Чарльз Диккенс
«Торговый дом Домби и сын. 01.»

"Торговый дом Домби и сын. 01."

Часть первая.

Перевод Иринарха Введенскаго.

Оглавление.

Глава I. Домби и сын

" II. Из которой видно, как в благоустроенных фамилиях заранее принимают меры против всего, что может случиться

" III. Мистер Домби, как человек и отец, является главою домашнего департамента

" IV. Здесь выступают на театр приключений новые лица

" V. Крестины Павла

" VI. Второе лишение Павла

" VII. Беглый взгляд на жилище и на сердечные привязанности мисс Токс

" VIII. Дальнейшие успехи Павла; его возрастание и характер

" IX. Беда с деревянным мичманом

" X. Последствия беды с деревянным мичманом

" XI. Павел выступает на новую сцену

" XII. Воспитание Павла

" XIII. Весть из за моря и распоряжения фирмы

" XIV. Павел сделался еще страннее и уехал домой на каникулы

" XV. Замысловатое лукавство капитана Куттля и новые хлопоты Вальтера Гэя

" XVI. Всегда говорят одно и то же морские волны

" XVII. Капитан Куттль устраивает судьбу молодых людей

" XVIII. Отец и дочь

Глава I.

Домби и Сын.

Домби сидел в углу закрытой комнаты в больших креслах подле постели, a сын, тепло закутанный, лежал в плетеной корзинке, осторожно поставленной на софе, подле камина, перед самым огнем.

Домби-отцу было около сорока восьми лет; сыну - около сорока восьми минут. Домби был немножко плешив, немножко красен, мужчина вообще очень статный и красивый, хотя слишком суровый и величавый. Сын был совершенно плешив, совершенно красен, ребенок, нечего сказать, прелестный и милый, хотя немножко сплюснутый и с пятнами на теле. Время и родная сестра его забота - эти безжалостные близнецы, без разбору опустошающие свои человеческие владения - уже проложили на челе Домби несколько роковых заметок, как на дереве, назначенном для срубки; лицо сына было исковеркано множеством небольших складок, но коварное время тупой стороной своей гуляющей косы готовилось выравнять и выгладить для себя новое поле, чтобы впоследствии проводить по нем глубокие борозды.

Домби от полноты душевного наслаждения самодовольно побрякивал золотою часовою цепочкой, свесившейся из-под синего фрака, которого пуговицы, при слабых лучах разведенного огня, светились каким-то фосфорическим блеском. Сын лежал в своей люльке с поднятыми маленькими кулаками, как будто вызывая на бой самоуправную судьбу, подарившую его неожиданным событием.

- Дом наш с этих пор, м-сь Домби, - сказаль м-р Домби, - не по имени только, a на деле будет опять: Домби и Сын, Домби и Сын!

И эти слова имели на родильницу такое успокоительное действие, что м-р Домби против обыкновения пришел в трогательное умиление и решился, хотя не без некоторого колебания, прибавить нежное словечко к имени жены: "не правда ли, м-с моя... моя милая?"

Мимолетный румянец слабого изумления пробежал по бледному лицу больной женщины, не привыкшей к супружеским нежностям. Она робко подняла на мужа глаза.

- Мы назовем еио Павлом, моя мил... м-с Домби, не правда ли?

Больная в знак согласия пошевелила губами и снова закрыла глаза.

- Это имя его отца и деда, - продолжал м-р Домби. - О, если бы дед дожил до этого дня!

Тут он немного приостановился и затем снова повторил: "Доммби и Сын"!

Эти три слова выражали идею всей жизни м-ра Домби. Земля сотворена была для торговых операций Домби и Сына. Солнце и луна предназначены для освещения их дел. Морям и рекам повелено носить их корабли. Радуга обязывалась служить вестницей прекрасной погоды. Звезды и планеты двигаются в своих орбитах единственно для того, чтобы в исправности содержать систему, центром которой были: Домби и Сын. Обычные сокращения в английском языке получали в его глазах особое значение, выражая прямое отношение к торговому дому Домби и Сын. A. D. вместо Anno Domini (От Рождества Христова. Примечание ред.), м-р Домби читал Anno Dombey and Son.

Как раньше его отец на пути жизни и смерти возвысился от Сына к Домби, так и он теперь был единственным представителем фирмы. Вот уж десять лет он женат; его жена, как говорили, не принесла в приданое девственного сердца: счастье бедной женщины заключалось в прошедшем, и, выходя замуж, она надеялась успокоить растерзанную душу кротким и безропотным исполнением суровых обязанностей. Впрочем, эта молва никогда не достигала до ушей самодовольного супруга, да, еслиб и достигла, м-р Домби ни за что на свете не поверил бы безумным и дерзким сплетням. Домби и Сын часто торговали кожами; но женские сердца ни разу не входили в их коммерческие соображения. Этот фантастический товар оставляли они мальчикам и девочкам, пансионам и книгам. Насчет супружеской жизни понятия м-ра Домби были такого рода: всякая порядочная и благоразумная женщина должна считать для себя величайшею честью брачный союзь с такой особой, как он, представитель знаменитой фирмы. Надежда произвести на свет нового сочлена для такого дома должна подстрекнуть честолюбие всякой женщины, если только есть в ней честолюбие. М-с Домби, заключая брачный контракт, вполне понимала все эти выгоды и потом с каждым днем на деле могла видеть свое высокое значение в обществе. Она за столом сидела всегда ыа первом месте и вела себя, как подобает знатной даме. Стало быть, м-с Домби совершенно счастлива. Иначе и быть не может.

Но, рассуждая таким образом, м-р Домби охотно соглашался, что для полноты семейного счастья требовалось еще одно весьма важное условие. Вот уже десять лет продолжалась его супружеская жизнь; но вплоть до настоящего дня, когда м-р Домби величаво сидел подле постели в больших креслах, побрякивая тяжелою золотою цепочкой, высокие супруги не имели детей.

То есть, не то, чтобы вовсе не имели: есть y них дитя, но о нем не стоит и упоминать. Это - маленькая девочка лет шести, которая невидимкой стояла в комнате, робко забившись в угол, откуда пристально смотрела на лицо своей матери. Но что такое девочка для Домби и Сына? ничтожная монета в огромном капитале торгового дома, монета, которую нельзя пустить в оборот, и больше ничего.

Однако-ж, на этот раз чаша наслаждения для м-ра Домби была уже слишком полна, и он почувствовал, что может уделить изь неё две-три капли, чтобы вспрыснуть пыль на тропинке своей маленькой дочери.

- Подойди сюда, Флоренса, - сказал о.н, - и посмотри на своего братца, если хочешь, да только не дотрагивайся до него.

Девочка быстро взглянула на синий фрак и белый стоячий галстух отца, но, не сказав ни слова, не сделав никакого движения, снова вперила глаза в бледное лицо своей матери.

В эту минуту больная открыла глаза и взглянула на дочь. Ребенок мгновенно бросился к ней и, стоя на цыпочках, чтобы лучше скрыть лицо в её объятиях, прильнул к ней с таким отчаянным выражением любви, какого нельзя было ожидать от этого возраста.

- Ах, Господи! - сказал м-р Домби, поспешно вставая с кресел. - Какая глупая ребяческая выходка! Пойду лучше, позову доктора Пепса. Пойду, пойду. - Потом, остановившись y софы, он прибавил: - мне нет надобности просить вас, м-с...

- Блоккит, сэр, - подсказала нянька, сладенькая, улыбающаеся фигурка.

- Так мне нет надобности просить вас, м-с Блоккит, чтобы вы особенно заботились об этом юном джентльмене.

- Конечно, нет, сэр. Я помню, когда родилась мисс Флоренса ...

- Ta, та, та, - сказал м-р Домби, нахмурив брови и наклоняясь над люлькой. - Мисс Флоренса - совсем другое дело: все хорошо было, когда родилась Флоренса. Но этот молодой джентльмен призван для высокого назначения: не так ли, мой маленький товарищ?

С этими словами м-р Домби поднес к губам и поцеловал ручку маленького товарища; но потом, испугавшись, по-видимому, что такой поступок несообразен с его достоинством, довольно неловко отошел прочь.

Доктор Паркер Пепс, знаменитый придворный акушер, постоянный свидетель приращения знатных фамилий, ходил по гостиной взад и вперед, с сложенными назад руками, к невыразимому наслаждению домового врача, который в последния шесть недель протрубил всем своим пациентам, приятелям и знакомым, что вот того и гляди м-с Домби разрешится от бремени, и его, по поводу этого события, пригласят вместе с доктором Паркером Пепсом.

- Ну, что, сэр, - сказал Пепс звучным, басистым голосом, - поправилась ли сколько-нибудь ваша любезная леди при вашем присутствии?

- Ободрилась ли она? - прибавил домовой врач и в то же время наклонился к знаменитому акушеру, как-будто хотел сказать: "извините, что я вмешиваюсь в разговор, но случай этот важный".

М-р Домби совершенно потерялся от таких вопросов! Он почти вовсе не думал о больной и теперь не знал, что отвечать. Опомнившись, он проговорил, что доктор Пепс доставит ему большое удовольствие, если потрудится взойти наверх.

- Ах, Боже мой! - сказал Паркер Пепс. - Мы не можем больше от вас скрывать, что её светлость герцогиня - прошу извинить: я перемешиваю имена, - я хотел сказать, что ваша любезная леди чувствует чрезмерную слабость и во всем её организме заметно всеобщее отсутствие эластичности, a это такой признак, которого мы ....

- Не хотели бы видеть, - перебил домовый врач, почтительно наклонив голову.

- Именно так, - сказал Паркер Пепс, - этого признака мы не хотели бы видеть. По всему заметно, что организм леди Кенкеби, - прошу извинить, я хотел сказать организм м-с Домби, - но я всегда перемешиваю фамилии пациентов.

- Еще бы, при такой огромной практике! - бормотал домовый врач. - Мудрено тут не смешивать. Доктор Паркер Пепс знаменитый, велик...

- Очень вам благодарен, - прервал доктор. - Так я хотел заметить, что организм нашей пациентки выдержал такое потрясение, от которого, быть может, она освободится; но для зтого необходимо с её стороны болыиюе, крепкое и ....

- Могучее, - добавил домовый врач.

- Именно так, - продолжал доктор, - и могучее усилие. М-р Пилькинс, по своему положению врачебного советника в этом доме, a я уверен, никто лучше его не можеть выполнить этого назначения

- Ох! - пробормотал домовый врач. - Удостоиться такой похвалы от знаменитого придворного доктора Паркера Пепса!

- Вы слишком добры, - возразил Паркер Пепс. - М-р Пилькинс, говорю я, по своему положению домашнего врача, очень хорошо знает организм пациентки в её нормальном состоянии, - a такое знакомство весьма важно в настоящемь случае. Мы оба теперь такого мнения, что натура должна сделать могучее усилие, и если, сверх чаяния, наша интересная пациентка графиня Домби, - прошу извинить, - если м-с Домби не....

- Не в состоянии будет, - перебил домовый врач.

- Именно так. Если м-сь Домби не выдержит этого усилия, то в таком случае можеть произойти опасный, очень опасный кризис, и последствия его будут гибельны.

Несколько секунд эскулапы не говорили ни слова, опустив глаза в землю. Потом, по немому движению доктора Пепса, они пошли на верх. Домовый врач почтительно отворял двери перед знаменитым собратом.

Мы будем несправедливы к м-ру Домби, если скажем, что мнение врачей не произвело на него никакого влияния. Правда, он был вовсе не такой человек, чтобы мог когда-либо и отчего бы то ни было испытывать сильные ощущения ; но если бы - чего Боже избави! - жена его вдруг захворала и умерла, нет сомнения, м-р Домби был бы очень огорчен: тогда бы он почувствовал, что в его хозяйстве недостает одной из самых драгоценных мебелей, и потеря её была бы для него крайне чувствительна. Но само собою разумеется, печаль его была бы холодная, спокойная джентльменская.

Между тем, как м-р Домби рассуждал об этом предмете, размышления его были прерваны поспешной ходьбой и шумом платья на лестнице. Вдругь вбежала в комнату женщина более чем солидных лет, но перетянутая в ниточку и одетая по последней моде, как молодая дама в полном расцвете юности и красоты. Лицо её и вся фигура обличали сильное волнение. Она стремительно бросилась к нему на шею и сказала трогательным голосом:

- Павел, милый мой Павел! Ведь он настоящий Домби!

- Что-ж тут мудренаго? - возразил брат, - м-р Домби был брат вбежавшей лэди. - Фамильное сходство должно быть. Но отчего ты так встревожена, Луиза?

- Ох, я знаю, что это глупо, - отвечала Луиза, усаживаясь на стул и вынимая платок из ридикюля, - но он настоящий вылитый Домби. В жизнь я не видала такого сходства.

- Но в каком положении Фанни? - сказал м-р Домби. - С нею что делается?

- Ничего, милый Павел, - отвечала Луиза, - решительно ничего, поверь мне, так-таки иросто ничего. Небольшое изнурение, истощение сил, но ничего такого, что я вытерпела с моим Жоржем или Фридериком. Стоит ей немножко потерпеть, - вот и все. О, если бы Фанни была Домби! Но я не сомневаюсь и даже уверена, что она сделает это усилие, которого от неё требуют: ведь она знает, как это необходимо. - Ах, милый Павел, я вся взволнована, и дрожь проняла меня с ног до головы: это глупо, очень глупо; но что делать? Уж я так создана. Вели мне, пожалуйста, дать рюмку вина и перекусить что-нибудь. Я думала, что совсем упаду на лестнице, когда выбежала от Фанни и посмотрела на нашего крошечного певунчика.

За этими словами, вызванными живейшим воспоминанием о ребенке, послышалась скромная походка, и кто-то слегка постучался в дверь.

- М-с Чикк, - проговорил ласковый женский голос, - как вы себя чувствуете, моя милая?

- Любезный Павел, - тихонько сказала Луиза, вставая со стула, - это мисс Токс, прекрасная, преинтересная девица: мне никогда бы не быть без неё здесь! Мисс Токс, рекомендую вам - брат мой, м-р Домби; Павел, милый Павел, - рекомендую: моя искренняя приятельница, мой лучший друг - мисс Токс.

Отрекомендованная интересная девица была длинная, сухощавая фигура с таким увядшим лицом, как-будто щеки её были когда-то натерты линючей краской, и эта краска мгновенно сбежала от действия воды и солнечных лучей. Зато ее можно было назвать настоящей розой учтивости и добродушия. От продолжительной привычки вслушиваться во все, что при ней говорили, и внимательно всматриваться в физиономию собеседников, как-будто было y ней намерение неизгладимо запечатлеть в душе их портреты, голова её совершенно склонилась на одну сторону. Ея руки получили судорожную привычку подниматься сами собою в знак невольного удивления; в глазах постоянно отражалось это же чувство. Голос её был самый нежный и вкрадчивый; на самой переносице уселась y неё небольшая шишка, и огромный орлиный нос ея, по этой причине, никогда не вздергивался кверху.

Мисс Токс одевалась богато и даже по моде, но в её платье всегда заметна была какая-то скудость и оборванность. На шляпке или чепчике y ней всегда красовались разнокалиберные цветочки, и волосы иной раз убирались странными букетами. Любопытные глаза замечали также, что на её воротниках, манжетах, косынках и вообще на всем, где должен быть узел, два конца никогда не сходились вместе как следует, a торчали как-то странным образом. Зимой носила она разные меховые наряды, налантины, боа, муфты; но все это никогда не приглаживалось, и мех по обыкновению таращился в разные стороны. Она любила носить маленькие кошельки с замочками, стрелявшими на подобие пистолетов всякий раз, когда она их запирала или когда они запирались сами собою; эти и другия подобные принадлежности в её костюме содействовали к распространению мнения, что мисс Токс дама независимая во всех отношениях, и такое мнение она при всяком случае старалась обратить в свою пользу. Ея мелкая, жеманная походка была также очень для неё выгодна: она разделяла обыкновенный шаг на две или на три части, и это, как думали, происходило оттого, что мисс Токс привыкла из каждой вещи делать возможно большее употребление.

- Уверяю вас, - сказала мисс Токс, - я всегда считала за величайшую честь быть представленной м-ру Домби; но, признаюсь, никак не думала удостоиться такой чести в эту минуту. Любезная, милая м-с Чикк.... или уж позвольте назвать вас просто Луизой.

М-с Чикк крепко пожала руку мисс Токс, поставила рюмку вина, отерла слезу и трогательным голосом произнесла: - благодарю, благодарю вас!

- Милая Луиза, - продолжала мисс Токс, - дорогой мой, неоцененный друг, как вы себя чувствуете?

- Теперь немного лучше, - отвечала м-с. Чикк, - выпейте вина, моя милая; вы почти так-же взволнованы, как я, - вам надобно подкрепиться.

М-р Домби начал подчивать.

- Вот что, любезный Павел, - продолжала м-с Чикк, взяв подругу за руку, - зная, с каким нетерпением дожидалась я этого дня, несравненная мисс Токс приготовила для Фанни небольшой подарок, который я обещалась ей передать. Подарок этот - маленькая подушечка для булавок; но я должна сказать тебе, милый Павел, мисс Токс обнаружила тут всю деликатность нежного сердца. На подушечке вышито: "пожалуйте сюда, крошечка Домби"! Каково?

- Это девиз? - спросил брат.

- Да, девиз, - отвечала Луиза.

- Но вы должны оправдать меня, милая Луиза, - сказала мисс Токс тоном покорной просьбы, - только лишь - ах, как бы это сказать? - неизвестность этого случая заставила употребить такую свободу. Мне бы гораздо приличней было выразиться: "пожалуйте сюда, господин Домби"! Но как могли мы знать, что дождемся такого ангельчика? Иначе бы я никак не позволила себе эту непростительную фамильярность, уверяю вас.

Говоря это, мисс Токс сделала очень грациозный книксен, и м-р Домби отвечал ей тоже очень грациозным поклоном. Надобно сказать, брат в совершенстве понимал свою сестру, считая ее слабой и пустой женщиной; тем не менее м-с Чикк имела над ним большое влияние именно потому, что очень искусно подделывалась под его характер, толкуя беспрестанно о Домби и Сыне.

- Вот теперь, - сказала м-с Чикк, сладко улыбаясь, - я готова за все простить Фанни, за все!

После этого припадка христианской любви к ближнему, на душе м-с Чикк сделалось очень легко. Собственно говоря, ей вовсе не за что было прощать свою невестку, потому что та ни в чемь перед ней не провинилась: преступление её состояло только в том, что она осмелилась выдти замуж за её брата, да еще разве в том, что за шесть лет перед этим бедная женщина родила девочку вместо сына, которого от неё ожидали.

В эту минуту м-р Домби поспешно был отозван в спальню жены, и дамы остались одне. Мисс Токс немедленно настроила себя на восторженный лад.

- Я знала, - заметила м-с Чикк, - что брат мой вам понравится. Я говорила, что вы будете ему удивляться.

Руки и глаза мисс Токс выразили глубокое удивление.

- A как он богат, моя милая!

- Уж и не говорите! - с глубоким вздохом произнесла мисс Токс.

- Да, нам не пересчитать его миллионов.

- Но каково его обращение, милая Луиза! - заметила мисс Токс. - Какая осанка, какой благородный, величественный вид! Много мужчин, много джентльменов видала я на своем веку; но ни в ком и наполовину не нашла таких достоинств. Что-то этакое, знаете, какая-то в нем сановитость, прямота, и грудь такая широкая! Это настоящий финансовый герцог Иоркский, никак не менее: так бы и хотелось называть его: "Ваша финансовая светлость"!

- Что с тобою, милый Павел? - вскричала сестра, увидев вошедшего брата. - Ты такой бледный! Что там случилось?

- Я ужасно расстроен, Луиза: доктора сказали, что Фанни ..

- О, не верь им, милый Павел, не верь! Положись на мою опытность, мой друг, я знаю в чем дело: Фанни должна сделать над собой усилие, вот и все тут. Но к этому усилию, - продолжала сестра, снимая шляпку и хлопотливо надевая перчатки, - ее надобно поощрить, побудить и даже принудить в случае нужды. Пойдем со мной.

Ha этот раз м-р Домби действительно поверил своей сестре, как опытной женщине. Он несколько успокоился и молча пошел за ней в комнату больной.

Родильница, как и прежде, лежала в постели, прижав к груди маленькую дочь. Девочка, как и прежде, плотно прильнула к матери, не поднимая головы, не отнимая щек от её лица. Она не обращала никакого внимания на окружающих, не говорила, не шевелилась, не плакала.

- Ей делается хуже без этой девочки, - шепнул доктор м-ру Домби. - Мы нарочно ее оставили.

Вокруг постели господствовала торжественная тишина. Врачи смотрели на безжизнениое лицо с таким состраданием, с такою безнадежностью, что м-с Чикк хотела сначала оставить свое намерение. Вскоре однако-ж, призвав на помощь свою храбрость и то, что называлось y ней присутствием духа, она подсела к постели и тихонько проговорила таким голосом, как-будто хотела разбудить спящую:

- Фанни! Фанни!

Никакого ответа! Торжественная тишина нарушалась только громким боем карманных часов м-ра Домби и доктора Паркера Пепса.

- Фанни, милая Фанни, - повторяла м-с Чикк с принужденною веселостью, - здесь м-р Домби, он желает видеть тебя. Не хочешь ли говорить с ним? Надо сюда положить твоего ребенка, Фанни, твоего сына, моя милая; ты еще не видала его? A ведь нельзя его положить, пока ты не привстанешь. Ну, моя милая, понатужься немножко; ну же?

Она нагнулась ухом к постели и прислушивалась, значительно в то же время посматривая на зрителей, подняв палец вверх.

- Ну же, ну! - повторила она. - Что ты говоришь, Фанни? Я не расслышала.

Немое, упорное молчание, ни малейшего звука в ответ. Часы м-ра Домби и Пепса бежали взапуски, стараясь, по-видимому, перегнать друг друга.

- Что-ж ты, в самом деле, милая Фанни? - говорила невестка, переменяя положение и приняв серьезный тон. - Я рассорюсь с тобой, если ты не встанешь. Тебе необходимо сделать усилие, быть может, болезненное, мучителыюе усилие; но ты знаешь, Фанни, на этом свете ничего не достается даром, и мы не должны унывать, когда так много зависит от нас. Ну же, милая Фанни, попробуй, попытайся, не то я право рассержусь на тебя.

Беготня часов при следующей паузе доходила до свирепаго неистовства: казалось, они сталкивались и колотили друг друга.

- Фанни! - продолжала Луиза, осматриваясь вокруг с возрастающим беспокойством. - По крайней мере, взгляни на меня. Открой глаза и покажи, что ты слышишь и понимаешь меня: не так ли? - Ах, силы небесные! Ну что тут делать, господа?

Врачи значительно поменялись взорами через постель. Акушер, нагнувшись, шепнул что-то на ухо ребенку. Не поняв содержания слов, девочка обратила на доктора свое совершенно безцветное лицо и глубокие темные глаза; но ни на сколько не изменила своей позы.

Доктор повторил свои слова.

- Маменька! - сказала девочка.

Знакомый любимый голосок пробудил луч сознания в угасающей душе. Больная открыла глаза, и легкая тень улыбки показалась на её устах.

- Маменька! - кричал ребенок, громко рыдая. - Милая мама! Ох, милая мама!

Доктор тихонько отнял локоны девочки от лица и губ матери. Увы! Как спокойно они там лежали! Как мало было дыхания в этих устах, чтобы пошевелить их!

И бедная мать, крепко ухватившись за эту слабую ветку, в её объятиях, поплыла далеко по темному и неведомому морю, которое волнуется вокруг всего света.

