Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 2 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 2 часть."

- Ну и что же? Вы узнали все?

- Все.

- Значит, от вас не ускользнула ни одна мелочь?

- Ни одна.

Она подняла глаза на кинжал, находившийся под чашей со святою водой, потом перенесла их на бюст, покрытый черной вуалью, и, наконец, опустила их на алмаз кольца, заключавшего волосы.

- О! - прошептала она. - Мне кажется, что близится час.

Старик услыхал глубокий вздох, похожий на стон, вылетевший из груди молодой женщины.

- Мой старый Герман! - сказала она после короткого молчания. - Завтра мы уедем из этого дома.

- Завтра?

- Да, я переселюсь в отель в предместье Сент-Онорэ. Сделайте соответствующие распоряжения.

- Они уже сделаны, сударыня.

- Все готово?

- Решительно все: лошади стоят в конюшнях, кареты в сараях; обойщики сегодня утром кончили работать, слуги на своих местах, и сверх того паспорта и все бумаги, свидетельствующие, кто мы такие, или, вернее, за кого мы себя выдаем, в порядке.

Старик вынул из кармана объемистый бумажник и положил его на стол.

- Хорошо, - сказала Дама в черной перчатке. - Все это мы рассмотрим завтра, а теперь поговорим о "них".

Она произнесла это слово с таким выражением ненависти, что старик вздрогнул.

- Сударыня, - возразил он, - полковнику теперь шестьдесят восемь лет. Это человек разбитый, дряхлый, он выезжает только в карете, и старость его была бы крайне печальна, несмотря на богатство, если бы он не жил всецело для своего сына.

Лицо молодой женщины омрачилось.

- Где он живет? - спросила она.

- В Пасси, в домике на берегу моря.

- Полковник, значит, не живет со своим сыном?

- Нет, но юноша каждое утро во время прогулки верхом приезжает навестить его. Впрочем, вот подробные сведения об образе жизни, привычках и знакомствах полковника, - сказал старик, положив при этом на стол кипу бумаг.

- Как! - вскричала Дама в черной перчатке, - все эти бумаги касаются одного полковника?

- Нет, тут есть заметки, касающиеся и других. Молодая женщина разорвала шелковую ленточку, которой

были перевязаны бумаги, и принялась их перелистывать.

- Хорошо! - сказала она. - Я вижу, что все в порядке; но вы не знаете, однако, мой дорогой Герман, что я хочу поступить с ними, как палач. Самый виновный будет поражен последним.

И, продолжая перелистывать, она заметила:

- Кажется, шевалье счастливейший человек в мире: жена любит его...

Если бы тот, кого Дама в черной перчатке назвала шевалье, находился в ту минуту в этой комнате, он вздрогнул бы, увидав улыбку, искривившую ее губы.

Пробегая содержание бумаг, она продолжала.

- Что касается барона, то он, решив не жениться, ведет самую веселую жизнь холостяка, бывает всюду и большую часть времени проводит за кулисами Оперы. Он тратит две трети дохода на удовлетворение прихотей мадемуазель Розы, первой танцовщицы, в которую влюблен без памяти.

Дама в черной перчатке прервала чтение бумаг и взглянула на своего собеседника.

- Нет ли у вас кое-каких подробностей относительно танцовщицы мадемуазель Розы?

- Да, есть, - ответил он. - Это женщина бессердечная, неприятная, способная на самые гнусные мерзости. Она в прошлом году была причиной дуэли между двумя ее обожателями, из которых один был убит.

- Прекрасно.

- А в тот же вечер, - продолжал Герман, - ее видели с другим, в ложе итальянской оперы.

- Вот драгоценная для нас женщина, которую вы, Герман, не теряйте из виду.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

"У маркиза есть две прелестные маленькие дочери от брака с вдовой барона де Мор-Дье; он был депутатом и ожидает назначения в пэры Франции. В настоящее время он в Париже. Маркиз - хороший отец, хороший муж, но честолюбив, и его успехи как оратора заставляют его стремиться к получению министерского портфеля".

Дама в черной перчатке остановилась и на минуту задумалась, затем продолжала:

"Что касается виконта, то он остался по-прежнему игроком и успел уже промотать наследство, полученное в Англии".

- У него есть основание растрачивать свое состояние, - прошептала молодая женщина, - он походит на осужденного на смерть, наслаждающегося всеми благами жизни накануне казни.

И Дама в черной перчатке снова начала читать:

"Вдова генерала барона де Флар-Рювиньи вышла замуж вторично за Гектора Лемблена и в прошлом году, как говорят, умерла в своем имении Рювиньи, расположенном на берегу моря, в Нормандии. Эта смерть полна таинственности, и самые разнообразные слухи ходят об этом событии".

Обстоятельство это остановило на себе внимание Дамы в черной перчатке.

"Госпожа Лемблен умерла ночью: при ее кончине присутствовал один только ее муж. Тело ее немедленно было положено в гроб и на другой день отправлено в Бургундию для погребения в фамильном склепе.

Прах госпожи Лемблен покоится в парке замка Бельвю, около Мальи ле Шато, в Ионском департаменте, на берегу реки того же имени.

После смерти своей жены капитан Гектор Лемблен, которому она завещала все свое огромное состояние, ведет уединенный образ жизни и не бывает нигде. Его жизнь составляет тайну для всех".

Прочитав до конца донесение старика, Дама в черной перчатке задумалась и опустила голову. В течение нескольких минут она была погружена в глубокую думу; затем вдруг, подняв голову, сказала:

- Мой старый Герман, я думаю, что нужно начать с этого.

- Я думаю так же, как и вы, сударыня.

- Капитан в Париже?

- Приехал вчера.

- Он живет в отеле покойного барона де Рювиньи?

- Да, сударыня.

Молодая женщина встала с кресла, подошла к окну и открыла его.

Окно выходило на площадь Св. Михаила, откуда открывался вид на Париж, раскинувшийся по обоим берегам Сены. Густой туман окутывал великий город в этот безмолвный час ночи. Площадь была пуста.

Дама в черной перчатке облокотилась на подоконник, подставив лицо ночному ветру и моросившему дождю; казалось, она хотела обнять руками весь этот огромный город, с каждым днем все увеличивающийся в своем объеме, и тихо прошептала:

- Они там.

Глаза ее заискрились, на губах появилась улыбка, полная горя и ненависти; затем она внезапно обернулась, и старик увидел, как ее долгий и печальный взгляд устремился на таинственный бюст, скрытый под черной вуалью.

XX

Неделю спустя после описанных нами событий, в прекрасное зимнее утро, одно из тех, которые являются первыми вестниками наступающей весны, по набережной Малакэ ехал всадник на прекрасной полукровной горячей лошади. Всадник, которому было не более сорока лет, казался старше своего возраста, по крайней мере, лет на десять, до того его черты изменились, щеки осунулись, глаза впали, а волосы поседели.

Сюртук, застегнутый до подбородка, розетка Почетного легиона, украшавшая петлицу его сюртука, подстриженные усы и эспаньолка обличали в нем офицера или человека, служившего на военной службе и сохранившего военную выправку.

Позади нею, шагах в сорока, ехал слуга. Всадник рассеянно смотрел вокруг и, казалось, ровно ничего не замечал. Никогда еще человек, погруженный в мучительную думу, не имел такого сумрачного и грустного вида. Был ли это преступник, беспрерывно мучимый угрызениями совести? Это трудно было бы решить. Доехав до угла улицы дю Бак, всадник свернул с набережной и направился по улице Вернейль, по-прежнему задумчивый и равнодушный ко всему окружавшему. Двое молодых людей, его знакомые, ехавшие также верхом, поравнявшись, поздоровались с ним. Он ответил им на их приветствие, но проехал мимо, не останавливаясь.

- Бедный Гектор! - прошептал один из них, - он все еще не может прийти в себя после смерти жены. Молодые люди направились к мосту Рояль. Всадник, въехав на улицу Вернейль, остановился у ворот огромного старого отеля, которые распахнулись перед ним настежь. Он сошел с лошади, оросил повод лакею, прошел двор быстрыми и неровными шагами, поднялся по ступенькам подъезда и по внутренней лестнице первого этажа и прошел в кабинет, где обыкновенно проводил большую часть дня. Итак, всадник был не кто иной, как Гектор Лемблен, бывший капитан главного штаба, адъютант генерала барона де Рювиньи, убитого в Марселе маркизом Гонтраном де Ласи. Гектор женился на вдове барона де Рювиньи, урожденной де Шатенэ.

Отель, в котором жил Лемблен и куда мы видели его входящим, принадлежал когда-то де Рювиньи, а комната, где Гектор проводил все время, была рабочим кабинетом генерала, и там-то, возвратясь из Африки, он написал свое завещание, которым назначал жену своей единственной наследницей.

Итак, после смерти Марты капитан жил в Париже, уединившись в своем старом отеле, откуда он выезжал только по утрам, чтобы прокатиться верхом час или два. Каждый день капитан возвращался в один и тот же час, молча бросал повод лакею, запирался в кабинете, куда к нему никто не входил, и оставался там весь день. Только во время обеда он появлялся в столовой, просиживал десять минут перед столом, накрытым на один прибор, затем снова возвращался к своим книгам в холодную, пустую комнату, где спал на походной кровати.

В этот день, по обыкновению, капитан бросился в кресло, облокотился на стол и опустил исхудалое и бледное лицо на руки. Блестящий капитан сделался только тенью самого себя и нелюдимым стариком, жизнь которого, казалось, была долгой, мучительной агонией.

Так просидел он несколько минут, как вдруг вошел его камердинер, неся визитную карточку на серебряном подносе.

- Я никого не принимаю, - резко сказал Гектор Лемблен, заметив карточку.

- Сударь, - продолжал слуга, сделав шаг назад, - господин настаивает на том, чтобы видеть вас; он говорит, что он ваш старинный друг.

- Герман, - сердито оборвал его капитан, - я уже говорил вам, что меня никогда не бывает дома.

- Этот господин, - заметил слуга, - видел, как вы вернулись.

Капитан протянул руку к подносу, взял карточку и прочитал:

"Майор Арлев". Фамилия была русская.

- Я не знаю майора. Попроси его написать, что ему надо.

Слуга направился уже к двери, когда капитан остановил его.

- Проводи майора в залу, - приказал он. - Я сейчас выйду.

Пять минут спустя Гектор Лемблен, подчиняясь, быть может, какому-то странному и необъяснимому предчувствию, вышел в залу, где застал посетителя.

Майор Арлев был человек лет около шестидесяти, высокого роста; борода, равно как и волосы его, была седа, в петлице застегнутого до подбородка по-военному сюртука находилась орденская ленточка.

Вид у него был гордый, манеры русского аристократа.

- Извините меня, - сказал он капитану, предложившему ему кресло около камина, - извините, что я прибег к обману, чтобы быть принятым вами.

- Сударь... - остановил его капитан.

- Но я проехал восемьсот лье, - продолжал майор, - из Петербурга единственно затем, чтобы поговорить с вами.

Капитан с любопытством взглянул на своего собеседника.

- Мое имя, равно как и моя особа, незнакомо вам, - сказал майор, - а потому позвольте представиться: я граф Арлев, русский артиллерийский офицер, командир Николаевской крепости на Кавказе.

Капитан поклонился.

Майор, смотревший на него со вниманием, продолжал:

- Я коснусь очень отдаленного прошлого; я считаю это необходимым, чтобы объяснить вам причину моего визита.

- Я слушаю, - ответил Гектор Лемблен.

- Не служили ли вы адъютантом при генерале бароне де Рювиньи? - спросил майор.

Капитан смутился, и майор увидел, как при этом имени смертельная бледность покрыла его лицо.

- Да, - ответил Гектор.

- И вы женились на его вдове?

- Она умерла, - произнес глухим голосом капитан.

- Вот относительно покойного генерала я и пришел навести у вас справки, которые для меня чрезвычайно важны.

- Позвольте мне, - перебил капитан, которого воспоминания о бароне де Флар-Рювиньи привели в сильное волнение, - позвольте мне попросить у вас более определенных объяснений.

- В таком случае потрудитесь выслушать меня, - сказал майор.

Гектор выразил согласие.

- Сударь, - продолжал майор, - барон де Рювиньи в 1834 году был атташе французского посольства в Петербурге.

- В то время я еще не был его адъютантом, - сухо заметил Гектор Лемблен.

- Слушайте дальше... - продолжал русский дворянин. - Генерал, как вы знаете, был человек храбрый, отважный, настоящий рыцарь, в глазах которого военная служба была священна. Император Николай, мой милостивый и всемогущий монарх, предпринял в этом году новый поход против Шамиля и его черкесов и пригласил генерала принять в нем участие. Генерал поспешил испросить разрешение на это у своего посла и присоединился к экспедиции, бывшей под начальством генерала князя К., при котором я состоял в качестве начальника главного штаба. Я рассказываю все это к тому, чтобы вы знали, что я близко был знаком с генералом де Рювиньи.

"К чему же он все это клонит?" - подумал Гектор Лемблен, рассматривая русского офицера с необъяснимым беспокойством.

Майор продолжал:

- Во время этой-то кампании с генералом и со мною случилось довольно странное и положительно романтическое приключение.

Однажды ночью я командовал отрядом, которому было предписано отправиться в горы и атаковать на рассвете лагерь черкесов. Генерал пожелал сопровождать меня; он был в форме французского офицера, при одной только сабле, и ехал рядом со мною, покуривая сигару; ночь была темная, безлунная; мы ехали по оврагу, как вдруг в кустарнике мелькнул свет; свистнула пуля и генерал свалился под лошадь, которая упала, смертельно раненная в лоб. Я испугался, что генерал тоже убит; но он встал цел и невредим и улыбался.

"Ничего, - сказал он мне, - хотя разбойники убили самую лучшую лошадь, которая когда-либо была у меня".

Лошадь, действительно, была великолепная: генерал получил ее в подарок от самого императора Николая.

Пока генералу искали другую лошадь, десять солдат по моему приказанию бросились туда, откуда раздался выстрел; обшарили кусты и нашли там одну только молодую женщину, держащую в руке еще дымившийся карабин, из которого она выстрелила в генерала.

При свете факелов, освещавших нам путь, эта женщина показалась нам сверхъестественным существом. Она не была черкешенкой, а, судя по одежде, скорее московской или петербургской горожанкой; наше удивление достигло крайних пределов, когда она, взглянув на меня, сказала по-французски:

"Извините меня, майор; я не враг русских - я стреляла во французского офицера, но промахнулась, и, как видите, я в отчаянии..."

В то время, как она говорила, генерал смотрел на нее, по-видимому, стараясь что-то припомнить, потом вдруг побледнел и вскрикнул. Генерал, должно быть, узнал эту женщину.

"Майор, - сказал он мне, - не расспрашивайте меня, не требуйте объяснений, но позвольте этой женщине идти, куда она пожелает, и не делайте ей зла".

Я видел, как он дрожит, сидя в седле; волнение, охватившее его, было так сильно, что я боялся за его рассудок. Что касается женщины, которую и не подумали обезоружить, то она презрительно взглянула на генерала.

"Вы неправы, великодушничая со мною, - сказала она, - в этом вы убедитесь через несколько дней".

Она поклонилась мне с изумительной грацией и скрылась в чаще кустарника.

Я был поражен и с удивлением смотрел на генерала.

"Майор, - сказал он мне, - не спрашивайте меня никогда, кто эта женщина и как могло случиться, что я встретил ее здесь, за тысячу лье от того места, где я встретил в первый раз".

"Однако..." - пробормотал я.

"Молчите! - воскликнул он с отчаянием. - Я ничего не могу сказать... теперь, по крайней мере... позднее, быть может, в Петербурге..."

И как бы испугавшись, что он сказал слишком много, генерал пришпорил лошадь.

"Едем!" - крикнул он мне.

Я видел, как он повернул голову, и мне показалось, что он в последний раз взглянул в чащу, где исчезло странное видение.

- Действительно, - прервал капитан Гектор Лемблен майора, - ваш рассказ производит странное впечатление, тем более, что генерал никогда не упоминал об этом случае.

Майор продолжал:

- Я счел себя обязанным не касаться никогда этого происшествия.

Солдаты, свидетели этой необычайной встречи, не знали французского языка, на котором говорила с нами молодая женщина, а потому только генерал и я поняли ее слова; она была молода и прекрасна.

Во время похода я не задал ни одного вопроса генералу, не сказал ни одного слова, которое имело бы отношение к этому странному происшествию.

Шесть месяцев спустя мы ехали обратно в Петербург; генерал получил приказание вернуться во Францию и принять командование полком, находившемся в Африке. Он был в то время еще только бригадным генералом.

Итак, накануне отъезда генерал, живший тогда на набережной Невы, пригласил меня к себе на чай, объяснив, что хочет доверить мне какую-то тайну. В восемь часов вечера я приехал к нему. Он был один и ждал меня. Я никогда не видал человека более сумрачного и озабоченного. Он протянул мне руку и от всего сердца пожал мою.

"Слушайте, - сказал он мне, - хотя мы не особенно старинные друзья, но тем не менее я думаю, что могу рассчитывать на ваше расположение..."

"Генерал..." - остановил я его.

Он, казалось, колебался.

"И на вашу преданность", - добавил он.

"О, конечно!" - вскричал я.

"Слушайте, - продолжал он, грустно посмотрев на меня, - я хочу просить вас оказать мне большую услугу перед моим отъездом из России, которую я покидаю, быть может, навсегда".

Что-то подсказывало мне, что он хочет поговорить со мною о странной женщине, которую мы так неожиданно встретили в горах Кавказа, и я не ошибся.

"Майор, - сказал мне барон де Рювиньи, - помните вы женщину, которая стреляла в меня?"

"Да, конечно".

"Итак, эта женщина, которая, по-видимому, сильно ненавидит меня, явится, быть может, через несколько дней к вам и попросит вас дать сведения обо мне".

При этих словах я вздрогнул. Генерал открыл письменный стол и вынул запечатанный конверт и сверток с кредитными билетами.

"Если эта женщина явится одна, - сказал он, - то вы отдадите ей эти деньги и сожжете письмо, которое здесь приложено..."

"Хорошо! А если она придет не одна?"

"Если же с ней будет ребенок, которому теперь должно быть лет двенадцать, белокурая девочка с голубыми глазами, вы все равно отдадите ей пакет с двадцатью тысячами франков, но оставите ребенка у себя. Тогда, мой дорогой майор, вы распечатаете это письмо и, ради нашей дружбы, поступите точь-в-точь согласно инструкциям, которые содержатся в письме".

"Клянусь вам".

Генерал снова сжал мою руку и сказал:

"Прощайте, я уезжаю завтра и предчувствую, что мы больше с вами никогда не увидимся".

Майор остановился и взглянул на Гектора Лемблена. Капитан был бледен, как смерть; он боялся, что смутно угадывает, кто такая молодая девушка, о которой говорил майор.

XXI

Наступило короткое молчание. Наконец Гектор Лемблен сказал, посмотрев на своего собеседника:

- Я до сих пор не вижу, что может быть общего между историей, которую вы рассказали, и вашим посещением.

- Вы это сейчас узнаете. Однажды, три месяца с лишком назад, я был в Петербурге и не помышлял о поездке во Францию, тем более, что вследствие раны, полученной мною в последнем сражении, я должен был выйти в отставку. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как генерал де Рювиньи уехал из России. Вдруг мне докладывают, что какая-то дама и молодая девушка желают меня видеть.

Я начал уже понемногу забывать о поручении генерала и нашем приключении на Кавказе. Но, увидав даму, явившуюся ко мне, я вздрогнул и вскрикнул. Это была она! То есть женщина лет сорока пяти с лишком, все еще прекрасная, стоявшая под руку с другой женщиной лет двадцати трех-четырех, красота которой ослепила меня, но черты лица ее напомнили мне тотчас же генерала. Мать была в городском платье, но молодая девушка была одета как крестьянка. Обе, по-видимому, крайне нуждались; женщина постарше гордо взглянула на меня и спросила: "Помните вы барона де Рювиньи?" "Да", - отвечал я.

Я открыл шкап и вынул сначала пакет с банковыми билетами, а затем письмо, которое я должен был распечатать только в том случае, если бы таинственная женщина явилась в сопровождении молодой девушки. Вот содержание этого письма:

"Завтра, а может быть, и через десять лет, женщина, стрелявшая в меня на Кавказе, приведет вам нашего ребенка. Если это случится, то отправьте мать к ней на родину и не старайтесь узнать, кто она такая; но поберегите ребенка и привезите его ко мне в Париж, предупредив меня предварительно об этом письмом. Если я умру до тех пор, то все-таки приезжайте и отправьтесь в замок де Рювиньи, находящийся в Нормандии.

Там вы найдете деньги, которые я завещал моему ребенку.

Пройдите в мою спальню, сдвиньте дубовую кровать с красным пологом и сосчитайте квадраты паркета под альковом. Восьмой квадрат налево, ближе к стене, если начнете считать от изголовья кровати, скрывает тайник. Вы вынете квадратик и найдете под ним железную шкатулку.

Она заключает в себе состояние, принадлежащее моему ребенку и не имеющее ни малейшего отношения к тому, которым я владею в глазах всей Франции. В ящике находится, сверх того, несколько новых инструкций, и я буду вам очень благодарен, если вы исполните их. Преданный вам - барон де Рювиньи".

Окончив рассказ, майор взглянул на капитана Лемблена.

- Теперь вы поняли? - спросил он его. Капитан был страшно бледен и молчал.

- Прежде чем ехать во Францию, - продолжал майор, - я захотел узнать, что случилось с генералом, и мне сообщили одновременно о его женитьбе и смерти, а вскоре затем о смерти его жены, по которой вы носите траур. Теперь вы сочтете вполне естественным, что я обращаюсь к вам.

Майор продолжал пристально смотреть на Гектора Лемблена, на лбу которого выступил холодный пот.

- Сударь, - сказал наконец капитан сухим тоном, - то, что вы мне рассказали, крайне странно.

- Вы правы.

- Тем более, - продолжал Гектор Лемблен, - что барон де Рювиньи, с которым я был очень дружен, а также баронесса, наследовавшая после него состояние и после которой я, в свою очередь, получил наследство, никогда не говорили мне ничего подобного.

Майор нахмурил брови и сказал:

- У меня есть доказательства моих слов. Во-первых, дочь генерала в Париже; затем, у меня в руках письмо, которое он мне оставил, уезжая из Петербурга. Вы должны отлично знать его почерк, я полагаю?

- Да, еще бы! - ответил капитан.

Майор расстегнул сюртук, вынул письмо, о котором только что говорил, и положил его перед Гектором Лембленом. Последний взглянул на него

Действительно, это был почерк генерала.

- Если вы окажете мне честь отобедать со мною сегодня вечером в Бово... - продолжал майор.

Капитан жестом выразил отказ.

- ... то вы увидите дочь генерала.

- К сожалению, - прошептал Гектор Лемблен глухим голосом, - траур, который я ношу в сердце, не допускает меня ни до каких посещений...

- Хорошо, - согласился майор, - в таком случае я приеду с нею к вам.

- Сюда! - воскликнул с волнением капитан.

- Сюда, - просто повторил майор.

- Однако что же я могу сделать для дочери генерала? Гектор Лемблен с трудом произнес это имя.

- Вы можете вернуть ей ее состояние.

- А это состояние действительно существует?

- Вы видели, что написано в письме.

- Итак, вы хотите поехать в Рювиньи?

- Я рассчитывал на это.

- Мой управляющий проводит вас, - продолжал Гектор Лемблен.

- Нет, - сказал майор, - вы проводите меня сами

- Я! - с ужасом воскликнул капитан. - Я!

- Разве у вас есть какая-нибудь важная причина для отказа?

- Только одна, что моя жена умерла там... - нетвердым голосом произнес капитал.

Но майор принадлежал к числу людей, обладающих способностью подчинять себе. Он пристально смотрел своими серыми глазами на капитана, и тот не выдержал его взгляда и вздрогнул.

- Быть может, - продолжал майор Арлев, - вместе с банковыми билетами шкатулка заключает в себе документы, касающиеся доходов, акты о введение во владение и прочее, что может потребовать некоторых формальностей или обнародования, а потому ваше присутствие в Рювиньи необходимо.

- Однако...

- Ну, что ж, я вижу, - прибавил майор, - что молодой девушке, которую я хочу вам представить, придется пустить в ход свое красноречие... и она не откажется от этого.

Капитан, казалось, внутренне боролся с собою; он вздрогнул, услышав слова майора Арлева.

- Я не настаиваю более, чтобы вы приехали ко мне обедать, но приезжайте часам к девяти. Мы будем одни.

- Я приеду, - ответил Гектор Лемблен, подчиняясь повелительному тону этого человека, который он старался сгладить вежливой и мягкой формой выражения.

Майор встал и откланялся, а капитан, шатаясь, проводил его до двери. Через пять минут кабриолет русского дворянина выехал со двора, капитан же почти без чувств упал в кресло.

- О, угрызения совести, угрызения совести! - прошептал он.

Капитан заперся на ключ в своем кабинете. В течение нескольких часов он сидел погруженный в думу, неподвижный, с остановившимися глазами, опустив лицо на руки, и плакал от злости. Потом он встал и начал быстрыми и неровными шагами ходить по комнате, комкая в руках бумаги, разбросанные на столе, и из сдавленной груди его вылетали восклицания, похожие не то на жалобы, не то на гнев.

- О, угрызения совести... угрызения совести... - повторил он сдавленным голосом.

Кровавая ли тень генерала барона де Рювиньи вставала перед ним и упрекала за свою смерть, за поруганную честь, за жену, за похищенное состояние? Или душа капитана Гектора Лемблена так загрубела, что расшевелить ее нужны были более ужасные угрызения совести, чем воспоминание о первом преступлении, которое он усугубил, овладев женою и состоянием генерала, - потому что только после смерти Марты им овладели таинственные мучения и ужасная тоска, перевернувшие всю его жизнь и всецело поглотившие его.

Какое же новое преступление совершил этот человек?

Весь день прошел для него в страшной борьбе, окончательно обессилевшей его.

Когда наступил вечер, капитан не знал еще, хватит ли у него мужества отправиться к майору Арлеву. Какое-то предчувствие явилось у него, что он идет на новую пытку, но любопытство, жажда неизвестного подталкивали его принять приглашение майора.

- Ну что ж! - сказал он себе. - Я должен поступить так... это необходимо. Быть может, загладив, хоть и поздно, свою вину, я обрету душевный покой.

И, движимый этой мыслью, капитан Гектор Лемблен оделся к восьми часам и приказал подать себе карету. Ровно в девять он явился к майору Арлеву.

Майор по приезде своем в Париж поселился в маленьком отеле на углу предместья Сент-Онорэ и площади Бово. Швейцар в ливрее, обшитой множеством галунов, распахнул обе половинки ворот перед экипажем капитана, который въехал во двор. Два ливрейных лакея опустили подножку коляски Гектора Лемблена и взяли его визитную карточку.

- Ах, - сказал один из лакеев, взглянув на карточку Гектора, - граф ожидает вас, сударь.

Майор Арлев был, следовательно, граф.

Капитан, выйдя из экипажа, последовал за слугою, который, поднявшись по ступенькам подъезда, проводил его в первый этаж отеля.

Это было уютное жилище, какие одни только женщины умеют устроить в несколько дней. Лестница была украшена цветами и померанцевыми деревьями, стены расписаны живописью наподобие помпейских вилл.

Капитан прошел через зимний сад и остановился у входа в хорошенький будуар, освещенный алебастровой лампой, спускавшейся с потолка; в будуаре он застал старика и молодую женщину,

Старик был не кто иной как граф Арлев, русский майор. Что же касается женщины, сидевшей рядом с ним, то едва капитан взглянул на нее, как вздрогнул и остановился пораженный. Она была замечательно красива, и в ее красоте было что-то чарующее и неземное, так что Гектор Лемблен смутился. Но сколько он ни всматривался в черты этой женщины, они не могли напомнить ему мужественных черт генерала Рювиньи.

Майор, увидав вошедшего капитана, встал и подошел к нему.

- Благодарю вас, капитан! Вы точны, как истый воин, - сказал он, взглянув при этом на стенные часы, стрелка которых указывала ровно девять часов.

Капитан вошел нетвердой поступью, точно, увидав эту женщину, он лишился последнего рассудка, и без того сильно расстроенного; он пробормотал несколько слов приветствия и сел в кресло, которое ему придвинул майор.

Молодая женщина посмотрела на него своим сверкающим взором и молча ответила на его поклон.

- Капитан, - спросил майор, указывая на молодую женщину, - не находите ли вы, что эта госпожа похожа на генерала?

Капитан не знал, что ответить.

- Действительно... мне кажется... это возможно... - пробормотал он.

Молодая женщина была одета во все черное, и на одной ее руке была надета черная перчатка, что чрезвычайно удивило Гектора Лемблена.

- Капитан, - продолжал граф Арлев, - сегодня утром вы отказались сопровождать нас в замок Рювиньи, не правда ли?

Эти слова привели в окончательное смущение капитана.

- Да... действительно... не знаю... - пробормотал он.

- Ах, - сказала Дама в черной перчатке, устремляя на него свои голубые глаза, обладающие могущественным и таинственным обаянием, - вы не имеете права отказать нам.

- Я поеду, - ответил тогда Гектор.

В согласии его слышалась покорность раба воле господина. Капитан пробыл больше часа в будуаре Дамы в черной перчатке.

Что произошло в этот час, показалось капитану каким-то смутным сном, истинный смысл которого не поддавался его пониманию. Он говорил и слушал, не отдавая себе отчета. Капитан Гектор Лемблен весь отдался обаянию женщины, которая околдовала его и поработила, ловил каждое движение ее губ и начинал испытывать первые приступы той роковой любви, которая уже давно овладела сердцем юного Армана, сына полковника Леона.

Бой стенных часов вывел капитана из его нравственного оцепенения.

Было десять часов; он встал и простился.

- Итак, капитан, - сказал ему майор, - послезавтра утром мы поедем в Рювиньи.

- Я буду ждать вас.

Капитан почтительно поклонился Даме в черной перчатке и в сопровождении майора, проводившего его до конца лестницы отеля, шел неровным шагом, как человек, находящийся в состоянии опьянения.

- Домой! - крикнул он кучеру.

Майор вернулся в будуар, где его ждала Дама в черной перчатке, и эти два лица, которых мы уже видели на площади Св. Михаила, в старом доме, казавшемся необитаемым, остались с глазу на глаз.

- Мой добрый Герман, - сказала молодая женщина, смотря на майора Арлева, - человек, вышедший отсюда, великий преступник.

- Совершенно верно, - согласился майор.

- Он совершил еще более тяжкое злодеяние, чем то, за которое я хочу преследовать его без пощады: он убил свою жену.

Майор выразил свое удивление и ужас.

- В замке Рювиньи, - продолжала Дама в черной перчатке, - где мы уже приготовили все, чтобы разыграть ужасную комедию, жертвой которой будет он, мы получим доказательства того, о чем я говорю.

- Откуда вы их достанете?

- Мой бедный друг, - продолжала молодая женщина, холодно улыбаясь, - вы юны и неопытны, несмотря на седые волосы. Разве вы не заметили, что я произвела на этого человека странное обаяние благодаря силе, которой обладает мой взгляд? Вы не догадываетесь, что этот человек полюбит меня через неделю и упадет к моим ногам, с мольбою простирая ко мне руки?

- Верю, - сказал майор с убеждением.

- Ну, так разве женщина не может заставить человека, который ее любит, открыть ей все тайны своего сердца, тайны, которые доведут его до эшафота?

- Ваша правда, сударыня.

- Этот человек расскажет мне все в минуту страсти, вот увидите...

И на бледных губах этой странной женщины мелькнула дьявольская улыбка.

- Он будет мой! - прошептала она.

XXII

Три дня спустя после первой встречи капитана Гектора Лемблена с майором Арлевым и Дамою в черной перчатке поздно вечером почтовая карета въехала во двор замка де Рювиньи. Старый нормандский замок, где Марта де Шатенэ любила и страдала и откуда через год вынесли ее гроб, был мрачен и пуст, как все жилища, покинутые своими хозяевами. Несколько слуг, родившихся в замке, жили еще там в отсутствие своего последнего владельца.

Их чрезвычайно удивило, когда они увидали приехавшего капитана, бледного, грустного, исхудалого, с почти совершенно поседевшими волосами, превратившегося в старика. Однако тот, кто видел капитана три дня тому назад, то есть в то время, когда его посетил граф Арлев, и увидел бы его теперь, заметил бы в нем огромную перемену. Истомленное и пасмурное лицо капитана, носившее раньше отпечаток болезненной слабости, выражало теперь лихорадочную энергию, столь неестественную для этого ходячего трупа. Он все еще был бледен и слаб, хотя в глазах его виднелась решимость, а стан выпрямился.

Он вышел из кареты и направился в большую залу, куда потребовал к себе своего управляющего. Управляющий замка де Рювиньи был старый слуга, при котором родился покойный генерал, и он все еще оплакивал покойного, а вместе с ним и прекращение старинного рода Флар-Рювиньи, последний отпрыск которого погиб от шпаги маркиза Гонтрана де Ласи. Для него Гектор Лемблен не был господином, а только тираном, которого он терпел и приказания которого он исполнял хотя в точности, но без малейшего усердия.

- Петр, - сказал ему капитан, - сегодня вечером я жду гостей из Парижа... Они скоро приедут.

Управляющий взглянул на Гектора Лемблена и так искусно притворился удивленным, что тот поверил ему.

- Вы распорядитесь, чтобы их достойно приняли в замке, - продолжал Гектор.

- Слушаю, сударь, - сказал управляющий, кланяясь. Капитан поднялся на первый этаж, вошел в большую залу, выходившую на площадку, откуда вела лестница к утесу и подножью скал; это была та самая лестница, по которой, как читатель помнит, баронесса Марта де Рювиньи часто спускалась в сумрак к посту надсмотрщика Мартина. Капитан прошел через залу, вышел на площадку и облокотился на перила. Там он погрузился в воспоминания. У его ног океан повторял свой вечный монотонный напев. Между океаном и им вилась крутая, извилистая тропинка, по которой он когда-то каждую ночь поднимался в замок, чтобы обнять свою обожаемую Марту, которая ожидала его, взволнованная и дрожащая. Капитан был в то время счастлив.

Он провел так два долгих часа, склонив лицо на руки, переживая прошлое, которое, казалось, все еще улыбалось ему, и забыв настоящее, полное неисходной муки.

- О, Марта, Марта! - прошептал он в отчаянии несколько раз.

Вдруг он встал, как бы под влиянием внезапной и страшной мысли, осветившей его расстроенный разум.

- Нет, нет, - сказал он себе. - Они не должны войти вместе со мною в комнату Марты. Почем знать!..

Дрожь охватила его тело.

- Почем знать, - продолжал он, - быть может, я оставил какую-нибудь улику, след?

И капитан, багровый от волнения, отвлекся от мрачного хода своих мыслей и с площадки прошел в залу и дернул сонетку. На его зов явился камердинер.

- Жермен, - приказал капитан, - отыщи мне связку ключей: они лежат в кузове дорожной кареты, и принеси мне свечу.

Слуга вышел, а капитан Гектор Лемблен стал ждать его возвращения, прислонившись к камину. Энергия, появившаяся было на его лице в то время, как он входил в замок Рювиньи, уже исчезла. Им снова овладели сомнения, и он чувствовал, как трепет ужаса охватывает его при одной только мысли, что он может войти в комнату жены.

Слуга вернулся.

- Вот ключи, - сказал он.

- Хорошо, - резко оборвал его капитан, - ступай, больше мне от тебя ничего не нужно.

- Барин сошел с ума, - пробормотал Жермен и, уходя, поставил свечу на стол и рядом с нею положил ключи.

Чтобы объяснить, зачем капитану понадобились ключи, необходимо перенестись к событиям, случившимся год назад в Рювиньи, иначе говоря, к смерти Марты.

Госпожа Лемблен уже давно была больна; она заметно худела и была бледна, но никто не догадывался, однако, о ее близком конце.

Однажды вечером, в конце января, она казалась слабее обыкновенного и рано удалилась в свою комнату. Гектор хотел провести ночь около нее вместе с Жерменом. Жермен не был старым слугой в Рювиньи, это был человек новый, которого капитан взял к себе в услужение всего несколько месяцев назад. Ночью слуги видели, как Жермен несколько раз входил и выходил из комнаты, а утром вдруг раздались отчаянные крики; Жермен выбежал бледный, весь дрожа и закричал:

- Госпожа умерла! Госпожа умерла! Растерявшиеся слуги бросились в комнату покойницы.

Но на пороге они увидали мужа, который не пустил их туда, крича:

- Прочь! Оставьте меня с ней одного... до последнего часа... до последней минуты...

Платье Гектора Лемблена было в беспорядке, глаза блуждали, волосы стояли дыбом.

Что произошло в эту ночь, на другой день и в следующую ночь в комнате умершей? Слуги замка Рювиньи никогда этого не узнали. Гектор пожелал похоронить свою жену сам при помощи только одного Жермена и собственноручно положить ее в гроб. Слуги видели, как Марта вошла к себе, чтобы лечь в постель, но с тех пор ее больше не видали, даже мертвую. Когда гроб вынесли из комнаты покойной, Жермен тщательно запер там все окна и дверь, а капитан, уехав из Рювиньи, увез ключ с собою. С тех пор ни один человек не переступил порога комнаты покойницы, где, без сомнения, разыгралась таинственная и ужасная драма.

И вот, чтобы войти в эту комнату, Гектор Лемблен приказал Жермену принести связку ключей и свечу.

Когда лакей вышел, капитан несколько минут не решался двинуться с места; он стоял, весь дрожа, не зная, на что решиться.

- Ну, что ж! - сказал он вдруг. - Это необходимо. И, схватив свечу и ключи, он неровными и колеблющимися шагами направился к двери.

Чтобы пройти в комнату, где умерла госпожа Лемблен, приходилось выйти из залы и пройти коридор, который огибал изнутри весь замок и соединял обе половины его. Если бы кто-нибудь увидал тогда капитана, идущего по мрачному и пустому коридору со свечою в руке, то принял бы его за привидение, так он был бледен и подавлен.

По мере того, как Гектор Лемблен приближался к роковой двери, он чувствовал, как сердце его замирает; волосы у него встали дыбом, а холодный пот покрывал лицо. Когда он дошел до порога и начал перебирать связку ключей, ища ключ, чтобы отпереть дверь, им овладела такая дрожь, что пламя свечи начало мерцать, и свеча, выпав у него из рук, упала на пол и потухла. Охваченному суеверным ужасом капитану показалось, что сама покойница своим дыханием потушила свечу, прежде чем вырвать ее у него из рук.

Капитан глухо вскрикнул и пустился бежать.

В конце коридора он застал Жермена, который поддержал его.

- Сударь, - сказал слуга почтительным голосом, в котором звучала скрытая насмешка, - вы поступаете неосторожно, желая пробудить ужасные воспоминания.

- Молчи... молчи! - прошептал окончательно растерявшийся капитан.

И, опираясь на руку слуги, он прошел в зал и совершенно разбитый опустился там на стул.

В продолжение нескольких минут капитан Лемблен был как бы в бесчувствии, погруженный в самого себя; у него наступил такой упадок сил, определить и описать который невозможно на человеческом языке; затем, не обращая внимания на присутствие лакея, он разрыдался.

- О, Марта, Марта! - повторял он душу раздирающим голосом.

Лакей остановил его.

- Барин, - прошептал он, - вы поступаете неразумно и в конце концов убьете себя.

Капитан поднял голову.

- Молчи! Молчи! - произнес он с ужасом.

- Но сударь забывает, - продолжал тихо уговаривать Жермен, - что он ждет сегодня вечером к себе майора Арлева и его приемную дочь.

При этих словах капитан вздрогнул и вскочил.

- Теперь восемь часов, - продолжал Жермен, - очень возможно, что майор приедет до полуночи... Барин не должен плакать и казаться взволнованным, это возбудит подозрения...

- Ты прав, - сказал капитан, - я хочу казаться спокойным и буду... - и он принялся шагать по зале.

- Жермен, - сказал он вдруг, - когда приедет майор, ты проводишь его в большую залу внизу: мне нужно успокоиться.

Не успел капитан докончить своих слов, как послышался стук кареты, щелканье бича и звон колокольчиков.

- Вот и они! - вскричал Жермен.

- О, Господи! - проговорил капитан глухим голосом и взглянул на себя в зеркало.

Он отступил, пораженный ужасом, испугавшись самого себя, так он был бледен и страшен. Жермен направился к двери.

- Успокойтесь, сударь, успокойтесь, - сказал он, уходя. - Я иду встретить майора.

Действительно приехал майор Арлев в сопровождении Дамы в черной перчатке.

Жермен был уже на дворе замка, когда ямщик с трудом остановил лошадей, ловко подкатив к подъезду. Жермен открыл дверцы кареты и первый вынес пронзительный взгляд молодой женщины, которая оперлась рукой, затянутой в перчатку, на его руку, чтобы выйти из кареты.

- Ваш барин уже приехал? - спросил майор.

- Да, сударь...

Жермен поклонился, и Дама в черной перчатке, обменявшись с ним взглядом, заметила загадочную улыбку, скользнувшую у него на губах.

- Возвращение в Рювиньи сильно взволновало барина, - шепнул слуга.

- А! - воскликнула Дама в черной перчатке со странным ударением.

Майор предложил ей руку; в это время подошел старый управляющий Пьер в парадной ливрее, согласно старинному этикету, соблюдения которого покойный генерал требовал от своих слуг.

- Если господин майор, - сказал управитель, поймавший на лету титул, с которым Жермен обращался к старику, - потрудится последовать за мною в залу, то барин...

- Барин спустился вниз, - резко заметил на это Жермен. - Он одевается.

И слуга, мало, по-видимому, заботившийся о том, чтобы предоставить управляющему исполнить его обязанности, взял у него из рук свечу и пошел впереди прибывших в приемную залу замка. Там майор и его молодая спутница сели и в ожидании Гектора Лемблена начали с любопытством осматривать мрачную большую залу, являвшую собою целую поэму, печальную и меланхоличную. Панели из черного дерева, большие двери, темные обои, вылинявшие гербы на стенах - все свидетельствовало об упадке, в который пришло старинное жилище, лишившееся своих настоящих хозяев, в котором провела несколько лет в болезни и угрызениях совести безвременно и таинственно скончавшаяся молодая женщина.

- Бедная женщина, - со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.

Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.

Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.

- Сударь, - сказал майор, отвечая на поклон хозяина, - согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.

- Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, - ответил Гектор Лемблен, - но мужество вашей спутницы достойно удивления...

И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.

Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду... Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.

- Капитан, - сказал майор, вставая из-за стола, - позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?

Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.

XXIII

Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.

Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.

Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.

- Где же я? - спросил он себя.

Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.

- Вчера, - соображал он, - я ужинал... пил... Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур... у Фульмен... Меня напоили... я опьянел... меня, должно быть, перенесли куда-нибудь...

Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.

- Фульмен! - с удивлением воскликнул он.

- Здравствуйте! - сказала она. - Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.

И она добавила свежим и насмешливым голоском:

- Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди... напиваются без малейшего угрызения совести...

- Значит, я был пьян, - спросил Арман, - и вы приютили меня?

- Больше ничего не оставалось.

Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.

- Вы добрая, - сказал он так же, как и накануне.

- Нет, я эгоистка.

- Вы?

- Я, мой дорогой.

Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.

- Да, - продолжала она, - я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.

- Вы шутите?

- Да нисколько, я говорю правду.

Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.

Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:

- Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.

- Но я не понимаю, - сказал Арман, - как я мог потерять соображение...

- Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.

- А вы этого не захотели?

- Конечно, нет.

Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.

- Почему же вы не захотели? - спросил он.

- Потому что я любопытна.

- Любопытны, а что вы хотите узнать?

- Да ведь вы нам не кончили рассказа... Арман смутился.

- Рассказ драматичный и необыкновенный, странный...

- И я его не кончил, не правда ли?

- Нет.

- Ах, - тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, - теперь припоминаю... Я вам рассказывал...

- О Даме в черной перчатке, - докончила Фульмен.

- И вы мне поверили?

Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.

- Конечно, я поверила вам, - сказала Фульмен.

- Но ведь это была шутка, выдумка. - И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.

Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:

- Дитя!

- Не... клянусь вам... - пробормотал молодой человек.

- Не клянитесь, - остановила она его.

И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:

- О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.

- Но... я вас... не обманываю.

- Слушайте, - продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, - вообразите, что я ваша мать...

- О, - улыбнувшись, заметил Арман, - вы слишком молоды для такой роли.

- Ну, в таком случае, сестра...

- Идет.

- Сестре говорят все... решительно все... и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне...

- Но у меня нет тайны.

- Опять!

Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.

- В самом деле, - сказала она, - вы правы... сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее... а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная...

- Нет, - возразил Арман, - потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.

- Более того, - сказала Фульмен. - Я люблю вас!

- Вы... любите меня! - воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.

- После сегодняшней ночи.

Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.

- Простите меня, - сказал он, - но я не могу этому поверить... это невозможно.

- О, молодой безумец! - прошептала Фульмен, улыбаясь. - Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы...

Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.

- Простите меня, сударыня, - сказал он, - если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья...

- Ах! - вскричала Фульмен, - вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь...

- Увы!

- Это значит, что вы любите Даму в черной перчатке. И Фульмен насмешливо захохотала.

- Вот, - сказала она, - каким образом заставляют признаться.

- Ваша правда, - прошептал молодой человек, опустив голову, - я побежден, и вы вырвали у меня мою тайну, заговорив о любви..; и разумеется...

- А! - улыбаясь, заметила Фульмен. - Понятно, мой дорогой, что я не призналась бы вам, если бы в самом деле полюбила вас; для меня это было только средством узнать вашу тайну. Я не бросаюсь так на шею своим поклонникам.

Арман стоял, опустив голову, в то время как Фульмен, улыбаясь, говорила и бросала на него ласковые взгляды опытной женщины, для которой человеческое сердце, и особенно сердце юноши, не представляется загадкой. Она заставила его снова сесть рядом с нею.

- Ну, - сказала она, - теперь поговорим, как старые друзья... Я вас не люблю... Вы меня тем более... потому что любите Даму в черной перчатке. Но нас должны сблизить общие интересы...

- Общие интересы? - спросил удивленный Арман,

- Почему бы и нет?

- У нас общие интересы?

- Разумеется. Дайте мне сначала поговорить о вас. Фульмен снова взяла руку Армана в свою и продолжала:

- Вы любите Даму в черной перчатке, странную женщину, которая, подобно Вечному жиду, бродит по свету, никогда не останавливаясь.

- Она в Париже, - живо сказал Арман.

- Вот как! В таком случае тем более вы должны понять, как я могу быть полезна вам.

Фульмен говорила спокойно, с улыбкой и, казалось, была так уверена в себе, что молодой человек слушал ее, не решаясь перебить.

- Дорогой мой друг, - продолжала она, - женщина такая, как я, всегда самый лучший помощник в таком затруднительном положении, в каком находитесь теперь вы. Если я вас хорошо поняла, то вы любите бессердечную женщину, которой столько же дела до любви, сколько было мне вчера...

- Вчера? - спросил Арман с удивлением. Фульмен закусила губу.

- Предположим, что я ничего не сказала, - возразила она, - и позвольте мне продолжать. Ясно, что если вы любите эту женщину и приходите в отчаяние от того, что не можете проникнуть к ней, то советы такой женщины, как я, могут быть вам очень полезны...

Фульмен подчеркнула последние слова; луч радости мелькнул в глазах Армана.

- Как! - воскликнул он. - Вы поможете мне?

- Почему бы и нет!

Но вдруг тень беспокойства пробежала по его лицу.

- А вы не расставляете мне ловушку? - спросил он.

- Нет, - ответила вполне искренне Фульмен.

- Однако... только что...

- Только что я вам сказала, что люблю вас, и вы, милый фат, поверили мне.

И Фульмен насмешливо улыбнулась.

- Ну, что ж! - продолжала она. - Я вас люблю, а поэтому хочу служить вам!.. Боже мой, сердце женщины такая загадка.

С минуту она молчала и сидела задумавшись, затем продолжала, взглянув на Армана, старавшегося разгадать эту странную женщину.

- Вчера вечером, я хотела выйти замуж за лорда Г... Я презираю людей, победы над которыми, благодаря легкости, не заслуживают ни внимания, ни прихотей женщины. Мне наскучила борьба, потому что я всегда побеждала, и я решила, что люди даже самые стойкие в конце концов сдаются и становятся тогда скучны, как ненастная погода. Слова нашего друга Морица Стефана и ваш задумчивый вид перевернули все мои проекты. Мориц уверен в том, что вы любите рыцарски и безнадежно и против вашей любви нет лекарства.

- Это правда, - прошептал Арман.

- Тогда, - продолжала Фульмен, - я дала себе клятву помочь вам и добиться вашей любви.

Арман грустно покачал головою.

- Нельзя любить двоих сразу, - сказал он.

- Я это прекрасно знаю, а потому решила быть только вашим другом. Вы ищете Даму в черной перчатке, и я найду вам ее...

- Вы! - воскликнул Арман.

- Неужели вы думаете, мой друг, что если я буду в течение недели искать по всему свету, то у меня останется хоть один уголок необшаренным? - гордо откинув голову, спросила Фульмен, а черные глаза ее блеснули.

- Хорошая заслуга, не правда ли, - продолжала она, - бороться с воспоминанием об отсутствующей женщине, может быть, потерянной навсегда. Горько было бы тогда домогаться вашей любви... Нет! Я хочу отыскать Даму в черной перчатке, я хочу толкнуть вас к ее ногам, и хочу, чтобы она вас полюбила...

- Вы хотите этого? - вскричал пораженный Арман.

- Да, - ответила Фульмен, - я хочу, чтобы препятствия к вашей любви были устранены, затруднения побеждены, Дама в черной перчатке открыла бы вам свои объятья, и тогда бы вы увидали, что уже не любите ее.

- О, это невозможно! - воскликнул Арман.

- Ребенок! А вот увидите!

- Фульмен, - пробормотал Арман, - вы обладаете очаровательным красноречием женщины, которую ничто не убедит, и свет, разумеется, сочтет меня глупцом и безумцем, видя, что я не у ваших ног; но вы, быть может, не знаете, что существуют роковые и непреодолимые страсти, которых ничто не в состоянии победить и которые поглощают человека всецело, так что он становится слепым и неблагодарным. Позвольте мне просить пока только вашей дружбы...

Фульмен закрыла ему рот рукою.

- Молчите, лучше поговорим о деле. Вы сказали мне, что она в Париже.

- Да. Вчера утром я шел по бульвару и на углу улицы Дюпо мимо меня быстро промчалась карета, запряженная парой. Она сидела в карете. Мое волнение было так велико, что в продолжение нескольких минут я стоял, точно окаменелый, провожая взглядом увозившую ее карету. Я видел, как карета повернула за угол улицы Рояль, и только я собирался броситься вдогонку, как она исчезла.

- Ну, что ж? - сказала Фульмен. - Мы найдем ее. Спокойствие, с которым она произнесла эти слова, произвело сильное впечатление на Армана. Он верил ей.

- Мы ее отыщем, - продолжала Фульмен, - и даже ранее, чем через неделю, быть может, завтра... или даже сегодня вечером.

- О, завтра... сегодня вечером! - восклицал Арман. - Но какой же силой вы обладаете?

- Дорогой мой, - печально сказала Фульмен, - есть люди, готовые умереть, если бы я пожелала этого; так неужели же я не смогу вывернуть, как перчатку, весь Париж? - и Фульмен протянула руку к сонетке.

Хорошенькая горничная, каких можно встретить только у женщин полусвета или в театрах, выставила свое лукавое личико из-за двери спальной и вошла зажечь свечи на камине.

- Прикажи подавать обед, - сказала ей Фульмен. Затем, обернувшись к Арману, танцовщица прибавила, улыбаясь:

- Вы обедаете со мной... потом я увезу вас в итальянскую оперу.

И так как он движением руки выразил отказ, то она сказала:

- Если вы откажете мне и будете злючкой, то вам не найдут вашей незнакомки.

- Я повинуюсь вам, - покорно прошептал молодой человек.

XXIV

На другой день мы застаем нашего молодого друга Армана в маленьком отеле Шальо, куда ревнивая любовь полковника Леона поселила своего сына, отдав его под неусыпное попечение старого Иова.

Ничто не изменилось в хорошеньком домике, напоминавшем собою кокетливое гнездышко птички, затерявшееся среди зелени.

Старый Иов был по-прежнему верным слугой и особенно заботился о верховой лошади и двух ирландских рысаках, которых его молодой барин попеременно закладывал в свою коляску.

В этот день мы застаем Армана, развалившегося на диване в красивой курильной, обитой восточными тканями, четыре окна которой выходили в сад и во двор. Было уже поздно, и последние лучи заходящего солнца светили в окна; стенные часы показывали половину шестого. Арман был один и курил, полузакрыв глаза, - привычка изнеженного человека, который живет только в мечтах. Раздавшийся звонок вывел его из задумчивости. Он слышал, как отворили ворота, и, приподнявшись, чтобы взглянуть на двор, увидел въехавший в него маленький голубой кабриолет, запряженный в одну лошадь, из которого вышли молодая женщина и молодой человек. Приехавшие были журналист Мориц Стефан и пикантная Нини Помпадур, без сомнения, связанные после знаменитого ужина таинственными узами любви.

Мориц, подавший руку своей спутнице, легко поднялся по ступенькам подъезда, прошел мимо старого Иова, педантичного слуги, рабски следовавшего обычаю, прежде чем ввести к своему господину посетителей, предварительно справляться, принимает он или нет.

- Я друг дома, - сказал Мориц, отстраняя слугу, - для меня Арман всегда дома.

- И для меня также, - прибавила Нини Помпадур. Молодые люди бегом поднялись на первый этаж и застали Армана на пороге курильной.

- Здравствуйте, - приветствовал он их, - как ваше здоровье?

- Об этом нужно спросить тебя, - ответил Мориц, - впрочем, по-моему, вид у тебя прекрасный; не то что третьего дня, когда ты рассказывал свои приключения с Дамой в черной перчатке.

При этом имени Арман нахмурился.

- Черт побери! - продолжал Мориц. - Какой прекрасный врач Фульмен!

- Почему это? - спросил Арман.

- Я говорю, - повторил журналист, - что, следуя закону, принятому в любви, клин клином вышибать, Фульмен тебя быстро и чудесно исцелила.

- Фульмен? - спросил удивленный Арман.

- Уж не хотите ли вы сделать из этого тайну? - сказала, улыбаясь, Нини Помпадур?

- Нам все известно, - проговорил Мориц.

- Все известно? - переспросил Арман.

- Решительно все, дорогой мой.

- В таком случае сообщите кое-что и мне, потому что я ровно ничего не знаю.

- О-го! - вскричал Мориц. - Уж не принимаешь ли ты нас за ребят?

- Но клянусь вам...

- Ну, что ж! Мы напомним тебе вкратце твое поведение за последние два дня. Во-первых, вчера утром мы оставили тебя у Фульмен... ты провел там день, обедал и ужинал...

- Что же это доказывает?

- Ровно ничего. Вечером вас видели вместе на спектакле...

- Она предложила мне место в своей ложе.

- Наш друг Мориц Стефан очень любопытен; он все хочет знать, но ничего не узнает, - сказал вдруг голос на пороге курильной.

Мориц, Нини Помпадур и Арман обернулись. Вошедшая

женщина была Фульмен.

- Черт возьми! - воскликнул Мориц. - Вот явилось и подтверждение моих предположений.

- Ты ошибаешься, Мориц.

- Вот как?

- Так как, - продолжала танцовщица, - я решила во что бы то ни стало скомпрометировать нашего друга и явилась теперь исключительно для того, чтобы переговорить с ним о важном деле...

- Гм? - заметил Мориц.

- Так как, - продолжала Фульмен тоном судьи, произносящего приговор, - вы обвинили нас, Армана и меня, в тайных сношениях, то мы, по крайней мере, имеем право воспользоваться этим, и я, Фульмен, как заменяющая хозяйку дома, прошу вас оставить нас.

- О-го! - пробормотала Нини Помпадур. - Какой тон! Но Фульмен выразительно взглянула на Морица, и тот немедленно поднялся с места.

- Пойдем, Нини, - сказал он, - не будем нарушать их медовый месяц.

Он пожал руку изумленному Арману и, увлекши за собою свою черноволосую спутницу, напевая, спустился с

лестницы.

Тогда Арман, пораженный приходом Фульмен, воскликнул:

- Как вы... вы здесь!..

Фульмен ответила не сразу; она сначала сбросила накидку на диван, сняла шляпу, стащила перчатки и с улыбкой взглянула на молодого человека.

- Неужели, - спросила она, - есть что-нибудь удивительного в моем посещении?

- Но оно является для меня неожиданностью.

- Во-первых, дорогой мой, весь Париж после того, как нас видели вместе у итальянцев, думает, что я ваша возлюбленная! Париж ошибается теперь, хотя иногда он бывает прав.

- Вы думаете? - спросил Арман, грустно улыбнувшись. Фульмен пристально посмотрела сначала на него, а потом взглянула в зеркало на себя.

- Фат! - сказала она.

Она уселась рядом с Арманом и продолжала:

- Вполне естественно, что я явилась посетить своего будущего обожателя так просто, без всякого серьезного дела.

И Фульмен искоса взглянула на молодого человека.

- Однако, - прибавила она, - успокойтесь, я пришла по делу.

Арман вздрогнул.

- Я приехала за вами.

- За мною! - воскликнул он, все более и более удивляясь.

- Одевайтесь и едемте!

XXV

- Едемте, - сказала Фульмен, кутаясь в шаль, - дорогой я объясню вам все подробнее.

- Но куда же вы хотите меня везти? - спросил Арман.

- Повторяю вам: едемте.

- Странная женщина! - прошептал молодой человек, повинуясь против своего желания воле танцовщицы.

- Сегодня холодно, - прибавила она, - надевайте пальто потеплее. Я не хочу, чтобы вы простудились: в конце концов я все же отвечаю за вас.

- Неужели! - воскликнул Арман, улыбаясь.

- Еще бы! - пробормотала Фульмен. - Поймите, мой дорогой друг, что я имею виды на вас... в будущем.

Арман вздохнул, но промолчал; однако, повинуясь Фульмен, он прошел в туалетную и, пока она надевала шляпку, быстро оделся. Он вошел в городском костюме и белом кашемировом пальто, надетом поверх голубого сюртука.

- А! - сказала Фульмен, улыбаясь. - Вы оделись восхитительно, мой друг; но ваш костюм не соответствует моему плану. Белое пальто иногда слишком обращает на себя внимание... ночью...

- Значит, вы хотите заставить меня разыграть роль преступника?

- Может быть.

- Черт возьми! Уж не захватить ли мне с собою пистолет. Фульмен движением руки остановила его.

- Я не люблю людей, разгуливающих по Парижу с пистолетом в кармане, - сказала она, - это напоминает итальянских разбойников и довольно опасно; но маленький-маленький кинжалик...

- Вот оно что! - проговорил удивленный Арман.

- Я говорю, - повторила Фульмен, - что иногда... сегодня вечером, например, совсем не лишнее захватить маленький кинжал.

- Следовательно, я могу подвергнуться опасности?

- Быть может, да... быть может, нет.

- Честное слово, - пробормотал Арман, - вы загадочная женщина и притом у вас какая-то особенная способность заставлять меня делать эксцентричности.

- Это в своем роде достоинство, - сказала Фульмен, улыбнувшись.

У Армана, как читатель помнит, была прекрасная коллекция оружия, развешанная по стенам курильной. Он выбрал небольшой корсиканский кинжал, в черных бархатных ножнах, и показал его Фульмен.

- Это именно то, что нужно, - сказала она. - Теперь наденьте другое пальто - черное или темно-коричневое.

Арман повиновался.

- Пойдемте, моя карета ждет у ворот.

- Итак, вы не хотите сказать мне, куда вы меня везете? - спросил Арман.

- Сохрани Боже!

- Согласитесь, что в таком случае я оказываю вам некоторую услугу, следуя за вами.

- Услуга всегда требует награды, - заметила на это Фульмен, бросая убийственный взгляд на молодого человека.

Она взяла его под руку, вышла вместе с ним из курильной и спустилась с лестницы.

Старик Иов стоял на последней ступеньке.

- В котором часу барин вернется? - спросил он тоном, в котором сквозила почтительность слуги и привязанность старого солдата, которую он питал к сыну полковника.

Арман при этом вопросе взглянул на Фульмен.

- Неизвестно, - сказала Фульмен. - Быть может, в полночь, быть может, завтра утром...

И, открыв дверцу голубой каретки, запряженной парой темно-карих лошадей, она села первой, очаровательным жестом пригласив Армана занять место рядом с нею. Арман приветливо кивнул на прощание Иову.

- Куда прикажете ехать, сударыня? - спросил лакей, становясь на запятки.

- Улица Лагарп, на углу площади Эстрапад, - приказала Фульмен.

Лакей, сев рядом с кучером, передал полученное приказание, и карета рысью выехала со двора и покатила по Елисейским полям.

- Теперь, - сказала Фульмен, - когда вы попали ко мне в руки и уж не убежите от меня, побеседуем.

- Да, побеседуем, - сказал Арман, - потому что я сильно заинтересован всеми этими таинственностями.

- Друг мой, - возразила Фульмен, - я вам уже сказала вчера, что полюбила вас, когда узнала о вашей любви к Даме в черной перчатке, что люблю вас, хотя вы не любите меня, и хочу одержать победу над вашим сердцем, устранив тысячу препятствий.

Арман ответил на это, взяв ее руку:

- Вы с ума сошли!

- Знаю, - сказала Фульмен с гордой улыбкой. - Но разве вы не знаете, дорогой мой, что истинная мудрость и есть безумие и что непоколебимая истина всегда бывает парадоксом.

Фульмен расхохоталась и продолжала:

- Но если вы постоянно будете прерывать меня, то ничего не узнаете.

- Это правда. Я слушаю вас.

- Я уже говорила вам, что люблю вас и рассчитываю, не знаю только через сколько времени, добиться взаимности.

Арман отрицательно покачал головою.

- Сердце мое отдано на всю жизнь, - сказал он.

- Однако, - продолжала Фульмен, не обращая внимания на то, что молодой человек постоянно перебивает ее, - я не обыкновенная женщина и вместо того, чтобы уничтожить мою соперницу, мешать ей, вырвать ее образ из ваших мыслей, словом, пустить в ход избитую тактику, я хочу служить в одно и то же время и ей, и вам.

- Странная тактика, - сказал, улыбаясь, Арман.

- Изобретенная лично мною. Я устраню все препятствия между вами и ею и заставлю ее полюбить вас.

Арман вскрикнул от радости и тотчас устыдился, что обнаружил ее в присутствии женщины, которая только что призналась ему в своей любви.

- Извините меня, - пробормотал он.

- Прощаю вам тем охотнее, друг мой, что я ожидала этого восклицания.

- Но если я буду с нею... то разве вы не потеряете... - сказал Арман.

- Последнюю надежду, хотите вы сказать? Арман утвердительно кивнул головою.

- Нет, - сказала Фульмен. - Женщина побежденная может считать, что ее уже наполовину разлюбили. Я хочу воспользоваться своею соперницей и вашим счастьем.

- Вы необыкновенная женщина, - пробормотал Арман, уже предавшийся мечтам при последних словах Фульмен.

- Пусть! Слушайте, однако, дальше.

- Говорите.

В это время карета с площади Людовика XV свернула на мост Согласия и покатила по левому берегу Сены.

- Знаете вы, куда мы едем? - спросила Фульмен.

- Нет, я спрашивал уже вас об этом, но не получил ответа.

- Ну, так мы едем... или, вернее, вы едете к ней... Арман вздрогнул, и Фульмен заметила, что он побледнел.

- Вы сказали мне вчера, что она в Париже?

- Да.

- Итак, со вчерашнего дня я навела некоторые справки относительно того, что я хотела узнать через неделю; как видите, я скоро делаю дело...

И Фульмен самодовольно улыбнулась.

- Господи! Что же вы узнали? - вскричал Арман.

- Во-первых, я узнала, где живет ваша незнакомка.

- Вы это узнали?

- Знаю вдобавок еще очень многое, о чем говорить вам пока совершенно бесполезно.

- Почему?

- Потому, что у нас нет времени. Приезжайте завтра ко мне обедать, и я расскажу вам все подробно.

- Итак, вы везете меня к ней?

- Вернее, я дам вам возможность явиться к ней.

Быстро мчавшаяся карета скоро очутилась в Ситэ и повернула за угол площади Мобер. Фульмен, по-видимому, погрузилась в мечты, а Арман, охваченный волнением при мысли, что наконец-то увидит "ее", не нарушал молчания; Но едва карета въехала на улицу Лагарп, как молодая женщина подняла голову и сказала Арману:

- В нашем распоряжении всего несколько минут, и я должна дать вам кое-какие наставления.

- А! - протянул Арман, очнувшись от забытья.

- Дама в черной перчатке, - продолжала Фульмен, - как кажется, русская. Старик, всюду сопровождающий ее, - майор, служивший на русской службе, граф Арлев. Оба приехали в Париж две недели назад и живут на площади Эстрапад; отцом или мужем приходится ей старик, никто не знает. Им прислуживает единственная служанка, женщина лет сорока или пятидесяти, немка; она одевается, как баварские крестьянки.

- Дальше? - спросил Арман, не отрывавший глаз от губ Фульмен.

- Майор выходит каждое утро и возвращается всегда поздно вечером. Если бы он застал вас у ног своей воспитанницы, дочери или жены, то убил бы вас. Вот потому-то я и посоветовала вам захватить с собою кинжал.

Арман презрительно улыбнулся.

- О, я знаю, что вы храбры! - вскричала Фульмен, - и так как, по-моему, это не достоинство, но вещь вполне естественная, то я и не хвалю вас за это. Но позвольте мне пополнить мои сведения.

- Я слушаю вас.

- Очень вероятно, что вы будете принуждены разбить стекло и вышибить окно, предварительно забравшись на трубу.

- Хорошо, затем?

- Ничто подобное вас не пугает, не правда ли?

- Нисколько.

- Ну, - прошептала Фульмен, улыбаясь, - я вижу, что вы действительно такой человек, о котором я мечтала, и когда Дама в черной перчатке разлюбит вас...

- Подождите, дайте ей сначала полюбить меня...

- Это уже недалеко.

- Правда? Вы думаете?

- Я в этом убеждена.

Когда Фульмен произнесла это самым убедительным тоном, карета остановилась на площади Эстрапад у ворот старого дома, куда мы видели два дня назад входящим старика, который, как известно, был не кто иной, как майор Арлев, но в нескольких шагах оттуда, у подъезда бедного, жалкого, темного и закоптелого четырехэтажного здания с маленькой калиткой и темными коридорами, настоящего обиталища Латинского квартала, предназначенного, без сомнения, для жилья бедных студентов, для жильцов, платящих за пансион пятьдесят франков в месяц.

Было только восемь часов вечера, а между тем ни в одном из окон не было видно света; дом казался необитаемым.

- Выходите, - сказала Фульмен Арману, - и постучите в эту дверь.

Арман вышел и постучал. Тогда молодая женщина вынула из муфты каких-то два предмета и подала ему в открытую дверцу кареты. Одним из предметов была тонкая витая свеча, а другим оказался ключ.

- Зажгите свечу, - приказала Фульмен.

В это время дверь открылась, хотя никто не показался на пороге.

Арман поднес витую свечу к каретному фонарю и зажег ее, потом заслонил рукою пламя, колебавшееся от ночного ветра.

- Вы пойдете, - продолжала наставлять его руководительница, - по коридору и в конце его увидите лестницу; по ней вы подыметесь на третий этаж до маленького коридора со множеством дверей, вы отыщете дверь, на которой стоит номер десятый.

- А затем?

- Вы откроете дверь вот этим ключом и очутитесь в комнате студента.

- Комната будет пуста?

- Да, хозяин ее уехал на два дня. Потом вы откроете окно... Оно выходит на крышу, примыкающую к соседнему дому.

И Фульмен указала пальцем на старое жилище Дамы в черной перчатке.

- Там живет она, - сказала молодая женщина. Арман вздрогнул.

- Вы взберетесь на крышу, - продолжала Фульмен, - и пройдете до следующего дома. Вероятно, вы увидите окно и в нем свет. Это окно ее спальной. Остальное предоставляю вашему усмотрению... а пока прощайте!

Фульмен подала руку Арману.

- До свидания, - продолжала она, - по крайней мере, будем надеяться, что граф Арлев не убьет вас.

- Будем надеяться, вы правы.

И Арман гордо улыбнулся и поцеловал прекрасную ручку, которую ему протянула Фульмен.

- Я жду вас завтра, - прибавила она, - старайтесь победить, о, Дон Жуан!..

Взрыв смеха сопровождал эти слова; Фульмен захлопнула дверцу кареты и приказала лакею:

- В отель!

Арман послал ей рукою последний привет, и в то время, когда карета уезжала, храбро направился по темному коридору маленького дома, казавшегося нежилым.

Почти тотчас входная дверь захлопнулась за ним.

Коридор был, однако, пуст. Арман не встретил на лестнице ни души; он быстро поднялся по ней, держась за засаленную веревку, заменявшую собою перила.

Благополучно добравшись благодаря свече до третьего этажа, молодой человек отыскал коридор, о котором ему говорила Фульмен. В коридоре были три двери, и на одной из них жирными буквами было написано черными чернилами N 10.

Он всунул ключ в замочную скважину, отпер дверь и, войдя в комнату и не удостоив даже взглянуть на скудную обстановку отсутствовавшего студента, прямо направился к окну и открыл его.

В эту минуту сердце Армана билось так сильно, что готово было разорваться.

XXVI

Волнение Армана было вполне естественно, если принять в соображение страстную любовь, которую он питал к Даме в черной перчатке, любовь, которую не только не уменьшили препятствия, а, напротив, усилили, равно как и непроницаемая тайна, окружавшая ее.

Он колебался с минуту, прежде чем перескочить через подоконник и спрыгнуть на крышу.

Крыша была много ниже окна. Однако на противоположном конце ее блестела яркая точка, указывавшая ему таинственное окно; ночь была темная, а густой туман не позволял Арману хорошенько соразмерить расстояние скачка, который он Должен был сделать, чтобы достигнуть крыши и добраться до окна соседнего дома. Минута колебания, охватившего его, во время которой он хотел победить свое волнение, позволила Арману одним взглядом при свете свечи окинуть место, где он находился.

Комната была небольшая, оклеенная желтыми с белыми полосками обоями, над кроватью и окнами висели белые с красной каймой занавески сомнительной чистоты, мебель состояла из кресла, обитого утрехтским бархатом, и четырех соломенных стульев; на камине стояли часы с алебастровыми колонками и корзина с цветами. Полевее на камине виднелась глиняная банка с курительным табаком, а правее хозяин комнаты вздумал поставить череп.

Кресло было пододвинуто к столу, заваленному медицинскими книгами, хирургическими инструментами и всевозможными трубками.

Фульмен не солгала: Арман действительно находился в комнате у студента медицины.

Молодой человек, быстро осмотревшись, хотел уже было перескочить через подоконник и оттуда прыгнуть на крышу, как вдруг заметил против камина, за занавесью алькова, портрет, написанный масляными красками. Он висел настолько далеко от Армана, что он не мог разобрать черт лица, хотя его удивила одна странность: ему показалось, что одна рука у лица, изображенного на портрете, в черной перчатке.

Он вздрогнул и подбежал к камину; он хотел было поднести свечу к портрету, чтобы рассмотреть его, но, входя в комнату студента, забыл закрыть дверь, находившуюся против отворенного окна, и от образовавшегося сквозняка свеча погасла в тот момент, когда Арман, удивленный совпадением странного соседства жилища Дамы в черной перчатке с портретом женщины на стене, одна рука которой была также в черной перчатке, подошел к камину, чтобы рассмотреть портрет. Арман очутился в темноте, и ему нечем было зажечь свечу.

"Я попросту схожу с ума, - решил он. - Как она могла дать свой портрет? Неужели он любит ее?".

От этого подозрения волосы Армана стали дыбом и несколько капель холодного пота выступили на висках. И в то же время это предположение положило конец его колебаниям. Он встал на подоконник и спрыгнул на крышу, повисев с минуту на руках. Крыша была покатая, крутая.

Арман понял, что ему необходимо употребить все свое хладнокровие и ловкость, чтобы не поскользнуться и не разбиться о мостовую двора. Физическая опасность вернула ему хладнокровие: он храбро пустился в путь, держа кинжал в одной руке и балансируя другой. Так достиг он без приключений до окна, в котором заметил свет. Окно это было на несколько футов выше крыши, и Арман должен был, чтобы добраться до карниза, взобраться по кирпичной трубе, по которой вскарабкался, как по стволу дерева, до подоконника; он ухватился за него, зажав предварительно кинжал между зубами.

Окно было занавешено, но через неплотно задернутые занавески Арман мог видеть внутреннее расположение комнаты.

Сначала он увидал маленькую комнатку, уставленную старинной мебелью с темно-зеленой обивкой, а на камине бюст из белого мрамора, закрытый черным покрывалом.

Это была та самая комната, куда два дня назад баварка ввела майора Арлева, пришедшего навестить таинственную незнакомку.

Сердце молодого человека снова застучало, когда он заметил женщину, сидевшую спиною к нему в большом кресле у камина и державшую в руке книгу. Это была... это должна была быть она...

Волнение Армана было так сильно, что он чуть не разжал рук и не выпустил карниза, что грозило ему падением с крыши во двор. Но инстинкт самосохранения одержал верх. Однако он не решился вскочить на подоконник. Во-первых, он боялся произвести шум и тем напугать Даму в черной перчатке. Во-вторых, он не был уверен, что это она, и тогда...

Последняя мысль заставила Армана остаться в прежнем неловком положении до тех пор, пока какое-нибудь движение сидевшей перед камином женщины позволит ему увидеть ее лицо. Это короткое ожидание дало ему время поразмыслить, насколько, однако, может размышлять человек, влюбленный и доведенный до отчаяния.

У Армана было, впрочем, достаточно здравого смысла, чтобы дать себе отчет в положении, в котором он находился, и тотчас принять решение.

Фульмен указала ему способ добраться до Дамы в черной перчатке и посоветовала ему разбить оконное стекло и силою проникнуть к любимой женщине... Но Фульмен не предусмотрела опасности, грозившей Арману в случае, если бы ему пришлось иметь дело с исправительной полицией, подвергающей наказанию каждого гражданина за взлом и насильственное вторжение в чужое жилище, даже в том случае, если им руководила при этом любовь. И Арман сказал себе:

"Если я разобью стекло, она примет меня за вора и позовет на помощь... Но если я так не могу пробраться к ней, то как же мне быть? К тому же, - добавил он мысленно, - она из тех женщин, которые не прощают нахальства".

В эту минуту женщина, сидевшая у камина, встала и подошла к столу взять лежавший там нож из слоновой кости, чтобы разрезать листки книги, которую она держала в руке. Арман почувствовал, как кровь остановилась в его жилах, в глазах потемнело и он задрожал... Это была она!

Это действительно была Дама в черной перчатке, женщина, которую он видел в Апеннинах, потом встречал во Флоренции, Неаполе, Милане, в Петербурге, в Париже и которая постоянно ускользала от него.

- О, на этот раз, - прошептал он, почувствовав прилив необычайной храбрости, при помощи которой он надеялся преодолеть все препятствия, - она должна выслушать меня!

И Арман выпрямился во весь рост на подоконнике. Как ни легок был прыжок, он тем не менее произвел шум, так что Дама в черной перчатке поспешно встала и направилась прямо к окну, точно она была предупреждена об этом странном посещении; открыв окно, она спросила шепотом:

- Это вы?

Одним прыжком Арман очутился в комнате. Но вдруг молодая женщина отскочила назад, вскрикнула, подбежала к камину, схватила лежавший там пистолет и, направив дуло в грудь ночного посетителя, крикнула:

- Стойте... Кто вы? Что вам надо?

Значит, не ему Дама в черной перчатке открыла окно?

Эта мысль молнией мелькнула в голове Армана, и он вспомнил портрет, который только что видел за занавесками алькова в комнате медика. При этом воспоминании у него закружилась голова. Дама в черной перчатке увидала, как он скрестил на груди руки и остановился безмолвный, неподвижный, с холодным потом на лбу и помутившимся взором, кинжал выпал у него из рук и упал на паркет.

Наступило минутное замешательство и молчание, имевшее, однако, своим источником совершенно различные причины у обоих. Молодая женщина, которая видела входившим через окно незнакомца, имела полное основание быть сильно взволнованной и не могла более произнести ни слова, ни вскрикнуть, ни сделать движения, чтобы выразить свои ощущения, так что только по вопросу, который она задала Арману, когда отпирала окно, можно было угадать, что она действительно ждала кого-то, кто должен был прийти по этому странному пути. С другой стороны, молчание, столбняк молодого человека следовало всецело приписать ее вопросу "Это вы?", сопровождавшемуся криком ужаса, который у нее вырвался при виде его.

Итак, она ждала кого-то, и этот кто-то был не он! Арман любил уже целый год страстно, безумно, безнадежно женщину, с которой он находился в первый раз наедине; а первое слово, сказанное ею, заставило его заподозрить существование соперника...

Соперник, без сомнения, любим, и это его обыкновенный ночной путь... С той минуты, как мужчина полюбит женщину, он присваивает себе право ревновать ее даже в том случае, когда она не знает о его любви. Вот почему Арман стоял безмолвный и неподвижный против дула пистолета, который Дама в черной перчатке и направила в его грудь.

Однако молчание не могло продолжаться вечно, и молодая женщина прервала его первая; сделав шаг по направлению к Арману, она спросила его:

- Кто вы и что вам нужно?

В свою очередь Арман, не страшась направленного на него пистолета, сделал шаг к ней.

Тогда луч света от лампы, стоявшей на камине, упал ему прямо на лицо, и если Дама в черной перчатке хоть немного помнила его, то должна была бы узнать его.

- Успокойтесь, сударыня, - сказал взволнованным и в то же время твердым голосом Арман, - я не вор.

Узнала ли его Дама в черной перчатке или его манеры и тон его голоса успокоили ее, но только молодая женщина опустила пистолет и сделала еще шаг назад,

- Извините меня, - продолжал Арман, ободрившись. - Извините еще раз за странный способ, к которому я прибег, чтобы добраться до вас.

- Действительно, странный способ...

И, положив пистолет на камине, молодая женщина, к которой, казалось, вернулось все ее хладнокровие, села, продолжая смотреть на Армана взглядом, который трудно было выдержать на себе.

- Вы уверяете меня, - сказала она, - что вы не вор. Я вполне верю этому, видя ваше волнение. Объясните мне, однако, пожалуйста, отчего вы выбрали эту дорогу.

- Взгляните на меня...

Арман произнес эти слова с плохо скрытым волнением.

- Я вас не знаю, - ответила сухо Дама в черной перчатке.

- Вглядитесь в меня...

- Но, сударь, я прекрасно вижу вас, но не узнаю...

- Вы меня никогда не видали?

- Никогда. Если бы вы в самом деле были знакомы со мною, то могли бы войти ко мне через дверь, и я не могу объяснить вашего посещения иначе, как припадком сумасшествия...

- Сударыня!

- Вы, вероятно, один из моих соседей, страдающий лунатизмом и расхаживающий ночью по крышам или, вернее, влюбленный, шедший на свидание и ошибившийся окном.

Слова эти были сказаны презрительным и насмешливым тоном, бывшим лучом света для Армана и окончательно вернувшим ему хладнокровие.

- Вы правы, - сказал с живостью Арман. - Я влюблен, если только этим словом можно определить жгучую, глубокую страсть, которая терзает мое сердце в продолжение целого года.

Дама в черной перчатке перебила его.

- Действительно, сударь, если это так, то вы ошиблись окном.

Она взглянула на него грустно и в то же время насмешливо.

Арман отрицательно покачал головой.

- Вы думаете? - спросил он.

Молодая женщина выпрямилась, точно ужаленная змеей.

- А! - воскликнула она. - Вы еще издеваетесь надо мною... Я вас не знаю... вы ворвались ко мне ночью, в окно и осмеливаетесь говорить мне...

Дама в черной перчатке произнесла эти слова так презрительно и с таким раздражением, что Арман счел себя оскорбленным.

Бывают минуты, когда голос женщины, которую любят и по одному знаку, которой влюбленный готов отдать всю свою жизнь, бывают минуты, когда этот голос, сделавшись ироническим и презрительным, способен привести в такое негодование, что он невольно теряет всякое самообладание и забывает всякую меру.

У Армана закружилась голова, и он вспомнил вопрос "Это вы?", сорвавшийся с губ женщины, стоявшей теперь перед ним и говорившей с ним с подавляющим презрением, и грубо ответил:

- Однако, сударыня, вы кого-то ждали. И он пальцем указал на окно.

- Ах, дерзкий! - вскричала Дама в черной перчатке, подбегая к сонетке. - Это уже более, чем наглость...

XXVII

Восклицание Дамы в черной перчатке и жест, с которым она схватилась за звонок, окончательно отрезвили Армана.

Он упал на колени, и его поза выразила такую покорность и мольбу, что рука молодой женщины остановилась. Она бросила сонетку и подошла к нему.

- Однако, сударь, - спросила она его, - чего же вы хотите? Зачем вы здесь?

Арман уже встал с колен, стоял перед ней молча, бледный и почтительный, так что она сжалилась над ним.

- Сударыня, - сказал он ей уже более уверенным голосом, - позвольте мне, прежде чем объяснить вам, каким образом я осмелился пробраться к вам, обратиться к вашей памяти.

- Говорите.

И она снова села.

- Однажды, - сказал Арман, - это было около года назад, я путешествовал в то время по Италии, ночь застала меня и одного из моих друзей в ущелье Апеннинских гор.

Арман остановился и взглянул на свою собеседницу. Дама в черной перчатке оставалась невозмутима.

- Мы услыхали вдали ружейные выстрелы, - продолжал Арман, - и час спустя увидали, как к отвратительной гостинице, где мы остановились, подъехала женщина, одетая во все черное, которую сопровождал только один слуга. Она ехала в почтовой карете, лошади которой изнемогали от усталости. Слуга был ранен, а другие спутники женщины убиты...

Арман снова остановился. Дама в черной перчатке, по-видимому, слушала его с глубоким удивлением, но ничто в ее лице не обнаруживало, что она имеет что-нибудь общее с женщиной, о которой рассказывал Арман.

Он продолжал:

- Этой женщиной были вы...

- Я?

В этом простом восклицании слышалось такое удивление, что молодой человек отступил пораженный.

- Или же, - продолжал он уже с меньшею уверенностью, - эта женщина похожа на вас так поразительно...

- О! - вскричала она. - Подобные сходства бывают довольно часто.

- Однако, - продолжал Арман, указывая на перчатку, которая была надета на одной руке молодой женщины, - у нее была так же, как и у вас, черная перчатка, и только одна...

- Ну, так что же из этого следует?

Дама в черной перчатке произнесла эти слова несколько резким тоном, который немного смутил Армана; однако он продолжал:

- Несколько дней спустя в Милане, в театре, я встретил снова ту же самую женщину; на этот раз ее сопровождал пожилой господин... мой друг и я поклонились ей.

- Можете вы объяснить мне, - перебила Армана Дама в черной перчатке, - что общего между этой женщиной и мною?

- Все, - произнес он с убеждением.

Взрыв хохота был ему ответом. Но у него хватило храбрости продолжать:

- Наконец, во Флоренции, в Вене, в Петербурге, в Париже, всюду я встречаю вас, и вы все время отрицаете, что вы та самая женщина, которую я встретил около гостиницы в Апеннинах. И, однако, - прошептал он с усилием, - однако... О, с той роковой ночи ваш образ преследует меня беспрестанно, мутит мой рассудок и заставляет усиленно биться мое сердце... с того дня, вы одна...

Она надменным жестом остановила его:

- Извините, - сказала она, - позвольте мне вместо того, чтобы слушать признание, которое мне кажется, по меньшей мере, странным, спросить вас, как вы могли очутиться здесь? - И она рукою указала на окно.

Арман вздрогнул. Действительно, как объяснить любимой женщине, что, благодаря указаниям другой женщины, он проник в комнату медика, об отсутствии которого он был заранее предупрежден, а оттуда пробраться на крышу этого дома и в комнату Дамы в черной перчатке.

- Я жду, - сказала молодая женщина с оттенком нетерпения.

- Сударыня, - пробормотал Арман, - я не могу...

- И вы осмелились говорить мне о любви и о том, что следуете за мною повсюду в течение года, хотя в то же время не можете признаться мне... Ах, - прибавила она с раздражением, - вы обладаете странным нахальством!

- Сударыня, простите меня...

Молодая женщина нахмурила брови, и глаза ее приняли злое выражение.

- Я подозреваю измену, - сказала она наконец. - Но я не хочу долее расспрашивать вас.

И она рукою указала на окно.

- Тот, кто изменил мне, - прошептала она, - будет наказан.

Арман вздрогнул, и мысль о том другом, кого она ждала, сжала ему сердце... Однако, побежденный властным взглядом необыкновенной женщины, которая, казалось, всецело завладела его душой, он упал на колени и признался ей во всем, из опасения быть прогнанным, как слуга, и видя, что благодаря непредвиденным событиям дело принимает иной оборот.

Послышался стук, глухой и неясный, от удара стукальца в дверь, отдавшийся громким эхом внутри дома. Услышав этот шум, Дама в черной перчатке вздрогнула, и лицо ее выразило беспокойство.

- Боже мой! - воскликнула она с ужасом. - Это он! Бегите...

И она выразительным и быстрым движением, доказывавшим, как велико ее волнение, указала Арману на открытое окно. Арман выпрямился во весь рост, догадавшись о грозившей ему опасности. Вместо того, чтобы бежать, он взглянул на свою собеседницу, и его взгляд, до того времени опущенный и смущенный, блестел отвагой и восхищением.

- Бегите, бегите, - повторяла молодая женщина, - это вернулся граф Арлев: он убьет вас.

Надменная улыбка появилась на губах у молодого человека. Он поднял упавший кинжал и сказал:

- О, не бойтесь!

- Уходите же, уходите! - твердила она. - Неужели вы хотите, чтобы я погибла вместе с вами?

Эти слова покорили смелость и внезапный энтузиазм Армана. Он понял, что не ради его спасения, но ради самой себя Дама в черной перчатке умоляет его бежать. Его вытянувшаяся было рука опустилась. И человек, за минуту перед тем готовый отчаянно защищать себя, был занят теперь одной мыслью: спасти любимую им женщину от грозившей ей, по-видимому, опасности. Однако он не мог победить эгоистического чувства: его любовь в последний раз возвысила свой голос, и он, взяв руку молодой женщины, горячо произнес:

- Я ухожу, но... во имя Неба! Дайте мне слово, что вы позволите мне еще раз увидеть вас... это необходимо... я вас умоляю...

- Хорошо, - пробормотала она, точно только один ужас мог вырвать у нее это обещание. - Но уходите, уходите!

- Когда, где? - спросил Арман быстро, с настойчивостью человека, решившегося не двинуться с места, пока она не назначит ему свидания.

- Здесь, завтра, бегите! - сказала она, по-видимому, сильно взволнованная.

Он имел дерзость поцеловать ей руку и, быстро вскочив на окно, спрыгнул оттуда на крышу, не заметив холодной улыбки, скользнувшей по губам Дамы в черной перчатке, которая тотчас сменила выражение глубокого ужаса. Без сомнения, Арман сделался жертвой какой-то ужасной комедии.

Несколько минут спустя молодой человек вошел в комнату студента.

Иногда у чрезмерно раздраженных людей наступают странные явления. Арман в первый раз был в этой комнате час назад; он с трудом осмотрелся в ней при слабом мерцании свечи, а теперь, когда вошел в нее среди полной темноты, то ему показалось, что эта комната уже давно ему знакома: он знал уже количество мебели, ее назначение, все уголки и закоулки, и даже привычки ее хозяина.

Он уверенно, смело и не колеблясь подошел к столу, где медицинский студент разбросал в беспорядке свои книги и хирургические инструменты, и стал искать рукою круглую коробку с фосфорными спичками. На камине стояла свеча. Арман зажег ее и, взяв, подошел с нею к кровати, над которой висел портрет, сходство которого так поразило его; вдруг он отскочил... холодный пот покрыл его лоб, волосы стали дыбом, а сердце забилось. Несомненно, это был портрет Дамы в черной перчатке...

Волнение, охватившее молодого человека, было так велико, что он бросил свечу и убежал.

Значит обладатель портрета и был тот человек, которого она ожидала в то время, когда он, Арман, предстал перед нею, и это был бедный студент, живущий в мансарде.

Арман пришел к этому заключению, спускаясь ощупью по извилистой темной лестнице; выйдя на свежий воздух на площадь, он, шатаясь, прислонился к тумбе и сжал голову руками.

Без сомнения, Арман, разбитый, уничтоженный этим открытием, долго еще оставался бы в этом положении, если бы ужасная мысль не мелькнула в его расстроенном мозгу.

- Фульмен должна все знать, - решил он. - Фульмен скажет мне все...

И он выпрямился, полный энергии, вскочил в первую попавшуюся наемную карету, проезжавшую мимо, и приказал кучеру:

- Луидор на чай, если ты довезешь меня в двадцать минут на улицу Марбеф.

Кучер стегнул лошадь и помчался во весь опор. Полчаса спустя, то есть в одиннадцать часов, Арман явился к танцовщице.

Фульмен только что вернулась из Оперы, где она танцевала в этот вечер. Она переодевалась, когда Арман вошел к ней бледный, растерянный, с лихорадочно блестевшими глазами.

- Ах, Боже мой! - вскричала она с испугом. - Что с вами случилось? Выскочили вы в окно или она уже полюбила вас?

Арман упал на стул. Сначала он не мог произнести ни одного слова?

- Ну что же? - повторила Фульмен.

- Меня обманули!

- Обманули?

- Да.

- О, только, во всяком случае, не я...

Голос Фульмен звучал так искренно, что молодой человек не мог не поверить ей.

- Наконец, - возразила она, - объясните же мне, видели вы ее или нет?

- Видел.

- И что же?

- Она ждала кого-то... Этот кто-то должен был прийти к ней той же дорогой, по которой пробрался я... и этот кто-то был не я...

И Арман вкратце рассказал свое свидание с Дамой в черной перчатке и странное открытие, сделанное им в комнате студента. Фульмен слушала его, нахмурив брови.

- О, - сказала она наконец, - это не вас обманули, а меня.

- Вас? - спросил Арман.

Танцовщица с минуту молчала, но ее большие глаза метали молнии, ноздри вздрагивали, а искривленные губы свидетельствовали о сильнейшем раздражении.

- Скажите, - спросила она наконец Армана, садясь рядом с ним, - верите вы мне?

- Да, - сказал Арман.

- И вы исполните все, что я вам посоветую?

- Приказывайте, я буду повиноваться.

- В таком случае клянусь вам, - продолжала она, - что не позже, как через неделю я сорву маску с этой женщины, и вы узнаете все, всю ее жизнь.

- Вы думаете?

- Я уверена в этом.

- Что вы прикажете мне делать?

- Завтра утром, на рассвете, вы вернетесь в дом, где находится комната студента, в которой вы видели портрет.

- Я пойду... Затем?

- Вы застанете студента дома.

- О, я убью его... - вне себя воскликнул Арман.

- Нет, - возразила Фульмен, - но вы предложите ему выбрать: или драться с вами немедленно без свидетелей на оружии, которое вы принесете с собой, или последовать за вами. Потом вы попросите его сесть в вашу карету и привезете сюда. Остальное предоставьте мне.

- А если я его не застану дома?

- Вы подождете на площади, пока он не вернется.

- Но я его не знаю!

- Его зовут Фредериком Дюлонгом. Каждый день в одиннадцать часов его можно застать в кафе Табурэ на углу Одеона. Но вы должны застать его дома... Невозможно, чтобы он не вернулся.

Сын полковника Леона расстался с танцовщицей в полночь и вернулся домой в Шальо. Старый Иов ждал его с нетерпением.

- Ах, господин Арман, - сказал он ему. - Я и сказать не могу, что я перечувствовал во время вашего отсутствия; я просто с ума сходил.

- Отчего это, мой старый друг?

- У меня было предчувствие, что с вами случится несчастье...

Арман пожал плечами.

- Ты действительно сумасшедший, - сказал он.

И, не спросив объяснения у старого слуги, он отправился в спальню. Но он не лег в постель, а, устремив глаза на стенные часы, с беспокойством ждал наступления дня. В пять часов он позвонил. Грум, в крайних случаях исполнявший обязанности кучера и занимавший в то же время должность камердинера, вошел полуодетый и совершенно заспанный.

- Патрик, - приказал ему Арман, - заложи Тома в карету...

Грум от удивления выпучил глаза.

- Разве барин дерется на дуэли сегодня утром? - спросил он.

- Нет. Смотри, не разбуди как-нибудь Иова.

- О! - прошептал грум. - Иов у себя в комнате, он выходит в сад, и туда не будет слышно, как выедет Том.

Грум ушел одеваться, потом вывел ирландского рысака и заложил его в карету. Арман тем временем надел пальто и взял маленький ящик из кленового дерева, украшенный перламутровыми инкрустациями, в котором были заперты пистолеты.

XXVIII

Арман прошел из своей комнаты во двор с предосторожностью школьника, задающего тягу. Несмотря на полную независимость, Арман прекрасно знал, что если ворчун увидит его выходящим из отеля в такой ранний час, то немедленно поднимет крик. Но, к счастью, старик Иов не проснулся.

Арман приказал груму, садясь в карету:

- Поезжай на площадь Эстрапад. Я не знаю номера дома, но укажу тебе его.

Патрик, выехав со двора, пустил рысака во всю прыть, и тот помчался, как стрела, по Елисейским полям и набережным.

Дорогой Арман, находившийся со вчерашнего дня в сильно взволнованном состоянии, справился наконец со своим волнением и снова сделался спокоен. Несмотря на стыд и гнев, испытываемые им при мысли, что ему предпочли бедного студента - ему, столичному льву, истому джентльмену и лихому наезднику, - несмотря на чувство сильнейшей ревности, увеличивавшейся еще от уязвленной гордости, сын полковника придал своему лицу выражение бесстрастия и холодности. Карета остановилась у площади Эстрапад. Арман вышел из нее и приказал груму:

- Следуй за мною. Ты остановишься у двери дома, куда я войду, и будешь ждать меня.

Только что начало светать. Площадь была пуста, а дождь продолжал накрапывать.

Арман тотчас же узнал дом, где он был накануне и который показался ему и теперь необитаемым. Дверь была заперта. Он постучал, как и накануне. Дверь отворилась сама собою.

Хотя на этот раз у молодого человека не было витой свечи, он все же храбро направился ощупью по темному коридору, поднялся по лестнице, считая этажи, и остановился на том же самом, где и накануне ночью. Дверь десятого номера, которую молодой человек, убегая, оставил открытою настежь, была затворена, и рука Армана тщетно искала ключ в замке.

Очевидно, кто-нибудь вошел в комнату после его ухода. Сердце молодого человека забилось от волнения.

"Он вернулся", - подумал Арман и, не колеблясь, сильно постучал. Сначала никто не ответил, но, прислушавшись, Арман услышал звонкий храп спавшего. Он снова постучал, потом еще раз. Вдруг на лестнице, на нижнем этаже, раздался неприятный крикливый голос.

- Что там за шум наверху!

Арман отошел на минуту от запертой двери N 10, вернулся на площадку лестницы и крикнул:

- Это друг г-на Фредерика Дюлонга, которому необходимо видеть его по крайне важному делу.

- Г-на Дюлонга? - гнусливо спросила привратница, так как это была именно она. - Ну, что ж, он в прекрасном виде.

- Он, однако, дома...

- Разумеется. Но он пьян... и если бы вы даже начали палить из пушек Дома инвалидов или зазвонили в колокол собора Богоматери, то и тогда не разбудили бы его.

- Но мне необходимо его видеть.

Арман спустился с лестницы, руководясь светом свечи, которую держала привратница, и сунул ей в руку луидор. Последний оказал магическое действие.

- Ах, сударь, - сказала старуха, - если вам уж так надо поговорить с ним, то я могу дать вам другой ключ от его комнаты. Быть может, если вы войдете к нему, то вам удастся разбудить г-на Дюлонга.

И сморщенная рука мегеры начала искать в связке ключей ключ, на котором стоял N 10, и подала его Арману.

- Господину нужна свеча? - прибавила она почтительным тоном, который свидетельствовал о том высоком уважении, которое она почувствовала к человеку, подарившему ей луидор.

- Дайте, - сказал Арман, беря медный подсвечник.

- Ах, - продолжала привратница, - я не знаю, право, как провел эту ночь г-н Дюлонг, но он то выходил, то снова возвращался. Наконец он вернулся в полночь и начал дьявольски шуметь.

Слова привратницы дали понять Арману, что прошедшую ночь его приняли за студента. Он вернулся на верхний этаж, чувствуя глубокое отвращение при мысли, что эта женщина, такая элегантная, такая необыкновенная, воспитанная женщина, которую он любил так безумно, унизилась до того, что оставила свой портрет в комнате студента, который так безобразно напивался.

Рука Армана, вставлявшая ключ в замочную скважину, дрожала от гнева, и он невольно отступил назад, войдя в комнату и увидав студента. Тот спал совершенно одетый на кровати, его разорванное платье, грязные башмаки и брюки и скомканная рубашка были залиты вином; видно было, что он напился в кабаке и, возвращаясь домой, падал в канавы, пожалуй, даже ему надавал тумаков какой-нибудь другой пьяница. Но удивление Армана перешло все границы, когда он пристально всмотрелся в лицо спавшего.

Это был толстый малый лет за тридцать пять, бородатый, с угреватым лицом и вульгарными чертами, не лишенными, однако, добродушия и чистосердечия. Он принадлежал, по всей вероятности, к числу тех студентов, которые всю свою жизнь остаются в университете, довершая свое дурно начатое воспитание в кофейнях.

"Неужели это человек, которого избрала Дама в черной перчатке?" - подумал он.

Арман поставил подсвечник на стол, подошел к кровати и, взяв за руку спящего, начал грубо трясти ее и называл его по имени.

Студент сразу очнулся, с трудом раскрыл глаза и, привстав, с удивлением осмотрелся вокруг.

- Кто меня зовет? - спросил он сиплым голосом.

- Я, - сказал Арман. Студент тупо взглянул на него.

- Я вас не знаю, - ответил он.

- Меня зовут Арман Леон.

- Я вам должен что-нибудь?

По этому вопросу Арман понял, что студент не знает его и никогда даже не слыхал о нем.

- Я явился по поручению Фульмен, - сказал Арман.

- Фульмен?

Студент произнес это имя с таким непритворным изумлением, что даже сам Арман был поражен.

- Вы ее не знаете? - спросил он.

- Кажется, нет. Арман не поверил.

- Сударь, - сказал он, - потрудитесь встать и выслушать меня серьезно; у меня есть важное дело, касающееся вас.

- Извините меня, - ответил студент, которого строгий тон Армана окончательно отрезвил. - Извините меня, что я в таком виде принимаю вас. Но со мною случилось в эту ночь так много необыкновенного, что я до сих пор еще не могу прийти в себя. Не угодно ли вам сесть?

- Необыкновенного? - спросил Арман, невольно вздрогнув.

- Да, сударь, но...

- Что же с вами случилось?

- Ах, это так серьезно, сударь, что вы наверное извините меня. Но скажите сначала, чем я могу служить вам?

Тон Фредерика Дюлонга был так искренен, что гнев Армана прошел.

- Я уже говорил вам, - сказал он, продолжая стоять, - что меня зовут Арман Леон и что я пришел к вам по поручению Фульмен.

- В первый раз слышу ваше имя... - ответил студент, - что же касается Фульмен... госпожи Фульмен, то потрудитесь объяснить мне, кто такая эта дама?

- Танцовщица.

- Ах, да... красивая женщина с роскошными волосами, высокая брюнетка...

- Совершенно верно.

- И вы пришли ко мне по ее поручению?

- Да, сударь.

- Значит, она меня знает?

Эти слова удивили Армана. Или студент смеется над ним и играет свою роль с удивительным искусством, или же Фульмен захотела потешиться над ним.

- Сударь, - сказал он студенту, ставя на стол ящик с пистолетами, который до сих пор он держал под мышкой, - разрешите, пожалуйста, задать вам несколько вопросов. Повторяю вам, что дело идет о важном предмете.

- Спрашивайте.

- Вас не было дома в эту ночь, и вы говорите, что с вами случилось много странного?

- Еще бы!

- Вот за этим-то я и пришел к вам.

- Как? - спросил студент, вдруг нахмурив брови. - Разве вы один из тех, которые так беспощадно избивали меня?

- Вы с ума сошли! Взгляните на меня.

- Вчера меня искалечили, - продолжал студент. - Меня схватили, засунули в рот платок и завязали глаза.

Арман в то время, как говорил студент, взглянул на альков кровати, над которой ночью он видел портрет Дамы в черной перчатке... он вскрикнул пораженный: портрета не было.

- Что с вами, сударь? - спросил Фредерик Дюлонг, окончательно пришедший в себя.

Арман указал рукою:

- Что вы сделали с портретом?

- С каким портретом?

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 3. Дама в черной перчатке. 2 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :