Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 2. Товарищи любовных похождений. 3 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 2. Товарищи любовных похождений. 3 часть."

- Был, а теперь нет.

- Значит, ты замышляешь отомстить.

- Может быть.

- Я так и думал, - холодно сказал полковник.

- Вы? - спросил Жан, удивившись.

- Да, я. И я даже могу назвать ту особу, которую ты ненавидишь... Это госпожа Сент-Люс.

- А вам какое до этого дело? - спросил бретонец. Полковник взвел курок у пистолета и продолжал:

- Милый друг, мы здесь одни, и шум волн, если я тебя убью, заглушит звук выстрела, и он не долетит до Керлора; теперь выбирай: или скажи мне правду и переходи на мою сторону, потому что эту женщину я ненавижу поболее тебя... или умри.

Луч адской радости блеснул в глазах бретонца.

- Вы... ее... ненавидите? - спросил он, отчеканивая каждое слово.

- Она отвергла любовь моего сына.

- Вашего сына?

- Да, и чтобы отомстить ей, я взялся разыграть роль управителя.

- Как зовут вашего сына? Я, может быть, знаю его?

- Арман... - ответил полковник.

- А! Молодой человек белокурый... хрупкий... лет двадцати... А я, - продолжал Жан, - был замаскированный человек, тот самый, который отвозил его в сад на Вавилонской улице. Так вы его отец? О, теперь я понимаю, что вы должны ненавидеть ее... но я... я еще сильнее вас ненавижу ее.

- А тебе что она сделала?

- Благодаря ей опозорена честная, добрая девушка, которую я любил.

- Теперь, - спокойно сказал полковник, спуская курок пистолета и пряча его в карман, - мы постараемся сговориться с тобою...

И, сев около бретонца, он взял его за руку и продолжал:

- О многом мне известно смутно, а о многих гнусностях в жизни этой женщины я догадываюсь, но у меня нет доказательств, и ты должен дать мне их.

- Они у меня есть, - сказал бретонец.

- Кто этот ребенок, который зовет Наику матерью?..

- Тут гнусность! - пробормотал Жан. - Наика - честная девушка... Этот ребенок - плод преступления: он сын баронессы.

И бретонец продолжал с глухим раздражением в голосе:

- Ах, если бы я нашел наконец человека, ненавидящего эту низкую женщину так же, как и я, то я не стал бы более хранить ее тайну. Чтобы отомстить ей, я сделался бы его сообщником, его орудием... Я знаю все... Я ждал только еще одного - последнего преступления, чтобы усадить ее рядом с собою на скамью подсудимых в уголовном суде.

- Так расскажи мне все, - сказал полковник.

- Слушайте, - и слуга рассказал следующую странную историю баронессы Сент-Люс:

- Я был женихом Наики. Ее отец, старик Ивон, был егерем в Керлоре, я же - псарем у де Керизу. Отец мой участвовал вместе с Ивоном в походе. Хотя Наика, молочная сестра дочери владельца замка, и воспитывалась вместе с нею, отец ее, старик Ивон, клялся, что ни за кого не отдаст ее, кроме меня. "Отцы наши были друзьями, - часто говорил он, - так пусть дети наши поженятся". В восемнадцать лет нас объявили женихом и невестой, а свадьба была назначена на следующую Пасху. Дочь владельца замка вышла замуж четыре месяца спустя после выхода из пансиона, и ее отец остался один в Керлоре. Однажды вечером дождь лил ручьями; дело было осенью. Наика и я сидели у камина в маленьком павильоне, находившемся в конце парка, окружавшего замок, где она жила вместе с отцом. Ивон уехал утром на охоту в Ванн, в леса господина Керизу, вместе с владельцем замка, бароном Болье, отцом госпожи Сент-Люс. Он мог возвратиться не ранее следующего дня, в особенности если погода будет теплая. Когда часы в замке били десять, Наика протянула руку и сказала мне с улыбкой:

- Право же, мой милый Жан, отец и господин не вернутся сегодня.

- Ты думаешь, Наика?

- Они остались ночевать в Керизу, и ты тоже должен уйти... Ты пока только мой жених, и хоть ты честный малый, я все-таки не могу позволить тебе ночевать у меня.

- Но ведь идет дождь?

- Так что ж! Когда ты пришел сюда, дождь тоже лил. Уж не хочешь ли ты уверить свою Наику, что ты боишься промокнуть?

И она подставила мне свою розовую щечку для поцелуя и прибавила:

- Уходи!

Но в ту минуту, когда я собирался уходить, мы услыхали стук кареты, ехавшей по Ваннской дороге.

- Вот и отец твой, - сказал я Наике.

- Не может быть, - отвечала она. - Он уехал верхом.

Шум колес все приближался; нам показалось, что карета на минуту остановилась, а затем снова поехала. Раздались легкие шаги и два удара в дверь павильона. Наика и я вскрикнули от удивления.

Особа, открывшая дверь и появившаяся на пороге, была госпожа Сент-Люс, новобрачная, дочь владельца замка. Она опустилась на стул и шепнула на ухо Наике:

- Я погибла!

Действительно, она была бледна, как смерть, синие круги под глазами свидетельствовали о том, что она много плакала и страдала; она тщательно прятала под ротондой какой-то предмет, форму которого я никак не мог определить.

Баронесса незадолго перед тем вышла замуж за барона Сент-Люса, и последний, обманутый супругой, прежде чем сделаться мужем, должен был воочию убедиться в своем бесчестии. Теперь вы понимаете, почему она явилась среди ночи, в наемной карете, которую поспешила отпустить, и почему постучала в дверь павильона, вместо того, чтобы явиться в замок.

- Уходи, - приказала мне Наика, сообразив, в чем дело.

Я поклонился баронессе и вышел, но, подчиняясь непреодолимому любопытству, решился узнать все.

Около павильона росло дерево, ветви которого касались окна комнаты, где находились госпожа Сент-Люс и Наика. Я взобрался на это дерево и, притаившись в листве, мог все видеть и слышать.

- Наика!.. Наика!.. - вскричала баронесса после моего ухода. - Наика... Я погибла... погибла навеки... Мой отец... мой муж... узнают все...

И, порывистым движением распахнув ротонду, она показала растерявшейся и удивленной Наике хрупкое создание, тщательно закутанное в богатое покрывало, и, чтобы заглушить его крик, начала покрывать его поцелуями.

- Дитя мое! - твердила она. - Дитя мое... я не могу тебя покинуть!

Вдруг она побледнела, и болезненный крик вырвался из ее груди... Ее слабость, утомление от дороги, пережитые волнения потрясли ее нежный и нервный организм. Она почти без чувств упала на стул, прижимая ребенка к своей груди.

Наика вскрикнула от жалости, потом от ужаса; у дверей павильона раздался топот лошади; конечно, это вернулся Ивон, егерь.

- Отец! - прошептала Наика, растерявшись.

Ивон вошел, взглянул на взволнованное лицо дочери, потом на дрожащую госпожу Сент-Люс, конвульсивно сжимавшую в своих объятиях ребенка, закутанного в шелк и кружева, и понял все.

- Что делать? Что делать? - твердила Наика, ломая руки от отчаяния.

Отец Ивон родился в Керлоре, был предан господину Болье, как собака хозяину, и отдал бы жизнь и последнюю каплю крови, лишь бы избавить своего старого господина от горя.

С минуту он стоял печальный, бледный, потому что честь господина была его собственной честью, затем опустился на колени и с глазами, полными слез, обратился с краткой молитвой к Богу.

Он поднялся спокойный, зная, на что решиться, и сказал баронессе:

- Сударыня, ваших стонов не должны слышать в замке; ни один слуга не должен знать, что вы были здесь, и ваш отец тоже...

Он не решился докончить и прошептал:

- Бог поможет нам и научит, что делать.

С помощью Нанки Ивон перенес молодую женщину в верхний этаж павильона и уложил ее в кровать своей дочери; но он так растерялся, что забыл запереть наружную дверь.

Ивон и де Болье вернулись вместе из Керизу, потому что дождь лил весь вечер и смыл все следы, так что собаки не могли бы найти зверя. Охоту отложили до следующего дня.

- Самое лучшее, что мы можем сделать, - сказал Болье Ивону, - это вернуться в Керлор.

Старый дворянин и его егерь сели на лошадей и поехали, не обращая внимания на дождь.

Де Болье был крепкий старик, сильного сложения, не боявшийся ни усталости, ни перемены погоды, ни продолжительной езды.

- Пришпорь лошадь, - приказал он Ивону, - и поезжай на ферму Буафуршю; скажи там моему арендатору, чтобы он пришел ко мне завтра утром: мне надо с ним поговорить.

Ивон перегнал своего господина и приехал раньше него в Керлор.

Что касается де Болье, то случаю угодно было, чтобы в то время, как его егерь, свернув с Ваннской дороги, поехал по тропинке в Буафуршю, маркиз встретил совершенно пустую почтовую карету, которой правил один только ямщик. В одиннадцать часов вечера и в такую ужасную погоду, на дороге, ведущей из Ванн в Керлор, подобная встреча, естественно, должна была возбудить любопытство старого дворянина.

- Эй, приятель! - окликнул он ямщика, - откуда едешь?

- Честное слово, барин, - отвечал ямщик, - может быть, Бог или черт и знают это, но только не я.

- Что! - вскричал де Болье. - Ты издеваешься надо мною, бездельник?

И в уверенности, что ямщик хочет его мистифицировать, он поставил свою лошадь поперек дороги, чтобы наказать дерзкого за наглость в случае, если тот не пожелал бы дать удовлетворительного объяснения.

- Барин, - сказал ямщик, - вот уже два часа, как я катаюсь по мерзейшей, поросшей кустарником дороге под проливным дождем, и клянусь вам, что сильно затрудняюсь объяснить, откуда еду.

Голос ямщика звучал так искренно, что убедил де Болье в правдивости его слов.

- Сегодня утром, - продолжал ямщик, - в Ванн приехала дама. На руках у нее был грудной младенец. Густая зеленая вуаль закрывала ее лицо, так что его нельзя было рассмотреть. Она явилась на почтовую станцию, потребовала карету и лошадей и поехала со мною. Вид у нее был страдальческий, и она с трудом передвигала ноги.

- Куда прикажете ехать? - спросил я ее.

- Выезжайте сначала из города, - приказала она мне. - Я буду указывать вам дорогу.

Тогда мы свернули с большой дороги и поехали в эти проклятые места по отвратительной, заросшей кустарником дороге. Через час мы очутились у большого парка, на другой стороне которого я увидел какой-то замок. Дама приказала мне остановиться у дверей павильона у парка, дала мне двадцать пять луидоров и отпустила.

- Странно! - прошептал де Болье, предчувствуя несчастье, так как из описания ямщика он узнал парк Керлора и павильон, где жил Ивон.

- Как выглядела эта дама? - спросил он.

- Совсем молоденькая, сударь, маленького роста и, как мне показалось, белокурая.

- Моя дочь! - вскричал де Болье, - моя дочь, которая должна быть теперь в Париже... Что значит это таинственное путешествие?

Он пустил рысью свою лошадь, бросив луидор ямщику, который поехал своей дорогой.

Двадцать минут спустя де Болье был уже у павильона, соскочив с лошади и увидев свет в нижнем этаже, вошел туда. Услышав полузаглушенные стоны своей дочери, он с легкостью молодого человека поднялся по лестнице. Услыхав его шаги на лестнице, Ивон хотел было подбежать к двери и не дать ему войти... но опоздал... Болье был уже на пороге и увидал на кровати Наики свою дочь, бледную, дрожащую, кормящую грудью плачущего младенца.

Болье зашатался и упал на стул, закрыв лицо руками.

- Я слишком жестоко наказан, - прошептал он, - я умру обесчещенный!

Слова эти, в которых вылились чувства оскорбленной родовой гордости, больно отозвались в сердце старого Ивона и вызвали его на поступок редкого самоотвержения. Он опустился на колени перед своим господином, взял обе его руки и сказал:

- Болье не может быть обесчещен, - его дочь останется честной женщиной для всего света...

- А этот ребенок? - спросил старый дворянин упавшим голосом.

- Этот ребенок, - отвечал Ивон, - будет сыном Наики...

Болье не ответил ничего... он был мертв...

Но Ивон, тем не менее, сдержал свое слово. Наика сделалась для света матерью этого ребенка; Наика, невинная и чистая, прослыла на родине за погибшую девушку; ее отдали на позор, а меня поставили в ужасное положение прикрыть все это венцом или отказаться от нее.

Я хотел принудить Ивона рассказать все свершившееся; но он грубо оттолкнул меня, прицелился в меня из ружья и сказал:

- Если ты не поклянешься, что будешь молчать, то я убью тебя, как собаку!

Я любил Наику и поклялся... Прошел год, Ивон тоже умер.

Только трое знали эту тайну: Наика, я и женщина, убившая своего отца и согласившаяся принять жертву Наики. Эту женщину я возненавидел от всей души...

Жан с минуту помолчал, и полковник увидал, как крупные капли слез катились у него по щекам.

- Я не женился на Наике, - продолжал Жан, - потому что, несмотря на мое низкое положение, я все-таки был до известной степени горд, и не захотел иметь жену, признанную всем светом виновной, но я поклялся отомстить... даже если бы для этого мне пришлось терпеливо ждать десять лет... Я поступил на службу к баронессе, сделался ее рабом, ее поверенным, ее орудием. О, что за чудовище эта женщина!

Полковник прервал рассказ лакея:

- Ты будешь отомщен, но я должен все знать!

- Что еще?

- Известно тебе, как умер виконт Ральф?

- Да...

- Я также хочу знать, почему маркиз де Р... убил себя?

- Хорошо, - отвечал Жан, - слушайте.

- Я слушаю, - сказал, снова садясь, вставший было полковник.

XXXIV

- Баронесса Сент-Люс, - продолжал Жан, - хотела пользоваться всеми недозволенными наслаждениями, слывя в то же время добродетельной женщиной. Г-н де Р... был первый ее любовник; в течение своего шестимесячного блаженства он не подозревал, что смерть постоянно висела над его головой.

Когда маркиз явился в первый раз в павильон, баронесса сказала ему:

"Если вы хотите любить меня и быть любимым мною, то должны хранить в тайне наши свидания. Никогда ни друг, ни слуга не должны сопровождать вас. Никогда, если бы даже меня оскорбили в вашем присутствии, вы не должны драться за меня. Если вам покажется, что другой нашел путь к моему сердцу, вы должны остаться глухи и немы: малейшее проявление ревности будет для вас гибельно".

С этого дня я поступил на службу к маркизу. Но я не был его слугой, а только шпионом за ним; я следовал за ним всюду и получил приказание убить его, если бы у него сорвалось хоть одно неосторожное слово.

Но маркиз не знал, что я служил раньше у баронессы; следовательно, он мог выдать себя в моем присутствии, если бы принадлежал к числу людей, способных проболтаться.

Но маркиз обожал баронессу Сент-Люс и молчал о своем счастье, как могила. Так продолжалось шесть месяцев; по истечении этого времени баронесса встретила виконта Ральфа. Он был блондин, мечтательный, меланхоличный, как герой ирландских легенд. Красота у него была чисто женская. Маркиз, наоборот, был брюнет, смуглый, мужественный, высокого роста и обладал силой Геркулеса. Контраст, по всей вероятности, показался баронессе пикантным, и она начала новую интригу, не порвав прежней.

Скоро некоторые неосторожные выходки сэра Ральфа вызвали толки в свете и пробудили ревность маркиза; но он, помня данное обещание, принужден был молчать, так как иначе я должен был убить его, и я боялся, что момент этот близится. Однако он сдерживал себя и, несмотря на муки, которые испытывал, он не искал наперсника, и мой кинжал был вложен в ножны. Но однажды вечером он осмелился сказать баронессе:

- Свет подозревает, и я уверен в том, что виконт Ральф любит вас.

- Я это знаю, - ответила она спокойно. - Он мне сам признался в этом.

Маркиз вздрогнул от бешенства.

- И вы также любите его, не правда ли?

- Ваш вопрос нескромен; я не считаю себя обязанной отвечать вам.

- Хорошо же! - пробормотал вне себя маркиз. - Я или узнаю это, или умру.

Эти неосторожные слова погубили маркиза. На другой день баронесса приказала мне.

- Возьми этот флакон. Сегодня вечером ты выльешь его содержимое в стакан твоего господина. Он страдает бессонницей, а это наркотическое средство поможет ему.

Я понял все и взял флакон. Но я не хотел исполнить приказание, не уверившись предварительно, что в моих руках находится возможность отомстить. Пойти к маркизу и сказать ему: "Послушайте, госпожа Сент-Люс приказала мне отравить вас", - это значило рисковать быть выброшенным за дверь. Маркиз не поверил бы мне, а если бы даже и поверил, то с презрением отказался бы от мести. Самое лучшее было возбудить в нем ревность. Три раза в неделю маркиз находил в полночь отворенной садовую калитку со стороны бульвара Инвалидов. Ему уже накануне всегда было известно, что баронесса ждет его. Маркиз не оказывал мне ни малейшего доверия, а потому я и не мог бы спросить его:

- Барин, вы пойдете сегодня на бульвар Инвалидов?

Но маркиз не знал моего почерка, и во время его отсутствия я написал три следующие строчки и оставил записку в его курильной на кругленьком столике:

"Если господин маркиз пойдет сегодня на бульвар Инвалидов, то, вероятно, застанет там своего знакомого, ирландского дворянина".

Когда маркиз вернулся, он очень удивился, что его тайна открыта. Он позвал меня.

- Кто был здесь? - спросил он.

- Никто, - ответил я.

- Кто же написал это?

И он указал мне на записку. Я с простодушным видом пожал плечами в знак своего неведения. У маркиза слуг было только трое: грум, кухарка и я. Он не захотел расспрашивать остальных и отпустил меня. Но демон ревности пробудился в нем с еще большей силой, чем прежде, а таинственное уведомление показалось ему заслуживающим внимания.

Маркиз оделся и вышел, сказав, что не вернется к обеду.

"Теперь, - подумал я, - я останусь вне всяких подозрений в случае, если с госпожою Сент-Люс в эту ночь случится неприятность".

Так как мне было интересно узнать, что произойдет, то я пошел ночью на бульвар Инвалидов. После долгого ожидания я увидел при свете стоявшего вдали фонаря человека, закутанного в плащ по самый нос, прокрадывавшегося вдоль забора сада.

"Это маркиз", - подумал я.

Это действительно был он; маркиз, не колеблясь, направился к калитке - явное доказательство, что он отлично знал дорогу, спрятался в тени, которую отбрасывал выступ амбразуры, и замер, не подозревая, что я наблюдаю за ним с дерева. Маркиз прождал около часа. Шел дождь, бульвар был пуст. Вдруг вдали раздались уверенные и быстрые шаги, шаги человека, спешившего на любовное свидание; маркиз вздрогнул, и я догадывался, что он держит под плащом длинный и тонкий предмет, напоминающий собою пару шпаг. Почти в то же время дверь, к которой он прислонился, бесшумно открылась, как будто сама собою, под давлением невидимой пружины. Не было никакого сомнения: шаги, слышанные им, были шаги соперника.

Г-н де Р. вошел в сад, сделал три шага влево и очутился на пороге павильона, где баронесса ждала Ральфа. Ночь была темная.

- Ральф... - сказала она чуть слышно, - это вы?

- Нет, сударыня, - сухо ответил маркиз, - это я.

Я слышал, как баронесса вскрикнула от ярости. Между тем сэр Ральф появился в ту минуту на пороге павильона и встретился лицом к лицу с маркизом. Положение баронессы было ужасно, но оно продолжалось недолго.

- Милостивый государь, - сказал маркиз, схватив за руку сэра Ральфа, - вы любите эту даму, и я также... мы соперники... На свете нет места для нас двоих.

И, сбросив плащ, маркиз подал обе шпаги ирландцу, со словами:

- Выбирайте!

Они хотели было драться тут же, в саду, но там было так темно, что они принуждены были выйти на улицу, полуосвещенную фонарем. Госпожа Сент-Люс, не потерявшая присутствия духа, воспользовалась этим, чтобы запереть калитку, так что, если бы что и случилось, она не была бы скомпрометирована.

Сэр Ральф и маркиз вооружились шпагами, как люди, решившиеся не прекращать поединка до тех пор, пока один из них не умрет. Это была прекрасная дуэль. Они оба дрались превосходно, и рукою обоих руководила одинаковая ненависть. Я не знаю наверное, сколько времени продолжалась дуэль; может быть, двадцать минут, а может быть, только десять, но мне показалось, что она длится целую вечность... Наконец сэр Ральф глухо вскрикнул и упал мертвый. Маркиз оттолкнул его труп ногой и ушел. Я же спустился с дерева, подтащил труп к калитке сада баронессы, где он и был найден на следующий день метельщиками. Г-н де Р. вернулся к себе и лег в постель, воображая, что у него хватит сил побороть постигшее его горе. К несчастью, бессонные ночи - плохой помощник в любви. Г-н де Р. обожал госпожу Сент-Люс, верил в нее... и вдруг он убедился в ее измене... Эта ужасная мысль не выходила у него из головы и сводила его с ума, так что он встал с постели в каком-то горячечном состоянии, прошел в курильную, взял там пистолет и размозжил себе череп. На другой день я объяснил баронессе Сент-Люс, почему я не мог исполнить ее приказание, и у нее не явилось ни малейшего подозрения относительно моей преданности.

Жан остановился. На губах полковника мелькнула холодная и злая усмешка.

- Час искупления приближается, - сказал он. - Теперь, дружище, ты принадлежишь мне.

- И душою и телом.

- Знаешь ты соседних рыбаков?

- Разумеется.

- А есть между ними такие, которых можно было бы подкупить?

- Есть один, по имени Гуалек, страшный негодяй, готовый за экю убить родного отца и мать.

- А есть у него настолько большая лодка, чтобы на ней можно было продержаться несколько часов в море?

- Конечно.

- Отлично. Ты попросишь рыбака Гуалека оказать нам услугу, когда я уведомлю тебя об этом.

- Хорошо.

- Потом найми закрытую почтовую карету и заготовь свежих лошадей, которые должны будут дожидаться за Ванном, на опушке леса, чтобы отвезти путешественника, спешащего в Париж. А теперь, - прибавил полковник, - пойдем спать. Час мести еще не настал, но он близок, и ты будешь отомщен!

И оба сообщника пошли вместе по дороге в Керлор. Прежде чем продолжать наш рассказ, вернемся в Париж к Арману.

XXXV

После последних слов полковника отчаяние Армана сменилось надеждой, которая исцеляет разбитое сердце даже полуумирающего человека и заставляет его цепляться изо всех сил за жизнь, обратив взоры на будущее.

"Она вернется к тебе", - сказал ему отец, и эти слова возвратили спокойствие разбитому сердцу Армана. Однако он не выходил из маленького отеля в Шальо в течение целой недели после отъезда полковника. Погруженный всецело в воспоминания, он старался проникнуть в будущее и угадать, каким образом полковник может заставить баронессу, уже разлюбившую его, вновь полюбить.

Арман походил немного на утопающего, который собирает все свои силы, напрягает последнюю энергию, чтобы добраться до берега, не заботясь о том, отнесется ли эта земля гостеприимно к нему, но лишь только бы она спасла его от смерти: но, достигнув берега и уцепившись за скалу, чтобы противостоять последней волне, которая может захватить его, он уже ищет взором крова и людей, которые оказали бы ему помощь.

То же было и с Арманом. Сначала он отчаивался когда-либо увидеть баронессу, снова быть у ее ног, удержать ускользающее от него счастье, а затем молодой человек начал видеть в возвращении г-жи Сент-Люс предначертание судьбы. И он поступил, как утопающий. Его счастье более не удовлетворяло его: он захотел упиться местью, он хотел заставить эту женщину дорого заплатить за то, что она отвернулась от него, и она должна была предстать перед ним любящей его более, чем когда-либо. Потом чей-то образ встал перед ним; то была тень графа Степана, человека, ради которого она изменила ему, ненавистного соперника, оскорбившего его честь и причинившего ему столько душевных мук.

И Арман почувствовал, что в нем закипает глухой и ужасный гнев; он вспомнил, что граф в ту ночь, когда баронесса ударила его по щеке, отказался драться с ним, чтобы не запятнать репутацию баронессы. Арман забыл обещание, данное отцу - не выходить из дома, не искать ни с кем ссоры и терпеливо ждать его возвращения. - Я должен убить графа, - решил он. Два человека приходили по очереди разделять горе и надежды нашего героя. Первый был его друг, участвовавший в качестве секунданта в его первой дуэли и рассказавший ему историю баронессы, а второй был Альберт де Р., тот самый, который привез его на костюмированный бал, где он получил пощечину.

Арман, твердо решив драться с графом Степаном, чувствовал, что откровенность его на этот счет может только повредить ему в этом деле. Он никому не открыл своего намерения, тем более, что Иов следил за ним и в последнюю минуту мог помешать ему.

Однажды вечером Альберт де Р. предложил Арману поехать в Оперу. Давали "Вильгельма Телля", и зал был переполнен благодаря участию в спектакле Дюпре. Арман принял предложение. Что-то подсказывало ему, что он встретит там графа Степана.

Когда молодые люди сели на свои места, спектакль уже начался, и Арман начал внимательно лорнировать ложи, ища своего врага. Граф действительно был в Опере; сидя один в глубине бенуара, он, казалось, мечтал о чем-то и не отдавал себе отчета в том, что у него было перед глазами...

- Он мечтает о ней! - прошептал Арман, мгновенно вспыхнув от гнева. Лорнируя соседние ложи, его спутник совершенно не заметил графа, и Арман, хотевший сделать всякое примирение невозможным, имел достаточно времени обдумать то, что собирался сделать.

Когда кончился первый акт, сын полковника вышел из ложи под руку с де Р., все еще не заметившим присутствия русского дворянина в театре, и увлек его по коридору к ложе графа.

- Я заметил здесь, - сказал он ему, - одного из наших знакомых, с которым мне хочется поздороваться.

Де Р. не обратил особенного внимания на эти слова и подумал, что дело идет о каком-нибудь уличном знакомом Армана, которых у него было множество, как у каждого богатого человека. Арман тихо два раза постучал в дверь ложи. Дверь открыли, и де Р., к своему удивлению, увидел графа Степана. Он понял все и угадал, что результатом этой встречи будет дуэль; но было уже слишком поздно, чтобы избежать ее. Граф узнал Армана. Соперники поклонились друг другу.

- Граф, - сказал Арман, - бьюсь об заклад, что у вас превосходная память.

- Да, милостивый государь, - дерзко ответил граф, - ч прекрасно помню, что уже встречался с вами.

- Вы можете мне сказать, где это было?

- На балу у баронессы Сент-Люс.

- Совершенно верно.

Граф поклонился.

- Так как память не изменяет вам в данном случае, - продолжал Арман, - то, быть может, вы определите в точности день, когда был этот бал?

- Завтра будет ровно две недели, если я не ошибаюсь, - ответил граф.

- Превосходно! - вскричал Арман, в свою очередь отвешивая поклон.

- Следовательно, милостивый государь, - продолжал он, - я могу рассчитывать, что ничто не помешает вам исполнить ваше обещание.

- Какое?

- Насколько я помню, - спокойно заметил молодой человек, - под предлогом не запятнать чести госпожи Сент-Люс вы отложили на две недели сведение наших счетов.

- Милостивый государь, - сказал граф, - ваше требование так ясно формулировано, что мне ничего не остается возразить на него...

- Значит?.. - спросил Арман.

- Я к вашим услугам.

Молодые люди снова обменялись поклонами, и Арман

прибавил:

- Если вы согласны, то мы будем драться завтра утром, в семь часов, близ Отейльских болот, на пистолетах.

- Согласен, - ответил граф.

Арман поклонился русскому дворянину и вышел.

- Дорогой мой, - сказал ему Альберт де Р., бывший немым свидетелем этой сцены, - вы поступили глупо.

- Почему?

- Да потому, что вас могут убить.

- Ба! Что за беда.

- В другое время это был бы вздор, но в настоящее время это значит очень много.

- Что вы этим хотите сказать?

- Разве ваш отец не обещал вам вернуть любовь баронессы?

- Да.

- В таком случае, вы поступили глупо. Если граф убьет вас, то баронесса достанется ему.

- Я его убью!

- Вы сильно ненавидите графа?

- Он отнял у меня женщину, которую я люблю. Де Р. пожал плечами:

- Это воровство такое незначительное, что оно даже не предусмотрено законом.

- Вы будете моим секундантом, не правда ли?

- Конечно! - ответил де Р.

- Так поедемте ночевать ко мне.

- Пожалуй.

- А кто же будет моим вторым секундантом?

- Вместо того, чтобы ехать к вам, поедемте лучше ко мне. Я пошлю своего слугу за вашим прежним секундантом Добрэ - он живет на одной улице со мною. Добрэ будет в восторге быть еще раз вашим секундантом.

- Едемте, - согласился Арман.

Де Р. приказал ехать на улицу Прованс.

- Вот, - сказал он, подавая Арману пистолет и указывая на висевшую на стене картину, - поупражняйтесь-ка немного, а я посмотрю, как вы стреляете.

Арман стрелял превосходно и всаживал одну пулю в другую на расстоянии двадцати шагов.

- Если вы будете стрелять первый, - сказал де Р., довольный результатом испытания, - то граф может считать себя мертвым.

Де Р., несмотря на поздний час ночи, послал записку Добрэ, который случайно был в это время дома и тотчас же явился.

Свидание было назначено на следующее утро, и молодые люди уложили Армана спать; тот немедленно крепко заснул.

"Странно! - подумал де Р., - у меня есть какое-то предчувствие, что все это плохо кончится для Армана. Безумец! Рисковать жизнью из-за такой пустой и бессердечной куклы, как госпожа Сент-Люс! Какое безрассудство!"

XXXVI

Граф Степан явился первый на место дуэли. Он приехал в почтовой карете в сопровождении двух жокеев; городской костюм он сменил на дорожный сюртук, застегнутый до подбородка. Один из секундантов, приехавших с ним, сидевший рядом с ним в карете, был одет так же, как и граф, в дорожный костюм, а другой был в утреннем городском костюме и ехал верхом на лошади, намереваясь, по всей вероятности, после дуэли вернуться в Париж.

Арман и его секунданты приехали несколько секунд спустя. Граф ожидал их, спокойно куря сигару.

- Сударь, - обратился он к Арману, подходя к нему и вежливо кланяясь, - я должен был уехать сегодня утром в Бретань; мои чемоданы были уже уложены вчера, когда вы внезапно вызвали меня на дуэль. Надеюсь, что вы извините, что я и мой друг виконт де Керизу, который везет меня к своему дяде, в дорожных костюмах.

Арман поклонился в ответ. Услыхав, что граф уезжает в Бретань, он страшно побледнел.

- Я должен непременно убить его, - пробормотал он, - я должен его убить.

И он подошел к де Р.

- Я оскорблен; следовательно, мне принадлежит не только право выбрать оружие, но и поставить свои условия.

- Что вы хотите сказать? - спросил де Р., встревоженный бледностью своего друга.

- Послушайте, - поспешно продолжал сын полковника, - граф едет в Бретань.

- Так что же?

- Если я не убью его, он снова увидится с нею.

- Очень может быть.

- Ну, так я хочу убить его; это необходимо.

- Я не понимаю, однако, почему вы беспокоитесь относительно условий?

- Почему? Потому что я хочу, чтобы один из нас был убит. Один из нас должен остаться на месте. Во всяком случае, я не хочу детских условий. Каждый из нас будет стрелять из своего пистолета, идя навстречу другому, и каждый имеет право сделать два выстрела по своему усмотрению.

- Хорошо, а затем?

- Если четырех выстрелов, которыми мы обменяемся, будет недостаточно, то мы снова зарядим пистолеты.

- Хорошо, - согласился Альберт де Р., боявшийся, чтобы Арман не потерял последнее хладнокровие, - цельтесь, однако, вернее.

Секунданты начали совещаться.

- Господа, - сказал Альберт, - мы - оскорбленная сторона и, как вам известно, выбрали пистолеты.

Секунданты графа Степана поклонились в знак согласия.

- Граф привез с собой пистолеты? - спросил Альберт.

- Да.

- В таком случае, пусть он стреляет из своего пистолета, а Арман будет стрелять из своего.

Секунданты вторично поклонились.

- Расстояние между противниками будет в сорок шагов, - продолжал де Р., - и каждый имеет право на два выстрела; они начнут сходиться и стрелять по своему желанию...

- Значит, - спросил виконт де Керизу, - это будет дуэль насмерть?

- Черт возьми! - вскричал Альберт. - Уж не воображаете ли вы, что мы приехали сюда для того, чтобы обменяться царапинами, а затем отправиться вместе позавтракать?

- Однако ссора была недостаточно серьезна...

- Извините, когда ссора пустячна, то дело улаживается и никогда не доходит до дуэли... Мы будем драться серьезно, следовательно, и повод к поединку был серьезен.

Тон Альберта был холоден, вежлив, но решителен. Приходилось принять его условия.

- Однако может случиться, что четырех пуль будет недостаточно, - заметил виконт Керизу.

- Тогда мы еще раз зарядим пистолеты.

"Ого! - подумали секунданты графа, ничего не знавшие о причине ссоры, - граф, должно быть, сильно оскорбил этого молодого человека, наружность которого напоминает женщину, если тот хочет драться насмерть? Бедный граф, было бы гораздо лучше, если бы он уже вернулся из Бретани".

Соперники и их секунданты находились в это время в маленькой прогалине леса, освещенной первыми лучами восходящего солнца; они стояли на одной из дорожек, пересекающих Булонский лес по всем направлениям.

Пистолеты Армана были заряжены самым тщательным образом де Р. Виконт де Керизу исполнил ту же обязанность относительно графа Степана. Отмерили расстояние в сорок шагов и поставили противников друг против друга, после чего им вручили оружие. Секунданты отошли в сторону.

Де Р., как секундант оскорбленной стороны, должен был подать сигнал.

"Как подумаешь, что один из двух порядочных людей, - рассуждал он в это время, - через три минуты будет убит из-за женщины, которая ведет уже седьмую интрижку, то, право же, голова пойдет кругом и невольно проникаешься жалостью к человеческому неразумию!"

После этого надгробного слова, обращенного к будущей жертве, де Р. трижды ударил в ладоши.

Арман первый стал подвигаться к сопернику... Он поднял руку, быстро прицелился и выстрелил. Граф остался невредим и тоже стал подвигаться и в свою очередь выстрелил. Арман переменился в лице, но продолжал идти вперед.

Граф сделал еще два шага, спокойно прицелился и снова выстрелил. Де Р., не сводивший глаз с Армана, увидел, что тот шатается, и сердце у него застучало. Но Арман все шел вперед, держа пистолет в уровень со лбом графа. Последний, бросив оружие, ставшее теперь бесполезным, остановился посреди дорожки и, скрестив руки на груди, с гордой улыбкой ждал смерти... Арман продолжал идти, пошатываясь, и расстояние, отделявшее от него графа, заметно сокращалось. Вдруг он остановился; свидетели этого ужасного зрелища подумали, что Арман собирается выстрелить, но он снова пошел... он сделал еще один шаг, затем другой и, вытянув руку, так что дуло его пистолета коснулось груди графа, сказал ему слабеющим голосом:

- Милостивый государь, я умру, потому что обе ваши пули у меня в груди, но вы не уедете в Бретань...

Он хотел уже спустить курок и убить наповал графа, но слишком понадеялся на свои силы... Заряженный пистолет выскользнул из его руки, и он упал, захлебываясь кровью. Что же касается графа, то он по-прежнему стоял неподвижно, скрестив на груди руки и даже не дрогнув.

- Жаль! - сказал он. - Если бы этот молодой человек мог продлить свою жизнь еще хоть на секунду, то его желание исполнилось бы... и я не поехал бы в Бретань.

Де Р., переживший в эти пять минут целую вечность, увидав, что Арман упал, вскрикнул, подбежал к нему и поднял его на руки... Арман еще дышал...

- Милостивый государь! - вскричал он, сердито взглянув на графа. - Если он умрет, я отомщу за него!

- Я понимаю ваше горе, - ответил граф с холодной вежливостью, - но согласитесь, что вина не моя. Я ждал выстрела до конца.

Разорвали сюртук, жилет и сорочку Армана. Доктор, которого привез с собою де Р., ожидавший в карете исхода дуэли, осмотрел обе раны и грустно покачал головою.

- Жизнь его висит на волоске, - прошептал он. - Он умрет через час, если Бог не совершит чуда.

Армана положили на изготовленные наскоро носилки, потому что он не вынес бы толчков экипажа и умер бы в дороге.

- Милостивый государь, - сказал граф Степан Альберту де Р., - я еду в Бретань, в замок Керизу; будьте добры, если этот несчастный молодой человек выживет после полученных им ран, присылайте мне ежедневно известие о его здоровье; я дрался без малейшей ненависти и буду самый несчастный из смертных, если он умрет.

И, выразив свое сердечное сожаление, граф сел в почтовую карету и приказал ямщику:

- Поезжай по Бретонской дороге!

Час спустя Арман лежал уже в своей постели без сознания, но был еще жив. Старый Иов рыдал, стоя на коленях у его изголовья. Секунданты держали руки раненого в своих, а у доктора был озабоченный вид, хотя он начинал питать надежду... Раны были не смертельны, но Арман был хрупкого и нежного сложения.

Ночь прошла довольно спокойно, благодаря низкой температуре, которой достигли в комнате, разложив по всем углам большие куски льда.

Утром раненый пришел в себя... но вскоре он снова впал в бред, и ему начало казаться, что он убил графа; он пробормотал:

- Он не уедет теперь в Бретань!

.......................................

В течение пяти дней надежда у доктора и друзей Армана то появлялась, то опять исчезала. Наконец доктор сказал:

- Этот молодой человек любит, и эта любовь даст ему силы побороть болезнь.

Старый Иов, все время плакавший, сидя у изголовья своего молодого господина, вскрикнул от радости и хотел немедленно известить обо всем полковника. Но тот уехал, сказав ему только:

- Если с мальчиком случится несчастье, извести де Ласи.

Иов помчался на улицу Порт-Магон. Но де Ласи уехал из Парижа в тот самый день, когда граф Степан дрался с Арманом.

Следуя предписаниям полковника, маркиз не упускал из виду русского дворянина; затем, когда последний в дорожной карете выехал из Парижа, он тоже нанял почтовых лошадей и поехал вслед за ним в Бретань, куда и мы последуем за некоторыми лицами нашего повествования.

XXXVII

Однажды утром старый замок Керлор наполнился необычным шумом - шли веселые хлопоты, предвещавшие близкое празднество. В большом тенистом парке со множеством роскошных цветочных клумб с озабоченным видом суетились лакеи. Внутри мрачный замок подвергся такой же метаморфозе. Обширные залы, обыкновенно запертые в отсутствие господ, были залиты яркими лучами солнца наполнились свежим воздухом. Целая артель рабочих приводила в порядок Керлор и отделывала его во вкусе молодой владелицы. Г-жа Сент-Люс готовилась сдержать свое слово: она хотела веселиться в Керлоре так же, как и в Париже, и собиралась дать целый ряд празднеств. Она позвала капитана Ламберта, своего управляющего, и спросила его:

- Вы охотник?

- Я когда-то охотился, баронесса.

- Согласны вы устроить охоту с гончими?

- С удовольствием.

- Отлично, я возвожу вас в звание распорядителя охотой. Все мои соседи страстные охотники. Я также люблю это благородное удовольствие, люблю скакать за сворой при звуке рогов.

В то время, как баронесса говорила это, вид у нее был чрезвычайно воинственный, что необычайно шло к ней.

- Вообразите, - продолжала она, - я хочу дать довольно оригинальный праздник. Я приглашу всех моих соседей на охоту, затем последуют обед и бал в парке Керлора. Охота будет назначена в десять часов, в лесах, прилегающих к морю, на перекрестке Круа-Муссю; ночью вы окружите кабана, а утром присоединитесь к г-ну Керизу, которого я уже уведомила о предстоящей охоте, хотя после смерти моего отца своры ходят на охоту только с моими псарями.

Капитан Ламберт поклонился.

- А теперь, - прибавила баронесса, - поезжайте к барону де Ласи, моему соседу, пригласите ко мне его и его племянника маркиза, который, как мне сказали, приехал вчера вечером.

Мнимый капитан, по-видимому, только и ждал этого приказания, потому что лошадь его была уже оседлана, и пять минут спустя он вдевал ногу в стремя. Баронесса Сент-Люс назначила охоту и бал единственно для графа Степана, приехавшего накануне утром в замок Керизу с виконтом Керизу, племянником шевалье.

Гонтран явился к своему дяде несколько часов спустя и, несмотря на то, что госпожа Сент-Люс совершенно не знала Ц маркиза, она не могла не пригласить и его. Впрочем, слухи о храбрости и эксцентричности маркиза, его приключениях, путешествиях и несколько таинственном образе жизни сильно заинтриговали баронессу.

Полковник поехал мелкой рысью по дороге в Замок. Так называлось имение барона де Ласи.

Замок было старое феодальное жилище, немного реставрированное, колыбель всего рода де Ласи и, странное дело, всегда находился во владении младшей линии.

Замок этот так же, как и Керлор, лежал на берегу моря, но он был построен не на скале, а в долине, по которой протекала речка; его окружал густой лес.

Мнимый капитан застал дядю и племянника уже совершенно примирившимися и завтракавшими с большим аппетитом в столовой замка. Он представился как управитель баронессы Сент-Люс и, когда исполнил ее поручение, прошел в сопровождении Гонтрана в парк. Маркиз понял, что полковник хочет дать ему инструкции.

- Ну что? - спросил полковник, как только они остались вдвоем. - Что нового в Париже?

- Ничего.

- Вы не видали Иова?

- Нет.

Полковник вздохнул с облегчением. "Мальчик здоров", - подумал он.

Читатель не забыл, вероятно, что Гонтран уехал, не зная еще о ссоре и дуэли Армана с русским дворянином.

- Граф Степан уже здесь, - сказал полковник.

- Знаю.

- Он приехал вчера утром и завтра, как вам, конечно, известно, явится в Керлор.

- Так, что же я должен сделать?

- Найти в течение дня какой-нибудь предлог к ссоре и тотчас же подраться с ним.

- Это довольно трудно.

- Знаю, но в мои планы входит, чтобы граф был убит на следующее утро после бала или в ту же ночь, если это возможно.

- Однако...

- Слушайте, - сказал полковник, - нет ничего легче, как затеять ссору, в особенности с таким человеком, как граф Степан. Он заносчив и немножко дикарь. Заметьте ему хотя бы, что он сделал промах во время охоты, и постарайтесь таким образом задеть его самолюбие. И тогда в нем проснется полуцивилизованный дикарь.

- Отлично! - вскричал Гонтран с беспечностью человека, окончательно решившего сделаться слепым орудием в руках другого. - Будет исполнено.

- Спасибо... до завтра. Охота назначена близ Круа-Муссю, вы знаете?

- Да, - сказал Гонтран.

Он пожал руку полковнику и ушел.

Управляющий баронессы вернулся в Керлор, когда почти наступила ночь, и позвал Жана, бывшего жениха Наики, которого случай сделал его сообщником.

- Все готово? - спросил он.

- Все, - ответил Жан.

- И лодка, и рыбак?

- Да.

- А дорожная карета?

- Тоже.

- Теперь, - сказал ему полковник, - слушай внимательно.

- Слушаю, - ответил Жан.

- Надо похитить ребенка.

- Ах! - прошептал Жан, в глазах которого засверкала дикая радость. - Вы гений, а не человек! Этот ребенок - единственное существо, которое любит баронесса... Смерть этого ребенка убьет ее...

- Итак, - продолжал полковник, - у нее похитят этого ребенка. Если у нее окаменело сердце как у женщины, зато ее сердце как матери будет разбито...

И злая усмешка скривила бледные губы полковника Леона, усмешка жестокого мстителя, видящего, что час возмездия близок.

XXXVIII

Перекресток Круа-Муссю, где должны были встретиться приглашенные баронессой Сент-Люс охотники, был одним из самых диких мест в Керлорском лесу. Отсюда расходились по всем направлениям леса восемь прекрасно шоссированных дорог: одни из них вели к морю, а другие шли в поля.

Перекресток этот получил свое название от большого креста из черного камня, поросшего мхом и возвышавшегося в центре скрещивающихся дорог; с крестом этим была связана старинная легенда.

На этом самом месте во времена Крестовых походов у одного из баронов де Болье, охотившегося с рогатиной на кабана, страшный зверь распорол лошадь, затем устремился на всадника, придавленного трупом животного; но последний, видя неминуемую гибель, дал обет поставить на этом месте крест, если останется жив. Его обет был услышан: не успел кабан коснуться клыками владельца Керлора, как уже упал раненный, пораженный стрелою охотника, бывшего в свите барона. Барон Болье сдержал обет и воздвиг этот крест, который годы мало-помалу покрыли красивым зеленым мхом.

Ровно в три четверти десятого псари и охотники Керизу и Керлора прибыли на место встречи. Псарь, которому поручено было выследить зверя, доложил, что напали на след старого кабана и дикой свиньи.

Полковник, в охотничьем платье, на прекрасной ирландской лошади, принадлежавшей покойному барону де Болье, прибыл почти в одно время с экипажами и окинул собак взглядом знатока.

- Сейчас видно, что госпожа Сент-Люс, - прошептал он, - любительница охоты. Отец ее был охотник и у него были самые лучшие собаки во всей Бретани. Вместо того чтобы продать, она сохранила их для себя. Какая чудная свора!

Собаки г-на Керизу, большая часть которых была вандейской породы, во многом уступали собакам Керлора, однако и они обещали сделать чудеса.

"Если маркиз захочет, - думал управляющий, - то он найдет прекрасный случай затеять ссору, с графом Степаном. В России охотятся на медведей, волков, лосей и даже на оленей, но не имеют ни малейшего понятия, что такое настоящая псовая охота. Я уверен, что граф натворит тысячу глупостей".

В лесу раздался топот, и вскоре полковник увидел, как из лесной чащи выехали гг. де Керизу, дядя и племянник, и граф Степан.

Шевалье де Керизу представлял собою замечательный тип благородного фермера и охотника; он остался бретонцем с головы до ног. Длинные седые волосы падали ему на плечи, платье его было из грубого сукна, а ботфорты могли бы защитить его ноги от колких кустарников и репьев, если бы всадник сошел на землю, фигура у него была поистине богатырская, лицо продолговатое и суровое. Ехал он на

маленькой, коренастой, нервного сложения лошадке арморийской породы, очень горячей.

Виконт де Керизу был, напротив, бульварный лев, городской охотник; охотничий костюм его был сшит Стобом, а ботфорты изготовлены г-ном Сакоски.

Костюм графа Степана был почти такой же, как на виконте де Керизу.

Полковник и русский дворянин дружески пожали друг другу руки.

- Ну, что, капитан Ламберт, - спросил граф Степан вполголоса, - довольны вы вашим новым местом?

- Я счастлив... - ответил полковник, хотя и с улыбкой, но взволнованным голосом. - Я вижу ее каждый час... Благодарю!

Граф наклонился к самому его уху:

- Теперь ваша очередь сказать ей обо мне, - прошептал он. - Вам хорошо известно...

- Да, - сказал полковник с восхищением отца, который знает, как обожают его ребенка. - Я знаю, что вы ее любите...

- А она?

- Неблагодарный, - укоризненно заметил Леон.

- Ах! Эти пятнадцать дней разлуки, - прошептал граф, - показались мне целой вечностью.

- Ну, так вечность прошла. Через пять минут вы увидите ее; она приедет со старым бароном де Ласи, своим соседом, и племянником барона, молодым маркизом Гонтраном де Ласи.

При эпитете "молодым" граф вздрогнул и спросил:

- Что это за маркиз де Ласи?

- Это, - простодушно ответил полковник, - один из молодых людей, пользующихся успехом в предместье Сен-Жермен.

Граф вздрогнул, и полковник заметил, что он начинает ревновать.

- Маркиз, - продолжал мнимый капитан Ламберт, - бывший офицер; он известен своими дуэлями, имевшими для него всегда счастливый исход. Он убил двенадцать противников и был любим самыми неприступными женщинами. Жизнь этого человека - целая эпопея...

Говоря это, полковник наблюдал, какое впечатление производят на графа его слова.

"Ого, - подумал он. - Вот уже он ревнует, как тигр!"

- Каким образом, - спросил русский дворянин, - маркиз должен приехать сюда вместе с баронессой?

- Очень просто! Керлор находится на пути от замка в Круа-Муссю. Эти господа заедут в Керлор, чтобы проводить баронессу Сент-Люс.

В то время, как полковник объяснял это графу, на перекрестке показалась амазонка с двумя кавалерами. Это были баронесса Сент-Люс и гг. де Ласи. Баронесса была прекрасна в своей светло-голубой бархатной амазонке, на вороной лошади, которой она управляла с замечательной грацией и ловкостью. Гонтран ехал у нее с левой стороны, а старый барон де Ласи - с правой.

Граф Степан бросил сначала взгляд, полный любви, на баронессу, которую он страстно любил и находил теперь красивее, чем когда-либо, а второй взгляд, полный любопытства и той инстинктивной ненависти, которую питает любящий человек к своему сопернику, - на маркиза.

Элегантная простота охотничьего костюма Гонтрана, грация, с которой он управлял лошадью, мужественно красивое и в то же время грустное лицо, на которое жизненные бури наложили свой отпечаток, - все оправдывало слова полковника.

Гонтран и его дядя прибыли в Керлор в то время, когда баронесса оканчивала туалет; их провели в будуар львицы. Маркиз, вошедший уже в свою роль, выказал восхищение красотой госпожи Сент-Люс, и баронесса, кокетка, привыкшая видеть у своих ног массу поклонников, казалось, была польщена его восхищением. К тому же Гонтран был один из тех людей, которые всегда производят глубокое впечатление на женщин. Отчасти, может быть, следуя заранее принятому решению, отчасти уступая странному влечению, баронесса Сент-Люс была очаровательно любезна с маркизом в течение тех двадцати минут, которые он провел в ее будуаре.

По дороге из Керлора к Круа-Муссю она все время разговаривала с ним о Париже, о последних зимних праздниках, о гуляньях в Шантильи, о выставке картин, о новой опере, перескакивая с одного предмета на другой и не останавливаясь ни на одном.

Конечно, если бы сердце у Гонтрана не было занято, то Сент-Люс через час могла бы прибавить к своим прежним поклонникам еще нового; но два образа жили в его разбитом сердце: один - улыбающийся, спокойный, невинный - образ Маргариты! Маргариты, которую он так сильно любил, Маргариты, потерянной для него навсегда по милости шевалье д'Асти; другой - ужасный образ бледной женщины, с глазами, налившимися кровью, в то время когда она с яростью и отчаянием боролась с убийцей, - образ Леоны.

Эти две тени вселили могильный холод в сердце Гонтрана, в котором ничья любовь не могла уже найти себе отклика.

Увидав графа Степана, которого баронесса Сент-Люс любила такой же капризной и призрачной любовью, как и его предшественников, она захотела немного помучить его, чтобы убедиться в силе его любви, а также повинуясь своей развращенной и жестокой натуре, находившей удовольствие в мучениях своих рабов.

Она холодно поздоровалась с человеком, который приехал сюда исключительно ради нее, и, притворившись, что ее чрезвычайно занимает анекдот, который ей рассказывал маркиз де Ласи, хохотала, как ребенок.

- Итак, господа, - сказала она, обменявшись приветствиями с охотниками, - на кого мы будем охотиться?

- На кабана или на кабаниху, баронесса, - ответил шевалье де Керизу, - это мы предоставляем решить вам самой.

- Я хотела сначала узнать ваше мнение, шевалье; к тому же, - прибавила с улыбкой баронесса, - я вам приготовила сюрприз, господа. Вы сегодня вечером будете танцевать в Керлоре...

- Танцевать! - вскричал старый барон де Ласи.

- Я пригласила на бал весь город Ванн; сегодня у меня будут обедать пятьдесят человек, а затем мы будем танцевать на траве; поэтому-то я и хотела узнать, на охоту за которым из этих двух животных потребуется больше времени.

- На кабана, баронесса.

- Отлично, - сказала она с улыбкой, - будем охотиться на кабана; таким образом, мы убьем время до обеда.

Тотчас же собаки были спущены, и на животное напали в его берлоге; через четверть часа выгнали его оттуда. Граф Степан видел, как баронесса пустила свою лошадь на лай собак и закричала:

- Кто любит меня, пусть следует за мной!

Он быстро помчался на этот крик. Но Гонтран уже скакал рядом с амазонкой в чаще, по тропинке, и они возобновили, несмотря на то, что лошади их неслись галопом, прерванный разговор.

Граф чувствовал, как буря поднимается в его сердце...

"Может быть, - подумал он, - она уже любит его?"

И он пришпорил свою лошадь, чтобы присоединиться к ним в то время, как оба старых охотника и полковник, всецело отдавшись охоте, поехали по разным дорогам. Но случай не благоприятствовал графу. Лошадь его была хуже, чем у Гонтрана и у баронессы, а потому он вскоре далеко отстал от них.

Молодой русский, бешенство которого все возрастало, скоро потерял из виду в чаще, вследствие извилин, образуемых лесной тропинкой, амазонку и ее спутника.

Наконец граф, совершенно не знавший расположения леса, окончательно сбился с пути; он даже не слышал более лая собак и звука рожка Гонтрана, которые некоторое время указывали ему дорогу; гнев его достиг своего апогея... Ревность скоро разрушила все предположения, которые он строил по поводу нелюбезного приема, оказанного ему баронессой, и ее предпочтения Гонтрану, и он глубоко возненавидел последнего.

Уже в течение двух часов граф блуждал по лесу, не находя места охоты, как вдруг услыхал вблизи лай собак и звуки рога и пустил свою лошадь во весь опор по направлению доносившегося до него шума.

Вдруг на поляну, где он очутился, с воем выбежали собаки. Позади собак галопом неслись егерь, баронесса и Гонтран.

Граф, не обративший внимания на собак, поехал навстречу баронессе.

Она улыбнулась ему, и гнев графа пропал.

- Граф! - сказала баронесса, - вот прекрасный для вас случай доказать, что русские такие же прекрасные охотники, как и французы.

- Каким образом, баронесса? - спросил граф, с завистью взглянув на Гонтрана.

- Надо исправить ошибку: как вы видите, собаки бегут врассыпную.

Граф Степан слегка покраснел; он был совершенно неопытен в такого рода случаях, но предпочел бы лучше умереть самой ужасной смертью, чем сознаться в этом перед Гонтраном, в котором он видел уже соперника.

Он соскочил с лошади, кликнул собаку, которая побежала на голос охотника, и начал исследовать следы, оставленные на влажной густой траве, покрывшей в этом месте землю.

- Сейчас видно, - холодно сказал Гонтран, также соскочивший с лошади, - что граф незнаком ни с нашей местностью, ни с нашими собаками. Он так же неопытен, как и баронесса, - прибавил он, улыбаясь госпоже Сент-Люс.

- Неужели! - воскликнула она.

- Для женщины это вполне естественно, - заметил маркиз, - но для мужчины...

- Милостивый государь, - прервал его граф, сдерживая гнев.

- Вы приняли встречный след за настоящий, - продолжал Гонтран, - а потому впали в ошибку. В этом месте пробежала лань, и следы смешались. Те собаки, которые предпочитают охотиться за ланью, бросили преследовать кабана, другие стараются отыскать его следы, эта же собака почти потеряла чутье, а потому и не может найти следа.

После этого объяснения Гонтран легко отыскал следы кабана, направил по ним собак и громко затрубил в рог.

Затем он холодно поклонился растерявшемуся и бледному от злости графу, вскочил на седло и поехал вслед за охотниками; баронесса, не удостоив даже взглядом графа Степана, последовала за Гонтраном.

Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:

- Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!

Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.

Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.

Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.

Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил... Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.

Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.

Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.

XXXIX

Четыре часа спустя темная ночь окутала старый замок Керлор; ночь была теплая, лунная, июльская, насыщенная резким запахом, который нес с собою морской ветер.

Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.

Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.

Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.

Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.

Граф пошел за ним и догнал его.

- Милостивый государь! - окликнул он Гонтрана.

Тот обернулся и поклонился.

- Вы все уединяетесь, милостивый государь, - сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, - хотя этот праздник восхитителен!

- Вы находите? - насмешливо спросил граф Степан.

- На вас трудно угодить, - простодушно заметил Гонтран, - если вы не соглашаетесь с этим.

- Мне действительно трудно угодить...

- Ну, что ж! - спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека - это не замечать, что он рассержен. - После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.

- Нисколько.

- В таком случае я не знаю, чем объяснить ваш скучающий вид.

- Здесь есть лица мне антипатичные, - надменно сказал граф.

- В самом деле?

- Вы, французы, называете эти лица отвратительными!

- Честное слово, милостивый государь, - сказал Гонтран, - мне хотелось бы узнать, кто они такие...

- Это очень нетрудно узнать вам, милостивый государь.

- Вы думаете?

- Пойдите в замок и посмотрите на себя в зеркало. Гонтран ожидал такого ответа. Он сделал шаг назад и холодно посмотрел на графа.

- Вы нахал, милостивый государь! - проговорил он, отчеканивая каждое из этих слов.

- Очень может быть. Маркиз пожал плечами.

- Вы, может быть, обиделись уроком, который я дал вам по части охоты.

- Может быть, и так.

- И вы желаете, чтобы я дал вам еще урок на шпагах.

- Очень буду рад.

- Хорошо! - сказал де Ласи надменным тоном. - Надеюсь дать вам его после бала.

- Отчего же не сейчас?

- Да просто оттого, что я имею успех у баронессы и хочу позаботиться о дальнейшем.

Последние слова окончательно вывели графа из себя.

- Милостивый государь... - прохрипел он, - я люблю баронессу Сент-Люс.

- И я так же, - спокойно заметил маркиз.

- Но она любит меня, - продолжал с отчаянием русский.

- Она полюбит меня, - возразил Гонтран, - каждому свой черед; так водится всегда.

- Возможно и это.

- Или я вас убью, или вы меня!

- Я рассчитываю на последнее.

Гонтран так посмотрел на графа, что менее храбрый человек, без сомнения, испугался бы.

- Итак, не угодно ли сейчас же?

- Извините, вы забываете, что ни у вас, ни у меня нет с собою шпаги: прошло то время, когда каждый дворянин носил шпагу.

- Мы найдем шпаги в замке.

- Положим.

- Пойдемте в таком случае!

- О-го, - спокойно заметил Гонтран, - вы, кажется, сильно спешите умереть.

- Или убить вас...

- Охотно допускаю это. Но, тем не менее, нужно быть последовательным во всем. Чтобы достать шпаги в замке, придется обратиться к такому человеку, за которого вы могли бы поручиться; притом наше отсутствие должно быть непродолжительным, чтобы не быть замеченным, иначе нам могут помешать.

- Ну и что ж?

- В замке, - продолжал де Ласи, - есть человек, на которого, мне кажется, можно положиться: это управляющий.

- Капитан Ламберт?

- Да. Он достанет нам шпаги и будет нашим свидетелем. Быть может, драться в присутствии одного свидетеля не принято, но не беда, - дерзко прибавил Гонтран, - ведь здесь деревня!

Насмешка маркиза лишила графа последнего самообладания.

- Я знаю, - продолжал Гонтран, - прекрасное местечко на берегу моря, в двухстах шагах от замка, на верхушке скалы. Там очень удобно драться и легко скрыть все следы дуэли.

Маркиз расхохотался.

- Мертвого человека, - пояснил он, - одним толчком ноги можно похоронить на дне океана. Вы найдете там самую лучшую могилу, о которой только может мечтать человек, убитый на дуэли.

И Гонтран, поклонившись своему противнику, прибавил:

- Итак, через час, на скале. Я приду туда.

- И я не замедлю, - сказал граф.

Гонтран вернулся на бал, танцевал еще минут двадцать и исчез. Граф же пошел искать полковника. Но того с час уже никто не видал.

XL

Куда же девался полковник?

После обеда видели, как он то приходил, то опять уходил, за всей наблюдал и отдавал приказания.

В то время, когда хозяйка и гости разбрелись по саду и парку, а слуги, исполнив свою обязанность, пили в буфетах, весь нижний этаж был почти совершенно пуст.

Наика, прекрасная и благородная девушка, с редким самоотвержением исполняла, по обыкновению, долг приемной матери. Она проводила маленького Гектора в его комнату, заставила его на коленях прочесть вечернюю молитву, уложила его и, поцеловав в лоб, сказала:

- Спи, дитя мое.

Затем Наика, которой было всего двадцать лет и которая любила развлечения, как все девушки ее возраста, отправилась на бал. Этим-то моментом и воспользовался полковник. Он проскользнул в длинный коридор, который вел к главной лестнице, поднялся никем не замеченный в верхний этаж и очутился на площадке, куда выходили окна замка, обращенные к морю. Замок, как мы уже сказали, был расположен на почти отвесной скале. В средние века один из баронов де Болье выстроил узкую лестницу, спускавшуюся с площадки к песчаному берегу, представлявшему здесь удобное место для причала рыбачьих лодок.

Полковник увидал человека, спокойно сидевшего на нижней ступеньке лестницы, и направился к нему. Увидав полковника, человек встал. Это был Жан.

- Ты готов? - спросил его полковник.

- Как видите, - ответил Жан.

И он указал пальцем на песчаный берег. Полковник взглянул на подножье скалы и заметил при свете луны причалившую лодку и в ней человека.

- В таком случае, идем... - сказал он. Жан пошел за ним.

Оба сообщника на цыпочках прошли в комнату спавшего Гектора. Спальни госпожи Сент-Люс и Наики находились рядом, и дверь, служившая сообщением между ними, была открыта всю ночь.

Около кровати Наики стояла кроватка маленького Гектора.

Когда обе женщины уходили к себе и оставались одни, настоящая мать проявлялась, и г-жа Сент-Люс проводила долгие часы, любуясь на безмятежный сон своего малютки.

Наика не заперла дверей. Ее комната, окна которой выходили в парк, примыкала к большой зале, через которую прошли полковник и Жан.

- Что, если он проснется и закричит? - шепотом спросил Жан.

Полковник покачал головой.

- Дети спят очень крепко, - ответил он.

Действительно, при свете ночника, стоявшего на камине, они увидали маленького Гектора, спавшего с полуоткрытым улыбающимся ротиком.

- Нельзя же, однако, унести его раздетого, - заметил Жан.

- Совершенно верно, - согласился полковник.

- Так позвольте действовать мне. Я его разбужу, одену, и он последует за нами. Вот увидите.

И Жан нежно позвал ребенка.

- Гектор!

Ребенок проснулся и начал звать мать.

- Мой милый маленький Гектор, - сказал ласковым голосом Жан, - меня послала мама Наика.

- Где же мама Наика? - спросил ребенок.

- На балу, она танцует.

- Ах, да, - пробормотал ребенок, - она веселится с мамой Бертой, а меня уложили спать... а мне совсем не хотелось спать!

- Ну, так они послали меня за вами. Хотите одеться?

- А ты оденешь меня?

- Да.

Жан взял ребенка на руки, поднял его с кроватки и проворно одел.

- Теперь, - сказал он ему, - пойдемте. Полковник, все время стоявший в тени, вышел первый и прошел на площадку.

Жан следовал за ним, ведя за руку малютку.

- Однако, - спросил Гектор, - куда же ты меня ведешь? Разве мы идем не в парк?

- Да, в парк, - отвечал Жан. - Но сначала я хочу показать вам отличную лодку.

- Лодку! А где же эта лодка? - спросил в восторге ребенок.

- Внизу, у скалы. Идемте.

И так как ребенок шел недостаточно быстро, то слуга взял его на руки и начал спускаться по лестнице, которая вела к морю. Внизу, у лестницы, лодка ждала похитителей и ребенка.

Жан прыгнул в лодку.

- Куда мы едем? - спросил снова Гектор.

- Мы прокатимся по морю, - сказал Жан и спросил полковника:

- Полковник, когда мы приедем в Париж, что прикажете сделать с ним?

- Жди моих приказаний, - ответил последний. Лодка отчалила и выехала в открытое море, а полковник медленными шагами вернулся в Керлор.

Когда он дошел до площадки, то остановился на минуту, чтобы взглянуть на лодку, увозившую ребенка, быть может, навсегда, в то время, как мать танцевала, и злая улыбка, иногда появлявшаяся на его губах, исказила его лицо.

"Теперь, - подумал он, - у меня самый лучший залог... один ребенок за другого! Я могу, гордо подняв голову, потребовать счастья для моего Армана!".

Лодка быстро мчалась по направлению к Кемпену. Недалеко от города похитителя ожидала почтовая карета, которая должна была доставить его и ребенка в Париж.

- Теперь, - сказал полковник, когда лодка исчезла вдали, - очередь за графом Степаном!

Он спустился в парк, где молодой русский обегал все аллеи, отыскивая его.

Это ожидание несколько успокоило графа; его лихорадочное раздражение перешло в холодный и сдержанный гнев, который так свойствен всем людям севера.

Полковник угадал по его бледности, что вызов был сделан, и быстро направился к нему.

- Полковник, - вполголоса сказал граф, - отойдемте в сторону... на одно слово...

- Бог мой! Что с вами?

- Ничего.

- Вы бледны...

- Вы находите? Есть у вас здесь шпаги?

- Что? - спросил полковник, притворяясь глубоко удивленным.

- Шпаги, - повторил граф.

- Зачем? О, Господи!

- Я хочу драться.

- С кем?

- С де Ласи.

- С бароном или маркизом?

- С маркизом. Я оскорбил его... Мы будем драться насмерть.

- Вы его оскорбили?

- Да, и он ждет меня... на скале.

- Как? Сейчас?

- Сейчас.

- Вы оскорбляете во время бала в доме баронессы ее гостей!..

Граф сильно сжал руку полковника.

- Она сама всему виною, - сказал он, задыхаясь. - Она вызвала во мне ревность... и я ненавижу маркиза всеми силами души.

- В таком случае, - холодно заметил полковник, - вы правы, его следует убить.

- Шпаги! - повторил граф.

- Пойдемте, - сказал полковник. - Керлор - старинный замок, и мы найдем здесь рапиры всех веков.

Действительно, в Керлоре был зал, названный покойным бароном де Болье оружейным, где было собрано всевозможное оружие всех эпох: от мушкета до пистонного ружья, от шотландского палаша до современной фехтовальной шпаги.

Сюда-то полковник привел графа Степана и сказал ему:

- Выбирайте!

Граф снял пару фехтовальных шпаг, попробовал сталь и сделал ими несколько движений в воздухе.

- Теперь, - сказал он, - будьте моим секундантом.

- Хорошо.

- Повторяю вам, что между мною и маркизом дуэль эта будет насмерть.

- Отлично! Но кто же будет секундантом маркиза?

- Вы же.

- Как я?

- Он сам предложил мне это. "Одного секунданта вполне достаточно, - сказал он, - в таком случае не будет ни шума, ни скандала".

- Маркиз прав. А где назначено встретиться?

- Он выбрал площадку скалы, в ста шагах от замка. Он, ждет меня там.

- Я знаю это место.

Полковник и граф вышли из Керлора и пошли по тропинке к месту, назначенному Гонтраном. Последний уже дожидался их.

Ночь была ясная; луна ярко освещала море.

"Вот прекрасное время для смерти, - подумал полковник, дьявольски улыбаясь. - Для госпожи Сент-Люс настанет трагическое утро после бала: граф мертв, Гектор исчез... Арман будет отомщен!".

Он шел впереди, держа шпаги под мышкой; граф следовал за ним и вследствие какой-то необъяснимой странности человеческого ума и сердца за час перед тем этот кипевший гневом и жаждавший мести человек теперь был погружен в меланхолию, сожалел о прошлом, думал о любви и жизни. Он шел, склонив голову и жадно вдыхая свежий ночной воздух.

"Я должен убить маркиза, - говорил он себе, - потому что не хочу умереть".

Полковник обернулся к нему.

- О чем вы задумались, граф? - спросил он.

- Я думаю, - сказал тот, вздрогнув, - что главная тайна жизни - это смерть. Кто знает, буду ли я жив через час?

- Вы с ума сошли? Высчитывать шансы умереть, идя на дуэль, по-моему, непростительная глупость.

- Ах! - вздохнул граф. - Я не думаю, что на свете есть человек храбрее меня. Однако какое-то странное чувство волнует меня...

- Какое?

- Мне кажется, что на мне должна оправдаться пословица: "Когда двое дерутся из-за женщины, то всегда бывает убит тот, кого она любила первым".

Полковник пожал плечами.

- Знаете ли, - продолжал граф Степан, - прошла только неделя после моей последней дуэли.

Полковник вздрогнул.

- Вы дрались? - поспешно спросил он.

- Да.

- Где?

- В Париже.

- С кем?

- С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.

Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им...

- Вообразите, - продолжал граф, - мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня...

Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.

- Скорее, граф, - закричал маркиз, - я жду вас уже двадцать минут!

Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника:

- А! Так вас чуть не убили?

- Да.

- Каким образом?

- Мы дрались на пистолетах и должны были стрелять, идя друг другу навстречу... Я выстрелил первый...

Полковник вздрогнул.

- И... вы его убили? - спросил он с расстановкой, как будто каждое из этих четырех слов раздирало его горло.

- Нет... я сделал два выстрела... Но он все шел ко мне. Вздох облегчения вылетел из груди полковника, и граф заметил наконец, какой интерес возбуждает в нем его рассказ.

- Что с вами, полковник? - спросил он его.

- Со мною? Ровно ничего.

- Вы бледны и взволнованны...

- Нет, нет; однако, продолжайте...

В это время они подошли к Гонтрану, который им поклонился.

- Тысячу извинений, - вежливо обратился он к русскому, - я чуть не потерял терпение; теперь уже полночь, гости баронессы разъезжаются, и дядя заметит мое отсутствие.

- Я к вашим услугам.

Полковник обернулся к Гонтрану, который также заметил его бледность и растерянность.

- Граф, - сказал он, - рассказывал историю, сильно заинтересовавшую меня. Вы позволите ему докончить ее?

- С удовольствием, - согласился маркиз.

- Итак, - продолжал полковник, - после двух выстрелов вы не были ранены?

- Нет, но это случилось против желания моего противника.

- Как?

- А вот увидите, - сказал граф. - Мы дрались за женщину.

Полковник снова вздрогнул.

- Я был избранником, а ему изменили.

- Сударь! - резко прервал его полковник, - не угодно ли вам назвать имя вашего противника.

- Зачем?

- Затем, что я, мне кажется, знаю его.

- Вы?

- Да я.

- В конце концов, я не вижу необходимость скрывать. Его зовут Арман Л...

Полковник побледнел, как смерть.

- Дальше? Дальше? - прохрипел он.

- Честное слово! - добавил граф. - Я думал, что буду убит. Молодой человек подошел ко мне, приставил пистолет к моей груди и сказал: "Вы не поедете в Бретань".

- Вышла осечка? - спросил Гонтран, понявший теперь, какое значение имел для полковника этот рассказ.

- Нет, - ответил граф, - в ту минуту, когда он должен был выстрелить, он упал.

Полковник вскрикнул. На этот крик граф внезапно обернулся и увидел, как громом, пораженного полковника.

- Негодяй! - закричал тот громовым голосом. - Негодяй, это был мой сын!

И, оттолкнув подбежавшего к нему Гонтрана, он сказал ему:

- Я сам убью этого человека, я!

И прежде чем удивленный граф успел произнести слово, сделать движение или крикнуть, полковник выпрямился во весь рост, глаза его метнули молнию, губы искривились, и он смело взглянул на него.

Одною рукой он бросил шпагу к ногам графа, а другою ударил его по щеке.

- Убийца! - крикнул он ему. - Посмотрим, кто победит... Отец отомстит за сына!

Положение дела изменилось для Гонтрана. На этот раз не он рисковал жизнью ради ассоциации, а полковник, глава общества "Друзей шпаги", которого чувство отца и отчаяние заставило схватиться за шпагу.

Величественным и потрясающим зрелищем явился этот поединок на скале, нависшей над морем, среди спокойной и благоухающей ночи, где все влекло к жизни.

Из противника Гонтран обратился в секунданта.

Полковник тотчас же начал бой. Граф, за минуту перед тем любивший его как старинного друга своего отца, как отца любимой им женщины, получив пощечину и услыхав яростный и полный глубокой ненависти крик полковника, ответил ему таким же взрывом негодования.

- Мне нужна ваша кровь, - сказал он ему. - Вся ваша кровь за эту пощечину!

- А! - вскричал полковник, нападая на графа. - А, ты думал, что я отец баронессы! А, ты поместил меня к ней! Но ты не знал, подлец, ты не знал, что я собирался растоптать своими ногами ее, эту женщину, которая разбила сердце моего ребенка! Ты не знал, что я уже давно приговорил тебя к смерти! Ты не знал этого... убийца!

Полковник, несмотря на свою ярость, сохранил присутствие духа и наносил удары графу с каким-то необычайным остервенением.

Граф кричал от злости и защищался с энергией отчаяния, но шпага полковника постоянно отражала его шпагу и всегда находила дорогу к его груди. Покрытый кровью, изнуренный, испуская рев раненого зверя, он отскакивал, стараясь избегнуть шпаги мстителя, но шпага настигала его, касалась его руки, плеча, груди. Полковник обратился в палача, пытающего свою жертву.

Наконец он загнал графа на край скалы, на два шага от пропасти, и здесь продолжал поражать его. Скала, возвышаясь на сто футов над морем, оканчивалась небольшой площадкой, а у подножия ее бурлил океан, готовый поглотить того из сражающихся, который будет побежден.

Инстинкт самосохранения заставил графа напрячь последние силы, и он во что бы ни стало захотел убить полковника.

Но полковник не растерялся, не отступил ни на шаг и сказал своему врагу:

- Пора кончать. Убийца, ты сейчас умрешь! Полковник сделал шаг вперед и быстро нанес удар в грудь графа. Шпага пронзила молодого дворянина насквозь, и полковник увидал, что у раненого уже наступает предсмертная агония. Он выдернул шпагу... Тогда граф громко вскрикнул и навзничь упал в пропасть.

Гонтран услыхал глухой шум, раздавшийся из глубины океана. Морские волны поглотили труп графа Степана.

Полковник отбросил свою шпагу. И маркиз увидал, как этот человек, только что кипевший гневом, упал на колени и, закрыв свое смертельно побледневшее лицо руками, зарыдал и проговорил:

- Сын мой, сын мой!

Каменное сердце было наконец разбито.

XLI

В это время бал приходил к концу. Каждую минуту стук выезжавшей из ворот Керлора кареты извещал об отъезде кого-нибудь из гостей.

Парк начал пустеть, и скоро остались только наиболее близкие знакомые баронессы Сент-Люс. Старый шевалье де Керизу, почувствовавший желание отдохнуть вследствие приступа ревматизма и дневной усталости, приказал подать свою карету.

Начали искать графа Степана. Но граф исчез. После безуспешных поисков по парку виконт де Керизу спросил дядю, как же им поступить.

- Честное слово, - отвечал старый дворянин, эгоист, как и все пожилые люди, - самое лучшее уехать. У графа есть верховая лошадь, он нас догонит.

"Или останется здесь", - подумал виконт, знавший о любви молодого русского и предположивший по этому исчезновению, что у него предстоит свидание с госпожою Сент-Люс.

Между тем баронесса тоже начала удивляться, что не видать ни маркиза де Ласи, ни графа Степана.

- Граф ревнует, - решила она, - и, верно, поссорился с маркизом.

Это предположение вместо того, чтобы испугать ее, было ей приятно. Такой бессердечной женщине, как она, было лестно, что двое молодых людей ушли с бала, чтобы шпагою завоевать ее любовь. Однако, продолжая размышления, она рассчитала, что они не могут драться среди ночи; и если бы даже предположить, что один из них вызвал своего соперника, то, во всяком случае, дуэль должна состояться не раньше, как на следующий день.

"Быть может, - подумала она, - граф, взбешенный моей холодностью, уже давно уехал".

Но отсутствие де Ласи было труднее объяснить.

Баронесса Сент-Люс, как мы уже видели, была очень капризна: она каждый день меняла поклонников. Однако ухаживания графа она принимала целый месяц, и это было уже слишком. Путешествие в Бретань было последнею главою их романа, хотя баронесса не рассчитывала на Гонтрана. Последний произвел на нее сильное впечатление. Его красота, приключения, дуэли возвели его в герои в воображении капризной и увлекающейся молодой женщины; утренняя охота поставила его на еще более высокий пьедестал. Два раза, благодаря случайности, граф Степан должен был разыграть в его присутствии второстепенную роль, а этого женщина никогда не прощает любимому человеку.

- Если кто не охотник, тот не должен охотиться, если же видишь любимую женщину в опасности, то хоть загони свою лошадь, но приезжай вовремя, чтобы спасти ее. Это вполне логичное рассуждение баронессы Сент-Люс объяснило ее поведение в течение дня. Граф, трагического конца которого она и не подозревала, окончательно упал в ее мнении.

Керизу уехали. Что же касается барона де Ласи, то он уже давным-давно потребовал свою лошадь и, мало заботясь об отсутствии племянника, уехал домой.

Скоро баронесса Сент-Люс и Наика остались совершенно одни. Баронессу сильно интересовало: куда девался Гонтран? Неужели он действительно дрался с графом? Но ведь в таком случае он может быть убит! Эта мысль испугала госпожу Сент-Люс. Она уже любила маркиза, насколько была способна любить, и в продолжение бала составляла планы новой интриги. Она предположила, что если дуэль состоялась, то капитан Ламберт должен был знать о ней что-либо, и потому захотела расспросить его. Начали искать полковника, как раньше искали Гонтрана и графа, но нигде не нашли.

"Более нет сомнения, - подумала она, - они дерутся".

Она вспомнила, что в Керлоре есть оружейная зала. Чтобы проверить свое предположение, она поднялась во второй этаж.

В эту залу входили редко, и баронесса решила, что малейший беспорядок убедит ее в справедливости ее предположения. И она не ошиблась: полковник и граф, выходя, забыли закрыть дверь залы... все сомнения баронессы Сент-Люс рассеялись.

Конечно, если бы де Ласи был ее возлюбленным, хотя бы в течение двух недель, она не стала бы так беспокоиться о его дуэли с графом, как не тревожилась раньше о маркизе П., который дрался с виконтом Ральфом. Но она мечтала о любви Гонтрана и пока еще не пользовалась ею. Этого было достаточно, чтобы она почувствовала сильнейшее беспокойство. В течение часа она ждала с трепещущим сердцем в большой зале Керлора; ее волнение усилилось, и она почувствовала потребность отвлечь свои мысли, материнское чувство заговорило в ней. Она подумала, что если поцелует спящего маленького Гектора, то успокоится. Она прошла в свою комнату вместе с Нанкой.

Бросив перчатки и веер на стул, она тотчас же отправилась в комнату Наики. Ночник постоянно горел там на камине. В углу, между окном и кроватью Наики, стояла колыбелька ребенка, тщательно задернутая белыми занавесками. Обе женщины подошли к ней на цыпочках, и белая рука баронессы откинула занавес...

Вдруг раздался крик... крик матери, у которой отняли ее ребенка. Колыбель была пуста! В продолжение пяти секунд обе женщины смотрели друг на друга, пораженные ужасом и с холодным потом на лбу. Затем потрясенная госпожа Сент-Люс, как тигрица, бросилась к двери, крича:

- Гектор! Гектор!

Ответа не было. В это время Наика заметила, что платье ребенка исчезло.

- Гектор! Гектор! - повторяла обезумевшая баронесса.

Она звонила, звала слуг и искала ребенка во всех закоулках. Ребенок исчез, и никто его не видал! Старый огромный замок с длинными и темными переходами, с холодными комнатами, обставленными тяжелою дубовою мебелью, был обыскан сверху донизу. Целый легион слуг с факелами в руках бегал в течение нескольких часов из одной залы в другую, из коридора в коридор, предводительствуемый госпожой Сент-Люс, забывшей в эту минуту о том, что она так тщательно скрывала от света в продолжение четырех лет свой грех, и повторявшей диким голосом:

- Дитя мое! Это мое дитя!

Нигде не могли найти маленького Гектора. На минуту смутная надежда пробудилась в сердце матери. Ребенок, с огорчением ушедший с праздника, быть может, оставшись один, сам оделся и вернулся в парк, но сон осилил его, и он прилег у какого-нибудь дерева. Парк обшарили так же, как и замок. Ребенка не нашли.

Тогда ужасное подозрение мелькнуло в уме баронессы; она вспомнила человека, у которого отняла невесту и сделала своим сообщником, рабом; она вспомнила, что этот когда-то честный и хороший человек посвящен был во все ее порочные тайны, и задала себе вопрос: уж не он ли придумал какую-нибудь страшную месть?

- Жан, где Жан? - спросила она.

Но никто не видал его с самого полудня.

- Ах! - вскричала Наика. - Это он, это он!

Наика поняла теперь, почему Жан, некогда любивший ее и готовый умереть за нее, вдруг сделался послушным и терпеливым рабом этой женщины, лишившей его счастья.

В Керлоре был старый слуга, уже несколько лет впавший в детство, на которого никто обыкновенно не обращал внимания. Этот слуга, которого звали Иероним, проводил целые часы на берегу у подножия скалы, терпеливо следя - на что способны только идиоты - за каждой волной, ударявшей о берег.

Этот человек провел часть ночи невдалеке от лестницы, которая вела с берега моря на площадку. Обыкновенно равнодушный ко всему окружающему, в эту ночь старый Иероним внимательно следил за царившим в замке переполохом. Он слышал, как произносили имя ребенка, и расхохотавшись, сказал:

- А! Ищут ребенка...

- Да, а ты видел его? - спросили его,

- Да, видел, - ответил он.

- Когда?

- Сегодня ночью.

- Где?

Тень сознания промелькнула в уме идиота, и он прибавил:

- Внизу... там внизу.

- Боже мой! - вскричала Наика. - Где это он видел его?

Идиот указал рукою на океан.

- Ах! - прошептала баронесса. - Мой ребенок утонул.

- Нет, - сказал старик, покачав головою.

- Но где же он в таком случае? Где он? Говори, говори! - повторяла Наика, стараясь угадать истину по безумным глазам Иеронима.

- Уехал!

- Уехал? Уехал? Но как? С кем? - спрашивала убитая горем мать, в отчаянии ломая руки.

- Уехал по морю... в лодке...

При этом ответе многие из слуг пожали плечами.

- Он сумасшедший! - сказали они.

- Но с кем же он уехал? - спросила Наика, схватив за руки старика.

- С Жаном.

Обе женщины переглянулись и уже более не сомневались. Отсутствие Жана подтверждало слова старика. Госпожа Сент-Люс, потеряв голову, поднялась на площадку и окинула долгим и жадным взглядом море, на котором уже скользил свет зарождающегося дня. Вдали не было видно ни одной лодки, ни одного корабля.

- Дитя мое! Дитя мое! Мое бедное дитя! - повторяла в припадке безумия мать.

И эта женщина, для которой ничего не было святого, упала на колени, моля Бога и святых, плакала отчаянными и кровавыми слезами и звала своего ребенка раздирающими душу криками.

Слуги уехали верхом по всем направлениям, а госпожу Сент-Люс, почти лишившуюся чувств, отнесли в ее комнату... В течение часа она металась по комнате с растрепанными волосами, блуждающими глазами; она была так страшна, что похититель испугался бы, если бы увидел разгневанную мать. Вдруг дверь отворилась, и человек, о котором совсем было забыла баронесса в своем горе, медленно и величественно вошел, как небесный мститель. Это был полковник Леон.

Он был бледен, как привидение, крупные слезы катились по его впалым щекам, и баронесса, искавшая своего сына повсюду и почти обезумевшая от горя, задрожала от удивления и ужаса, увидав этого человека, горе которого, казалось, было еще сильнее, чем ее. Она застонала и отступила на шаг, не будучи в силах ни вскрикнуть, ни сделать движения. Полковник закрыл дверь и направился прямо к ней;

Баронесса инстинктивно подалась назад, точно перед призраком смерти. Полковник запер за собою дверь, и оба они: мать, у которой похитили ее ребенка, и человек, полагавший, что сын его умер, - остались наедине. Страх баронессы был так силен, что она все отодвигалась от полковника. В глазах госпожи Сент-Люс капитан Ламберт был не более как управляющий, то есть, иначе говоря, подчиненный, и вдруг он без ее зова осмелился явиться в ее комнату. Но у полковника был теперь тот повелительный взгляд, перед которым все склонялось, и на него нельзя было смотреть без невольного ужаса... Его полный сдержанного гнева и затаенного горя вид, казалось, говорил баронессе: я пришел потребовать у вас страшного отчета.

- Баронесса, - медленно начал полковник мрачным и сдержанным от гнева голосом, - я пришел слить свое горе с вашим.

Баронесса вздрогнула и сделала еще шаг назад.

- Вы плачете о вашем ребенке?

Слова эти поразили госпожу Сент-Люс. Откуда этот человек знает, что Гектор ее сын?

- Дитя мое! - воскликнула она с тоской и ужасом.

- Я также оплакиваю своего ребенка, - сказал полковник.

- Вы?

В этом слове послышалось необычайное удивление.

- Мой сын умер, сударыня...

Глаза полковника засверкали от злобы.

- Ваш же... - продолжал он.

- Ах! - вскричала баронесса. - Вы знаете, что стало с ним, с моим Гектором?

- Да.

- Вы знаете и не скажете мне? О, говорите!

- Позже!

Надменная баронесса уже не дрожала перед этим таинственным и ужасным человеком, но смотрела на него умоляющими глазами. Яростный вопль вылетел из горла полковника:

- А, так вы любили вашего ребенка! - прохрипел он. - Вы, значит, любили хоть кого-нибудь на этом свете?

- Дитя мое! - сказала она с невыразимой мукой. - Вы знаете, что стало с ним и не хотите сказать мне. Ах! Значит, вы не знаете, что такое мать.

И гордая баронесса упала на колени и с мольбою протянула руки к полковнику:

- Ваш сын не умер, - сказал он.

Она вскричала. Это был крик радости и муки.

- Дитя мое! - бормотала она. - О, верните мне его... Скажите мне...

- Выслушайте сначала, сударыня, историю моего умершего сына, которого я оплакиваю, выслушайте вы, чей сын еще жив...

Полковник не только не поднял баронессу, но продолжал магнетизировать ее взглядом, обладавшим свойством змеи.

- Слушайте... - продолжал он. - Слушайте же, я этого требую.

Надежда, что этот человек вернет ей сына, уничтожила последнюю гордость в баронессе Сент-Люс. Она с покорностью ребенка склонила голову и прошептала:

- Говорите, сударь, я слушаю.

- Сударыня, - продолжал он, - я не капитан Ламберт. Я полковник Леон. У меня был сын, двадцатилетний юноша, хрупкий и белокурый, как вы, с золотым сердцем, с лицом ангела. Он умер потому, что его убили... да убили, так как он не мог держать шпаги и пистолета в руке, до того она была у него слаба и нежна.

Полковник остановился, и баронесса увидала, как слеза медленно скатилась по его щеке.

- Однажды, - снова начал полковник взволнованным, но твердым голосом, - однажды он встретил женщину, прекрасную и бессердечную, как вы... сударыня.

Баронесса вздрогнула: она боялась понять.

- Эта женщина попрала его любовь, - продолжал неумолимый полковник. - Она изобрела для него тысячу мучений; она истерзала его сердце, улыбаясь, как пантера раздирает лань или газель своими когтями... она заставила его невыразимо страдать, когда он увидел своего соперника, стоящим на коленях перед ней... затем...

Полковник разразился хохотом, напоминавшим крик гиены.

- Затем, - продолжал он, - низко пользуясь тем, что женщины не отвечают кровью за свои поступки, она ударила его перчаткой по лицу.

При этих словах баронесса вскрикнула:

- Арман!

- Да, Арман... он был моим сыном.

И отец окинул взглядом женщину, убившую его сына.

- Он сильно любил вас, он любил вас так, сударыня, как ни одна женщина не заслуживает быть любимой. Он любил вас, потому что не знал, что вы убиваете по очереди всех, которые имели слабость любить вас; маркиз де П. и виконт Ральф зарезали друг друга у ваших дверей; наемный убийца заколол кинжалом молдаванского князя в карете, после вашего бала. Он не знал, наконец, что ваш отец умер от горя, узнав, что благородная баронесса Сент-Люс лишилась чести до замужества.

Полковник снова остановился.

Госпожа Сент-Люс склонилась головой к самому полу, как будто молния сразила ее.

- Итак, - продолжал полковник, - он дрался с вашим последним обожателем, с графом Степаном, и он умер... Я убил графа два часа назад; я сбросил его со скалы в море, предварительно нанеся ему десять ударов шпагой. Теперь очередь за вами!

- Ах, убейте меня... убейте меня! - прошептала она разбитым голосом.

- Убить вас! Полноте! За кровь моего сына, сударыня, мне нужно нечто большее, чем ваша жизнь, чем две секунды мучений; мне нужны слезы и отчаяние всей вашей жизни!

Она вздрогнула от слов этого человека, которые пронзили ее душу, как лезвие кинжала, раскаленного докрасна, и страх ее был так велик, что она почти забыла о своем ребенке.

- Я знал, - продолжал полковник, - что Бог не сотворил еще чудовища совершенного и что в самом преступном сердце есть струна, которую можно затронуть. Вы убили своих сообщников, но вы любили своего ребенка... Я нашел, чем отомстить вам!

Услыхав слова полковника, баронесса Сент-Люс вскочила и отступила назад, как львица, рассчитывающая скачок, который ей предстоит сделать, чтобы наброситься на свою добычу.

- Дитя мое! - воскликнула она с блуждающим взором и задыхающимся голосом. - Вы осмелитесь коснуться моего ребенка?

- А! Вы возмущаетесь, не правда ли? Вы становитесь неумолимой, потому что ваши материнские чувства затронуты. А разве вы не убили моего сына?

Противники снова смерили друг друга взглядом; но баронесса уже перестала дрожать: преступная женщина уступила место матери, которая искала нож, пистолет, какое-нибудь оружие, чтобы убить человека, осмелившегося коснуться ее ребенка.

- Оставьте! - сказал полковник с презрением. - Я не убью вашего ребенка, я не убийца...

При этом обещании отчаянный гнев баронессы угас, и она снова упала духом.

- Я не убью его, - продолжал полковник, - но месть моя будет еще ужаснее: я, лишившийся своего сына, воспитаю вашего, сударыня; но... я воспитаю его под другим именем, и мать никогда не увидит его более...

Баронесса страшно вскрикнула и без сил опустилась на колени, протягивая руки к полковнику.

- Пощадите! - прошептала она чуть слышно.

- И если когда-нибудь, - продолжал тот неумолимо, - этот ребенок, которого вы не должны больше видеть, спросит меня, кому он обязан жизнью, я скажу ему, что мать его была бесстыдная женщина, одна из тех несчастных, которые ведут позорный образ жизни, и руки ее обагрены кровью; а ваше существование, сударыня, - прибавил он с угрозой, - будет отравлено, и вы будете знать, что на свете живет ваш сын, которого вы обожаете, но что вы никогда его более не увидите... вы будете знать, что сын ваш стыдится своей матери!

Баронесса вскрикнула еще раз и без чувств упала к ногам полковника.

"Лишь бы она не умерла, - сказал он себе, - а то месть моя будет неполной".

В эту минуту дверь с шумом растворилась и на пороге появился человек.

- Иов! - вскричал полковник.

Это действительно был Иов, который примчался из Парижа во весь опор, загнав по дороге трех лошадей, до того он спешил в Керлор.

XLII

Увидав Иова, полковник страшно побледнел. Он подумал, что старый солдат приехал сообщить ему о смерти Армана. Но Иов не был одет в траур, и лицо его, хотя грустно, все-таки не выражало того глубокого горя, которое появляется после невозвратимой потери любимого человека.

- Сын мой! Что ты сделал с моим сыном? - спросил полковник глухим голосом.

- Ах, - прошептал Иов. - Простите, полковник, тысячу громов!.. Простите... Но Бог поможет нам... мы его спасем!

- Спасем его! - вскричал полковник. - Спасем его! Он понял, что сын его еще жив, что Бог сделал чудо,

продлив эту хрупкую жизнь... Он понял, что граф сделался жертвой ошибки, считая Армана мертвым в то время, когда тот был только ранен... Каменное сердце смягчилось; стальной человек сделался слаб, как женщина, под влиянием охватившей его радости и без чувств упал на руки старого Иова.

Когда полковник очнулся, он не был уже в комнате баронессы Сент-Люс.

Он увидал себя в своей собственной комнате в Керлоре, лежащим в постели; у его изголовья сидели двое: солдат и Гонтран. Он узнал их и вспомнил все.

- Сын мой! Сын мой! - шептал он. - Сын мой не умер?

- Нет, - отвечал Иов. - Но он так тяжело ранен, что я приехал сюда за лекарством. Я сделал сто лье в двадцать часов.

- Лекарство... лекарство... - бормотал полковник, растерявшись. - Но что же нужно сделать? Отдать мою кровь, мою жизнь... Я все отдам за жизнь моего ребенка!

- Слушайте, - сказал Иов.

- Говори! Говори скорее... Говори, молю тебя во имя неба?

- Доктор, который лечит его, долго отчаивался... слабая надежда то появлялась, то снова исчезала... Наконец он послал меня к вам. Вы обещали мальчику... и если это обещание будет исполнено, он выживет.

- Да, - прошептал полковник. - Я обещал ему любовь этой женщины.

Он приподнялся. Глаза его блестели мрачным огнем, и быстрое решение осветило его лицо.

- Ах, - сказал он, - она у меня в руках, эта мать... Жизнь за жизнь, любовь за любовь... одного ребенка за другого: или она вернет мне моего сына, или я задушу ее ребенка!

Полковник встал и направился в комнату баронессы. Госпожа Сент-Люс умирала; у нее открылась нервная горячка; ее помутившийся рассудок не давал ей более возможности разобраться ни в своих чувствах, ни в совершившихся с нею происшествиях.

Наика горького плакала, сжимая в своих руках белые руки своей госпожи.

Появление полковника пробудило память у баронессы; Арман, граф Степан, ее недавние жертвы, ее исчезнувший ребенок, тайна ее позора и ее горе - сделавшиеся известными ее лакеям.

- А! - сказала она, увидав этого неумолимого человека, так жестоко отомстившего ей. - Вы пришли насладиться своим торжеством... не правда ли? Вы пришли повторить мне еще раз, что мой сын будет проклинать свою мать?

- Сударыня, - ответил полковник, - я принес вам надежду на искупление и прощение.

- Сын мой! Отдайте мне моего сына! - бормотала она. - И я буду ползать у ваших ног... я сделаюсь вашей рабой...

- Сударыня, - возразил полковник, - если бы было в вашей власти вернуть мне моего ребенка... сделали бы вы это?

- Ах! - вскричала она, поняв, наконец, как глубоко горе этого человека, и сравнивая его со своим собственным горем. - Я готова перенести самые жестокие мучения...

- Так знайте: Арман не умер.

Она вскрикнула от радости, потому что, если Арман не умер, то полковник не мог отказать ей вернуть ее ребенка.

- Он еще не умер, - сказал полковник, - но он умирает... Болезнь его борется с надеждой... надежда спасет его, если она осуществится.

Баронесса взглянула на полковника, и ей показалось, что она поняла его.

- Вы догадались, не правда ли? Вы поняли, что эта роковая любовь спасет его, если вы вернетесь к нему. Вы догадались, что вы должны полюбить или сделать вид, что любите моего сына, для того, чтобы он остался жив, и тогда я верну вам вашего сына.

Баронесса опустила голову и прошептала:

- Я ваша раба... приказывайте, что я должна делать?

- Ехать, сударыня, ехать сейчас же в Париж; сидеть день и ночь у его изголовья... спасти его! И если вы это сделаете, если мой ребенок будет жив, если вы его спасете... тогда я прощу вас, и... верну вам вашего сына...

- Лошадей! - крикнула баронесса. - Я поеду сегодня же утром.

Действительно, два часа спустя полковник и баронесса Сент-Люс скакали в почтовой карете по дороге в Париж и в двадцать часов проехали расстояние, отделяющее Керлор от маленького отеля Шальо.

XLIII

Альберт де Р. и г-н Добрэ поместились у изголовья Армана и не отходили от него ни на минуту. Арман, то умирающий, то подававший надежду на выздоровление, беспрестанно повторял имя баронессы Сент-Люс. Альберт рассказал всю его историю пользовавшему его врачу. Доктор, человек необычайно сведущий и старавшийся доискаться первоначальной причины болезни, выслушал его и сказал:

- Есть только одно средство спасти нашего дорогого больного.

- Какое?

- Необходимо, чтобы он снова увидал эту женщину и чтобы она его полюбила или сделала вид, что любит.

Тогда Иов помчался за полковником, оставив Армана на попечение двух его друзей. Во время отсутствия Иова больной стал понемногу поправляться; его поддерживала надежда, что он опять увидит ее. Но вместе с этой надеждой его терзала мысль, что его соперник находится возле нее и говорит ей о своей любви. Конечно, Арман был далек от того, чтобы заподозрить, какой огромной, таинственной и страшной силой обладает полковник; он и представить себе не мог, за какое гигантское дело взялся этот человек, чтобы вернуть своему сыну обожаемую им женщину, хотя все-таки глубоко верил в него, и последние слова отца еще звучали в его ушах, несмотря на то, что с тех пор прошло уже много времени. Арман жил, как в лихорадке, и жизнь его висела на волоске. Если бы Иов вернулся без полковника и баронессы, юноша умер бы.

Однажды вечером, около пяти или шести часов, по желанию больного и с разрешения доктора окна его комнаты открыли настежь; последние лучи солнца, золотившие верхушки высоких деревьев, падали на постель больного.

Арман мог любоваться садом, откуда дул легкий ветерок и доносился приятный аромат; он слышал, как чирикали птички в листве, смешивая свое пение с общей гармонией природы. За садом и стеною взору раненого открывался обширный горизонт в сторону Пасси; там были разбросаны группы беленьких домиков, сады, аллеи, дворцы тянулись по обоим берегам Сены, начиная с моста Согласия вплоть до Отейля. Вся эта картина была позолочена заходящим солнцем, молчалива и сосредоточенна, как природа пред очами Бога.

- Ах, - прошептал Арман, - как я хочу поскорее выздороветь... как мне хотелось бы выйти на воздух!

- Скоро выйдешь, - сказал ему г-н Р., - терпение, друг мой!

- Сесть на лошадь, - продолжал Арман, - поехать в Лес...

Но при последних словах он вдруг побледнел.

- Нет, нет, - продолжал он. - Только не в Лес... там я могу встретиться с графом.

Раздался стук кареты; бледное лицо Армана вспыхнуло.

- Не Иов ли? - прошептал он.

Альберт де Р. бросился к окну, выходившему во двор: почтовая карета остановилась у решетки и из нее вышел человек высокого роста; орденская ленточка в петлице и застегнутое пальто обличали в нем бывшего военного. Несмотря на то, что де Р. никогда раньше его не видал, он тотчас же угадал, что это отец Армана. Это действительно был полковник.

Полковник вышел первый и подал руку баронессе Сент-Люс.

- Сударыня, - сказал он ей вполголоса, - не забывайте вашей роли. Я не могу заставить вас полюбить моего сына, но вы должны сделать вид, что любите его... вы получите вашего ребенка только этой ценой!

- Я повинуюсь вам, - ответила баронесса с покорностью рабы.

Краска, покрывавшая щеки Армана, сменилась смертельной бледностью, когда де Р. вбежал, крича:

- Арман, Арман! Ваш отец приехал...

Действительно, на лестнице раздались шаги, и ухо раненого уловило тяжелые и неровные шаги полковника.

Дверь открылась; Арман вскрикнул... Он увидал баронессу Сент-Люс, шедшую под руку с его отцом.

Друзья раненого, знавшие крайнюю надменность и жестокость этой женщины, были поражены, видя ее взволнованною, краснеющею, с опущенными глазами, подобною преступнице, раскаивающейся в своей вине. Она подошла к Арману, взяла его руки в свои и спросила его нежно и ласково:

- Как вы себя чувствуете, мой друг?

- Что это за человек! - прошептал Альберт, с удивлением смотря на отца, настолько сильного, что он сумел привести тигрицу, прирученную и обращенную в рабство, к изголовью своего сына.

Арман лишился чувств, но его обморок был непродолжителен, а доктор, видя, что он приходит в себя, шепнул на ухо отцу:

- Теперь, если эта женщина останется около него, он спасен.

- Она останется, - отвечал полковник.

XLIV

Прошла неделя, затем месяц. Баронесса Сент-Люс не отходила от Армана ни днем, ни ночью. Счастье вернуло силы и жизнь раненому; он уже начал вставать и, опираясь на руку отца, спускался каждый день вместе с нею в сад. Там полковник уходил от них, оставляя их вдвоем. Баронесса не любила Армана, но она хотела вернуть своего ребенка и знала, что полковник не отдаст ей его до тех пор, пока Арман не выздоровеет. Она играла свою роль с добросовестностью истой комедиантки и наконец окончательно освоилась с нею.

Арман все еще любил ее.

Но вместе с восстановляющимся здоровьем к нему вернулись воспоминания о перенесенных им мучениях и вероломстве баронессы; тогда с ним произошла резкая перемена: начав с упреков, он дошел до ссор, и чувство его уже граничило с равнодушием. Полковник предвидел эту реакцию.

"Близится час, - размышлял он, - когда он возненавидит ее, а от ненависти до презрения один шаг".

Действительно, Арман начал упрекать баронессу; он со злобой и ревностью произносил имя графа Степана, а она опускала голову, думая при этом о своем сыне.

"Через неделю, - сказал себе однажды вечером полковник, - мой сын разлюбит эту женщину...".

И он был прав. Арман вспомнил все, что он слышал о баронессе; ему не для чего уже было рассказывать о том, что произошло в Керлоре; он презирал ее.

- Сударыня, - сказал однажды полковник баронессе в то время, когда Арман дремал, - вы только наполовину исполнили вашу обязанность.

Она вздрогнула.

- Это еще не все, - продолжал он, - необходимо, чтобы мой сын разлюбил вас. Он должен от вас самой узнать всю вашу прошлую жизнь.

- О, никогда! - вскричала она.

- В таком случае, - холодно произнес полковник, - вы никогда не увидите вашего сына.

Баронесса опустила голову, и слезы блеснули в ее глазах.

- Я повинуюсь, демон! - прошептала она.

Когда Арман проснулся, она встала на колени перед ним и сказала:

- Хотите, мой возлюбленный, чтобы мы удалились на край света, чтобы скрыть там наше счастье?

- Зачем? - спросил он нетерпеливо.

- Потому, что я хочу быть всегда и всюду с вами... тогда как в Париже...

- Ах, - сказал Арман с ревнивым гневом, - вы боитесь, конечно, скомпрометировать себя со мною, как с графом? Она опустила глаза и прошептала:

- Я не хочу, чтобы вы краснели за меня...

- Почему?

- Потому, что теперь всему Парижу известно о моем поведении...

И так как полковник, спрятанный за занавеской, устремил на нее повелительный взгляд, то она во всем призналась Арману.

Арман холодно выслушал ее, не прерывая, и по мере того, как она говорила, в нем происходила реакция, и отвращение, поднявшееся в его сердце, вырвалось наружу.

- Сударыня, - сказал он ей, когда она кончила свой рассказ и повторила свою просьбу уехать вместе с нею из Парижа, - идите к себе, и позвольте мне подумать до завтра. Я напишу вам.

На другой день действительно слуга из Шальо принес письмо баронессе Сент-Люс. Но оно было не от Армана, а от полковника и состояло всего из двух строк:

"Мой сын разлюбил вас; он никогда больше не увидится с вами. Вернитесь в Керлор: там вы найдете вашего ребенка".

Несколько дней спустя к полковнику явился де Ласи.

- Дорогой полковник, - сказал Гонтран, - можете вы дать мне отпуск?

- Зачем?

- Я поеду путешествовать.

- Вы больны?

- Боюсь, что это так.

- Куда вы поедете?

- В Германию.

Гонтран дал себе клятву порвать с ассоциацией. Им овладели наконец угрызения совести.

- Поезжайте, - сказал полковник, - вы оказали нам достаточно услуг. Теперь отдохните.

Вечером маркиз Гонтран де Ласи действительно уехал через Страсбург, проехал по Рейну и остановился в местности, прилегающей к Шварцвальду. Два года прошли, а члены ассоциации не имели о нем никаких вестей.

Гонтран искал душевного покоя и забвения в зеленых долинах Баварии, представляющих собою для больной души как бы оазис в огромной пустыне, которую называют вселенной.

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 2. Товарищи любовных похождений. 3 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :