Артур Конан Дойль
«Приключения Михея Кларка. 05.»

"Приключения Михея Кларка. 05."

Глава XXV

Неожиданное приключение в старой башне


- Снимите с этого человека показание! - произнёс герцог, обращаясь к секретарю. - Эй, как вас там, да будет вам известно, что его величество, наш всемилостивейший король, даровал мне по случаю смутного времени чрезвычайные полномочия. Судить изменников я имею право собственной властью, без всяких судей и присяжных. Из письма я узнал, что у бунтовщиков вы являетесь офицером. Ваша шайка называется Вельдширским пехотным полком Саксона. Так, что ли? Берегите свою шею и отвечайте правду..

- Я буду говорить правду, но по более высоким побуждениям, ваша светлость, - ответил я, - в этом полку я командую ротой.

- А кто такой этот Саксон?

- Я буду отвечать только на те вопросы, которые касаются меня. О других же я не скажу ни слова. Герцог покраснел от гнева и закричал:

- Хорош! Скажите, какая щепетильность! Человек, поднявший оружие против короля, нежничает и воображает, что может быть честным. Послушайте, сэр, ваша честь находится в таком несчастном положении, что вы можете её совсем отбросить. Берегите лучше вашу жалкую шкуру. Видите ли, солнце уже склоняется к западу. Вы видите солнце в последний раз, предупреждаю вас.

- О моей чести я не прошу вас хлопотать, ваша светлость, я сумею сберечь её сам, - ответил я, - смертью меня тоже не пугайте, если бы я боялся смерти, я не стоял бы здесь перед вами. Но об одном я сказать вам должен. Мой полковник поклялся разделаться с несколькими из ваших дворян точно так же, как вы разделаетесь со мной. Говорю я это не в виде угрозы, а для предостережения. Мой полковник всегда выполняет свои обещания.

- Ваш полковник - как вы его величаете - сам скоро не будет знать, как ему спасти свою шкуру, - ответил герцог, насмешливо улыбаясь. - Сколько у Монмауза людей? Я улыбнулся и отрицательно качнул головой.

Герцог сердито обернулся к советникам и воскликнул:

- Мы должны заставить этого изменника говорить!

- Не мешало бы ему пальцы повинтить, - сказал какой-то старый солдат очень свирепой наружности.

- Зачем винтить? - возразил другой. - Просто засунуть между пальцами зажжённую спичку. Этот фокус прямо чудеса делает. На что упорный народ были шотландские бунтовщики, защитники Ковенанта, но и их сэр Томас Дальзелль приводил к истинной вере зажжённой спичкой.

Седой господин в бархатистом чёрном костюме вмешался в разговор:

- Сэр Томас Дальзелль, - сказал он, - изучал военное искусство в Московии и сражался с турецкими варварами. Мы, христиане, не должны подражать обычаям этих дикарей.

- Я удивляюсь на вас, сэр Виллиам, - возразил господин, желавший угостить меня зажжённой спичкой, - вы, кажется, хотите по-великосветски войну вести. По-вашему выходит, что воевать и менуэт танцевать - это все едино.

- Сэр, - горячо возразил сэр Виллиам, - я участвовал в битвах в то время, когда вы были младенцем. Вы ещё с погремушкой справиться не могли, а я уже имел маршальский жезл. Когда вы на поле битвы, вы имеете право быть суровым и даже жестоким, но пытка - это мерзость. Законами Англии пытки воспрещаются, и не нам нарушать этот закон.

Спор грозил превратиться в ссору. Герцог воскликнул:

- Довольно, господа, довольно! Благодарю вас, сэр Виллиам, ваше мнение я считаю весьма ценным. Равным образом я дорожу и вашим мнением, полковник Хирн. Вопрос этот мы обсудим подробно. Алебардисты, отведите арестанта, и пусть к нему пошлют священника. Он должен свести свои счёты с Богом.

- Вы приказываете, ваша светлость, свести его на гауптвахту? - спросил капитан стражи.

- Нет, отведите его в старую башню Ботлера. Меня вывели в боковую дверь, а дежурный дворянин выкрикнул новое имя. Стража, окружавшая меня со всех сторон, вела меня по бесконечным коридорам, и наконец мы очутились в старинной части замка. Здесь, в угловой башне, была небольшая пустая комната. В ней было сыро и пахло плесенью. Потолок был высокий, сводчатый, а через узкое отверстие в стене проникал свет. В комнате не было ничего, кроме деревянной койки и стула.

Капитан ввёл меня в комнату, а сам остался у двери. Некоторое время спустя он, однако, вошёл ко мне и ослабил оковы. Капитан был человек с грустным лицом. Его впалые глаза имели торжественно-скучное выражение. Эта погребальная внешность находилась в странном несоответствии с нарядным мундиром.

- Будьте мужественны, друг мой, - произнёс он замогильным голосом, - немножко сдавит горло, вот и все. Нам пришлось повесить тут одного человека. Это было дня два тому назад, и он хоть бы что. Даже не простонал ни разу. Старый Спендер, палач герцога, знает хорошо своё дело. Он каким-то особенным манером делает мёртвую петлю так, что умирающие даже никакой боли не чувствуют. Поэтому, друг, будьте мужественны. Вас мучить не будут, и вы будете в руках хорошего мастера.

Я сел на кровать и воскликнул:

- Ах, как мне хотелось бы уведомить как-нибудь Монмауза, что его письмо доставлено по назначению!

- Да ведь вы же доставили письмо - чего же вам огорчаться! Великолепно доставили, как говорится, из рук в руки. Напрасно вы с герцогом говорили нелюбезно. Он только не любит, когда его раздражают и приводят в гнев. Сказали бы что-нибудь о бунтовщиках, - гляди, - он вас и помиловал бы!

- Я удивляюсь, как это вы, будучи воином, можете го ворить мне такие вещи, - сказал я холодно.

- Ну-ну, не сердитесь. В конце концов, ваша шея, а н< моя, будет отвечать. Никто вас не станет удерживать, если вам хочется сделать прыжок в бесконечность. Однако его светлость приказали, чтобы к вам прислали священника. Я пойду за ним.

- Прошу вас священника не беспокоить, - сказал я, - я из независимых, и ваших священников мне не нужно. Я вот лучше Библию почитаю. А с Богом меня примирить ваши священники не могут.

- Хорошо, - ответил офицер, - да оно и лучше, если вы не станете беспокоить декана Хьюби. Он только что прибыл из Чиппенгема и рассуждает с нашим добрым капелланом о пользе смирения. Рассуждают они здорово и в то же время попивают токайское. Чудак этот декан Хьюби. Сегодня после обеда начал он таким умильным тоном читать благодарственную молитву, потом вдруг прервал чтение, обругал дворецкого за то, что тот приготовил цыплёнка без трюфелей, а затем как ни в чем не бывало, продол жал чтение. Не хотите ли я вам пошлю декана Хьюби для напутствия? Не нужно? Вообще, я готов вам всячески услужить, тем более что вы пробудете на моем попечений очень-очень недолго. Будьте подобрее, товарищ, не падайте духом.

Он вышел из камеры, но потом снова вернулся и произнёс:

- Меня зовут капитан Синклер. Состою я на служба у герцога. Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня. Но я, право, советовал бы вам позвать священника. В этой камере сидеть без помощи неба опасно.

- Почему опасно? - спросил я.

- Потому, что здесь водится нечистая сила, - вот почему, - ответил капитан, и, понизив голос, он начал так: - Вот как это случилось. Два года тому назад в эту самую башню был посажен разбойник Гектор Мэрот. Я вот так же, как и теперь, дежурил и сидел в коридоре. Последний раз я арестанта видел в десять часов вечера. Он сидел на койке вот так же, как вы сидите. Ровно в полночь я пошёл в камеру. У меня такой обычай заходить время от времени к арестантам. Все-таки развлечёшь человека, а то они тоскуют, бедняги. Ну, хорошо, вошёл я в камеру, а Мэрота и нет. Чего вы на меня уставились? Я вам рассказываю чистейшую правду. Из двери он выйти не мог, потому что я не спускал глаз с двери. Ну, а из окна, сами извольте видеть, уйти никак нельзя. Стены и пол здесь из камня, и разломать их нечего и думать. Куда же девался арестант? Я смекнул дело сразу, ибо, входя в камеру, услыхал запах серы. И огонь в моем фонаре стал голубой... А вы, молодой человек, не смейтесь, тут смеяться нечему. Гектора Мэрота из темницы увёл, разумеется, дьявол. Больше некому. Не станут же его, разбойника, спасать ангелы небесные. Да-с, отец зла утащил уже одну птичку из этой клетки, может быть, он захочет полакомиться и другой. Я вам положительно советовал бы исповедаться и приготовиться к натиску тёмных сил.

- Я не боюсь дьявола, - ответил я.

- Ладно, коли не боитесь. Главное, чтобы не падать духом, - произнёс капитан и, кивнув мне, вышел из камеры.

В замке щёлкнул ключ. Стены были так толсты, что я даже не мог слышать никаких звуков в коридоре. До меня доносились только вздохи ветра, шелестевшего в листьях деревьев под окном. В башне царила могильная тишина.

Оставленный наедине с самим с собой, я постарался исполнить совет капитана Синклера и всячески старался себя ободрить. Но речи почтённого были не таковы, чтобы вселить в человека бодрость.

В дни моей молодости, дети, все верили в то, что дьявол может являться людям и даже причинять им телесное зло. Особенно распространена была эта вера между крайними сектантами, в среде которых я воспитывался. Философам, которые сидят у себя в спокойных кабинетах, хорошо рассуждать о суевериях, но войдите в моё положение. Я был один, вдали от всего мира, в тускло освещённой башне. Я сидел в этой могиле и ожидал смерти. Кроме того, на меня подействовал и рассказ капитана. Побег из этой башни невозможен, и, стало быть, Гектор Мэрот мог исчезнуть только при помощи чуда.

Я принялся ощупывать стены башни. Они состояли из огромных квадратных камней, которые были плотно пригнаны один к другому. Расщелина, игравшая роль окна, была прорезана в середине громадного целого камня. Все стены в рост человека были покрыты надписями и изречениями, авторами которых были неудачники, попавшие в эту страшную яму. Пол, составленный из больших каменных плит, залитых цементом, был тоже непроницаем. Здесь нельзя было найти ни одного отверстия, в которое могла бы проскочить крыса, а о том, чтобы самому найти здесь выход, - нечего было и думать.

Ах, дорогие мои, странное положение!. Сидишь один-одинешинек и великолепно соображаешь, что жить тебе осталось очень немного, что вот, дескать, пройдёт час-другой, - и ты покончишь счёты с жизнью, а душа твоя устремится к своей последней пристани.

Странно это и страшно! Ах как страшно!

В битве идти на смерть - совсем другое дело. Там ты сидишь на коне, одной рукой поводья подбираешь, а другой за меч хватаешься. Зубы у тебя сжаты, ты и защищаешься, и нападаешь... Дела много, и о смерти некогда думать. Это совсем другое дело.

То же и смерть от болезни. Скажем, человек заболел смертельно, но, прежде чем наступит смерть, он истомится, исстрадается. Рассудок у него ослабнет, чувствительность притупится, он будет умирать, не сознавая, что умирает.

Другое дело - молодой человек, сильный и здоровый, ожидающий в тюрьме смертной казни. Да, этому молодому человеку есть над чем подумать. Если даже смерть его минует и он доживёт до седых волос, он будет всю жизнь помнить об этих пережитых им часах, когда он ждал смерти. Это торжественные минуты, и они оставляют на людях вечный след. Вся жизнь проходит перед твоими очами, вспоминаешь отчётливо все свои грехи и поступки. При свете надвигающейся смерти все эти маленькие пятнышки становятся яркими - все равно как пыль в комнате становится видна, если через отверстие в стенке ворвётся в комнату солнечный луч.

Я сидел на койке, опустив голову на грудь, погруженный в эти торжественно-странные мысли и воспоминания. И вдруг я услышал резкое постукивание - словно стучал человек, желающий привлечь моё внимание. Я вскочил с кровати и оглянулся, но в комнате, которая все более и более погружалась во мрак, ничего не было видно. Мне пришло в голову, что я стал жертвой галлюцинации, но стук опять повторился. Я поднял в голову и увидел, что в расщелину окна глядит на меня кто-то. Я видел только часть лица - один глаз и часть щеки. Я встал на стул и убедился, что передо мной ни кто иной, как фермер, с которым я прибыл в Бадминтон.

Фермер просунул палец и, грозя им, прошептал:

- Тише, паренёк, говорите тише, а то стража, пожалуй, услышит. Что я могу для вас сделать?

- А почему вы узнали, что я здесь? - спросил я, удивлённый появлением Брауна.

- Ну, вот ещё спросил, - ответил фермер, - да я этот дом знаю не хуже самого Бофорта. Ещё когда Бадминтона и в заводе не было, я с братишками лазил на эту старую башню. Мне не впервой приходится разговаривать через это окошечко... Говорите живее: что я могу для вас сделать?

- Я вам очень благодарен за вашу доброту, сэр, - ответил я, - но, кажется, вы не можете ничего для меня сделать - вот разве вы возьмётесь уведомить о моей судьбе друзей, находящихся в армии Монмауза.

- Это я могу сделать, - прошептал фермер Браун, - слушайте-ка, я вам скажу то, чего не говорил ни одному человеку в мире. Меня и самого мутит по временам, что над нами царствует папист. Ну разве папист может царствовать над протестантами? Это непорядок. Когда у нас были последние выборы, я нарочно поехал и подал голос за мэстера Эванса из Торнфорда, а мэстер Эванс - против короля. Если бы наши с Эвансом желания сбылись, наш герцог давно бы сидел на английском троне. Так по закону следует, по настоящему закону, а теперь у нас закон не настоящий. удивительная штука - этот закон. То он говорит "да", то "нет". Закон похож на квакера Барклая, который недавно приходил к нам и обозвал нашего пастора звонарём. То же и закон. Застрелить закон нельзя, и проткнуть пикой его нельзя, и конницей смять его нельзя. Уж если закон сказал "нет", то, значит, нет и будет. С законом воевать это все равно что с книгой Бытия сражаться. Вот если бы Монмаузу удалось переменить закон, то это было бы для него лучше, чем помощь всех герцогов Англии. Монмауз - протестант, и за это за одно я был бы рад служить ему, если бы мог.

- В армии Монмауза, - ответил я, - есть состоящий в полку Саксона капитан Локарби. Дела мои плохи, меня казнят, и я был бы вам очень благодарен, если бы вы уведомили Локарби о моей судьбе. Скажите ему, что я прошу уведомить о моей смерти и родителей в Хэванте, да как-нибудь помягче. Если я буду уверен, что вы исполните это поручение, мне и умереть будет легче.

- Это будет непременно сделано, дорогой мой, - ответил добрый фермер. - Этой же ночью я отправлю надёжного человека на самой лучшей лошади, и он сообщит вашим друзьям о том, что вы попали в беду... При мне есть небольшая пила. Хотите я её вам одолжу?

- Нет, спасибо, меня ни один человек не может спасти^ - ответил я.

- В старину в потолке этой комнаты было устроено отверстие, - сказал фермер, - что, теперь его не видать?

Я поднял голову вверх и ответил:

- Потолок очень высокий и сводчатый, но никакого отверстия не видать.

- Было отверстие, - настойчиво повторил фермер, - я помню даже, как брат Роджер спустился однажды на верёвке сюда, в башню. Ведь в старину-то пленников сверху в башню спускали, все равно как Иосифа Прекрасного в ров. Дверь сделали недавно.

- Есть ли отверстие, нет ли его - мне это не поможет, - ответил я. - Вскарабкаться туда немыслимо. Но советую вам уйти как добрый друг, а то вас, пожалуй, увидят - и выйдет неприятность.

- В таком случае прощайте, сердце моё! - прошептал фермер, и лицо его исчезло.

В течение всего этого длинного вечера я несколько раз взглядывал на окно с безумной надеждой, что фермер Браун вернётся, но надежда эта была тщетная. Я видел его в последний раз.

Как ни коротко было это посещение доброго человека, но оно подняло во мне дух. Я верил обещанию фермера, и мне было приятно сознание того, что друзья узнают о постигшей меня судьбе.

Между тем стало совсем темно. Я ходил взад и вперёд по камере. В замке звякнул ключ. Капитан вошёл, неся большую кружку молока и кусок хлеба.

- Вот ваш ужин, приятель, - сказал он, - есть ли у вас аппетит или нет, но кушайте. Пища даст вам силы, необходимые для того, чтобы остаться мужчиной до самого конца. Говорят, что лорд Госсель, которого казнили в Тауэре, удивительно как хорошо умер. На него было просто приятно смотреть. Будьте бодры, и про вас будут так же говорить. Его светлость в бедовом настроении. Ходит взад и вперёд, кусает губы и сучит кулаки. Вообще ведёт себя, как человек, не могущий сдержать своего гнева. Может быть, его светлость и не на вас сердится, но тогда на кого же? Кто, кроме вас, мог его рассердить?

Я не ответил этому "другу Иова", и он ушёл, поставив молоко и хлеб на стул, а фонарь на пол. Поев, я почувствовал себя значительно бодрее и спокойнее и, улёгшись на койку, скоро погрузился в тяжёлый, глубокий сон. Не знаю, сколько времени я спал - может быть, часа три-четыре, но меня разбудили какие-то звуки, похожие на скрип болтов. Я сел на постели и оглянулся. Фонарь догорел и потух, и комната была погружена в непроницаемый мрак. Только сероватое пятно, видневшееся сверху, указывало на местонахождение узкого оконца. Я напряг слух, но все было тихо. И однако, во мне жила уверенность, что я не ошибся, что слышанный мною звук не галлюцинация и что шумели в моей комнате.

Я встал с постели и пошёл по комнате, нащупывая руками стены и дверь. Затем я стал щупать пол. Но нет, все было по-старому. Перемен никаких. Откуда же пришёл этот звук? Я сел на кровать и стал терпеливо ждать, не услышу ли я его снова.

И звук повторился. Сперва послышалось что-то вроде тихого стона и треска. Было похоже на то, что отворяли осторожно и тихо давно не отворявшуюся ставню или дверь.

И вдруг в мою мрачную тюрьму полился откуда-то слабый свет. Я поднял лицо к сводчатому потолку. Свет лился из небольшого круглого отверстия, которое было явно видно в самой середине потолка. Я продолжал смотреть. Отверстие все ширилось и увеличивалось, и наконец в нем показалась чья-то голова. Этот неизвестный мне человек бросил узловатую верёвку, и она ударилась о пол моей комнаты и повисла в воздухе. Верёвка была толстая, крепкая; я сразу увидал, что она меня выдержит, а подёргав за неё, убедился, что она крепко привязана к чему-то там наверху.

Я понял, что какой-то неизвестный мне благодетель нарочно спустил верёвку, чтобы я мог выбраться из башни, и я, не ожидая дальнейших приглашений, полез вверх. Протиснув плечи не без труда через отверстие в потолке, я очутился в верхней комнате. Внезапный переход из тьмы в свет ослепил меня. Я стоял ещё и протирал себе глаза, а мой спаситель вытянул назад верёвку и закрыл отверстие в полу. Я понял, что исчез бесследно и что капитан Синклер опять услышит запах серы.

Передо мной стоял низенький толстый человек в кожаных панталонах и куртке из голубой материи. По одежде можно было думать, что это конюх. Широкая войлочная шляпа была надвинута низко и скрывала глаза. Нижняя часть лица была скрыта широким шарфом, окружавшим шею. В руках он держал фонарь, и при его свете я увидал, что комната, в которой я теперь находился, равна по величине той, в которой я только что был. Разница была в том лишь, что в этой комнате было большое окно, выходившее в парк. Мебели в комнате никакой не было, но вдоль её шла широкая балка. К ней и оказалась привязанной верёвка, по которой я выбрался из своей могилы.

- Говорите, друг, потише! - произнёс незнакомец. - Правда, стены толсты и двери заперты, но мне не хотелось бы, чтобы стража пронюхала, как вас похитили.

- Право, сэр, мне все это кажется сном, - ответил я, - я поражён тем, что меня спасли из моей страшной тюрьмы, но ещё удивительнее то, что нашёлся друг, который захотел меня спасти. Вы подвергаете себя опасности, спасая меня.

Незнакомец повернул фонарь таким образом, что он осветил плиту, закрывавшую отверстие в полу.

- Смотрите-ка, - сказал он. - Видите, как верхние камни окружают это отверстие. Эта дыра в полу так же стара, как и сама башня. Она во всяком случае старее двери, через которую вы вошли. Комната, в которой вы сидели, одна из страшных тюрем-"бутылок", французы называют эти тюрьмы норами. Тюрьмы эти изобретены жестокими людьми старых времён и предназначались для несчастных пленников. Человек, посаженный в такую бутылку, мог съесть самого себя, но выскочить из неё не мог. Адская выдумка, не правда ли? Но эта именно выдумка и помогла освободить вас.

- За что я премного вам благодарен, ваша светлость, - ответил я, пристально глядя на моего избавителя.

- Ну, так к черту этот маскарад! - сердито воскликнул герцог, сдвигая на затылок шляпу и снимая шарф. - Даже прямодушный солдат и тот видит меня насквозь, несмотря на моё переодевание. Боюсь, капитан, что из меня никогда не выйдет хорошего заговорщика. У меня характер такой же открытый... такой же... как у вас. Лучшего сравнения я и придумать не могу.

- Кто слышал хоть раз голос вашей светлости, тот его никогда не забудет! - ответил я.

- Особенно, когда этот голос говорит о верёвке и тюрьме, - усмехаясь, произнёс герцог, - я вас обидел, посадив в тюрьму, но вы должны признаться, что я загладил обиду, вытащив вас из тюрьмы самолично. Я вытащил вас удочкой, словно пескаря из бутылки... А теперь скажите мне, как это вы решились отдать мне это письмо в присутствии совета?

- Я сделал все, от меня зависящее, чтобы передать вашей светлости это письмо наедине, - ответил я.

- Это правда, - подтвердил герцог, - но беда в том, что тайных аудиенций добиваются решительно все: и солдаты, торгующие своими саблями, и изобретатели с длинными языками и пустыми кошельками. Почему я могу знать, что вы приехали с действительно важным делом?

- Простите, ваша светлость, но я боялся упустить удобный случай. Мне говорили, что вы очень заняты и что доступ к вам затруднён. Я мог не добиться свидания с вами.

Герцог, шагавший взад и вперёд по комнате, ответил:

- Я вас не порицаю, но вы все-таки вели себя неловко. Положим, я мог бы спрятать ваше письмо в карман, но это бы возбудило подозрения. В конце концов пронюхали бы о цели вашего приезда в Бадминтон. Есть много людей, которые завидуют моей блестящей карьере; эти люди не преминули бы воспользоваться удобным случаем и очернили бы меня в глазах короля Иакова. Особенно сильно преследуют меня Сондерланд и Сомерес. О, это ловкие люди, и они изощрялись в искусстве делать-слона из мухи. Мне ничего, одним словом, не оставалось, как только показать бумаги совету и обрушиться на их подателя. Я вёл себя так, что ни один недоброжелатель не может сказать против меня ни слова. Скажите, как бы вы посоветовали мне поступить при таких обстоятельствах?

- Как вам подсказывает совесть, ваша светлость, так и поступайте, - отвечал я.

- Ох, вы воплощённая честность!.. Общественные деятели должны осторожно идти по дороге жизни, а то, того и гляди, споткнёшься и разобьёшь себе голову. Если бы все мы ходили с душой на распашку, в Тауэре не хватило бы места, сколько бы гостей в него наехало. Но у нас с вами идёт секретный разговор, и я могу быть откровенным.

Я знаю, что вы не выдадите меня и ничего не разболтаете. Имейте в виду, что никакого письменного документа я вам не дам. Листом, на котором я напишу свой ответ Монмаузу, будет ваша память. Прежде всего сотрите с вашей памяти все, что вы слышали от меня днём, в совете. Представьте себе, что вы видите меня в первый раз в жизни. Можете ли вы это сделать?

- Я прекрасно понимаю, что ваша светлость, обращаясь со мною сурово, имели в виду не меня, а посторонних.

- Именно, именно, капитан... Но скажите мне, пожалуйста, каково настроение среди самих восставших? Надеются ли они на успех? Вы, наверное, слышали суждения по этому вопросу вашего полковника. Вы, наверное, также наблюдали за товарищами. Как они себя держат? Надеются ли они одолеть королевские войска?

- Мы до сих пор действовали с большим успехом, - ответил я.

- Ну да, вы сражались с милицией. Но против вас ведь выступят настоящие, испытанные войска. Это совсем другое дело. И однако... однако... Вот что я вам скажу, капитан. Если вам удастся разбить армию Фивершама, восстание охватит всю страну. Но это трудно сделать. Друзья короля работают изо всех сил. С каждой почтой я получаю известия о формировании новых частей войск. Ардернарль со своей милицией продолжает стоять на западе. Граф Пемброк находится в Вельдшире. Лорд Ломлей двигается с востока с войсками, набранными в Сусексе. Граф Абингдон стоит в Оксфорде в полной боевой готовности. Даже университетские и те вооружились. Они сняли свои мантии и шапочки и надели каски и латы. Из Амстердама плывут войска Вильгельма Оранского... Да... и однако. Монмауз выиграл две битвы. Отчего ему не выиграть третью?.. Запутанное это дело, капитан, очень запутанное!

Герцог, бормоча эти фразы и нахмурив лоб, ходил взад и вперёд по комнате. Говорил он скорее с самим собой, чем со мной. Время от времени он с видом полного недоумения качал головой. Наконец он взглянул на меня и произнёс:

- Мне хотелось бы, чтобы вы передали от меня Монмаузу следующее: во-первых, я благодарю его за присланное письмо. Письмо это я прочту и обдумаю как следует. Затем скажите Монмаузу, что я ему желаю всякого успеха в его предприятии и с охотой помог бы ему, если бы не находился под строгим надзором моих врагов. Если я обнаружу мою симпатию к Монмаузу, эти люди немедленно на меня донесут. Скажите Монмаузу, что я открыто перейду на его сторону, если он двинет свою армию к Бристолю. Но теперь я сделать этого не могу. Я только себе причиню вред, а ему пользы не сделаю. Вы передадите моё поручение?

- Передам в точности, ваша светлость.

- А теперь скажите мне, как держит себя сам Монмауз?

- Он держит себя как мудрый и храбрый вождь, - ответил я.

- Странно, - пробурчал герцог, - при дворе всегда шутили над Монмаузом и говорили, что у него не хватает энергии даже настолько, чтобы окончить игру в мяч. Он бросал лопаточку в то время, когда нужно было сделать ещё один или два удара до выигрыша. У Монмауза никогда ни в чем не было определённого плана. Он был флюгером и вертелся во все стороны, куда ветер подует. Постоянен он был только в своём непостоянстве. Правда, он повёл шотландскую кампанию, но ведь всем известно, что битву у Бутвельского моста выиграли Дальзелль и Клэверхауз. Монмауз тут был ни при чем. Выходит, что Монмауз похож на древнего Брута из римской истории. Этот Брут прикидывался дурачком и таким образом скрывал своё честолюбие.

Герцог опять погрузился в раздумье и, позабыв о моем присутствии, разговаривал с самим с собой, а не со мной. Я ему не возражал, а ограничился замечанием, что Монмауз завоевал сердца простого народа.

- В этом-то и заключается его главное преимущество! - воскликнул Бофорт. - В его жилах течёт кровь его матери. Он не считает для себя унизительным пожать грязную лапу какого-нибудь лудильщика или принять участие в беге с потными деревенскими ребятами. Да, Монмауз, поступая таким образом, совершенно прав. События показали, что он прав. Он любезничал с сиволапыми мужиками, и сиволапые его поддерживают в то время, как дворяне держатся вдали. Ах, как бы мне хотелось заглянуть в будущее! Итак, капитан, я вам сообщил мой ответ. Передайте его по возможности точно. Если вы изукрасите его и сделаете более горячим и сердечным, я вам буду очень благодарен. Однако, вам пора ехать. Через три часа сторожа сменятся, и ваше бегство будет обнаружено.

- Но куда мне идти? - спросил я.

- А вот сюда, - ответил Бофорт, распахивая окно и спуская привязанную к балке верёвку в парк, - верёвка коротка, и одного-двух футов не хватит, но вы высоки ростом и станете на землю. Спустившись вниз, идите по усыпанной песком дорожке, идущей направо, и вы дойдёте до высоких деревьев, обрамляющих парк. Около седьмого по счёту дерева растёт куст. Стенка за кустом имеет уступ. Вы перелезете через него и найдёте моего слугу, который вас ждёт с вашей лошадью. Садитесь на коня и торопитесь, торопитесь изо всех сил, держа курс к югу. К утру вы будете вне всякой опасности.

- А мой палаш? - спросил я.

- Все ваши вещи там, у моего слуги. Передайте Монмаузу все, что я сказал, и расскажите ему, что я с вами обращался ласково и любезно.

- Но что скажет совет вашей светлости, узнав, что я исчез? - спросил я.

- Фи! Не беспокойтесь об этом. Завтра на рассвете я уезжаю в Бристоль и дам своим советникам столько работы, что им некогда будет заниматься вашей судьбой. А солдаты вообразят, что вас похитил дьявол. Надо вам сказать, что у них есть такое поверье, что камера, в которой вы сидели, посещается сатаной. Да и правду сказать! В старые годы в этой башне творились такие дела, что дьяволы в аду только радовались. Осторожнее, не упадите. Так, до свидания! Не позабудьте моего поручения.

- До свидания, ваша светлость, - ответил я и начал быстро и бесшумно спускаться по верёвке вниз, в сад.

Во время этого воздушного путешествия я увидел тёмную расщелину в стене башни. Это было то самое окно, через которое разговаривал со мной честный фермер Браун.

Только полчаса тому назад я лежал на тюремной койке без надежды спастись. Теперь я был свободен, никто меня не удерживал, я дышал воздухом свободы. Тюрьма и виселица были далёкими от меня; точно я от дурного сна проснулся.

Да, дети мои, такие быстрые перемены действуют на людей потрясающим образом. Сердце было твёрдо, когда человек готовился к смерти, но, когда смертная опасность миновала, сердце размягчается. Я знал одного очень почтённого торговца. Ему однажды дали знать, что все его корабли потонули в океане. Он сказал, что земное богатство - вздор, и успокоился, но вот ему говорят, что слух о несчастье ложный и что корабли его целы. Тогда купец позабыл о своей философии и стал радоваться как ребёнок.

Что касается меня, дети мои, я верю в то, что в человеческой жизни нет ничего случайного. Испытание это было послано мне Богом для того, чтобы я научился глядеть на жизнь серьёзно, а спас меня Бог для того, чтобы я начал жить серьёзной жизнью. И настроение у меня было очень серьёзное. Спустившись на землю, я опустился на колени и здесь, на зеленой траве, в тени Ботлерской башни стал горячо молиться. Я молил Бога, чтобы он помог мне прожить с пользой для других, чтобы Он помог мне жить настоящей благородной жизнью, жертвуя своими личными интересами для святого дела родины.

Прошли добрые пятьдесят лет, дети мои, с тех пор как я преклонил свой дух перед Всевышним в освещённом луной парке Бадминтона, и эти минуты, я откровенно вам скажу, не прошли для меня бесследно. Я точно получил откровение, я научился, как жить, как поступать, и всю жизнь пользовался этим уроком.

Благо человеку, которому Бог открыл глаза на истинный смысл бытия. Плоть наша немощна, страшны дни сомнения и опасности, но все эти препятствия просветлённая Богом душа преодолевает успешно.

Окончив молитву, я пошёл по правой дорожке. Шёл я долго, с милю, а то и более. Я миновал рощи и пруды для карпов. Наконец я добрался до деревьев, росших около стены парка. На всем своём пути я не встретил ни одного живого существа, кроме стада ланей, которые, подобно ночным приведениям, стремительно помчались по освещённой месяцем долине. Я оглянулся назад. На освещённом звёздами небе мрачно и угрожающе чернела Ботлерская башня.

Вот и седьмое дерево. Я перебрался через стену парка и нашёл своего любезного серого в яблоках коня. Грум держал его в поводу. Я вскочил на седло, опоясал меч и пустил лошадь во весь карьер.

Всю ночь я скакал мимо погруженных в сон хижин и освещённых лучами луны ферм. Месяц играл в воде рек и обливал своим светом поросшие берёзками горы.

Наконец на востоке показались розовые пятна, которые постепенно превращались в одно багровое зарево. Затем над голубыми Сомерсетскими горами появилась часть солнечного диска. Я был уже далеко от Бадминтона. Было утро субботы, и изо всех сел нёсся приятный колокольный звон. Теперь, освободившись от опасного пакета, я чувствовал себя гораздо свободнее и никаких предосторожностей не принимал. На одной заставе меня остановили, и юркий чиновник, устремив на меня проницательные глаза, спросил, откуда я еду. Но, услыхав, что я был у его светлости герцога Бофорта, чиновник мгновенно успокоился. Несколько далее у Аксбриджа я нагнал какого-то толстенького скотовода, который, трясясь на своей сытенькой лошадке, направлялся в Уэльс. С этим фермером мы ехали некоторое время вместе, и он мне сообщил, что все Сомерсетское графство - и его северная, и южная половина - находятся в открытом восстании. Уэльс, Шептон-Маллет и Гладстонбери тоже, как оказывается, были заняты войсками короля Монмауза. Королевские полки, в ожидании прибытия подкреплений, отступали к западу и востоку.

В деревнях, через которые я теперь проезжал, на всех церквах развевались голубые флаги. Крестьяне, собравшись на лужайке, обучались маршировке. Драгун и солдат нигде не было видно. Власть Стюартов была повсюду упразднена.

Мне пришлось ехать через Шептон-Маллет, Пайперз-Инн, Бриджуотер и Северный Пезертон. Только к вечеру я добрался на моей усталой лошади до Кросс-Хэдса. Вдалеке, внизу в долине, виднелись башни и колокольни Таунтона. Я выпил кружку пива, а лошади дал решето с овсом. Подкрепившись таким образом, мы с Ковенантом снова двинулись в путь. Спускаясь с горы, я увидал человек сорок всадников, которые мчались во весь опор прямо на меня. Они неслись так бешено, что я, невольно усомнившись, остановил лошадь. Кто это - друзья или враги?

Но, когда они приблизились, я узнал в двух офицерах, скакавших во главе отряда, Рувима Локарби и сэра Гервасия Джерома. Увидав меня, они оба подняли вверх руки, причём Рувим, сделав это движение, соскользнул вперёд и очутился у своей лошади на шее. Лошадь махнула головой, и Рувим снова очутился в седле.

- Это Михей! Это Михей! - голосил Рувим вне себя от неожиданности, причём по его добродушному лицу струились крупные слезы.

Сэр Гервасий потыкал меня пальцем, как бы желая убедиться, что я настоящий, а не видение, и спросил:

- Черт возьми, как вы сюда попали? А ведь мы все сорок человек уже ехали во владение Бофорта, чтобы мстить за вас. Мы хотели мстить за вас и сжечь его замок. В Таунтон только что приехал конюх какого-то фермера, живущего около Бристоля, и сообщил, что вы приговорены к смерти. Я так и выскочил из дома с незавитым париком и присоединился к Локарби, которому лорд Грей разрешил сделать набег на владения Бофорта. Ну, как съездили?

- Все было, - ответил я, пожимая руки товарищам, - вчера вечером я был глубоко уверен, что не доживу до восхода солнца, а теперь, как видите, я жив и здоров. Но для того чтобы рассказать все мои приключения, нужно время.

- Верно, а между тем король Монмауз с нетерпением ждёт вашего возвращения. Направо кругом, господа, и прямо в лагерь. Мы успешно и скоро выполнили наше дело. О, Михей, если бы с вами что случилось. Бадминтону пришлось бы плохо!

Отряд повернул и медленно направился к Таунтону. Я ехал между сэром Гервасием и Рувимом, и эти верные друзья мне начали рассказывать, что случилось во время моего отсутствия. Я же поведал им вкратце о моих приключениях. Когда мы въехали в городские ворота, уже наступил вечер. Я отдал Ковенанта конюху мэра и направился прямо во дворец докладывать о своей поездке.


Глава XXVI

Спор в королевском совете


Я прибыл в Таунтон как раз ко времени заседания совета короля Монмауза. Моё появление вызвало всеобщую радость и изумление. Королю только что перед этим донесли, что я казнён в Бадминтоне. Несмотря на присутствие короля, многие члены совета, между которыми был мэр, Антон Бюйзе и Саксон, вскочили с мест и, подбежав ко мне, стали горячо жать мне руки. Сам Монмауз удостоил произнести несколько милостивых слов и приказал мне сесть за стол.

- Вы заслужили право участвовать в нашем совете, - сказал Монмауз, - но нужно устроить так, чтобы прочие капитаны не завидовали этой почести, а для этого я вас жалую особым титулом. Вы будете называться начальником разведочного отдела. Новой работы вас этот титул делать не заставит, но вы будете числиться благодаря ему старшим капитаном армии. Мы слышали, - продолжал король, - что Бофорт принял вас очень грубо и что вам угрожала смерть в одной из его башен, но, несмотря на эти дурные вести, вам удалось благополучно вернуться. Расскажите же нам по порядку обо всем, что вы испытали.

Я хотел было ограничиться передачей того лишь, что относилось непосредственно к Бофорту, но члены совета выразили желание услышать подробный отчёт о всей моей экспедиции. Тогда я сообщил вкратце о своём плене у контрабандистов, о захвате акцизного чиновника, о моем путешествии на контрабандистском судне и знакомстве с фермером Брауном. Затем я рассказал о том, как Бофорт посадил меня в тюрьму и из неё высвободил. Далее я сообщил о том, что Бофорт велел передать королю. Совет слушал мой рассказ с величайшим вниманием. Придворные произносили по временам божбы, а пуритане испускали благочестивые вздохи и. восклицания. По этим божбам, вздохам и восклицаниям я догадывался, что все меня слушают с громадным интересом. Особенное внимание привлекали к себе слова Бофорта, и меня несколько раз заставляли повторять мой разговор с герцогом. Когда я наконец окончил рассказ, все погрузились в молчание и стали переглядываться, как бы спрашивая, кто будет говорить.

- Честное слово, этот молодой человек может быть назван Улиссом наших дней, хотя его одиссея длилась всего-навсего три дня, - произнёс наконец Монмауз. - Скюдери не писала бы таких скучных вещей, если бы она имела понятие о пещерах контрабандистов и о тюрьмах с открывающимся потолком. Не правда ли. Грей?

- Да, наш капитан имел интересные приключения, - ответил лорд Грей, - поручение он исполнил прекрасно, как подобает храброму и честному офицеру. Итак, Бофорт не дал вам никакого письма?

- Ни слова, милорд, - ответил я.

- Но на словах он заявил, что сочувствует нашему делу и присоединится к нам открыто, когда мы приблизимся к Бристолю?

- Так он сказал, милорд.

- И однако в совете он говорил о вас с осуждением и позволил себе постыдно поносить короля. Так ли? Он позволил себе усомниться в благородном происхождении возлюбленного монарха? Так ведь вы сказали?

- Совершенно верно, милорд. Король Монмауз произнёс:

- Бофорт хочет сесть между двумя стульями и в конце концов не попадёт ни на один из них. Не люблю я таких двуличных людей. Но все-таки отчего бы нам и не пойти к

Бристолю, если мы можем этим способом заставить Бофорта перейти на нашу сторону?

- Но ведь мы и без того, ваше величество, решили идти к Бристолю и взять > чт город, - заметил Саксон.

- Около Бристоля возведены новые укрепления, - сказал я, - там же стоит пять тысяч глочестерского войска. Я, проезжая мимо, видел массу рабочих, которые работают над новым укреплениями.

- Если Бофорт перейдёт на нашу сторону, то и Бристоль будет наш, - произнёс Стефен Таймвель. - В Бри-. столе же, мне хорошо известно, - есть много благочестивых и честных людей, которые обрадуются приходу протестантской армии. Мы даже можем и осадить город. Зная, что часть осаждённых нам сочувствует, мы имеем право рассчитывать на верный успех.

- Гром и молния! - воскликнул нетерпеливый немец, нисколько не стеснявшийся присутствием короля. - Можно ли говорить об осадах, когда у нас нет ни одного осадного орудия?

- Бог пошлёт нам особые орудия! - послышался певучий носовой голос Фергюсона. - Разве не помог Бог иудеям разрушить стены Иерихона безо всяких осадных орудий? Разве не воздвиг Бога-человека Роберта Фергюста и не сохранил ли Он его от тридцати пяти смертных приговоров и двадцати двух осуждений? Есть ли что невозможное Богу? Осанна в вышних! Осанна в вышних!

- Доктор прав, - заявил один английский сектант с четырехугольным лицом и кожей, напоминавшей дублёную шкуру, - мы слишком много говорим о земной тщете и переходящих плотских нуждах и потребностях. Мы слишком мало уповаем на небесный Промысл. Пусть вера будет нам посохом, опираясь на который, мы и пойдём по каменистому и трудному пути нашему. - Сектант поглядел на придворных и, возвысив голос, продолжал: - Да, господа, вы можете сколько угодно смеяться. Слова благочестия вам смешны, но я вам говорю, что это вы и подобные вам наводят гнев Божий на нашу армию.

- И мы думаем так же! - гневно закричали несколько сектантов.

- Верно-верно! - подхватили пуритане, и мне показалось, что я услыхал голос Саксона.

Один из придворных вскочил с места и с красным от гнева лицом воскликнул, обращаясь к королю:

- Неужели вашему величеству приятно, чтобы нас оскорбляли в вашем присутствии? Долго ли мы будем подвергаться этим дерзостям? Мы не менее религиозны, чем они, но мы - дворяне, мы поклоняемся Богу в сердце, а не таскаем своих чувств по уличным перекрёсткам, как эти фарисеи.

- Не смей порочить святых Божиих! - громко и сурово воскликнул пуританин. - Внутренний голос говорит мне, что лучше поразить тебя насмерть здесь, в присутствии короля, нежели дозволять тебе порочить возрождённых к новой жизни людей.

При этих словах придворные и сектанты вскочили со своих мест и схватились за оружие. Противники стояли молча, бросая друг на друга уничтожающие, полные ненависти взгляды.

Мирные члены совета поспешили успокоить враждующих; все снова заняли свои места. Тишина водворилась.

Лицо короля потемнело от гнева.

- Вот как, господа! - сердито произнёс он. - Вы так мало питаете уважения к моей особе, что ругаетесь, словно в кабаке, и готовы даже драться. Что это такое? Разве зала совета - харчевня? Где ваше уважение к королю? Я, господа, не потерплю этого позора, откажусь лучше от своих прав на престол и вернусь в Голландию или же поеду сражаться за христианскую религию с турками. Знайте, господа, что я буду жестоко расправляться с теми, кто осмелится волновать армию религиозными распрями. Пусть каждый верит и молится по своему и не пристаёт со своими религиозными убеждениями к ближним. Вас, мэстер Бранвель, мэстер Джеймс и сэр Генри Ноттоль, я лишаю права участия в совете. Вы придёте сюда только тогда, когда я прикажу. Теперь, господа, можете расходиться. Пусть каждый идёт к своему делу. Завтра утром мы с помощью Божией двинемся на север, попытаем счастья там.

Король поклонился, показывая, что заседание кончено.

Затем он отвёл лорда Грея в сторону и стал с ним беседовать. Король, видимо, был встревожен. Придворные вышли из залы толпой, звякая шпорами и саблями. Среди них было несколько англичан и много шотландцев и иностранцев. Виднелись также фигуры сомерсетских и девонширских помещиков. Пуритане столпились и вышли вслед за придворными. Шли они не как всегда, с опущенными вниз глазами и степенно. Лица у них были угрюмые, брови нахмурены, таковы, наверное, были древние иудеи, собирающиеся истреблять своих врагов.

И действительно, в армии было неспокойно. Дух сектантства и религиозной распри носился в воздухе. На площади перед дворцом постоянно слышалась проповедь. Пуритане жужжали не умолкая, словно мухи. Все телеги и бочки были превращены в церковные кафедры, и около каждой из этих кафедр создался свой маленький кружок слушателей. Идя по лагерю, мы вдруг остановились перед волонтёром, который, одетый в рыжую куртку с перевязью и высокие сапоги, говорил слово об оправдании делами. Немного далее гренадер в ярко-красном мундире изъяснял догмат о Святой Троице. В тех случаях, когда бочки и телеги, с которых проповедывалась религия, находились слишком близко одна к другой, между проповедниками завязывался горячий спор; слушатели криками выражали своё одобрение и неодобрение. Эти необычные сцены казались ещё более фантастичными благодаря обстановке. Фигуры проповедников были озарены мелькающим огнём костров.

Я пробирался через эту толпу, и на сердце у меня было тяжело. Сцена в совете произвела на меня удручающее впечатление. Можно ли рассчитывать на успех, если среди сторонников одного и того же дела господствует такое разделение и взаимная ненависть? Саксон, напротив, был весел. Глаза у него блестели, и он не без удовольствия потирал руки.

- Закваска хорошая, тесто всходит, - произнёс он, - что-нибудь должно из этого выйти.

- Я не вижу, что может выйти из междоусобицы, - ответил я.

- Хорошие солдаты - вот что выйдет, товарищ, - произнёс Саксон, - они обтачивают себя на свой манер о точильный камень религии. Эти споры воспитывают фанатизм, а фанатик - это материал, из которого делаются победители Разве вы не слыхали, что армия старого Нолля делилась на пресветериан, независимых, исступлённых, анабаптистов, исповедников Пятого царства, браупистов и ещё двадцать разных сект? Все эти люди ожесточённо между собой спорили, но воины они были чудесные. Такой армии, как армия Кромвеля, мир не видал ни до, ни после.


Любой сектант, ты так и знай,

Тебя загонит палкой в рай.


Это я опять старого Самюэля вспомнил. Пускай эти добрые люди орут и ссорятся. Их религиозные споры полезней всякой маршировки, право полезнее.

- Но что вы скажете об этой распре в королевском совете?

- А вот это гораздо серьёзнее, это очень серьёзно. Все веры можно примирить, но нельзя примирить пуританина с легкомысленным атеистом. Это вода и масло. Масло - это пуританин, ибо он, как масло, всплывает всегда наверх. Придворным придётся самим защищать себя, а за пуритан - вся армия. Я доволен тем, что мы завтра идём в поход. Я слышал, что королевские войска уже идут по Солсберийской равнине. Если они не добрались до нас, то только потому, что у них отстал обоз и они его поджидают. Они все везут с собой. Они знают, что симпатии местного населения не на их стороне. Ах, друг Бюйзе, как дела?

- Ganz gut, - ответил встретившийся с нами в толпе немец-великан, - что здесь за гомон? Разорались, как грачи на закате солнца. Удивительный народ - англичане, преудивительный, черт вас подери! Не найдётся у вас двух человек, которые мыслили бы одинаково по религиозным вопросам. Кавалеру подавай цветной костюм, божбу и сквернословие, а пуританин скорее позволит себя зарезать, чем расстанется с чёрным платьем и Библией. Одни орут:

"Да здравствует король Иаков!" - а другие галдят: "Ура королю Монмаузу!" Этого мало: есть у вас и республиканцы вроде мэстера Вэда. Они кричат, что короля совсем не надо. Я начал слушать эти споры ещё в Амстердаме. Верите ли, что голова кругом идёт от этого крика и гама. Старался я понять, чего вам, англичанам, нужно, и спрашивал у многих людей объяснений. Одни говорят так, другие - иначе. Из этих объяснений я, признаться, ничего не понял... Ну, мой молодой Геркулес, я очень рад, что вы благополучно вернулись. Руку вам протягивать боюсь, право, боюсь после тогдашней переделки. Помните небось? Ну, худого влияния, надо надеяться, на вас ваше путешествие не оказало?

- Признаться, оказало. Веки у меня точно свинцом налиты и глаза слипаются, - ответил я, - спать мне очень мало довелось. За эти три дня я спал всего часа два на корабле да столько же на тюремной койке. Вот и весь мой сон во время путешествия.

- А завтра нам вставать надо рано. Рожок протрубит раньше восьми часов, - сказал Саксон, - мы поэтому с вами расстанемся. Отдыхайте после трудов.

И оба солдата, простившись со мной, двинулись по Верхней улице, а я поспешно направился к гостеприимному дому мэра, сэра Стефена Таймвеля. Мэр и домочадцы встретили меня с большим радушием, но заставили меня снова рассказать о своём полном приключений путешествии. Только после этого мне позволили идти спать.


Глава XXVII

Дело около Кейнского моста


Наступил понедельник 21 июня 1685 года. День был ветреный и пасмурный. Свинцовые тучи медленно ползли, низко нависая над землёй, и шёл непрерывный дождь. Едва рассвело, как по всему городу, начиная с Тонского моста и кончая Шоттерном, послышались резкие звуки военных рогов. Полки выстроились, раздались слова команды, и авангард быстро двинулся к Восточным воротам. Авангард выступил из Таунтона в том же порядке, в котором он вступил в город. Наш полк и бюргеры замыкали шествие. Командовали этой частью армии Децимус Саксон и Стефен Таймвель. Будучи опытными в военном деле людьми, они сделали все от них зависящее для того, чтобы обезопасить эту часть сил Монмауза от нападений королевских драгун. В тылу авангарда был помещён сильный отряд конницы.

Все заметили, что за время нашего трехдневного пребывания в Таунтоне армия улучшилась в смысле порядка и дисциплины. Солдаты не теряли времени даром, и непрестанные военные упражнения принесли им большую пользу. Армия возросла и в количестве. Теперь в ней насчитывалось около восьми тысяч человек. Люди были хорошо накормлены и бодры. Тесными, стройными рядами они двигались вперёд, шлёпая по лужам. Здесь слышались грубые деревенские шутки, там раздавалось пение гимнов. Сэр Гервасий ехал во главе своих мушкетёров. Их напудренные косы размокли от дождя. Уланы Локарби и мои косиньеры были навербованы главным образом из полевых рабочих, привычных к непогоде. Они спокойно и терпеливо брели по грязи, и их красные лица были мокры от дождя. Впереди шла таунтоновская пехота. В середине находился обоз. Конница замыкала шествие.

И армия, как длинная змея, поползла к горам. Добравшись до вершины, мы, прежде чем спуститься в долину, остановились: нужно было дать время подойти шедшим сзади полкам. Я взглянул на расстилавшийся перед нами прекрасный город Таунтон. Многим из нас не суждено было увидеть этого города во второй раз.

На тёмных крышах и стенах все ещё виднелись белые платки, которыми махали провожающие нас жители. Рувим подъехал ко мне. Вынув из сумки свою запасную рубашку, он размахивал ею в воздухе, вызывая улыбки всех пиконосцев. Но Рувим не замечал этих улыбок, он был погружён в свои мысли.

В то время как мы мысленно прощались с Таунтоном, из-за плотной завесы свинцовых туч вырвался солнечный луч и упал на колокольню церкви святой Магдалины. В свете этого луча мы явственно увидали развевающийся на колокольне голубой флаг Монмауза. Это было принято за счастливое предзнаменование, и войска, увидав флаг, крикнули громкое "ура", которое стало перекатываться по горам и долине. Люди махали шляпами, слышалось звяканье оружия.

Затем снова затрубили рога, затрещали барабаны. Рувим спрятал в сумку свою рубашку, и мы снова зашлёпали по грязи. Скучно было смотреть на нависшие над нами серые тучи и. расстилавшиеся перед нами такие же серые горные склоны. Суеверные люди сказали бы, наверное, что небеса оплакивают наше злополучное предприятие.

Весь день мы шли таким образом по лужам, причём ноги солдат утопали в грязи по щиколотку. К вечеру мы прибыли в Бриджуотер, где к нашей армии присоединился небольшой отряд новобранцев. Городской муниципалитет охотно пожертвовал в нашу казну несколько сотен фунтов. Надо сказать, что Бриджуотер - зажиточный город. Главный источник его благосостояния заключается в торговле по реке Паррету.

Переночевав в Бриджуотере, мы снова двинулись В путь. Погода ухудшилась, и дождь лил как из ведра. Местность эта такова, что в сухое-то время представляет из себя сплошное болото, а теперь по случаю дождя здесь было нечто невообразимое. Все овражки наполнились водой, вышли из берегов и превратились в большие озера. Отчасти эта погода была нам и на руку, так как грязь препятствовала нападению на нас королевской конницы, но идти приходилось крайне медленно. Весь день наша армия тонула в лужах и грязи, капли дождя блестели и в дулах мушкетов, и на шерсти тяжелоподкованных лошадей. Разлившийся широко Паррет мы перешли около Иставера и, миновав мирное село Бодрин, шли вплоть до Польденских гор. Здесь затрубили рога, и мы сделали остановку в Ашкотской роще. Солдаты съели скудный, незатейливый обед.

После отдыха снова двинулись в путь. Дождь продолжал идти, непрерывный, безжалостный дождь. Дорога наша шла через богатые рощи Пайперз-Иппа, Вальтон, страдавший от наводнения, и гордый своими плодовыми садами Стрит. Уже совсем стемнело, когда армия добралась до поседевшего от старости города Галстонбери. Жители города встретили нас с горячим радушием; мы обсушились и отдохнули.

Следующий день опять был холодный и дождливый. Армия успела сделать только краткий переход до Уэльса. Это очень большой город, построен он красиво и имеет чудный собор. В стенах собора, снаружи, наделаны ниши, в которых стоят из камня изображения святых. Этот собор напоминает мне храм, виденный мною в Солсбери. Жители Уэльса всей душой преданы делу протестантизма. Армию они приняли так хорошо, что военную казну почти не пришлось трогать. Все продовольствие мы получили даром. В этот день мы пришли в первый раз в непосредственное соприкосновение с королевскими войсками. В момент, когда дождь перестал идти и туман рассеивался, мы ясно различали панцири всадников, стоявших на горах близ дороги. Наши разведчики то и дело доносили о том, что повсюду видны сильные отряды королевских драгун.

Одно время драгуны собрались в большом количестве в нашем тылу. Можно было думать, что они хотят атаковать наш обоз. Саксон отправил в тыл полк пиконосцев, и драгуны снова убрались в горы.

Из Уэльса мы двинулись в Шептон-Маллет. Сабли и каски драгун мелькали кругом нас во всех направлениях.

Вечером мы добрались до Кейнского моста, отстоявшего менее чем в двух милях от Бристоля, если считать расстояние по прямой линии, как летают птицы. Наша конница, шедшая берегом, добралась почти до укреплений города.

Погода наконец разгулялась, тучи исчезли. Мы въехали рядом с Рувимом на один из зелёных холмов, желая обозреть окрестности и взглянуть, нет ли где поблизости неприятеля. Солдаты наши расположились на отдых в равнине и пытались разжечь костёр. Сырые сучья, ими собранные, однако, горели плохо. Другие сушили на солнце промокшую одежду. Странный вид представляла теперь наша армия. Все люди были забрызганы грязью с головы до ног, шляпы намокли и покоробились, обувь была уничтожена походом. Многие уже шли босиком, а другие обернули босые ноги тряпками.

Но поход сделал своё дело. Крестьяне с испитыми добродушными лицами превратились в свирепых, плохо выбритых и худощавых ребят. Свои мушкеты и пики они теперь держали так, точно военное дело им было знакомо с детства.

Офицеры были в таком же положении, как солдаты, да так оно и должно, дети мои. Офицер в походе должен вести точь-в-точь такую же жизнь, как и его подчинённые. Он не должен пользоваться облегчениями и поблажками, которые недоступны солдатам. Пусть офицер греется у солдатского костра и ест солдатский паёк. Если же ему это кажется тяжело, пусть он уходит из армии, ибо изнеженный офицер только обуза, больше ничего.

Одежда на нас отсырела, оружие и латы заржавели, а кони наши были так забрызганы, что казалось, их нарочно кто-то вывалял в грязи. Даже наши пистолеты и мечи были в совершенно жалком виде. Один сэр Гервасий сумел сохранить свою внешность в относительном порядке. Он был чист и щеголеват, как всегда. Как ухитрялся держать свою внешность в таком виде сэр Гервасий, я не знаю. Если он делал свой туалет по ночам, то когда же спал? Во всяком случае утренний рожок заставал сэра Гервасия во всеоружии. Он появлялся перед нами чисто вымытый, надушённый, в завитом парике и опрятной одежде. Он заботился не только о себе, но и о своих мушкетёрах. Большой горшок с мукой он возил с собой на седле и аккуратно каждое утро пудрил косы своих солдат. Правда, этой пудры хватало очень ненадолго, и уже через час косы, омытые дождём, приобретали свой натуральный цвет, а мука сползала большими полосами по широким спинам и скапливалась на фалдах, но сэр Гервасий упорствовал. Он объявил войну дождливой погоде и вышел из этой борьбы победителем.

- Было время, когда меня звали толстым Рувимом, - говорил мой приятель, въезжая следом за мной на холм, - но теперь не то. Твёрдых частей во мне осталось очень немного. Я разбух от дождя. Нечего сказать, хорош я буду, вернувшись в Хэвант. Я вроде бочек моего родителя с тою разницей, что они наполнены пивом, а я - дождевыми каплями. Знаешь, Михей, выжми-ка меня хорошенько да повесь сушиться вон на тот куст.

- Ну, брат, не жалуйся. Солдаты короля Иакова отсырели ещё хуже нашего, - ответил я, - нас так или иначе принимали в городах, где можно было сушиться.

- Ну, это не утешение! Человека, умирающего с голоду, не утешишь тем, что он ни один подвергался этой печальной участи. Честное слово, Михей, я худею не по дням, а по часам. Я замечаю это по своему поясу. Рувим Локарби тает как снежный ком на солнце.

- Это чистая беда! - засмеялся я. - Что, если ты совсем растаешь, как мне об этом докладывать в Таунтоне? С тех пор как ты надел броню и начал побеждать девичьи сердца, ты обогнал нас всех; ты, Рувим, стал важной персоной.

- Ну, брат, я был поважнее прежде, а теперь что за важность, если человек весь высох... Но, говоря серьёзно и откровенно, Михей, странная вещь - любовь. Весь мир, все счастье, вся слава сосредотачиваются в одном предмете. Она для меня все, в ней находятся все мои лучшие чувства и желания. Отними её у меня, - и я на весь век останусь жалким, недоконченным существом. Мне не надо ничего, кроме неё, а без неё мне и подавно ничего не надо.

- А с её стариком ты говорил? Вы в самом деле помолвлены? - спросил я.

- Да, я было стал говорить с ним насчёт этого, - ответил мой друг, - но он был так занят, - он наблюдал за ящиками, в которые укладывали амуницию, - что не обратил на мои слова никакого внимания. Я пробовал приступить к нему в другой раз, но он был опять занят - считал запасные пики. Видя, что он не обращает на мои намёки никакого внимания, я сказал прямо, что прошу у него руки его внучки. Старик обернулся ко мне и спросил: "Какой руки вы просите?" И он глядел на меня такими глазами, что было ясно, что он думает совсем о другом. Так у нас ничем и не кончилось. Я попытал, однако, счастья ещё один раз, как раз в тот день, когда ты вернулся из Бадминтона. Услыхав мои слова, он накинулся на меня с упрёками, говоря, что теперь, дескать, не время думать о таких глупостях. "Сватайтесь за мою внучку, когда король Монмауз будет сидеть на троне, но не раньше", - вот чем закончил свой разговор со мною мэр. Хорош! Называть нашу любовь "глупостями". Небось пятьдесят лет тому назад, ухаживая за своей невестой, он не называл эти ухаживания глупостью.

- Но он тебе не отказал,, в конце концов, - сказал ^ - ц то слава Богу. Если мы победим, ты получишь то, чего хочешь, и будешь счастлив.

- Ах, уверяю тебя, Михей! - воскликнул Рувим. - Если кому в Англии хочется посадить Монмауза на престол, так это мне. Даже сам Монмауз не заинтересован в этом до такой степени, как я. Да, кстати, ты ведь знаешь, что подмастерье Деррик долго ухаживал за нею. Старик был не прочь выдать Руфь замуж за Деррика. Он полюбил этого малого за благочестие и ревность к религии. Но я узнал стороной, что это благочестие у него напускное. Деррик - низменный развратник. Он только прикрывает свои недостатки этой маской благочестия. Между прочим, я, как и ты, придерживаюсь того мнения, что он был коноводом бродяг в масках, которые хотели похитить мистрис Руфь. За это я, впрочем, на них не сержусь, а, напротив, благодарен. Этот случай меня с нею сблизил. Но два дня тому назад, за два дня перед выступлением из Уэльса, я получил случай и побеседовал один на один с мэстером Дерриком. Я ему сказал, что если он позволит себе что-нибудь по отношению к Руфи, то поплатится жизнью.

- Что же он ответил на это любезное предостережение? - спросил я.

- Он принял мои слова, как собака - палку. Благочестиво разгневался, благочестиво обругался и уполз, как змея.

- Выходит, друг, что у тебя было приключений не менее, чем у меня, - сказал я. - Но вот мы и взобрались на вершину, погляди-ка, какой прекрасный вид!

Внизу, в долине, вился среди поросших лесом берегов светлый, искрящийся под солнечными лучами Эвон. В воде отражался целый ряд маленьких солнц, точно нанизанных на серебряную нитку. По той стороне реки раскидывалась живописная, сверкающая самыми разнообразными красками окрестность, виднелись поля, засеянные хлебом, и плодовые сады, которые шли до самых Мальверийских гор, покрытых лесом. Направо от нас возвышались соседние с Батом зеленые горы, а налево виднелся угрюмый Мендипс, вершина которого была занята царственным Бристолем с его внушительными укреплениями. Серый канал за Мендипсом белел парусами многочисленных судов. Прямо под нами виднелся кейнский мост. Наша армия чёрными пятнами усыпала зеленую долину; тихий летний воздух был насыщен дымом походных костров и человеческим говором.

По ближайшему берегу Эвона двигались две конные роты. Конница шла, чтобы расположить аванпосты на нашем восточном фланге. Шли наши кавалеристы без осторожности, растянувшись в длинную линию и, по-видимому, не боясь нападения. Путь их шёл через сосновую рощу, в которую эта дорога круто заворачивала.

Мы смотрели на эту мирную сцену. Вдруг из рощи, точно молния из облака, вылетела конная рота королевской гвардии. С рыси она перешла на галоп, с галопа на карьер и как вихрь ринулась на наших застигнутых врасплох всадников. Голубые мундиры так и мелькали перед нами.

Наши, правда, стреляли из карабинов, но отпор был слишком слаб. Гвардейцы быстро,смяли передовых и бросились на вторую роту. Некоторое время храбрые наши крестьяне бодро сопротивлялись. Враги смешались в одну сплошную кучу. Оружие мелькало в воздухе, схватка была ожесточённая. Но чем дальше шло дело, тем дальше подвигались голубые. Ряды наших расстроились, королевская гвардия прорвала строй и принялась рубить и преследовать бегущих.

Представьте себе это зрелище: кони скачут и вздымаются на дыбы, гривы их развеваются, слышны крики торжества и отчаяния, слышится тяжёлое дыхание людей и музыкальное позвякивание стали. Стоя на горе, мы были немыми свидетелями этой сцены. Нам казалось, что это только видение. До такой степени неожиданна была эта сцена, так внезапно она началась и так быстро кончилась.

Из рощи послышался резкий звук рога. Голубые стали отходить назад, не ожидая подкреплений, которые спешили к их врагам. Солнце светило по-прежнему, так же журчала река, но на дороге лежал целый ряд человеческих и конских: тел.

Драгуны направлялись назад. Позади ехал офицер; двигался он медленно, неохотно, то и дело останавливая лошадь. Видимо, ему ужасно не хотелось отступать. Расстояние между ним и драгунами быстро увеличивалось. Офицер, однако, не обращал на это никакого внимания и продолжал ехать очень медленно, то и дело оглядываясь назад.

Мы с Рувимом взглянули друг на друга. Одна и та же мысль мелькнула в наших головах.

- Эта тропинка, - воскликнул Рувим, - ведёт прямо к противоположному концу рощи. И мы можем спуститься совершенно незаметно.

- Пока мы поведём лошадей в поводу, это будет надёжнее, - ответил я, - может быть, нам и удастся его перехватить.

Разговаривать было некогда, и мы, спотыкаясь и скользя, побежали вниз по тропинке, таща за собой лошадей. У подошвы горы мы сели на коней и бросились во весь опор по роще. План нам удался. Драгун уже не было, и мы поехали навстречу офицеру.

Это был загорелый черноусый человек с крупными чертами лица. Сидел он на подбористом, темно-гнедом скакуне. Когда мы выехали на дорогу, он остановил коня, как бы желая убедиться, что мы за люди. Увидев, что мы питаем к нему враждебные намерения, он вытащил из ножен саблю и, взяв в левую руку пистолет, дал шпоры коню и бросился во весь опор прямо на нас. Мы ринулись ему навстречу. Рувим напал на него справа, а я - слева. Офицер мне нанёс удар саблей и одновременно выстрелил в Рувима. Пуля оцарапала моему приятелю щеку и оставила на ней длинный, кровавый след, точно от удара хлыстом. Лицо у Рувима почернело от пороха. Что касается удара, направленного в меня, то он оказался неудачным. Я схватил офицера обеими руками в охапку и поднял его высоко в воздух. Мой честный Ковенант согнулся под двойной тяжестью.

И прежде чем гвардейцы успели догадаться, что их офицер взят в плен, мы были уже далеко со своей добычей. Как ни вывёртывался и ни боролся офицер, сделать он ничего не мог.

Рувим, держась за щеку, сказал:

- Здорово он хватил. Он меня так раскрасил порохом, что меня, пожалуй, примут за младшего брата Соломона Спрента.

- Слава Богу, что ты не пострадал более, - ответил я, - а вот и наша конница. Во главе отряда едет сам лорд Грей. Нам надо ехать в лагерь. Надо отвезти туда пленника.

- Ради Христа, прошу вас: или убейте меня, или выпустите из рук, - воскликнул офицер, - вы меня везёте в охапке точно запелёнатого ребёнка напоказ вашим смешливым крестьянам.

- Я вовсе не хочу выставлять на смех храброго офицера, - ответил я, - если вы дадите слово не сопротивляться и не делать попыток к бегству, я спущу вас на землю.

Офицер, став на землю и поправив смятый костюм, сказал:

- Я охотно даю требуемое вами обещание. Право, господа, вы мне дали прекрасный урок. Никогда не следует относиться пренебрежительно к противнику. Если бы я знал, что у вас уже есть пикеты, я уехал бы со своими людьми.

- Мы стояли на горе и отправились вам наперерез, - ответил Рувим, - если бы ваш пистолет действовал поаккуратнее, я теперь был бы очень-очень далеко, в гостях у моего дедушки. Вот видишь, как нехорошо, Михей, что я похудел. Если бы у меня были по-прежнему толстые щеки, пуля, наверное, испугалась бы такой груды жира и пролетела мимо.

Пленник устремил свои чёрные глаза на меня и сказал:

- Точно я где-то вас видел? Ах, теперь вспомнил. Это было в солсберийской гостинице. Помните, ещё мой легкомысленный товарищ Горсфорд напал на старого воина, который ехал с вами. Меня зовут Огильви, майор Огильви из конного гвардейского Голубого полка. Я радовался, узнав, что вы благополучно разделались с собаками, которых на вас натравили. После вашего отъезда разнёсся слух, что вы принадлежите к восставшим: и вот Горсфорд, мэр и ещё двое проныр, отличающихся более усердием, чем гуманностью, пустились по вашему следу вместе со сворой ищеек.

- Я помню вас очень хорошо, - ответил я, - моего товарища, полковника Децимуса Саксона, вы найдёте у нас в лагере. Без сомнения, вы скоро освободитесь. Вас обменяют на кого-нибудь из наших, находящихся в плену.

- А вернее, что мне перережут горло, - ответил улыбаясь Огильви. - Фивершам страшно свиреп и не оставляет в живых ни одного неприятеля. По всей вероятности, и Монмауз соблазнится этим примером и будет платить Фивершаму его монетой. Но что же делать? Война всегда война, и я должен поплатиться за свою неосмотрительность. По правде сказать, мои мысли, в то время как вы на меня напали, были очень далеко от войны и её случайностей. Я думал об agna reiga и об её действии на металлы. Ваше появление вернуло меня к действительности.

Рувим оглянулся и воскликнул:

- Ни нашей, ни неприятельской конницы не видать, но вон там, на противоположном берегу Эвона, я вижу толпы людей, а там вот, у горного склона, блестит оружие на солнце.

Я прикрыл глаза рукой и, поглядев в указанном направлении, ответил:

- Это пехота. Полка четыре или пять, я полагаю, да и кавалерии столько же, судя по знамёнам. Надо поспешить доложить об этом королю Монмаузу.

- Он уже знает об этом, - ответил Рувим, - гляди-ка, вон он стоит под деревом, а при нем его свита. Гляди-ка, один из приближённых короля отделился и едет к нам.

И действительно, один офицер отделился от группы, окружающей короля, и поскакал к нам.

- Если вы капитан Кларк, - сказал он, салютуя, - то король приказывает вам присоединиться к его совету.

- В таком случае, Рувим, я оставляю майора на твоё попечение, - воскликнул я, - смотри устрой майора как можно поудобнее.

И, сказав эти слова, я пришпорил коня и направился к людям, окружавшим короля. Здесь были Грей, Вэд, Бюйзе, Фергюсон, Саксон и многие другие. Все они были серьёзны и смотрели в подзорные трубы вдаль. Монмауз сошёл с лошади и стоял, прислонясь к дереву. Руки у него были скрещены, а на лице отражалось полное отчаяние. Немного поодаль лакей водил взад и вперёд вороного коня, который гарцевал и рыл копытами землю.

- Видите ли, друзья мои, - произнёс наконец Монмауз, поглядывая то на одного, то на другого своими матовыми, лишёнными блеска глазами, - само Провидение против нас. Куда мы ни пойдём, везде нас преследует неудача.

- Не Провидение против нас, а наше собственное небрежение, ваше величество, - ответил смело Саксон, - если бы мы прибыли в Бристоль не сегодня, а вчера, крепость была бы в наших руках.

- Но кто же мог знать, что их пехота успела добраться до Бристоля! - воскликнул полковник Вэд.

- Я это знал, и полковник Бюйзе это знал, и почтённый мэр Таунтона знал, - горячо ответил Саксон, - мы это знали и предсказывали, что может произойти из-за проволочек. Но что теперь толковать об этом? Это все равно что сломанную трубку оплакивать. Надо эту трубку склеить насколько возможно лучше.

- Возложим упование на Всевышнего и двинемся на Бристоль, - предложил Фергюсон. - Если есть Божия Воля на то, чтобы мы взяли Бристоль, мы его возьмём. Да, мы возьмём его, хотя бы на его стенах и стояли тысячи пушек.

- Да! Так! С нами Бог! На Бристоль! На Бристоль! - воскликнули несколько пуритан.

- Но ведь это безумие. Dummheit - большая глупость! - крикнул сердито Бюйзе. - Был у вас случай, вы не хотели им воспользоваться, а теперь, когда время прошло, вы лезете на рожон. Глядите, вот она, неприятельская армия. Я так думаю, что у них не менее пяти тысяч человек на правом берегу реки. Мы стоим на левом. А вы что предлагаете? Переходить реку и осаждать Бристоль? Ведь у нас ни осадных орудий, ни лопат для рытья валов нет, а между тем у нас в тылу очутится пятитысячная армия. Как вы полагаете, подумают ли жители Бристоля о сдаче, если у них тут же, под носом, есть армия, готовая их защищать? И как вы будете с этой армией сражаться, когда из крепости в любую минуту могут выйти конные и пешие войска и ударить вам во фланг? Я вам снова говорю, что это безумие.

Немецкий солдат говорил такую очевидную правду, что даже фанатики замолчали. На востоке, на громадном расстоянии, сверкала сталь вражеского оружия. На зелени горы виднелись красные мундиры. С этими доказательствами трудно было спорить.

Монмауз мрачно постегивал хлыстиком по своим высоким сапогам. Ручка хлыста была осыпана бриллиантами.

- Что же вы в таком случае нам посоветуете? - угрюмо спросил он.

- Перейти реку и схватиться с ними, прежде чем они успеют получить помощь из города, - резко ответил грубый немец, - я даже не понимаю, чего мы медлим. Ведь мы и пришли сюда сражаться. В случае нашей победы Бристоль очутится в наших руках; ну а если нас разобьют, нам будет слава. Мы так или иначе нанесём свой удар. Больше ведь сделать мы ничего не можем.

- Вы так же думаете, полковник Саксон? - спросил король.

- Конечно, ваше величество, я был бы того же мнения, если бы видел возможность напасть на врага. Но мы едва ли можем перейти реку по этому узкому мосту.

Я поэтому предложил бы разрушить Кейнский мост и двинуться по берегу к югу. Надо поискать места, где бы мы могли дать сражение.

- Мы ещё не трогали Бата, - произнёс Вэд, - я согласен с мнением полковника Саксона, а мы тем временем двинемся к Бату и пошлём к его губернатору лицо с предложением сдаться.

- Но есть и другой план, - сказал сэр Стефен Таймвель, - мы должны поспешить в Глотчестер, а затем, перейдя там Северн, идти через Ворчестер, Шропшайр и Чешайр. У вашего величества там много друзей.

Монмауз ходил взад и вперёд, приложив руку ко лбу. У него был вид человека, находившегося в отчаянно затруднительном положении. Наконец он воскликнул:

- Что мне делать? Что мне делать? Мнения здесь высказываются самые противоположные, и я не знаю, на что решиться. Ведь от этого решения зависит не только мой личный успех, но жизнь и благосостояние всех этих последовавших за мною честных крестьян и ремесленников.

Лорд Грей, только что вернувшийся с кавалерийской разведки, ответил:

- Позвольте мне высказать своё мнение, ваше величество. На этой стороне Эвона очень небольшое число неприятельских конных отрядов. Самое лучшее будет, если мы разрушим мост и двинемся в Бат. Оттуда мы можем пройти в Вельдщир, жители которого расположены к вашему величеству.

- Пусть будет так! - беззаботно согласился король. Он, очевидно, согласился с предложением Грея не потому, что он находил его самым лучшим, а потому, что все предложения казались ему плохими. Затем он горько усмехнулся и спросил:

- Что вы скажете, господа? Сегодня утром я получил известие, что мой дядя посадил в Тауэр и Флитскую тюрьму двести купцов только за то, что они преданы делу протестантизма. Дело кончится, кажется, тем, что половина народа будет сидеть в тюрьме, а другая половина - стеречь узников.

- А может быть, ваше величество, будет и другое, - ответил Вэд, - мне кажется, что через несколько дней дядя сам попадёт в Тауэр.

Лицо Монмауза мигом прояснилось, и он, смеясь и потирая руки от удовольствия, воскликнул:

- Ха-ха-ха! Вы так думаете? Вы так думаете? Что же, мне кажется, вы попали в точку. Вот и дело Генриха считали потерянным, но сражение при Босворте решило спор в его пользу. К вашим полкам, господа! Через полчаса мы трогаемся в поход. Полковник Саксон и вы, сэр Стефен Таймвель, будете прикрывать тыл и оберегать обоз. Это почётное место, если принять во внимание, что нас со всех сторон окружает неприятельская конница.

Заседание было кончено, и все поспешили к своим частям. Лагерь пришёл в движение. Затрубили в рога, заколотили в барабаны, и скоро армия выстроилась в путь. Передовая конница ещё раньше тронулась по направлению к Бату. В авангарде шли пятьсот всадников Девонширской милиции. За ними в порядке шёл полк, составленный из моряков, люди из Северного Сомерсета, первый полк таунтоновских граждан, мендипские и багвортские углекопы, кружевники и шерстонабивники из Хонитона, Веллингтона и Оттерисент-Мэри. Далее следовали дровосеки, скотоводы, степняки и жители Квантока. Позади шли пушки и обоз, охраняемые нашей бригадой и четырьмя полками конницы.

Красные мундиры Фивершама следовали за нами по тому берегу Эвона. Большое количество улан и драгун переправились через реку и сосредоточились у нас в тылу, но Саксон и сэр Стефен искусно защищали обоз от их нападений. Мы встретили драгун такой ожесточённой стрельбой из мушкетов, что они не осмелились подойти к нашему тылу на близкое расстояние и тем более его атаковать.


Глава XXVIII

Свалка в соборе Уэльса


Теперь, мои дети, я вступил в область истории и должен сообразоваться в своём рассказе с историческими событиями и хронологией. Может быть, мой рассказ от этого пострадает, но что же делать? Это великая историческая драма, и если бы я, говоря об этой драме, выдвигал на первый план себя, меня следовало бы обозвать дерзким глупцом. О себе я поэтому буду рассказывать лишь постольку, поскольку это нужно для более живого описания событий. Тяжело мне, дети, вспоминать об этих временах, но меня утешает то соображение, что как малые, так и великие дела человеческие управляются случайностью или тем, что нам кажется случайностью. Дело, которое мы тогда делали, оказалось вовсе не таким бесполезным, как тогда казалось. Мы принесли на алтарь отечества не напрасные жертвы.

Коварный род Стюартов уже не сидит на английском троне, религия в Англии есть дело, предоставленное совести каждого. Кому этим обязана Англия? Да никому иному, как сомерсетским мужикам, которые первые восстали против католического ига. Армия Монмауза была авангардом того ополчения, которое вступило в Лондон три года спустя, когда Иакову и его жестоким министрам пришлось спасать жизнь позорным бегством.

В ночь 27 июня, а вернее, на рассвете 28-го мы добрались до города Фрама. Дождь снова начал нас преследовать, и в Фрам мы вошли, промокшие до костей, жалкие, облепленные с ног до головы грязью. Отсюда мы на другой день направились снова в Уэльс, где провели ночь и следующий день. Надо было дать время солдатам отдохнуть и обсушиться.

Утром наш Вельдширский полк отправился на парадный смотр на площадь перед собором, в котором Монмауз слушал благодарственное молебствие. В самом деле, мы достигли в краткий промежуток времени больших успехов.

Смотр кончился. Распустив солдат, мы возвращались домой, но около собора нам пришлось натолкнуться на громадную толпу народа. Толпа состояла из грубых углекопов, навербованных в Багворти и Ор. Рабочие слушали товарища, который, стоя на телеге, говорил им проповедь. Оратор делал безумные, отчаянные жесты. Сразу было видно фанатика, для которого религия есть пункт помешательства. Неистовая проповедь, очевидно, пришлась по вкусу толпе, ибо из неё то и дело раздавались одобрительные возгласы и благочестивые стоны и вздохи. Мы остановились поглядеть.

Лицо у проповедника было дикое; потрясая рыжей бородой и лохматыми волосами, из-под которых сверкал возбуждённый взор, он громким хриплым голосом говорил проповедь.

- Чего мы не сделаем для Господа, - вопил он, - чего мы не совершим ради Его великой святости? Почему Его рука отяготела на нас? Почему мы до сей поры не освободили страну сию, подобно Юдифи, освободившей народ Божий? Воззрите! Мы хотели мира - и где же он? Мы хотели времён благих - и перед нами смута и горе! Почему все сие, спрашиваю я? Оттого, братья, что мы оскорбили Бога и не обратились к Нему всем сердцем. Устами своими мы восхваляли Господа, но наши дела были далеки от Него.

Сами вы знаете, что прелатство - проклятое дело и что сего греха Всевышний не терпит. И однако, мы, служители Бога Вышнего, что сотворили? Разве вы не видели своими собственными глазами пышных храмов, воздвигнутых прелатами? Не позор ли для Творца - сии храмы? Кто смотрит на эти храмы греха и не стирает их с лица земли, тот приобщается к греху прелатства и прогневает Господа. Доколе вы будете хромать на оба колена? Горе тебе, грешное поколение! Вы не холодны и не горячи, и поэтому-то отяготело на вас Божие проклятие. Оставил вас Бог. Мы были в Шептоне и Фраме и оставили подобные сему идольские капища нетронутыми. В Гластонбери мы также пощадили идолопоклоннический храм, и горе нам за это! Плохо тому, кто, возложив руку на плуг, оглядывается назад. А теперь глядите сюда!.. - Последнюю фразу проповедник выкрикнул диким голосом и обратился к красному собору: - Что означает эта громадная куча камней? - продолжал он. - Не есть ли это алтарь Ваала? Не построен ли этот храм для тщеславия? Разве мы, истинно благочестивые люди, строим храм? Ведь в этих храмах проповедуется хитроумное и лукавое учение, которое есть ни что иное, как вывернутый наизнанку папизм. Можем ли мы терпеть подобные надругательства над верой? Неужели мы, избранные чада великого Бога, потерпим, чтобы этот очаг духовной заразы остался неприкосновенным? Если мы сами не хотим помочь Всевышнему, то не можем рассчитывать и на Его помощь. Мы пощадили много прелатских храмов, братья. Неужели мы пощадим и этот?

Толпа заволновалась как море, и послышался громовой вопль:

- Нет! Нет!

- В таком случае разрушим это храм так, чтобы не оставалось камня на камне.

- Хорошо, хорошо! Разрушим!

- Так приступим же к этому святому делу.

- За работу, братья! - раздался чей-то исступлённый голос.

Проповедник спрыгнул с телеги и бросился к собору. Толпа диких фанатиков бросилась за ним. Одни ломились, дико крича, в отворённые двери собора, другие ломали колонны и пьедесталы статуй, третьи рубили скульптурные украшения и старались повалить стоявшие в нишах статуи святых.

- Этого допускать нельзя, - коротко произнёс Саксон, - нельзя оскорблять таким образом религиозные чувства многих, и для кого? Для немногих фанатиков? Да таким образом вся церковная Англия отступится от нашего дела. Если фанатикам удастся разрушить соборы, это будет хуже, чем если бы мы проиграли сражение. Сэр Гервасий, приведите немедленно свою роту, а мы в ожидании вашего прихода будем сдерживать этих фанатиков собственными силами.

Баронет увидал в толпе зевак одного из своих унтер-офицеров и крикнул:

- Эй, Мастертон, скорее идите в лагерь и скажите Баркефу, чтобы он вёл сюда роту. Мушкеты зарядить. Я же пригожусь здесь.

В это время мы увидали какую-то громадину, которая лезла прямо на нас. Саксон радостно воскликнул:

- Ага, вон и Бюйзе! Да и лорд Грей с ним! Милорд, мы должны спасти собор. Эти фанатики хотят его разграбить и сжечь.

К нам подбежал седой старик со связкой ключей в руках. Он был в отчаянии.

- Сюда-сюда, господа! О, поспешите же, господа! Остановите, если можете, этих беззаконников. Они разбили статую апостола Петра. Они разобьют все статуи, если их не остановят. Восточное окно разбито. Они притащили бочку пива и поставили её на алтарь. Господи-господи! Кто мог бы подумать, что такие ужасы творятся в христианской стране?

Старик громко рыдал и топал ногами от бессильного гнева.

- Это соборный сторож, сэры, - сказал кто-то из толпы, - он состарился в этой должности.

- Сюда, сюда, лорды и джентльмены! - кричал старик, проталкиваясь сквозь толпу. - Увы, они расшибли статую апостола Павла!

И действительно, из собора послышался оглушительный треск. Было очевидно, что фанатики произвели какое-то новое разрушение. Сторож с ещё большей поспешностью бросился вперёд, и мы очутились у низкой дубовой двери, которую он отпер. Пройдя по вымощенному камнем коридору, мы очутились в церкви недалеко от алтаря.

Храм был полон народом. Бунтовщики бегали взад и вперёд, ломая и разрушая все, что им попадалось под руку. Многие из них были действительно фанатики, верившие в то, что делают настоящее дело. Но много было между ними плутов и мошенников, которые всегда припутываются к армиям, находящимся в походе. Фанатики срывали со стен иконы и ломали их, рвали и выбрасывали в окно молитвенники, а воры между ними хлопотали над массивными подсвечниками и уносили из собора все, что представляло какую-нибудь ценность. На кафедре стоял какой-то бродяга в лохмотьях. Он обрывал с неё красный бархат и бросал его вниз, в толпу. Другой, повалив аналой, старательно обламывал с него медные украшения. В боковом приделе толпа людей опутала верёвками статую евангелиста Марка и дёргала её вниз. Статуя зашаталась, упала с оглушительным треском и рассыпалась в мелкие куски. Дикие вопли фанатиков приветствовали это. Шум стоял невообразимый.

Но наиболее возмутительная сцена творилась в алтаре. Негодяи вытащили туда бочку пива и поставили её на престол: Около бочки собралось с дюжину человек. Один из них с грубыми шутками рубил бочку топором, стараясь открыть. В тот момент, когда мы вошли, он только что прорубил верхнюю доску, и чёрное пиво запенилось. Толпа со смехом тянулась к бочке со своими стаканами и кружками. Увидав это возмутительное зрелище, немецкий солдат грубо выругался и, кинувшись вперёд, протолкался к алтарю. Ещё момент, и он вскочил на престол и стал рядом с вожаком бунтовщиков. Вожак стоял, наклонившись над бочкой и стараясь зачерпнуть в стакан пиво. Солдат схватил его железной рукой за воротник. Через момент пятки его сверкнули в воздухе, а голова погрузилась на дно бочки. Пенистое пиво разлилось по полу. Затем Бюйзе схватил бочку вместе с умирающим в ней углекопом, и подняв её, швырнул вниз по мраморным ступеням, ведшим в церковь. Мы в это время "при помощи десяти-двенадцати человек, последовавших за нами в собор, вытолкнули из алтаря буянов и выгнали их за решётку, отделявшую хоры от храма.

С первого взгляда могло показаться, что мы усмирили бунтовщиков. На это было совершенно неверно. Неистовые фанатики позабыли о соборе и устремились на нас. Они срывали иконы, статуи и деревянную резьбу, и мы увидали себя лицом к лицу с бесчисленной толпой, которая прямо ревела от бешенства. Этими людьми овладело религиозное неистовство. О дисциплине они совершенно позабыли.

- Бейте прелатистов! - ревела толпа. - Долой друзей антихриста! Поражайте их у самого алтаря! Долой их!

И эта дикая, обезумевшая толпа окружала нас со всех сторон. Одни были вооружены, другие нет, но все до единого дышали жаждой крови и убийства.

Лорд Грей спокойно улыбнулся и произнёс:

- Гражданская война порождает гражданскую войну. Нам, господа, надо дождаться помощи, и поэтому давайте защищать решётку.

И, произнеся эти слова, он обнажил рапиру и стал в середине. По одну сторону от него стали Саксон и сэр Гервасий, а по другую Бюйзе, Рувим и я. Места здесь было немного и хватало только для шести человек. Наши немногочисленные помощники стали вокруг решётки, которая была высока, крепка; прорваться через неё было трудно.

Неистовство углекопов теперь достигло высшей степени. Повсюду в полутёмном соборе сверкали пики, косы и ножи. Дикие крики, отдаваясь в куполе, напоминали вой волков. Виновник мятежа, фанатический проповедник, кричал:

- Идите вперёд, мои братья! Идите вперёд против них. Пускай они стоят на высоком месте. Бог ещё выше их. Неужели мы испугаемся их обнажённых сабель и оставим дело Божье? Неужели мы потерпим, чтобы эти сыны Амалика защитили идольский алтарь? Вперёд, вперёд, во имя Божье!

- Во имя Божье! - вторила уже не криком, а как-то рыча толпа. - Во имя Божье!

И куча фанатиков, постоянно увеличиваясь, стала сперва приближаться, а потом ринулась на острия наших сабель.

Я не видел, что происходило во время стычки направо и налево от меня. Бой был такой горячий, а толкотня такая ужасная, что приходилось хлопотать только о себе. То, что наших врагов было много, служило нам же на пользу. Стеснясь в кучу, они не могли управлять как следует своим оружием. Какой-то дородный углекоп свирепо замахнулся на меня своим орудием, но сделал промах. Сила удара была так ужасна, что он сам зашатался. Я воспользовался этим моментом и, прежде чем он опомнился, пронзил его палашом. Первый раз в жизни, мои дети, я тогда убил человека в гневе. И никогда не забуду этого. Лицо у него стало бледное, испуганное; он глянул на меня через плечо и упал на пол. В это время на меня напал другой бунтовщик, но я его ударил сперва левой рукой, а потом палашом плашмя по голове. Он потерял сознание и полетел вниз. Бог видит, что я не хотел убивать этих несчастных, заблудших фанатиков, но нам приходилось защищать себя. Затем на меня накинулся какой-то житель болот, похожий больше на лохматого, дикого зверя, чем на человека. Он обхватил меня за колени, а его товарищ занёс надо мною цепь, которая ударила меня по плечу. Третий подбежал с пикой и хотел вонзить мне её в бедро. Но я одним ударом разрубил пику надвое, а другим размозжил ему голову. Увидя это, человек с цепью отошёл назад. Человека, похожего на обезьяну и продолжавшего держаться за мои колени, я оттолкнул ударом ноги. Таким образом я сравнительно благополучно отбил нападение. Рана, нанесённая пикой, была незначительная. Кроме этого я ещё чувствовал боль в голове и плече. Я оглянулся и увидел, что мои товарищи отделались так же благополучно, как и я. Саксон держал рапиру в левой руке. Она была в крови по самую рукоять. Правая рука у него была слегка ранена, и из неё капала кровь. Перед ним лежали два убитых углекопа. Перед сэром Гервасием Джеромом лежало в одной куче не менее четырех тел. В то время, когда я обернулся к нему, он вынул из карманатабакерку и, открыв её, подал с изящным поклоном сэру Грею. Сэр Гервасий держал себя крайне беззаботно, точно находился в лондонской кофейне. Бюйзе стоял, опершись на свой громадный палаш, и угрюмо глядел на лежавший перед ним безголовый труп. По одежде я узнал в этом бездыханном теле вожака проповедников. Что касается Рувима, то он сам не был ранен, но пришёл в отчаяние, увидев мою ничтожную рану. Я насилу уверил своего приятеля, что эта рана немногим серьёзнее тех ран, которые мы получали, когда вместе с ним воровали крыжовник.

Фанатики были отогнаны, но бой был далеко не кончен.

Бунтовщики потеряли десять человек, в том числе и своего вожака. Они не прорвали нашу линию, но эта неудача только увеличила их бешенство. С минуту они отдыхали в боковом приделе, а затем с диким рёвом кинулись на нас. Они делали отчаянные усилия, прорваться к алтарю. Этот бой был ещё ожесточённее и продолжительнее, чем первый. Один из наших сторонников, защищавший решётку, был поражён прямо в сердце и упал, не издав ни стона. Другому проломили голову громадным камнем, который был брошен каким-то обезумевшим гигантом. Рувима сбили с ног дубиной, и он был бы непременно стащен вниз, если бы я не поспел и не отразил нападающих. Сэра Гервасия также сбили с ног, но он сражался лёжа и, как раненая дикая кошка, бешено поражал всех, кто к нему приближался. Бюйзе и Саксон, став спиною друг к другу, твёрдо отражали нападения неистовой толпы, поражая всякого; кто подходил к ним на близкое расстояние. Но как ни мужественна была наша оборона, бунтовщики в конце концов взяли бы над нами перевес численностью. Признаюсь, я уже начал опасаться за исход сражения и готовился к смерти. Но как раз в эту минуту в соборе раздался тяжёлый, мерный топот, и в церковь ворвались мушкетёры баронета. Они шли скорым шагом, спеша нам на выручку. Фанатики не стали ждать нападения и бросились в разные стороны, прыгая по скамьям. Мушкетёры, взбешённые тем, что их любимый капитан ранен, начали беспощадное избиение. Минуту или две творилось нечто ужасное. До нас доносился топот бегущих ног, мягкие удары по телу, стук мушкетов о мраморный пол, стоны. Многие из бунтовщиков были убиты, но большая часть побросали оружие и подняли вверх руки. Все они по приказанию лорда Грея были арестованы.

У ворот собора был поставлен большой отряд охраны для того, чтобы предупредить воинственные выходки фанатичных сектантов.

Когда затем собор был очищен и порядок" восстановлен, мы получили наконец возможность подумать о себе и подсчитать наши собственные раны. Впоследствии, дети мои, мне пришлось много скитаться и участвовать во многих войнах. Я бывал в таких переделках, в сравнении с которыми эта стычка в соборе сущий пустяк. Но, несмотря на это, никогда и нигде кровопролитие не производило на меня такого ужасного впечатления, как здесь. Представьте себе торжественный полумрак собора, и в этом полумраке около решётки лежат груды трупов. Тела скорчены, а лица белы как мел и неподвижны. Ах какое страшное было это зрелище! Через немногие оставшиеся неразбитыми стекла льётся вечерний свет, и на лицах этих неподвижных фигур образуется ярко-красные и бледно-зеленые пятна. На полу и скамьях сидят раненые люди и умоляют, чтобы им дали воды. Из нас шестерых никто не остался невредимым. Трое из людей, защищавших решётку, были убиты, а один лежал оглушённый ударом. Бюйзе и сэр Гервасий получили много ушибов. Саксон был ранен в правую руку. Рувима сбили с ног дубиной и, конечно, пронзили бы насквозь пикой, но его спас великолепный панцирь, подаренный ему сэром Клансингом. Обо мне говорить не стоит. Но в голове у меня шумело подряд несколько часов, так что я ничего не слышал. Сапог оказался полон крови. Но это, пожалуй, вышло к лучшему. Хэванский цирюльник Снексон не раз говаривал, что мне при моем полнокровии не мешает делать время от времени кровопускание.

Между тем собрались войска, и мятеж был подавлен в самом зародыше. Конечно, между пуританами много было таких, которые ненавидели прелатизм, но никто из них, кроме нескольких полоумных фанатиков, не одобрял нападения на собор. Пуритане понимали, что такие поступки могут восстановить против них всю церковную часть Англии и погубить дело революции.

Фанатики, однако, успели причинить много вреда. Собор был испорчен не только внутри, но и снаружи. Лепная работа на стенах и карнизы оказались испорченными. Бунтовщики забрались даже на крышу, сорвали свинец и побросали его на улицу. Эти большие листы свинца сослужили нам службу. Амуниции у нас было немного, и по приказанию Монмауза свинец был собран и перелит в пули. арестованных в соборе бунтовщиков взяли под стражу, но наказывать их было признано неудобным, их подержали некоторое время под стражей, а затем простили, изгнав, однако, из армии.

На второй день нашего пребывания в Уэльсе армии в окрестностях города был устроен смотр. Погода стала снова тёплой и солнечной. На смотру выяснилось, что пехота наша насчитывает шесть полков по девятьсот человек в каждом. Всего, значит, было пять тысяч четыреста солдат. Из них полторы тысячи, были вооружены мушкетами, две тысячи - пиками, а остальные - цепами, косами и молотками. Таких полков, как наш или Таунтоновский, было мало. Армия Монмауза состояла не из солдат, а из вооружённых ремесленников и крестьян. Но, несмотря на плохую дисциплину и вооружение, это были крепкие англичане, ожесточённые религиозной ревностью и храбрые по природе. На смотру они держались молодцевато и дружно кричали "ура!". Легкомысленный и переменчивый Монмауз был как нельзя более доволен. Так как король и его свита стояли от меня недалеко, то я слышал, как он восторгался своими солдатами и уверял своих приближённых, что эти молодцы не могут быть побеждены продажными наёмниками короля.

- Ну, что вы скажете, Вэд? - воскликнул Монмауз. - Неужели мы никогда не увидим улыбки на вашем печальном лице? Поглядите на этих бравых -молодцов и вы поймёте, что место председателя палаты лордов за вами обеспечено.

- Накажи меня Бог, если я вздумаю разочаровывать ваше величество, - ответил юрист. - Но я все-таки не могу очень-то восторгаться. Не забудьте, что при Ботвельском мосту ваше величество, командуя продажными наёмниками, разбили наголову таких же храбрых людей, как эти.

- Верно, верно, - произнёс король, проводя рукою по лбу, что он делал всегда, когда он был недоволен собой или огорчён. - Эти защитники Ковенанта были храбрый народ. Но они не могли выдержать натиска наших батальонов... Произошло это оттого, по моему мнению, что у них не было военной выправки. А у наших солдат выправка есть. Они умеют и сражаться в строю, и стрелять по команде. Что же ещё лучше?

Фергюсон заговорил своим ломанным языком и с обычным ему вдохновением:

- Пускай у нас нет ни стенобитных, ни полевых пушек, пускай у нас даже не будет мушкетов и сабель. Пускай у нас останутся одни руки, Господь все равно дарует нам победу, чтобы мы победили. Так говорю вам я.

- Исход битвы зависит от. случая, ваше величество, - заговорил Саксон, рука которого была завязана платком, - какая-нибудь счастливая случайность, какая-нибудь, на первый взгляд, маленькая и не предвиденная никем удача зачастую решает дело. Я выигрывал, думая, что дело проиграно, и проигрывал, уверенный в победе. Битва - это неверная игра, и исход её нельзя предугадать раньше, чем не убита последняя карта.

- И пока не положена в карман ставка, - добавил своим низким гортанным голосом Бюйзе. - Отдельные игры можно выигрывать, а партия вдруг оказывается проигранной.

- Отдельная игра - это сражения, а партия - это вся компания, - улыбаясь, произнёс король, - наш друг Бюйзе большой мастер на военные метафоры. Но вот наши бедные лошади, кажется, в очень грустном положении. Что бы сказал мой кузен Вильгельм, увидав такую грязную армию? У него в Гааге гвардейцы - щёголи.

Перед королём и его свитой проходили ряды пехоты. Знамёна от погоды и ветра превратились в тряпки и имели жалкий вид. Затем последовали десять рот конницы, и вид этой конницы и вызвал замечание Монмауза. Лошади, замученные усиленными маршами и дождём, имели жалкий вид. Солдаты в заржавевших касках и латах тоже производили неважное впечатление. Самым неопытным из нас было ясно, что если мы надеемся на успех, то надо рассчитывать не на конницу, а на пехоту. А на вершинах невысоких холмов, окружавших Уэльс, продолжало сверкать серебро и пурпур. Это были оружие и мундиры королевских драгун, окружавших нас со всех сторон. Это напоминало нам о том, что наш враг силён именно в том, в чем мы слабы.

В общем, однако, смотр в Уэльсе произвёл на нас отличное впечатление. Солдаты были бодры, мужественны и веселы. И что самое главное - в армии не замечалось никакого неудовольствия по доводу того, что с фанатиками, пытавшимися разрушить собор, было строго поступлено.

Все эти дни вокруг нас кружилась неприятельская кавалерия. Пехоты не было видно. Она отстала по случаю дождей и разлива рек. Из Уэльса мы выступили в последний день июля и направились через равнины и низкие Польденские горы к Бриджуотеру, где нашли небольшой отряд новобранцев, которые к нам присоединились.

Монмауз собирался было остаться в Бриджуотере на долгое время и приказал возводить земельные укрепления, но ему указали на то, что, даже в том случае, если бы город оказался способным к сопротивлению, провианта в нем не хватит более чем на несколько дней. Вся окрестная страна была уже разграблена королевскими войсками. Мысль о земельных укреплениях поэтому была оставлена, и мы, прижатые к стене, не видя нигде выхода, стали ожидать приближения неприятеля.


Глава XXIX

Крик в одинокой хижине


Таким-то образом окончились наши усиленные передвижения, и мы очутились в положении людей, прижатых к стене. На нас направлялись все войска правительства. Слухов о восстаниях в нашу пользу до нас ниоткуда не доходило. Церковь господствовала, а протестантов повсюду сажали в тюрьмы. Милиция графств двигалась на нас с севера, востока и запада. В Лондон прибыли шесть полков голландских войск, присланных Вильгельмом Оранским. По слухам, в Англию направлялись ещё несколько голландских полков. Одно Сити выставило десять тысяч человек. Повсюду шла маршировка и обучение военному делу. Готовили смену для цвета английской армии, которая находилась уже в Сомерсетском графстве. И все это делалось для того, чтобы раздавить пять-шесть тысяч дровосеков и рыбаков, которые были плохо вооружены и не имели ни копейки денег. Сила этих людей заключалась в готовности умереть за идею.

Это, мои милые дети, была благородная идея, за которую охотно можно пожертвовать все. Отчего не жертвовать жизнью, если чувствуешь, что умираешь для общего дела? Правда, это были единственные крестьяне; они выражались грубо и не могли бы красноречиво объяснить своих побуждений, но в душе, в сердце своём они отлично сознавали, что сражаются за то, что всегда составляло силу Англии. Они восстали против людей, которые захотели лишить их родину того, в чем заключалась её крепость и могущество.

Прошло три года, и все поняли эту истину. Наши необразованные пуритане оказались более дальновидными и передовыми, чем те, кто смеялся над ними.

Римская вера подходит только для тех народов, которые не привыкли к самостоятельному мышлению. Люди малоразвитые не интересуются религиозными вопросами и верят в обычай, в то, во что им приказывают верить; Англия успела выйти из этих католических пелёнок. В ней уже успели появиться самостоятельные мыслители, отказывающиеся от преклонения перед авторитетами и подчиняющиеся только своему разуму и совести. Заставлять этих людей верить в то, во что они перестали верить, было бесполезным и неразумным делом, скажу больше, безумием. И однако эта попытка была сделана. Ханжа король и сильная, богатая церковь творили насилие над народом. Через три года народ понял, что насилие есть насилие, - и королю пришлось бежать, спасая себя от народного гнева. Но в описываемое мною время народ, после долгих гражданских войн и развращающего режима Карла II, находился в каком-то оцепенении и поэтому набросился на тех, кто восстал в защиту свободы совести. Так плохо соображающий человек бьёт ни в чем неповинного посланца, принёсшего ему худую весть. Странно, милые дети, наблюдать, как бесплотная мысль приобретает видимую форму и порождает страшные, трагические события. С одной стороны король-богослов, размышляющий о том, что ересь и что не ересь, а с другой шесть тысяч решившихся на все людей. Этих людей травят, гонят с места на место, и они наконец оказываются окружёнными со всех сторон в холодных болотах Бриджуотера. Сердца этих людей окаменели и ожесточились: Это не люди, а затравленные звери. Горе тем народам, короли которых занимаются богословием!

Но бедные люди, о которых я вам говорю, защищали великую идею. Можно ли сказать то же самое о человеке, который стоял во главе их? Увы! Как жаль, что таким людям был дан такой вождь! Сегодня Монмауз был самонадеян и самоуверен, завтра же он обратился к полному отчаянию, сегодня он сулил своим приближённым места членов Государственного совета, завтра он собирался бежать от своей армии в Голландию. Им словно владел сам:дух непостоянства.

И однако у Монмауза, перед тем как он стал во главе восстания, было хорошее имя. В Шотландии он составил себе замечательную репутацию. Его хвалили не только за одержанные им победы, но и за - милосердие, которое он проявил к побеждённым. На материке Европы ему пришлось командовать английской бригадой, и он командовал ею так, что заслужил похвалы лучших полководцев Людовика и императора. Но стоило Монмаузу взяться за своё собственное дело и поставить на ставку свою собственную карьеру и голову, и он оказался слабым, нерешительным и трусливым человеком. Вся его доблесть оставила его. Я всегда плохо верил в Монмауза. Бывало, я видел его во время похода. Едет он на своём красивом коне, свесив голову на грудь, а на лице его ясно читается отчаяние. Было очевидно, что этот человек, если даже добьётся королевского трона, на нем не удержится: Куда такому человеку носить корону Плантагенетов и Тюдоров? Да у него эту корону его же собственные генералы отнимут.

Впрочем, я должен отдать справедливость Монмаузу. Он стал гораздо бодрее и проявил даже мужество после того, как решено было сразиться с неприятелем. Другого исхода, впрочем, и не было. Но так или иначе Монмауз изменился к лучшему. Были пущены в ход все средства, чтобы ободрить войска и приготовить их к решительному бою. Все дни с утра до вечера мы проводили в работе, обучая наших пехотинцев бою в сомкнутом строю и отражению конных атак. Все боевые тонкости были постигнуты нами и переданы солдатам. Ночью же все улицы города, начиная с Дворцового

Поля и кончая Партетским мостом, звенели проповедью, молитвами и пением гимнов. За порядком офицерам следить не приходилось, так как солдаты сами поддерживали порядок и наказывали виновных. Одного солдата, появившегося на улице в нетрезвом виде, товарищи чуть не повесили. В конце концов жизнь его удалось спасти, но он был прогнан из армии, ибо товарищи находили, что он, как пьяница, недостоин защищать святое дело свободы совести. Возбуждать в наших людях храбрость и мужество было также излишне. Они были бесстрашны, как львы, и если приходилось за что опасаться, так это за то, чтобы храбрость не завела их слишком далеко. Солдаты помышляли о том, чтобы обрушиться на врага сразу, подобно орде фанатичных мусульман. Извольте обучать таких горячих молодцов и приглашать их к осторожности, без которой воевать нельзя.

На третий день нашего пребывания в Бриджуотере стал обнаруживаться недостаток в провизии. Вся окрестная страна была опустошена; и кроме того, мы были окружены неприятельской конницей, которая рыскала повсюду и портила нам пути сообщения. Вследствие этого лорд Грей приказал однажды двум конным ротам выехать ночью на фуражировку. Начальствование над этим маленьким отрядом было поручено майору Мартину Гукеру, старому лейб-гвардейцу. Это был грубый служака, любивший выражаться кратко и бесцеремонно, но великолепно обучавший подчинённых военному искусству. Мы с сэром Гервасием отправились к лорду Грею и просили у него разрешения присоединиться к отряду. В городе было делать нечего, и поэтому лорд Грей нам охотно разрешил уехать с Гукером.

Выехали мы из Бриджуотера около одиннадцати часов вечера в тёмную, безлунную ночь: Цель наша была произвести разведку в местности между Боробриджем и Ательнеем. Нам было известно, что в этой части больших неприятельских сил не имеется, а между тем местность эта была плодородная, и мы надеялись добыть там провианта. С собой мы взяли четыре пустые телеги, которые нужно было нагрузить тем, что нам удастся добыть. Телеги были поставлены, по распоряжению командира отряда, между двумя ротами. Маленький передовой отряд, под командой сэра Гервасия, ехал в нескольких стах шагах впереди. В этом порядке мы и проскакали по улицам города. Испуганные обыватели выглядывали в окна и двери, прислушиваясь к звукам рогов.

Очень хорошо помню я эту ночную экспедицию. Помню я ветви ив, тянувшиеся к нам и похожие на руки великанов, помню я тихий стон ночного ветра и неясные фигуры всадников. Копыта лошадей издавали глухой шум, ножны палаша цеплялись за стремена. Все эти подробности мне вспоминаются с замечательной отчётливостью.

Мы с баронетом ехали рядом впереди. Сэр Гервасий весело болтал, вспоминая свою жизнь в Лондоне, цитируя по временам стихи Коолея и Уоллера. Я был в угнетённом состоянии духа, и болтовня товарища меня развлекала.

Сэр Гервасий, вдыхая в себя свежий деревенский воздух, говорил:

- Только в такую ночь и понимаешь, что жизнь есть жизнь. Черт меня возьми, но я вам завидую, Кларк. Вы родились и воспитались в деревне. Скажите, разве может дать город человеку такие наслаждения? И заметьте, природа даёт вам всю эту благодать даром. В деревне отлично жить, если поблизости есть парикмахер, торговец нюхательным табаком, продавец духов и один-два сносных портных. Прибавьте сюда ещё хороший ресторан и игорный дом, и я, честное слово, соглашусь вести мирную деревенскую жизнь.

Я засмеялся и ответил:

- А мы, деревенщина, воображаем, что настоящая жизнь, жизнь мудрости и знания, сосредоточена в городах.

- Ventre saint - gris! А какую мудрость и знание приобрёл я, живя в столице? - ответил сэр Гервасий. - Но, по правде говоря, я прожил в эти последние недели гораздо больше, чем всю предыдущую жизнь, и научился большему. Мне больше нравится мокнуть под дождём с моими оборванцами, чем состоять пажом при дворе и делать себе карьеру. Обидно жить так, как живут там. Никаких высоких целей и задач, и весь твой ум уходит на то, чтобы сочинить ловкий комплимент или выучиться танцевать "корранто". Да, кстати. Я считаю себя многим обязанным вашему приятелю, старому плотнику. Правильно он сказал в своём письме, что человек должен развить все имеющиеся у него хорошие качества и применить их к делу. Если человек этого не делает, то цена ему меньше, чем курице. Курица, если закудахтала, то, по крайней мере, яйцо снесёт, а какая польза от кудахтающих людей? Они только болтают и ничего не делают. Ваш старый плотник мне открыл целый новый мир!

- Но, - сказал я, - ведь вы же были богатым человеком и, конечно, принесли кому-нибудь пользу. Невозможно, чтобы человек истратил такое громадное состояние и чтобы этим никто не воспользовался.

Сэр Гервасий весело расхохотался и воскликнул:

- О, мой милый Михей! Вы удивительно первобытный человек. Всякий раз, как речь заходит о прожитом мною состоянии, вы начинаете говорить как-то благоговейно и даже голос понижаете. Точно я прожил богатства всей Индии. Ах, мой милый, вы не имеете никакого понятия о жизни. Вы не знаете, что у денежных мешков вырастают крылья и они улетают. Ну да, конечно, человек, проживающий своё состояние, не глотает своих денег, а даёт их другим, которые пользуются ими. Но моя ошибка именно в том и состояла, что я не отдавал свои деньги туда, куда было нужно. Моё состояние перешло не к порядочным людям, а к бесполезной и подлой дряни. О, я часто вспоминаю о толпе попрошаек, нищих, развратников, сводников, наглецов, буянов, льстецов и подлецов! Весь этот люд я кормил. Своими деньгами я увеличивал эту шайку. Мои деньги сделали такое зло, которое нельзя исправить никакими деньгами. Каждое утро, бывало, человек тридцать этой сволочи являлись на мой утренний приём и низкопоклонничали около моей постели.

- Как это так, около вашей постели? - удивился я.

- А это была такая мода - принимать лёжа в посте-. ли. Но на вас при этом должен быть непременно надет парик и батистовая сорочка с кружевами. Впоследствии пошла другая мода. Стало позволяться принимать утренних гостей, сидя в кресле. Но и тут вменялось в обязанность надевать небрежный костюм. Халат и туфли - обязательно. Да, Кларк, мода - это великий тиран, хотя её власть и не распространяется на Хэвант. Дело в том, что ленивые горожане хотят завести порядок в жизни и вследствие этого хотят сделаться рабами моды. Я отличался особой покорностью моде. Во всем Лондоне не было такого покорного раба моды, как я. Я был регулярен в своих нерегулярностях. Я сохранял порядок в своей беспорядочности. Ровно в 11 часов утра ко мне в спальню входил мой слуга, неся мне чашку чинограсса. Это чудное средство против тошноты. Вместе с этим я съедал лёгкий завтрак: кусочек дичи или чего-нибудь в этом роде. Затем начинался утренний приём. Являлись тридцать человек всякой дряни, вроде той, о которой я только что говорил. Иногда, впрочем, попадались между ними и честные люди. Какой-нибудь нуждающийся литератор иногда забредал ко мне, чтобы попросить гинею, или же находящийся не у дел педант с большой учёностью в голове, но с пустым карманом. Ко мне лезли не только потому, что считали меня богатым и влиятельным человеком. Всем было известно, что я дружен с лордом Галифаксом, Сиднеем Годольфином, Лоренсом Гайдом и другими влиятельными господами. Через меня добивались их протекции... А поглядите-ка, вон там, налево, что-то светится. Не заехать ли нам туда? Может быть, мы и найдём там что-нибудь.

- Это нам придётся, по всей вероятности, сделать на возвратном пути, - сказал я, - Гукеру приказано ехать в определённое место, и он никаких остановок не будет делать. Полагаю, что мы ещё успеем сюда заехать: ночь велика.

- Если бы мне пришлось ехать за провиантом даже вплоть до Соррея, я поеду туда, - сказал баронет. - Черт возьми, как я покажусь на глаза своим мушкетёрам, если нам не удастся добыть ничего съестного? Когда я уезжал, у них не было ровно ничего. Что же, вы им пулями прикажете питаться, что ли? Однако вернёмся к предмету нашего разговора, то есть к жизни в Лондоне. Время у нас было так хорошо распределено. Особенно много там учреждений, благоприятных для людей, преданных какому-нибудь спорту. В Хоклее дрались на рапирах, в Шопене был устроен бой петухов, бой быков - в Саутверке, стрельба в цель - на Тотгильском поле. Наконец, можно было отправляться в сады Сен-Джемс или, воспользовавшись отливом, отправиться в вишнёвые сады, вниз по реке, в Розеритб. Принято также было ездить пить молоко в Ислингтон. Для молодых же людей, хорошо одетых, было принято гулять по парку. Как видите, Кларк, мы были очень деятельны в нашем безделии, и недостатка в занятиях у нас не было. А когда наступал вечер, мы могли отправляться или в игорный дом, или в Дорсетский сад, или в Линкольскую гостиницу, или в Дрюрилен, или в Королевский. Одним словом, в удовольствиях недостатка не было.

- Ну, что же, - ответил я. - Вы прекрасно употребляли время. Сидя в театре, вы слушали великие мысли Шекспира и Массингера, и в вашей душе восставали величавые образы.

Сэр Гервасий тихонько засмеялся.

- Михей, - сказал он, - вы так же свежи, как свеж этот приятный деревенский воздух. Знаете ли вы, большой ребёнок, что мы ездили в театр вовсе не за тем, чтобы смотреть пьесы.

- Зачем же вы туда ездили в таком случае? - спросил я.

- Чтобы смотреть друг на друга, - ответил он. - Великосветские щёголи, следуя моде, - стояли все время, прислонившись к рампе, спиной к сцене, а лицом к зрителям. Щёголь занимался тем, что нахально смотрел на голландских девиц. Эти девицы в большой моде в Лондоне, и надо вам сказать, что это в партере обыкновенно сидят особы в масках. И на них принято смотреть и догадываться, кто они такие. Тут же сидят городские и придворные красавицы. И на них мы должны были смотреть в лорнеты. А вы говорите - игра. У нас было более весёлое занятие, чем слушать александрийские стихи и оценивать красоту гекзаметров. Мы начинали шуметь и хлопать только в тех случаях, когда на сцену выходили танцовщица Лажен или Брестюртль или мистрисс Ольфайльд. Но мы аплодировали не актрисам, а хорошеньким женщинам.

- Ну, а по окончании представления вы шли ужинать, а затем ложились спать?

- Насчёт ужина вы угадали верно. Одни ехали ужинать в Рейнский дом, другие к Понтаку. Всякий сообразовался в данном случае со своими привычками. После ужина начиналась игра в кости и карты у Грумпортера или под аркой в Ковентгардене. Там играют в пикет, пассаж, азар, примере - кто во что любит. Когда игра кончается, все разъезжаются по кофейням. Некоторые устраивают себе второй ужин и едят копчёные сливы, чтобы протрезвиться немного. Послушайте, Михей, если жиды дадут мне хоть маленькую пощаду, мы с вами вместе поедем в Лондон, и я вам покажу все эти прелести.

- По правде сказать, это меня не очень соблазняет, - ответил я. - Я вял и скучен от природы и совсем не подхожу к такой жизни, о которой вы рассказываете. Я там нагоню тоску на всех одним своим видом.

Сэр Гервасий хотел мне ответить, но в этот момент тишина ночи была внезапно нарушена. Мы оба даже вздрогнули, до такой степени был ужасен раздавшийся внезапно пронзительный крик. Никогда ещё я не слыхал такого отчаянного вопля. Мы остановили лошадей. Остановились и ехавшие за нами солдаты. Все мы стали прислушиваться, стараясь определить, откуда раздался крик. Одни говорили, что направо, другие, что налево. Тем временем подъехал главный отряд с телегами. Мы продолжали внимательно прислушиваться, ожидая повторения ужасного крика. Это был дикий, пронзительный, мучительный крик. Кричала женщина, очевидно находившаяся в смертельной опасности.

- Это здесь, майор Гукер! - крикнул сэр Гервасий, поднимаясь на стременах и глядя в ночную тьму. - Вон там, за этими полями, я вижу домик. Разве вы не замечаете огонёк? Правда, он блестит очень слабо: должно быть, окно закрыто занавескою. Мы должны отправиться туда немедленно! - крикнул я нетерпеливо.

Меня разбирала досада на нашего командира, который имел такой вид, точно он не знал, что ему делать. Майор Гукер ответил:

- Я нахожусь здесь, капитан Кларк, чтобы добывать фураж для армии. Я не считаю себя вправе отклоняться от этой обязанности и предаваться посторонним занятиям.

- Черт возьми! - воскликнул Гервасий. - Женщина находится в опасности. Неужели, майор, вы решились проехать мимо и не оказать ей помощи? Слышите? Она опять кричит.

И действительно, дикий вопль из одинокого домика раздался снова. Кровь закипела во мне, и я воскликнул:

- Я не могу далее этого выносить! Вы можете ехать дальше, майор Гукер, а мы с моим другом оставим вас. Мы сумеем оправдаться перед королём. Едемте, сэр Гервасий.

- Но ведь это бунт, капитан Кларк! - сказал Гукер. - Вы находитесь в моем распоряжении и можете поплатиться жизнью за ослушание.

- Это такой случай, когда я считаю себя вправе не слушаться ваших приказаний, - ответил я серьёзно и, повернув лошадь, направился через лужайку к одинокому домику. За мной последовал сэр Гервасий и двое или трое солдат.

Гукер скомандовал, и остальной отряд двинулся дальше.

- Он прав, - сказал баронет, подъезжая ко мне. - Саксон и все старые солдаты ставят дисциплину выше всего.

Перед нами виднелась какая-то тёмная масса, которая при нашем приближении превратилась в четырех лошадей, привязанных к забору. Один из наших солдат соскочил на землю и, осмотрев лошадей, доложил:

- Это кавалерийские лошади, капитан Кларк. Судя по следам и кобурам, это королевские солдаты. Деревянные ворота отворены, и дорожка ведёт прямо к дому.

- Мы сойдём здесь, - сказал сэр Гервасий, соскакивая с лошади и привязывая её к забору. - Вы, ребята, стойте здесь, около лошадей и бегите к нам на помощь, если мы покличем. Сержант Голловей, идите с нами. Захватите пистолет.


Глава XXX

Человек в чёрном камзоле


Сержант, высокий сильный человек, уроженец западной Англии, распахнул ворота, и мы направились к дому по извилистой тропинке. Вдруг дверь хижины распахнулась, и из неё брызнул в темноту целый поток жёлтого света. Мы увидели, что в дом скользнула тёмная и коренастая человеческая фигура. Немедленно же вслед за этим в доме раздались звуки человеческих голосов, а затем последовали два пистолетных выстрела. Мы услыхали крики, стон, топот ног, бряцание сабель и ругательства. Все это нас заставило ускорить шаги. Бегом добежав до двери, мы заглянули в хижину, - и нам представилась картина, которую я до сих пор не могу забыть. Все подробности увиденной нами сцены точно отпечатались в моей памяти.

Комната была большая и с высоким потолком. На почерневших от дыма балках висели свиные окорока и копчёное мясо. Такой уж обычай у жителей Сомерсетского графства. В углу тикали большие чёрные часы, в середине комнаты стоял грубой работы стол, заставленный блюдами и тарелками. Прямо против двери был устроен очаг, в котором ярко пылало пламя. Перед очагом, к моему великому ужасу, я увидал человека, висевшего вниз головой. Ноги его были связаны верёвкой, которая была закреплена за крюк на балке. Человек этот бился, стараясь высвободиться, верёвка крутилась, и он поджаривался на огне со всех сторон, точно поджариваемый на вертеле кусок мяса.

У самого порога лежала женщина, как потом оказалось, та самая, крики которой мы слышали с дороги. Тело её было как-то неестественно скорчено, а на лице виднелась страшная неподвижность. Мы поняли, что наша помощь опоздала и что мы уже не можем спасти её от печальной судьбы.

Около женщины лежали распростёртыми два молодцеватых драгуна. Ослепительно красные мундиры показывали, что они принадлежали к королевской армии. Они лежали рядом; лица их даже после смерти имели угрюмое, угрожающее выражение. Посреди комнаты стояли другие два драгуна; они энергично нападали с обнажёнными палашами в руках на невысокого, широкоплечего и толстого человека в камзоле из грубой чёрной материи. Этот человек прыгал между столом и стульями, держа в руках длинную рапиру. Удары драгун он отражал с необычайной ловкостью, переходя по временам в нападение. Он был прижат, как говорится, к стене, но не обращал на это, по-видимому, никакого внимания. Глаза у незнакомца были широко открыты и спокойны, губы крепко сжаты, лицо имело тоже спокойное, решительное выражение. Видно было сразу, что это смелый до безумия человек. У одного из его противников рука была вся в крови, и из этого можно было заключить, что и драгунам приходилось нелегко.

В тот момент, когда мы вошли, человек в чёрном камзоле, избегая свирепого нападения противников, отпрыгнул назад и ловким боковым ударом перерубил верёвку, на которой висел несчастный крестьянин. Тело с глухим стоном упало на кирпичный пол, а маленький удалец уже успел перебежать в другой конец комнаты. Все это время он с необычайным искусством отражал град сыпавшихся на него ударов. Эта удивительная сцена до такой степени нас изумила, что мы несколько секунд стояли словно заколдованные. Но затем, придя в себя, мы поняли, что времени терять нельзя. Маленький незнакомец находился в явной опасности. С обнажёнными саблями мы ринулись на драгун. Те, видя, что нас много, забились в угол и стали отчаянно защищаться. Они знали, что после их дьявольских жестокостей в этом домерим нечего ждать пощады. Наш сержант Голловей свирепо и неосторожно ринулся на злодеев, получил удар палашом и упал мёртвый на пол. Драгун не успел вытащить палаша из тела Голловея и был сражён сэром Гервасием. Другого драгуна убил человек в чёрном камзоле, воспользовавшись удобным моментом и ранив его смертельно в горло.

Ни один из красных драгун не спасся. Все они лежали распростёртыми на полу. Ужас сцены довершался видом трупов старой деревенской четы и сержанта Голловея.

Я положил сержанту руку на сердце и произнёс:

- Бедный Голловей умер. Скажите, видели ли где такой позор? Мне прямо дурно делается от этих ужасов.

Человек в чёрном камзоле вскочил на стул, достал с полки бутылку и, подавая её мне, сказал:

- Это водка, если не ошибаюсь. Да, водка, и по запаху судя недурная, выпейте, а то у вас лицо такое, что краше в гроб не кладут.

Я сделал глоток и ответил незнакомцу:

- Я признаю только честную войну, но вот такие вещи, как здесь, мне омерзительны. Поверите ли, у меня даже кровь похолодела.

Я, милые дети, был ещё тогда молодым, совсем молодым солдатом, но признаюсь вам, что и потом, после целого ряда войн, я остался таким же. Жестокость меня всегда приводила в ужас и содрогание. Однажды, когда я был в последний раз в Лондоне, мне пришлось увидеть на одной улице старую, худую клячу, которая тащила нагруженную телегу. Воз был слишком тяжёл для лошади, она остановилась, а хозяин стал её бить изо всей силы кнутом. Поверьте мне, что я этой сценой был расстроен куда более, чем видом Сед-жемурского поля, покрытого грудами кровавых трупов Или вот я ещё помню, как десять тысяч французов были убиты перед укреплениями Лондона. Это было ужасное зрелище, но и оно не расстроило меня так, как эта старая кляча. Самая страшная жестокость - это ненужная.

- Женщина мертва, - произнёс сэр Гервасий, - да и хозяин дома, по-видимому, уже не нуждается в человеческой помощи. Ожогов, он правда, не получил, но, кажется, умер от прилива крови к голове. Бедняга.

- Если только это, то его ещё можно спасти, - сказал человек в чёрном камзоле, вынимая из кармана небольшой нож.

Он обнажил одну из рук замученного старика и сделал надрез на жиле. Сперва из ранки вышло только несколько капель чёрной жидкости, но затем кровь заструилась довольно свободно. Несчастный стал обнаруживать признаки жизни.

- Будет жив, - произнёс человек в чёрном камзоле, пряча в карман нож, - а теперь будьте любезны, скажите, кто вы такие? Вам я обязан вмешательством, которое сократило моё дело с драгунами. Положим, я бы управился с ними и без вас.

- Мы из армии Монмауза, - ответил я, - армия стоит в Бриджуотере, а нас отправили разыскивать провизию и корм для лошадей.

- А вы кто такой? - спросил сэр Гервасий. - Как вы попали сюда? Рост у вас маленький, но вам, однако, удалось заклевать четырех знатных петухов.

Человек в чёрном камзоле, который в это время чистил и заряжал свои пистолеты, ответил:

- Меня зовут Гектор Мэрот. До того же, кто я такой, вам, я думаю, не может быть дела. Это совсем неинтересно. Довольно с вас и того, что я уменьшил численность конницы Кирке, отправив на тот свет при вашей помощи этих четырех негодяев. Поглядите-ка на их рожи. Они и после смерти выглядят извергами. Люди эти учились военному делу, сражаясь с африканскими язычниками. Научились они у этих дикарей разным дьявольским шуткам и практикуются теперь над бедными, безобидными английскими поселянами. Помоги Бог Монмаузу и его солдатам побить этих проклятых всех до единого. Их, этих гадов, надо бояться больше, чем верёвки или топора палача.

- Но как это вам удалось поспеть сюда почти вовремя? - спросил я.

- Да очень просто. Еду на своей кобылке по большой дороге и слышу за собой топот копыт. Я и спрятался в поле. Я человек осторожный и знаю, что в теперешнее смутное время надо быть постоянно начеку. Гляжу, эти четыре плута скачут, и прямо к этой ферме. Сейчас же из дому начали раздаваться крики и стоны. Я смекнул, что они пустили в ход свою дьявольщину, оставил лошадь в поле и побежал сюда. Поглядел в окно, а они вешают этого старика над огнём. Они, видите ли, пытали его, чтобы узнать, куда он спрятал деньги. А какие у здешних фермеров могут быть деньги, если им пришлось иметь дело с двумя армиями? Старик ничего им не сказал, вот и подвесили его к потолку. Злодеи зажарили бы его, как бекаса, если бы не я. Двоих я уложил на месте пулями, а остальные двое на меня и накинулись. Одному я успел поранить руку. Я убеждён, что, если бы не вы, я управился бы с ними обоими.

- Вы держали себя замечательно храбро и благородно! - воскликнул я. - Но скажите, пожалуйста, мистер Гектор Мэрот, где это я слышал вашу фамилию?

Человек в чёрном камзоле быстро глянул на меня и ответил:

- Ну, уж этого я не знаю.

- Но мне ваше имя и фамилия знакомы, - продолжал я настаивать.

Гектор Мэрот пожал своими широкими плечами и продолжал возиться с пистолетами. Лицо его приняло полусмущенное, полувызывающее выражение. Это был коренастый, широкогрудый человек. Его лицо с развитыми, квадратными челюстями было сурово, на голове красовалась верховая, обшитая золотыми галунами шапочка, на его бронзовом лбу виднелся шрам, одет он уже был, как сказано, в грубый, чёрный камзол, потёртый и полинялый от непогоды. На ногах были высокие сапоги. Незнакомец носил небольшой круглый парик.

Сэр Гервасий, все время пристально глядевший на него, вдруг вздрогнул и ударил себя по колену.

- Ну, конечно, конечно, - воскликнул он, - ей-Богу, никак не мог вспомнить, где я вас видел, но теперь... теперь я вас узнаю.

Незнакомец сердито посмотрел исподлобья на нас обоих и произнёс:

- Выходит по вашим словам, что я попал в знакомую компанию, - сказал он грубоватым тоном, - и однако, я вас не знаю - ни того, ни другого. Ваше воображение шутит с вами шутки, молодые сэры.

- Я совсем не шучу, - ответил спокойно баронет, наклоняясь к уху Гектора Мэрота. Едва он успел прошептать ему что-то, как тот вскочил с места и бросился к двери, собираясь убежать из дома.

- Куда вы? Куда? - крикнул сэр Гервасий, становясь между ним и дверью. - Не уходите от нас таким образом. Фи, зачем вы обнажаете рапиру? Мы уже достаточно пролили крови. На эту ночь довольно. И кроме всего прочего, мы вовсе не собираемся делать вам неприятности.

- Что же вы в таком случае хотите сказать? Что вам от меня нужно? - спросил человек в чёрном камзоле, дико озираясь по сторонам. Он был похож на хищного зверя, попавшего в западню.

Сэр Гервасий воскликнул:

- После того, что я видел сегодня, у меня к вам самое искреннее расположение. Какое мне дело до того, каким образом вы добываете себе пропитание? Главное в том, что вы доблестный и мужественный человек. Черт возьми, я никогда не забываю лиц, которые видел, а вашего лица с этим красноречивым шрамом невозможно забыть.

- Ну положим, что я это тот самый человек. Что же дальше? - спросил угрюмо человек в чёрном камзоле.

- Никаких предположений тут быть не может. Я готов поклясться, что это вы. Но выдавать вас, дорогой мой, я не хочу. Если бы я и с поличным вас поймал, то не стал бы выдавать после сегодняшнего вечера. Здесь посторонних нет, и я могу говорить прямо, Кларк. Да будет вам известно, что во время оно я был мировым судьёй в Соррее, и мне пришлось судить вот этого нашего нового друга. Обвиняли его в том, что он совершает чересчур поздно верховые прогулки по большой дороге и чересчур резко обращается со встречными путешественниками. Надеюсь, вы меня понимаете. Мэстера Мэрота должны были предать окружному суду, но он дожидаться не стал, исчез и спас, таким образом, свою жизнь. И я этому рад, потому что мистер Гектор Мэрот не из тех, кого следует вешать. Судя по тому, что мы видели сегодня, он пригодится ещё на хорошее дело.

- Теперь и я вспомнил, где я о вас слышал, - сказал я, - вы были арестованы по приказу герцога Бофорта, сидели в Бадминтонской тюрьме, и вам удалось бежать из старой башни Ботлера.

Гектор Мэрот сел на край стола и, беззаботно болтая ногами, ответил:

- Ну, теперь я сам вижу, господа, что вы знаете очень многое, и было бы глупо, если бы я стал вас обманывать. Да, я тот самый Гектор Мэрот, который навёл страх на всю западную большую дорогу. Вряд ли хоть один уроженец английского юга видел столько тюрем, сколько видел их я. И все-таки, господа, я могу сказать положа руку на сердце, что занимаясь этим делом десять лет, я ещё ни разу не обидел бедного человека. Я не трогал тех, кто меня не трогал. Совершенно напротив, я часто рисковал жизнью, только бы выручать людей из беды.

- Это и мы можем подтвердить, - ответил я, - вот эти четыре красные дьявола заплатили жизнью за свои злодеяния. И это не мы сделали, а вы.

- Ну, я это себе за честь не считаю, - ответил наш новый знакомый, - у меня видите ли были свои счёты с конным полком Кирке, и я был рад случаю, который меня свёл с этими молодцами.

Пока мы разговаривали таким образом, в хижину вошли солдаты, сторожившие лошадей около забора, и несколько фермеров и крестьян. Все они, увидав трупы, остановились в ужасе. Крестьяне испугались главным образом потому, что предвидели ожидающую их расправу со стороны Кирке.

- Ради Христа, сэр! - воскликнул один из крестьян, седой, краснолицый человек. - Вывезите тела этих негодяев солдат на большую дорогу. Пусть думают, что они погибли в стычке с вашими войсками. Если только узнают, что они убиты здесь, на ферме, люди короля сожгут все и перебьют всех нас. Эти проклятые дьяволы из Танжера прямо нас замучили. Мы не знаем, как от них спастись.

- Это он правильно говорит, - заявил разбойник, - мы должны увезти тела, а то как же это так? Мы тут забавлялись, а им придётся расплачиваться.

Сэр Гервасий обратился к толпе испуганных крестьян и произнёс:

- Ну, слушайте. Я с вами вступлю в торг. Нас послали разыскивать провизию, и нам нельзя возвращаться с пустыми руками. Давайте нам телегу и навьючьте её хлебом и овощами; кроме того, давайте дюжину быков. Я вам за это обещаю уладить дело с драгунами, а кроме того, вам за все, что вы нам дадите, заплатят по настоящей цене. Приезжайте только в лагерь Монмауза.

- Быков дам я, - произнёс старик, которого мы спасли и который пришёл в сознание, - если уж мою бедную старуху убили, то, стало быть, мне все равно, есть ли у меня стадо или нет. Я вот похороню старуху-то на Доретонском кладбище, а потом приеду к вам в лагерь. Если мне удастся убить хоть одного из этих воплощённых дьяволов, то я умру спокойно.

- Верно вы говорите, дедушка! - воскликнул Гектор Мэрот. - Так и подобает говорить настоящему англичанину. Я вижу, вон там у вас на крюке висит хорошенькое охотничье ружьецо. Пули, наверное, тоже найдутся. Возьмите ружьецо и начинайте стрелять этих красных птиц.

- Она мне была верной подругой в течение целых тридцати лет, - продолжал старик, слезы между тем струились по его морщинистым щекам. - Мы тридцать раз сеяли семена и собрали тридцать урожаев. А теперь вот вышел такой посев, что от него должен выйти кровавый урожай. Только бы мне рука не изменила. Один из крестьян произнёс:

- Если ты пойдёшь на войну, дедушка Свен, мы приглядим за твоим хозяйством. А что касается хлеба и зёрен, то мы, господин, погрузим вам не одну, а три телеги. Подождите полчаса времени, и все будет готово. Если вы не возьмёте их, королевские солдаты возьмут, а нам хочется, чтобы наше добро пошло на доброе дело. Буди-ка рабочих, Майльз, пусть они как можно скорее грузят в телеги рожь, картофель и вяленое мясо.

- Стало быть, и нам надо приниматься за наше дело, - сказал Гектор Мэрот.

При помощи наших солдат мы вынесли трупы драгун и сержанта Голловея на лужайку около дороги. Траву кругом мы вытоптали лошадьми так, чтобы можно было подумать, что тут происходила кавалерийская стычка. Пока мы были заняты этим делом, рабочие вымыли пол в комнате, где происходила резня и все следы трагедии были уничтожены. Тело убитой хозяйки фермы унесли в её комнату. Бедный старик фермер продолжал сидеть на прежнем месте, на полу; он сидел, подперев подбородок своими жилистыми, мозолистыми руками, и глядел неподвижным, каменным взглядом, не замечая ничего, что делалось около него. Жаль было глядеть на этого убитого горем старика.

Телеги были быстро нагружены, а быки, отправляемые в лагерь, ходили по лужайке. Мы уже собирались двинуться в обратный путь. Вдруг подъехал молодой крестьянин и сообщил нам, что между нами и лагерем находится целая рота королевской конницы. Это была очень важная и неприятная новость, нас было всего семь человек, и двигаться нам со своим обозом и быками приходилось медленно.

- А как же теперь быть с Гукером? - спросил я. - Надо его предупредить, послать кого-нибудь, что ли, к нему?

- Я поеду к нему, - вызвался крестьянин, - если я его найду на Ательнейской дороге, то предупрежу об опасности.

Крестьянин пришпорил лошадь и исчез в ночной мгле.

- Вот, - произнёс я, - у нас находятся добровольные разведчики. Сразу же видно, что симпатия народа на нашей стороне. Ну, да о Гукере не приходится хлопотать.

У него две конные роты, и он сумеет за себя постоять. Вот нам-то что делать?

- А что, Кларк, не превратить ли нам эту ферму в крепость? - предложил сэр Гервасий. - И мы, право, можем держаться и отражать врага, поджидая возвращения Гукера. Тогда мы и присоединимся к нему. Тогда наш страшный командир сумеет показать себя. Он сразится с неприятелем по всем правилам искусства.

- Ну нет, - ответил я, - мы с майором Гукером расстались не совсем по-приятельски, и теперь нам будет неловко просить его о помощи. Лучше бы было обойтись без него.

- Ха-ха-ха! - расхохотался баронет. - Однако, дружок Михей, я вижу, что ваша стоическая философия не очень-то глубока. Вы только кажетесь равнодушным и холодным. Беда затронуть вашу гордость и честь. Ну что ж, попытаемся пробраться к лагерю. Я готов поставить крону, что мы не встретим красных мундиров.

Разбойник, сидевший на красивой гнедой лошадке, сказал:

- Послушайтесь моего совета, господа, - самое лучшее будет, если вы возьмёте меня в проводники. Я стану во главе отряда и благополучно доведу вас до Бриджуотера. Было бы удивительно, если бы я не нашёл способа обмануть этих бродячих солдат. Положитесь на меня.

- Мудрое и своевременное предложение! - воскликнул сэр Гервасий, открывая табакерку и угощая разбойника. - Щепоточку табачку, мэстер Мэрот. Ничто так не способствует дружбе, как нюхательный табак. Да, мэстер Мэрот, мы, к сожалению, мало знаем друг друга. Все наше знакомство сводится к тому, что я чуть-чуть вас не повесил. И, однако, сегодня я проникся к вам большой любовью и уважением. Жаль мне только вас, что вы такую специальность себе выбрали. Право, мэстер Мэрот, отчего бы вам не заняться каким-нибудь другим делом?

- Мне иногда и самому приходят такие мысли, - ответил посмеиваясь Мэрот, - но нам пора в путь. На востоке пошли белые полосы, и, когда мы доберёмся до Бриджуотера, будет совсем светло.

Мы покинули злополучную ферму и двинулись в путь, приняв все предосторожности. Мэрот и я ехали несколько впереди. Двое солдат охраняли обоз сзади. Было совсем темно, и только едва заметная, белесоватая полоска на горизонте показывала, что близок рассвет. Несмотря на непроницаемую мглу, наш проводник смело и уверенно двигался вперёд, ведя нас по сети лужаек и тропинок. Мы переходили через поля и болота, причём колёса телег увязали в грязи. Иногда грунт становился каменистый, и наши телеги начинали прыгать по камням. Мы так часто делали повороты и меняли направление пути, что я стал бояться, как бы Гек-тор Мэрот сам не запутался. Но мои опасения были напрасны. Едва только первые лучи солнца осветили местность, как мы увидали прямо перед собой колокольню бриджуотерской церкви.

- Вот так человек! - воскликнул сэр Гервасий. - У вас, надо полагать, кошачьи глаза. Вы даже в темноте находите дорогу. Я очень рад, что мы наконец добрались до города. Мои бедные телеги так скрипели и трещали, что мне даже грустно стало. Мэстер Мэрот, мы приносим вам нашу искреннюю благодарность.

- Эта местность вам, должно быть, хорошо знакома, - сказал я, - или, может быть, вы так же хорошо знаете весь юг?

Мэрот закурил короткую чёрную трубку и ответил:

- Я работаю на всем пространстве между Кентом и Корнуэлем, к северу от Темзы и Бристольского канала я уже не бываю, но на этом пространстве нет ни одной дороги, ни одной тропинки, которую бы я не знал. Я даже все сломанные заборы знаю и найду их в темноте. Это мой талант, моё призвание. Но только работа уж не та теперь, что прежде. Если бы у меня был сын, я не стал бы пускать его по своему делу. Дело наше погибло оттого, что омнибусы стали сопровождаться вооружёнными солдатами, и кроме того, нам подгадили поганые ювелиры, пооткрывавшие банки: золото и серебро они попрятали к себе в сундуки, а заместо этого пустили в свет лоскутки бумаги. А нам эти лоскутки так же бесполезны, как старая газетная бумага. Да вот хотя бы я остановил в прошлую пятницу скотовода, ехавшего с Бландфордской ярмарки, и отобрал у него семьсот гиней. Но деньги эти были в этих бумажных чеках и поэтому оказались для меня совершенно ненужными. Будь эта сумма в золоте, я мог бы кутить в течение целых трех месяцев. Нечего сказать, хорошо государство, в котором бумажный хлам заменяет настоящее, отчеканенное на монетном дворе золото!

- Зачем вы продолжаете заниматься таким делом? - спросил я. - Ведь вы же сами знаете, что это вас приведёт к позору и виселице. Неужели вы знали людей, которые получили от этого занятия пользу?

- Знал таких, - живо ответил Гектор Мэрот, - был некий Кингстон Джонс, работал он несколько лет подряд в Хунелоу. Однажды ему пришлось заработать сразу десять тысяч золотых круглячков., Джонс был умный парень и дал себе слово не рисковать более своей шеей. Он перебрался в Чишайр, где распустил о себе слухи, будто приехал из Индии. Джонс купил себе имение и теперь считается богатым помещиком. Репутация у него отличная, и его даже выбрали в мировые судьи. Сидит себе важным барином и присуждает в тюрьму какого-нибудь бродягу за кражу дюжины яиц. Потеха и глядеть-то. Чистый театр!

- Но, - продолжал настаивать, - мы убедились, что вы человек сильный, храбрый и прекрасно владеете оружием. Вы могли бы легко сделать себе военную карьеру. Не лучше ли употребить свои таланты на приобретение славы и всеобщего уважения. Ведь вы губите себя, вы идёте к позору и виселице.

Разбойник затянулся, выпустил густой клуб дыма и ответил:

- О виселице я забочусь ровно столько же - сколько о прошлогоднем снеге. Всем нам, рано или поздно, придётся заплатить дань природе: умру ли я в сапогах или в пуховой постели, умру ли я через год или через десять лет - не все ли равно? Мне это безразлично, так же, как и вам, воинам. А что касается до бесчестья, то это как смотреть на вещи. Я не вижу никакого позора в том, что беру налог с богатых, тем более что я рискую своей шкурой сам.

- Извините, - ответил я, - право - одно, а бесправие - другое. Ничем вы не докажете правоту неправого дела и, кроме всего прочего, шутки с правом опасны.

Сэр Гервасий вмешался в разговор.

- Ну, допустим, что вы справедливо говорите насчёт собственности, - сказал он, обращаясь к разбойнику. - Но ведь ваше занятие опасно. Вы подвергаете риску и свою, и чужую жизнь.

- Ну, - ответил тот, - это все та же охота. Правда, бывает, что дичь начинает нападать на вас и превращается в охотника, а вы обращаетесь в дичь. Но что же делать? Игра опасная, но ведь игроков двое и у каждого есть шанс выиграть. Фальши здесь никакой нет, плутовства не полагается. Несколько дней тому назад еду я по большой дороге и вижу трех развесёлых фермеров. Летят они по полям, а впереди них мчится свора собак. Вся эта компания гналась за маленьким, безобидным зайчонком. Было это, господа, в глухой местности, на берегу Эксмура. Я и подумал: отчего и мне тоже не заняться и не поохотиться за охотниками? Черт возьми! Преинтересная это была охота. Мои джентльмены мчатся вперёд, орут как сумасшедшие, фалды у них развеваются, собаки лают, ну, одним словом, развесёлое занятие. Ну, а меня-то они не заметили. А я еду вслед за самым крикливым из них и любуюсь. Право, господа, не хватало ещё полицейских стражников, а то бы вышла форменная игра в кошку-мышку. Знаете игру, в которую мальчики в деревнях играют? Выходила бы аккурат эта игра. Фермеры гонятся за зайцем, я за фермерами, а полицейские за мной.

И разбойник беззвучно рассмеялся.

- Ну, а что же было дальше? - спросил я.

- А дальше было вот что: мои три приятеля догнали своего зайца и вытащили фляжки. Надо же отдохнуть от трудов праведных. Сперва они попивали винцо и смеялись, глядя на убитого зайца, а затем один из них слез с коня, чтобы отрезать у зайца уши. Тут-то я к ним и подскакал:

"Здравствуйте, - говорю, господа: хорошо мы с вами поохотились". Они на меня посмотрели этак удивлённо, а один из них спрашивает меня: "Как вы смеете ввязываться в чужую охоту? Мы вас не приглашали в свою компанию". - "Да что вы, господа, - отвечаю я, - я не думал охотиться за вашим зайцем". - "Чего же вам в таком случае надо?" - спрашивает один. А я ему говорю: "Как чего? Да ведь я охотился за вами, и никогда у меня не было такой удачной охоты". С этими словами я вытащил пистолеты из кармана и в кратких словах объяснил фермерам их положение. Ну, тут они начали потихоньку вытаскивать из-за пазух свои кожаные кошельки. Вы бы рассмеялись, если бы поглядели на них тогда. Заработал я в это утро семьдесят один фунт. Это немножко получше, чем заячьи уши.

- Ну и конечно, они подняли весь околоток в погоню за вами? - спросил я.

- Этого я не боюсь. Моя Чёрная Алиса мчится как ветер: новости расходятся скоро, а моя кобыла скачет ещё скорее.

- А вот и наши передовые посты, - произнёс сэр Гервасий, - ну, мой честный друг, для нас вы были честным, а другие пусть говорят, как хотят. Поедемте-ка с нами и примите участие в святом деле. У вас много на совести грехов, которые надо искупить, право. Сделайте же доброе дело, рискните жизнью для протестантской веры.

- Ни в коем случае, - ответил разбойник, вскакивая на лошадь. - Своей шкуры я не жалею, но с какой стати будет рисковать жизнью моя лошадь для такого дурацкого дела? Представьте себе, что её убьют в сражении. Где я найду такую лошадь? И затем, моей Чёрной Алисе решительно все равно, кто сидит на английском престоле: папист или протестант. Не правда ли, моя красавица? - прибавил он, хлопая лошадь по шее.

- Но вы можете рассчитывать на карьеру, - сказал я. - Наш полковник Децимус Саксон любит хороших бойцов на саблях. Он имеет большое влияние у короля Монмауза и может замолвить за вас слово у него.

- Будет рассказывать, - недовольно проворчал Гектор Мэрот. - Предоставьте каждому заниматься своим делом. Вот конный полк Кирке - это другое дело. С ним я всегда буду воевать. Эти красные подлецы повесили моего приятеля, старого слепца Джима Хустона из Мильвертона; я уж отправил на тот свет семерых из этих негодяев. И если мне будет время, я перережу весь полк. А теперь, господа, я должен с вами проститься, у меня много дела. Прощайте!

- Прощайте! Прощайте! - кричали мы, пожимая его жёсткую, смуглую руку. - Спасибо вам за проводы.

Гектор Мэрот поднял шляпу, тряхнул уздечкой и помчался по дороге, поднимая клубы пыли.

- Черт меня подери, если я стану когда-нибудь ругать воров! - воскликнул сэр Гервасий. - Во всю свою жизнь я не встречал человека, который бы так прекрасно владел саблей. И стреляет он, должно быть, отлично. Ведь он уложил в одну минуту двух здоровенных ребят. Но поглядите-ка вон туда, Кларк, видите вы полки в красных мундирах?

Я взглянул на широкую, поросшую тростником серую равнину, которая раскинулась между берегами извилистого Паррета и далёкими Польденскими горами.

- Конечно, вижу, - ответил я. - Я вижу их повсюду и вон там, около Вестонзойланда. Они краснеются, словно мак во ржаном поле.

- А вон там, налево, около Чедзоя, их ещё больше, - сказал сэр Гервасий. - Раз, два, три! Ещё один, ещё два позади. Всего здесь шесть пехотных полков. А вон там я, кажется, различаю блестящие латы кавалеристов. Среди неприятелей движение. Да, если Монмауз хочет надеть на голову золотой ободок, он теперь должен сражаться. Вся армия короля Иакова на него надвинулась.

- Так нам надо, значит, ехать к своему полку, - сказал я. - Если не ошибаюсь, на базарной площади развеваются наши знамёна.

Мы пришпорили усталых коней. За нами двинулись наши спутники и припасы, которые нам удалось собрать. Скоро мы очутились в казармах, где голодные товарищи приветствовали нас с восторгом. Пригнанные нами ещё до полудня быки были превращены в ростбифы и бифштексы, был приготовлен обед, последний для многих из нас... Майор Гукер прибыл вскоре после нас с большим запасом провизии, но не совсем благополучно. У него была стычка с драгунами, и он потерял восемь или десять солдат. Он отправился немедленно в королевский совет и принёс на нас жалобу. Но крупные события надвинулись так быстро, что этого дела так-и не пришлось разбирать.

Я, милые дети, откровенно сознаюсь, что майор Гукер был вполне прав. Наше поведение было противно всякой дисциплине и поэтому совершенно неизвинительно. Но, дети, крик женщины, просящей о помощи, великое дело. Я, вот теперь седой, дряхлый старик, и то всегда готов защищать слабую женщину. Защита слабых это наша святая обязанность. Это обязанность выше всяких других обязанностей, это долг сердца. И если даже человек надел солдатский мундир, то сердце у него не делается от этого более жёстким.


Глава XXXI

Болотная девочка


Когда мы приехали в Бриджуотер, весь город был в движении. Только что стало известно, что войска короля Иакова приблизились к городу и находятся на Седжемурской долине. По-видимому, неприятели хотели двигаться вперёд и штурмовать город. Настоящих укреплений, как я уже сказал, в Бриджуотере не было. Только со стороны Истовера были возведены кое-какие валы, и на них были поставлены две бригады пехоты. Остальная армия стояла в резерве на базарной площади и на Дворцовом поле. После полудня, однако, в город вернулись наши разведочные конные отряды и сообщили, что, по всей видимости, неприятель не собирается штурмовать Бриджуотер. То же подтвердили и пришедшие в город крестьяне, жители окрестных болот. По их словам, королевские войска очень комфортабельно расположились в окрестных деревнях. С местных крестьян они взяли контрибуцию сидром и пивом и не обнаружили ни малейшего желания двигаться вперёд.

Город был полон женщин. Из близких и далёких мест пришли жены, матери и сестры восставших. Всем им хотелось взглянуть ещё хоть один раз на любимых людей. Даже на базарных площадях Лондона не увидишь такой тесноты и давки, какая была в этот день на узких улицах и переулках маленького сомерсетского городка. Повсюду, бродили солдаты в высоких сапогах и темно-жёлтых мундирах. Красные милиционеры, суровые жители Таунтона, одетые в тёмные одежды, пиконосцы в сермягах, загорелые моряки, дикие, оборванные углекопы, неопрятные крестьяне, худощавые обитатели северных гор - все это толпилось и толкалось, образуя огромную, разношёрстную массу. Повсюду между солдатами были видны деревенские женщины в соломенных шляпах. Они шумно целовались, плакали и убеждали солдат. Среди этих разноцветных людей, сверкавших оружием, двигались угрюмые фигуры пуританских проповедников в тёмных плащах и широкополых шляпах. По временам эти проповедники останавливались и начинали говорить зажигательные речи, сыпя текстами из Библии. Эти проповедники действовали опьяняюще на толпу. То и дело она подымала дикий вопль. Толпа эта была похожа на громадного пса, который рвётся на своей своре и стремится схватить за горло своего врага.

Как только стало ясно, что Фивершам не хочет атаковать нас, наши полки были сняты с позиции, и мы занялись припасами, которые добыли благодаря ночной фуражировке.

Было воскресенье. День был хороший, тёплый, на ясном небе не виднелось ни облачка, веял лёгкий ветерок, насыщенный ароматом деревенских цветов. Весь день в соседних деревнях звонили в колокола. Эта музыка наполняла собою всю залитую золотыми лучами окрестность. Верхние окна и крыши домов, покрытые красной черепицей, были усеяны бледными от страха женщинами и детьми, напряжённо глядевшими в восточном направлении. В темно-серой болотистой равнине виднелись там и сям красные пятна. Это были позиции наших врагов.

В четыре часа Монмауз созвал последний военный совет. Совет был собран в нижнем этаже колокольни, откуда открывался прекрасный вид на окрестности. После моей поездки меня всегда приглашали на военные советы, несмотря на мой маленький чин. Всего собралось тридцать советников, именно столько, сколько могло вместить в себя небольшое помещение. Пришли и воины, и придворные, и кавалеры, и пуритане. Общая опасность сблизила их. Почувствовав, что наступает кризис, они забыли то, что их разделяло, и манеры их стали совершенно иные. Сектанты утратили свою суровость: они были взволнованы и горячились в ожидании сражения; что касается легкомысленных придворных модников, то опасность положения их отрезвила, и они глядели необычайно серьёзно. Старая вражда была позабыта. Поднявшись на колокольню, король и советник, став у парапета, сосредоточенно глядели на горизонт, который был скрыт густыми клубами дыма. Дым этот поднимался от неприятельских костров.

Король Монмауз стоял среди своих вождей бледный и растерянный. Одет он был небрежно и был весь какой-то растрёпанный. Очевидно, душевное расстройство заставило его позабыть о туалете. В руках у него был бинокль из слоновой кости. Он поднёс его к глазам, и я видел, как его руки дрожали. На Монмауза было просто жалко смотреть. Лорд Грей передал бинокль Саксону. Тот опёрся на каменный парапет и долго, пристально смотрел на неприятельский лагерь. Наконец Монмауз произнёс тихим голосом, точно говоря сам с собою:

- Это те самые люди, которыми некогда я командовал. Вон там, направо, я вижу Думбартенский пехотный полк. Я знаю этих солдат. Они будут сражаться как львы. Все было бы хорошо, если бы они были на нашей стороне.

Лорд Грей ответил не без горячности:

- Но ваше величество, вы несправедливы к вашим сторонникам. Они готовы умереть за вас и будут биться до последней капли крови.

Монмауз взглянул вниз, на кишевшие народом улицы, и печально ответил:

- Поглядите-ка на них, каковы они! Конечно, все это благородные люди, благороднее которых нет во всей Англии, но послушайте, как они галдят и шумят, точно евреи на шабаше. Это не то что настоящие, обученные батальоны. Там везде суровое молчание и порядок. Ах, зачем, зачем я выманил этих честных людей из их убогих хижин и втянул их в такое безнадёжное дело?

- Извините, ваше величество! - воскликнул Вэд. - Они не считают это дело безнадёжным, да и мы считаем его таковым.

Как раз когда Вэд произносил эти слова, толпа внизу издала дикий, торжествующий вопль. Крик этот был вызван словами проповедника, который говорил что-то толпе, высунувшись из окна. Сэр Стефен Таймвель, вошедший в эту минуту, сообщил:

- Это досточтимый доктор Фергюсон говорит проповедь. Поистине он получил вдохновение свыше, и проповедь его замечательна. Доктор Фергюсон подобен древним пророкам. Текстом для проповеди он выбрал следующие слова:

"Познает Израиль Господа, и Господь и Бог Богов придёт к нему на помощь. В тот же день, когда мы отступим от тебя, погуби нас Боже".

- Аминь! Аминь! - воскликнули несколько благочестивых пуританских воинов.

А между тем толпа внизу снова подняла крик. Послышалось бряцание оружия. Было очевидно, что огневая речь фанатика разожгла толпу. У Монмауза лицо несколько просветлело, и он произнёс:

- Они, кажется, в самом деле рвутся в битву. Я всегда командовал регулярными войсками и поэтому, может быть, придаю слишком большое значение военной выучке и дисциплине. Да-да, мои милые приверженцы находятся в сильно приподнятом состоянии. Ну, полковник Саксон, что вы скажете о расположении неприятеля?

- По правде сказать, - ответил Саксон, - моё мнение об этом расположении очень невысокое, ваше величество. Я был во многих странах, знал многих полководцев и видел много армий в боевой готовности. Я знаю также теорию этого дела, знаю, что пишет Петринус Бэллус в своём знаменитом сочинении "De re militari". Я читал также Флеминга и никогда не слыхал и не видал ничего подобного. Расположение неприятеля прямо бессмысленно.

Монмауз обратился к мэру Бриджуотера. Это был маленький человечек с обеспокоенным лицом. Ему было, по-видимому, совсем неприятно, что он поневоле попал в лагерь бунтовщиков. Король спросил у него:

- Как называется вон та деревушка налево? Вон та, где видна четырехугольная колокольня и около неё деревья?

- Это Вестонзойланд, ваша честь... то есть ваша светлость... то есть я хотел сказать, ваше величество. А другая, в двух милях дальше, это Мидльзог. А Чедзой ещё дальше, налево, по той стороне Рейна.

Король сильно вздрогнул и свирепо набросился на пугливого горожанина, так что у того помутился последний, данный ему от природы остаток ума.

- Рейн! - закричал он. - Что вы хотите сказать, сэр?

- Ну да, рейн, ваша светлость, то есть ваше величество, - лепетал мэр... - Рейном, ваша величественная светлость, крестьяне рейн называют.

Сэр Стефен Таймвель вмешался в разговор.

- Рейнами здесь, ваше величество, называют глубокие и широкие канавы, которыми осушатеся большое Седжемурское болото.

Король побледнел так, что у него даже губы стали белы. Некоторые члены совета обменялись многозначительными взглядами. Все вспомнили странное пророческое стихотворение, которое было доставлено в лагерь мною.

Молчание нарушил старый, помнивший времена Кромвеля майор по имени Голлис, Майор этот успел набросать на бумаге деревни, занятые неприятелем.

- С вашего позволения, ваше величество, - произнёс он, - расположение войск неприятеля напоминает мне расположение шотландской армии перед Дунбарской битвой. Кромвель стоял в Дунбаре точно так же, как мы теперь стоим в Бриджуотере. Прилегающая местность, болотистая и ненадёжная, была занята врагом. Во всей нашей армии говорили, что если бы старик Лесли держался на своих позициях, то нам пришлось бы в конце концов сесть на корабли и, оставив весь обоз в пользу неприятеля, уходить в Ньюкастль. Но Провидение было благосклонно к нам. Лесли решил нас атаковать, и правый его фланг оказался отделённым от остальной армии большой болотиной. Кромвель напал на эту часть армии на заре и разбил её наголову. Кончилось тем, что вся армия врагов бежала, и мы били её до самых ворот Лейта. Семь тысяч шотландцев пали тогда, а честных людей пало не больше сотни, а то и того меньше. Теперь, ваше величество, извольте взглянуть в бинокль. Между этими двумя деревнями и ближайшим к нам Чедзоем тянутся, по крайней мере, на протяжении мили болота. Если бы я был главнокомандующим, я испробовал бы напасть на врага именно с этой стороны.

- Напасть на старых солдат с неопытными крестьянами, - заметил сэр Стефен Таймвель, - опасно и смело, но если это так нужно, то это будет сделано. Ни один гражданин Таунтона, по крайней мере, не поколеблется исполнить приказ короля.

- Вы хорошо говорите, сэр Стефен, - сказал Монмауз, - но ведь у Кромвеля при Дунбаре были ветераны, которым приходилось сражаться с неопытными в военном деле противниками.

- И однако, - возразил лорд Грей, - совет майора Голлиса во многих отношениях хорош. Если мы не нападём на неприятеля, он охватит нас кругом и уморит голодом Если так, то мы должны воспользоваться случаем, который нам представляется благодаря небрежности или невежеству Фивершама; к завтрашнему дню Черчилль, наверное, уже успеет указать своему начальнику на его ошибку, и неприятель переменит диспозицию. Нам надо торопиться воспользоваться представившимся нам случаем.

- Их конница стоит в Вестонзойланде, - заметил Вэд, - если мы не видим сверкания лат и оружия неприятельских всадников, то только потому, что солнце очень жарит сегодня и из болота поднимается туман. Я наблюдал за неприятелем раньше, утром, и различил в бинокль длинные ряды конницы. Она стоит пикетами перед деревней по болоту. Позади них, в Мидльзоге, стоит две тысячи милиционеров, а в Чедзое, атаковать который мы собираемся, стоят пять полков регулярной пехоты.

- Все будет хорошо, если нам удастся разбить эти пять полков, - воскликнул Монмауз. - Каково ваше мнение, полковник Бюйзе?

- У меня всегда одно и то же мнение, - ответил немец, - мы пришли сюда сражаться, и чем скорее мы примемся за работу, тем лучше.

- А вы как думаете, полковник Саксон? Согласны ли вы с мнением вашего друга?

- Я согласен с мнением майора Голлиса, ваше величество: Фивершам неудачно расположил войска и открыл нам путь для удачной атаки. Нам непременно нужно воспользоваться его ошибкой. Но, ваше величество, войска неприятеля прекрасно обучены, и у них много кавалерии. Принимая это во внимание, я предлагал бы произвести атаку ночью.

- Та же мысль пришла и мне в голову, - сказал Грей, - наши друзья, жители Бриджуотера, знают здесь каждую пядь земли и доведут нас до Чедзоя ночью так же хорошо, как днём.

- Я слышал, - продолжал Саксон, - что в неприятельский лагерь доставлено много сидра, пива, вина и водки. Если это правда, мы их атакуем в то время, когда головы у них будут кружиться от похмелья. Они и знать не будут, кто это на них напал - голубые ли дьяволы, как они нас называют, или их собственные товарищи.

Раздался общий хор одобрения. Весь совет был доволен тем, что час решительного сражения наступает. Всем надоели утомительные переходы с одного места на другое: -

- Не выскажется ли кто-нибудь против принимаемого нами плана? - спросил король.

Мы переглянулись. На лицах многих ясно читалось сомнение в успехе. Были и откровенно унылые физиономии, но никто не стал возражать против ночной атаки. Было ясно, что наше положение таково, что, не рискуя, выйти из него нельзя.

Одобренный большинством план ночного нападения на неприятеля имел, по крайней мере, то достоинство, что мы могли рассчитывать на удачу. И однако, дорогие мои дети, это был тяжёлый момент. Глядя на умного и расстроенного Монмауза, даже храбрейшие из нас почувствовали, что мужество их оставляет. Мы поневоле спрашивали себя: может ли такой слабый человек браться за такое безумно смелое дело и при этом рассчитывать на успех?

- Значит, все согласны, - произнёс Монмауз, - нашим боевым паролем будет слово "Сого". Мы атакуем неприятеля сейчас же после полуночи. Более подробный план сражения мы выработаем в течение дня. Теперь же, господа, вы можете возвратиться к своим полкам. Каков бы то ни был исход сражения, господа, я вам буду вечно благодарен. Будет ли Монмауз коронованным владыкой Англии или же преследуемым беглецом, его сердце до самого момента смерти будет гореть любовью к храбрым друзьям, которые стояли около него в опасный час.

Эта простая и добрая речь растрогала всех. Мне стало до боли жалко этого бедного, слабого человека. Мы окружили Монмауза и, держа руки на эфесах мечей и сабель, стали горячо клясться в том, что будем стоять за него даже в том случае, если бы против нас поднялась вся вселенная. Даже суровые и бесстрастные пуритане были растроганы. О придворных же нечего было и говорить. В избытке усердия они выхватили шпаги и махали ими до тех пор, пока толпа внизу не подхватила их криков. Весь город огласился ликующими криками. Это ликование ободрило Монмауза. Щеки его зарумянились, глаза повеселели, на минуту он стал настоящим королём, каким ему хотелось быть.

- Спасибо вам, мои дорогие друзья и подданные! - воскликнул он. - Успех нашего дела зависит от Всевышнего, но что в ваших силах, вы сегодня ночью сделаете, это я знаю. Если Монмауз не может получить всей Англии, он получит нужные ему шесть футов английской земли. А теперь, господа, к своим полкам, и да поможет Бог правому делу!

- Да поможет Бог правому делу! - повторил торжественно совет, и все разошлись. На колокольне остались король и лорд Грей, которые и занялись выработкой подробного плана сражения.

Когда мы с Саксоном вышли на улицу и смешались с толпой, он сказал мне:

- Да, эти придворные попугаи умеют махать рапирами и орать в то время, когда между ними и неприятелем - четыре мили расстояния. Но как они будут держаться, когда их атакуют мушкетёры и бригады неприятельской конницы. Тогда они не то запоют. А вон идёт приятель Локарби. По лицу видно, что у него есть новости.

Рувим, запыхавшись, подбежал к нам и произнёс:

- Я должен сделать вам донесение, полковник. Как вам известно, полковник, вы приказали мне и моей роте держать караул у Восточных ворот.

Саксон утвердительно кивнул.

- Исполняя приказание, я старался как можно подробнее высмотреть положение врага, - продолжал Рувим, - и вскарабкался на высокое дерево, которое растёт недалеко за городом. Сидя на дереве, я при помощи подзорной трубы мог явственно различить неприятельский лагерь и расположение их войск. И вот когда я сидел таким образом и наблюдал, то увидел на половине дороги между городом и неприятельским лагерем человека, осторожно, пробиравшегося к нам под прикрытием растущих по дороге берёз. Да, этот человек пробирался к нам. Когда он подошёл ближе, я рассмотрел его лицо и узнал его... Я знаю этого человека. Но он, вместо того чтобы направиться к воротам, пошёл кругом, скрываясь за торфяными складами. В город он проник, очевидно, с другой стороны. Я имею основание предполагать, что этот человек неискренно предан нашему делу, и мне кажется, что он ходил в королевский лагерь в качестве шпиона, а назад вернулся, чтобы добыть новые сведения.

- Вот как! - произнёс Саксон, поднимая брови. - И кто же это такой?

- Зовут его Деррик. Одно время он был главным мастером у таунтовского мэра Таймвеля, а теперь состоит офицером в Таунтовском пехотном полку.

- А, это тот самый юный франт, который собирался одно время жениться на мистрисс Руфи? Черт побери любовь! Она способна превращать честных людей в изменников. Но ведь он, кажется, отличался большим благочестием? Я слышал как-то, как он говорил проповедь своим солдатам. Как же могло случиться, чтобы человек его закала перешёл на сторону прелатйстов?

- Должно быть, та же любовь виновата, - ответил я, - любовь, если она счастлива, это хорошенький цветок. Но поставьте её развитию препятствие, и она превращается в сорную траву.

- Деррик питает недоброжелательство к очень многим людям в нашем лагере, - сказал Рувим, - для того чтобы отомстить этим людям, он способен погубить всю армию. Бывают такие люди: для того чтобы утопить одного, они губят целый корабль. Даже сам сэр Стефен навлёк на себя его ненависть. А за что? За то, что отказался принудить дочь выйти за него. В настоящее время Деррик находится в лагере, а я поторопился доложить о происшедшем вам. Он, может быть, опять станет шпионить. Так вы пошлите отряд пикейщиков. Они его арестуют.

Саксон подумал и ответил:

- Это, пожалуй, недурно, но ведь парень-то хитрый. Он, наверное, придумал какую-нибудь историю и сумеет оторваться и выйти сухим из воды. Лучше было бы поймать его на месте преступления.

План поимки Деррика был придуман мною. Я заметил, что на пути от города к неприятельскому лагерю стояла одинокая хижина. Домик этот был окружён болотами. Всякий, кто шёл из Бриджуотера к неприятельскому лагерю, должен был идти мимо этого домика. Если Деррик вздумает сообщить наш план Фивершаму, мы можем его изловить, стоит только посадить караул в этом домике. От нас эта хижина вдвое ближе, чем от неприятельского лагеря.

Я изложил свою мысль, и Саксону она очень понравилась.

- Вот это прекрасно! - воскликнул он. - Сам мой учёный Флеминг не мог бы придумать более удачной военной хитрости, cusus belli. Берите с собой столько людей, сколько вы найдёте нужным, а я позабочусь о том, чтобы мэстер Деррик был снабжён самыми лучшими и свежими новостями для лорда Фивершама.

- Солдат брать незачем, - предложил Рувим, - ещё пойдут сплетни. Мы лучше это дело вдвоём с Михеем сделаем.

- Это действительно лучше, - ответил Саксон, - но я должен с вас взять слово, чтобы вы, невзирая ни на что, вернулись в город ещё до захода солнца. Ваши роты должны быть в боевой готовности за час до наступления.

Мы с удовольствием дали требуемое обещание. Прежде всего мы удостоверились в том, что Деррик возвратился в город. Саксон исполнил своё намерение и в его присутствии обронил несколько слов о ночной атаке. Мы тем временем уже направились к домику в болоте. Лошадей мы оставили в городе и вышли пешком через Восточные ворота. Скрываясь от посторонних взоров в тени деревьев, утопая в грязи и воде, мы вышли наконец на дорогу как раз против одинокой хижины. Это был простой домик с выбеленными стенами и тесовой крышей. На двери была прибита небольшая дощечка, а на ней написано, что "здесь продаётся молоко и масло". Дыма из трубы не было видно, а окно было закрыто ставней. Из этого мы заключили, что обитатели дома, боясь предстоящего кровопролития, уже покинули своё убежище. По обеим сторонам дома раскинулось болото. С краёв оно было мелко и поросло травой, но чем дальше, тем более оно углублялось. Предательская поверхность его была затянута светло-зеленой тиной.

Мы постучали в грязную дверь, но, как и следовало ожидать, не получили никакого ответа. Я упёрся в дверь плечом, и она соскочила с петель.

В хижине была всего-навсего одна комната. В углу её виднелась приставная лестница, ведшая на чердак, где под крышей была устроена спальня. На земляном полу стояли стулья и скамейки. У одной из стен помещался сосновый стол, заставленный тёмными крынками с молоком. Одна стена хижины села, потолки и стены были покрыты зелёными пятнами. Соседство с болотом давало себя знать. Но, к нашему великому удивлению, в хижине, оказалось, жил человек. Посреди комнаты, прямо против двери, в которую мы вошли, стояла маленькая, хорошенькая, золотокудрая девочка лет пяти-шести от роду. Одета она была в чистенькое белое платьице и подпоясана красивым кожаным поясом с блестящей металлической пряжкой. Её маленькие ножки были обуты в белые чулочки и кожаные башмачки. Девочка стояла, выставив вперёд правую ногу, как бы собираясь защищаться. Крошечная головка была закинута назад, в больших голубых глазах притаились удивление и вызов.

Увидав нас, маленькая волшебница замахала на нас платком и начала кричать:

- Шшш... шш... шш!

Точно мы с Рувимом были не люди, а две курицы, забравшиеся в дом, которых нужно было выгнать.

Такой приём нас озадачил, и подобно двум школьникам, застигнутым на месте преступлений, мы остановились у порога: нам было неловко, и мы не знали, что делать даже. Мы стояли и глядели на маленькую фею, которая продолжала махать платком и шикать. Что делать? Уйти ли из её волшебного царства или попытаться умиротворить её лаской?

- Уходите, уходите! - закричала девочка, топоча от гнева ногами. - Уходите. Так бабушка велела. Если кто сюда придёт, чтобы уходил.

- Ну, а если мы не уйдём, маленькая хозяйка, что ты с нами сделаешь? - спросил Рувим.

- Тогда я вас прогоню, - ответила она и, подбежав к нам, начала нас хлопать по ногам своим платочком. Затем она накинулась на меня и закричала:

- Ах ты, нехороший мальчик! Зачем ты сломал бабушкину дверь?

- Я её сейчас починю, - ответил я со смирением и, взяв вместо молотка валявшийся на полу камень, надел снова дверь на петли.

- Ну вот, хозяйка, все исправлено, - сказал я, - ваша бабушка теперь и не заметит, что дверь была сломана.

- А все-таки уходите отсюда, - настаивала девочка, - дом это не ваш, а бабушкин.

Что нам было делать с этой решительной дамой, живущей в болоте? В доме нам остаться было необходимо, кругом была открытая местность, и спрятаться было некуда. А девочка упорно гнала нас вон. Она обнаруживала храбрость, которая положительно устыдила бы Монмауза.

- Ты, кажется, торгуешь молоком, - сказал Рувим, - мы устали, и нам хочется пить. Мы и пришли к тебе, чтобы попить молока.

Девочка вся расцвела и, улыбаясь, воскликнула:

- Да неужто? Но вы мне должны заплатить за это. Бабушке всегда платят. Ай-ай, вот отлично-то! Вот хорошо-то!

Она вскарабкалась на стул, схватила крынку и налила две большие кружки, стоявшие на столе.

- Это будет стоить пенни! - заявила она вежливым тоном.

Забавно было глядеть на эту маленькую хозяйку, как она прятала в свой карман данную ей монету. На её невинном личике сияли гордость и удовольствие. Она гордилась тем, что делает дела в отсутствие своей бабушки. Мы взяли кружки с молоком, открыли ставню и сели около окна. Нам нужно было наблюдать, когда пойдёт мимо Деррик.

- Ради Бога, пей как можно медленнее, - шепнул мне Рувим, - нам надо как можно медленнее пить молоко, а то она нас опять погонит.

- Ну ладно, - ответил я, - теперь мы уплатили пошлину, и она позволит нам посидеть здесь.

Но девочка, слышавшая мои слова, заявила непреклонным тоном:

- Нет-нет, как выпьете молоко, так сейчас же уходите. Я рассмеялся и воскликнул:

- Ну скажи, пожалуйста, слыхано ли, чтобы два взрослых воина стеснялись до такой степени крохотной куколки? Слушай, малютка, я с тобой буду торговаться. Получай шиллинг. Я покупаю у тебя все молоко, которое здесь стоит. Мы будем сидеть здесь и пить молоко. Ладно, что ли?

- Ну, что же! - ответила девочка. - И хорошо. А если вы хотите, чтобы было ещё больше молока, то я принесу. Наша корова Джинни гуляет по болоту. Она сейчас придёт, и я буду её доить.

- Нет-нет, Боже упаси, нам больше молока не нужно! - воскликнул Рувим. - Ведь это может кончиться тем, что нам придётся покупать корову. А скажи мне, маленькая девочка, где твоя бабушка?

- Бабушка ушла в город, - ответил ребёнок, - к нам пришли гадкие люди в красных камзолах и с ружьями. Они все воруют и дерутся. Вот бабушка и ушла, чтобы их прогнать. Бабушка все устроит.

- А мы, моя птичка, как раз с этими людьми в красных камзолах и воюем, - сказал я, - мы пришли, чтобы защищать тебя и бабушкин дом. При нас не посмеют ничего украсть.

- В таком случае оставайся и сиди, - важно сказала девочка и живо вскарабкалась ко мне на колени, - какой ты большой мальчик!

- А почему же я не мужчина? - спросил я.

- Ну, у мужчин есть борода, а у тебя - нет. Вот у моей бабушки и то больше волос на подбородке, чем у тебя. И кроме того, ты пьёшь молоко, а молоко пьют только мальчики. Мужчины пьют сидр.

- Ну, если я мальчик, так я буду твоим женихом, - сказал я.

Девочка тряхнула своими кудрями и воскликнула:

- Да неужели? А я ещё не собираюсь жениться. Впрочем, у меня есть жених. Это Джайльз Мартин из Гомауча. Ах какое у тебя хорошенькое железное платьице! А сабля у тебя большущая. И зачем эти люди носят такие сабли? Ведь от сабель больно, а разве можно делать больно людям? Все люди братья.

- Почему же все люди - братья, маленькая хозяйка? - спросил Рувим.

- Потому, что бабушка сказала, что все люди - дети великого Отца, - ответила девочка, - а если у них один отец, то зачем же драться, не правда ли?

Рувим, глядевший в окно, сказал:

- Каково, Михей? "Из уст младенцев сосущих сотворил Себе хвалу". Помнишь?

Девочка стала у меня на коленях и стала дёргать стальную каску. Я сказал:

- А знаешь, малютка, ты редкий болотный цветок. Право, Рувим, как это странно! Здесь, в этих местах, собирались тысячи христиан! И собирались они, чтобы уничтожить друг друга. И вот между этими двумя лагерями безумцев появился голубоглазый херувим, и лепечет этот херувим святую истину любви. Если бы мы могли почувствовать эту истину, то разошлись бы по домам со смягчённым сердцем и здоровые.

- Да, - ответил Рувим, - нужно прожить только один день с этим ребёнком, чтобы получить навсегда отвращение к военной службе. По её словам выходит, что солдат близкая родня мяснику.

- Но ведь и мясники, и солдаты нужны - без них не обойдёшься, - ответил я, пожимая плечами, - кто возложил руку на плуг, не должен оглядываться. Однако, Рувим, кажется, я вижу человека, которого мы поджидали. Гляди-ка, в тени вон тех деревьев мелькает человеческая фигура.

- Да-да, это он! Конечно, он! - воскликнул Рувим, выглядывая в окно.

Я взял девочку с колен и посадил её в углу, сказав при этом:

- Ну, малютка, сиди здесь. Будь умницей и не шуми. Ладно, что ли?

Девочка важно надула розовые губки и кивнула. Рувим, продолжавший стоять у окна и глядевший на дорогу, воскликнул:

- Гляди-ка, гляди-ка! И идёт-то он, словно крадётся, точно лисица или какое другое хищное животное.

И действительно, эта худощавая чёрная фигура производила неприятное впечатление. Деррик шёл быстрой, крадущейся походкой и напоминал жестокое и лукавое животное. Он пробирался под малорослыми деревьями и ветлами скользящей, крадущейся походкой. Из Бриджуотера его увидеть было очень трудно. От города он был уже далеко и мог бы, кажется, выйти из своего прикрытия, но он не делал этого из предосторожности. Когда он поравнялся с домом, мы оба выскочили на дорогу и загородили ему путь.

Однажды в Эмсворте я слышал, как пуританский священник описывал в проповеди внешность сатаны. Жаль, что этот почтённый человек не был вместе с нами! Если бы он взглянул на Деррика, ему не пришлось бы, сочиняя внешность сатаны, прибегать к своей фантазии. Тёмное лицо изменника покрылось болезненной бледностью. Дышал он тяжело и нервно, а глаза его метали ядовитый огонь. Он оглядывался по сторонам, очевидно, соображая, нельзя ли убежать. Одно мгновение он схватился было за рукоять сабли, но тотчас же оставил намерение пробить себе путь. Затем он оглянулся назад, но ведь возвращаться назад значило идти к тем людям, которых он предал! И вот он стоял перед нами угрюмый, неподвижный, с опущенной головой и беспокойно бегающими глазами. В этот момент он олицетворял собою измену.

- Мы вас ждали здесь, мэстер Деррик, - сказал я. - Теперь вы должны идти обратно с нами в город. Он ответил прерывающимся, хриплым голосом:

- На каком основании вы меня арестуете? Где ваши полномочия? Кто вам позволил совершать насилия над людьми, гуляющими по большим королевским дорогам?

- Я действую по приказанию своего полковника, - ответил я кратко. - Вы обвиняетесь в том, что были сегодня утром в лагере Фивершама.

- Это ложь! - бешено воскликнул он. - Я просто гуляю и дышу свежим воздухом.

- Нет, неправда, - произнёс Рувим, - я видел, как вы возвращались оттуда.

- Всем известно, - с горечью воскликнул Деррик, - почему мне расставили эту западню. Вы нарочно сделали на меня донос. Я вам мешал ухаживать за дочерью мэра. Но кто вы такой, как вы смеете поднимать на неё ваш взор? Вы бродяга, человек без определённых занятий, пришедший неизвестно откуда. Как вы осмеливаетесь срывать цветок, который вырос среди нас? Что общего имеете вы с нею или с нами, отвечайте?

- Теперь мне не приходиться рассуждать с вами об этом. Если угодно, то мы поговорим в более удобное время и в более удобном месте об этом предмете, - спокойно сказал Рувим, - а теперь извольте отдать вашу саблю и идите с нами в лагерь. Я вам обещаю сделать все, зависящее от меня, чтобы спасти вам жизнь. Если же выиграем сражение сегодня, то ваше шпионство не принесёт нам вреда. Оно, впрочем, не принесёт нам вреда и в противном случае: оба мы будем на том свете.

- Благодарю вас за ваше доброе покровительство, - ответил Деррик тем же холодным, злобным тоном.

Он отстегнул саблю и, медленно приблизившись к моему товарищу, подал её ему левой рукой, говоря:

- Передайте это от меня в подарок мисс Руфь. А затем, внезапно выхватив нож, он всадил его моему приятелю в бок, проговорив:

- Передайте ей, кстати, и это!

Сделано это было в одно мгновение. Я не успел прийти на помощь Рувиму, так как догадался о злобном намерении шпиона только после того, как приятель со стоном рухнул на землю. Нож со звоном упал на дорогу к моим ногам. Злодей испустил дикий ликующий вопль и отскочил назад, избегая моего кастета. Затем он повернулся и во весь дух бросился бежать по дороге к неприятельскому лагерю. Он был куда проворнее меня, да и одет был более легко, но зато шаг у меня был крупнее, и я его стал догонять. Скоро Деррик убедился, что не отделается от меня. Дважды он ускорял быстроту, как заяц, спасающийся от собаки, и дважды мой палаш свистал над самым его ухом. О сострадании я не помышлял. Для меня этот человек был ядовитой змеёй, укусившей на моих глазах моего друга. Я не помышлял о сострадании, а он знал, что я его не пощажу.

Наконец, видя, что я его совсем догоняю, слыша моё дыхание, он вдруг поворотил в сторону и прямо бросился в предательскую грязь, в болото. Я последовал за ним. Сперва грязь доходила нам до щиколоток, затем мы погрузились в неё по колени и, наконец, по пояс. И тут-то я догнал его и занёс палаш, чтобы поразить негодяя.

Но, милые дети, этому человеку не суждено было погибнуть человеческой смертью. Он погиб, как и жил, подобно пресмыкающейся гадине. В то время как я стоял над ним с поднятым палашом, он вдруг на моих глазах в одно мгновение провалился в болото, и тёмная тина сомкнулась над его головой. При этом не появилось ни зыби, ни тины: исчезновение это произошло внезапно и тихо, точно какое-то болотное чудовище схватило его и утащило в глубину!

И в то время, когда я стоял, глядя на пучину, на месте, где провалился Деррик, появился и лопнул большой пузырь. А затем все пришло снова в прежний вид. Передо мною простиралась зелёная пучина, похожая на царство смерти и разрушения. Не могу вам сказать, почему это произошло. Нечаянно ли он провалился в болото, или в отчаянии сам хотел утопиться - так и осталось неизвестным. Знаю только, что кости этого изменника и доднесь покоятся в великом Седжемурском болоте.

Кое-как выбравшись на дорогу, я поспешил к месту, где лежал Рувим. Я наклонился над раненым. Нож прошёл через кожу, которая соединяла кольчугу, кровь лилась не только из раны, но сочилась из крепко сжатых губ.

Я дрожащими пальцами развязал ремни, снял латы и дрожащими руками прижал платок к ране, чтобы остановить кровотечение. Рувим внезапно открыл глаза и спросил:

- Надеюсь, ты не убил его, Михей?

- Нет, Рувим, сам Бог поразил его, - ответил я.

- Бедный малый, я понимаю, почему он озлобился, - пробормотал раненый и затем впал в бессознательное состояние.

Я стоял перед ним на коленях. Лицо его было бледно как мел, дышал он тяжело, а я думал о той любви, которую он всегда оказывал мне и которую так мало я заслужил, о его простом, добродушном характере. Я, дети мои, не очень чувствительный человек, но признаюсь вам, что тогда мои слезы смешивались с кровью Рувима.

Случилось так, что Децимус Саксон улучил время подняться на колокольню. Он взял зрительную трубу и увидел, что у нас происходит что-то неладное. Саксон немедленно взял с собою хирурга, отряд солдат и поспешил на место происшествия. Когда помощь прибыла, я продолжал стоять на коленях возле Рувима и делать все, что делают несведущие в медицине люди для облегчения страданий ближнего. Рувима немедленно отнесли в хижину, и доктор, сильный мужчина с серьёзном лицом, стал осматривать рану. Наконец он произнёс:

- Рана едва ли опасна.

Я возликовал и чуть не бросился доктору на шею. А он продолжал:

- Случай, впрочем, не пустячный. Лезвие скользнуло по ребру и немного задело лёгкое. Надо его везти в город.

- Слышите, что он говорит? - ласково спросил Саксон. - А доктор это такой человек, что с его мнением надо считаться. Мой любимый поэт про врачей говорил:


Военный врач, наш друг и брат.

Полезней тысячи солдат.


Слышите, Кларк! Будьте повеселее; ведь вы были как полотно, можно подумать, что кровь течёт не из Рувима, а из вас. А где же Деррик?

- Утонул в болоте, - ответил я.

- И прекрасно. У нас, стало быть, верёвка в шесть узлов остаётся в экономии. Но, однако, нам отсюда надо уехать, а то того и гляди на нас нападут королевские драгуны.

Что это за маленькая девочка сидит в углу? Она бледна и напугана.

- Это сторож дома; её здесь оставила бабушка.

- Ну, девочка, ты должна идти с нами: тут тебя могут обидеть.

У девочки заструились слезы по щекам, и она ответила:

- Нет, я буду ждать бабушку.

- Я тебя отвезу к бабушке, малютка. Мы не можем тебя оставить одну здесь.

Я протянул к ней руки. Ребёнок бросился ко мне и, прижавшись к моей груди, начал громко рыдать.

- Возьми меня, возьми! - разрываясь от рыданий, говорила девочка. - Я здесь боюсь!

Я успокоил бедного ребёнка как только мог и понёс его в город. Наши солдаты натянули на косы свои куртки и устроили таким образом носилки, на которые и был положен бедный Рувим. Врач дал ему какого-то укрепляющего лекарства, и он, придя в сознание, узнал Саксона и улыбнулся ему.

Медленно мы вернулись в Бриджуотер. Рувима поместили на нашей временной квартире, а маленькую болотную девочку я устроил у хороших людей, которые обещались приютить её на время, а затем вернуть к родственникам.


Артур Конан Дойль - Приключения Михея Кларка. 05., читать текст

См. также Артур Конан Дойль (Arthur Ignatius Conan Doyle) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Приключения Михея Кларка. 06.
Глава XXXII Седжемурский разгром Как не велики были наши личные заботы...

Приключения собаки
Просматривая в своей записной книжке краткие описания множества различ...