Даниель Дефо
«Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...01.»

"Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...01."

РАДОСТИ И ГОРЕСТИ знаменитой Молль Флендерс, которая родилась в Ньюгете и в течении своей шестидесятилетней разнообразной жизни, не считая детского возраста, была двенадцать лет проституткой, пять раз замужем (причем один раз за своим братом), двенадцать лет воровкой, восемь лет, как преступница, в ссылке в Виргинии и, наконец, разбогатев, стала жить честно и умерла в покаянии; написано по её мемуарам Даниэлем Де Фо.

Перевод с английского П. Канчаловскаго.

I.

Мое детство и воспитание у одной доброй, старой няни.

Мое настоящее имя так хорошо известно в архивах и списках Ньюгетской тюрьмы и суда присяжных в Лондоне и, кроме того, с ним связаны еще теперь такие важные обстоятельства, касающиеся моей частной жизни, что вам трудно ожидать, чтобы я назвала его или рассказала что-нибудь о происхождении моей семьи; может быть после моей смерти все это станет известным; теперь же было бы совершенно неудобно говорить об этом, даже и в том случае, еслибы все мои преступления и причастные к ним лица были забыты и прощены.

Достаточно вам сказать, что некоторые из моих худших товарищей, лишенные возможности причинить мне зло, так как они ушли из этого мира путем виселицы, к которому я сама часто готовилась, знали меня под именем Молль Флендэрс, и потому вы мне позволите являться перед вами под этим именем до тех пор, пока я буду иметь право объявить разом, кем я была и кто я теперь.

Мне говорили, что в одной соседней стране, во Франции или в другой какой, не знаю, существует королевский закон, в силу которого дети преступника, осужденного на смерть, или галеры, или в ссылку (остающиеся обыкновенно без средств к существованию, вследствие конфискации имущества их родителей), немедленно берутся в опеку правительством и помещаются в приют для сирот, где их воспитывают, одевают, кормят, обучают и ко времени выхода оттуда их так хорошо приготовляют, в услужение или выучивают ремеслу, что они способны добывать себе хлеб честным и самостоятельным трудом.

Если бы такой закон существовал у нас, то я не была бы брошена несчастной, одинокой девочкой, без друзей, без платья, без помощи, не имея никого, кто бы позаботился о моей судьбе. И так я, прежде чем сознать свое положение или сделаться нищей, не только подвергалась величайшим бедствиям, но окунулась в жизнь, постыдную сама по себе, которая своим обыденным течением привела бы меня к быстрому физическому и нравственному разрушению.

Но моя судьба сложилась иначе. Мою мать изобличили в уголовном преступлении, благодаря незначительной краже, о которой едва стоит упоминать: она, так сказать, позаимствовала у одного продавца белья в Чипсайде три штуки тонкого полотна; было бы долго рассказывать все подробности, тем более, что мне передавали их так неодинаково, что я не могу составить точного рассказа.

Как бы то ни было, все, однако, согласны в том, что мою мать спасла от виселицы её беременность. Исполнение над ней приговора отсрочили на семь месяцев, по истечении которых ее снова призвали к суду и милостиво заменили смертный приговор ссылкой в колонию, оставя меня, шестимесячную девочку, как надо думать, в худых руках.

Все это происходило в слишком раннюю пору моей жизни и потому я могу рассказать о ней только по слухам; здесь достаточно упомянуть, что я родилась в том несчастном мест, где не было даже прихода, в котором кормят маленьких брошенных детей, и я до сих пор не могу объяснить, как я осталась жива; может быть какая-нибудь родственница моей матери взяла меня к себе, но на чей счет и по чьему распоряжению содержали меня это время - я и до сих пор не знаю.

Первое, что могу сообщить о себе по своим личным воспоминаниям, это то, что я очутилась в шайке людей, известных под именем цыган или египтян, но я думаю, что я не долго была там, так как они не изменили цвета моей кожи, что обыкновенно делают с теми детьми, которых уводят с собой; каким образом я попала к цыганам и как оставила их, я не умею сказать.

Они бросили меня в Кольчестере, в графстве Эссекс; в моей голове составилось представление, что собственно не они, а я их оставила, то есть, я спряталась от них и не захотела дальше идти; однако же, я не могу положительно утверждать это. Я помню только, что когда меня взяли кольчестерские власти, то я отвечала им, что я пришла в город с цыганами, но не хотела идти с ними дальше, почему цыгане и оставили меня здесь; куда же девались цыгане, я не знала, так-как посланные за ними люди нигде их не нашли.

Топерь я очутилась в таком положении, что так или иначе, а обо мне должны были позаботиться; и хотя я не могла законным образом стать бременем того или другого городского прихода, тем не менее, когда члены городского магистрата увидели, что я слишком мала и не могу работать - мне было не более трех лет,- то, сжалясь надо мной, они решили взять меня на попечение города, как еслибы я родилась здесь.

На назначенное мне содержание я могла поместиться у няни,- так они называли одну прекрасную женщину, которая хотя была и очень бедна, но когда то знала лучшие дни, и которая теперь заработывала свое скудное существование, воспитывая таких брошенных детей, как я. Она содержала их до такого возраста, когда, по мнению магистрата, ребенок мог поступить к кому нибудь в услужение и таким образом зарабатывать свой хлеб.

У этой доброй женщины была кроме того небольшая школа, в которой она учила детей читать и шить; она, будучи, как я уже сказала, женщиной образованной, очень хорошо воспитывала вверенных её попечению детей.

Но что было всего важнее, она воспитывала их в духе религии, так как сама была женщина строгой и набожной жизни, кроме того она была прекрасная, опрятная хозяйка и глубоко нравственная женщина. Таким образок, еслибы не самое простое помещение и не суровая наша пища и одежда, то мы могли бы считаться воспитанницами лучшего благородного пансиона.

Так я спокойно прожила до восьми лет, когда внезапно меня поразило известие, что члены магистрата (мне кажется, я верно их называю) сделали распоряжение отдать меня в услужение; я могла исполнять кое какие работы, и потому мне сказали, что меня поместят в качестве судомойки к какой нибудь кухарке; мне так часто повторяли это, что я пришла в ужас; несмотря на свой возраст, я имела сильное отвращение к обязанностям служанки и говорила моей няне, что если она позволит, то я сумею заработать хлеб, не идя в услужение. Я выучилась шить и прясть толстую шерсть (это ремесло было главным промыслом нашего города) и говорила ей, что если она пожелает, я буду работать для неё и сильно работать.

Почти каждый день я твердила ей об этом, часто я работала вся в слезах и это так сильно опечалило прекрасную, добрую женщину, что она начала беспокоиться за меня: надо сказать правду, она очень любила меня.

Однажды, когда мы все, бедные дети, сидели за работой, она вошла к вам и села не на свое обычное место учительницы, а прямо против меня, как будто намереваясь следить за моей работой; я помню, что в это время я метила рубахи; прошло несколько минут, прежде чем она заговорила со мной.

- Ты все плачешь, глупенькая,- сказала она (я в то время действительно плакала),- скажи мне, о чем ты плачешь?

- О том, что они хотят меня взять отсюда,- ответила я,- и отдать в услужение, а я не могу работать по хозяйству.

- Ну что-же, дитя мое,- сказала она,- быть может теперь ты и не можешь работать по хозяйству, но со временем научишься, ведь сразу не поставят тебя на тяжелую работу.

- Как же, не поставят,- отвечала я:- если я не сумею чего сделать, меня станут бить, служанки наверное будут меня бить, чтобы заставить делать тяжелую работу, а я маленькая девочка и не могу этого делать.

И я снова принялась плакать и не могла выговорить ни одного слова. Это так сильно растрогало мою добрую няню мать, что она решила не отдавать меня в услужение и сказала, чтобы я не плакала и что она посоветует мэру отдать меня в услужение только тогда, когда я подросту больше.

Но её обещание не удовлетворило меня; одна мысль идти в услужение казалась мне такой ужасной, что еслибы меня уверили, что это случится только тогда, когда мне исполнится двадцать лет, то это было бы все равно; я плакала постоянно, я боялась, что так или иначе, а должна буду служить.

Когда моя няня увидела, что я не успокоилась, она рассердилась и сказала:

- Чего тебе еще нужно, ведь я тебе говорила, что ты пойдешь в услужение, когда подростешь больше.

- Да,- сказала я,- но все равно, рано или поздно, а я пойду.

- А что же? неужели ты такая глупая, что хочешь сделаться барышней?

- Да,- сказала я и заплакала от всего сердца, разразясь громкими рыданиями.

Как и следовало ожидать, это заставило рассмеяться старую няню.

- И так, мадам, вы действительно желаете быть барышней, но как же вы сделаетесь барышней, неужели, благодаря кончикам ваших пальцев?

- Да,- наивно отвечала я.

- Ну, посмотрим, что можно ими заработать,- сказала она - сколько ты можешь получить, если будешь работать целый день?

- Шесть пени пряжей,- сказала я,- и восемь пени шитьем толстого белья.

- Увы! бедная барышня - сказала она, продолжая смеяться,- с этим далеко не уйдешь.

- Этого будет для меня довольно, если вы захотите оставить меня жить с ваии.

Я говорила таким умоляющим тоном, что сильно тронула сердце доброй женщины, как рассказывала она мне потом.

- Но этого будет мало, даже на то, чтобы содержать тебя и покупать тебе простую одежду, а на какие же деньги шить хорошие платья для маленькой барышни? - спросила она.

Все это время она улыбалась, глядя на меня.

- Тогда я буду больше работать и буду отдавать вам все свои деньги.

- Но я говорю тебе, что этого будет не достаточно, бедное мое дитя, этого едва хватит на твою пищу.

- Тогда вы не давайте мне есть,- невинно сказала я,- и все-таки оставьте у себя.

- А разве ты можешь жить без пищи?

- Да,- отвечала я, заливаясь горькими слезами.

Вы легко можете видеть, что я не давала себе отчета в своих словах, я рассуждала по-детски, но так наивно и высказывая такое горячее желания остаться у нея, что в конце концов добрая женщина сама начала плакать так же, как плакала я, и, взяв меня за руку, вывела из школьной комнаты и сказала:- Пойдем, дитя мое, даю тебе слово, что ты не поступишь никуда в услужение и будешь жить со мной.- Эти слова на некоторое время успокоили меня.

Вскоре после этого, лэди отправилась к мэру и в разговоре рассказала ему всю историю обо мне, которая так понравилась мэру, что он позвал свою жену и двух дочерей послушать эту веселую историю. Прошла еще неделя и вот жена мэра и её дочери пришли навестить мою добрую няню и посмотреть школу и детей. Осмотрев все, жена мэра сказала:

- Теперь, я попрошу вас показать мне ту маленькую девочку, которая желает быть барышней.

Услыхав это, я, не знаю почему, страшно испугалась, между тем жена мэра подошла ко мне с следующими словами:

- Милая мисс, скажите, что вы работаете теперь?

Слово мисс не часто слышалось в нашей школе, а я удивилась, зачем она назвала меня так, тем не менее, я встала, сделала реверанс, она же взяла в руки мою работу и, рассмотрев ее, сказала, что я очень хорошо работаю, затем, взяв мою руку, она прибавила:

- А ведь девочка в самом деле может сделаться барышней, уверяю вас, у неё такие тонкие и нежные ручки.

Ея слова доставили мне бесконечное удовольствие, но жена мэра не остановилась на этом, она достала из кармана шиллинг и отдала мне, причем советовала быть внимательней к работе, учиться хорошо, "и тогда, быть может, ты сделаешься барышней", прибавила она в заключение. Однако же, ни моя добрая няня, ни жена мэра, словом, никто из окружавших меня не понимал, что я разумею под словом: барышня. Увы! с этим словом у меня соединялось представление о полной возможности работать для себя и заработывать столько, сколько было нужно, чтобы не поступать в услужение; между тем как для них это значило занять высокое положение в свете, и еще не знаю что.

После жены мэра, ко мне подошли её дочери, верно желая тоже посмотреть на барышню; оне долго разговаривали со мной, я по-детски отвечала им, причем всегда, когда оне спрашивали - неужели я решилась сделаться барышней, я говорила "да", наконец, оне меня спросили: что такое барышня? Хотя этот вопрос несколько смутил меня, тем не менее, я объяснила отрицательные признаки барышни и, между прочим, сказала, что барышня не поступает в услужение на хозяйственные работы; оне были в восторге от такого объяснения, моя детская болтовня очень забавляла девиц, и оне, уходя, тоже подарили мне денег. Деньги я отдала моей няне-учительнице, как я называла ее, обещая отдавать ей все, что заработаю, когда буду барышней; эти слова вместе с другими моими объяснениями навели, наконец, мою старую гувернантку на верную мысль о том, что я разумею под именем барышни; она поняла, что, по моему мнению, быть барышней, значит быть способной собственным трудом зарабатывать хлеб, о чем и спросила меня.

Я ей сказала "да" и объяснила, что я знаю одну такую женщину: она починяет кружева и моет дамские головные уборы, она то по моему и есть барышня, потому что все называют ее madame.

- Бедное дитя мое,- сказала моя добрая старая няня,- ты скоро можешь сделаться подобной барышней. Эта особа пользуется дурной славой: у неё двое незаконных детей.

Хотя я ничего не поняла из её слов, тем не менее отвечала: "я верно знаю, что ее зовут madame, она не ходит в услужение и не занимается хозяйственными работами".

Все это было пересказано моим лэди, и все это очень забавляло их; когда приезжали к нам дочери мэра, то всегда спрашивали маленькую барышню, которая, впрочем, нисколько не гордилась своим прозвищем. Меня часто навещали эти молодые девицы, приводя с собой многих других; таким образом, скоро я стала известна почти во всем городе.

Теперь мне было уже около десяти лет и я имела вид маленькой женщины, потому что была чрезвычайно серьезная девочка с хорошими манерами и, как часто говорили мои лэди, я была очень красивая, обещая вырости настоящей красавицей; легко предположить, что все это отчасти развивала во мне гордость, но, во всяком случае, тщеславие еще не оказывало на меня особенно дурного влияния; мои лэди продолжали часто дарить мне деньги, которые я передавала моей няне; эта честная женщина тратила их все на меня, она покупала мне белье, платья, перчатки и я одевалась очень хорошо; впрочем, я была очень опрятна, даже в то время, когда носила лохмотья, которые мыла сама. Наконец, когда пришло время, что члены магистрата должны были взять меня и отдать в услужение, то я уже сделалась такой прекрасной работницей, что не нуждалась в посторонней помощи и могла зарабатывать столько, сколько стоило моей няне мое содержание. Она просила членов магистрата позволить ей оставить у себя "барышню", как называла она меня, помогать в занятиях с детьми, для чего я была совершенно способна, посмотря на свои молодые годы.

Доброта моих лэди не остановилась на этом.

Узнав, что город прекратил выдачу мне пособия, оне стали чаще давать мне деньги; по мере того, как я подростала, оне приносили мне работу, одна шит белье, другая починить кружево, третья переменить фасон чепца, прячем не только платили мне за эти работы, но и учили, как что сделать; таким образом, я стала настоящей "барышней", как я понимала, потому что хотя мне не было и двенадцати лет, но я зарабатывала не только на свои платья и содержание, но и имела всегда карманные деньги.

Те же лэди часто дарили мне свои старые вещи: чулки, юбки, одна то, другая другое, и моя няня с материнской заботливостью заставляла меня переделывать и исправлять для себя все эти вещи.

Наконец, одной из моих лэди пришла фантазия взять меня на месяц к себе в качестве компаньонки её дочерей.

Повидимому, это приглашение было крайне любезно с её стороны; но не так смотрела на него моя добрая няня, которая и высказала ей свои соображения, говоря, что если лэди действительно желает взять к себе маленькую барышню, то принесет ей этим больше вреда, чем пользы.- "Ну, хорошо, ответила дама, пусть будет по вашему, но позвольте мне взять ее хотя только на одну неделю, я посмотрю, сойдутся-ли мои дочери с нею и понравится-ли мне её характер; а затем я вам объясню, что я намерена для неё сделать".

Итак, все прекрасно устроилось, я отправилась к даме, её дочери так полюбили меня, а я их, что когда я уезжала домой, мы с сожалением расставались друг с другом.

Таким образом, я прожила еще почти год с моей честной старухой; теперь я была для неё вполне полезна; мне исполнилось около четырнадцати лет, а была велика ростом и казалась взрослой. Надо сказать, что мне очень понравился образ жизни в доме знакомой лэди, и с тех пор я уже не чувствовала себя так хорошо, как прежде, в приюте; я уже желала быть настоящей барышней и теперь у меня сложилось о ней совершенно иное представление, чем прежде, поэтому мне сильно хотелось вернуться к моей знакомой лэди и жить у нея.

Мне было четырнадцать лет и три месяца, когда моя добрая, старая няня или, лучше сказать, моя мать заболела и умерла. Я осталась одна, в самом печальном положении. Разорить семью, опорой которой была одна несчастная женщина, не трудно; лишь только ее снесли на кладбище, как приходские старосты разобрали детей; школа закрылась, а все приходящия перешли в другия школы; откуда-то приехала дочь моей няни, замужняя женщина, которая и забрала все её имущество; квартира опустела и маленькой барышне не нашли ничего другого сказать в утешение, как предложить устроиться где угодно, за свой собственный страх.

Я почти помешалась от ужаса и не знала что делать; я чувствовала себя выброшенной на улицу; но всего хуже было то, что когда я,- зная, что старая честная женщина оставила после своей смерти сбереженные для меня двадцать два шиллинга, составлявшие все состояние маленькой барышни,- спросила эти деньги у её дочери, последняя вытолкала меня из комнаты, сказав, что ей нет никакого дела до моих денег. Я верно знала, что покойница говорила о них своей дочери, она объяснила ей, где лежат эти деньги; раз или два она звала меня к себе в комнату, желая отдать их, но, к несчастию, меня в это время не было дома, а когда я пришла, она уже была настолько слаба, что не могла выговорить слова; впрочем, её дочь потом отдала мне эти деньги.

II.

Мое положение изменяется - я делаюсь барышней.- Первая любовь.

Итак, теперь я осталась действительно бедной барышней и в эту самую ночь мне приходилось быть выброшенной на улицу, так как наследница старой лэди забрала все, что было в квартире. Однако-же, кто то из соседей, вероятно, сжалившись надо мной, уведомил о происшедшем ту даму, у которой я когда-то гостила; она немедленно прислала за мной свою служанку и вот я, как ни трудно себе представить, с величайшей радостью отправилась к ней, забрав свои вещи.

Я прожила у моей покровительницы до восемнадцати лет, воспользовавшись всеми преимуществами домашнего образования. Надо сказать, что эта дама прекрасно воспитывала своих дочерей; у них были различные учителя и оне обучались танцам, разговорному французскому языку и музыке; я находилась постоянно при них и, хотя учителя не были обязаны заниматься со мной, но я слушала и видела их преподавания и потому скоро усвоивала все, чему обучались эти девицы. Таким образом, я научилась танцовать и говорить по-французски так же хорошо, как любая из дочерей моей покровительницы, а вела даже лучше их, так как у меня был прекрасный голос; я не могла скоро научиться только играть, потому что у меня не было инструмента для упражнений, и я занималась музыкой урывками, когда не играли девицы; тем не менее, потом я выучилась хорошо и играть, так как впоследствии у них было два инструмента, шпинет и клавесины, и оне сами давали мне уроки; что касается танцев, то тут не могли обойтись без меня, я должна была составить пару; с другой стороны, все оне так же охотно учили меня всему, чему учились сами, как я пользовалась их уроками.

Благодаря всему этому, как я уже говорила, я получила такое образование, какое могли получить только знатные барышни, с которыми я жила; во многих отношениях я имела над ними даже преимущество, так как природа одарила меня такими дарами, которых никакое состояние заменить не может. Прежде всего, я была гораздо красивее каждой из них, лучше сложена и имела большой голос; надеюсь, вы поверите, что я высказываю здесь не свое личное мнение. а мнение всех тех, кто окружал меня в то время. Вместе с тем, надо сказать, что я была тщеславна, как все женщины, и мне доставляло большое удовольствие, когда обо мне говорили, что я красивая девушка, даже больше: говорили, что я красавица, с чем я совершенно соглашалась.

До сих пор мне не трудно рассказывать историю моей жизни, до сих пор меня знали не только как девушку, живущую в очень хорошей семье, но и как девушку строгой нравственности, скромную и добродетельную, какою я и была на самом деле, не имея никаких поводов для развития порочных наклонностей. Но скоро мое тщеславие погубило меня.

У моей покровительницы было два сына, каждый из этих молодых знатных джентльменов отличался особенными качествами; мое несчастие заключалось в том, что я была очень хороша с обоими, но они вели себя со мной совсем не одинаково.

Старший, веселый джентльмен, знавший хорошо городскую и деревенскую жизнь, был человек настолько легкомысленный, что готов был на всякое дурное дело и, вместе с тем, настолько практичный, что никогда не платил дорого за свои удовольствия; со мной он начал с той печальной западни, какую обыкновенно ставят женщинам, то есть, при всяком удобном случае он старался заметить, как я красива, любезна и грациозна; этой приманкой он так же хитро ловил женщин, как искусный охотник ловит сетью куропаток; таким образом, он постоянно расточал мне свои любезности, высказывая их не прямо в глаза, а сестрам, в то время, когда знал, что я недалеко и могу его слышать. При этом его сестры обыкновенно тихо шептали брату: "Молчи, она тебя слышит, ведь, она здесь, в соседней комнате". После такого замечания он умолкал, как бы досадуя, что я его слышу, но затем, будто забывшись, он снова начинал громко восхищаться мною; все это приводило меня в восторг, и я рада была слушать его без конца.

Приготовя, таким образом, удочку и видя, что настало время бросить на моем пути приманку, он начал со мной открытую игру. Однажды, проходя мимо комнаты своих сестер и увидя меня там, он весело вошел и сказал:

- Ах, мисс Бетти, как вы поживаете? ваши щечки еще целы, оне не сгорели?

Я сделала реверанс и покраснела, не ответив ни слова.

- Зачем ты говоришь ей это?- спросила одна из сестер.

- Затем, что не прошло еще и пол-часа, как мы говорили о мисс Бетти внизу.

- Но разве вы могли сказать о ней что нибудь дурное? притом же нам нисколько не интересно, что вы там болтаете о нас.

- Нет, нет,- возразил он,- мы не говорим ничего дурного о мисс Бетти, напротив, мы говорили одно только хорошее; главным же образом мы превозносили её красоту, словом, мы решили, что она самая красивая девушка в Кольчестере, и в городе молодежь начинает уже пить тосты за её здоровье.

- Меня удивляют твои слова,- отвечала сестра; - ты знаешь, что Бетти не достает одного, что дороже всего; нынче нас дешево ценят на рынке: будь девушка красива, хорошего происхождения, образована, умна, с прекрасными манерами и обхождением, словом будь она совершенство, но не имей денег, все её достоинства сотрутся перед этим недостатком; в наше время только деньги и обусловливают хорошие качества женщины. Все мужчины прекрасно знают это.

Тогда меньшой брат, который был тоже здесь, сказал:

- Постой, сестра, ты слишком скоро делаешь свои выводы; вот я, например, составляю исключение из твоего правила и уверяю тебя, что если бы я нашел женщину с такими совершенствами, как ты говоришь, я бы не заботился об её деньгах.

- О! - сказала сестра,- но ты всегда будешь на-стороже и не полюбишь такую, у которой ничего нет.

- Но зачем,- сказал старший брат,- ты заговорила о состоянии? Ты, ведь, не из тех, у кого его нет, хотя, быть может, тебе и не достает других необходимых качеств женщины.

- Я понимаю на что ты намекаешь,- резко заметила сестра,- ты хочешь сказать, что я не красива; но мы живем в такое время, когда довольно одного приданного, и потому я полагаю, что устроюсь лучше многих моих подруг.

- Хорошо,- сказал младший брат,- но и твои подруги могут тоже недурно устроиться, потому что красота для хорошего мужа дороже денег, и я думаю, что служанка может рассчитывать раньше своей госпожи выйти замуж, если она красивее ее.

Я сообразила, что мне следует уйти, и ушла, но не так далеко, чтобы не уловить всего их разговора, при этом я услыхала массу прекрасных вещей, которые говорились обо мне; подобные похвалы развили во мне тщеславие и отклонили меня от моего прямого пути, как я скоро потом увидела; таким образом, сестра и её меньшой брат жестоко поссорились; он наговорил ей оскорблений по поводу меня, что мне не трудно было заметить из её обращении со мной, но в этом случае она была не справедлива: мне никогда не приходило в голову, чтобы она могла подозревать мои самые обыкновенные отношения к её младшему брату; другое дело старший, он часто как то загадочно и издалека заговаривал со мной, и я имела глупость принимать серьезно его разговоры, дававшие мне повод питать самые несбыточные надежды.

Однажды случилось, что он пришел по лестнице, ведущей в комнату, где обыкновенно шили его сестры; прежде чем войти, он окликнул, как всегда, там ли оне или нет. Я была в комнате одна и, подойдя к двери, сказала:

- Ваших сестер здесь нет, сударь, оне пошли гулять в сад.

Говоря таким образом, я выставилась вперед, он подошел к двери и, как бы случайно схватив меня за руку, сказал:

- О, мисс Бетти, вы здесь одна? Лучшего я не желаю, мне гораздо больше хочется поговорить с вами, чем с ними.

Затем, продолжая держать мои руки, он поцеловал меня три или четыре раза.

Я отбивалась, желая вырваться, но делала это так слабо, что он еще сильнее сжал меня и продолжал целовать до тех пор, пока не устал, потом он сел, говоря:

- Милая Бетти, я люблю вас.

Надо признаться, что эти слова воспламенили во мне кровь, сердце мое забилось, я лишилась рассудка и в то время, когда он повторял несколько раз "я люблю вас", оно говорило мне так ясно, как будто какой-то таинственный голос шептал, что мне нравятся эти слова; да, когда он произносил их, мои румяные пятна на щеках отвечали: "я хочу этого, я хочу этого"; однако в этот раз ничего другого не случилось: наша встреча была неожиданной для меня случайностью и я скоро оправилась. Он оставался со мной довольно долго; затем посмотрев в окно и увидя, что сестры возвращаются домой, он встал, поцеловал меня еще раз и сказал, что он серьезно меня любит и что скоро я услышу от него еще больше. И он ушел от меня радостный и веселый, а я была счастлива, но мое заблуждение заключалось в том, что ко всему происшедшему я отнеслась серьезно, а молодой джентельмен шутя.

С этих пор мне приходили в голову странные мысли, я была сама не своя, когда думала о том, что у меня есть человек, который любит меня, постоянно говорит мне о своей любви и говорит, что я очаровательное создание; переносить спокойно такие речи я не могла, мое тщеславие достигло высших границ. Правда, хотя моя голова и была преисполнена гордости, но я еще не знала порока, я не имела ни малейшего представления о добродетели, так что, если бы мой любовник понимал это, то он мог бы сделать со мной все что угодно, но он не сознавал своего превосходства, его недогадливость была для меня счастьем в данную минуту.

Прошло немного времени, когда он нашел новый случай увидеть меня одну и почти при тех же условиях. Это произошло таким образом: однажды обе девушки отправились вместе с матерью в гости, брат его был в городе, а отец уже около недели жил в Лондоне. Молодой джентельмен так усердно сторожил меня, что ему всегда было известно где я; я же никогда не знала, дома ли он, или нет; и так он быстро вбежал по лестнице и, увидя меня за работой, вошел прямо в комнату, и как в первый раз, обнял и начал целовать, что продолжалось около четверти часа.

Все это происходило в комнате младшей сестры, он был тем смелее, что в доме не было никого, кроме служанки, которая находилась внизу; в этот раз он стал настойчивее чем прежде, быть может он заметил мою податливость, так как я слабо сопротивлялась его поцелуям и объятиям,- надо сказать правду, они доставляли мне большое удовольствие.

Истощенные этим занятием, мы сели и он долго говорил со мной; он говорил, что я очаровала его, что я лишила его покоя, что он чем угодно может доказать мне свою любовь, и если я люблю его и пожелаю сделать его счастливым, то этим спасу его жизнь; много, много подобных прекрасных слов я услыхала от него в этот раз. Сама я говорила мало, но вероятно достаточно ясно показала ему свою наивность и непонимание того, чего он ожидает от меня. Затем, взяв меня за руку, он стал ходить со мной по комнате, потом, вдруг схватив меня, он поднял, бросил на постель и начал страстно целовать; однако надо отдать ему справедливость, при этом он не позволил себе никакого грубого насилия, ограничиваясь одними долгими поцелуями; между тем ему послышалось будто кто-то всходит по лестнице, тогда он быстро спрыгнул с кровати, поднял меня и, повторив, что бесконечно любит меня самой благородной и честной любовью и не желает причинить мне ни малейшего зла, он положил мне в руку пять гиней.

Деньги смутили меня теперь больше, чем все его признания, но я была в таком восторженном состоянии, что едва сознавала себя.

Мы сидели не долго, он встал и начал душить меня поцелуями, потом снова бросил меня на постель, где позволил себе такие вольности, о которых приличие заставляет умолчат и от которых я не в силах была бы защищаться даже и тогда, если бы он не остановился и довел свои ласки до конца.

Однако же, он не достиг того, что они называют последним доказательством любви, и надо отдать ему справедливость, он не искал его. Такое добровольное отречение послужило ему оправданием всех тех вольностей, которые он позволял себе со мной в других случаях. После этого он оставался не долго и, сунув мне в руку снова горсть золота и снова повторяя, что он любит меня больше всего на свете, вышел из комнаты.

Никому не покажется странным, что только теперь я стала рассуждать, но увы! мои рассуждения были не особенно основательны. Я была слишком тщеславна и горда и слишком мало добродетельна.

Правда, иногда я старалась угадать, чего ищет от меня мой обожатель, но больше всего я думала о его прекрасных словах и об его золоте.

Я не придавала много значения тому, намерен-ли он жениться на мне или нет, я до тех пор не думала об условиях, на которых готова была отдаться, пока он сам не сделал мне нечто в роде предложения, о чем вы уже слышали.

Таким образом я без малейшей тревоги подготовляла свое падение. Каждый из нас поступал в высшей степени безразсудно; еслибы я действовала благоразумно и оказала сопротивление его ласкам, как того требовали моя честь и добродетель, он или прекратил бы свои искания, или предложил бы мне свою руку и тогда можно было бы осуждать только его, а не меня. С другой стороны, если бы он знал, как было ему не трудно добиться той безделицы, которой он желал, он бы не стал так долго смущаться, а дав мне четыре или пять гиней, при втором же свидании вступил бы со мной в связь. И опять, еслибы я знала, что я кажусь ему неприступной, я бы поставила ему условием или немедленно жениться на мне или обезпечить меня совершенно до тех пор, пока у него явится возможность свободно располагать собой; таким образом я получила бы все, чего хотела, так как, помимо наследства в будущем, он был очень богат; но мне не приходили в голову подобные мысли, я была упоена своей красотой и гордостью быть любимой таким джентельменом, как он: что касается золота, я по целым часам считала и рассматривала свои гинеи. Никогда еще бедное тщеславное создание не было окутано со всех сторон такою ложью, как я, не обращавшая внимания на зиявшую передо мной пропасть, которая было так близко и которую, как мне кажется, я скорее искала, чем старалась избегнуть.

Тем не менее у меня достало хитрости во все это время не дать никому ни малейшего повода заподозрить наши отношения. В обществе я едва смотрела на него и едва отвечала, когда он обращался ко мне с каким-нибудь вопросом; не смотря на это, мы иногда находили возможность видеться, перекинуться словом и обменяться поцелуем, не имея удобного случая для более дурных поступков, особенно если принять во внимание, что он прибегал к совершенно излишним уловкам, считая трудным сближение со мной и не замечая, что он сам делает его таким.

III.

Мое падение.- Брат моего любовника предлагает мне свою руку.

Но демон искушения не знает отдыха и всегда найдет случай заманить человека в сети порока. Однажды вечером, когда я была с ним и его сестрами в саду, он, улучив минуту, сунул мне в руку записку, в которой сообщал, что завтра он при всех попросить меня исполнить его поручение, отправиться в город, где он встретит меня на дороге.

Действительно, после обеда он начал со мной при сестрах следующий разговор.

- Мисс Бетти, я хочу просить вас об одном одолжении.

- О каком это?- спросила младшая сестра.

- Если ты, сестра,- продолжал он важным тоном,- не можешь сегодня обойтись без мисс Бетти, тогда я воспользуюсь более удобной минутой.

- Но если,- разом сказали обе сестры,- мы можем свободно обойтись без Бетти и если попросим тебя извинить нас за нескромный вопрос: - зачем тебе понадобилась Бетти? то ответишь-ли ты?

- Во всяком же случае тебе необходимо,- прибавила старшая,- объяснить мисс Бетти, чего тебе от неё нужно, однако, быть может у вас есть какое-нибудь личное дело, которое нам не следует знать, тогда вызови ее в другую комнату.

- Как! - воскликнул молодой джентельмен,- что ты хочешь этим сказать? Я просто думал попросить Бетти отправиться в лавку на Гай-Стрит (при этом он вынул из кармана брыжжи и рассказал длинную историю о двух красивых кисейных галстухах, которые он торговал там), я думал попросить ее купить воротник для этих брыжжей; и если не отдадут галстухов за ту цену, которую я назначу, то чтобы она прибавила шиллинг и поторговалась больше.

Окончив это, он начал новую историю о том, что должен отправиться с визитом в одно знакомое им семейство, где будут и те и другие джентельмены, и церемонно стал упрашивать сестер ехать с ним вместе, но все отказались, говоря, что ждут к себе гостей; все это он придумал, имея в виду совершенно другия намерения.

Едва он кончил, как вошел его лакей и объявил, что приехала карета сэра W... EL. При этих словах он выбежал из комнаты и тотчас вернулся.

- Увы! - проговорил он громко: все мои планы провести сегодня хорошо время разом рушились; сэр W... прислал за мной карету и просит, чтобы я приехал к нему.- Потом оказалось, что этот сэр W... был джентельмен, живший от них в расстоянии трех миль, и мой джентельмен просил его прислать за ним карету к трем часам.

Молодой джентельмен велел подать себе лучший парик, шляпу, шпагу и приказал лакею отправиться с извинением, туда, куда намеревался ехать раньше,- это извинение было придумано с целью услать лакея,- затем сам он приготовился сесть в карету. Уходя, он на минуту остановился и очень серьезно напомнил мне о своих поручениях, причем, уловив момент, тихо сказал:

- Как можно скорее, нагоните меня, моя милая.

Я ничего не ответила, но сделала реверанс, как делала всегда, когда он говорил со мной при всех. Через четверть часа я вышла, не переменив платья и взяв с собой в карман чепчик, маску, веер и перчатки; таким образом я ушла, не оставя ни в ком ни малейшего подозрения. Он ожидал меня возле улицы, по которой я должна была проходить, кучер заранее знал, куда ему ехать и мы отправились в Майль-Энд, где жил его наперсник и где мы нашли все удобства, чтобы на полной свободе предаться нашей порочной страсти.

Когда мы остались одни, он начал со мною очень серьезный разговор, говоря, что привез меня сюда не с целью обмануть, так как его любовь не допускает вероломства, то он решился жениться на мне, лишь только у него явится возможность самостоятельно располагать своим состоянием, но что если я теперь уступлю его желаниям, то в даст мне приличное содержание; затем он тысячу раз уверял меня в искренности своей любви, прибавя, что никогда не оставит меня; надо сказать правду, он сделал в тысячу раз больше предварительных приготовлений, чем это было нужно.

Так как он настаивал, чтоб я говорила, то я отвечала ему, что после таких его уверений у меня нет основания не верить искренности его любви, но... здесь я остановилась, как бы предоставляя ему догадаться, что я хочу сказать.

- Ах, я понимаю, что вы хотите сказать, моя милая! Вы думаете, что будет с вами, если вы станете беременной; не правда-ли? Ну чтож, тогда я позабочусь о ребенке, так же, как я о вас, а чтобы вы могли видеть, что я не шучу, вот вам более серьезное доказательство моей искренности; с этими словами он вынул шелковый кошелек, наполненный ста гинеями, и передал его мне, говоря, что он ежегодно будет давать мне столько же, пока я не стану его женой.

Деньги, обещания, ласки, все это сильно взволновало мою кровь, я то краснела, то бледнела, я не могла выговорить слова; он прекрасно понял мое состояние и воспользовался им, я же не сопротивлялась больше и позволила ему делать с собой все, что он хотел.

Но этим дело не кончилось. Я отправилась в город, исполнила все его поручения и возвратилась домой, раньше чем кто-нибудь мог заметить мое долгое отсутствие; что касается моего любовника, он оставался в городе до полуночи и таким образом в семье не возникло ни малейшего подозрения на наш счет.

Потом нам часто представлялись случаи повторять наши преступные свидания, особенно дома, когда мать и молодые девушки уезжали в гости. Он тщательно сторожил эти случаи, зная заранее, когда оне уедут, и не пропуская момента застать меня одну в совершенной безопасности; таким образом почти полгода мы полной чашей вкушали радость наших запретных наслаждений, и не смотря на это, я, к величайшему моему удовольствию, не чувствовала себя беременной.

Но за-долго раньше до истечения этого полугода, за мной стал ухаживать его меньшой брат, о котором я уже говорила вскользь; однажды, встретив меня одну в саду, он начал ту же историю, говоря короче, он объяснился мне в любви и формально предложил свою руку.

Это страшно поразило меня и поставило в такое затруднительное положение, в каком я не была еще никогда. Я упорно отказывалась от его предложения, приводя различные аргументы: я выставила ему на вид неравенство нашего положения, мое отношение к его родным; я сказала, что если и приму его предложение, то отплачу глубокой неблагодарностью его отцу и матери, которые так великодушно приютили меня у себя в то время, когда я, оставшись одна, была выброшена на улицу; словом, я говорила все, чтобы только отклонить его от этого намерения, все, кроме правды, которая одна могла положить всему конец и о которой я не осмелилась обмолвиться ни одним словом.

Но здесь случилось одно неожиданное для меня обстоятельство, которое привело меня в еще более отчаянное положение; этот молодой джентльмен был прямой и честный человек, и потому, не имея в виду никаких порочных намерений и сознавая свою чистоту, он не старался, как это делал его брать, тщательно скрывать свою склонность к мисс Бетти; хотя он не сказал никому о своем объяснении со мной, тем не менее, он отзывался обо мне так, что его сестры и мать легко могли угадать его нежные чувства ко мне; оне не скрывали своих подозрений, и я заметила, что их обхождение со мной совершенно изменилось.

И так на моем горизонте показалась туча, но я не предвидела грозы; повторяю, поведение со мной матери и сестер становилось с каждым днем все хуже и хуже и, наконец, я узнала, что не далеко то время, когда меня попросят уйти.

Впрочем меня нисколько не встревожило бы это известие; я не боялась за свое будущее, зная, что меня обезпечит мой любовник; с другой стороны, имея в виду, что я могла каждый день забеременеть, я должна была во всяком случае быть готовой оставить этот дом.

Спустя несколько времени, младший джентльмен нашел случай сообщить мне, что его любовь ко мне стала всем известна, он обвинял за это себя, говоря, что не мог сохранить в тайне свое чувство, и потому теперь необходимо, если только я согласна принять его предложение, открыто объявить родным, что он меня любит и хочет на мне жениться; правда, прибавил он, отец и мать, узнав об этом, могут рассердиться, будут неумолимы, но это для него вздор, так как он юрист, может сам зарабатывать столько денег, что просодержит себя и меня без их помощи; таким образом, полагая, что мы оба одинаково достойны друг друга, он, вместо того чтобы обвенчаться со мной тайно, как думал прежде, решил сказать об этом всем теперь же я потому мне стоит только согласиться быть его женой, а за все остальное он ручается.

Эти слова привели меня действительно в самое ужасное положение. В душе я чистосердечно раскаявалась в своих легкомысленных отношениях к его брату, но я каялась не потому, чтобы меня вообще мучила совесть, а потому, что не могла и думать быть любовницей одного брата и женой другого; с другой стороны я вспомнила обещание старшего брата жениться на мне, когда он будет самостоятельно располагать своим состоянием, причем мне пришло в голову, что я часто задавалась вопросом, почему с тех пор, как я стала его любовницей, он ни слова не говорил об этом обещании; надо сказать правду, до сих пор я мало заботилась о браке, так как считала невозможным лишиться любви своего любовника, а тем более его щедрости, хотя он и был человек рассудительный и всегда советовал мне беречь деньги, не тратить даже двух пенни на платья и не позволять себе ни малейшей роскоши, так как последнее непременно возбудило бы подозрение в семье; ибо всем известно, что я не могу иметь денег иначе, как при помощи какой нибудь связи на стороне.

После серьезного размышления вы, разумеется, поверите, что теперь я стала строго относиться к своему положению. Однажды младший брат уехал по делам в Лондон, а мать и сестры отправились в гости, тогда мой любовник по обыкновению пришел ко мне провести час или два с своей Бетти.

После первых приветствий, ему не трудно было заметить во мне перемену; я была не так свободна с ним в обхождении и не так весела, как прежде; скоро у меня на глазах появились слезы и я начала плакать. Он нежно ласкал меня и спрашивал, что со мной. Я бы охотно отказалась от объяснений, но я была не в силах больше притворяться, я страстно желала открыть ему все и потому, после недолгих его настояний, объяснила, что меня страшно мучит одно обстоятельство, которое я едва могу скрывать, а между тем не знаю, как рассказать, с чего начать, тем более, что это обстоятельство неожиданно застало меня врасплох, и без его совета я не могу придумать, что мне делать. Он нежно утешал меня, говоря, что как бы ни было велико мое горе, я не должна тревожиться, помня, что он навсегда останется моим покровителем.

Ободренная его ласками, я начала издалека. Я сказала, что мне кажется, будто его мать и сестры узнали о нашей связи" что легко заключить из перемены их отношений ко мне; теперь оне находят во мне такие недостатки, каких не видели прежде; оне высказывают мне недовольство мной, заводят со мной ссоры, без всякого повода с моей стороны. Прежде я всегда спала с его старшей сестрой, недавно же меня перевели сначала в отдельную комнату, а потом положили в комнате горничной. Несколько раз я слыхала, как оне дурно отзываются обо мне; но важнее всего то, что оне готовятся меня выпроводить отсюда совсем, о чем я узнала от горничной.

Слушая меня, он улыбался, и потому я спросила, неужели можно так относиться к моим словам, неужели можно смеяться в виду моей гибели, если действительно обнаружилась наша связь; разумеется, прибавила я, погибну я, а не вы, но во всяком случае я думаю, что и вам будет не легко. Я упрекала его, что он похож на всех мужчин, которые забавляясь честью женщины, играют ею как куклой и считают пустяком падение той, которая уступила их желанию.

Увидя, что я серьезно разгорячилась, он сразу изменил тон и начал говорить, что его огорчает мое мнение о нем, что он не дал мне ни малейшего повода так думать и что мое честное имя для него так же дорого, как свое собственное; правда, мы очень искусно обставили свой союз, никто в семье не подозревает нас, и если он смеялся, слушая мой рассказ, то причиной этого была уверенность в том, что ни один светлый луч не выдал нашей связи, и когда он расскажет, почему он убежден в полной нашей безопасности, тогда я также весело посмеюсь с ним.

- Я не понимаю ваших таинственных намеков,- сказала я, и не понимаю, можно ли смеяться, когда знаешь, что тебя хотят вытолкать за дверь. Если никто не подозревает нашей связи, тогда что же заставило ваших родных отвернуться от меня после того как они относились ко мне с такой нежной любовью, что я готова была считать себя их дочерью?

- Видите ли, дитя мое, сказал он, вы действительно служите невольной причиной их тревоги, хотя они далеки от истины и подозревают не меня, а моего брата Робина, который дает повод думать, что он ухаживает за вами, не переставая открыто толковать о своей любви и тем ставя себя в глупое и смешное положение. Действуя таким образом, он, разумеется, виноват перед вами, так как он видит, что это раздражает родителей и возстановляет их против вас; но с другой стороны, мы выигрываем, потому что с нас снимается всякое подозрение, и я полагаю, что вы довольны этим так же, как и я.

- Да, отчасти довольна, отвечала я, хотя их заблуждение нисколько не изменяет моего положения; но не это главным образом мучит меня, не смотря на то, что у меня и без того есть на это много причин.

- Но что же вас мучит? спросил он.

Я залилась слезами и не могла вымолвить слова; он, как мог, старался успокоить меня, прося объясниться; наконец, я сказала, что считаю своею обязанностью откровенно рассказать ему все, так как он имеет на это некоторое право, и кроме того я поставлена в такие затруднительные условия, что без его совета я не сумею ничего сделать; затем я передала ему историю с братом, объяснив его неблагоразумное поведение в том смысле, что если бы он не действовал так открыто и хранил бы в тайне свое чувство ко мне, тогда я могла бы смело отказать ему, не объясняя причин; после чего, спустя некоторое время, он наверное прекратил бы свои искательства, между тем как теперь моя нерешительность поселяет в нем уверенность, что я не откажу ему, и потому он, не стесняясь, рассказывает всем о своем намерении жениться на мне.

Затем я объяснила своему любовнику, что не смотря на благородное и искреннее предложение его брата, я до сих пор упорно стояла на своем отказе.

- Но мое положение становится вдвое затруднительнее, продолжала я, я вижу, что ваши родители оставят меня у себя, так как им известна любовь вашего брата и его желание жениться на мне, а когда они узнают, что я отказываю ему, то тем более согласятся на брак, но если я и тогда стану упорствовать, то, разумеется, у всех возникнет вопрос: "Она отказывает, стало быть имеет на то серьезные причины. Она вероятно замужем, иначе она не упустила бы такой блестящей партии".

Мое объяснение поразило моего любовника. Он сказал, что я действительно нахожусь в критическом положении, и в данный момент он не знает, как выйти из него; он просил дать ему время обдумать все это и обещал при следующем свиданьи высказать свое решение; он просил также не давать согласия брату, но пока и не отказывать ему, оставляя этот вопрос открытым.

Последния его слова как бы пробудили меня от сна. "Вы просите меня, начала я, не давать согласия вашему брату, но ведь вы хорошо знаете, могу ли вообще согласиться на это, после того как дала вам слово выйти за вас замуж, а вы на мне жениться? Вы всегда называли меня своей женой и я смотрела на это, как на дело решенное, считала свою связь с вами как бы уже освященною обрядом, в чем вы сами постоянно меня уверяли".

- Хорошо, моя дорогая, прервал он меня, но теперь дело не в том; если я не муж ваш, то во всяком случае я исполняю все его обязанности; в настоящую же минуту я прошу вас дать мне время серьезнее обсудить и разобрать все, о чем мы поговорим подробнее при следующем свидании.

Затем он успокаивал меня, как мог, но я заметила, что он стал очень задумчив и хотя старался казаться нежным, осыпая меня поцелуями и даря деньги, тем не менее во все наше свидание, которое продолжалось более двух часов, он не решился на большее; это крайне удивило меня, так как я хорошо знала его привычки.

IV.

Мое отчаяние и моя болезнь.

Его брат возвратился из Лондона только через пять или шесть дней после этого свидания; прошло еще два дня, пока представился случай старшему брату поговорить с ним наедине. В тот же вечер мой любовник нашел возможность передать мне их разговор, который, насколько помню, представляется в таком виде.

Старший брат начал с того, что до него дошли странные слухи, будто Робин влюблен в мисс Бетти.

- Пусть так, отвечал Робин, сердясь, что же дальше? Кому какое дело до этого?

- Не сердись, Робин, продолжал старший, я вовсе не желаю вмешиваться и говорю только потому, что оне встревожены и начали дурно обходиться с бедной девушкой, которую мне так же жаль, как если бы я сам был причиной этого.

- Кто же это оне? спросил Робин.

- Мать и сестры,- отвечал старший.- Но неужели ты в самом деле любишь эту девушку?

- Если так,- продолжал Робин,- то я откровенно скажу тебе, что люблю Бетти больше всего на свете, и она будет моей, что бы ни говорили и ни делали мать и сестры, так как я уверен, что Бетти согласится выйти за меня замуж.

Эти слова кольнули меня в самое сердце, и хотя Робин имел полное основание так думать, и я предчувствовала, что дам ему свое согласие, зная, что оно погубит меня, тем не менее я понимала, что в данную минуту мне следовало говорить иначе и потому я прервала своего любовника следующими словами:

- О, да, пусть воображает, что я не откажу ему, но он скоро разубедится в этом, и я во всяком случае не соглашусь на его предложение.

- Хорошо, хорошо, моя дорогая, но дайте мне кончить и тогда можешь говорить все, что тебе угодно.

Затем он продолжал: я отвечал своему брату так: - Однако, тебе хорошо известно, что у Бетти ничего нет, а между тем ты можешь взять девушку с большим состоянием.

- Что за беда, что ничего нет! - отвечал Робин,- раз я люблю Бетти, то не стану заботиться об её кошельке.

На это, моя дорогая,- прибавил он, обращаясь ко мне,- я ничего не мог ему возразить.

"А я, напротив, сумела бы что ответить. Теперь я прямо скажу ему нет, хотя раньше и не решилась бы на это; теперь я искренно могу отказать самому знаменитому лорду Англии, если ему вздумается сделать мне предложение.

- Но рассмотрим, моя дорогая, какой ответ вы действительно можете дать брату? Вам очень хорошо известно, что если вы откажете, то на другой же день все в изумлении спросят вас, что это значит?

- А разве я не могу разом заставить всех замолчать?- сказала я, улыбаясь,- разве я не могу объявить вашему брату я всем, что я уже замужем за вами?

Он слегка улыбнулся, но я заметила, что эти слова поразили его, и хотя он не мог скрыть своего волнения, тем не менее продолжал:

- Разумеется, это до известной степени справедливо. Но я убежден, что вы шутите, потому что хорошо понимаете все неудобство подобного ответа по многим причинам.

- Нет, нет,- весело сказала я,- я не так безразсудна, чтобы могла сгоряча выдать без вашего согласия нашу тайну.

- Но тогда что же вы скажете брату и чем объясните свое несогласие на союз, который очевидно представляет для вас столько выгод?

- Мало-ли чем. Во первых, я не обязана никому давать отчета в своих действиях, а с другой стороны я могу объяснить, что я замужем, и стоять на этом; такое объяснение будет окончательным и после этого, я полагаю, ваш брат не станет предлагать мне никаких вопросов.

- Да, - сказал он,- но этим отказом вы оскорбите всех моих родных, они потребуют более подробных объяснений я если вы откажетесь от них, то помимо обиды возбудите подозрение.

- В таком случае, что же мне делать? - воскликнула я. - Скажите, что вы хотите, чтобы я сделала? Я уже говорила, как меня мучит все это. Я потому и рассказала вам, что хотела знать ваше мнение, хотела, чтобы вы научили как мне поступить.

- Моя дорогая,- отвечал он,- верьте, я много думал об этом, и вы сейчас услышите мой совет, как он ни мучителен для меня и как ни странен будет для вас; принимая же в соображение условия, в которые мы поставлены, я должен предложить вам этот совет. Я не вижу лучшего исхода, как предоставить это дело своему течению, и если вы убеждены, что мой брат искренно и глубоко вас любит то я советую вам выйти за него замуж.

При этих словах я с ужасом посмотрела на него и побледнела, как смерть, и упала в обморок, едва не свалившись со стула, на котором сидела. "Милая моя,- громко кричал он,- что с вами? Успокойтесь, опомнитесь!" При этом он взял меня за руки, начал трясти, уговаривать, ласкать, пока наконец я пришла немного в себя, однако прошло достаточно времени прежде, чем я совершенно опомнилась. Тогда он снова начал говорить так:

- Милая моя, нам надо очень серьезно обсудить все. Вы видите, с каким неудовольствием мои родные отнеслись к намерению моего брата жениться на вас, но что же они скажут и как будут возмущены, когда узнают, что его место уже занял я; я уверен, что случись подобная вещь, она в конец раззорить меня, а стало быть и тебя.

- Да, теперь я вижу,- в гневе вскричала я,- что все ваши уверения, клятвы, обещания ничто в сравнении с неудовольствием ваших родных. Не говорила-ли я вам об этом раньше? Разве я не предсказывала этого? Но вы всегда легкомысленно относились к моим замечаниям, вы делали вид, что стоите выше вашей семьи и всех предразсудков. А теперь до чего вы дошли? Где ваше честное слово, где ваша любовь и святость ваших обещаний?

Не смотря на мои упреки, которых я не щадила, он оставался совершенно спокойным и сказал:

- Дорогая моя, до сих пор я еще не нарушил ни одного своего обещания; я дал слово жениться на вас, но только тогда, когда получу наследство, а между тем вы видите, что отец мой человек здоровый, бодрый и может прожить еще лет тридцать; вы сами никогда прежде не требовали, чтобы я женился раньше назначенного нами срока хорошо понимая, что такой смелый шаг с моей стороны был бы причиной моего разорения.

Я не могла отрицать ни одного слова из всего, что он сказал до сих пор.

- В таком случае,- возразила я,- зачем же вы убеждаете меня бросить вас в то время, когда вы еще живете со мной? Неужели вы не знаете, что я люблю вас так же, как и вы меня? Разве я не отвечала вам взаимностью? Разве я не доказала вам искренности моих чувств? Разве я не принесла вам в жертву свою честь, свое целомудрие и разве все это не связало меня с вами такими узами, которые я не в силах порвать?

- Но ведь теперь, моя дорогая,- отвечал он,- представляется случай, который упрочит ваше положение и поможет нам выйти с честью из всех затруднений; память о нашей связи покроется вечным молчанием, я навсегда останусь вашим искренним другом, а чтобы быть честным и справедливым по отношению к брату, вы станете для меня такой же милой сестрой, как теперь моя милая... он остановился.

- Милая непотребная женщина, хотели вы сказать, и имели на это право; однако вспомните ваши длинные разговоры, которыми, в продолжении долгих часов, вы старались убедить меня в том, что я честная женщина, что я ваша жена и что наш брак так же действителен, как еслибы мы были обвенчаны в церкви; вспомните, что все это ваши собственные слова.

Но я чувствовала, что я слишком, так сказать, прижала его к стене, и потому в то время, когда он стоял молча и неподвижно, я смягчила тон и продолжала так:

- Если вы не захотите быть жестоко несправедливым, то никогда не подумаете, что я отдалась вам без любви, в которой вы не имеете права сомневаться и которую нет сил во мне уничтожить, что бы ни случилось дальше; но если вы думаете иначе, тогда я спрошу вас, на каком основании? И так, уступив порывам своей страсти и поверив вашим доводам, я считала до сих пор себя вашей женой, как же я могу теперь сама изобличить себя во лжи и помириться с мыслью, что я развратница, или, что все равно, ваша любовница? Вы хотите передать меня вашему брату, но разве вы можете передать ему мое сердце?

Его видимо тронула искренность моих слов и он сказал, что остался ко мне таким же, как и был, не нарушив ни одного своего обещания, но что благодаря брату, обстоятельства слагаются так ужасно, что он должен прибегнуть к этому средству, как единственному, которое не только не отдалит нас, но, напротив, сблизит дружбой на всю жизнь, что невозможно при нашем настоящем положении; мне же нет оснований бояться нарушения им нашей тайны, потому что, если бы он это сделал, то принес бы столько же вреда себе. сколько и мне. "Наконец,- сказал он,- мне необходимо предложить только один вопрос, и если я получу на него неблагоприятный ответ, то тогда все мои планы могут рушиться, в противном же случае, по моему мнению, вам остается сделать именно то, что я предлагаю".

Я сразу догадалась, о чем он хочет спросить меня, и потому сказала:

- Вы можете быть совершенно спокойны. Я не беременна.

- Теперь, моя дорогая, у нас нет больше времени продолжать беседу; подумайте обо всем еще; что касается меня, то я снова повторяю что, по моему мнению, нам остается один указанный мною выход из нашего положения.

С этими словами он поспешил быстро уйти, так как у парадной двери позвонили мать и сестры.

Я осталась в полном недоумении и замешательстве, я не могла опомниться и ходила, как потерянная, не только весь следующий день, но и всю неделю, чего он не мог не заметить. Раньше воскресенья мы не имели случая переговорить с ним; в этот же день я была больна и не пошла в церковь, а он тоже остался дома под каким-то предлогом.

Мы еще раз перебрали в течении полутора часа все свои доводы; наконец, я горячо сказала ему, что, допуская для меня возможность сожительства с двумя братьями, он не только не щадит моей стыдливости, но и смотрит на меня, как на позорную женщину, для которой все возможно; а между тем, если бы мне сказали, что я не увижу его более (хотя это для меня было бы ужаснее смерти), то я и тогда не могла бы покориться с такой унизительной мыслью, а потому прошу его, раз у него сохранилась ко мне хотя капля уважения, не говорить мне больше об этом и лучше вынуть свою шпагу и убить меня.

Теряя его, как любовника, я не так огорчалась, как теряя в нем человека, которого я обожала до безумия и с которым были связаны все мои надежды и мечты. Это сознание угнетало меня до такой степени, что я заболела горячкой и заболела так серьезно, что никто не надеялся на мое выздоровление.

В болезни я часто бредила, причем я более всего боялась сказать в бреду что нибудь опасное для него. Я томилась желанием видеть его, он испытывал тоже, я знала это, потому что чувствовала, как он любит меня; было невозможно исполнить наше желание, а оно было так велико, что нет слов выразить. Я пролежала в постели около пяти недель и хотя в конце третьей недели лихорадка стала уменьшаться, тем не менее она возвращалась несколько раз, и доктора говорили, что лекарства не могут помочь, а надо предоставить болезнь своему естественному течению и силе моего организма; в конце пятой недели мне стало лучше, но я была так слаба и так изменилась, что доктора боялись, что у меня разовьется чахотка; неприятнее всего было их предположение, что мой организм потрясен каким нибудь душевным страданием и что по всей вероятности я влюблена. По этому поводу все в доме заговорили. Меня начали осаждать вопросами, правда-ли, что я влюблена, в кого и когда я влюбилась. Я, насколько могла, уверяла всех, что это неправда и что я ни в кого не влюблена.

Однажды за обедом начался на эту тему разговор, послуживший поводом к ссоре. Кроме отца, все сидели в столовой, я была еще больна и обедала у себя в комнате. Старая леди, отправя раньше мне кушанье, послала теперь горничную узнать, не хочу-ли я еще; горничная, возвратясь, объявила, что у меня осталась половина того, что было подано.

- Бедная девушка,- сказала старая леди,- мне кажется, она никогда не поправится.

- Разумеется, она не может поправиться,- заметил старший брат,- ведь говорят, что она влюблена.

- Я этому не верю,- сказала старая леди.

- А я уж не знаю, что думать,- вмешалась старшая сестра,- все кричали, что она красавица, что она обворожительна, никто не стеснялся говорить это ей в глаза, и глупенькой девушке поневоле вскружили голову, ей Бог знает что могло взбрести на ум.

- Но ведь надо сказать правду, сестра, Бетти действительно красива,- сказал старший брат.

- И гораздо красивей тебя,- прибавил Робин, вот это и бесит тебя.

- Хорошо, хорошо,- отвечала она,- но не в этом дело. Я не спорю, Бетти не дурна, и это ей очень хорошо известно, но не следует постоянно твердить об этом, если не хочешь развить в девушке тщеславие.

- Мы не о том говорим, что она тщеславна,- возразил старший брат,- а o том, что она влюблена, может быть даже и в себя, ведь сестры кажется держатся этого мнения.

- Как бы я хотел,- сказал Робин,- чтобы она была влюблена в меня, я бы скоро ее вылечил.

- Что ты хочешь этим сказать? - спросила его мать. - Разве можно болтать такой вздор.

- Неужели вы думаете, матушка,- отвечал Робив,- что я допустил бы девушку умереть от любви ко мне, чувствуя, что я могу предложить ей свою руку.

- Фи,- сказала младшая сестра,- неужели ты можешь говорить подобные вещи. Неужели ты способен жениться на девушке, у которой нет пенни за душой?

- Ради Бога, не беспокойся обо мне, дитя мое,- отвечал Робин,- красота большое приданное, а прекрасный характер и того больше, я желал бы, чтобы у тебя была хотя половина того, что есть у Бетти.

После этого замечания она сразу замолчала.

- И так я вижу,- сказала старшая сестра,- что Бетти действительно не влюблена, но за то в нее влюблен Робин и меня удивляет, почему до сих пор он не предложил ей свою руку; я готова держать пари, что она не скажет ему нет.

- Что-ж,- начал Робин,- если девушка и уступает просьбе, то во всяком случае она стоит на шаг впереди той, у которой ничего не просят, и на два впереди той, которая готова на все услуги прежде чем у неё их попросят; вот что я тебе отвечу, моя сестра.

Эти слова вызвали бурю; девушка, выйдя из себя, в гневе вскочила из-за стола и закричала, что дела не могут идти так дальше, что настало накомец время удалить из дому эту девку (она разумела меня), но так как теперь она находится в таком положении, что ее нельзя выбросить на улицу, то она надеется, что отец и мать сделают это при первой возможности.

Робин возразил, что это дело хозяина и хозяйки дома, которые не имеют надобности слушать наставлений его сестры.

Они пошли дальше; сестра ругала брата, брат издевался над ней, а между тем несчастная Бетти теряла под собою почву в их семье. Когда мне рассказали все это, я горько плакала, и старая леди узнала об этом. Скоро она пришла ко мне. Я стала ей жаловаться на докторов, говоря, что они поступают со мной жестоко, приписывая мне то, на что не имеют ни малейшего основания; это тем более жестоко, что глубоко отражается на моих отношениях к её семье, а между тем я не чувствую за собой ничего, что бы могло лишить меня её расположения или подать повод к ссоре между её детьми; я говорила ей, что мне надо думать скорее о смерти, чем о любви, и умоляла ее разубедить меня в том, что она составила обо мне дурное мнение, благодаря чьим-то, но, во всяком случае, не моим заблуждениям.

Она отнеслась с полным доверием к моим словам, но вместе с тем сказала, что так как между её детьми произошла ссора, благодаря болтовне её сына, то она просит меня ответить откровенно только на один вопрос:- Было ли у меня что нибудь с Робином? Я совершенно искренно отвечала ей, что между нами ничего не было и не могло быть, хотя Робин, по своей привычке, которая ей, как матери, хорошо известна, часто шутил и смеялся со мной, но я всегда понимала его слова так, как, полагаю, он понимает их и сам, то есть считала их пустяками и пропускала мимо ушей, не придавая им никакого значения; я уверяла ее, что он не сказал мне ни одного такого слова. которое могло бы повести к тем отношениям, на которые она намекает, и что тот, кто таким образом оговаривает меня перед ней, причиняет мне большое горе и оказывает плохую услугу сэру Роберту.

Старая леди вполне удовлетворилась моим ответом, она поцеловала меня, успокоила и весело советовала скорее выздороветь; но когда она вышла из моей комнаты и спустилась вниз, то застала там новую ссору брата с сестрами, обе оне были раздражены до бешенства. Старая леди пришла в самый разгар их ссоры и, желая прекратить ее, рассказала весь наш разговор, прибавя в заключение:

- Она меня убедила, что между ней и Робином ничего не было.

- Она совершенно права,- сказал Робин,- тем не менее я уверен, что мы давно бы были ближе с ней, если бы в нашей семье не происходило из за неё скандалов; я несколько раз говорил ей, как сильно люблю ее, но никогда не мог заставить плутовку поверить, что я говорю правду.

- Я не понимаю, неужели тебе могло придти в голову,- сказала старая леди,- что найдется такой благоразумный человек, который поверит, что ты можешь сказать это серьезно бедной девушке, очень хорошо зная её общественное положение. Но, ради Бога, сын мой, скажи, что все это значит?

- Право, матушка,- сказал Робин,- поднося вам пилюлю, я не вижу никакой надобности золотить ее или, говоря иначе, прибегать ко лжи. Я так же серьезен, как человек, которого хотят повесить, и уверяю вас, что если бы мисс Бетти захотела сейчас сказать мне, что любит меня, то я завтра же, на тощак, утром, взял бы за себя ее вместо завтрака и с восторгом бы сказал: "Она моя, она в моих руках".

- А я скажу на это, что ты погибший сын,- произнесла она заунывным тоном глубоко опечаленной матери.

- Неужели можно назвать погибшим человека,- отвечал Робин,- который полюбил честную девушку.

- Но дитя мое,- возразила леди,- ведь она нищая!

- Стало быть, тем более она нуждается в милосердии,- сказал Робин;- взявши ее, я развяжу руки приходу, и мы будем нищенствовать вместе.

- Повторяю тебе, если ты говоришь серьезно, то ты погиб,- сказала мать,

- А я боюсь, что не погибну,- отвечал он,- так как почти уверен, что после всех криков моих сестер, мне никогда не удастся убедить Бетти согласиться на мое предложение.

- Вот забавная история,- сказала младшая сестра,- поверь, Бетти не зайдет так далеко; она не дура, и неужели ты думаешь, что она ответит тебе нет, то есть сделает то, чего не сделала бы на её месте ни одна женщина в свете.

- Да, моя остроумнейшая леди, Бетти действительно не дура,- отвечал Робин,- но она может помимо меня выйти замуж, и что-же тогда?

- Насчет этого,- сказала старшая сестра,- мы ничего не умеем сказать; однако, за кого же другого она выйдет? Бетти всегда дома, и потому ей остается выбор только между вами двумя.

- На это я ничего не могу ответить,- сказал Робин,- вы меня довольно поэкзаменовали, брат на-лицо и если ей остается выбирать только между нами, то теперь принимайтесь за него, он к вашим услугам.

Эти слова задели за живое старшего брата, и хотя ему пришла мысль, что Робин открыл нашу тайну, тем не менее, он спокойно ответил:

- Пожалуйста, не сваливай на меня своих историй; я не торгую подобным товаром, и не стану обращаться в приход и искать там какую нибудь мисс Бетти.

С этими словами он встал и вышел из комнаты.

Так кончился этот разговор, смутивший старшего брата; он пришел к заключению, что Робин узнал все, и у него явилось сомнение, не принимала ли и я участия в этом; свидание со мною ему было необходимо, но несмотря на всю свою ловкость и хитрость, он не мог его устроить, наконец он пришел в такое смущение, что в отчаянии решил во что бы то ни стало увидеться со мной. Действительно, однажды, после обеда, он подстерег старшую сестру, которая поднималась ко мне по лестнице, и сказал ей:

- Послушай, где наша больная? Можно ее видеть?

- Я думаю, что можно,- отвечала она.- Впрочем обожди минуту, я сейчас скажу тебе.

Она вбежала ко мне осведомиться и потом закричала:

- Войди, если хочешь!

- Так вот где наша больная, влюбленная,- сказал он входя.- Как поживаете, мисс Бетти?

Я хотела встать со стула, на котором сидела, но была так слаба, что в течении минуты не могла приподняться; увидя это, его сестра сказала:

- Зачем вы хотите вставать? мой брат не нуждается ни в каких церемониях, особенно теперь, когда вы так слабы.

- Да, да, мисс Бетти, прошу вас, сидите спокойно,- сказал он, усаживаясь на стул прямо против меня и принимая свой обыкновенный, веселый вид.

Он начал общий разговор, переходя от одного предмета к другому, как бы с целью позабавить нас, возвращаясь по-временам ко мне и моей болезни.

- Бедная мисс Бетти, - говорил он,- что за печальная вещь быть влюбленной; посмотрите, как это измучило вас.

Наконец заговорила и я.

- Я счастлива, что вижу вас таким веселым,- сказала я,- но я думаю, доктор сделал бы лучше, если бы перестал забавляться на счет своих пациентов, и не будь я действительно больна, я бы охотно напомнила ему одну пословицу, которая избавила бы меня от его визитов.

- Какую?- спросил он,- уж не эту ли?

Где любовь есть причина недуга,

Там доктор осел, и ненужна его услуга.

Мы много говорили на эту тему, но все наши разговоры не имели никакого значения; затем, как бы случайно, он попросил меня спеть, я улыбнулась и сказала, что моя песенка спета. Наконец он спросил, не желаю ли я послушать его флейту; тогда сестра тотчас заметила, что, по её мнению, я слишком слаба и не могу теперь переносить музыки; но я наклонилась к ней и сказала:

- Прошу вас, мисс, не мешайте ему, я очень люблю флейту.

- Милая сестра,- продолжал он,- ты знаешь как я ленив, будь же такая добрая, сходи за флейтой, вот тебе ключ от ящика (при этом он указал на такое место, где наверное не было флейты, ему хотелось подольше задержать там сестру).

Лишь только она вышла, он передал мне весь свой разговор с братом, а также и причины, заставившие его искать этого свидания. Я уверяла, что никогда не заикалась ни его брату, ни кому бы то ни было о наших отношениях; затем я описала ему свое ужасное положение. Я предвижу, говорила я, что лишь только я оправлюсь, то должна буду оставить этот дом, что же касается замужества с его братом, то после того, что произошло между нами, я гнушаюсь одной мысли об этом, и он может быть вполне уверен, что никогда не соглашусь на подобный брак. Если же он хочет нарушить данную мне клятву и забыть все свои обещания, пусть это остается на его совести; по крайней мере, и никогда не дам ему повода сказать, что, считая себя его женой и отдавшись ему, я нарушила супружескую верность.

На это он начал говорить мне, что он глубоко огорчен, видя, что не может убедить меня согласиться на его предложение, но тут послышались шаги сестры, и он едва успел поймать мои последния слова: "Вы никогда не убедите меня полюбить вашего брата и выйти за него замуж". Он покачал головой и сказал: "Тогда я погиб". При этих словах сестра вошла в комнату, говоря, что она нигде не могла найти флейты. "И так, сказал он весело, моя леность ни к чему не послужила", потом он встал и пошел сам за флейтой, однако скоро возвратился с пустыми руками и объявил, что у него прошла охота играть.

V.

Мой любовник убеждает меня выйти замуж за его брата.

Через несколько недель я почувствовала себя лучше, я начала ходить по комнатам и слегка работать, но я была грустна и глубоко задумчива, что удивляло всех за исключением того, кто знал причину моей грусти; тем не менее он долго остерегался, я также избегала его, оставаясь, как всегда, почтительной, я не искала случая быть с ним наедине; так шли дела два месяца с лишним, и каждый день я ожидала получить предложение оставить дом, хотя поводом для этого служило такое обстоятельство, в котором я была совершенно неповинна; я уже ничего не ожидала от моего любовника и после его торжественного объяснения со мной на мою долю оставались только позор и одиночество.

Наконец я сама узнала, что они желают меня выгнать из дому, и узнала это таким образом: однажды старая леди серьезно заговорила со мной о моем тяжелом состоянии после болезни.

- Я боюсь, Бетти,- сказала старая леди,- что мой разговор с вами по поводу сына имел на вас такое пагубное влияние, что с тех пор вы стали грустить и задумываться. Прошу вас, скажите, что с вами; если дело зашло не так далеко, то ради Бога скажите, от Робина я ничего не могу узнать, так как он отделывается шутками и смехом, лишь только я заговорю с ним об этом.

- Да, миледи,- сказала я,- дело стоит совсем не так, как я бы хотела, и потому что бы ни случилось, а я буду с вами вполне откровенна и расскажу вам все. Сэр Роберт несколько раз предлагал мне свою руку, но я, имея в виду мое бедное положение, не придавала его словам никакого значения; я ему отказывала, быть может даже не так мотивируя отказ, как бы следовало, в виду того уважения, каким я обявана каждому члену вашей семьи; но повторяю, миледи, я никогда не могла забыть своих обязательств к вам и ко всему вашему дому и потому не могла согласиться на поступок, которым, я знаю, оскорбила бы вас; поэтому я объявила вашему сыну, что до тех пор не буду думать об его предложении, пока он не получит вашего согласия и согласия вашего мужа, так как вам обоим я обязана всей своею жизнью.

- Возможно ли это, мисс Бетти,- вскричала старая леди.- Неужели вы были справедливее к нам, чем мы к вам. Ведь все мы смотрели на вас, как на женщину, которая расставила сети моему сыну; и не дальше, как сегодня, руководимая этой боязнью, я хотела предложить вам оставить наш дом, но не хотела сразу упомянуть об этом, боясь слишком опечалить вас и снова усилить вашу болезнь; ведь мы все-таки уважали и любили вас, хотя не до такой степени, чтобы пожертвовать своим сыном; но если дело стоит так, как вы говорите, то мы слишком виноваты пред вами.

- Чтобы подтвердить вам истину всего, что я сказала,- продолжала я,- я прошу вас, обратитесь к вашему сыну, и, если он пожелает быть ко мне справедливым, то повторит вам слово в слово все, что я передала.

После этого старая леди ушла к своим дочерям и сообщила им весь наш разговор; легко представить, как оне были поражены, услышав от неё подобные вещи. Одна сказала, что она никогда не поверила бы этому, другая, что Робин дурак, и что она не верит ни одному моему слову и убеждена, что от Робина услышит совершенно другое; но старая леди желала во что бы ни стало добраться до истины и поговорить с сыном прежде, чем я буду иметь случай увидеться с ним и передать ему наш разговор; поэтому она решила послать за ним в город, в юридическое бюро, где он занимался.

Мать и сестры были вместе, когда приехал Робин.

- Садись, Робин,- сказала старая леди,- мне надо немного поговорить с тобой.

- С большим удовольствием, миледи,- весело отвечал Робин,- тем более, что, я думаю, речь пойдет о той честной девушке, которая так сильно меня беспокоит.

- Чего же тебе беспокоиться?- сказала мать.- Не сам ли ты говорил, что намерен взять в жены мисс Бетти?

- Совершенно справедливо, миледи - отвечал Робин,- но есть некто, кто запрещает сделать церковное оглашение.

- Запрещает сделать церковное оглашение? Но кто же это может быть?

- Никто другой, как сама мисс Бетти,- сказал Робин.

- Разве у вас возникал об этом вопрос?

- Да, миледи,- отвечал Робин,- во время её болезни я аттаковывал ее раз пять и каждый раз она отвергала меня; плутовка так настойчива, что не хочет сдаться ни на какую капитуляцию, ни уступить никаким доводам; она предлагает только одно условие, но на него я не могу согласиться,

- Ты меня удивляешь,- сказала мать.- Объяснись яснее, я ничего не понимаю, я думаю, что ты шутишь.

Тут вмешались сестры.

- Миледи,- сказала младшая,- с ним невозможно говорить серьезно; он никогда не отвечает прямо на вопрос, и вы хорошо сделаете, если оставите его в покое и перестанете говорить об этом; вы знаете, как можно его заставить свернуть с этого пути.

Дерзость сестры рассердила Робина, но он сразу остановил ее следующими словами:

- Есть два сорта людей,- обратился он к матери,- с которыми невозможно спорить: умные и глупые, и мне не много тяжело разом бороться против тех и других.

Тогда вступилась самая младшая сестра.

- В самом деле, мы должны быть очень глупы в глазах брата,- сказала она,- так как он хочет заставить нас поверить, будто сделал серьезное предложение мисс Бетти и та отказала ему.

- "Ты ответишь и не ответишь", сказал Соломон,- возразил её брат; когда брат говорит, что он пять раз просил руки Бетти и что она наотрез ему отказала, то мне кажется, самая младшая его сестра не должна сомневаться в этом и особенно, когда его мать и та верит ему.

- Но и мама не совсем понимает это,- сказала вторая сестра.

- Есть некоторая разница между тем, когда требуют от меня разъяснения или когда совсем не верят мне,- отвечал Робин.

- И так, сын мой,- сказала старая леди,- если ты намерен посвятить нас в эту тайну, тогда объясни, какое тяжкое условие предлагает тебе Бетти?

- Да я бы давно сделал это, если бы мои милейшие сестры не дразнили и не прерывали меня. Условие её следующее: она хочет прежде всего получить ваше согласие и согласие отца; без этого, как она заявила, она не желает говорить со мной о браке; я же думаю, что никогда не буду в состоянии исполнить это условие. Теперь я надеюсь, что мои пылкие сестрицы удовлетворены и я хотя немного, а заставил их покраснеть.

- Я уже слышала это,- сказала с чувством старая леди, но не могла поверить; если же это правда, тогда мы все виноваты перед мисс Бетти, она вела себя лучше, чем я ожидала.

- Да, если это так,- сказала старая сестра,- тогда она действительно не виновата.

- Надо сказать правду,- продолжала леди,- виновата ли она, если мой сын так глуп, что не хочет выбить ее из своей головы; тем не менее, её ответ доказывает, как глубоко она уважает нас, и чем более я узнаю эту девушку, тем более я начинаю сама чувствовать к ней уважение.

- К ней, но не ко мне,- сказал Робин,- по крайней мере, вместо этого, дайте мне свое согласие.

- Я подумаю еще,- сказала мать - и знаешь что, её поведение так подкупает меня, что я почти готова согласиться, если не встретится других препятствий.

Все это становилось для меня ужасным: мать начинала уступать, а Робин настаивал. С другой стороны, она советовалась со старшим сыном и он пустил в ход всевозможные аргументы, чтобы убедить ее согласиться, выставляя на вид страстную любовь брата и мое великодушное уважение к семье, заставившее меня жертвовать своим счастьем. Что касается отца, то он был весь погружен в общественные и свои личные дела, редко бывал дома и предоставил жене семейные заботы.

Теперь все думали, что моя тайна открыта, и потому легко себе представить, как не трудно было получить ко мне доступ старшему брату; даже сама мать предложила ему переговорить с мисс Бетти, что как раз совпадало с его желанием.

- Быть может,- сказала она,- тебе яснее представится это дело и ты лучше меня обсудишь и увидишь, так ли Бетти относится к брату, как передает это Робин.

Он не мог желать ничего лучшего и, притворяясь, что уступает матери, согласился на свидание со мной; она привела меня в свою спальню и сказала, что, по её просьбе, её старший сын хочет переговорить со мной, затем она оставила нас вдвоем, а он запер за нею дверь.

Потом он подошел ко мне, взял меня за руки, нежно поцеловал и сказал, что для нас наступило критическое время и что теперь от меня зависит сделаться счастливой или несчастной на всю жизнь; и если я не соглашусь на его желание, тогда мы оба погибнем. Дальше он рассказал мне все, что произошло между Робином, матерью, сестрами и им.

- Теперь, дитя мое,- продолжал он,- смотрите, что будет с вами, если вы выйдете замуж за джентльмена из хорошей семьи, с прекрасным состоянием при общем согласии всех родных; вы будете тогда наслаждаться полной и счастливой жизнью; с другой стороны, представьте себе иное, мрачное положение, положение погибшей женщины без имени и хотя, пока я жив, я останусь вашим тайным другом, тем не менее, опасаясь вечных подозрений, вы сами будете избегать меня, а я должен буду не признавать вас.

Он не дал мне времени возразить и продолжал так:

- То, что произошло между нами, с общего нашего согласия, будет погребено и забыто; я навсегда останусь вашим искренним другом, я не буду стремиться к более интимным отношениям, когда вы станете моей сестрой. Я умоляю вас подумать об этом и не противиться собственному спасению и благополучию, а чтобы доказать вам свою искренность, я предлагаю вам пятьсот ливров, в виде вознаграждения за ту вольность, которую я позволил себе с вами и на которую, если хотите, мы будем смотреть как на заблуждение нашей прошлой жизни, в чем мы еще успеем покаяться.

Последния слова привели меня в такое смущение, что я едва удержалась, чтобы не упасть в обморок,- я сильно любила его; он видел это и просил меня серьезно обдумать свое положение, помня, что этот брак представляется единственным средством сохранить нашу взаимную привязанность, и что только при таких условиях мы можем любить друг друга чистой любовью, свободные от угрызений совести и чьих бы то ни было подозрений; что он никогда не забудет того счастья, которое я дала ему, и останется вечным моим должником.

Таким образом он вызвал во мне какое то нерешительное состояние духа. Мне представлялись тысячи опасностей, которые усиливало мое воображение; я видела себя брошенной, потерянной и опозоренной девушкой, без друзей и знакомых везде, кроме того города, в котором не могла оставаться. Все это устрашало меня, а между тем он пользовался всяким случаем, чтобы обрисовать мое будущее еще более мрачными красками; с другой стороны, он старался выставить в самом ярком и радостном свете жизнь с его братом.

И так, я вынуждена сказать, что он разбил все мои доводы и я начинала постигать опасность, о которой прежде не думала, опасность быть брошенной обоими братьями и остаться одной в мире снискивать себе самое жалкое существование.

Все это, наконец, вызвало у меня согласие, хотя с таким отвращением, что я не знала, как я пойду в церковь. Кроме того я боялась моего будущего мужа, который мог после первой нашей брачной ночи потребовать от меня отчета; однако, я не знаю, было ли это сделано с умыслом, или нет, но его брат постарался так напоить на свадьбе моего мужа, что в первую ночь он был совершенно пьян. Как это случилось, мне неизвестно, но я убеждена, что это было сделано братом, с целью лишить моего мужа возможности найти различие между девушкой и замужней женщиной, и действительно у него никогда потом не возникало сомнения по этому поводу.

Но необходимо вернуться несколько назад и продолжать прерванный рассказ. Старший брат, покончив со мной, принялся за мать и не отстал от неё до тех пор, пока не убедил не только согласиться на брак, но и написать по почте об этом отцу, который не замедлил дать свое согласие.

Затем мой любовник обратился к своему брату, представя дело в таком виде, что он оказал ему неоцененную услугу, выпросив согласие матери; это было справедливо,- хотя понятно, что он ловил брата из своих личных рассчетов и, рисуясь его истинным другом, желал только одного: отделаться от любовницы и передать ее в качестве жены брату; так всегда поступают мужчины: ради своей безопасности, они готовы пожертвовать честью, справедливостью и даже религией.

Теперь мне надо вернуться к брату Робину, как мы все называли его. Получив согласие своей матери, он явился ко мне с радостной новостью и так искренно рассказал все, что, признаюсь, я была глубоко огорчена, сознавая себя орудием обмана этого честного человека, но для меня не было выхода, он хотел обладать мною, а я не могла объявить ему, что была любовницей его брата; другого же средства отдалить его от себя у меня не было; таким образом мало по малу я привыкла к этой мысли и мы обвенчались.

Для целей этого рассказа нет надобности подробно описывать мою жизнь с мужем в течении пяти лет; достаточно заметить, что я имела от него двух детей, но они умерли в конце пятого года, Робин был прекрасным мужем и мы жили очень хорошо, но так как он получил от родителей небольшие средства, а в свою короткую жизнь не приобрел ничего, то мое положение не было особенно хорошо и этот брак не принес мне никаких материальных выгод. Правда, у меня сохранились билеты его старшего брата ценностью в 500 фунтов, данные им за мое согласие выйти замуж за Робина, которые вместе с тем, что давал он раньше и что мне осталось от моего мужа, составили сумму в 1200 фунтов.

Мои оба ребенка, к счастью, были взяты его отцом и матерью и это было самое чистое, что они получили от мисс Бетти.

Я должна сознаться, что меня нисколько не огорчила смерть моего мужа; я не могу сказать, чтобы когда нибудь и любила его, как должна была любить; я не могла отвечать на его нежную привязанность ко мне, не смотря на то, что это был человек в высшей степени деликатный, мягкий и с таким характером, лучше которого не может желать жена, но его брат, бывший всегда у меня на глазах, по крайней мере во время нашего пребывания в деревне, служил для меня вечной приманкой.

Еще до смерти моего мужа его старший брат женился. В это время мы жили в Лондоне, старая леди написала нам и просила приехать на свадьбу; мой муж отправился, я же под предлогом нездоровья осталась дома; я не могла помириться с мыслью, что он будет принадлежать другой женщине, хотя хорошо знала, что он уже никогда не будет моим.

VI.

Я остаюсь вдовой. Я выхожу снова замуж. Банкротство моего нового мужа и его бегство. Мой взгляд на положение женщины.

И так, я осталась вдовой, я была еще молода и по мнению всех красива. У меня было порядочное состояние и за мной ухаживали многие богатые купцы, особенно один торговец полотнами, который, повидимому, был сильно в меня влюблен. После смерти мужа я поселилась у него, так как была дружна с его сестрой; здесь я могла вполне свободно и всегда проводить время, вращаясь в обществе по своему вкусу, потому что я никогда в жизни не встречала более веселой и более безразсудной девушки, как сестра квартирного хозяина, хотя в тоже время она была так добродетельна, как я не ожидала сначала; она ввела меня в самое сумасбродное общество и принимала у себя самых разнообразных людей, охотно знакомя их с своей хорошенькой вдовушкой. А так как всякая известность привлекает глупцов, то возле меня образовался кружок обожателей, которые льстили и ухаживали за мной, хотя никто из них не сделал мне честного предложения; я очень хорошо понимала их общия намерения по отношению ко мне, чтобы не попасть в западню этого рода. Мои обстоятельства изменились. У меня были деньги и я не нуждалась ни в ком. Я пошла раз на приманку, называемую любовью, но игра была кончена; теперь я решила или хорошо выйти замуж, или совсем не выходить.

Надо сказать правду, я любила общество веселых и умных мужчин, хотя и не чуждалась других; но из моих тонких наблюдений я увидела, что самые блестящие мужчины всегда бывают самыми плохими вестниками, в смысле намеченной мною цели; с другой стороны, самые блестящия предложения исходят от самых скучных и неприятных людей в мире.

Я не особенно гнушалась купцами, но в то время я желала, иметь мужем купца джентльмена, который, когда захотел, мог бы повести свою жену ко двору или в театр, умел бы носить шпагу, имел бы вид настоящего джентльмена, а не какого нибудь бедняка, у которого на кафтане всегда видны следы его передника, а на парике следы его шапки и который, так сказать, как-бы висит на шпаге, а не шпага на нем.

Итак, наконец, я нашла такую амфибию, такое земноводное создание, как называют купцов-джентльменов; и, как бы в наказание за свою глупость, я попала в западню, которую, так сказать, расставила сама себе.

Это был тоже торговец полотнами. Хотя моя подруга сильно желала сосватать меня своему брату, тем не менее, когда мы объяснились, то я увидела, что он рассчитывает сделать меня своей любовницей, и потому отказала ему, веря в правило, что женщина не должна никогда быть любовницей, если у неё есть средства выйти замуж.

Таким образом мое тщеславие, но не мои принципы, мои деньги, но не моя добродетель сохранили мою честность; тем не менее исход этого брака показал мне, что я сделала бы лучше, если бы позволила своей подруге продать меня её брату, чем я сама продала себя купцу, который был в одно и тоже время бродяга, джентльмен, лавочник и нищий.

Но благодаря капризу выйти замуж за джентльмена, я разорилась, потому что мой новый муж, найдя у меня много денег, начал самые безразсудные траты; таким образом в течении года он спустил почти все, что мы оба имели.

В первые три месяца нашего замужества я ему очень нравилась и мне оставалось одно удовольствие видеть, что большую часть моих денег он прожил на меня.

- Крошка моя,- сказал он мне однажды,- не хотите-ли вы сделать маленькое путешествие дней на восемь в деревню?

- Куда же вы думаете ехать, мой друг?- спросила я.

- Все равно, куда-нибудь; мне хочется с неделю потолкаться между учеными, и потому мы поедем в Оксфорд,- отвечал он.

- Но как же мы поедем? ведь я не умею ездить верхом, а для кареты это слишком далеко.

- Слишком далеко,- сказал он.- Нет такого места, которое было бы далеко для кареты в шесть лошадей. Если я вас приглашаю, то хочу, чтобы вы путешествовали, как герцогиня.

- Гм, мой друг, ведь это глупо,- сказал я,- но так как вы желаете этого, то я не стану возражать вам.

Итак, в назначенный день пред нашей квартирой стояла богатая карета, запряженная прекрасными лошадьми, с кучером, почтальоном, двумя лакеями в очень красивых ливреях, верховым джентльменом и пажом в шляпе с пером; вся прислуга называла его ваше сиятельство, а меня графиней; таким образом мы отправились в Оксфорд и это путешествие было очаровательным; надо отдать справедливость моему мужу в том, что ни один нищий в мире не мог так искусно выдать себя за знатную особу, как он. Мы посетили все достопримечательности Оксфорда и, между прочим, сообщили двум или трем профессорам, что имеем намерение отдать своего племянника в университет; уверив их, что они будут назначены его туторами, мы забавлялись, обещая нескольким бедным студентам сделать их капелланами в церкви графини; прожив там в качестве знатных особ несколько дней, мы поехали в Нортемптон; вообще мы проездили двенадцать дней и это удовольствие стоило нам 93 фунта стерлингов.

Тщеславие есть самое лучшее качество каждого фата; мой муж отличался этим качеством и потому не знал цены деньгам, Легко представить, что его история не имеет особенного интереса, и потому достаточно будет сказать, что через два года и три месяца он сделался банкротом и был арестован судебным приставом по такому большому процессу, что нельзя было найти за него поручительства; тогда он позвал меня к себе.

Это вовсе не было для меня неожиданностью; с некоторых пор я замечала, что все идет к вашему разоренью, и я по возможности сохраняла кое-что для себя; наше свидание показало мне, что он поступил со мною так хорошо, как я не ожидала; он откровенно объявил, что действовал глупо, позволив себя арестовать в то время, когда еще мог выпутаться из дела; ясно, что теперь все для него потеряно, и потому он просит меня вынести из дому ночью ценные вещи, спрятав их в безопасном месте; кроме того, он поручил мне, если я смогу, взять из магазина товаров на 100 или на 200 фунтов.

- Только я не должен ничего знать об этом,- прибавил он,- вы не говорите мне, что возьмете, я намерен в эту же ночь бежать, и если вы, сердце мое, никогда больше обо мне не услышите, то позвольте пожелать вам вечного благополучия; мне обидно, что я причинил вам столько горя.

Прежде, чем я ушла, он наговорил много еще других любезностей; вообще, как я уже сказала, он был джентльмен, который обходился со мной всегда нежно и приветливо. Это и было единственным моим утешением, так как он промотал все мое состояние и теперь заставил меня скрывать от его кредиторов остатки своего имущества.

Тем не менее, я сделала все, как он сказал; с этих пор, я не видела его больше, он нашел возможность бежать в туже ночь или на другой день, не знаю, потому что мне стала известно только одно: что в три часа утра он перевез остальные товары и, захватив сколько мог денег, оправился во Францию, откуда я получила от него не более двух или трех писем. Я не видела дома, так как, исполнив в точности его инструкцию, я не возвращалась туда, зная, что меня могут арестовать его кредиторы, потому что суд назначил конкурс над его несостоятельностью, так что констебль имел право арестовать и меня. Мой муж бежал самым отчаянным образом из дома ареста: он перепрыгнул с крыши одного дома на другой, рискуя сломать себе шею; затем он забрал все свои товары прежде, чем его кредиторы успели описать их, и с этими товарами скрылся.

Повторяю, мой муж честно поступил со мной; в первом же своем письме он сообщил мне адрес той кассы, где он заложил двадцать штук тонкого голландского полотна, стоившего более 90 фунтов, за 30 фунтов, приложив квитанцию, по которой я могла его выкупить, что я и сделала; в свое время я выручила за этот холст больше 100 фунтов, продавая по частям своим знакомым.

Однако же, подсчитав все, что я имела, я увидела, что мои дела изменились и мое состояние сильно уменьшилось, беря в рассчет присланную им квитанцию, вместе с теми тюками полотна и кисеи, которые, по его указанию, я взяла раньше, а также разное серебро и другия вещи, я могла насчитать у себя 500 фунтов стерлингов. Итак, мое положение стало исключительным; положим, у меня не было детей (единственный мой ребенок от этого мужа умер), но я осталась, так сказать, соломенной вдовой, у меня был муж и не было его, и я не могла рассчитывать снова выйти замуж, хотя наверное знала, что мой муж не возвратится в Англию, даже в том случае, если бы он прожил еще пятьдесят лет. Таким образом, говорю я, какое бы предложение мне ни сделали, я не могла принять его; у меня не было друга, с которым бы я могла посоветоваться и которому я могла бы поверить тайну своих дел, потому что, если бы было открыто место моего пребывания, то меня бы схватили и отобрали все мое имущество.

Первое, что я должна была сделать в своем опасном положении, это совершенно оставить всех своих знакомых и переменить фамилию. Так я и поступила: я переехала в Минт, наняла квартиру в глухом месте, оделась вдовой и назвалась мисс Флендэрс.

Здесь я познакомилась с одной доброй и скромной женщиной, тоже вдовой, но она находилась в лучших условиях, чем я,- она была вдова напитана корабля, который имел несчастье потерпеть кораблекрушение при возвращении из Весть-Индии; он был так огорчен потерей этого корабля, что, несмотря на свое спасение, умер с горя; его вдову начали преследовать кредиторы и она была вынуждена искать убежища в Минте. Однако, скоро, благодаря своим друзьям, она устроила свои дела и была совершенно свободна. Увидя, что я приехала сюда не с целью избежать преследований, а просто из желания вести уединенную жизнь, он пригласила меня поселиться вместе, пока мне представится случай устроиться; к тому же, говорила она, мы живем в такой части города, где вы легко можете встретить какого-нибудь капитана корабля, который станет ухаживать за вами и может сделать вам предложение.

Я согласилась и прожила у неё полгода; я бы осталась там жить дальше, если бы с ней не случилось того, что она предсказывала мне, то есть, если бы она не вышла очень выгодно замуж. Но, в то время, когда счастливо решалась судьба других, мое положение ухудшалось и я не встретила ни одного порядочного поклонника, кроме двух-трех боцманов и других людей подобного же сорта. Что касается капитанов, то в этом отношении их можно было разделить на две категории: к первой принадлежали люди с хорошим состоянием, т. е. хозяева кораблей, они искали выгодного брака; ко второй относились все те, кто был без места и кто искал жену, которая принесла бы в приданое корабль, т. е. иначе говоря, принесла бы деньги, при помощи которых можно было купить долю участия в морском предприятии и вступить в товарищество; или жену, у которой если и нет денег, но есть друзья, занимающиеся мореплаванием, они могли бы дать её мужу хорошее место на корабле. Я не подходила ни к одной из этих двух категорий и потому должна была, так сказать, лежать в дрейфе.

Моя свояченица в Кольчестере была права, когда говорила, что в этом случае ум, красота, прекрасное обращение, добрый характер, нравственность, воспитание, здравый смысл, словом, все душевные и телесные качества женщины не имеют никакого значения, что только одне деньги делают ее приятной; правда, мужчина выбирает себе женщину, руководясь сердечным влечением к ней, однако же красота, хорошее сложение, прекрасные манеры и изящное обхождение необходимы только любовнице; что касается жены, то её физические недостатки не охлаждают его желания, её нравственные несовершенства не оскорбляют его; деньги составляют все; приданое не может быть кривым и безобразным; золото нравится всегда, какова бы ни была жена.

С другой стороны, если у мужчины рассчет играет в этом случае главную роль, то я думаю, что женщина не лишена права говорить об этом; теперь ей позволяют спрашивать и требовать ответа; хотя если какая нибудь молодая леди будет так высокомерна, что притворно откажет мужчине, сделавшему ей предложение, то едва ли ей представится случай повторить свой отказ два раза, и хорошо еще, если она сможет исправить свой ложный шаг на этом пути, согласившись на то, что она, повидимому, отвергала. Мужчины могут выбирать нас везде, женщины же более несчастливы в этом отношении, первые постучатся в любую дверь и если откажут в одном доме, то наверное примут в другом.

С другой стороны, я заметила, что мужчины не стесняются в этом случае и свободно пускаются куда угодно на счастливую охоту, как они называют сватовство, не спрашивая, достойны ли они намеченной добычи; они такого высокого о себе мнения, что едва позволяют женщине, на руку которой претендуют, справиться об их характере или положении.

Ни один здравомыслящий мужчина не оценит высоко ту женщину, которая отдается ему после первой аттаки или примет его предложение, не узнав его как человека; напротив, он должен смотреть на такую женщину, как на самое порочное создание; короче сказать, он должен составить самое низкое мнение о всех её качествах, если она, делая шаг на всю жизнь, не обдумает его и бросится в замужество сразу в темноте, не зная что ожидает ее там.

Я бы хотела, чтобы женщины действовали осмотрительнее в этом случае, помня, что это самая важная сторона нашей жизни, от которой мы больше всего страдаем; здесь нам не достает бодрости, нас пугает мысль не выйти замуж и остаться в несчастном положении старой девы. Это и есть опасная ловушка; но раз леди, освободясь от подобного страха, действует правильно, тогда она ставовится на истинный путь, который так необходим для её счастья, и тогда она, если и не скоро, за то счастливо выйдет замуж.

Даниель Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...01., читать текст

См. также Даниель Дефо (Daniel Defoe) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :