль, что ему придется заплатить миллион, украденный его камердинером. Что значил один миллион для этого офицера, разбогатевшего благодаря случаю и очутившемуся в одно прекрасное утро обладателем двухсот тысяч ливров годового дохода?

Но причиной ужаса, овладевшего им, от которого волосы его встали дыбом, а холодный пот выступил на посиневших висках, было письмо, которого он не осмелился бы показать ни Арлеву, ни Даме в черной перчатке, потому что в каждой строке его слышалось: "Ты убийца".

Глаза графа Арлева и его спутницы были прикованы к капитану в то время, пока он читал, и посторонний наблюдатель, конечно, был бы удивлен спокойствием, с которым они смотрели на человека, машинально читавшего письмо, видимо, не понимая его содержания.

Его мысли унеслись куда-то далеко... Он старался придумать какое-нибудь объяснение, которое дало бы ему возможность не показать этого ужасного обвинения. Но майор и его спутница ждали, и он чувствовал на себе их испытующий взгляд.

Отчаянная решимость овладела капитаном. С быстротою молнии он скомкал письмо в руке и разорвал его на мелкие куски.

- Что вы делаете? - крикнул майор, сердито взглянув на него.

Капитан уничтожил одно из доказательств своего преступления, но голос и взгляд майора дали ему понять, что ему так дешево не отделаться.

- Милостивый государь, - сказал капитан, - в шкатулке был миллион.

- Где же он? - спросил майор.

- Это письмо объясняет мне это... вы получите его... - пробормотал Лемблен хриплым голосом.

- Но это письмо... от кого оно? Зачем вы его разорвали? - продолжал строго допрашивать граф Арлев. - Вы смеетесь, что ли, над нами, сударь?

Капитан был бледен, конвульсивная дрожь пробегала по всему его телу.

- Ну, сударь, отвечайте же! - настаивал майор.

- Я не могу...

- Вы... не... можете? - медленно проговорил граф Арлев.

- Нет!

И Гектор Лемблен, обессиленный, упал на стул. В продолжение десяти минут у него была такая сильная нервная дрожь, что майор и его спутница не решились беспокоить его.

Когда капитан немного пришел в себя и успокоился, он встал и сказал графу Арлеву:

- Граф, мое нравственное состояние теперь таково, что если бы вы потребовали у меня немедленного ответа на ваши вопросы и объяснения моего странного поведения, то я, не колебаясь, прострелил бы себе голову.

- Вы с ума сошли! - воскликнул майор.

- Может быть! - сказал капитан, вполне овладев собою. - Но позвольте напомнить вам и вашей спутнице, что я капитан Гектор Лемблен, и что у меня двести тысяч ливров годового дохода и я пользуюсь в свете всеобщим уважением, а потому имею право рассчитывать получить от вас отсрочку.

- О какой отсрочке вы говорите? - спросил майор.

- Граф, - ответил капитан, - позвольте мне поговорить с вами наедине?

Майор взглянул на Даму в черной перчатке, как бы спрашивая ее согласия. Она утвердительно кивнула головой.

- Я выйду, - сказала она.

И она ушла, оставив капитана с майором наедине.

Подобно людям, которые, будучи доведены до последней крайности и чувствуя неминуемую гибель, испытывают всевозможные средства для своего спасения, так и капитан, на душе у которого было столько преступлений, вдруг почувствовал вдохновение: он не отступил перед самым гнусным и низким средством, перед ложью.

- Сударь, - сказал он майору, - в письме, разорванном мною, была тайна.

- Вот как! - протянул майор.

- Ужасная тайна, разглашение которой опозорило бы навсегда честь одной семьи, такая тайна, что если бы я выдал ее, то мне пришлось бы немедленно покончить с собою.

- В самом деле! - холодно заметил майор, который, казалось, ожидал, что капитан даст ему дальнейшие объяснения.

- В письме, - продолжал капитан, - мне сообщили, кроме того, что состояние мадемуазель де Рювиньи, еще накануне находившееся в шкатулке, украдено.

- И что же?

- Так вот, - продолжал Гектор, - это состояние я должен возвратить, я, у которого оно украдено по моей же вине, и я торжественно прошу у вас руку дочери генерала, чтобы богатство, которым я владею, могло вернуться к первоначальной владелице.

- Капитан, - возразил майор, - и это все, что вы хотели мне сказать?

- Все, граф.

- Хорошо, но прежде чем вам ответить, вы позволите мне переговорить с моей воспитанницей?

Майор оставил Гектора Лемблена одного и отправился к Даме в черной перчатке, которой подробно передал свой разговор с капитаном. Молодая женщина выслушала его до конца, не прерывая.

- Этот человек, - сказала она наконец, - окончательно погряз в преступлениях, и нам будет трудно добиться от него признания. Он нашел способ выбраться из безвыходного положения, в которое мы его поставили, и уклониться от объяснений.

- Ваша правда, - согласился майор.

- Он думал спастись, но этим только приблизил себя к гибели.

И она прибавила со злой улыбкой и взглядом, которые приводили в ужас.

- Да, мой добрый Герман, вы можете обещать ему мою руку и можете сказать ему, что я согласна выйти за него замуж.

- Как! - вскричал с удивлением майор.

- Но с одним условием: чтобы он сегодня же вечером уехал в Париж, немедленно хлопотал о нашей свадьбе и позаботился бы о необходимых бумагах для свадебного контракта. А мы подождем его возвращения здесь.

- Возможно ли это?

- Да. Я так хочу. К тому же, он любит меня и исполнит все, что бы я ни пожелала.

- Так я передам ему ваши желания, - сказал граф Арлев.

- О! - проговорила Дама в черной перчатке, улыбаясь. - Скажите лучше - мои приказания. Разве этот человек не раб мой?

- Это правда.

Она указала рукой на календарь.

- Какое сегодня число? - спросила она.

- Четырнадцатое.

- Отлично! Запомните же, мой добрый Герман: тридцатого числа этого месяца капелла замка Рювиньи раскроет свои двери перед Гектором Лембленом...

- И его невестой, быть может...

- Нет, только перед ним одним, перед мертвым и лежащим в гробу.

В тот же вечер Гектор Лемблен уехал в Париж, оставив в замке Рювиньи графа Арлева и Даму в черной перчатке. Тогда последняя сказала майору:

- В отсутствие капитана мы можем заняться немного моим другим обожателем.

- Арманом?

- Да. Чтобы наш досуг не пропал даром.

Она сказала это с холодной усмешкой, которая приводила в трепет даже самого графа Арлева.

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 3 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Тайны Парижа. Часть 4. Графиня д'Асти. 1 часть.
I В трех лье от замка Рювиньи, где происходили описываемые нами событи...

Тайны Парижа. Часть 4. Графиня д'Асти. 2 часть.
Она протянула руку к сонетке и позвонила. Кто-то вошел. Это был Жермен...