Глава II.

Из которой видно, как в благоустроенных фамилиях заранее принимают меры против всего, что может случиться.

- Ах, как я рада, что за все простила бедную Фанни! Ведь вот оно что, - кто бы мог предвидеть такой случай? Уж подлинно, сам Бог меня надоумил. Ну, теперь что бы ни случилось, a это всегда будет для меня утешением.

Так говорила м-с Чикк, воротившись в гостиную от модисток, занятых наверху шитьем фамильного траура. Это замечание она сделала в назидание своего супруга, м-ра Чикка, толстого, плешивого джентльмена с широким лицом, с руками постоянно опущенными в карманы. М-р Чикк имел маленькую слабость насвистывать и напевать разные арии везде, где бы ни привелось ему быть, и теперь, в доме сетования и печали, ему трудно было удержаться от любимой привычки.

- Не суетись так, Луиза, - заметил в свою очередь м-р Чикк, - с тобой, пожалуй, опять сделаются спазмы. Тра-ла-ла! Фи, чорт побери, все забываюсь. - Как, подумаешь, коротка жизнь-то человеческая!

М-с Чикк бросила сердитый взгляд и продолжала свою назидательную речь:

- Надеюсь, - говорила она, - этот трогательный случай для всех послужит уроком, как необходимо вставать и делать усилия, когда этого от нас требуют. Во всем есть нравоучения: умей только ими пользоваться. Сами же будем виноваты, если выпустим из виду такой страшный урок.

В ответ на эту сентенцию м-р Чикк очень некстати затянул совершенно неприличную арию "Уж как жил поживал сапожник" и вдруг, остановив себя, с некоторым смущением заметил, что, конечно, наша вина, если мы не пользуемся такими несчастными случаями.

- Ты мог бы, я думаю, говорить об этом, не насвистывая своих гадких песен, - возразила м-с Чикк, сделав своему супругу очень неприятную мину.

- Что делать, душа моя, - отвечал м-р Чикк, - привычка!

- Глупость, a не привычка, мой милый. Умный человек постыдился бы так оправдываться! Привычка! Если бы я, например, привыкла ходить вверх ногами по потолку, как мухи, тогда, я знаю, не перестали бы толковать об этом.

М-р Чикк не счел нужным оспаривать, что такая привычка действительно получила бы некоторую гласность.

- Ну, что, Луиза, каков ребенок? - спросил он, чтобы переменить разговор.

- О каком ребенке говоришь ты? - возразила м-с Чикк. - Сегодня в столовой было целое стадо детей.

- Стадо детей! - бормотал м-р Чикк, с беспокойством озираясь вокруг.

- Тут нечего и толковать, - продолжала м-с Чикк, - нет бедной матери, так надо приискать кормилицу.

- Ох! Ах! - говорил м-р Чикк. - Тра-ла-ла! Жизнь-то наша, подумаешь. Ты уж, вероятно, нашла кормилицу, моя милая?

- Покамест нет еще, - отвечала м-с Чикк, - a между тем ребенок ...

- Отправится к чорту, - заметил глубокомысленно м-р Чикк, - я уверен в этом.

Сердитый взгляд почтенной супруги напомнил ему всю неуместность этой выходки. Чтобы поправить такой промах, он прибавил:

- Нельзя ли, по крайней мере, чем -нибудь помочь до времени бедному сиротинке?

Эта нежная заботливость о бедном сиротинке была, сверх чаяния, увенчана вожделеннейшим успехом. М-с Чикк, не сказав ни слова своему супругу, величественно встала, подошла к окну и с большим вниманием смотрела через стору на подъезжавший экипаж. М-р Чикк, тоже не сказав ни слова, начал ходить по комнате, покоряясь судьбе, которая, на этот раз, была против него. Не всегда, однако-ж, терпел он такую невзгоду. Случалось, на его улице тоже бывал прадзник, и тогда он жестоко наказывал Луизу. Говоря вообще, это была самая согласная, чудесно подобранная, друг для друга сотворенная чета. Когда разгоралась между ними ссора, заранее никак нельзя было угадать, на чьей стороне будет верх. Иной раз м-р Чикк уже совсем, по-видимому, готов был сдаться, как вдруг ни с того, ни с сего вскакивал он с места, хватал стулья, стучал без милосердия над самым ухом озадаченной суируги и бросал все, что ни подвертывалось под руку. Но если окончательная победа была на стороне м-с Чикк, супружеская размолвка принимала какой то нерешительный характер, полный жизни и одушевления.

Когда экипаж остановился y подъезда, в комнату вдругь со всех ног вбежала мисс Токс, едва переводя дух.

- Луиза, милая Луиза, - говорила она, - место еще ведь не занято?

- Как вы добры, мой безценный другь, - отвечала м-с Чикк, - нет еще, мой ангел.

- В таком случае, милая Луиза, - продолжала мисс Токс, - я надеюсь и уверена ... но погодите, я тотчас приведу.

Через минуту мисс Токс снова вбежала в комнату, сопровождаемая целым конвоем гостей, которых она высадила из наемной кареты. Это были: полная, круглолицая, краснощекая, здоровая молодая женщина, с толстым ребенком на руках, за ней - молодая женщина, не такая полная, но тоже краснощекая и круглолицая, как наливное яблоко; она вела двух мальчиков, очень полных и совершенно круглолицых; позади, сам собою, шел еще мальчик, круглолицый и очень полный. Наконец, после всех выступал из-за двери толстый и круглолицый, как яблоко, мужчина с полным и совершенно круглолицым ребенком на руках; он поставил его на пол и сказал сиплым голосом; "держись крепче за братца Джонни".

- Милая Луиза, - сказала мисс Токс, - зная ваше беспокойство и желая помочь горю, я отправилась в родильный дом королевы Шарлотты и спросила, нет ли тут кормилицы в хороший дом? Мне сказали, что нет. После этого ответа, вы не поверите, моя милая, я пришла в совершенное отчаяние на ваш счет. Но к счастью, надо же так случиться: одна дама, услышав, в чем дело, сказала, что знает женщину очень хорошую во всех отношениях. Едва я это услыхала, я взяла адрес, моя дорогая, и тотчас отправилась.

- Как вы добры, как услужливы, моя милая, - сказала Луиза.

- Погодите, погодите, еще не все, - возразила мисс Токс. - Когда я вошла в дом - какая чистая комната, моя милая, вы могли бы кушать на полу! - Все семейство сидело за столом и, как мне показалось, что никакая рекомендация не сравнится с тем, что я увидела, то я решилась всех их привести с собою, чтобы лично представить вам и м-ру Домби. Вот этот джентльмен, - продолжала мисс Токс, указывая на толстого круглолицаго мужчину, - отец семейства. Не угодно ли вам, сэр, подойти поближе?

Круглолицый мужчина, повинуясь приказанию, неповоротливо выступил вперед и оскалил зубы.

- А вот это его жена, - продолжала мисс Токс, обращаясь к молодой женщине с ребенком. - Как ваше здоровье, Полли?

- Слава Богу, сударыня, благодарю вас, - отвечала женщина.

Мисс Токс говорила как со старыми знакомыми, которых не видала около двух недель.

- Очень рада, очень рада, - продолжала она. - A эта другая молодая женщина - её незамужняя сестра, она живет с ними и ходит за их детьми. Ее зовут Джемимой. Как вы поживаете, Джемима?

- Очень хорошо, сударыня, благодарю вас, - отвечала Джемима.

- Ну, слава Богу, очень рада, - сказала мисс Токс. - Надеюсь, и всегда будет хорошо. Пятеро детей. Младшему шесть недель. Вот этот прелестный мальчик с прыщиком на носу старший сын. Отчего y него прыщик? - продолжала мисс Токс, обращаясь с вопросительным взглндомь к почтенному семейству.

- От утюга, - пробормотал сквозь зубы яблочный мужчина.

- Извините, сэр, что вы сказали?

- От утюга, - повторил глава семейства.

- Ах, да, я и забыла, - продолжала мисс Токс. - Именно так, от утюга. Ребенок, в отсутствии матери, дотронулся до горячаго утюга. Вы совершенно правы, сэр. Когда я была y вас, вы мне сказали также, что ваше ремесло...

- Кочегар, сударыня.

- Да, кочегар, - повторила мисс Токс.

- Кочегар, сударыня, на паровой машине.

- Ну, да, кочегар на парах, - сказала мисс Токс, по-видимому не совсем хорошо понимая значение этого ремесла. - A как оно вам нравится?

- Что, сударыня?

- Ваше ремесло.

- Славнае ремесло, сударыия. Только иной раз пепел входит сюда, - он указал на грудь, - и от этого голос становится сиплым. Я, вот видите, хриплю, сударыня, но это от пепла, не от чего другого.

Мисс Токс, по-видимому, так мало понимала это объяснение, что не знала, как продолжать разговор. Между тем м-с Чикк подробно расспрашивала жену кочегара о детях, о домашнем житье-бытье, о брачном свидетельстве, и так далее. Когда молодая женщина с честью выдержала этот экзамен, м-с Чикк отправилась с донесениями в комнату брата, взяв с собой двухь особенно полных краснощеких мальчиков, как блистательное дополнение к своей рекомендации.

М-р Домби по смерти жены безвыходно оставался в своей комнате, погруженный в глубокие размышления относительно младенчества, юности, воспитания и будущей судьбы своего сына. Тяжелое и холодное бремя лежало на его душе; но он горевал больше о лишениях сына, чем о собственной своей потере. Какая опасность, какие огорчения ожидают его при самом вступлении в свет! Жизнь только что начинается, - и вот нужно приискивать чужую, постороннюю женщину, от которой будут зависеть первые впечатления, первое развитие ребенка: какое горестное унижение для Домби и сына! Мысль, что наемная женщина должна будет на время выполнять все обязанности матери, была так противна, так огорчительна для гордой и ревнивой души его, что он чувствовал явное удовольствие всякий раз, когда отказывал кандидаткам, которых ему представляли. Но пришло наконец время, когда нужно прекратить борьбу между этими двумя чувствованиями. Перед ним стояли прекрасные дети будущей кормилицы, безукоризненной во всех отношениях, блистательно отрекомендованной родною сестрой и услужливою мисс Токс.

- Дети очень здоровы, - сказал Домби, - но когда я подумаю, что со временем они, некоторым образом, сделаются роднею моего Павла... Отведи их, Луиза! Пусть войдет женщина с своим мужем.

Через минуту неуклюжая чета остановилась перед очами м-ра Домби.

- Я понимаю, - сказал он, поворачиваясь в креслах, как заведенная безжизненная машина, a не как существо из плоти и крови; - вы бедны и вы желаете заработать деньжонок чрез воспитание дитяти, моего сына, который так рано понес ничем незаменимую потерю. Я с своей стороны не прочь пособить вам. Судя по всему, вы годитесь для моего сына. Но прежде чем вы войдете в мой дом, я должен предложить два-три условия, и от вас будет зависеть принять или не принять их. Как ваша фамилия?

- Тудль, - отвечала молодая женщина.

- Во все время, как вы пробудете y меня, - продолжал м-р Домби, - вы должны прозываться "Ричардс": это обыкновенная и очень приличная фамилия. Принимаете ли вы это условие? Посоветуйтесь с мужем.

Но почтенный супруг только скалил зубы и беспрестанно подносил ко рту правую руку, отчего ладонь была y него очень мокра. М-с Тудль толкнула его два или три раза; но так как это его нисколько не образумило, она учтиво сделала книксен и сказала, что, вероятно, дадут ей особую плату, если она переменит свою фамилию.

- Само собою разумеется, - отвечал м-р Домби. - Но об этом речь впереди. Теперь вот еще условие: во все время, как станете вы, за известное вознаграждение, воспитывать моего сиротку, я желаю, чтобы вы как можно реже виделись со своим семейством. Потом, как скоро услуги ваши сделаются бесполезными и денежные счеты будут между нами кончены, я хочу, чтобы с того времени прекратились все сношения между нами. Понимаете ли вы меня?

М-с Тудль, по-видимому, не совсем вникла в смысл этого условия, a супруг её попрежнему скалил зубы, вовсе не обращая внимания на разговор.

- У вас есть свои дети, - продолжал м-р Домби. - В нашу торговую сделку отнюдь не входит, что вы обязаны полюбить моего сына или чтобы мой сын со временем полюбил вас. Я не ожидаю и вовсе не желаю чего-нибудь в этом роде. Совсем напротив. Как скоро вы отойдете, торг наш окончен, условия выполнены, и вы не должны больше знать моего дома. Ребенок перестанеть вас помнить и вы, если угодно, можете совершенно забыть моего сына.

Яркий румянец покрыл и без того красные щеки м-с Тудль. Она потупила глаза и отвечала:

- Надеюсь, сэр, я знаю свое место.

- Конечно, конечно, - продолжал мръДомби, - я уверен, что вы отлично понимаете свое место. Иначе и быть не может: это так просто и обыкновенно! Любезная Луиза, уговорись с этой женщиной насчет жалованья, и скажи, что она может получить деньги когда ей угодно. Теперь с вами, м-р - как ваше имя? - пару слов.

Задержанный таким образом на пороге при выходе из комнаты вместе с женой, Тудль воротился и очутился один на один с мром Домби. Это был дюжий, широкоплечий, косматый, неуклюжий мужчина в растрепанном платье, с мозолями на руках, с четыреугольным лбом, с густыми волосами, с черными усами и бакенбардами, еще более вычерненными дымом и копотью. Он представлял во всех;ь отношениях поразительный контраст с м-ром Домби, принадлежавшим к породе тех гладко обритых и выстриженных купцов-капиталистов, y которых голова лоснится, как новая банковая ассигнация, и которые, по-видимому, вспрыснуты золотым дождем.

- Есть y вас сын? - спросил м-р Домби.

- Четыре, сэр. Четверо сыновей и одна дочь. Все живехоньки.

- Вам, я думаю, довольно трудно содержать их? - продолжал м-р Домби.

- Трудновато, сэр; но еще было бы труднее...

- Что такое?

- Потерять их, сэр.

- Умеете вы читать? - спросил м-р Домби.

- Не бойко, сэр.

- A писать?

- Мелом, сэр?

- Чем-нибудь.

- Мелом немножко маракаю, когда мне показывают, - сказал Тудль после некоторого размышления.

- A ведь вам, я думаю, будет около тридцати двух или трех лет.

- Да, около этого, сэр, - отвечал Тудль, подумав немного побольше.

- Отчего же вы не учитесь? - спросил м-р Домби.

- Я уж подумываю об этом, сэр. Вот видите ли, один из моих мальчуганов скоро будет ходить в школу, и тогда мы станем учиться вместе... то есть, он будет мне показывать,

- Хорошо! - сказал м-р Домби, внимательно и не совсем благосклонно посмотрев на своего собеседника, который между тем, разиня рот, осматривал комнату, особенно потолок. - Вы слышали, что я сказал вашей жене?

- Полли все слышала, сэр, - сказал Тудль, указывая через плечо шляпой к дверям, с видом совершеннейшего доверия к дражайшей половине. - Все будет ладно.

- Так как вы во всем полагаетесь на свою жену, - продолжал м-р Домби, обманутый в намерении яснейшим образом изложить свои условия мужу, как главному лицу в этой сделке, - то я думаю, мне не о чем больше толковать с вами.

- Совершенно не о чем, сэр, - отвечал Тудль. - Полли все слышала, a уж она не даст промаху.

- Так я не хочу дольше вас удерживать, - сказал м-р Домби, озадаченный неожиданным ответом. - A где вы работали?

- Сперва, сэр, под землею, пока не был женат. A теперь работаю наверху. Я хожу на железные дороги, когда их совсем отделывают.

Как последняя соломенка подавляет своей тяжестью спину навыоченного верблюда, так это последнее известие о подземельной работе окончательно расстроило гордую дуииу м-ра Домби. Он молча указал на дверь будущему кормильцу своего сына, и тот вышел, по-видимому, очень охотно. Потом, заперев комнату, м-р Домби начал ходить взад и вперед, погруженный в горькое раздумье. Несмотря на непоколебимое достоинство и уменье владеть собою, слезы невольно текли из его глаз, и часто в сильном волнении он повторял: "бедное, бедное дитя"! Этой горести, этого расстроенного вида м-р Домби ни за что в свете не обнаружил бы перед другими людьми.

Довольно характеристическая черта в гордости нашего героя, что он в своем сыне жалел самого себя. "И так", говорил он, "я принужден вверить своего сына жене грубого рабочаго, всю жизнь работавшего под землею!... A между тем смерть ни разу не постучалась в двери этого рабочаго, a за столом его ежедиевно обедают четверо сыновей. Что будет с тобою, бедное дитя мое"?

Эти слова шевелились на его губах, как вдруг пришло ему в голову, - и здесь опять новое доказательство притягательной силы, по которой все его надежды, опасения, мысли постоянно стремились к одному общему центру, - что эта женщина подвергалась в его доме великому искушению. Собственный её ребенок был еще в пеленках: что, если она задумает подменить его на место маленького Домби?

Хотя эту мысль он тотчас же отвергнул как романическую и невероитную, - впрочем бесспорно возможную, - однако, воображение его невольно продолжало рисовать картину такого подмена. Что мне делать, думал он, если обман откроется, когда ребенок уже вырастет? В состоянии ли буду я, после многих лет, лишить обманщика своей заботливости, доверия и привычной нежности, и перенесть все это на родного сына, который между тем сделается для меня совершенно чужим?

Впрочем, это необыкновенное волнение скоро прошло, и опасения совершенно исчезли. Тем не менее м-р Домби решился на всякий случай строго присматривать за кормилицей, не давая ей этого заметить. На душе y него стало легко, и теперь был он очень рад, что заранее выговорил условие, отстранявшее тесную связь между этой женщиной и его сыном.

Между тем условия между м-с Чикк и Ричардс, при содействии мисс Токс, были заключены, и Ричардс с большими церемониями, как будто давали ей орден, получила маленького Домби, передав в то же время, после многих слез и поцелуев, своего ребенка Джемиме. Потом принесли вина, чтобы развеселить печальных гостей.

- Не хотите ли рюмку вина, сэр? - сказала мисс Токс, когда вошел Тудль.

- Благодарствую, сударыня, - отвечал кочегар, - почему же нет? Выпить можно, когда подносят.

- Не правда ли, вам очень приятно оставить свою милую жену в таком почтенном доме? - продолжала мисс Токс, лукаво прищуривая глаза и кивая головой в его сторону.

- Вовсе нет, сударыня, - отвечал Тудль, - мне приятнее было бы увезти ее назад.

При этом Полли заплакала навзрыд. М-с Чикк, по женскому инстинкту, поняла, что такая неумеренная печаль может сделаться вредною для маленького Домби, и немедленно поспешила на выручку.

- О чем тужить, моя милая? - сказала она. - Ваш ребенок вырастет без горя и без нужды под надзороме тетушки Джемимы, и вы здесь будете совершенно счастливы. Что делать? Без горя на этом свете ничего не бывает; надо владеть собою. Не сняли ли с вас мерку, Ричардс, для траурного платья?

- Сняли, сударыня, - рыдая отвечала Полли.

- A платье будет чудесное, - продолжала м-с Чикк, - эта мадам шьет и для меня. Безподобная материя!

- Вы будете так хороши, - прибавила мисс Токс, - что и муж вас не узнает: не правда ли, сэр?

- Неправда, - угрюмо возразил Тудль, - я угадаю ее везде и во всем.

Ясно, кочегар от рук отбивался.

- Что касается до кушанья, Ричардс, - сказала м-с Чикк, - самые лучшие блюда будут в вашем распоряжении. Вы сами станете заказывать обед, и все, чего ни захотите, мигомь для вас приготовят.

- О, разумеется! - сказала мисс Токс, усердно поддерживая подругу. - И пива она может также пить сколько душе угодно. Не правда ли, Луиза?

- Конечно, конечно, - отвечала м-с Чикк таким же тоном. - Только вам нужно будет, моя милая, немножко воздержаться от зелени.

- И еще, может быть, от соленого, - подхватила мисс Токс.

- A кроме зелени и соленого, - продолжала Луиза, - вы будете получать все, что хотите, без всякого ограничения.

- Вы знаете, разумеется, - сказала мисс Токс, - что она горячо любит своего собствеиного ребенка, и вы, я уверена, Луиза, не станете ее бранить за это?

- О, без сомнения! - благосклонно отвечала м-с Чикк.

- Но ей, конечно, - продолжала мисс Токс, - нужно обратить все внимание, всю заботливость на своего маленького воспитанника. Она должна считать величайшим счастьем, что этрт херувимчик, так тесно связанный с высшим обществом, будет на её глазах расцветать с каждымь днем. Не правда ли, Луиза?

- Без всякого сомнения! - сказала м-с Чикк. - Вы видите, душа моя, она уж совершенно успокоилась и думает только, как бы с веселым сердцем и улыбкой проститься со своей сестрицей Джемимой, с детками и с честным мужем. Не так ли, моя милая?

- Ну, да, - вскричала мисс Токс, - видно по глазам, что ей хочется проститься.

Бедная Полли с отчаянием в душе обняла всех членов семейства и потом хотела скрыться в своей комнате, чтобы избежать горестной разлуки с детьми. Но хитрость не удалась: младший сын, угадывая намерение матери, ухватился за её платье и побежал вместе с ней, между тем как старший, прозванный в семействе котлом, в воспоминание паровой машины, забил ногами яростную тревогу, и его примеру последовали прочие члены семейства.

Несколько апельсинов и мелких денег усмирили маленьких Тудлей, и семейство немедленно отправилось домой в наемной карете, дожидавшейся y подъезда. Дети, под надзором Джемимы, стали y окна и бросали оттуда апельсины и деньги. Сам м-р Тудль расположился на запятках, считая этот род езды удобнее всех других.

Глава III.

Мистер Домби, как человек и отец, является главою домашнего департамента.

Когда похороны покойной леди были окончены к совершенному удовольствию гробовщика и вообще всех соседей, очень взыскательных на этот счет и готовых обижаться за всякие упущения при таких церемониях, различные члены в хозяйствеином департаменте м-ра Домби заняли свои места по домашнему управлению. Сей малый мир - увы! - как и большой, отличался похвальною способностью скоро забывать своих мертвецов. Когда кухарка сказала, что покойница - вечная ей память! - была очень тихаго характера, a ключница прибавила, что таков есть общий жребий всех человеков; когда буфетчик сказал: "кго бы мог это подумать!", a горничная с лакеем проговорили, что им все это мерещится как будто во сне; тогда назидательный предмет совершенно истощился, и все единодушно решили, что траурное платье слишком скоро износилось.

Что касается до кормилицы Ричардс, заключенной наверху в качестве почетной пленницы, заря новой её жизни, казалось, рассветала холодно и угрюмо. Огромный дом м-ра Домби стоял на тенистой стороне высокой, темной и во всех отношениях модной улицы между Портлендской площадью и Брайэнстонским сквером. Это был угольный дом, занятый внизу погребами с железными решетками и кривыми дверями, искоса поглядывающими на мусорные ямы, печальный дом с круглыми флигелями назади, содержащими целый ряд парадных комнат, обращенных на двор, устланный щебнем, где торчали два тощих дерева с почерневшими пнями и ветвями, с закоптелыми листьями, которые немилосердно трещали при малейшем дуновении ветра. Летнее солнце появлялось на улице только во время завтрака вместе с водовозами, ветошниками, починщиками старых зонтиков, цветочниками и продавцами стенных часов, возвещавшими о своем появлении звонкой трелью колокольчика. Но скоро дневное светило исчезало, a за ним выступали на сцену бродячия труппы музыкантов, шарманщики с куклами и обезьянами, продавцы белых мышей, a иногда, для довершения спектакля, появлялся балагур, промышлявший ежами. В сумерки, когда вся эта компания с дневной добычей убиралась во свояси, выходили к воротам лакеи, если господа их обедали не дома, и фонарщик, по заведенному обычаю, употреблял суетные усилия осветить улицу газом.

Огромен и пуст был дом м-ра Домби снаружи и внутри. Тотчас же, после похорон негоциант приказал накрыть чехлами всю мебель - быть может, для того, чтобы сберечь ее для сына - и физиономия комнат изменилась, за исключением тех, которые оставлены были для самого хозяина в нижнем этаже. Среди уединенных зал и гостиных явились таинственные фигуры из стульев и столов, собранных в одну кучу и нахлобученных большими саванами. На колокольчиках, столах, зеркалах, окутанных газетными и журнальнвми листами, мелькали отрывочные известия о смертяхе и страшных убийствах. Каждая люстра, обернутая в голландское полотно, казалась огромной чудовищной слезою, висевшей из потолочного глаза. Из каждого камина несло сыростью и затхлым воздухом, как из могильного склепа. Умершая и похороненная леди смотрела из картинной рамы, как страшное привидение в белом саване. Ветер между тем беспрестанно развевал полусгнившие клочки соломы, настланной подле дома, когда хозяйка была больна: эти клочки, по какому-то невидимому притяжению, постоянно летели к порогу противоположного грязного дома, который отдавался внаймы, и, казалось, посылали оттуда печальную речь к окнам м-ра Домби.

Комнаты, назначенные негоциантом для собственного употребления, примыкая к большой зале, состояли из кабинета, библиотеки и столовой, в которую превращена маленькая стекляная горница, обращенная окнами к означенным сухопарым деревьям, где по обыкновению разгуливали кошки. Библиотека была в то же время и гардеробною, так что запах веленевой бумаги, пергамента, кожи и русского сафьяна смешивался в ней с запахом ваксы и сапогов. Эти три комнаты соединялись бдна с другого. Поутру, когда м-р Домби изволил кушать свой обыкновенный завтрак, и вечером, когда он возвращался домой к обеду, мадам Ричардс должна была, по звону колокольчика, являться в стекляную комнату и расхаживать взад и вперед со своим маленьким питомцем. Бросая по временам украдкой беглые взоры на м-ра Домби, который сидел в далеком углублении и безмолвно посматривал на ребенка из-под темной тяжелой мебели - дом был прадедовский, старомодный и угрюмый - кормилица мало-по-малу начала приходить к заключению, что хозяин её очень похож на арестанта в тюремном замке, или на странное привидение, на выходца с того света без способности говорить и понимать язык живых людей.

Уже несколько недель кормилица вела такую жизнь и носила маленького Павла. По временам выходила она со двора, но отнюдь не одна: по обыкиовению в хорошую погоду заходила за ней м-с Чикк в сопровождении мисс Токс: оне приглашали ее с ребенком освежиться чистым воздухом, или, другими словами, церемонно ходить по мостовой взад и вперед на подобие погребального конвоя. Раз, когда после одной из таких процессий Ричардс возвратилась к себе наверх и села с ребенком подле окна, дверь в её комнату потихоньку отворилась, и на пороге остановилась черноглазая маленькая девочка.

- Это, вероятно, мисс Флоренса воротилась от своей тетки, - подумала Ричардс, еще не видавшая хозяйской дочери. - Что вам угодно, мисс?

- Это мой брат? - спросила девочка, указывая на ребенка.

- Да, моя красавица, - отвечала Ричардс, - подойдите, поцелуйте его.

Но девочка, не двигаясь с места, задумчиво посмотрела на лицо кормилицы и сказала:

- Что вы сделали сь моей мамой?

- Господи, помилуй! - вскричала Ричардс, - Какой печальный вопрос! Что я сделала? Ничего,мисс

- Что они сделали с моей мамой? - повторила Флоренса.

- В жизнь не видала такой жалости! - проговорила Ричардс, невольно поставив себя в положение покойной леди и вспоминая о собственных детях. - Подойдите поближе, моя милая, не бойтесь меня!

- Я не боюсь вас, - отвечала девочка, входя в комнату, - но мне надобно знать: что они сделали с моей мамой?

- Голубушка, - скааала Ричардс, - это черное платьице вы носите в воспоминание о своей маменьке.

- Я могу помнить свою маменьку во всяком платье, - проговорил ребенок со слезами на глазах.

- Но уж так заведено надевать черное платье, когда отходят.

- Куда отходят?

- Сядьте здесь, моя милая, - сказала растроганная женщина, - я раскажу, как и что однажды случилось.

В живой уверенности получить ответ на свой вопрос, Флоренса положила шляпку, которая до сих пор была y неё в руках, села на маленькую скамейку y ног кормилицы и пристально уставила на нее глаза.

- Жила-была, - начала Ричардс, - одна леди, очень добрая леди, и была y ней маленькая дочь, и эта дочка нежно любила ее.

- Очень добрая леди, и маленькая дочка нежно любила ее, - повторила Флоренса.

- И угодно стало Богу, чтобы захворала добрая леди, захворала и умерла.

Ребенок вздрогнул.

- И умерла добрая леди, и никто не увидит ее здесь, и похоронили добрую леди в сырой земле, где деревья растут.

- В сырой земле! - проговорила девочка, затрепетав всем телом.

- Нет, нет, я ошиблась: не в сырой, a в теплой земле, где дурные, грязные семена превращаются в прекрасные цветочки, и в траву, и в колосья, и уж не знаю, во что еще, где добрые души превращаются в светлых ангелов и улетают на небеса!

Ребенок, опустивший перед этим головку, поднял ее опять и внимательно начал смотреть на рассказчицу.

- Ну, так.... дай Бог память! - сказала Полли, сильно взволнованная этим пытливым взором, своим желанием утешить дитя внезапным успехом и слабым доверием к собственным силам. - Ну, так когда эта добрая леди умерла, куда бы ни девали ее, где бы ни положили, она отошла к Богу! И она молится Ему, эта добрая леди, - продолжала Полли, растроганная до глубины души, - чтобы он научил её маленькую дочку верить, что она счастлива на небесах и любит по прежнему свое дитя, - научил надеяться. - Ох, всю жизнь надеяться, - что и она, эта маленькая дочка, свидится с нею на небесах, свидится и не расстанется никогда, никогда, никогда!

- Это моя мама! - закричала девочка, вскочив с места и обиимая кормилицу.

- И сердце этого дитяти, - говорила Полли, прижимая Флоренсу к своей груди, - сердце этой маленькой дочки наполнилось такою нежностью, такою верою, что даже когда она услышала об этом от чужой посторонней женщины, не умевшей хорошенько рассказывать, но которая сама была бедная мать и больше ничего, - она нашла утешение в её словах, перестала чувствовать себя одинокою, зарыдала и прижалась к груди этой женщины, нежно прильнула к младенцу, что на её коленях, и - тогда, тогда, тогда, - продолжала Полли, лаская кудри девочки и обливая их слезами, - тогда, мое милое, бедное дитя....

- Эй, мисс Флой? Куда вы затесались? Разве не знаете, как папаша будет сердиться? - закричал y дверей громкий, пронзительный голос, и вслед за тем вошла низенькая, смуглая, курносая девочка лет четырнадцати, с выразительными черными глазами, сверкавшими как бусы. - Ведь вам крепко-накрепко запрещено сюда таскаться! Зачем вы тормошите кормилицу?

- Она нисколько не беспокоит меня, - отвечала изумленная Полли, - я очень люблю детей.

- Не в том дело, не в том дело, м-с Ричардс, - возразила черноглазая девчонка с таким колким видом, как будто хотела проглотить свою жертву, - прошу извинить - как бишь вас? - м-с Ричардс; я, вот видите ли, м-с Ричардс, очень люблю бисквиты, да ведь мне не подают их к чаю.

- Не в этом дело, - сказала в свою очередь Полли.

- A в чем же этак, по вашему, любезная моя м-с Ричардс? Не худо бы вамь зарубить хорошенько на нос, что вы ходите за м-ром Павлом, a мисс Флой под моим надзором.

- К чему же нам ссориться? - возразила Полли.

- Не к чему, совершенно не к чему, несравненная моя м-с Ричардс, вот-таки решительно не к чему, - скороговоркой отвечала Выжига, - я вовсе не желаю ссориться; мисс Флой y меня всегда, м-р Павел y вас на время.

Выжига выражалась сжато и сильно, употребляя по-видимому, только запятые, и выстреливая одной сентенцией, не переводя духу, все, что вертелось у неё на языке.

- Мисс Флоренса только что воротилась домой: не правда ли? - спросила кормилица.

- Ну, да, м-с Ричардс, она только что воротилась домой, a вы, мисс Флой, не успели повернуться, и уж нашли время выпачкать дорогое траурное нлатье, которое м-с Ричардс носит по вашей матери.

С этими словами Выжига, которой настоящее имя было Сусанна Ниппер, оторвала девочку от её нового друга с таким сильным и крутым порывом, как будто вырывала зуб. Но все это, казалось, делала она не столько по обдуманной злости, сколько от усердного желания выполнить свою обязанность надзирательницы.

- Теперь, когда мисс Флоренса воротилась домой, - сказала Полли, бросая ободрительную улыбку на здоровое лицо девочки, - она будет совершенно счастлива и увидит нынче своего милаго папеньку.

- Что-оо? Что вы сказали, м-с Ричардс? - закричала во все горло Сусанна Ниппер. - Она увидит милаго папеньку? Вот новости! Хотела бы я посмотреть, как она его увидит!

- Почему же нет? - спросила Полли.

- Да потому.... ах, какая вы странная, м-с Ричардс! У папеньки её теперь есть кого видеть; да и прежде, как никем он не был занят, мисс Флой никогда не была его любимицей, так как, вот видите ли, м-с Ричардс, женщина в этом доме ничего не значит, право ничего.

Девочка быстро взглянула на собеседниц, как будто понимала и чувствовала этот разговор.

- Вы удивляете меня! - сказала Полли. - Неужели м-р Домби не видал ее с тех пор?

- Не видал, не видал, - прервала Сусанна Ниппер. - Да и прежде того он не видал ее месяцев пять-шесть, и если бы перед тем он встретился с ней на улице, он не угадал бы в ней мисс Флой, да и что тут толковать? Встреть он ее хоть завтра, право, не узнает, что это его дочь. Так-то, м-с Ричардс! Ну, и что касается до меня, - продолжала Выжига, не переводя духу и помирая со смеху, - бьюсь об заклад, м-р Домби вовсе не знает, что живет на свете Сусанна Ниппер Выжига, его покорная слуга.

- Бедненькая! - сказала Ричардс, думая о маленькой Флоренсе.

- Так-то, любезная моя Ричардс! - продолжала Сусанна Ниппер. - Наш хозяин настоящий великий могол, который живет от нас за тридевять земель в тридесятом царстве, право, так. Ну, прощайте, Ричардс! A вы, мисс Флой, идите-ка со мной, да смотрите, вперед ведите себя хорошенько, не так, как невоспитанная, глупая девчонка, что всем вешается на шею.

Ho, несмотря на строгий выговор, несмотря даже на опасность вывихнуть правое плечо, если Сусанна Ниппер по-прежнему рванет за руку, маленькая Флоренса вырвалась от своей надзирательницы и нежно поцеловала кормилицу.

- Прощайте, - говорила девочка, - прощайте. моя добрая! Скоро я опять к вам приду, a не то вы приходите ко мне. Сусанна нам позволит видеться: не правда ли, Сусанна?

Собственно говоря, Выжига в сущности была довольно добрая девушка и вовсе не злого характера; только она принадлежала к разряду тех воспитателей юношества, которые думают, что надобно толкать и трясти детей, как звонкую монету, чтобы они сохранили свой первоначальный блеск. Когда Флоренса обратилась к ней с умоляющим и кротким взором, она сложила свои коротенькие руки, покачала головой, и большие, открытые черные глаза её приняли ласковое выражение.

- Напрасно вы об этом просите, мисс Флой. Отказать вам, вы знаете, я не могу, вот мы посмотрим с кормилицей, что надобно делать; мне бы хотелось съездить в Чансю, да только не знаю, как оставить Лондон; хорошо, если бы м-с Ричардс на это время согласилась за вами смотреть.

Полли согласилась на предложение.

- В этом доме веселье никогда не ночевало, - продолжала Выжига, - и нам было бы глупо с своей стороны дичиться друг друга и увеличивать скуку. Если бы какая-нибудь Токс, или какая-нибудь Чикк вздумала для потехи вырвать y меня два передних зуба, я была бы дура, когда бы подставила ей всю свою челюсть.

Полли не сочла нужным опровергать этой сентенции.

- И выходит, - заключила Сусанна Ниппер, - что мы должны жить но приятельски, м-с Ричардс, пока вы возитесь y нас с маленьким Павлом, только, разумеется, не надо нарушать порядка, который тут заведен. Эй, мисс Флой, вы еще по сю пору не разделись? Ах, вы глупое, неразумное дитя, ступайте домой!

С этими словами Выжига схватила свою воспитанницу и вышла из комнаты.

На лице и во всех движениях бедной сиротки выражалось столько грусти и кроткого, безропотного самоотвержения, что кормилица маленького Домби почувствовала глубокое сострадание, когда осталась опять одна. Сердце несчастной девочки горело пламенным желанием любви - и некого было любить ей! Ея душа проникнута была болезненной тоскою - и никто не разделял её горя! Никто не брался облегчить бремя её страданий! Все это как нельзя лучше постигало материнское сердце м-с Ричардс, и она почувствовала, что с этой поры между ней и бесприютной сироткой утверждается род доверенности, важной и необходимой для обеих. Флоренса, в свою очередь, инстинктивно поняла это искреннее участие, так неожиданно встреченное в незнакомой женщине.

Несмотря на высокое мнение кочегара о своей супруге, его Полли, так же, как и он, не имела никакого понятия о житейском благоразумии. Но она представляла из себя простой, безыскусственный образец тех женских натур, которые в общей массе живее, благороднее, вернее, возвышеннее чувствуют и гораздо долее сохраняют в душе всю нежность и сожаление, самоотвержение и преданность, нежели грубые натуры мужчин. Быть может, при всей необразованности, ей удалось бы своевременно забросить луч сознания в черствую душу м-ра Домби, и это сознание впоследствии не поразило бы его подобно яркой молнии.

Но мы удаляемся от предмета. Полли в это время думала только о том, как бы потеснее сблизиться с бойкой Сусанной и повести дела так, чтобы можно было видеться с маленькой Флоренсой без бунта и на законном основании. Случай представился в тот же вечер.

В обыкновенное время кормилица, по звону колокольчика, явилась в стеклянную комнату и начала ходить взад и вперед с младенцем на руках, как вдруг, к величайшему её изумлению и страху, м-р Домби нечаянно вышел из своей засады и остановился перед ней.

- Добрый вечер, Ричардс.

И теперь это был тот же суровый, угрюмый, неподвижный джентльмен, каким она видела его в первый день. Он уставил на воспитательницу своего сына холодный и безжизненный взор, и бедная женщина, в одно и то же время, по невольному движению, потупила глаза и сделала книксен.

- Здоров ли м-р Павел, Ричардс?

- Совершенно здоров, сэр, и растет очень скоро.

- Это заметно, - сказал м-р Домби, с большим участием рассматривая крошечное личико, открытое для его наблюдения. - Надеюсь, вам дают все, что нужно?

- Покорно благодарю, сэр, я очень довольна.

Но вдруг, после этого ответа, на лице её выразилось такое тревожное колебание, что м-р Домби, уже повернувший в свою комнату, оборотился опять и устремил на нее вопросительный взгляд.

- Я думаю, сэр, ребенок был бы живей и веселей, если бы вокруг него играли другия дети, - сказала Полли ободрившись.

- Когда вы пришли сюда, Ричардс, - отвечал м-р Домби, нахмурив брови, - я, кажется, говорил вам, чтобы детей ваших не было в моем доме. Можете продолжать свою прогулку.

С этими словами м-р Домби скрылся в свою комнату, и Полли имела удовольствие видеть, что он совершенно не понял её намерения, и она ни за что ни про что попала в немилость.

Вечером на другой день, когда она сошла вниз, м-р Домби расхаживал по стеклянной комнате. Озадаченная этим необыкновенным видением, она остановилась y дверей и не знала идти ей или воротиться назад. Домби дал знак войти.

- Если вы точно думаете, что некоторое общество необходимо для моего сына, - поспешно сказал он, как-будто ни минуты не прошло иосле её предложения, - то где же мисс Флоренса?

- Ничего не может быть лучше, как мисс Флоренса, - с жаром отвечала Полли, - но я слышала от её девушки, что не ...

М-р Домби позвонил и молча продолжал ходить по комнате, пока не явился слуга.

- Сказать, чтобы мисс Флоренсу пускали к Ричардс когда она хочет, чтоб она ходила с ней гулять, сидела в её комнате, и так далее, Сказать, чтобы дети были вместе, когда потребует Ричардс.

Железо было горячо, и Ричардс с усердием принялась ковать. Смело продолжала она доброе дело, хотя инстинктивно и боялась м-ра Домби.

- Мисс Флоренсе, - сказала она, - не худо бы по временам заходить и сюда, в эту комнату, чтобы она привыкала любить братца.

Когда слуга ушел передавать приказание господина, кормилица притворилась, будто няньчит ребенка, но в то же время ей показалось, что физиономия м-ра Домби совершенно изменилась и лицо его побледнело. Он поспешно оборотился назад, и как-будто хотел уничтожить все эти распоряжения, да только стыд удерживал его.

И она не ошиблась. Он видел в последний раз отвергнутое дитя в печальных объятиях умирающей матери, и эта сцена служила для него вместе откровением и упреком. Как ни были его мысли исключительно заняты сыном и его блистательною будущностью, тем не менее он не мог забыть этой поразительной сцены. Не мог он забыть, что здесь, в этом предсмертном прощаньи матери и дочери, для него не было никакой доли. Перед ним, перед его глазами, были два прекрасные создания, тесно заключенные в объятия друг друга, a он стоял подле них как отторженный посторонний зритель, и не позволили ему принять участия в этом светлом проявлении глубокой истины и беспредельной нежности!

Так как все эти образы, со всемн мрачными оттенками, невольно протеснялись в его гордую душу, и никакая сила неспособна была удалить от него этих воспоминаний, прежнее его равнодушие к маленькой Флоренсе изменилось теперь в какое-то странное, необыкновенное беспокойство. Он почти чувствовал, как-будто она наблюдает его, не доверяет ему, как-будто в руках её ключ от той задушевной тайны, в которой он и сам не отдавал себе ясного отчета. Ему казалось, наконец, будто в ней таится врожденное понятие об этой неправильно-настроенной струне его души, и будто могла она одним дыханием привести ее в движение.

Его отношения к дочери, с самого её рождения, имели отрицательный характер. Он никогда не чувствовал к ней отвращения, но зато никогда и не думал о ней. Она прежде не была для него положительно неприятным иредметом; но теперь он чувствовал из-за неё какую-то неловкость, и она возмутила покой его души. Он желал бы вовсе о ней не думать, да только не знал как. Быть может, - кто разрешит эти тайны человеческого сердца! - он боялся, что со временем принужден будет ненавидеть ее.

Когда маленькая Флоренса робко вошла в стеклянную комнату, м-р Домби перестал ходить, остановился и взглянул на свою дочь. Если бы посмотрел он на нее с большим участием и глазами отца, он прочел бы в её светлых взорах разнообразные впечатления нерешительности, надежды и страха. Он увидел бы в них страстное желание побежать к нему, броситься в его объятия и воскликнуть: "отец! попытайся любить меня! У меня никого нет кроме тебя!". И вместе он прочел бы опасение быть оттолкнутой, страх показаться слишком смелою и оскорбить отца, умилительную потребность в ободрении и успокоении, и, наконец, он увидел бы в этих ясных глазах, с каким тревожным беспокойством её переполненное юное сердце отыскивало естественного приюта для своей нежности и подавляющей печали. Но он увидел только, как она нерешительно остановилась y дверей и взглянула на него. Больше ничего не увидел м-р Домби!

- Войди, - сказал он, - войди; чего ты боишься?

Она вошла, и, посмотрев вокруг себя, с нерешительным видом, остановилась y дверей, и крепко сложила руки.

- Подойди сюда, Флоренса! - холодно сказал отец. - Знаешь ли, кто я?

- Знаю, папа.

- Не хочешь ли сказать что-нибудь?

Флоренса подняла на отца заплаканные глаза и слезы её оледенели на щеках, когда она встретила суровое выражение на его лице. Она опять опустила голову и робко протянула дрожащую руку.

М-р Домби небрежно взял руку девочки и безмолвно простоял несколько минут сь опущенной головой. По-видимому, он так же, как и она, не знал, что делать или говорить.

- Ну, будь же доброй девочкой, - сказал он наконец, потрепав ее по головке и как будто украдкой бросая на нее тревожный и сомнительный взгляд. - Ступай к Ричардс, ступай!

Но Флоренса еще с минуту простояла на одном месте. По-видимому, ей все еще хотелось броситься в объятия отца, и она не переставала надеяться, что он возьмет ее на руки и поцелует. Она еще раз взглянула на его лицо. М-р Домби нашел, что физиономия её получила точно такое же выражение, как и в гу роковую ночь, когда она смотрела на доктора. Он машинально выпустил её руку и отворотился.

Нетрудно понять, что Флоренса своею наружностью и обращением произвела на отца очень невыгодное впечатление. Не только в её душе, но и во всех её движениях выказывалось принуждение, и она совершенно утратила естественную живость и грациозность. Полли между тем с надеждой продолжала смотреть на эту сцену, и, судя о м-ре Домби по самой себе, она много рассчитывала на немой язык траурного платьица маленькой Флоренсы. "Не жестоко ли будет, - думала она, - если он обратит всю привязанность на одного сына, тогда как другое дитя, девочка-сиротка, стоит перед его глазами!".

Полли как можмо долее продержала девочку на глазах отца и распорядилась так, что маленький Павел действительно повеселел в присутствии сестры. Когда пришло время идти на верх, она хотела послать Флоренсу в комнату отца, чтобы пожелать ему доброй ночи; но девочка робко отступила назад, и, когда кормилица начала ее принуждать, она поднесла обе руки к глазам, как-будто скрывая от себя собственное унижение, и сказала: "о нет! нет! он не хочет меня! он не хочет меня!".

Этот маленький спор обратил на себя внимание м-ра Домби, который между тем сидел за столом и пил вино.

- Что там такое? - спросил он.

- Мисс Флоренса, - отвечала Ричардс, - желает с вами проститься, да только боится вас обезпокоить.

- Ничего, ничего, - возразил м-р Домби. - Пусть идет не смотря на меня.

Выслушав этот двусмысленный ответ, Флоренса проворно ускользнула из комнаты, прежде чем кормилица успела оглянуться.

Как бы то ни было, добрая Полли чрезвычайно радовалась успеху своей хитрости и обо всем тотчас же рассказала Выжиге, когда та пришла в её комнату. Но, сверх ожидания, мисс Ниппер довольно холодно приняла это доказательство дружеской доверенности, и вовсе не пришла в восторг, когда м-с Ричардс объявила, что с этой поры им можно видеться во всякое время.

- Я думала, вам будет это приятно, - сказала Полли.

- Мне очень приятно, очень приятно, м-с Ричардс, покорно благодарю, - отвечала Сусанна, вдруг вытянувшись в струнку, как-будто вставили новую кость в её корсет.

- Этого однако-ж не видно, - заметила Полли.

- Я живу здесь всегда, м-с Ричардс, a не на время, как вы, - отвечала Сусанна, - мне было бы глупо болтать все, что ни подвернется под язык. Соседний дом может быть очень хорош, вероятно, даже лучше, чем здешний; но y меня нет никакой охоты бросать свое место и идти куда бы то ни было. Так-то м-с Ричардс!

Глава IV.

Здесь выступают на театр приключений новые лица.

Контора Домби и Сына находится в Сити, в главной торговой части Лондона, там, где слышен звон баустритских колоколов, если не заглушает его ученый шум. Гог и Магог, две знаменитые городские статуи, отстояли от неё минут на десять обыкновенной ходьбы; королевская биржа еще ближе, a великолепным соседом её был английский банк с его подземными подвалами, набитыми золотом и серебром.

На углу улицы возвышался богатый дом остиндской компании, которого имя напоминало драгоценные камни и ткани, тигров, слонов, гуки, зонтики, пальмовые деревья, паланкины, и смуглых, разодетых князьков, с важностыо заседающих на коврах в своих золотых туфлях. Почти тут же кое-где виднелись картины кораблей, плывущих на всех парусах во все части света; магазины со всеми возможными товарами, готовые нагрузить в полчаса всякой всячиной всякую денежную душу, и, наконец, тут же, для полноты эффекта, на дверях лавок с навигационными инструментами выставлены были маленькие деревянные мичманы в старинных морских мундирах, как-будто для наблюдений за проезжающими экипажами.

Одна из таких деревянных вывесок представляла фигуру в чудовищном камзоле в башмаках с пряжками, с огромным оптическим инструментом перед правым глазом. Творец и единственный властитель этого мичмана, пожилой джентльмен в валлийском парике, справедливо гордившийся своим произведением, уже очень давно платил квартирные, гильдейские и пошлинные деньги, так давно, что еще до рождения самого старого из всех мичманов, a известно, что в английском флоте нет недостатка в мичманах очень почтенного возраста.

Лавка этого пожилого джентльмена наполнена была хронометрами, барометрами, телескопами, компасами, секстантами, квадрантами и всякого рода инструментами, необходимыми в навигационном деле для управления кораблем, морских вычислений и открытий. Медные и стеклянные вещи в строгой симметрии разложены были в ящики и на полки, так что непосвященному в тайны этих инструментов никогда бы не удалось ни отгадать их употребления, ни уложить по местам, если бы вздумалось их вынуть и рассмотреть. Каждая вещь укладывалась в футляр красного дерева так плотно, что малейший уголок её крепко прижимался к вырезке, обклеенной сукном, - и все это было заперто для предохранения от порчи или беспорядка при морской качке. Относительно сбережения места и плотнейшей укладки инструментов взяты были такие необыкновенные меры, - так много нужного для практического мореплавания было уложено и заперго в каждом ящике, что лавка, как самые инструменты, имела удивительно-компактный характер и скорее походила на пловучий футляр, которому недоставало только морской воды, чтоб безопасно пуститься на какой-нибудь отдаленный, необитаемый остров.

Подробности домашней жизни почтенного хозяина морских инструментов, гордого своим деревянным мичманом, еще более подтверждали эту мысль. Обширный круг его знакомых состоял из одних шкиперов, кушавших за его столом настоящие корабельные сухари и копченое мясо. Соленые припасы подавались в кувшинах с надписью: "торговля корабельной провизией", a горячие напитки обыкновенно приносились в низеньких, с короткими горлышками бутылках, употребляемых только на море. По стенам, в симметрическом порядке, висели рисунки кораблей, с алфавитным описанием их мистерий; камин украшен был редкими раковинами, мохом и морскими растениями; a небольшая контора позади лавки освещалась, на подобие корабельной каюты, стеклянным люком.

Хозяин лавки, шкипер этого пловучаго футляра, жил один одинехонек только с одним племянником, Вальтером, четырнадцатилетним мальчиком, который для полного довершения местной характеристики, совершенно похож был на гардемарина. Зато сам Соломон Гильс, или, как обыкновенно его называли, старик Соль - решительно не имел принадлежностей истинного моряка. Он был человек медлительный, молчаливый, угрюмый, и в своем валлийском парике, гладком и упругом, как только может быть валлийский парик, всего меньше походил на корсара. Красные глаза мелькали y него, как два миниатюриые солнца сквозь туман, и взгляд его был так мутен, как будто он сряду три или четыре дня постоянно смотрел в сильные стекла оптических инструментов и потом вдруг, обратив глаза. увидел все предметы в зеленом свете. Перемены в его костюме не было почти никакой: изредка только переменял он свою кофейную пару платья с светлыми пуговицами на другую, тоже кофейного цвета, но уже с брюками из светлой нанки. Его шея была стянута высокими, стоячими воротничками, лоб украшался парой лучших очков, a в кармане лежал y него огромный хронометр, и старик так веровал в действительность его показаний, что скорее готов был заподозрить в заговоре все стенные и карманные часы во всем городе и даже самое солнце, нежели усомниться в драгоценном хронометре. Так прожил он многие годы в своей лавке и маленькой конторе за своим деревянным мичманом; он спал всякую ночь на чердаке, вдали от других квартир, где, по временам, к его наслаждению, свистел ветер и бушевала буря, между тем как почтенные жильцы нижних этажей не имели ни малейшего понятия о погоде.

Читатель познакомился с Соломоном Гильсом в осенний день, в половине шестого часа пополудни, в то самое время, когда старик вынул из кармана свой безукоризненный хронометр. Городские улицы начинали пустеть, народные толпы отхлынули в разные стороны, густые тучи нависли над горизонтом, и дождь, казалось, располагался идти целую ночь. Все барометры в лавке упали, и дождевые капли уже накрапывали на лакированную шляпу деревянного мичмана.

- Куда это запропастился Вальтер? - сказал Соломон Гильс, еще раз посмотрев внимательно на хронометр. - Вот уж полчаса, как обед готовь, a его все нет да нет.

Повернувшись за конторкою на своем стуле, м-р Гильс нагнулся к окну и посмотрел сквозь инструменты, не идет ли его племянник. Но племянника на улице не было. Мимо его лавки тащились запоздалые пешеходы с вымоченными зонтиками, да еще мальчишка, разнощик афиш, лениво плелся в своем засаленном клеенчатом картузе и, остановясь перед дверьми, чертил пальцем свое имя на медной доске, где красовалась фамилия м-ра Домби.

- Еслиб я не знал, что он меня горячо любит и никогда не решится без моего согласия уйти на корабль, его отсутствие очень встревожило бы меня, - проворчал м-р Гильс, постукивая пальцами о стекла двух или трех барометров, - да, очень встревожило бы. Все барометры упали! Какая мокрота на улицах! Мне кажется, - продолжал он, сдувая пыль со стекла компасного ящика, - эта стрелка не так постоянна, как привязанность Вальтера!

- Дядюшка!

- А, это ты, мой милый! - вскричал мастер морских инструментов, быстро поворачиваясь назад. - Насилу-то воротился!

В комнату вбежал веселый, быстроглазый, кудрявый мальчик, с лицом, покрасневшим от поспешной ходьбы на дожде.

- Ну, дядюшка, что ты без меня поделывал? Готов ли обед? Мне ужасно хочется есть.

- Что поделывал? - добродушно сказал Соломон. - Разве мне нечего делать без такого повесы, как ты? Обед уж с полчаса готов, и я тоже проголодался!

- Так идем, дядюшка, - вскричал мальчик, - да здравствует адмирал.

- Пропади он совсем! - возразил Соломон Гильс. Ты верно хотел сказать о лорд-мере?

- Вовсе нет! - Да здравствует адмирал! Да здравствует адмирал! Марш вперед!

При этой команде валлийский парик и его хозяин без сопротивления были втиснуты в маленькую контору. Дядюшка Соль и племянник усердно принялись за холодное, имея в перспективе отличное блюдо жаркого.

- Да здравствует лорд-мер, любезный Валис! - сказал Соломон. - На что нам адмиралы! Теперь твой адмирал - лорд-мер.

- A кто это повесил на гвоздь мою серебряную кружку? - спросил молодой человек.

- Я, - отвечал дядя, - она теперь не нужна; мы сегодня станем пить из стаканов, Вальтер, как люди деловые, как граждане. Не так ли? Ведь с нынешнего утра мы вступили с тобой на широкую дорогу жизни.

- Хорошо, дядюшка, - сказал мальчик, - я буду пить за твое здоровье из чего угодно и сколько могу. Да здравствует дядюшка Соль и ...

- Лорд-мер! - прервал старик.

- Да здравствует лорд-мер и вся городская дума! - вскричал мальчик.

Дядя с величайшим удовольствием кивнул головой.

- Ну, теперь раскажи-ка нам про свой торговый дом! - прибавил Соломон Гильс.

- О, дядюшка, про него нечего много рассказывать, - отвечал мальчик, усердно работая ножем и вилкой, - контора ужасно темна и угрюма; в той комнате, где сижу я, - высокий камин, железная касса, несколько карт, календарь, пюпитры, стулья, чернильница, книги, коробки и пропасть паутины, так что одна густая гряда прямехонько висит над моей головой.

- И больше ничего? - спросил дядя.

- Ничего, кроме старой клетки, - не знаю, как она туда попала! - да еще корзинки с углями.

- A счетные, вексельные, долговые книги и другия принадлежности коммерческих оборотов богатого дома? - сказал старик, внимательно взглянув на племянника сквозь туман, постоянно помрачавший его глаза, и придавая особенное выражение словам.

- О, этого добра я думаю, очень много, - отвечал беспечно мальчик, - но ведь все это лежит в комнатах м-ра Каркера, м-ра Морфина или м-ра Домби.

- Был сегодня в конторе м-р Домби? - спросил дядя.

- О, да! Он очень часто приходил и уходил.

- С тобой, разумеется, ничего не говорил?

- Нет, говорил. Проходя мимо меня - какой суровый, жестокий человек! - он сказал: - "а, ты сын м-ра Гильса, мастераморских инструментов?" - Племянник, сэр, - отвечал я. - "Ну, да, любезный, я и говорю, племянник", - возразил он. A право, дядюшка, он назвал меня твоим сыном, a не племянником.

- Ты ошибся, мой друг, - вот и все. Да впрочем небольшая беда.

- Конечно, небольшая. Только неприятно, что он так горд и груб. Потом м-р Домби сказал, что ты говорил с ним обо мне, что он нашел мне место в своей конторе, что я должен быть прилежен, аккуратен и ... умен. Кажется, я не слишком ему понравился.

- Ты хочешь сказать, - заметил старик, - что он не слишком тебе понравится.

- Может быть, и так, дядюшка, - отвечал улыбаясь мальчик, - только я об этом не думал.

После обеда Соломон развеселился и от времени до времени посматривал на племянника. Когда убрали со стола и сняли скатерть, - кушанье было принесено из соседнего трактира, - он спустился в погреб в сопровождении мальчика, который со свечею в руках остановился на сырой лестнице. Порывшись несколько времени в разных углах, он воротился со старой, заплесневелой бутылкой, покрытой пылью и песком.

- Что ты делаешь, дядюшка, - вскричал мальчик, - ведь это твоя заветная мадера? Ея всего две бутылки.

Старик Соль значительно кивнул своей головой, давая знать, что понимает в чем штука, и с торжественной важностью вытащил пробку. Потом он налил два стакана и поставил бутылку на стол вместе с третьим пустым стаканом.

- Другую бутылку, Валли, - сказал он, - мы разопьем, когда ты составишь свою карьеру, то есть когда сделаешься ты порядочным, почтенным, счастливым человеком, - то есть когда путеводная звезда новой, сегодня начатой тобой жизни, - о, если бы Богь услышал мою молитву! - выведеть тебя на ровный, гладкий путь того поприща, на которое ты вступил. Благословляю тебя от всей души!

Туман, постоянно висевший на глазах старика, как-будто опустился ему на горло: голось его сделался хриплым и рука дрожала, когда он начинал чокаться с племянником, Но лишь только он попробовал вина, тяжелое бремя свалилось с его плеч, и ясная, спокойная улыбка показалась на лице.

- Любезный дядюшка, - сказал растроганный мальчик, стараясь улыбнуться сквозь слезы, - приношу тебе мою глубокую благодарность за честь ... и прочая, и прочая, и прочая! Теперь позволь мне предложить тост. Vivat, м-р Соломон Гильс! Да здравствует он сто тысяч раз! ура! ... Ты отплатишь мне, дядюшка, когда разопьем с тобой последнюю бутылку: не правда ли?

Они опять чокнулись. Вальтер, бережливый на вино, только обмочил губы и, подняв стакан, принялся рассматривать его с напряженным вниманием. Несколько минут дядя безмолвно смотрел на племянника, и потом, когда глаза их встретились, Соломон громко продолжал свою мысль, как будто не переставал говорить:

- Ты видишь, Валли, - сказал он, - я совершенно сроднился со своим мастерством. Я так к нему привык, что не могу и жить без этих занятий. И между тем дела идут дурно, очень дурно. Когда носили вот эти мундиры, - прибавил он, указывая на деревянного мичмана, - так можно было заниматься делом и стоило! A теперь ... конкурренции, новые изобретения, моды ... свет перегнал меня. Не знаю, куда девались мои покупатели, да и сам я Бог знает где.

- Полно, дядюшка, не думай об этом.

- С тех пор, как ты воротился из пансиона, a этому уж десять дней, - продолжал Соломон, - я помню, только один человек и заглянул в нашу лавку.

- Нет, двое, дядюшка! Разве ты не помнишь? Сперва приходил мужчина разменять червонец ...

- Ну, да, - и больше никого.

- Как, дядюшка! A разве ты забыл женщину, помнишь, что входила спросить, где пройти в Тернпэйк?

- Да, я и забыл. Точно, двое.

- Но, верно, они ничего не купили? - вскричал мальчик.

- Разумеется, не купили ничего! - спокойно отвечал Соломон.

- Да, кажется, им ничего и не нужно было?

- Конечно, иначе они купили бы в другой лавке, - проговорил Соломон тем же тоном.

- Но все же приходило двое, a ты говоришь, что один! - проговорил мальчик торжествующим тоном, как будто открытие забытой посетительницы было важною находкой.

- Эх, Вальтер, - начал старик, помолчав немного, - ведь мы не дикари на пустом острову Робинзона Крузо. Ну, что толку, что один разменял y нас червонец, a другая справилась о дороге: будешь ли с этого сыт? Право, свет перегнал меня и не под силу мне идти за ним. Все теперь не то, что прежде: и мастера не такие, и ученики не такие, и дела не те, и товары не те. Инструменты мои вышли из моды, и я старый торговец в старой лавке ... куда и к чему я пригоден? Улица наша тоже не та ... все решительно не так, как прежде. Да, я отстал от времени и поздно, очень поздно догонять его. Шум жизни тревожит меня ...

Вальтер хотел отвечать, но дядя остановил его.

- Вот почему, Валли, мне хотелось бы поскорей пристроить тебя на этом деловом свете. Я уж не делец, a так себе, только тень делового человека: умру - и тени не будет. Это плохое для тебя наследство! Хорошо еще, что мог употребить в твою пользу почти единственный остаток моих старых связей. Соседи думают, что я богат. Желал бы для твоего счастья, чтоб это была правда. Во всяком случае, поступив в контору Домби, ты выбрал прекрасную дорогу. Будь деятелен, дитя мое, трудись, устраивай свою карьеру, и ... Господь благословит тебя!

- Постараюсь всеми силами оправдать твои надежды, любезный дадюшка, и не забуду твоих советов, - с твердостью отвечал мальчик.

- Знаю и не сомневаюсь в этом, - отвечал Соломон и с возрастающим удовольствием принялся за второй стакан мадеры. - Ну, a что касается до морской службы, Валли, - продолжал он, - так это довольно хорошо в воображении, в мечтах, a на деле не годится, совсем не годится! Разумеется, глазея на эти снаряды, ты привык мечтать о море, - но все это вздор, друг мой, то есть решительный вздор!

Однако-ж Соломон Гильс, говоря о море, потирал руки с тайным удовольствием и смотрел на свои морские инструменты с невыразимым наслаждением.

- Вот, например, это вино, - продолжал старик, - оно Бог знает сколько раз прогуливалось в Ост-Индию взад и вперед и даже совершило путешествие вокруг света, - видело ночи, черные как смоль, слышало свист ветров, рев моря ...

- Гром, молнию, дождь, град, - всевозможные бури! - с живостью вскричал мальчик.

- Да, - сказал Соломон, - это винцо прошло по всем мытарствам. Вообразь, мой милый, как скрипят и трещат корабельные мачты, как воет ветер между канатами и снастями.

- Как матросы бегают взапуски и карабкаются на реи, как спешат укрепить паруса, a корабль между тем летит и прыгает, как бешеный! - вскричал племянник.

- Все, все видала старая бочка с этой почтенной мадерой, - сказал Соломон. - Когда "Прекрасная Салли" отплыла ...

- В Балтийское море, в темную ночь! Помню, помню... Она погибла в самую полночь, четырнадцатого февраля тысяча семьсот сорок девятого года! - вскричал Вальтер с большим одушевлением.

- Да, именно так! - отвечал Соломон. - На корабле было пятьсот бочек с этим вином, и весь экипаж, за исключением первого мачтового, первого лейтенанта, двух матросов и одной дамы, которые пересели в лодку, - бросился к бочкам, разбил их, напился мертвецки пьян и, торжественно распевая "Rule Britannia", пошел ко дну, вместе с кораблемь, при адских криках и проклятиях.

- A помнишь, дядюшка, как страшный ветер прибил "Георга Второго" к берегам Корнвалиса, за два часа до захода солнца, четырнадцатого марта семьдесят первого года? На корабле было до двухсот лошадей: испуганные бурей, оне сорвались, бегали под палубой взад и вперед, топгали друг друга, ржали, стонали и подняли такой невыразимый гвалт, что экипаж вообразил, будто кораблем овладели тысячи чертей. Лучшие матросы, потеряв присутствие духа, побросались в море и только двое остались в живых, чтоб рассказать о происшествии.

- A помнишь, - сказал старик Соль, - когда "Полифем"...

- Торговый вестиндский транспорт Онерса, Виггса и Ko, в триста пятьдесят тонн, капитан Джон Броун из Дептфорта? - вскричал Вальтер.

- Тот самый, - отвечал Соломон. - Когда на нем в четвертый день плавания показался огонь...

- Да, на корабле были тогда два брата! - прервал племянник с живостью и одушевлением. - В единственном корабельном боте, набитом людьми, оставалось только одно место, и ни один из братьев не хотел занять его до тех пор, пока старший не бросил туда младшего насильно. Тогда этот юноша, поднявшись в лодке, закричал: "Любезный Эдуард! подумай о своей невесте! Я еще мальчик, и никто не ждет меня дома. Ступай скорей на мое место!" - и с этими словами он бросился в море.

Вальтер, воодушевленный рассказом, вскочил со стула; его блестящие глаза и живой румянец, казалось, напомнили Соломону что-то такое, о чем он совершенно забыл. Вместо того, чтобы продолжать любимые анекдоты, он сухо откашлялся и сказал: - Поговорим-ка о другом, Валли!

Дело в том, что тайная страсть к чудесному и необыкновенному, развитая в Соломоне самым ремеслом, перешла во всей полноте и к его племяннику. Напрасно старались дать другое направление его наклонностям: никакие меры не помогали, и препятствия, казалось, еще более раздражали эту страсть. Известно, что все книги и сказки, какие пишутся и рассказываются детям с целью привязать их к земле, имеют совершенно обратное действие и неотразимо влекут их к морской стихии.

Между тем маленькое общество увеличилось новым лицом. Это был мужчина в синем плаще, с густыми черными бровями, y которого вместо правой кисти торчал из рукава крюк, a в левой руке была голстая палка, шишковатая, как и его нос. На шее красовался y него огромный черный шелковый платок, a высокие воротники рубашки были так толсты и грубы, что скорее походили на парус. Ясно, что это был гость, для которого поставлен третий стакан, и он, по-видимому, хорошо это знал. Повесив за дверью на гвоздь свой плащ и жесткую клеенчатую шляпу, от которой на лбу его оставалась красная полоса, как будто от железных тисков, - он взял стул, придвинул к столу и сел прямо перед стаканом. Этого посетителя называли капитаном; вероятно, был он штурман или шкипер, а, может быть, и то и другое вместе.

Лицо его, загорелое и суровое, прояснилось, когда он пожал руку дяде и племяннику; но, по-видимому, он был не слишком разговорчив и выражался лаконически.

- Ну, что? - спросил он.

- Ладно! - отвечал Соломон, подвигая вино.

Гость приподнял бутылку и, осмотрев внимательно, сказал с особым выражением:

- Ta?

- Ta самая! - отвечал продавец морскихь инструментов.

Капитан налил стакан и, насвистывая какую-то мелодию, казалось, размышлял о необыкновенномь празднике.

- Вальтер, - сказал он, приглаживая своим кркжом редкие волосы и указывая на Соломона: - "Чти дядю твоего и воспитателя твоего со страхом и трепетом, да благо ти будет, и долголетен будеши на воде". Отыщи этот текст в своей книге и загни листок. Да благословит тебя Бог!

Он так был доволен приведенной цитатой, что повторил ее опять, говоря, что уж лет сорок не читал этого.

- Я никогда не затруднялся, если мне нужны были правила в жизни, - заметил он. - Я не тратил слов, как другие.

Эта сентенция напомнила ему, что теперь они был не совсем бережлив на слова. Он задумался и молчал до тех пор, пока старик Соль не вышел в лавку за свечей; тогда, обратясь к Вальтеру, гость, без всякого предварительного введения, сказал:

- Мне кажется, он мог бы сделать часы, если бы захотел?

- Непременно, - подтвердил мальчик, - я не сомневаюсь в этом, капитан Куттль.

- И как бы они пошли! - сказал гость, выводя своим крюком воздушные фантастические зигзаги. - Чорт побери! как бы они пошли!

Две или три минуты капитан Куттль, казалось, был погружен в созерцание своихь идеальных часов, и смотрел неподвижно на мальчика, как-будто лицо его служило циферблатом.

- Да, он напичкан познаниями, - продолжал капитан, указывая на инструменты. - Посмотри, чего тут нет? Земля, воздух,. вода - все ему покорно. Хочешь подняться к облакам на аэростате, спуститься на дно моря под водолазным колоколом, - все к твоим услугам! Задумай, пожалуй, достать и взвесить полярную звезду, он и тут к твоим услугам!

Ясно, почтенный капитан питал глубокое уважение к морским инструментам, и его философия вовсе не знала или находила очень небольшое различие между продажей и изобретением этих вещей.

- Ах, - сказал он с глубоким вздохом, - хорошо понимать эти штуки, хорошо и не понимать! Не знаю, что лучше. Приятно сидеть здесь и знать, что тебя могут взвесить, вымерить, намагнитизировать, наэлектризировать, на... и чорт знает, что еще, - и не понимать, каким образом!

Удивительная мадера, соединяясь с благоприятным случаем, развязала язык капитана, и он со славой произн.ес эту назидательную речь. Но, казалось, почтенный моряк никак не мог себе растолковать, каким образом высказал он то, что бродило y него в голове целые десятки лет, всякий раз как по воскресеньям обедал он в этой лавке. Он снова задумался и замолчал.

- Послушай, Нед, - вскричал Соломон Гильс, входя опять в комнату, - не лучше ли нам опорожнить эту бутылку прежде, чем примемся за грог?

- Идет! - отвечал капитан, наливая свой стакан. - A что же твой племянничек?

- Выпьет и он, - отвечал Соломон. - Выпьемте все за благосостояние торгового дома Вальтера, за будущую его контору! Кто знает? Сэр Ричардс Виттингтон женился же на дочери своего хозяина.

- Прими-ка это к сведению, Вальтер! - сказал улыбаясь капитан.

- Хотя y м-ра Домби и нет дочери ... - начал Соль.

- Есть, есть, дядюшка! - закричал мальчик, покраснев и засмеявшись.

- Есть? - воскликнул старик. - В самом деле, я думаю, должна быть.

- О, я наверное знаю, - отвечал мальчик. - Об этом я слышал сегодня в конторе. Говорят, - продолжал он, понизив голос, - отец не любит ея. У него только и на уме, как бы поскорее присоединить сына к торговому дому, хотя тот еще не вышел из пеленок. Он высчитывает баланс - и думает о сыне, любуется своими кораблями - и с восторгом воображает, что все эти сокровища принадлежат ему вместе с сыном. Вот что говорят. Впрочем я не знаю.

- Э! да молодец уж все проведал о ней! - сказал Соломон.

- Полно, дядюшка! - отвечал мальчик, смеясь и краснеё более прежняго. - Что-ж делать когда я слышал это!

- Боюсь, Нед, как бы этот сын не загородил нам дорогу! - прибавил старик, с улыбкой посматривая на племянника.

- Очень может статься, - отвечал капитан.

- Но мы все-таки выпьем за его здоровье, - продолжал Соль. - Да здравствуют Домби и Сын!

- Прекрасно, дядюшка! - весело вскричал мальчик. - Но тост необходимо надобно изменить. Вы говорите, что я все проведал о дочери моего хозяина, и заранее меня с ней соединяете, следовательно... Да здравствует Домби и Сын - и дочь!

Глава V.

Крестины Павла.

Рабочая кровь Тудлей пошла в прок маленькому джентльмену. Благородный сын м-ра Домби с каждым днем заметно выростал и укреплялся. Мисс Токс также с каждым днем сильнее привязывалась к Павлу, и её почти набожная к нему любовь до такой степени подействовала на м-ра Домби, что он начал считать ее женщиной с большими природными дарованиями и при многих случаях раскланивался с ней совершенно особенным образом. Он даже торжественио признался в своем благоволении перед сестрой и не раз изволил говорить ей: - "Луиза! скажи мисс Токс, что я ей весьма обязан!" Это необыкновенное внимание производило глубокое впечатление на леди, удостоившуюся такого отличия.

Мисс Токс часто уверяла м-с Чикк, что ничто не может сравниться с участием, какое она принимает в развитии милаго ребенка, и беспристрастный наблюдатель мог заметить, что поступки её в полной мере согласовались с словами. Она с невыразимым наслаждением смогрела на невинные обеды юного джентльмена, как будто насыщение его столько же зависело от нея, сколько и от кормилицы. - С таким же, если еще не большим энтузиазмом она присутствовала при маленьких церемониях купанья и туалета, a медицинская часть - наблюдение за здоровьем ребенка - находилась в полном её распоряжении. - Однажды, в припадке скромности, она принуждена была спрятаться в шкап, когда м-р Домби вошель в детскую с сестрой полюбоваться, как сын его, ложась в постель, будеть в коротенькой рубашечке разгуливать по платью своей кормилицы. - Но мисс Токс никак не выдержала, и в избытке нежного восторга закричала: "как он мил, м-р Домби! какой купидончик!" - и тут же, опомнившись, она за дверью чуть не упала в обморок от стыда и замешательства.

- Луиза, - сказал однажды м-р Домби своей сестре, - я точно думаю, что, по случаю крестин ГИавла, нужно твоей приятельнице сделать какой-нибудь подарок. - Она с самого начала приняла такое горячее участие в ребенке и умела хорошо понять свое положение, - a это в нашем свете, к сожалению, большая редкость. Мне очень бы хотелось отличить ее чем-нибудь.

В глазах м-ра Домби это значило, что мисс Токс умела вести себя совершенно приличным образом в отношении к его особе.

- Любезный Павел, - отвечала сестра, - ты отдаешь справедливость мисс Токс, чего разумеется и должно ожидать от человека с таким проницательным умом. - Если в английском языке есть три слова, к которым она питает глубочайшее уважение, так эти слова - Домби и Сын.

- Верю, - сказал м-р Домби. - Это делает честь почтенной мисс Токс.

- И всякий подарок, любезный Павел, - продолжала м-с Чикк, - все, что ни вздумал бы ты предложить, мисс Токс, нет сомнения, примет от тебя с благоговением, как святыню. Но я знаю, милый Павел, чем бы ты мог выразить свою признательность к мисс Токс ... да, это было бы для неё очень, очемь лестно, если бы ты захотел.

- Что такое? - спросил м-р Домби.

- Разумеется, крестный отец и крестная мать, - продолжала мисс Чикк, - необходимы в свете для связей и покровительства.

- Не знаю, почему они должны быть необходимы для моего сына, - холодно сказал м-р Домби.

- Что правда, то правда, любезный Павел, - перебила мисс Чикк с необыкновенной живостью, - ты неизменно верен самому себе. Я не могла ожидать от тебя ничего другого, и очень хорошо предвидела твои мысли на этот счет. Может быть, - и м-с Чикк немного приостановилась, как бы не зная, что говорить дальше, - может быть, именно поэтому ты и не станешь противиться, чтоб мисс Токс сделалась крестной матерью нашего ангельчика, или, по крайней мере, заменила ее на крестинах. Нечего и говорить, что она примет эту честь за величайшее счастье.

- Луиза, - сказал м-р Домби после минутного молчания, - нельзя не согласиться...

- Конечно, - вскричала мисс Чикк, спеша предупредить отказ, - я и не сомневаюсь в этом.

М-р Домби с нетерпением посмотрел на сестру.

- Не противоречь, любезный Павел, - вскричала м-с Чикк, - мне это очень вредно. Я еще не опомнилась с тех пор, как скончалась наша бедная Фанни.

М-р Домби искоса взглянул на носовой платок, который сестра держала перед глазами, и прибавил:

- Нельзя не согласиться, говорю я...

- A я говорю, - прервала м-с Чикк, - что я не сомневалась в этом.

- Боже мой, Луиза! - вскричал м-р Домби.

- Нет, любезный Павел, - возразила она с достоинством, между тем как на глазах её навертывались слезы, - дай мне договорить. У меня нет той силы убеждения, ума, красноречия, какими отличаешься ты. Я очень хорошо это знаю, и тем хуже для меня. Но если ты хочешь выслушать мои последния слова - a последния слова должны быть для нас священны, Павел, после кончины любезной Фанни - так я скажу только, что никогда не сомневалась в этом. И что еще более, - прибавила м-с Чикк с возрастающим достоинством, как будто она берегла к концу самое убелительнейшее доказательство, - я никогда не думала усомниться в этом.

М-р Домби с нетерпением прошел по комнате взад и вперед.

- Нельзя не согласиться, Луиза, - продолжал он, не обращая внимания на м-с Чикк, которая с неистовством продолжала кричать: "я не сомневаюсь в этом! я не сомневаюсь в этом!" - нельзя не согласиться, что многия особы имели бы в этом случае больше права - еслиб я только обращал внимание на право - нежели мисс Токс. Но это вздор: мне нет дела до прав. Торговый дом под фирмой "Домби и Сын" будет держаться сам собою, без посторонней помощи. Я не нуждаюсь ни в каком и ни в чьем кумовстве. Надеюсь, я стою вьшие толпы. Довольно, если детство и юность Павла протекут благополучно без потери времени, и он приготовится вступить с честью на ожидающий его путь. Впоследствии он может, если сочтет нужным, избрать могущественных друзей, чтобы поддержать, a в случае надобности, и увеличить кредит торгового дома. До тех пор я один буду для него все и не хочу, чтобы другой стал между нами. Я готов выразить признательность твоей обязательной приятельнице и соглашаюсь на предложение. Других восприемников заменим мы твоим мужем.

В этой речи, произнесенной с необыкновенным, истинно-вельможным величием, м-р Домби высказал свою задушевную тайну. Неописанная недоверчивость ко всякому, кто бы мог стать между ним и сыном, гордая боязнь нажить соперника или участника в любви и почтении ребенка, жестокий удар, так недавно нанесенный его всемогущей власти над другими, и жестокий страх при мысли о возможности другого, жесточайшего удара, - вот что наполняло в это время его душу. Во всю жизнь он не имел друга: его холодная, отталкивающая натура никогда не искала и не встречала друзей. И теперь, когда эта натура сосредоточилась с такою силою в одну только страсть родительской любви и гордости, то её ледяной поток, вместо того, чтоб вскрыться под благотворным влиянием этого чувства и свободно катить свои ясные воды, казалось, растаял только на минуту для того, чтоб снова замерзнуть в твердую, непроницаемую массу.

Таким образом самое ничтожество мисс Токс послужило к возвышению её в крестные матери маленького Павла, - и с этого часа она была избрана и предназначена к великой должности. М-р Домби тут же изъявил желание, чтоб торжество, так долго откладываемое, совершилось без замедления. Сестра, одержав такую блистательную победу, превосходившую её самые смелые ожидания, отправилась с приятной новостью к дорогой подруге, и м-р Домби остался один в библиотеке.

В детской была ужасная скука. Там сидели и беседовали м-р Чикк и мисс Токс, к величайшей досаде мисс Сусанны Ниппер, которая была так рассержена их присутствием, что при всяком удобном случае делала за дверью преуморительные гримасы: надо же было хоть чемь-нибудь выразить свою досаду. Как странствующие рыцари старинных времен облегчали сердце, вырезывая имена возлюбленных в пустынях, в лесах и других неприступных местах, где, вероятно, никому не случалось читать их, - так и мисс Сусанна Ниппер вздергивала нос на ящики и комоды, высовывала язык на шкапы и моргала глазами на посуду, мимоходом ворча на каждом шагу.

Между тем собеседницы, в блаженном неведении того, что вокруг них происходило, внимательно наблюдали сцену раздеванья, кормленья и укладыванья в постель маленького Павла. По окончании всех этих церемоний, оне уселись за чайный столик перед камином, и теперь только, обернувшись к детским кроваткам, оне вспомнили о мисс Флоренсе, которая тоже, благодаря настойчивости Полли, с некоторого времени спала в одной комнате с братом.

- Как она крепко спит! - сказала мисс Токс.

- Ведь вы знаете, моя милая, - отвечала м-с Чикк, - она слишком много резвится с маленьким Павлом: устала!

- Это замечательная девочка, - продолжала мисс Токс.

- Вылитая мать! - возразила м-с Чикк, понизив голос.

- Бедняжка, - сказала мисс Токс. - О, Боже мой!

Эти слова мисс Токс произнесла с глубоким сожалением, хотя сама не знала для чего.

- Флоренса никогда, никогда не будет Домби, - сказала м-с Чикк, - проживи она хоть тысячу лет!

Мисс Токс возвела очи свои горе, и дух ея, видимо, сокрушался от полноты сердечной скорби.

- Меня ужасно беспокоит её будущность, - сказала м-с Чикк с видом благочестивой кротости и смирения. - Я не могу без ужаса вообразить, что станется с нею, когда она вырастет? Бедняжка! какое место займет она в свете? Во мнении отца она стоит невысоко, да иначе и быть не может: в ней ничего нет общего с Домби!

Физиономия мисс Токс выразила ясно, что против такого убедительного аргумента нечего и возражать.

- Этот ребенок, - продолжала м-с Чикк, с искренней доверенностью, - вылитая покойная Фанни! Она неспособна ни к какому усилию, ручаюсь в этом. Ни к какому! Она никогда не пробьется в сердце отца, никогда не обовьется около него, как...

- Как плющ? - прибавила мисс Токс.

- Как плющ! - подтвердила м-с Чикк. - Она никогда не бросится и не приникнет в родительские объятия, как...

- Робкая серна? - прибавила мисс Токс.

- Как робкая серна! - сказала м-с Чикк. - Никогда! Бедная Фанни! A как я, однако-ж, любила ее!

- Не расстраивайте себя, моя милая, - сказала мисс Токс умоляющим тоном. - Успокойтесь, вы так чувствительны.

- Мы все имеем недостатки, - скязала м-с Чикк, проливая слезы и покачивая головой, - да, y нас y всех есть недостатки. Я очень хорошо видела её пороки, но никогда не давала этого заметить. Сохрани Богь! A как я любила ее!

Покойная м-с Домби точно имела свои слабости и недостатки - увы! кто их не имеет! - но она была ангелом женской кротости и ума, если сравнить ее с м-с Чикк, с этой пустой, надутой бабой, которая теперь с таким же нахальством хвасталась своим мнимым покровительством, с каким во время оно при всяком удобном случае обнаруживала перед невесткой свое гордое снисхождение и терпимость. Как прекрасна терпимость, когда проистекает из чистого сердца, и как отвратительна, когда ею маскируется злой и, гордый характер!

М-с Чикк еще продолжала в сердобольном умилении вытирать сухие глаза и знаменательно качать головою, как вдруг кормилица осмелилась заметить, что мисс Флоренса проснулась и сидит на кроватке. В самом деле она проснулась, как говорила кормилица, и на ресницах её сверкали слезы. Но никто, кроме Полли, не видал её мокрых глазок, никто не шепнул сиротке утешительного слова, никто не слыхал, как билось и стучало её сердце!

- Няня, - сказала малютка, пристально смотря на кормилицу, - я пойду к братцу, позволь мне лечь подле него.

- Зачем, голубушка? - спросила Ричардс.

- Ах, мне кажется, он любит меня! - вскричала почти в беспамятстве малютка. - Пусти меня к нему. Пожалуйста, няня!

М-с Чикк обратилась к ребенку сь материнскими наставлениями и заметила, что доброй девочке стыдно капризничать. Но Флоренса, не сводя с доброй няни испуганных глаз, еще повторила просьбу, соединенную на этот раз с громким плачем и рыданием.

- Я не разбужу его, - сказала она, опустив голову и закрыв руками глаза. - Я только положу к нему руку и усну. Ах, сделайте милость, позвольте лечь с ним; я знаю, он любит меня!

Ричардс, не говоря ни слова, взяла девочку на руки и положила на кроватку, где спал младенец. Малютка плотно придвинулась к брату и, слегка обняв его шейку, сомкнула заплаканные глаза и успокоилась.

- Бедная крошка, - сказала мисс Токс, - верно, ей что-нибудь пригрезилось!

Это незначительное происшествие прервало назидательный разговор, и уже трудно было его возобновить. М-с Чикк, по-видимому, совершенно была утомлена созерцанием доблестных подвигов высокой своей нравственности. Приятельницы поспешно допили чай и немедленно отправили слугу за фиакром. Наем извозчика для мисс Токс был делом первой важности, и она приступала к нему не иначе, как с большими приготовлениями, в которых соблюдалась строжайшая система.

- Потрудитесь, пожалуйста, Таулисон, - сказала мисс Токс, - взять с собою чернильницу с пером и хорошенько запишите номер.

- Слушаю, сударыня, - отвечал Таулисон.

- Да потрудитесь, пожалуйста, Таулисон, - продолжала мисс Токс, - перевернуть в фиакре подушку. Она обыкновенно, - прибавила мисс Токс, обращаясь к мг Чикк, - по ночам бывает сыра, моя милая. Да еще я побезпокою вас, Таулисон, - продолжала мисс Токс, - потрудитесь взять вот эту карточку и шиллинг. Скажите, что он должен ехать по этому адресу и что ему больше шиллинга не дадут. Не забудьте, пожалуйста.

- Не забуду, - отвечал Таулисон.

- Да еще, - мне совестно, что я вас так беспокою, Таулисон, - сказала мисс Токс, нерешительно посматривая на лакея.

- Ничего, сударыня, - отвечал Таулисон.

- Так потрудитесь, пожалуйста, Таулисон... но неть, уж так и быть, ступайте, Таулисон. Мне право очень совестно ...

- Ничего, ничего, сударыня, - возразил услужливый лакей.

- Так вот что, - сказала, наконец, мисс Токс не совсем решительным тоном, - вы этак как-нибудь мимоходом намекните извозчику, что леди, с которой он поедет, не то что какая-нибудь этак... что y ней есть знатный дядя, сильный и строгий человек, что он засадит в тюрьму всякого, кто оскорбит его племянницу. Вы можете даже, любезный Таулисон, разумеется, как-будто мимоходом, невзначай, по-дружески, рассказать, что уж одного дерзкого грубияна, который недавно умер, так проучили за это, что он всю жизнь не забывал.

- Слушаю, сударыня, - отвечал Таулисон.

- Теперь доброй ночи моему премиленькому, распремиленькому крестничку, - сказала мисс Токс, посылая сладенькие поцелуи при каждом повторении прилагательного, - a вы, дружочек Луиза, дайте слово, что напьетесь на ночь бузины и успокоите себя.

Черноглазая Сусанна Ниппер с величайшим трудом удерживалась в присутствии м-с Чикк; но когда детская опустела, она поспешила достойным образом вознаградить себя за долговременное принуждение.

- Если бы на меня недель на шесть надели какую-нибудь чумичку, - сказала она, - и тогда бы я не бесилась, как теперь. Ну, слыханное ли дело?... Ах, чучелы, чучелы!

- И говорит, что этому ангельчику пригрезилось! - сказала Полли.

- Кр-р-р-р-расавицы, черти бы вас побрали! - вскричала Выжига, с гримасой приседая перед дверью, откуда вышли предметы её ярости. - Никогда не будет Домби! И слава Богу, что никогда не будет! Довольно и одной.

- Не разбудите детей, Сусанна, - сказала Полли.

- Чувствительнейше благодарю, м-с Ричардс, - вскричала Сусанна, готовая в сердцах на ком-нибудь выместить свою досаду, - как мулатка и невольница, я должна с почтением выслушивать ваши приказания. М-с Ричардс, не угодно ли вам еще что-нибудь заметить? Говорите, пожалуйста, не церемоньтесь с вашей покорной слугой.

- Что за вздор вы несете, моя милая?

- Какой вздор, помилуйте, сударыня! Где вы изволили родиться, - вскричала Сусанна, - разве вам неизвестно, что вы, как временная гостья, можете помыкать мною, как угодно? Но где бы вы ии родились, Ричардс, - продолжала Выжига, быстро замахав головой, - когда бы вы ни родились, - a вы должны знать, что давать приказанья и исполнять приказанья - две вещи не очень похожия одна на другую. Вы, например, можете приказать мне броситься вниз головой из пятого этажа на мостовую, a я, например, могу поберечь свою шею и не послушаться вас, м-с Ричардс. Вот оно как.

- Что-ж я вам сделала, Сусанна? - Вы накинулись на меня за то, что обижают мисс Флоренсу! Вы очень добрая девушка; но ведь я же не виновата, моя милая.

- Да, вам хорошо этак рассуждать, - возразила Сусанна, несколько смягчившись, - когда за вашим ребенком ухаживают, как за князьком, целуют его и милуют, как чорт знает кого; a что бы вы сказали, если бы затаптывали его в грязь, как эту милую, прелестную сиротку, о которой эти ведьмы говорили, как о пропавщей твари?... Прр-р-р-роклятые!... Да что, какая нам забота! Не капризничайте, мисс Флой! Спите, негодная шалунья! A вот я сейчас позову с чердака домового и велю съесть вас живьем. Спите!

Эти слова мисс Ниппер произнесла с особым выражением, как-будто в самом деле ее слышал домовой, готовый по первому знаку броситься на исполнение её лютых приказаний. Она поспешила успокоить свою маленькую воспитанницу, закутав ей головку одеялом и хлопнув сердито трм или четыре раза по подушке. Потом она сложила руки, сжала роть, села перед камином и в этом положении провела весь остаток вечера, не сказавь более ни одного слова,

Хотя в детской уверяли, что маленький Павел начинает понимать и даже делать наблюдения, ири всем том он вовсе, по-видимому, не замечал, что его собираются крестить на следующий день и что с необыкновенной хлопотливостью приготовляют парадное платье как для собственной его особы, так и для всей свиты. Даже в самый торжественный день, он, сверх чаяния, ничем не показал, что понимает важность церемонии; напротив, в самую роковую минуту ему вдругь заблагоразсудилось уснуть крепким сном счастливой невинности, и потом он был очень недоволен, когда его разбудили и начали одевать с особенным старанием.

Пасмурно-серый осенний день, с резким восточным ветром, вполне согласовался и с этим торжеством и с холодною фигурой м-ра Домби. Он стоя принимал в библиотеке гостей, и на все смотрел сентябрем. Когда, подходя к окнам, он заглядывал в маленький сад и смотрел на деревья, сухие и пожелтевшие листья с треском начинали осыпаться, как-будто от его взора. Темные и холодные комнаты, казалось, облеклись в траур, как и самые жильцы. Книги, расставленные по ранжиру и вытянутые в строй, как солдаты, стояли неподвижно в своих мрачных, холодных, однообразных мундирах, - и если, как y солдат, была в них какая-нибудь мысль, так это только мысль о холодной погоде. Книжный шкаф за стеклами, крепко запертый на ключ, отталкивал всякое желание прикоснуться к парадным переплетам. На верху шкафа угрюмо стоял бронзовый бюст Вилльяма Питта, не одушевленный ни одною чертой живого сходства, и, как заколдованный мавр, сторожил заветный склад. По бокам его две пыльные урны, из какой-то древней гробницы, казалось, проповедывали о бренности и суете здешнего мира; a зеркало, вделанное над камином, отражая вместе и м-ра Домби и его портреты, казалось, погружено было в самые меланхолические размышления. Закоптелая, холодная решетка y камина была чрезвычайно похожа на самого м-ра Домби, облеченного в свой синий, застегнутый до верху фрак, белый стоячий галстух и модные сапоги с величественным скрипом, с дополнением к этому туалету неизбежной золотой цепи, выглядывавшей из под фрака. Но это случайное родство каминной решетки с хозяином могло быть допущено только за отсутствием его родственников, м-ра и м-с Чикк, которые при этой оказии не замедлили явиться собственными особами.

- Любезный Павел, - прошептала м-с Чикк, обнимая брата, - нынешний день, я надеюсь, будет началом многих веселых дней.

- Благодарю, Луиза, - отвечал с пасмурным видом м-р Домби, - как ваше здоровье, м-р Джон?

- Как ваше здоровье, сэр? - отвечал Чикк.

Он протянул руку м-ру Домби с такою медленностью, как будто опасался электрического удара. М-р Домби дотронулся до его руки с такою осторожностью, как-будто прикасался к рыбе или морскому растению, или вообще к чему-нибудь мокрому и клейкому.

- Не нужно ли приказать, Луиза, развести для тебя огня? - спросил м-р Домби, поворачивая голову в своем высочайшем галстухе, как в железных тисках.

- О, нет, мой милый, - отвечала м-с Чикк, скорчиваясь в три погибели от ужасного холода, - для меня все равно.

- A вам не холодно, м-р Джон? - продолжал хозяин.

М-р Чикк, который уже успел засунуть оба кулака в широкие карманы своих панталон и собирался свистнуть одну из своих любимых арий, приостановился и отвечал, что ему очень хорошо. Потом он уже и затянул: "уж как жил поживал тряпичник", но вдруг вошел Таулисон и громко доложил:

- Мисс Токс!

Прелестная дева на сей торжественный случай облеклась в легкое газовое платье, украсив чело, власы и шею всею роскошью своего туалета. Лицо её посинело, и она дрожала, как осиновый лист.

- Как ваше здоровье, мисс Токс? - сказал м-р Домби.

Мисс Токс, приседая на вопрос м-ра Домби, который сделал два или три шага ей на встречу, опустилась в свой пышный газ и кружева, как мгновенно сдвинутая зрительная трубка.

- Я никогда не забуду этого дня, сэр! - нежно сказала мисс Токс, - о, никогда! Любезная Луиза, я почти не смею верить своим чувствам!

Если бы мисс Токс верила по крайней мере одному из своих чувств, то узнала бы, что день был очень холодный. С этим, конечно, нельзя было не согласиться. Она воспользовалась первым удобным случаем возстановить задержанное холодом кровообращение на кончике своего носа и усердно принялась тереть его платком, опасаясь, вероятно, чтобы слишком низкая температура не произвела неприятного впечатления на ребенка, когда она станет его целовать.

Наконец явился и герой сего празднества, несомый на руках м-с Ричардс; в арриергарде его свиты шла Флоренса, под стражей неутомимой Сусанны Ниппер, замыкавшей торжественное шествие. Хотя на этот раз компания, прибывшая из детской, находилась не в глубоком трауре, однако в наружности действующих лиц не было ничего праздничнаго. Младенец, может быть, испуганный посинелым носом крестной матери, начал кричать, и этим помешал м-ру Чикк обласкать Флоренсу, к которой он уже подступал с этим намерением. М-р Чикк вообице не слишком жаловал породу Домби, быть может, оттого, что слишком коротко знаком был с одной особой, которая некогда имела честь носить эту фамилию; но маленькую Флоренсу он очень любил и не скрывал своей привязанности. Вот почему и теперь он хотел подойти к бедной сиротке; но дражайшая половина при крике ребенка остановила супруга.

- Чего ты смотришь, Флоренса? - прервала с живостью тетка. - Подойди к братцу, утешь его.

Температура сделалась или должна была сделаться еще холоднее, когда м-р Домби обратился с холодным вниманием к своей маленькой дочери, которая, хлопая ручонками и приподнимаясь на цыпочки, манила к себе маленького брата, стараясь обратить на себя его внимание. Ребенок в самом деле услышал привычный голосок, посмотрел вниз и замолчал. Быть может, искусные маневры м-с Ричардс тоже содействовали к успокоению благородного наследника м-ра Домби. Флоренса спряталась за кормилицу - ребенок нетерпеливо следил ее глазами; она выглянула опять с веселым криком - он запрыгал и улыбался от радости; наконец, когда сестра подбежала к нему, малютка громко засмеялся и опустил ручку в её локоны, между тем как она с нежностию осыпала его поцелуями.

Приятно ли это было м-ру Домби? Иетория молчит; но он не выразил удовольствия ни малейшим движением. Впрочем, всякое наружное выражение чувств было не по его натуре. Если бы как-нибудь солнечный луч прокрался в комнату и осветил играющих детей, он отнюдь не прояснил бы его лица. Оно было так неподвижно и холодно, что даже последний теплый луч померк в веселых глазках маленькой Флоренсы, когда она случайно встретилась с глазами отца.

День был серый, пасмурный, настоящий осенний, и в этот промежуток минутного молчания листья печально падали с деревьев.

- М-р Джон, - сказал м-р Домби, посмотрев на часы и взяв шляпу, - потрудитесь вести сестру; моя рука сегодня принадлежит мисс Токс. Ричардс, ступайте вперед с мром Павлом, да будьте осторожнее.

В карете м-ра Домби отправились: Домби и Сын, мисс Токс, м-с Чикк, Ричардс и Флоренса; в маленькой карете м-ра Чикк поехали Сусанна Ниппер и сам м-р Джон. Сусанна беспрестанно глазела в окно, чтоб избавиться от печальной необходимости смотреть на широкое лицо джентльмена, и всякий раз, когда что-нибудь звенело, ей казалось, будто м-р Чикк завертывает деньги и хочет угостить ее подарком.

Дорогой, на пути к церкви, м-р Домби хлопнул однажды в ладоши, чтоб позабавить сына, - и мисс Токс пришла в неописуемый восторг при этом изъявлении родительской нежности. Больше ничего не сделал и не сказал м-р Домби, и веселый поезд на крестины отличался от похоронной процессии только особым цветом экипажа и лошадей.

У церковных дверей карету поспешил встретить сторож с какой-то зловещей физиономией. М-р Домби вышел прежде всех, чтобы принять дам, и когда он остановился, его тоже можно было принять за сторожа, разумеется, не церковного, но за сурового стража человеческих дел и помышлений.

Мисс Токс с трепетным благоговением подала руку м-ру Домби и начала с ним взбираться по ступеням церковной паперти. В церкви совершалась другая торжественная церемония, и мисс Токс ясно расслышала слова: "Охотой ли идешь за него Лукреция?" - "Да" - отвечал другой голос.

- Потрудитесь скорее внести ребенка, - ска зал сторож, отворяя церковную дверь.

- В могилу? - мог бы спросить маленький Павел вместе с Гамлетом, - таким холодом и сыростью повеяло из церкви! Большая завешенная кафедра и покрытый налой, страшные ряды порожних скамеек, угрюмых галлерей, возвышавшихся до самого потолка и пропадавших в тени огромного нахмуренного органа, пыльные рогожи и холодный пол, вымощенный каменными плитами, пустые стулья в передних углах и страшная сырость в заднем углу, где стояли катафалки, гробовые носилки и несколько лопат, корзин и кое-какой дряни, перевязанной гробовыми веревками, странный, неестественный запах и погребальный свет: такова была английская церковь, где собирались совершить священный обряд.

- Теперь y нас свадьба, сказал сторож, - но ее сейчас кончат. Не угодно ли вам пожаловать в придел?

При этих словах, показывая дорогу в придел, сторож поклонился м-ру Домби с легкой улыбкой, давая знать, что уже имел честь познакомиться с его милостью при похоронах его супруги, и надеется, что с тех пор почтенный джентльмен был в добром здоровьи.

Физиономии новобрачных отнюдь не обнаруживали пламенных восторгов удовлетворениаго сердца, и вся свадебная процессия имела необыкновенно печальный вид. Невеста была очень стара, жених очень молод; какой-то устарелый франт, с одним настоящим и другим поддельным глазом, вел молодую. Вся компания дрожала от холода. В приделе дымился огонь, и старый дьяк "наводил справку", ощупывая пальцем огромные листы фолианта, исписанного именами покойниковь. Над камином висел план церковных склепов, и м-р Чикк, бегло читая вслух реестр усопших и погребенных особ, невзначай произнес также и имя Фанни.

Через несколько минут явился староста, низенький, худенький старичек, одаренный сильной одышкой; он почтительно поклонился и доложил, что купель приготовлена. Однако-ж все еще должно было дожидаться, пока записывались свадебные свидетели, и между тем угрюмый, задыхавшийся староста ходил взад и вперед и беспрестанно кашлял, частью от слабости, частью для того, чтобы напомнить о своей особе жениху и невесте, выходившим из церкви. Потом пришел пономарь, единственное веселое лицо во всей церкви; он принес кружку теплой воды и пробормотал, что не мешало бы наперед согреть купель, хотя очень хорошо знал, что купель не нагреют теперь и миллионы ведер кипятку. Наконец явился и сам пастор, любезный молодой человек с улыбающимся лицом; но его фигура должна была наводить ужас на маленьких детей, напоминая одного из тех страшных сказочных пугал, которые, как известно, всегда являются в белом саване, - a ризы почтенного пастыря англиканской церкви были очень похожи на белый саван. Действительно, при одном виде его, Павел закричал благим матом и до тех пор не переставал, покуда его не увезли прочь. Даже и после, во все продолжение обряда, раздавался в церкви крик ребенка то громкий, то тихий, попеременно возвышаясь и понижаясь самым неприятыым образом. Это до такой степени расстроило чувствительных дам, что м-с Чикк беспрестанно оборачивались и посылала старосту к кормилице с разными поручениями, a мисс Токс забыла даже закрыть молитвенник в то самое время, когда священник читал заклинательную молитву.

Во все это время м-р Домби ни разу не изменил своей бесстрастной, джентльменской физиономии и оттого, может быть, в церкви сделалось еще холоднее, так что при чтении пастором молитв, пар из его уст видимо распространялся пред очами благочестивых слушателей. Только один раз, когда пастор, в заключение церемонии, давая наставление восприемникам касательно их будущих обязанностей в отношении к духовному чаду, взглянул случайно на м-ра Чикка; лицо м-ра Домби приняло необыкновенновеличественное выражение, как-будто он хотел сказать, что крестный отец должен поберечь себя от такого совета.

Когда все было кончено, он опять подал руку мисс Токс и проводил ее в придел, где объяснил священнику, что почел бы большим счастьем пригласить его к себе откушать хлеба-соли, еслы бы хозяйство не было y него в плачевном состоянии. Когда метрическая книга была подписана, деньги за крестины заплачены, староста, дьячек и пономарь нместе со сторожем получили на свой пай, небольшое общество снова уселось в кареты и в том же порядке двинулось в обратный путь.

Дома почтенную компанию встретил бронзовый Вильям Питт, который, по-видимому, отворачивал нос от холодных блюд, приготовленных скорее для поминок, чем для радостного торжества. По возвращении из церкви, мисс Токс подарила своему крестнику серебряную кружку, a м-р Чикк ложку, вилку и ножик в особом ящике. С своей стороны м-р Домби поднес мисс Токс браслет, и мисс Токс приняла сей дар с благоговейным излиянием глубокого чувства признательности.

- М-р Джон - сказал м-р Домби, - не угодно ли вам садиться за стол? Что y вас там?

- Холодная говядина, сэр, - отвечал м-р Чикк, потирая одну о другую свои окоченевшие руки, - a y вас что там?

- Холодная телятина, кажется, - возразил м-р Домби. - A там вон холодная дичь, ветчина, пирог, салат, раки. Мисс Токс! Позвольте просить вас вином! Шампанского, мисс Токс!

Кушанья были так холодны, что при одном взгляде на них зубам становилось больно. Шампанское, казалось, вовсе замерзло, и мисс Токс чуть не вскрикнула, когда прикоснулась к бокалу. Холодные и жаркие принесены были из такого ледяного буфета, что от одного прикосновения к ним y м-ра Чикк окостенели пальцы. Только один м-р Домби был непоколебим по прежнему.

Господствующее настрфение отразилось даже на м-с Чикк: она уже не льстила брату, не болтала с приятельницей и думала только о том, как бы укротить буйство зубов, начинавших против её воли колотить очень неприятную тревогу.

- Ну, сэр, - сказал м-р Чикк, наливая стакан хересу и делая неожиданный скачек после продолжительного молчания, - с вашего позволения, за здоровье нашего маленького Павла!

- Даруй ему Боже всех возможных благ! - пропищала мисс Токс, прихлебывая вино.

- Миленький Домби! - прошептала миссь Чикк.

- М-р Джон, - сказал м-р Домби с суровой важностью, - мой сын не преминул бы отблагодарить вас, если бы понимал, какую делают ему честь. Впоследствии, я надеюсь, он сумеет определить свои отношения к родственникам и друзьям и поймет, какие обязанности к обществу свет налагает на каждого достойного гражданина.

Эти слова были произнесены таким тоном, что всякое возражение казалось неуместным, даже дерзким, и потому м-р Чикк погрузился опять в прежнее велеречивое молчание. Мисс Токс слушала м-ра Домби еще с большим вниманием против обыкновенного, наклонив к нему голову с напряженным любопытством, и когда он кончил, она нагнулась через стол к м-ру Чикк и прошептала:

- Луиза!

- Что, мой друг? - спросила м-с Чикк.

- Какие обязанности к обществу свет... Как это сказано, я не понимаю.

- Возлагает на всякого человека! - отвечала м-с Чикк.

- Извините, мой друг, - возразила мисс Токс, - мне кажется не так. Это было сказано как-то плавнее, деликатнее... Какие отношения к родственникам и друзьям и какие обязанности к обществу свет налагает на достойного гражданина!

- Налагает на достойного гражданина. Точно так! - повторила м-с Чикк.

Мисс Токс с торжеством сложила свои нежные руки и, подняв глаза к потолку, прошептала: - Какое красноречие!

М-р Домби приказал, между тем, позвать м-с Ричардс. Через несколько минут кормилица явилась в залу, но уже одна, без ребенка, потому что ребенок спал крепким сном после тревожного дня. М-р Домби подал ей стакан вина и начал следующую речь, которую мисс Токс приготовилась слушать с напряженным вниманием, стараясь не проронить ни одного слова.

- В продолжение пяти или шести месяцев, проведенных в моем доме, м-с Ричардс, вы исполняли добросовестно свои обязанности в отношении к любезнейшему моему сыну. Желая достойным образом вознаградить вас при этом благополучно совершившемся торжестве, я обдумывал, как это сделать соответственнее моему званию и советовался на сей конец с возлюбленнейшею моею сестрой, м-с...

- Чикк! - перервал джентльмен, носивший эту фамилию.

- О, не прерывайте, сделайте милость! - сказала мисс Токс.

- Я хотел сказать вам, Ричардс, - начал опять мрь Домби, бросив строгий взгляд на м-ра Чикк, - что я в особенности руководствовался при этом первым разговором с вашим супругом, от которого я узнал, в каких печальных обстоятельствах находится ваше семейство, и в каком глубоком невежестве коснеют ваши дети,

Ричардс вздрогнула.

- Я очень далек от того, - продолжал м-р Домби, - чтоб быть на стороне дерзких вольнодумцев, распространяющих вздорную мысль о необходимости всеобщего образования. Но считаю также необходимым, чтобы низший класс понимал свое положение и, руководимый истинным просвещением, благовременно, по собственному чувству чести и долга, поучался бы смирению, послушанию, повиновению и другим подобным добродетелям, составляющим истинную, незыблемую, непреложную основу гражданской целости и невозмутимого спокойствия. С этой, и только с этой стороны, я одобряю училища.

Здесь м-р Домби величаво окинул глазами собрание, и, довольный благоговейным вниманием, с каким его слушали, продолжал:

- Имея право назначать одного кандидата в заведение, известное под названием "Благотворительного Точильщика", где дети получают не только воспитание, соответственное своему назначению, но и пользуются безбеднымь содержанием, я, сообщив предварительно о моем намерении чрез м-с Чикк вашему семейству, представил вашего старшего сына на имеющуюся вакансию, и он сегодня, как известили меня, принят уже в число воспитанников. Номер вашего сына - заключил м-р Домби, обращась к сестре и говоря о мальчике, как будто речь шла о наемном фиакре, - кажется; сто сорок седьмой. Луиза, потрудись передать ей.

- Сто сорок седьмой, - сказала м-с Чикк. - Форма y них, Ричардс: теплая фризовая куртка и фуражка синего цвета с желтой выпушкой, красные шерстяные чулки и узкие кожаные брюки. Это можно носить самим, - прибавила м-с Чикк с энтузиазмом, - да еще похваливать.

- Ну, Ричардс, - сказала мисс Токс, - поздравляю вас. Благотворительный Точильщик! каково?

- Много обязана вам, сэр, - робко отвечала кормилица, обращаясь к м-ру Домби, - никогда не забуду ваших благодеяний. Дай вам Бог много лет здравствовать.

В это время Котел - читатель не забыл прозвище старшего кочегарова сына - в полном наряде воспитанника Благотворительного Точильщика представился с такой поразительной живостью воображению Ричардс, что она не могла удержаться от слез.

- Я очень рада, что нахожу в вас столько чувствительности, Ричардс! - сказала мисс Токс.

- После этого можно надеяться, - прибавила мисс Чикк, обрадовавшись случаю блеснуть своим познанием человеческого сердца, - что на свете есть еще души, умеющия чувствовать благодарность.

Ричардс кланялась и благодарила за ласки, но не находя средств выйдти из замешательства, в которое приводила ее мысль увидеть сына в драгоценных кожаных штанах, она понемногу начала пятиться к дверям и была очень рада, когда, наконец, удалось ей ускользнуть из комнаты.

Температура, которая немного смягчилась в присутствии кормилицы, с её уходом переменилась опять, и мороз начал свирепствовать с прежней жестокостью. М-р Чикк два раза принимался насвистывать, но вместо веселой песни выходил y него какой-то погребальный марш. Маленькое общество с каждой минутой становилось холоднее и холоднее, как будто превращалось в твердую оледенелую массу вместе с блюдами, перед которыми сидело. Наконец, м-с Чикк взглянула на мисс Токс, a мисс Токс взглянула на м-с Чикк и, кивнув утвердительно головами, обе леди сказали, что пора домой. Так как м-р Домби не сделал никакого возражения, честная компания поспешила откланяться и немедленно отправилась в сопровождении м-ра Чикк, который, лишь только лошади сдвинулись с места, запустил руки в карманы, вальяжно развалилея в карете и принялся насвистывать: "Как пошли наши, поехали домой" с такой мрачной и ужасной досадой, что м-с Чикк во всю дорогу ни разу не осмелилась остановить и обезпокоить его.

Ричардс, при всей приверженности к своему питомцу, не могла забыть и своего первенца. Она чувствовала, что это не совсем сообразно с чувством благодарности; но этот день имел влияние даже на "Благотворительного Точильщика", и бедной матери показалось, что оловянный значек и сто сорок седьмой номер были тоже необходимою принадлежностью крестин. Она не раз заговаривала в детской о форменном платье и особенно о милых штанах, которые беспрестанно представлялись её воображению.

- Богь знает, чего бы я не дала, - сказала Полли, - чтобы хоть разок взглянуть на бедного малютку, покуда он не привык.

- Ну, так что-ж, м-с Ричардс? - сказала Ниппер, посвященная в её тайну, - от вас зависит с ним повидаться.

- М-р Домби не позволит, - сказала Полли.

- Вот пустяки! Почему не позволит? - возразила Ниппер, - мне кажется охотно позволит, если попросить.

- Я думаю, вы ни за что не согласились бы просить его? - сказала Полли.

- Разумеется, - утвердительно отвечала Сусанна, - но погодите, вот в чем штука: наши прелестные надзирательницы говорили, кажется, что завтра не пожалуют к должности. Так знаете ли что? Мы возьмем с собой мисс Флой, выйдем со двора и зададим такое гулянье, какого и не снилось всем этим Чикк и Токс.

Сначала Полли с твердостью отказалась; но мало-по-малу она начала привыкать к дерзкому предложению, соединяя его с мыслью о милом Котле. Наконец, убедившись, что не большая беда один раз без спросу отлучиться из дому, она согласилась, что выдумка Сусанны была очень благоразумна.

Когда дело было слажено, маленький Павел принялся кричать, как-будто предчувствовал, что затея к добру не поведет.

- Что это с ребенком? - спросила Сусанна.

- Кажется, он продрог, - сказала Полли, расхаживая с ним по комнате взад и вперед и убаюкивая его на руках.

День был пасмурный, настоящий осенний день. Когда кормилица, укачивая ребенка, заглядывала по временам в заплаканные стекла окна, на дворе дико жужжал пронзительный ветер, поблекшие листья с шумом падали с чахлых деревьев, и ей становилось страшно, и сердце её судорожно сжималось, и она крепко прижимала к груди трепещущего младенца.

Глава VI.

Второе лишение Павла.

Горькое раздумье взяло робкую Полли, когда поутру на другой день она сообразила всю опасность дерзкого предприятия. Бедная мать уже решалась было со страхом и трепетом предстать пред грозные очи м-ра Домби и умолять его о позволении повидаться с номером сто сорок седьмым; но черноокая подруга её и слышать не хотела об этом намерении. Что делать? Уж такова была натура Сусанны Ниппер, Выжиги, что если ей раз чего захотелось, это - что называется - тотчас же следовало вынуть, да положить. У ней доставало довольно твердости духа хладнокровно смотреть на чужия беды и неудачи, зато она терпеть не могла, когда сама попадалась в просак, или просто, когда ей в чем-нибудь прекословили. На этот раз она столько придумала непреоборимых препятствий к выполнению законного намерения м-с Ричардс, и вместе так убедительно доказывала необходимость противозаконной выходки, что едва только м-р Домби вышел из-за ворот, как неразумный сын его летел уже без оглядки по направлению к садам Стаггса.

Пресловутые сады Стаггса находились в захолустьи, которое окрестным жителям было известно под именем Кемберлинского Города, или Кемденского тож. Сюда-то направили стопы свои две быстроногия няньки м-ра Домби вместе со своими питои?щами: Ричардс, разумеется, несла на руках Павла, a Сусанна вела за руку маленькую Флоренсу, по временам, порядка ради, давая ей пинки и толчки, что она считала совершенно необходимым для здоровья своей воспитанницы.

В эту самую пору первый удар страшного землетрясения совершенно разрушил в Лондоне целый квартал, и свежие следы этой ужасающей грозы виднелись на каждом шагу. Высочайшие дома со всего размаху шарахнулись вниз и запрудили своими развалинами целые улицы с их переулками. Здесь образовались глубокие ямы и каналы; там возникли огромные холмы из глины и земли. Здесь опрокинутые и перековерканыые телеги в безобразном хаосе лежали при подошве крутого неестественного холма; там, в каком-то чудовищном пруду мокли и ржавели перепутанные полосы железа. Откуда-то явились мосты, ни к чему ненужные, переулки, по которым никто не проходил, временные дома и ограды из толстых бревен и досок в самых невероятных положениях; вавилонские башни разнокалиберных труб с оторванными наконечниками, остовы постоялых дворов, обломки неоконченных стен и арок, площади, загроможденные кирпичами, известью, мелом; подмостки, леса, гигантские формы кранов, треножники, весы и прочее. Тут были сотни тысяч неокоыченных фигур, без лица и образа, торчавших на боку и вверх ногами, в земле, в воздухе, в воде: хаос непостижимый для ума, как страшпый сон, как дикая мечта! Кипучие ключи и огненные извержения, необходимые спутники землятрясении, с яростью врывались на различные пункты грозной сцены. Клокочущая вода шипела и волновалась в разрушенных стенах, откуда в то же время, как из кратера вулкана, с ярким блеском и громким ревом, исторгалось пожирающее пламя. Все пришло в беспорядок, все изменило здесь свои законы, постановления, привычки.

Еще неоконченная и неоткрытая железная дорога была в работе, и из самой сердцевины этого страшного беспорядка уже виднелись её рельсы, - новый могучий вестник цивилизации и успехов человеческого разума.

Между тем соседние жители еще с некоторым сомнением посматривали на железную дорогу. Двое смелых спекуляторов затеяли проложить несколько улиц, и один уже начал постройку домов, но принужден был остановиться среди грязи и пепла. Другой прожектер выстроил с молотка новый трактир под вывеской: "Герб Железной Дороги"; тут не было риску; трактирщик во всяком случае надеялся продавать вино работникам и мастеровым. Распивочная лавочка, для вящщей важности, переименовалась в "Дом Перепутья Землекопов"; a содержатель колбасной лавочки привесил огромную вывеску: "Съестной Дом Железной Дороги". Появилось тоже несколько гостиниц и постоялых дворов; но все это не значило ничего, и вообще доверие публики к новым рельсам было покамест еще очень слабо. Около самой дороги паслись коровы, свиньи, помещались хлевы, стойла торчали навозные ямы, мусорные кучи, строились плотины, сады, беседки, фабрики, валялись устричные раковины в устричный сезон, раковая шелуха в раковую пору, куски разбитой посуды и завядшие листья капусты во всякое время года. Ограды, перила, столбы с разными приказами, наказами, запрещениями, неуклюжия лачужки с неуклюжими угодьями, - все это гордо стояло на прежних местах и как будто издевалось над суетливой деятельностыо смелых антрепренеров. Ничто не улучшалось и не думало улучшаться от новой дороги, и если бы опустошенная, взрытая и перерытая земля отличалась завидным даром смеха, она с презрением захохотала бы вместе с окрестными жителями, которые вдоволь потешались на свой пай.

Упомянутые сады Стаггса питали особенное презрение к железной дороге. Это был небольшой ряд домов с грязною окрестностью, отгороженною старыми воротами, обручами из бочек, парусинными лоскутьями, плетнем, жестяными котлами с выбитым дном и местами перержавелой железной решеткой, втиснутой в разные щели. Здесь садовники Стаггса сеяли турецкие бобы, разводили кур, гусей, кроликов, строили гнмлые беседки из старых лодок, сушили платья, курили трубки. Некоторые думали, что сады Стаггса получили свое имя от покойного капиталиста, некоего господина Стаггса, который выстроил домики для собственного удовольствия. Другие, особенно любившие эту окрестность, были того мнения, что имя "Стаггса" произошло от стада оленей (stags), которые в незапамятные времена паслись в тенистых рощах этого предместья. Как бы то ни было, весь околоток считал сады Стаггса священной рощей, которая не увянет ни от какого забавного изобретения, и такова была общая уверенность в её долговечности, что один трубочист, живший на углу, человек в некотором смысле политический между окрестными жителями, публично и торжественно объявил, что в случае открытия железной дороги, если только она откроется, двое мальчишек вскарабкаются по его повелению на кровлю, и с вершины трубы, с метлами в руках, громогласно ошикают вагоны и предскажут безразсудной компании неизбежное падение.

И в этот богоспасаемый приют, которого самое имя до сих пор тщательно скрывали от м-ра Домби, судьба и м-с Ричардс занесли маленького Павла.

- Вот мой дом, Сусанна! - сказала Полли, указывая на одну из лачужек,

- Неужели?

- Да. A вон y ворот стоит сестра Джемима с моим ребенком на рукях. Рекомендую.

И при виде сестрицы Джемимы, Полли пустилась бежать со всех ног, прискакала к воротам, променяла в мгновение ока благородного питомца на своего сына, к невыразимому изумлению молодой женщины, которой показалось, будто маленький Домби прилетел к ней с облаков.

- Как? ты ли это, Полли? - кричала Джемима. - Ох, как ты меня напугала! Кто бы мог подумать? Пойдем, пойдем! Дети с ума сойдут от радости, когда увидят тебя. Как ты похорошела, Полли!

Дети точно перебесились, если судить по тому гвалту, с каким они взапуски бросились на мать и поволокли ее к низенькому стулу, где она, окруженная розовыми малютками, уселась как пышная зрелая яблоня, обремененная наливными вкусными плодами, которые очевидно все разрослись от одного общего дерева. Впрочем, Полли возилась сама не менее детей, и уже тогда только, как совершенно выбилась из сил, когда волосы её в беспорядке растрепались по румяному пылающему лицу, и когда новое крестильное платье совсем было измято, суматоха немного приутихла, и почтенное семейство пришло в память. Но и тут еще младший Тудль, сидевший на коленях, обхватил обеими руками её шею, между тем как другой постарше сзади вскарабкался на стул, и делал отчаянные усилия поцеловать мать в затылок.

- Посмотрите-ка, вот со мной пришла хорошенькая миледи, - сказала Полли. - Какая она скромная, смирненькая! Прекрасная барышня, не правда ли?

Это обращение к Флоренсе, которая, притаившись y дверей, пристально смотрела на трогательную сцену, обратило на нее внимание маленьких Тудлей. В это же время последовало формальное представление мисс Ниппер, которая уже начинала беспокоиться, что ее совсем забыли.

- Ах, душенька Сусанна, пойдите сюда, моя милая, посидите немножко! - проговорила Полли. - Вот моя сестра Джемима, - рекомендую, сестрица; не знаю, что бы я стала делать, если бы не добрая Сусанна Ниппер: ведь без неё мне бы не быть здесь.

- Прошу покорно садиться, мисс Ниппер, - сказала Джемима.

Сусанна с важным и церемонным видом сделала книксен, и присела на край стула.

- Мне с вами чрезвычайко приятно познакомиться, мисс Ниппер, - продолжала Джемима, - в жизнь никого я не видала с таким удовольствием, как вас.

Сусанна немного приподнялась со стула и приветливо улыбнулась.

- Сделайте одолжение, скиньте вашу шляпку, мисс Ниппер, будьте как дома, - говорила Джемима. - Здесь, как видите, все очень бедно; но, надеюсь, вы не осудите нас.

Черноглазая девушка так разнежилась от этого почтительного обращения, что взяла к себе на колени маленькую Тудль, которая к ней подбежала.

- A где наш бедный Котел? - сказала Полли. - Я ведь для того и пришла, чтобы посмотреть, каков он в своем новом платье.

- Ах, как жаль! - вскричала Джемима, - он пропадет с тоски, когда узнает, что мать была здесь. Теперь он в школе, Полли.

- Уже?

- Да. Вчера он побежал туда в первый раз: бедняжка ужасно боится пропустить, что там y них учат. Но сегодня там какой-то полупраздник, и после обеда ученья не будет. Если бы ты крошечку подождала, Полли: он скоро придет домой. Мисс Ниппер, вероятно, вы будете так добры, что не станете торопить сестру?

- О, конечно, мисс Тудль! - отвечала Сусанна, очарованная лаской хозяйки, - для вас я все готова сделать.

- A каков он теперь, Джемима? - пролепетала Полли. - Бедняжка!

- Ничего, сестрица, - отвечала Джемима, - он теперь парень хоть куда, не то, что прежде.

- Творец небесный! - вскричала Полли с большим волнением, - y него ножки должны быть слишком коротки.

- Коротеньки, сестрица, особенно сзади; но они вытягиваются с каждым днем, и авось, Бог даст, со временем вытянутся.

Слабое, ненадежное утешение; но веселый тон и радушие, с каким оно было произнесено, придавали ему большую важность в глазах бедной матери. Через минуту Полли спросила уже гораздо спокойнее:

- A где отец, милая Джемима?

М-р Тудль был вообще известен в семье под этим патриархальным именем.

- И его нет, - отвечала Джемима. - Ах, как это жаль! Сегодня отец с собою взял обед и не воротится домой до вечера. Он всегда говорит о тебе, Полли, и со мною и с детьми. Что за добрая душа, если бы ты знала! В целом свете не сыщешь такого смиренника.

- Спасибо, Джемима! - простодушно сказала Полли, обрадованная отзывом о муже, и вместе опечаленная его отсутствием, - благодарю тебя, моя милая.

- Не за что, Полли, - отвечала Джемима, напечатлев звонкий поцелуй на щеке сестры и весело припрыгивая с маленьким Павлом. - Я то же самое по-временам говорю о тебе и уж, разумеется, не лгу.

Несмотря на отсутствие кочегара и его первенца, визит быстроногих нянек м-ра Домби далеко не пропал даром. Сестры разговаривали о семейных делах, о Котле, о всех его братьях и сестрах, между тем как черноглазая гостья, совершив неоднократные путешествия по всем направлениям комнаты, внимательно рассматривала мебель, стенные часы, шкаф, камин, комод с красными и зелеными стеклами, и особенно пару черных бархатных котят, которые в живописном положении стояли y камина, держа во рту ридикюли своей хозяйки, к несказанному изумлению всех садовников Стаггса. Как скоро разговор сделался общим, Сусанна в припадке откровенности рассказала Джемиме всю подноготную, что только было ей известно о м-ре Домби, о его планах, замыслах, характере, о его родственниках. Вслед затем черноокая повествовательница наиподробнейшим образом исчислила разные принадлежности своего собственного гардероба, и, наконец, описала в главных чертах характеры своих родственников и друзей. Облегчив душу такой откровенностью, она с удовольствием выкушала добрый стакан портеру и обнаружила пламенное желание дать клятву в неизменной и вечной дружбе.

Флоренса тоже с своей стороны не пропустила случая воспользоваться новым знакомством. Обозрев грибы и другия редкости знаменитого сада, под руководством маленьких Тудлей, она душой и сердцем вошла с ними в проект провести плотину через зеленую лужу, накопившуюся в одном углу. Она уже и приступила к работе со всем усердием доброго товарища, как вдруг, к общему неудовольствию, проект был остановлень на всем ходу суетливостью взбалмошной Сусанны. Отыскав свою воспитанницу, черноокая повелительница не преминула дать ей подзатыльник, и потом, вымывая её руки и лицо, прочла очень назидательное наставление относительно того, как неприлично умной девочке делать глупости, и как даже может она свести в гроб седые волосы почтенного родителя, если только, сохрани Боже, он узнает, чем занимается его детище. Вообще Сусанна, всегда верная своей педагогической тактике, поступила очень строго, несмотря на человеколюбивое влияние прохладительного напитка. Наконец, после непродолжительной аудиенции между сестрами, толковавшими кой-о-чем насчет финансовых обстоятельств, посещение окончилось. Полли взяла от сестры маленького Домби, передав ей своего сына, и дорогие гости собрались домой.

Но наперед нужно было спровадить куда-нибудь маленьких Тудлей, чтобы не сделать их участниками прощальной сцены. После предварительного совещания их отправили в ближайшую мелочную лавку купить на гривну пряников; когда дорога этой хитростью была совсем очищена, Полли и Сусанна еще раз поцеловались с Джемимой и быстро отправились в путь. Джемима кричала вдогонку, что если оне свернут немного в сторону и пойдут по главной дороге в Сити, то непременно встретятся с Котлом.

- А, как вы думаете, Сусанна, можно ли сделать небольшой крюк? - спросила Полли, остановившись перевести дух.

- Почему же нет? разумеется, можно, - отвечала мисс Ниппер с полной уверенностью.

- Да ведь нам, вы знаете, непремеино надо поспеть к обеду домой, - возразила Полли.

- Что-ж за беда? поспеем.

И компания повернула на большую дооогу в Сити.

Жизнь бедного Котла, по милости форменного платья, сделалась со вчерашнего дня невыносимою во многих отношениях, Уличные мальчишки терпеть не могли костюма "Благотворительного Точильщика", и всякий бродяга, при первом взгляде на него, считал своей обязанностью броситься на беззащитного парня и сделать ему какую-нибудь пакость. По своему общественному существонанию, он скорее стал похожим на презренного жида средних веков, чем на невинного ребенка девятнадцатого столетия. Его сталкивали в помойные ямы, в канавы, приплющивали к столбам, забрызгивали грязью, забрасывали каменьями, и тот, кто видел его первый раз, считал за особое удовольствие сорвать с него желтую шапку долой и полюбоваться, как мелькнет она на воздухе. Его кривые ноги послужили неистощимым предметом для ругательств: их ощупывали, дергали, кололи, и каждый зевака вдоволь потешался над колченогим воспитанником. Нынешним утром, на дороге в школу, ему совершенно неожиданно вставили фонари под глаза, и учитель его же наказал за это самым жестоким образом; этот почтенный старый педагог получил место школьного учителя в заведении "Благотворительного Точильщика" по той причине, что ничего не знал, ни к чему не был способен, и особенно потому, что резвые мальчики могли питать беспредельное уважение к ею толстой сучковатой палке.

Таким образом, бедный Котел, по возвращепии домой, принужден был выбирать немноголюдные улицы и глухие переулки, чтобы избежать своих мучителей; но все же ему никак нельзя было миновать главной дороги, и лишь только он выбрался на болыпую улицу, злосчастная судьба прямо наткнула его на целую стаю ребятишек, которые, на этот раз предводительствуемые молодым зверообразным мясником, уже давно искали благоприятного случая позабавиться на чей-нибудь счет. ,,Благотворительный Точильщик", внезапно очутившийся посреди шайки, был для неё самою вожделенною находкой: озорники подняли оглушительный гвалт и со всех сторон бросились на несчастного горемыку с самым неистовым остервенением.

Случилось, что в это самое время Полли, безнадежно озирясь во все стороны и уже готовая поворотить на прямую дорогу, вдруг, к величайшему изумлению, сделалась свидетельницею ужаснейшего зрелища. Бедная мать, испустив пронзительный крик, в мгновение ока передала ребенка Сусанне и стремглав бросилась на выручку несчастного сына.

Беда, как известно, никогда не приходит одна. Изумленную Сусанну Нипперь и её двух питомцев вытащили чуть не из-подь самыхь колес проезжавшего экипажа, и они еще не успели опомниться, как со всехь сторон поднялась ужасная кутерьма и раздались крики: "Бешеный бык! бешеный бык!"

День был базарный. Толкотня сделалась непомерная. Толпа бежала взад и вперед, кричала и давила друг друга; экииажи сталкивались, оирокидывались; бешеный бык пробирался все дальше и дальше; между мальчиками завязалась остервенелая драка; кормилица каое мгновение подвергалась опасности быть истерзанной в куски. При виде всех этих ужасов, Флоренса, сама не помня что делаеть, закричала и опрометью побежала вперед. И долго бежала, и громко кричала она, приглашая Сусанну следовать за собой; но, наконец, силы совершенно изменили бедной девочке: она остановилась и всплесиула руками, вспомнивь, что кормилица осталась в толпе. Но кто опишет её изумление, ужас, когда, обернувшись назад, она увидела, что и Сусанны не было сь ней! Одна, совершенно одна!

- Сусанна! Сусанна! - кричала Флоренса, хлопая руками, как помешанная. - Ах, Боже мой, где они! где они!

- Как где они? - брюзгливым голосом прошипела старуха, прихрамывая и ирипрыгивая с возможной скоростью с противоположной стороны переулка. - Зачем же ты от них убежала.

- Я испугалась, - отвечала Флоренса, - я и сама не знала, что делаю. Я думала, что они со мной. Да где же она? ...

- Пойдемь, я тебе их покажу, - отвечала старуха, взяв ее за руку.

Это была совершенно безобразная старуха, с красными закраинами вокруг глаз, со ртомь, который чавкал и мямлил сам собою, когда она переставала говорить. Она была в самой гадкой одежде, и над рукой её торчали какие-то кожаные лоскутья. По всему было видно, что она уже давно догоняла Флоренсу, потому что совершенно выбилась изь сил, и когда остановилась перевести дух, её горло и желтое морщинистое лицо начали кривляться сами собою пребезобразным образом на все возможные манеры.

Флоренсе сделалось страшно, и она сь трепетным колебанием начала озираться во все стороны; но место было совершенно пустое: во всем переулке ни одной живой души, кроме её ужасной старухи.

- Тебе нечего меня бояться, - сказала старуха, крепко удерживая ее за руку. - Пойдемь со мной.

- Я, я не знаю вас. Как вас зовут? - сифосила Флоренса.

- Я м-с Браун. Меня зовут доброю бабушкою.

- A оне недалеко отсюда? - спросила Флоренса, насильно увлекаемая вперед.

- Сусашна близехонько, a другия почти подле нея, - отвечала добрая бабушка.

- Никого не ушибли? - вскричала Флоренса.

- Никого: все целехоньки, - отвечала добрая бабушка.

Флоренса при этом известии заплакала оть радости и охотно пошла за ней, хотя по временам, украдкой взглядывая на её лицо и особенно на чудодейственный роть, не могла надивиться страшной фигуре доброй бабушки, и невольно задавала себе вопрос: какая же должна быть злая бабушка, если таковая существует на белом свете.

Несколько времени оне шли по глухим, безлюдным местам, проходя по дворамь, где выжигали кирпичи и делали черепицу. Наконец, старуха повернула в темный и узкий переулок, где грязь лежала глубокими выбоинами среди дороги. Она остановилась перед скаредной избушкой с трещинами и скважинами со всех сторон, но крепко-накрепко запертой большим замком. Вынув из кармана ключ, она отворила дверь, впихнула ребенка в заднюю комнату, где в беспорядке на полу разбросаны были кучи разноцветных лохмотьев, груды костей и просеянной пыли или пепла. Стены и пол казались вычерненными сажей, и во всей комнате не было никакой мебели.

У девочки от страху отнялся язык, и она чуть не упала в обморок.

- Что ты так вылупила глаза? - сказала добрая бабушка, толкая ее в бок. - Не бойся, я тебя не задушу. Садись на лоскутья.

Флоренса повиновалась и с умоляющим видом подняла кверху сложенные руки.

- Ты мне не нужна, и больше часу я не задержу тебя, - сказала старуха. - Понимаешь, чго я говорю?

Девочка с большимь затруднением выговорила: "да".

- Так смотри же, - продолжала старуха, усаживаясь на кучу костей, - не рассерди меня. Если не рассердишь, я тебя выпущу целехоньку, a если ... то уж не пеняй, я задушу тебя, как котенка. От меня ты никуда не увернешься: могу я задушить тебя во всякое время, хоть бы лежала ты дома на своей постели. Ну, так теперь рассказывай: кто ты? все рассказывай, что знаешь. Ну, пошевеливайся.

Угрозы и обещания старухи, страх оскорбить ее, необычная в ребенке привычка владеть собой, казаться спокойною и подавлять в себе чувства страха и надежды, - все это доставило ей возможность выполнить грозное повеление и рассказать свою маленькую историю так, как она ее знала. Старуха с большим вииманием выслушала до конца.

- Так тебя зовут Домби? А? - спросила м-с Браун.

- Точно так, бабушка.

- Ну, так слушай же, мисс Домби, - ирошииела добрая бабушка, - мне нужно твое платье, твоя шляпка и твои две юбки, и все, без чего ты можешь обойтись. Ну! Раздевайся.

Флоренса, обратив испуганные глазки на ужасную старуху, с возможной скоростью начала дрожщими руками исполнять её приказь. Когда она скинула с себя все эти наряды, м-с Браун внимательно их осмотрела, и, по-видимому, осталась совершенно довольною добротой и высокой ценностью материй.

- Ум-м! - прохрипела старая ведьма, устремивь сверкающие зрачки на бледиюе лицо своей жертвы. - Больше ничего не видать на тебе кроме башмаков. Давай сюда башмаки.

Флоренса проворно скинула башмаки, надеясь этой готовностью угодить м-с Браунь. Тогда старуха начала рыться в куче лохмотьев и через несколько минут вытащила оттуда какое-то грязное платьице, старый истасканный салоп с разнокалиборными заплатами и безчисленными прорехами по бокам, и гадкую испачканную тряпицу, суррогат женской шляпы, вытащенный, вероятно, из помойной ямы или навозной кучи. Она приказала Флоренсе одеваться, и бедная девочка, надеясь на скорое освобождение, поспешно стала напяливать на себя эти лохмотья.

Надевая гадкую шапку, похожую более на какое-то изорванное седло, чем на женский головной убор, Флоренса второпях запуталась в своих роскошных волосах и долго не могла приладить этой тряпки к своей голове. М-с Браун схватила огромные ножницы и вдругь пришла в неописанное изумление, при взгляде на свою жертву.

- Зачем ты не оставила меня в покое, - закричала старуха, - когда я была довольна? Глупая девчонка!

- Прости меня. Я не знаю, что я сделала, - лепетала Флоренса. - Я не виновата.

- Вот я тебе дам не виновата! - завопила старая ведьма, взъерошивая с неистовымь удовольствием локоны бедного ребенка. - Ахь, ты, Господи Владыка! Другая на моем месте прежде всего сорвала бы с тебя эту гриву!

У Флоренсы отлегло от сердца, когда она увидела, что старухе нужны только её волосы, a не голова. Она с кротостью обратила на нее глаза и не сделала никакого соиротивления.

- Если бы y меня y самой не было девки, которая так-же, как и ты щеголяла своими волосами, - сказала м-с Браун, - я не оставила бы ни одного клочка на твоей башке. Но теперь далеко моя девка, далеко за морями! У! у!

Это восклицание вовсе не мелодическое, но исполненное глубокой тоски и сопровождаемое дикими жестами костлявых рук, болезненно отозвалось в сердце Флоренсы, и она еще больше испугалась страшной старухи. Это обстоятельство спасло её локоны. Взмахнув два-три раза огромными ножницами над её головой, м-с Браун велела ей хорошенько запрятать волосы под шляпу, и не подавать соблазнительного повода к искушению. Одержав над собой такую трудную победу, старуха снова уселась на кучу костей, закурила коротенькую черную трубку, и губы её зачавкали наистрашнейшим образом, как будто бы она хотела проглотить чубук.

Выкурив трубку, она велела Флоренсе нести кроличью шкуру, чтобы придать ей вид своей обыкновенной спутницы и сказала, что отведет ее на большую улицу, откуда она может расспрашивать о дороге к своим друзьям. Но в то же время старуха, с грозными заклятиями и под опасением страшного мщения, строго-настрого запретила своей жертве справляться об отцовском доме, который могь быть очень недалеко; a она должна была расспрашивать об отцовской конторе в Сити, простояв наперед на одном месте, где будет указано, до тех пор, пока часы не пробьют трех. Все эти распоряжения м-с Браун подкрепила уверением, что за ней станут присматривать зоркие глаза, и ни одно её движение не укроется от бдительного наблюдения. Флоренса обещала во всей точности выполнить строгия приказания.

Наконец, м-с Браун, выступая вперед, повела превращенную и оборванную девочку по лабиринту тесных улиц, переулков и закоулков, которые через несколько времени вывели их на пустой огромный двор с проходными воротами, откуда можно было слышать стук проезжавших экипажей. Указав на эти ворота, старуха на прощаньи схватила свою спутницу за волосы, как будто раскаявалась в своем великодушии, и сказала глухим голосом:

- Ну, теперь ты знаешь, что делать. Стой тут до трех часов, и потом отыскивай контору отца. Да смотри y меня ни, гу-гу! не то я задушу тебя, как кошку.

Флоренса почувствовала, что гора свалилась с её плеч, когда она осталась одна. Верная строгим приказаниям, она робко остановилась в одном углу пустого двора и, обернувшись назад, увидела, что страшная старуха все еще стоит y забора, трясет головой и машет кулаком. как бы припоминая свои угрозы. Вслед за тем, перепуганная девочка еще оглядывалась несколько раз, почти каждую минуту; но старуха уже исчезла, и не было больше никаких следов её тайного или явного присутствия.

Мало-по-малу Флоренса начала в своей засаде присматриваться и прислушиваться к уличной суматохе, с нетерпением дожидаясь вожделенных ударов часового колокола. Но часы, по-видимому, сговорились никогда не пробить трех. Наконец, к несказанному счастью, на колокольне забили четверти, и вслед затем раздалось: раз, два, три; Флоренса оглянулась во все стороны, сделала шаг вперед, но тут же остановилась, опасаясь оскорбить этой торопливостью всемогущих шпионов м-с Браун. Потом, уверившись, что никто за ней не присматриваеть, она поспешно, как только позволяли большие и изорванные коты, выбежала из ворот, крепко держа в руке кроличью шкуру.

Об отцовской конторе ей известно было только то, что она принадлежала Домби и Сыну, что это знаменитая контора в Сити. Поэтому она могла только спрашивать, где пройти к Домби и Сыну в Сити, и как эти вопросы обращены были исключительно к детям - больших она боялась - то не получила никакого удовлетворительного ответа. Продолжая потом расспрашивать только о Сити, она мало-по-малу достигла этой огромной части города, которою управляет страшный лорд-мэр.

Утомленная продолжительной ходьбой, измученная беспрестанной толкотней, оглушенная пронзительным шумом и суматохой, беспокоясь о своем брате и о потерянных няньках, устрашенная всем, что случилось и что еще могло с нею случиться, особенно когда явится она в этом рубище на глаза раздраженному отцу, Флоренса несколько раз останавливалась рыдать, облегчая истерзанное сердце горькими слезами. Но толпа в эту пору или вовсе не обращала внимания на маленькую нищую в лохмотьях, или равнодушно проходила мимо в том предположении, что ее выучили этим способом возбуждать сострадание и выманивать деньги. Призвав на помощь все присутствие духа, всю твердость характера, искушенного преждевременным опытом и несчастиями, Флоренса, почти выбиваясь из сил, продолжала идти по указанному направлению, имея в виду постоянно одну цель.

Наконец, уже вечером, после многих переходов, ей удалось из шумной, тесной улицы, загроможденной фурами и телегами, выбраться на пристань или набережную, где в беспорядке разбросаны были мешки, чемоданы, бочки, ящики. Здесь, подле весов и деревянного домика на колесах, встретился с нею толстый дюжий мужчина с пером за ухом и руками, опущенными в карманы. Он стоял, присвистывая и посматривая на ближайшие мачты и лодки, как будто дневная его работа приходила к концу.

- Проваливай, проваливай, моя милая! Тут нет ничего для тебя, - сказал толстяк, случайно обернувшись к маленькой девочке в лохмотьях.

- Скажите пожалуста, ведь это Сити? спросила дрожащим голосом заблудшая дочь Домби и Сына.

- Ну, да, Сити. Ты это знвешь не хуже моего. Проваливай, говорю тебе; ничего тут нет для тебя.

- Да мне ничего и не нужно, робко отвечала девочка, - только позвольте спросить вас, где дорога к Домби и Сыну?

Толстяк, по-видимому, был очень озадачен этим вопросом. Посмотрев внимательно на Флоренсу, он сказал:

- A зачем тебе Домби и Сын?

- Мне надобно знать, где их контора.

Толстяк еще с большим вниманием посмотрел на нее, и так крепко, в знак удивления, почесал затылок, что шляпа слетела с его головы.

- Джо! - закричал он работнику, поднимая и надевая шляпу.

- Тут я! - сказал Джо.

- Где этот смазливый мальчуган, что смотрит за товарами Домби?

- A он только что вышел в другия ворота, сказал Джо.

- Позови-ка его на миниту.

Джо побежал и, закричав во все горло, тотчас же воротился с красивымь и веселым мальчиком лет четырнадцати.

- Вы, любезный, кажись, служите y Домби? - спросил толстяк.

- Точно так, м-р Кларк, - отвечал мальчик.

- A вгляните-ка на нее! - сказал м-р Кларк.

Повинуясь указательному движению м-р Кларка, мальчик подошел к незнакомой девочке, никак не понимая, что ему с нею делать. Флоренса, между тем, слышавшая весь разговор, умела сообразить, что для неё не было теперь никакой опасности, и что странствования её приближаются к концу. При взгляде на прекрасного веселаго мальчика, она почувствовала такую радость, такое одушевление, что немедленно побежала к нему навстречу, обронив на дороге гадкий башмак, и обеими руками ухватилась за его руку.

- Я заблудилась, с вашего позволения: - сказала Флоренса.

- Заблудились! - вскричал мальчик.

- Да, я заблудилась нынешним утром, далеко отсюда; ох, как далеко: И y меня отняли мое платье, и теперь на мне чужая одежда, и зовут меня Флоренсой Домби, и я единственная сестра моего маленького братца, и, о милый! милый! спасите меня, сделайте милость, спасите! - рыдая говорила Флоренса, давая полный простор детским чувствованиям и заливаясь горькими слезами. В это самое время гадкая шляпка слетела с её головы, и густые черные локоны в беспорядке растрепались по её личику, к невыразимому удивлению и соболезнованию молодого Вальтера, племянника Соломона Гильса, мастера всех морских инструментов.

М-р Кларк, по-видимому, не помнил себя от изумления и, насилу переводя дух, заметил только, что никогда не случалось ему видеть такой истории на этой пристани. Вальтер поднял башмак и проворно надел его на маленькую ножку, как сказочный принц, надевший туфли Сандрильоне. Он подал правую руку Флоренсе, повесил на левое плечо кроличью шкуру, и новый Геркулес, он почувствовал, что страшный дракон бездыханный лежит y его ног.

- Не плачьте, мисс Домби! - сказал Вальтер, проникнутый необыкновенным восторгом. - Как я рад, что был в это время на пристани! Теперь вы так же безопасны, как если бы защищала вас целая рота храбрых моряков на военномь корабле.

- Я не стану больше плакать, - отвечала Флоренса, - теперь я плачу только от радости!

- Плачет от радости! - думал Вальтер, - и я причиной этой радости! Пойдемте, мисс Домби. Вот и другой башмак вы обронили, наденьте лучше мои, миссь Домби.

- Нет, нет, нет, не беспокойтееь, - сказала Флоренса, останавливая юношу, когда тот поспешно начал разуваться. - Мне хорошо и в этих башмаках, право хорошо!

- Ну да, - сказал Вальтер, взглянув на её ножку, - мои были бы слишком велики для вас Как это мне такая глупость пришла в голову! В моих вам вовсе нельзя идти! Пойдемте, мисс Домби. Какой это мошенник оскорбил вас? Как бы до него добратьсяи

И они пошли рука об руку, не обращая ни малейшего внимания на проходящих, которые с изумлением смотрели на странную чету. Вальтер был совершенно счастлив, и в глазах его искрилась беспредельная гордость.

Становилось темно, небо покрылось облаками, и уже начинал накрапывать дождь; но счастливая чета не заботилась ни о чем и быстро продолжала идти вперед. Оба они совершенно погружены были в последния приключения, и Флоренса обо всем рассказывала с невинной откровенностью своего возраста, между тем как Вальтер слушал ее с напряженным вниманием, воображая, что они гуляют в густой чаще между высокими деревьями, на каком-нибудь пустом острову, под тропиками, вдали от грязной улицы на берегу Темзы.

- Далеко над идти? - спросила наконец Флоренса, вперив глазки на лицо своего товарища.

- Ах, да! - сказал Валтер, останавливаясь, - куда это мы зашли? Знаю, знаю. Но теперь контора заперта, мисс Домби. Там никого нет. М-р Домби уже давно ушел. Нам надо идти к вам домой, или... знаете ли что? Пойдемте лучше к моему дяде: он живет отсюда близехонько. Там вы переоденетесь, отдохнете и поедете домой в карете. Не лучше ли этак?

- Я то же думаю, - отвечала Флоренса, - не лучше ли этак? A вы как думаете?

Когда они остановились в раздумьи среди улицы, мимо их прошел какой-то мужчина, который проницательно взглянул на Вальтера, как будто угадывал его; но не сказав ни слова и не останавливаясь, пошел вперед.

- Ведь это, кажется, м-р Каркер! - сказал Вальтер, - Каркер из нашей конторы, мисс Домби, не приказчик Каркер, a другой, младший Каркер. Эй! м-р Каркер!

- Неужели это Вальтер Гэй? - сказал прохожий, останавливаясь и оборачиваясь назад. - Откуда y тебя такой странный товарищ?

Когда он остановился подле фонаря и внимательно начал слушать поспешное объяснение Вальтера, фигура его представила замечательный контраст с молодыми людьми, которые стояли перед ним рука об руку. Он был не стар, но волосы его совершенно поседели, спина согнулась, как будто под бременем больших несчастий и задумчивое, печальное лицо исковеркано было глубокими морщинами. Огонь в его глазах, черты лица, голос, каким он говорил, казалось, совершенно ослабели и потухли вместе с силами духа, сокрушенного изнурительными заботами. Он одеть был очень прилично в простое черное платье, которое, гармонируя с общим характером его физиономии, как будто сплющилось и съежилось на его неподвижных членах, и от этого вся фигура с ног до головы становилась еще мрачнее и печальнее.

И между тем его симпатия к пылким стремлениям и надеждам молодого сердца, по-видимому, вововсе не потухла вместе с другими силами души. Он смотрел на важную, озабоченную физиономию мальчика с необыкновенным участием, и в глазах его заискрилось невыразимое беспокойство и сострадание, как ни старался он скрыть эти чувства. Когда Вальтер, окончив рассказ, спросил его насчет Флоренсы, он посмотрел на него с таким многозначительным выражением, как будто читал приговор судьбы на его лице, печально противоречивший с его настоящим положением.

- Что вы мне присоветуете, м-р Каркер? - сказал Вальтер весело улыбаясь. - Вы всегда мне подаете хорошие советы, когда разговоритесь, хоть это бывает очень редко.

- Вашт план не дурен! - сказал м-р Каркер, посматривая попеременно то на Вальтера, то на Флоренсу.

- М-р Каркер! - сказал Вальтер, озаренный великодушною мыслью. - Мы вот как устроим; Вы пойдете к м-ру Домби и принесете ему радостную весть; a мы станем дожидаться y дядюшки. Это будет очень недурно. Ступайте же!

- Мне идти? - возразил Каркер.

Вместо ответа м-р Каркер крепко пожал мальчику руку, пожелав ему доброго вечера, и, рекомендуя действовать скорее, поспешно пошел своей дорогой.

- Экой чудак! - сказал Вальтер, следя глазами за удаляющимся стариком. - Теперь нам с вами, мисс Домби, поскорее надо идти к дядюшке. A вы слышали что-нибудь от своего папеньки о м-ре Каркере младшем?

- Нет, - наивно отвечла девочка, - папенька говорит со мной очень редко.

- Ах, да! Тем стыднее для него, думал Вальтер, пристально вглядываясь в страждущее личико своей спутницы. Потом он с беспокойством и ребяческою живостью начал озираться во все стороны, чтобы найдти предметь для нового разговора, и когда Флоренса, в эту самую минуту, опять обронила несчастный башмак, он вызвался донести ее на руках к дому своего дяди. Флоренса, несмотря на чрезмерную усталость, с улыбкой отклонила эту услугу, говоря, что он может ее уронить, и так как они уже были недалеко от деревянного мичмана, Вальтер вспомнил по этому поводу о кораблекрушениях и страшных несчастиях на море, рассказывая, как иной раз смелые мальчики гораздо меньше его торжественно выручали и спасали девочек гораздо старше Флоренсы. Этот интересный разговор был в полном разгаре, когда, наконец, они пришли к дверям мастера морских инструментов.

- Эй, дядя! дядюшка Соль! - закричал Вальтер, опрометью вбегая в магазин и начиная говорить без всякой связи, едва переводя дух. - Удивительное, странное приключение! Дочь м-ра Домби заблудилась на улице - какая-то старая ведьма ограбила ее с ног до головы я ее нашел, привел к тебе - да загляни же сюда - эй, ты, дядя Соломон!

- Силы небесные! - кричал дядя Соль, отскакивая в ужасном волнении от своих любимых инструментов. - Может ли это быть! Смотри, я...

- Нечего тут смотреть, когда я тебе говорю. Иди-ка придвинем к камину софу - да поставь на стол тарелки, дядюшка Соль, да подай чего-нибудь покушать - она голодна - сбросьте свои негодные коты, мисс Флоренса, сядьте сюда подле камина, вот так, положите ножки на решетку - ах, как оне мокры - так-то, дядяшка Соль - удивительное приключение! Ух! как я разгорелся!

Соломон Гильс разгорелся не менее племянника, когда начал хлопотать и возиться около неожиданной гостьи. Он гладил Флоренсу по голове, вытирал её ноги своим платком, нагретым y камина, готовил для неё обед, просил ее кушать, пить, и в то же время следил глазами за взбалмошным Вальтером, который, как бешенный, метался из угла в угол, кричал, стучал, вдруг принимался за двадцать дел и не делал ничего.

- Вот что, дядя! - сказал он наконец, схватив свечу, - ты погоди минуточку, a я сбегаю на чердак, переменю куртку, и - марш! Ведь вот оно, какие чудеса: неправда ли?

- Дружочек мой, - начал Соломон, который с очками на носу и большими часами в кармане беспрестанно колебался между Флоренсой на софе, и племянником во всех углах комнаты, - это такое необыкновенное...

- Ничего, ничего, дядя Соль! Вы кушайте, мисс Флоренса, пожалуйста кушайте.

- Ах да, да, да! - вскричал Соломон, подавая огромную ногу баранины, как будто угощал богатыря. - Я уж похлопочу о ней, Валли! Бедняжечка! Как она голодна, я думаю! A ты ступай, и будь готов. Господи, твоя воля! Сэр Ричард Виттингтон три раза лорд-мэр города Лондона!

Вальтер очень недолго бегал на чердак, a между тем в его отсутствие усталая гостья задремала y камина. В том промежутке времени, продолжавшемся не более пяти минут, Соломон Гильс, начавший понемногу приходил в себя, затвориль комнату и заслонил решеткою камин, чтобы огонь не беспокоил ребенка. Таким образом, когда мальчик воротился, Флоренса почивала очень спокойно.

- Славно, дядя, славно! - шептал он, схватывая Соломона в охапку, так что y того караска выступила на лице. - Теперь я иду! Только надо взять с собою корку хлеба: я ужасно голоден. Ты смотри, не разбуди ее, дядюшка Соль!

- Нет, нет не разбужу, - говорил Соломон. - Прехорошенькая девочка;

- Еще бы! - сказал Вальтер, - я в жизнь не видал такого личика! Так то, дядюшка Соль. Ну, теперь я иду!

- Пора, пора! Ступай! - проговорил Соломон. Дядюшка! а, дядюшка! - вскричал Вальтер, выглядывая из-за дверей.

- Ты еще не ушел? - сказал Соломон.

- Здорова ли она?

- Совершенно здорова.

- Ну, славу Богу. Теперь я иду.

- Теперь, конечно, уйдешь, - сказал про себя Саломон.

- Эй! дядя Соль! - вскричал Вальтер, выставляя голову из-за дверей.

- Ты еще не ушел? - сказал Соломон.

- Вот что, дядюшка Соломон. С нами встретился на улице м-р Каркер младший, чудак такой, что Боже упаси! - Прощай, говорит, Вальтер, прощай: мне пора домой! - Только я оглядываюсь, - a он идет за нами, и уж когда мы дошли до магазина, он все шел за ними, как слуга или верная собака за своим господином. Такой чудак! Ну, a как она теперь?

- Совершенно спокойна и счастлива, Валли. Ступай!

- Теперь пойду, пойду!

И на этот раз он действительно пошел. Соломон Гильс, потеряв аппетит, уселся по другую сторону камина и, внимательно наблюдая спящую Флоренсу, начал строить великолепные воздушные замки самой фантастической архитектуры, прозревая в туманную даль чрез магические стекла своих инструментов. В этом положении он, в своем валлийском парике и кофейном камзоле, был очень похож на таинственного волшебника, который держал молодую девушку в очарованном сне.

Вальтер между тем помчался во всю прыть к дому м-ра Домби, беспрестанно высовывая из кареты голову, чтобы заставить извозчика ехать скорей. Когда, наконец, лошади остановились y подъезда, он мгновенно выскочил изь наемного экипажа и, доложив о своем приходе, прямо побежал в библиотеку, где господствовало в эту минуту великое смешение языков, и куда собрались на общее совещание: м-р Домби, его сестра, мисс Токс, Ричардс и Сусанна Ниппер.

- Прошу извинить, милостивый государь, - сказал Вальтер, быстро вбегая в комиату, - мне очень приятно известить вас, что беды нет никакой. Мисс Домби нашлась.

Когда м-р Домби величественно повернулся к вошедшему вестнику на своих огромных креслах, особа его представила совершеннейший контраст с этим живым, запыхавшимся мальчиком, который, по-видимому, весь проникнуть был необыкновенным восторгом и одушевлением.

- Я говорил тебе, Луиза, что она непременно найдется, - сказал м-р Домби, небрежно оборачивая чрез плечо голову к м-с Чикк, которая заливалась горючими слезами вместе с своей неразиучной подругой, мисс Токс. - Сказать слугам, чтобы прекратили поиски. Мальчика я знаю: это молодой Гэй из конторы. Говорите любезный, каким образом нашалась моя дочь? Мне известно, как ее потеряли.

Тут м-р Домби величественно посмотрел на бедную Полли.

- Но как она нашлась? - продолжал он, - и кто ее нашел? Это теперь необходимо знать.

- Мне сдается, милостивый государь, - скромно отвечал Вальтер, - что я нашел мисс Домби. То есть не то, чтобы я мог вменить себе в заслугу, что я действительно ее нашел, милостивый государь, но я имел только чсоть сделаться счастливым орудием ея...

- Это что значит? - сурово прервал м-р Домби, которому, по-видимому, крайне не нравилось, что мальчик гордился своим участием в этом деле, - не то, чтобы вы действительно нашли мою дочь, a были только счастливым орудием?... Говорите яснее и последовательнее.

Но быть последовательным Вальтер никак не мог. Он кое-как объяснил весь ход дела и сказал, почему мисс Домби осталась y его дяди.

- Слышишь, девочка? - сказал м-р Домби, обращаясь к Сусанне. - Возьми все, что нужно, ступай с этим молодым человекомь, и привези мисс Флоренсу домой. A вы, любезный, завтра получите награду.

- Вы слишком добры, милостивый государы - сказал Вальтер. - Уверяю вас, я нф думал ни о какой награде.

- Вы еще слишком молоды, Вальтер Гэй, - сказал м-р Домби почти с сердцем, - нет надобности знать, о чем вы думали, или не думали. Вы вели себя хорошо, и этого довольно. Скромность тут неуместна. Луиза, вели дать ему вина.

Взор м-ра Домби очень неблагосклонно следил за Вальтером, когда тот, в сопровождении м-с Чикк, выходил из комнаты, и нет сомнения, умственные очи его выражали еще большую неблагосклонность, когда услужливый мальчик ехал к своему дяде вместе сь Сусанною Ниппер.

Между тем Флоренса в этот промежуток успела отдохнуть, пообедать, и теснейшим образом подружиться с дядюшкой Соломоном, с которым она с полной откровенностью, начала разговаривать о всякой всячине. За этой бфседой застала ее черноглазая нянька, которую, впрочем, теперь можно было назвать красноглазою, - так много плакала она нынешний день! Не говоря ни слова, не сделав ни малейшего выговора, она заключила свою воспитанницу в объятия и была, по-видимому, совершенно счастлива этим свиданием. Превратив маленькую контору в дамскую уборную, она с большим старанием одела Флоренсу в её собственное платье, и через несколько минут гостеприимные хозяева увидели перед собой настоящую мисс Домби.

- Доброй ночи! - сказала Флорфнса, обращаясь к Соломону. - Вы были со мной очень добоы!

Старик Соль был совершено счастлив, и от избытка нежности поцеловал свою маленькую гостью.

- Доброй ночи, Вальтер! - сказала Флоренса. - Прощай!

- Прощайте, - сказал Вальтер, подавая ей обе руки.

- Я никогда не забуду тебя, - продолжала Флоренса, - никогда, никогда! Прощай, Вальтер!

И в невинности благодарного сердца, девочка подставила ему щеку. Вальтер опустил голову, и тут же поднял ее опять. Лицо его пылало, и он с робкой стыдливостью смотрел на дядю.

Что же ты Вальтер? Ну, доброй ночи, Вальтер! Прощай, Вальтеръи Дай сюда руку, Вальтер, вот так! Прощай, прощай!

Она еще раз простилась с Вальтером, когда Сусанна усаживала ее в карету, и даже, когда экипаж двинулся с места, она несколько раз махала ему платком; Вальтер, стоя на крыльце весело отвечал на её поклоны, устремив неподвижный взор на удаляющийся экипаж, между тем как деревянный мичман позади его, казалось, так же, как и он, посылал прощальные приветствия дорогой гостье, ни на что больше не обращая внимания.

Скоро Флоренса подехала к родительскому дому и вошла в библиотеку, где опять господствовало смешение языков. Карете велено было дожидаться - "для м-с Ричардс", так таинственно прошептала горничная, когда Сусанна проходила мимо.

Обретение заблудшего детища произвело весьма слабое впечатление на чадолюбивого родителя. М-р Домби, никогда не любивший своей дочери, небрежно поцеловал ее в лоб, и сделал наставление, чтобы впред она не смела выходить из дому с неверными слугами. М-с Чикк прервала на минуту плачевные соболезнования относительно испорченности человеческой природы, не умевшей идти по стезям добродетели даже по поводу "Благотворительного Точильщика", и встретила свою племянницу важными приветствиями, подобающими истинной Домби. Мисс Токс настроила свои чувствования на этот же лад. Только одна Ричардс, виноватая Ричардс, облегчила свое сердце радостными восклицаниями и слезами, и спешила расцеловать милую малютку.

- Ах, Ричардс, - сказала м-с Чикк с глубоким вздохом, - неблагодарность черного сердца никогда не доведет до добра! Что вы темерь станете делать?... A не было бы всех этих нфприятностей, если бы вы умели вести себя приличным образом в отношении к младенцу, который теперь, по вашей милости, должен лишиться своего естественного пропитания!

- Бедное, бедное дитя! - прошептала жалобным голосом мисс Токс.

- Если-бы я на вашем месте, - торжественно сказала м-с Чикк, - была так неблагодарна, мне бы показалось, что платье "Благотворительного Точильщика" задушить моего сына, a воспитание развратит его.

М-с Чикк не подозревала, какая убийственная правда выходила из её уст. Форменное платье уже порядком начинало душить несчастного Тудля, a воспитание покамест ограничивалось палочными ударами с одной стороны, и болезнешшми стомами - с другой.

- Луиза - сказал м-р Домби, - нет надобности продолжать этих замечаний. Женщина получила деньги и отставлена от должности. Ричардс, вы оставляете этот дом, потому что осмелились уйти с моим сыном - слышите ли? с моим сыном, - м-р Домби с особой выразительностью произнес эти два слова, - в такой притон и в такое общество, о котором нельзя подумать без содрогания. Что же касается до приключения с Флоренсой, я считаю его в некотором смысле счастливым и благоприятным обстоятельством, потому что без него никогда бы не узнал вашей вины, между тем как теперь вы сами принуждены были рассказать обо всем. Луиза, - продолжал м-р Домби, обращаясь к сестре, - другая нянька, думаю я, - здесь мисс Ниппер громко зарыдала - может остаться, потому что она еще слишком молода и по неволе увлечена была соблазнительным поведением кормилицы. Теперь потрудись распорядиться, чтобы извозчику заплатили до, - здесь м-р Домби приостановился и сделал презрительную мину - до Садов Стаггса.

Когда бедная Полли пошла к дверям, Флоренса уцепилась за её платье, и заплакала преотчаянным образом, упрашивая добрую няню не уходить из дому. Какой удар для гордого отца! Видеть, как собственноф детище, собственная плоть и кровь, от которой нельзя же было отказаться, вешается в его присутствии на шею посторонней, презренной женицины, да это то же, что кинжал в сердце, или острая стрела в растерзанную грудь! Ему, правда, никакого не было дела, кого любигь или ненавидит его дочь; но его обдало смертельным холодом при одной мысли, что то же самое могло со временем повториться и с его сыном!

Как бы то ни было, на этот разь его сынгь кричал во всю ночь на все возможные напевы. Неудивительно: бедный Павел терял свою вторую мать, или правильнее, первую мать, которая с любовью приветствовала возникающую зарю его жизни: ужасное лишение, какое только может вытерпеть сиротствующий младенец! Тот же удар лишил его сестру единственного верного друга, и Флоренса горько рыдала до глубокой полночи, пока печальный сон не сомкнул её вежд. Но все эти вещи не относятся к делу: не станем толковать о них.

Чарльз Диккенс - Торговый дом Домби и сын. 01., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Торговый дом Домби и сын. 02.
Глава VII. Беглый взгляд на жилище и на сердечные привязанности мисс Т...

Торговый дом Домби и сын. 03.
Глава XV. Замысловатое лукавство капитана Куттля и новые хлопоты Вальт...