Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 10.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 10."

Часть третья.

Перев. Иринарха Введенскаго

Оглавление.

Глава XLI. О том, что случилось с мистером Пикквиком, когда он углубился во внутренность тюрьмы, каких должников он увидел и как провел первую ночь

" XLII. Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная в пословицу, что в несчастных обстоятельствах порядочный джентльмен легко может наткнуться на знакомство с весьма странными людьми. Здесь же мистер Пикквик отдает весьма странные приказания своему верному слуге.

" XLIII. Объясняющая, каким образом мистер Самуэль Уэллер попал в затруднительное положение

" XLIV. Мелкие приключения тюремной жизни и таинственное поведение мистера Винкеля, со включением некоторых подробностей об арестанте из сиротского суда

" XLV. Трогательное свидание между Самуэлем Уэллером и его семейством. Мистер Пикквик совершает миниатюрное путешествие в сфере обитаемого им мира и решается на будущее время прекратить с ним всякие сношения

" XLVI. Трогательная и вместе юмористическая сцена, задуманная и исполненная господами Додсоном и Фоггом

" XLVII. Юридическая профессия господ Перкера и Лоутона, Додсона и Фогга.- Мистер Винкель выступает на сцену под влиянием необыкновенных обстоятельств, побеждающих, наконец, закоренелое упорство великого человека

" XLVIII. Мистер Пикквик, при содействии Самуэля Уэллера, пытается смягчить ретивое мистера Бенжамена Аллена и укротить ярость мистера Роберта Сойера

" XLIX. Путешествие мистера Пикквика в Бирмингем

" L. Мистер Пикквик встречает одного из своих старых знакомых, и этому счастливому обстоятельству читатель обязан поразительно интересными подробностями относительно двух великих людей могущественных и славных в литературном мире

" LI. Важная перемена в семействе м-ра Уэллера и окончательное низвержение достопочтенного м-ра Стиджинса

" LII. Деловое утро адвоката на Грэйском сквере и окончательное выступление на сцену господ Джингля и Иова Троттера

" LIII. Объяснение необыкновенного стука в дверь и описание многих интересных предметов, имеющих, между прочим, отношение к м-ру Снодграсу и одной молодой леди

" LIV. Мистер Соломон Пелль, при содействии почтенных представителей кучерского искусства, устраивает дела м-ра Уэллера старшаго

" LV. Мистер Пикквик и господа Уэллеры, отец и сын, беседуют о важных делах.- Неожиданное прибытие джентльмена во фраке табачного цвета

" LVI. Заключающая в себе истинную легенду о принце Блэдуде и историю дяди странствующего торговца

" LVII. Нет больше Пикквикского клуба, и "Записки" наши приведены к вожделенному концу

Глава сорок первая.

О том, что случилось с мистером Пикквиком, когда он углубился во внутренность тюрьмы, каких должников он увидел, и как провел первую ночь.

М-р Том Рокер, джентльмен, сопровождавший м-ра Пикквика в долговую тюрьму, круто повернул направо в конце длинного корридора, прошел через железные ворота, стоявшие отворенными, и, поднявшись на верхния ступени первой лестницы, очутился наконец с своим пленником в длинной узкой галлерее, грязной и низкой, вымощенной камнями, и тускло освещенной двумя небольшими окнами с противоположных концов.

- Вот мы и пришли, сударь мой,- сказал проводник, засунув руки в карманы и беспечно посматривая через плечо м-ра Пикквика.- Это y нас галлерея номер первый.

- Вижу, любезный, вижу,- отвечал м-р Пикквик, устремив беспокойный взгляд на темную и грязную лестницу, которая вела, повидимому, в подземелье, к сырым и мрачным каменным сводам.- A в этих погребах, думать надобно, вы содержите горючий материал для отопления арестантских комнат. Гм! Спускаться туда очень неприятно; но кладовые, по всей вероятности, весьма удобны для своих целей.

- Гм! Еще бы они были неудобны, как скоро здесь живут порядочные люди,- заметил м-р Рокер.- У нас тут все устроено на широкую ногу, и в этих комнатах, смею вас уверить, живут припеваючи. Это, ведь, Ярмарка.

- Как!- воскликнул м-р Пикквик.- Неужели вы хотите сказать, что в этих душных и грязных вертепах могут жить существа, одаренные разумною душою?

- A почему ж я не могу этого сказать?- возразил с негодующим изумлением м-р Рокер.- Что вы тут находите удивительнаго?

- И вы не шутите,- продолжал м-р Пикквик.- Вы уверяете серьезно, что в этих трущобах живут люди?

- Не только живут, но умирают очень часто,- отвечал тюремщик.- И было бы вам известно, что удивляться тут нечему, потому что y нас все содержится в исправности, на чистоту, как следует. Комнатки хорошие, не темные, привольные; всякий может жить здесь, сколько ему угодно. И нечему тут удивляться. Да.

Много и еще в этом роде говорил красноречивый тюремщик, считавший, повидимому, непременной обязанностью вступаться за интересы и честь заведения, где он состоял на действительной службе; но м-р Пикквик уже не сделал никаких возражений, тем более, что проводник его, одушевленный своим предметом, начал бросать на него весьма сердитые и, в некотором смысле, яростные взгляды. Затем м-р Рокер, продолжая свой путь, пошел наверх по другой, столько же грязной лестнице, как и спуск в подземелье, о котором сейчас была речь. За ним последовал м-р Пикквик, сопровождаемый своим верным слугою.

- Вот здесь y нас кафе-ресторан,- сказал м-р Рокер, останавливаясь перевести дух в другой такой же галлерее.- Там будет еще одна галлерея, a там уж четвертый этаж, и вы будете спать сегодня в смотрительской комнате, вон там, неугодно-ли сюда.

Проговорив все это одним духом, м-р Рокер пошел опять по ступеням лестницы, ведя за собою м-ра Пикквика и Самуэля.

Все эти лестницы весьма тускло освещались небольшими узенькими окнами, откуда был вид на тюремную площадь, огражденную высокими кирпичными стенами с железной остроконечной решеткой поверх ея. Площадь эта, как сказал м-р Рокер, назначалась для игры в мяч. Немного подальше, в той части тюрьмы, которая выходила на Фаррингтонскую улицу, была так называемая - Живописная площадь, получившая это название от стен, где изображены были подобия военных людей во весь рост. Эти и другие артистические рисунки, по свидетельству м-ра Рокера, были произведением какого-то маляра, заключенного и умершего в этой тюрьме за несколько десятков лет назад.

Эти известия выгружались, повидимому, сами собою из груди словоохотливого тюремщика, и он сообщил их вовсе не с тою целью, чтоб увеличить массу сведений и наблюдений ученого мужа. Пройдя еще одну лестницу, м-р Рокер пошел быстрыми шагами на противоположный конец узкой галлереи. Здесь он отворил дверь, и перед глазами его спутников открылся апартамент вовсе непривлекательной наружности. Вдоль стен этого номера стояло восемь или девять железных кроватей.

- Вот вам и комната,- сказал м-р Рокер, остановившись в дверях и бросая на м-ра Пикквика торжествующий взгляд.

Но на лице м-ра Пикквика не отразилось, при этом известии, ни малейших следов внутреннего удовольствия, и м-р Рокер, с досадой отвернув от него взор, сосредоточил все свое внимание на физиономии Самуэля Уэллера, который, вплоть до настоящей минуты хранил упорное и глубокомысленное молчание.

- Вот и комната, молодой человек!- заметил м-р Рокер.

- Вижу,- отвечал Самуэль, делая ласковый кивок.

- Такой комнаты не найти вам и в Фаррингтонском отеле,- не правда ли?- сказал м-р Рокер с самодовольною улыбкой.

В ответ на это, м-р Уэллер весьма замысловато подмигнул и прищурил левый глаз, и это, смотря по обстоятельствам, могло означать, или то, что он совершенно согласен с мнением вопрошающего, или вовсе не согласен, или наконец, что он совсем не думал о таких вещах. Выполнив этот маневр и снова открыв свой глаз, м-р Уэллер приступил к расспросам относительно той знаменитой койки, которая, по рекомендации м-ра Рокера, должна была иметь удивительные свойства.

- A вот вам и постель,- сказал м-р Рокер, указывая на стоявшую в углу железную кровать, покрытую ржавчиной.- При одном взгляде на нее, так и разбирает охота повалиться и всхрапнуть. Лихая койка!

- Я так и думал,- отвечал Самуэль, обозревая этот род мебели с величайшим отвращением.- Не нужно есть и маку, чтобы спать на ней с аппетитом.

- Совсем не нужно,- сказал м-р Рокер.

Самуэль искоса взглянул на своего господина, желая вероятно уловить на его физиономии впечатление, произведенное зрелищем этого печального и грязного жилища. Великий человек быль совершенно спокоен.

- A эти господа, что спят в этой комнате, джентльмены, я полагаю?- спросил м-р Уэллер.

- Джентльмены с маковки до пяток,- отвечал м-р Рокер.- Один из них выпивает в сутки по двенадцати кружек пива и не выпускает трубки изо рта.

- Молодец!- заметил Самуэль.

- Первый номер!- подтвердил тюремщик.

Нисколько не озадаченный этим известием, м-р Пикквик с улыбкой объявил о своей решимости испытать на себе в эту ночь снотворное влияние чудесной койки.

- Вы можете, сэр, ложиться когда вам угодно, без всякой церемонии,- сказал тюремщик и, слегка кивнув головою, оставил своего арестанта.

М-р Пикквик и слуга его остались в галлерее. Было жарко, душно и темно. Двери от маленьких каморок по обеим сторонам галлереи были немного приотворены. Прогуливаясь взад и вперед, м-р Пикквик заглядывал в них с большим участием и любопытством. В одной комнате, через густое облако табачного дыма, разглядел он четверых дюжих молодцов, игравших в засаленную колоду карт за столом, уставленным со всех концов полуопорожненными кружками пива. В соседней каморке сидел одиноко джентльмен степенной наружности, перебирая пачки грязных бумаг, пожелтевших от пыли: он хотел, казалось, при свете сального огарка, писать, чуть ли не в сотый раз, длинную историю своих душевных скорбей и огорчений в назидание какому-нибудь великому человеку, который, по всей вероятности, никогда не станет и читать этого литературного произведения. В третьей комнате виднелось целое семейство: муж, дети и жена; они стлали постель на полу и на стульях, где должны были провести эту ночь младшие члены семьи. В четвертой, пятой, шестой, седьмой и т. д.- шум, толкотня, пиво и табак, стук, брань, смех и карты - тюремная жизнь во всем разгаре.

В самых галлереях, и особенно на ступенях лестницы, виднелись разнообразные джентльмены с более или менее замечательными физиономиями. Одни прохаживались взад и вперед, вероятно потому, что их комнаты унылы и пусты; другие потому, что в комнатах душно и тесно; но большая часть этих господ, томимых внутренним беспокойством, выходили из своих убежищ с единственною целью убить как-нибудь однообразные часы затворнической жизни. Были тут люди из всех сословий, ох земледельца в бумазейной куртке, до промотавшагося эсквайра в шелковом халате с изодранными рукавами; но все они отличались одним и тем-же беспечным видом, и тою беспардонною юркостью, которая составляет особенность тюремной атмосферы. Всего этого невозможно изобразить словами; но тем не менее, вы поймете эту жизнь в одно мгновение ока, лишь только перешагнете за порог долговой тюрьмы и потрудитесь взглянуть на пеструю группу, представлявшуюся теперь наблюдательному взору великого мужа.

- Странно, Самуэль,- сказал м-р Пикквик, облокотившись на лестничные перила,- из всего того, что я здесь вижу и слышу, можно придти к заключению, что арест за долги не составляет, повидимому, никакого наказания для этих господ.

- Вы так думаете?- спросил м-р Уэллер.

- Как-же иначе? Все они пьют, курят, поют и кричат, как в какой-нибудь харчевне,- отвечал м-р Пикквик.- Они, очевидно, не думают о своем положении.

- Что правда, то правда, сэр,- заметил м-р Уэллер,- есть тут джентльмены, которые не думают ни о чем: тюремная жизнь для них - вечный праздник. Портер, мячи и карты - чего им больше? Но есть, конечно, в этих стенах и такие горемыки, которым не пойдет на ум этот кутеж. Они бы и рады заплатить своим заимодавцам, если бы могли. Здесь они с тоски пропадают. Дело вот в чем сэр: если, примером сказать, запропастится сюда какой-нибудь забулдыга, привыкший таскаться по харчевням, ну, дело известное, ему все равно была бы только водка да карты, но человеку работящему, скажу я вам, беда сидеть в тюрьме. Так поэтому, оно, знаете, человек на человека не походит, и не всем тут масляница, как можно пожалуй подумать с первого раза, или, что называется, с бухта барахту, как обыкновенно говорит мой почтенный родитель.

- Справедливо, Самуэль,- сказал м-р Пикквик,- вполне справедливо.

- На свете все бывает,- продолжал м-р Уэллер после минутного размышления.- Привычка много значит, и я помню, мне рассказывали когда-то об одном грязнолицем человеке, которому нравилось жить в долговой тюрьме.

- Кто же это такой?- спросил м-р Пикквик.

- Вот уж этого я никак не могу сказать вам,- отвечал Самуэль.- Знаю только, что этот человек всегда ходил в сером фраке.

- Что он сделал?

- A тоже, что и многие другие люди почище его: покутил на свой пай, да и попался в лапы констэблю.

- То есть другими словами: он наделал долгов?- спросил м-р Пикквик.

- Именно так, сэр, и за долги попал в тюрьму,- отвечал Самуэль. Бездельная сумма: всего кажись девять фунтов, a с судебными проторями - четырнадцать; но, как бы то ни было, в тюрьме просидел он ровно семнадцать лет. С течением времени появлялись уже морщины на лице; но никто их не видал, так как оне замазывались грязью и сливались с нею. В семнадцать лет, говорят, он не умывался ни разу и никогда не снимал серого фрака с своих плеч. Был он человек характера дружелюбного и спокойнаго: всегда, говорят, забавлялся с разными приятелями, суетился вокруг них, играл в карты, в мяч, но не выигрывал никогда. Тюремщики полюбили его как нельзя больше: каждый вечер он приходил к ним в комнату и рассказывал без умолку многия замысловатые историйки из своих прежних похождений. Но вот, однажды, калякая о разных пустяках, он вдруг, ни с того ни с сего, и говорит: - "Послушайте, Вильям, давно я не видал базара перед Флитом (в ту пору был тут рынок на тюремной площади); вот уж, брат, семнадцать лет прошло, как я не видал базара". - Знаю, очень знаю, говорит тюремщик, покуривая трубку.- "Вот что, брат Вильям, говорит маленький человек с необыкновенным азартом: - мне пришла в голову маленькая фантазия, этакая, в некотором роде, химера: хотелось бы мне взглянуть один разок на городскую улицу, прежде чем я умру. И уж поверьте совести, Вильям, если не хлопнет меня паралич, я возвращусь назад за пять минут до урочного часа" - Ну, a что будет со мной, если вас прихлопнет паралич?- сказал тюремщик.- "А ничего, говорит грязнолицый человек:- кто-нибудь подымает меня на дороге, и прямо привезет сюда по принадлежности, потому что я распорядился хитро: адрес y меня всегда в кармане: "No 20 в кофейной галлерее Флита". - И это была сущая правда: всякий раз как нужно было познакомиться с каким-нибудь гостем, маленький человек вынимал из кармана засаленную карточку с обозначением этих слов, и по этому уж его звали тут не иначе как двадцатым номером, или просто двадцатым. Тюремщик взглянул на него во все глаза, и сказал на торжественный манер: - "Послушайте, Двадцатый, я верю вам, честная душа: надеюсь, вы не введете в напасть своего старого друга". Нет, душа моя, не введу: вот тут в старину было y меня кое-что, сказал маленький человек и, выговаривая эти последния слова, он сильно ударил себя по нижней части жилета, причем из обоих глаз брызнуло y него по слезинке, и это вышел совершенно необыкновенный случай, так как до сих пор никто не ведал, не гадал, что y него водятся под глазами водяные шлюзы. Вслед затем он дружески пожал тюремщику руку, и вышел вон из тюрьмы.

- И, разумеется, он не воротился назад?- спросил м-р Пикквик.

- Нет, сэр, не угадали:- воротился он за две минуты до срока, взбешенный так, что все волосы поднялись y него дыбом. Он сказал, что какой-то извощик чуть не раздавил его и что на другой день он намерен подать на него просьбу лорду-мэру, потому, дескать, что он не намерен терпеть вперед такого нахального обращения. Наконец, кое-как его угомонили, и с той поры, маленький человек целых пять лет не показывал носа из тюрьмы.

- И по истечении этого времени, он умер, конечно,- перебил м-р Пикквик.

- Опять вы ошиблись, сэр,- перебил Саму-эль.- Он был здрав и невредим, и захотелось ему однажды попробовать пивца в новом трактире, выстроенном против тюрьмы. Там он нашел приличную компанию, и с тех пор забрала его охота ходить туда каждый вечер. Долго он путешествовал, как ни в чем не бывало, и возвращался домой в приличном виде за четверть часа до запирания ворот. Наконец, веселые пирушки понравились ему до того, что он начал уж забывать урочный час, да и совсем не думал, как идет время, и возвращался в тюрьму все позже, и позже. Вот, наконец, однажды пришел он в ту самую минуту, как приятель его, тюремщик, собрался запирать железные ворота, и уже повернул ключ.- "Постойте, брат Вилльям!" - сказал маленький человек.- Как? это вы, Двадцатый?- спрашивает тюремщик.- "Да, говорит, это я",- отвечает маленький человечек.- Неужто вы еще не воротились, Двадцатый?- говорит тюремщик,- a я, признаться, думал, что вы давно на своей койке.- "Нет, еще не на койке",- отвечает с улыбкой маленький человечек.- Ну, так я вот что скажу вам, любезный друг,- говорит угрюмый тюремщик, медленно и неохотно отворяя ворота,- в последнее время, думать надобно, вы попали в дурную компанию, и это уж я давно с прискорбием заметил. Поэтому, Двадцатый, слушайте обоими ушами, о чем пойдет речь: если вы потеряли стыд и совесть, и если для вас мало этих обыкновенных прогулок, то вперед, как скоро вы опоздаете, я захлопну ворота перед вашим носом, и оставайтесь y меня, где хотите: я вам не слуга.- Маленький человечек задрожал, как осиновый лист, словно обухом съездили ему по виску. С того времени он уж ни разу не выходил из тюрьмы.

Когда Самуэль кончил свой рассказ, м-р Пикквик медленно спустился по лестнице и, сделав несколько шагов по галлерее, намекнул своему слуге, что уже время им обоим отправиться на сон грядущий. Он приказал ему провести эту ночь в каком-нибудь ближайшем трактире, и завтра поутру явиться опять в тюрьму для принятия от своего господина окончательных распоряжений относительно гардероба и вещей, оставшихся в гостинице "Коршуна и Джорджа". М-р Самуэль Уэллер выслушал приказание с обычным добродушием, но не обнаруживал на первый раз готовности к повиновению. Он даже составил в своей голове план прикурнуть эту ночь на голых досках подле кровати старшины; но м-р Пикквик строго запретил ему думать о такой глупости, и верный слуга, понурив голову, принужден был удалиться из тюрьмы.

По долгу справедливости, мы обязаны заметить, что м-р Пикквик, по уходе Самуэля, почувствовал некоторую тоску и упадок духа. Это не могло быть следствием недостатка в обществе: тюрьма была наполнена народом, и стоило только заказать бутылку вина, чтобы без дальнейших церемоний окружить себя веселою компанией, готовою к излиянию дружеских чувств; но он был одинок среди этой грубой толпы, и мысль, что его закупорили в эту клетку, без всякой надежды ка освобождение, тяжелым бременем давила его душу. Он мог, конечно, освободить себя, удовлетворив бессовестным требованиям Додсона и Фогга; но об этом великий человек не хотел и думать.

В таком расположении духа он повернул опять в ту галлерею, где был буфет, и начал прохаживаться взад и вперед. Пол и стены были тут необыкновенно грязны и без привычки можно было задохнуться от табачного дыма. Стук, хлопанье дверьми и смешанный гул от разнообразных голосов раздавались по всей галлерее. В буфете поминутно слышался смех и звон стаканов. В пестрой толпе среди галлереи замешалась, между прочим, женщина с грудным младенцем на руках, слабая, больная, едва способная передвигать ноги: она стояла, потупив глаза, и разговаривала с своим мужем, которого не могла видеть в другом месте. Проходя мимо этой четы, м-р Пикквик ясно расслышал рыдания несчастной женщины, сотрясавшие её тело до того, что она, наконец, принуждена была прислониться к стене. Муж взял ребенка к себе на руки и старался успокоить жену.

М-р Пикквик не мог более вынести этого зрелища и ушел в свою спальню.

Хотя смотрительская комната, не представлявшая ни малейших удобств в отношении мебели и убранства, была в тысячу раз хуже какого-нибудь лазарета в провинциальной тюрьме, однакож, в настоящем случае, она имела по крайней мере то неоспоримое достоинство, что в ней не было ни одной живой души, кроме самого м-ра Пикквика. Он сел в ногах своей маленькой железной постели и, от нечего делать, принялся размышлять, сколько тюремный смотритель выручает в год от сдачи в наймы этой грязной комнаты. Разсчитав по пальцам с математическою верностью, что этот апартамент равен по своей годовой цене выручке квартирных денег за целую улицу в каком-нибудь лондонском предместье, м-р Пикквик углубился в размышление, по каким побуждениям грязная муха, ползущая по его панталонам, вздумала забраться в эту длинную тюрьму, в то время, когда пред ней был выбор самой живописной местности в необозримом воздушном пространстве. Переходя от одного суждения к другому, он пришел мало-по-малу к неотразимому заключению, что вышеозначенная муха спятила с ума. Остановившись на этом умозаключении, он начал сознавать с достаточною ясностью, что его сильно клонит ко сну. М-р Пикквик вынул из кармана свою ночную ермолку с кисточками, надел ее на голову, разделся, лег и тотчас же уснул.

- Браво, браво! Отмахни еще коленцо ... раз, два, три - браво, Зефир, браво! Будь я проклят, если ты не рожден для сцены. Раз, два, три. Ура!

Эти энергические восклицания, произнесенные громогласно и сопровождавшиеся весьма неосторожным смехом, пробудили м-ра Пиквика от той вереницы грез, которая успевает пронестись над спящим за полчаса, хотя он воображает, что вращается в этой фантастической сфере уже три или четыре недели.

Лишь только замолк этот голос, в комнате послышалась такая страшная возня, что даже стекла задребезжали в своих рамах, и постели задрожали. М-р Пикквик вскочил и несколько минут смотрел с безмолвным изумлением на сцену, открывшуюся перед его глазами.

На полу, среди комнаты, какой-то мужчина в длинном зеленом сюртуке, широких панталонах и серых бумажных чулках, выделывал в присядку замысловатые па национальной матросской пляски, представляя карикатурные образчики грациозности и легкости в движениях, которые были на самом деле столь же нелепы, как его костюм. Другой мужчина, очевидно пьяный, сидел на своей койке на корточках между двумя простынями и употреблял тщетные усилия припомнить мелодию какой-то комической песни; между тем, третий молодец, сидевший также на постели, апплодировал обоим своим товарищам с видом знатока, и поощрял их громогласными восклицаниями, пробудившими м-ра Пикквика от сна.

Этот последний джентльмен принадлежал к разряду тех удивительных молодцов, которых личность вполне может обнаруживаться только в этих странных местах. В несовершенном виде их можно по временам встречать в трактирах и на постоялых дворах; но полного и самого роскошного расцвета они достигают только в этих искусственных теплицах, устроенных, повидимому, нарочно для их комфорта.

Это был высокий и дюжий молодчина с оливковым цветом лица, длинными черными волосами и густыми косматыми бакенбардами, ниспадавшими до подбородка. Галстука на шее y него не было, так как он играл весь день в мяч, и через открытый воротник его рубашки виднелись густые волосы, которыми обросла его грудь. На голове он носил бумажный французский колпак, один из тех, которые продаются на толкучем рынке по восемнадцати пенсов за штуку. Колпак украшался длинными арлекинскими кисточками, чудно гармонировавшими с бумазейной курткой этого джентльмена. Его толстые и длинные ноги затягивались в оксфордские панталоны. Штиблеты без пяток и грязные белые чулки довершали весь туалет. Подтяжек на нем не было, и казалось ни одна пуговица не сходилась с петлей. Во всей этой фигуре чрезвычайно дерзкой и нахальной, отражался какой-то особенный род совершенно оригинального молодечества, неподражаемого и неуловимого в своих оттенках.

И этот молодец первый обратил на себя внимание м-ра Пикквика. Он лукаво подмигнул Зефиру и с комическою важностию просил его не разбудить почтенного старика.

- Да уж старичек, кажется, проснулся, Бот с ним!- сказал Зефир, делая крутой поворот налево кругом,- здравствуйте, сэр! Мое вам глубокое почтение, м-р Шекспир. Здорова-ли ваша бабушка? Как поживают Мери и Сара? В каком положении ваша прелестная супруга? Примите на себя труд завернуть к ним мой поклон в первый пакет, который вы благоизволите отправить домой. Я бы и сам не прочь отправить к ним свое наиглубочайшее, только оно знаете, сэр, боюсь, что экипаж мой не довезет ... колеса изломаются, сэр.

- Зачем ты беспокоишь маститого старца всеми этими учтивостями, Зефир?- сказал шутливым тоном джентльмен в бумазейной куртке.- Разве ты не видишь, что ему хочется выпить? Спроси-ка лучше, что он изволит кушать?

- Ах, да, ведь вот оно, совсем из ума вышло,- отвечал Зефир.- Прошу извинить, сэр. Чего вам угодно выкушать с нами? Портвейну, сэр, или хересу, как вы думаете? Элю, по моему мнению, было бы всего лучше, или может быть вы предпочитаете портер? Позвольте мне удостоиться счастья повесить вашу ермолку, сэр.

С этими словами Зефир быстро сорвал ермолку с головы м-ра Пикквика и в одно мгновение ока нахлобучил ее на глаза пьяного джентльмена, который все еще продолжал мурлыкать комическую песню на самый печальный лад, воображая, вероятно, что он увеселяет многочисленную публику.

Схватить насильным образом ермолку с чужой головы и нахлобучить ее на глаза неизвестного джентльмена грязной наружности - подвиг, конечно, чрезвычайно остроумный сам по себе, но тем не менее, в практическом отношении, шутки этого рода крайне неудобны: так, по крайней мере, смотрел на это дело м-р Пикквик. Не говоря дурного слова, он диким вепрем выскочил из постели, мгновенно поразил Зефира в грудь, оттолкнул его к стене, и затем, овладев ермолкой, стал в оборонительное положение среди комнаты.

- Ну, чорт вас побери!- сказал м-р Пикквик, задыхаясь от досады и внутреннего волнения.- Двое на одного, ну, выходите!

И, сделав этот бесстрашный вызов, достойный джентльмен начал размахивать своими сжатыми кулаками таким образом, что антагонисты его должны были увидеть в нем одного из самых опытных боксеров.

Было ли то обнаружение необыкновенной храбрости со стороны м-ра Пикквика, или многосложный и хитрый способ, употребленный им для того, чтоб выюркнуть из постели и наброситься всею массою на джентльмена, выплясывавшего матросский танец, только противники его остолбенели и обомлели. М-р Пикквик был почти убежден, что в эту ночь произойдет убийство в стенах Флита; но предчувствие его не оправдалось. Зефир и товарищ его с бумазейной куртке простояли несколько минут в безмолвном изумлении, вытаращив глаза друг на друга, и, наконец, разразились громовыми залпами неистового и дикого смеха.

- Ай-же да козырь! Вот это по нашенски, старик! Люблю дружка за смелый обычай,- сказал Зефир.- Прыгайте опять в постель, не то как раз схватите ломоту в поясницу: пол демонски холодный. Надеюсь, между нами не будет затаенной вражды?- заключил великодушный джентльмен, протягивая свою огромную лапу с желтыми пальцами, весьма похожими на те, которые парят иногда над дверью перчаточного магазина.

- Конечно, не будет,- сказал м-р Пикквик с большою поспешностью.

Теперь, когда прошел первый пыл гнева, великий человек почувствовал, что кровь начинает мало-по-малу холодеть в его потрясенном организме.

- Удостоите ли вы меня чести познакомиться с вами, сэр?- сказал джентльмен в бумазейной куртке, протягивая свою правую руку.

- С большим удовольствием, сэр,- отвечал м-р Пикквик.

Последовало продолжительное и торжественное рукопожатие.

- Имя мое Смангль, сэр,- сказал бумазейный джентльмен.

- О!- сказал м-р Пикквик, усаживаясь опять на своей постели.

- A меня зовут Мивинс,- сказал джентльмен в грязных чулках.

- Очень рад слышать это,- отвечал м-р Пикквик.

- Гм!- прокашлянул м-р Смангль.

- Что вы сказали, сэр?- спросил м-р Пикквик.

- Нет, сэр, я ничего не сказал,- отвечал м-р Смангль.

- Стало быть, мне так послышалось?

- Стало быть.

Все это было очень мило и деликатно, и чтобы утвердить новое знакомство на дружественном основании, м-р Смангль принялся, в сильных выражениях, уверять м-ра Пикквика, что он почувствовал к нему глубочайшее уважение с первого взгляда.

- Вы попали сюда через ловушку, сэр?- спросил м-р Смангль.

- Через что?- сказал м-р Пикквик.

- Через ловушку?

- Извините, я вас не понимаю.

- Ну, как не понимать?- возразил м-р Смангль.- Через ту ловушку, что стоит на Португальской улице. (На Португальской улице находился Коммерческий суд. Смангль хочет спросить Пикквика, не злостный ли он банкрот. Прим. перев.)

- А!- сказал м-р Пикквик,- нет, нет, вы ошибаетесь, сэр.

- Может быть, скоро отсюда выйдете?- спросил Смангль.

- Едва-ли,- отвечал м-р Пикквик.- Я отказываюсь платить протори и убытки по одному незаконному делу, и за это посадили меня в тюрьму.

- A вот меня так, сэр, бумага погубила!- воскликнул м-р Смангль.

- Это как? Извините, сэр, я опять вас не понимаю,- простодушно сказал м-р Пикквик.

- Да-с, бумага погубила мою головушку,- повторил м-р Смангль.

- То есть, выторговали писчей бумагой... содержали магазин по этой части?- спросил м-р Пикквик.

- О, нет, сэр, нет!- возразил м-р Смангль,- до этого еще мне не приходилось унижаться в своей жизни. Торговли я не производил. Под именем бумаги я разумею собственно векселя на имя разных олухов, которые, скажу не в похвальбу, десятками попались на мою удочку.

- Ну, ваш промысел, если не ошибаюсь, был довольно опасен,- заметил м-р Пикквикь.

- Еще бы!- сказал м-р Смангль,- люби розы, люби и шипы. Что из этого? Вот я теперь в тюрьме. Кому какое дело? Разве я стал от этого хуже?

- Ничуть не хуже,- заметил м-р Мивинс. М-р Смангль, для получения своего настоящего места в тюрьме, приобрел задаром из чужой шкатулки несколько брильянтовых безделок, вымененных им на чистые денежки y одного ростовщика.

- Однако все это сухая материя, господа,- сказал м-р Смангль,- не мешало бы, эдак, промочить горло чем-нибудь в роде хереса или портвейна. Новичок даст деньги, Мивинс сбегает в буфет, a я помогу пить. Вот это и будет значить, что мы воспользуемся экономической системой разделения труда.

Во избежание дальнейших поводов к ссоре, м-р Пикквик охотно согласился на предложение и, вынув какую-то монету из кошелька, вручил ее м-ру Мивинсу, который, не теряя драгоценного времени, тотчас же побежал в буфет, так как было уже около одиннадцати часов.

- Позвольте-ка, почтеннейший,- шепнул Смангль, когда приятель его вышел из дверей, вы что ему дали?

- Полсоверена,- сказал м-р Пикквик.

- Это, я вам скажу, демонски любезный джентльмен,- заметил Смангль,- предупредительный, обязательный и ловкий, каких даже немного наберется на белом свете; но...

Здесь м-р Смангль приостановился и сомнительно покачал головой.

- Вы, конечно, не думаете, что он способен воспользоваться этими деньгами для собственного употребления?- спросил м-р Пикквик.

- О, нет, этого быть не может; потому-то я и сказал, что он демонски любезный джентльмен, отвечал м-р Смангль,- но все-таки, знаете, неровен случай; не мешало бы кому-нибудь присмотреть, не разобьет-ли он бутылки, или не по теряет-ли деньги на возвратном пути. Все может статься с человеком. Послушайте, сэр, сбегайте вниз и посмотрите за этим джентльменом.

Последнее предложение относилось к маленькому и робкому человеку, весьма бедному по наружности. Впродолжение всего этого разговора, он, скорчившись, сидел на своей постели, очевидно озадаченный новостью своего положения.

- Вы ведь знаете, где буфет,- продолжал Смангль.- Догоните этого джентльмена и скажите, что вас прислали к нему на подмогу. Или нет, постойте ... вот что я придумал, господа, заключил Смангль с плутовским видом.

- Что?- сказал м-р Пикквикь.

- Пошлите ему лучше сказать, чтобы он на сдачу купил сигар. Превосходная мысль! Ну, так вы побегите, любезный, и скажите ему это: слышите? Сигары y нас не пропадут,- продолжал Смангль, обращаясь к м-ру Пикквику; - я выкурю их за ваше здоровье.

Этот замысловатый маневр был придуман и выполнен с таким удивительным спокойствием и хладнокровием, что м-р Пикквик не сделал бы никаких возражений даже в том случае, еслиб имел какую-нибудь возможность вмешаться в это дело. Через несколько минут Мивинс возвратился с хересом и сигарами. М-р Смангль налил своим товарищам две разбитых чашки, a сам вызвался тянуть прямо из горлышка бутылки, объявив наперед, что между истинными друзьями не может быть на этот счет никаких церемоний. Вслед затем, в один прием он опорожнил половину того, что оставалось в бутылке.

Вскоре водворилось совершеннейшее согласие во всей компании. М-р Смангль для общего назидания принялся рассказывать о различных романтических приключениях, случавшихся с ним в разное время на широкой дороге разгульной жизни. Всего интереснее были анекдоты об одной благовоспитанной лошади и великолепной еврейке чудной красоты, за которою ухаживали самые модные денди из всех "трех королевств".

Задолго до окончания этих извлечений из джентльменской биографии, м-р Мивинс повалился на свою постель и захрапел. Робкий незнакомец и м-р Пикквик остались одни в полном распоряжении м-ра Смангля.

Однакож и эти два джентльмена в скором времени утратили способность восхищаться трогательными местами неутомимого поветствователя. М-р Пикквик, погруженный в сладкую дремоту, очнулся на минуту, когда пьяный джентльмен затянул опять комическую песню, за что получил в награду стакан холодной воды, вылитый ему за галстух рукою Смангля, в доказательство того, что публика не намерена более слушать этого концерта. Затем м-р Пикквик уже окончательно растянулся на постели, и в душе его осталось весьма смутное сознание, что м-р Смангль начал новый и длинный рассказ, кажется, о том, каким образом однажды удалось ему "настрочить" фальшивый вексель и "поддедюлить" какого-то джентльмена.

Глава XLII.

Доказывается фактически старинная философская истина, возведенная в пословицу, что в несчастных обстоятельствах порядочный джентльмен легко может наткнуться на знакомство с весьма странными людьми. Здесь же мистер Пикквик отдает весьма странные приказания своему верному слуге.

Когда м-р Пикквик открыл поутру глаза, первым предметом, поразившим его внимание, был Самуэль Уэллер. Он сидел в созерцательном положении, на маленьком черном чемодане, и глаза его неподвижно были устремлены на величавую фигуру м-ра Смангля, тогда как сам м-р Смангль, уже одетый, приглаженный и причесанный, сидел на своей постели и употреблял, повидимому, безнадежные усилия привести м-ра Уэллера в смущение своим строгим взором. Говорим - безнадежныя, потому что пытливый взгляд Самуэля вдруг обнимал и фуражку м-ра Смангля, и ноги его, и голову, и лицо, и бакенбарды. Оказывалось по всем признакам, что это наблюдение доставляло ему живейшее наслаждение, без всякого, впрочем, отношения к личным ощущениям наблюдаемого предмета. Он смотрел на Смангля таким образом, как будто этот джентльмен был деревянной статуей, или чучелом, набитым соломой в роде туловища Гай-Фокса.

- Ну, что? Узнаете вы меня?- спросил, наконец, м-р Смангль, сердито нахмурив брови.

- Да, сэр, теперь я мог бы угадать вас из тысячи мильонов,- весело отвечал Самуэль.- Молодец вы хоть куда, нечего сказать.

Вы не должны позволять себе дерзкого обращения с джентльменом, сэр,- сказал м-р Смангль.

- Ни-ни, ни под каким видом,- отвечал Самуэль.- Вот погодите, только он встанет, я покажу вам, сэр, образчики самого галантерейного обращения.

Это замечание в высокой степени раздражило м-ра Смангля, так как было очевидно, что Самуэль не считает его джентльменом.

- Мивинс!- закричал м-р Смангль.

- Что там y вас?- промычал этот джентльмен из своей койки.

- Что это за дьявол сидит здесь?

- A мне почему знать?- сказал м-р Мивинс, лениво выглядывая из-под одеяла.- К тебе что-ль он пришел?

- Нет,- отвечал м-р Смангль.

- Ну, так столкни его с лестницы в зашеи, и пусть он лежит, пока я встану,- отвечал м-р Мивинс,- Я приколочу его: вели только ему подождать меня.

И с этими словами м-р Мивинс поспешил опять закутаться в одеяло.

М-р Пикквик, до сих пор безмолвный свидетель этой сцены, решился сам начать речь, чтобы отстранить всякий повод к дальнейшей ссоре.

- Самуэль!- сказал м-р Пикквикь.

- Что прикажете?

- Не случилось-ли чего нового прошлой ночью?

- Ничего, кажется,- отвечал Самуэль, бросив взгляд на бакенбарды м-ра Смангля;- воздух был спертый и душный, и от этого, говорят, начинает разростаться скверная трава возмутительного и кровожадного сорта. A впрочем, все было спокойно, сэр.

- Я встану, Самуэль,- сказал м-р Пикквик,- дайте мне одеться.

Мрачные мысли м-ра Смангля и враждебные его намерения в отношении к верному слуге мигом испарились, когда м-р Уэллер принялся развязывать чемодан своего господина. При одном взгляде на прекрасные и дорогия вещи, уложенные в чемодан, м-р Смангль получил самое благосклонное мнение не только о м-ре Пикквике, но и о Самуэле. Твердым, ясным и звучным голосом он, не задумавшись, объявил во всеуслышание, что м-р Уэллер - самый благовоспитанный оригинал, принадлежащий к превосходной породе людей, которых он способен полюбить всем своим сердцем и всей душою. Что-ж касается до м-ра Пикквика, то привязанность, какую почувствовал к нему м-р Смангль, не имела никаких пределов.

- Теперь, почтеннейший, благоволите сказать, не могу-ли я сослужить для вас какую-нибудь службу?- спросил м-р Смангль.- Что я могу для вас сделать?

- Ничего, покамест, очень вам благодарен, сказал м-р Пикквик.

- Не накопилось-ли y вас белья для стирки? Я готов рекомендовать вам чудеснейшую прачку, которая приходит за моими вещами два раза в неделю, и - вообразите какое демонское счастье!- сегодня именно она должна прийти. Не угодно ли, я заверну ваши вещицы с моим бельем?

- Нет, не беспокойтесь,- отвечал м-р Пикквик.

- Помилуйте, что тут за беспокойство! Если порядочный джентльмен не будет, по мере возможности и сил, помогать своему ближнему в годину бедствия и скорби, то, скажите на милость, что-ж такое будет значить человеческая природа?

Говоря таким образом, м-р Смангль придвинулся к чемодану на самое близкое расстояние и бросил вокруг себя лучезарные взоры самой пламенной и бескорыстной дружбы.

- Не прикажете ли, почтеннейший, почистить немного ваши фраки?- продолжал м-р Смангль.- Я позову слугу.

- Благодарим за ласку, любезнейший,- возразил Самуэль, отвечая за своего господина.- Если мы сами станем себя чистить, не беспокоя слугу, то это всем доставит удовольствие, как выразился однажды школьный учитель, когда молодые джентльмены не изъявили желания быть высеченными слугою.

- Ну-с, a на счет белья-то? Не хотите-ли я положу ваши рубашки в свою корзинку для отправления к прачке?- сказал Смангль, отворачиваясь от Самуэля к м-ру Пикквику с беспокойным видом.

- Нет, уж не хлопочите лучше,- возразил Самуэль,- ваша корзинка, думать надобно, битком набита и без нашего белья.

Этот ответ сопровождался чрезвычайно выразительным и даже инквизиторским взглядом на ту особенную часть в костюме м-ра Смангля, которая обыкновенно служит свидетельством в искусстве прачки управлять джентльменским бельем. Озадаченный и смущенный м-р Смангль отступил от чемодана и принужден был, по крайней мере на этот раз, отказаться от своих видов на кошелек и гардероб нового арестанта. Скрепя сердце, он махнул рукой и спустился в буфет, где за отсутствием других лакомств, позавтракал двумя сигарами, купленными накануне насчет м-ра Пикквика.

М-р Мивинс, не любивший курить, остался в постели и, выражаясь его собственными словами, "позавтракал выхрапкой натощак" теми блюдами, которые заготовляются голодным воображением для всякого джентльмена с пустым карманом и пустейшим желудком. В былые времена м-р Мивинс, возстав от сна, любил угощать себя сосисками и колбасой, но с той поры, как мелочной лавочник написал для него длинный счет во всю аспидную доску, эти угощения прекратились сами собою.

Сытный завтрак для м-ра Пикквика был устроен в небольшой комнате подле буфета, носившей поэтическое название "покойничка", где, кроме других удовольствий, любознательный наблюдатель мог еще пользоваться тою несравненною выгодою, что до ушей его весьма исправно достигал каждый звук, произносившийся в буфете и общей зале. Окончив этот завтрак и отправив Самуэля по разным необходимым поручениям, м-р Пикквик спустился в контору посоветоваться с м-ром Рокером насчет более приличного помещения для себя в тюремном замке.

- Так вы хлопочете, сэр, насчет более приличного помещения?- спросил м-р Рокер, заглядывая в конторскую книгу огромного формата. Помещений y нас вдоволь, м-р Пикквик. Ваш артельный (chummage) билет будет, я полагаю, нумер двадцать седьмой, в третьем этаже.

- Мой ... что вы сказали?- спросил м-р Пикквик.

- Ваш артельный билет,- повторил м-р Рокерь;- разве вы не понимаете этого?

- Не совсем,- отвечал улыбаясь, м-р Пикквик.

- Странно; это однакож ясно, как день,- сказал м-р Рокер.- Вы получите артельный билет на двадцать седьмой нумер в третьем этаже, и те, которые станут жить с вами в одной комнате, будут вашими артельщиками По-английски chum - слово, которое в этом значении, едва-ли может быть переведено на какой-нибудь из европейских языков также производные от него: chums, chummed, chummage. Это собственно тюремные термины, возникшие от особенных обычаев, не-известных на европейском континенте. Постараемся объяснить приблизительно смысл этих слов. Главный корпус тюрьмы, о которой идет здесь речь, состоит из длинного каменного здания, параллельного Фаррингтонской улице. Он называется Masler's Side. Внутреннее размещение очень просто: в каждом из пяти этажей проведена длинная и узкая галлерея от одного конца до другого, с безчисленными дверями направо и налево. Подле этого здания стоит особый корпус, назначенный собственно для бедных арестантов, которые не в состоянии платить за свое содержание в тюрьме. Все они ели и спали в одной общей комнате, разделенной деревянными перегородками на особые каморки или конуры. Если арестант при входе в тюрьму объявлял, что y него есть деньги, ему предстояло одно из двух: или идти на так называемую "варфоломеевскую ярмарку", то есть, в нижний этаж, где устроены те самые маленькие казематы, в которых, как выразился м-р Пикквик, не может никаким способом жить существо, одаренное разумною душою; или он мог отправляться наверх, в лучшие номера. В том и другом случае, арестант должен был платить за себя один шиллинг и три пенни в неделю, с тою разницею, что в каземате он мог жить один, a наверху ему надлежало подвергнуться так называемому chummage, или артельной системе. Могло случиться, что арестант получал для себя одного целую комнату, в том случае, когда все другия комнаты были уже полны; но к нему, приводили нового арестанта, который, в отношении к нему должен был называться chum, артельщик, однокашник. От этого нового товарища можно было освободиться, заплатив ему четыре шиллинга и шесть пенсов в неделю. Этот последний заключал, в свою очередь, торговую сделку с другими арестантами, соглашавшимися поставит в своей комнате лишнюю кровать для нового жильца. Все они, в отношении один к другому, становились chums. Повторяем еще, что все эти и многие другие обычаи, дававшие повод ко многим печальным явлениям, исчезли в настоящее время. Примеч. перев.).

- A сколько их там?- спросил м-р Пикквик.

- Трое,- отвечал Рокер.

М-р Пикквик кашлянул.

- Один из них - доктор,- продолжал м-р Рокер, выписывая какой-то вензель на клочке бумаги,- другой - мясник.

- Неужели!- воскликнул м-р Пикквик.

- Мясник, сэр, мясник,- повторил Рокер, поправляя кончик пера на одном из своих ногтей,- каким он был пройдохой в свое время, если бы вы знали, сэр! Помните-ли вы Тома Мартина, Недди, а?- заключил Рокер, обращаясь к другому джентльмену в конторе, который соскабливал грязь со своих башмаков помощью перочинного ножа о двадцати пяти штуках, приспособленных к житейскому обиходу.

- Еще бы мне не помнить!- отвечал этот джентльмен, делая особенное ударение на личном местоимении.

- Ведь вот подумаешь, что значит все это житейское-то море-океан!- сказал м-р Рокер, медленно покачивая головой с-боку-на-бок и рассеянно поглядывая из-за решетчатого окна, как будто перед умственным его взором проносились восхитительные сцены первой его молодости: - будто вот вчера только он задал тузов горемычному угольщику на набережной около Лисьяго холма. Вижу, словно теперь, как ведут его под руки два полицейских сторожа: был он пьянь мертвецки: один глаз подбить и залеплен сахарной бумагой, a сзади бежит бульдог, тот, что после искусал мальчишку. Как время-то бежит. Недди, а?

Джентльмен, к которому относились все эти замечания, был, повидимому, весьма степенного и вовсе не разговорчивого десятка. Он промычал в ответ какой-то односложный звук, вероятно, утвердительного свойства, и м-р Рокер, прерывая нить поэтических воспоминаний, принужден был взять перо и обратиться к делам обыкновенной жизни.

- A кто между ними третий джентльмен?- спросил м-р Пикквик, встревоженный несколько описанием своих будущих товарищей.

- Кто, бишь, этот Симпсон, Недди?- сказал м-р Рокер, обращаясь опять к своему молчаливому собеседнику.

- Какой Симпсон?- сказал Недди.

- Ну, тот, что живет в двадцать седьмом наверху в той артели, куда мы должны проводить этого джентльмена.

- Ах, да!- отвечал Недди,- теперь он ничего, собственно говоря, то есть, нуль.

- Как нуль?- спросил м-р Пикквик.

- Да так-с. Сперва он был конокрадом; a теперь просто мошенник, с вашего позволения.

- Ну да, я так и думал,- подтвердил м-р Рокер, закрывая книгу и вручая м-ру Пикквику маленький лоскуток бумаги,- вот вам и билет, сэр.

Озадаченный этим через чур поспешным и безцеремонным распоряжением, сделанным относительно его собственной особы, м-р Пикквик пошел назад в тюрьму, обдумывая возможно лучший план для будущего образа своих действий. Убежденный, однакож, в необходимости поговорить наперед и познакомиться с своими будущими товарищами, он поспешил взобраться на лестницу третьяго этажа.

Несколько минут бродил он по темной галлерее, стараясь разобрать номера на дверях, и, наконец, принужден был обратиться к мальчику из буфета, который был занят чисткой оловянной кружки.

- Не можете-ли сказать мне, мой милый, где тут двадцать седьмой номер?- спросил м-р Пикквик.

- Пройдите еще пять дверей, - отвечал мальчик,- увидите по левой руке, прямо в дверях, портрет джентльмена с трубкой во рту: это и есть двадцать седьмой номер.

Соображаясь с этим указанием, м-р Пикквик сделал еще несколько шагов и заметил, наконец, начерченный мелом портрет вышеозначенного джентльмена, которого он прямо ударил по лицу щиколками своих пальцев сперва тихонько, a потом несколько погромче. Повторив этот процесс несколько раз без всякого успеха, он слегка приотворил дверь и заглянул.

В комнате был всего один только джентльмен, да и тот, казалось, не хотел обратить ни малейшего внимания на то, что могло произойти вокруг него. Он высунулся из окна таким образом, чтобы не потерять равновесия, и с большим усердием старался плюнуть на центральный пункт шляпы одного из приятелей, гулявших внизу во дворе. Напрасно м-р Пикквик откашливался, чихал, сморкался и пробовал говорить: джентльмен, углубленный в свое интересное и многотрудное занятие, ничего не видел и не слышал. Наконец, после некоторого колебания, м-р Пикквик подошел к окну и легонько дернул его за фалды фрака. Незнакомец быстро выставил свои голову, руки и плечи и, озирая м-ра Пикквика с нот до головы, спросил его довольно угрюмым тоном, какого дьявола ему надобно здесь.

- Мне кажется,- сказал м-р Пикквик, взглянув на свой билет, мне кажется, это должен быть двадцать седьмой номер в третьем этаже.

- Ну?

- Я пришел сюда вследствие вот этой бумаги, которую мне вручили в конторе этого заведения.

- Подайте ее сюда.

М-р Пикквик повиновался.

- Рокер, чорт бы его побрал, мог бы, я думаю, отправить вас к другой артели, сказал м-р Симпсон (то был он, прежний конокрад и теперешний мошенник), после кратковременной паузы, в продолжение которой лицо его приняло самое пасмурное и угрюмое выражение.

М-р Пикквик был собственно таких же мыслей; но из учтивости не сказал ничего.

М-р Симпсон погрузился на несколько минут в глубокое раздумье и потом, выставив опять свою голову из окна, испустил пронзительный свист, сопровождавшийся громким произнесением какого-то слова. Какой смысл заключался в этом слове, м-р Пикквик не мог догадаться с первого раза; вскоре однакож оказалось, что это было, по всей вероятности, прозвище м-ра Мартына, потому что вслед за свистом раздавались на дворе многочисленные голоса, кричавшие: "мясник! мясник!" таким тоном, каким обыкновенно этот промышленный класс людей возвещает о своем приближении поварам и кухаркам.

Последующия события оправдали справедливость догадки м-ра Пикквика. Через несколько секунд, задыхаясь от ускоренных движений, вбежал в комнату широкий и плечистый, растолстевший не по летам джентльмен в синем китайчатом камзоле и жокейских сапогах с длинными голенищами и круглыми носками. По пятам его следовал другой джентльмен в истасканном черном сюртуке и тюленьей фуражке. Пуговицы сюртука его были застегнуты от первой до последней, и заплывшее жиром багряно-красное лицо его обличало в нем любителя джина, каким он и был действительно.

Оба джентльмена, каждый в свою очередь, прочитали билет м-ра Пикквика, и один из них отозвался, что это была "штука", другой выразил положительное убеждение, что тут должна быть "закорючка". Выразив чувствования такими энергическими и совершенно удобопонятными терминами, джентльмены искоса перемигнулись между собою и потом устремили пытливые взоры на почтенную фигуру м-ра Пикквика.

- И как нарочно в такую пору, когда приобрели мы эти превосходные постели!- сказал доктор кувыркательной профессии, обозревая три грязные матраца в углу комнаты, где подле них стояли разбитая умывальница, ведро, таз и разбитое блюдечко с желтым мылом.- Пренеприятная история.

М-р Мартын выразил такое же точно мнение в сильнейших выражениях. М-р Симпсон присовокупил несколько дополнительных замечаний насчет бессовестности и жестокосердия тюремных стражей и потом, засучив рукава, начал промывать зелень к обеду.

В продолжение всей этой сцены м-р Пикквик занимался пытливым обозрением комнаты и нашел, что она чрезвычайно грязна и пропитана запахом весьма неблаговонным. Не было никаких следов ковра, занавесок или штор. Не было и перегородки для кладовой или чулана. Лишних вещей, конечно, не имелось в наличности y жильцов; но все же тут в глаза постороннего наблюдателя весьма неприятно бросались черствые и подернутые плесенью корки хлеба, куски гнилого сыра, мокрые тряпки, яичные скорлупы, куски говядины, разные принадлежности мужского туалета, обломки тарелок, ножи без черенков, вилки без трезубцев, раздувательные мехи без рукояток, и пр., и пр. Все это, без всякого порядка и симметрии, разбросано было по полу маленькой комнаты, которая служила и гостиной, и столовой, и спальней для трех праздных джентльменов, не озабоченных никакою служебною или ученою деятельностью.

- Это авось можно будет как-нибудь уладить,- заметил мясник после продолжительного молчания.- Вы сколько, старичек, согласитесь взять от нас на утек?

- Прошу извинить,- отвечал м-р Пикквик,- что вы сказали? Я не понял вас?

- За сколько можно вас выплатить вон отсюда?- сказал мясник.- Артель обыкновенно платит два шиллинга шесть пенсов. Хотите взять три бобa? (Этого рода люди объясняются особым условным языком, изобретенным для собственного употребления. Боб, судя по смыслу, соответствует шиллингу; бендер - шести пенсам. Прим. перев.).

- Пожалуй, еще прибавим бендер,- подхватил доктор кувыркательной профессии.

- Ну, это уж, я полагаю, черезчур: довольно и двух пенсов,- заметил м-р Мартын.- Что-ж вы на это скажете, старичина? Мы намерены выплатить вас на утек за три шиллинга шесть пенсов в неделю. Идет?

- И вдобавок поставим галлон пива могарычу,- присовокупил м-р Симпсон.- Согласны, что ли?

- И разопьем его на месте,- добавил доктор.- Ну?

- Извините, господа, я совсем не знаю правил этого заведения, и язык ваш для меня совершенно непонятен,- отвечал ошеломленный м-р Пикквик.- Точно-ли могу я поместиться в какой-нибудь другой комнате? Мне казалось, что нет.

При этом вопросе, м-р Мартын бросил на своих двух приятелей в высшей степени изумленный взор, и затем каждый джентльмен многозначительно указал большим пальцем правой руки через левое плечо.

- Может-ли он поместиться в другой комнате!- воскликнул м-р Мартын с улыбкой сожаления.- Каково?

- Ну, если бы, примером сказать, пришлось мне быть таким новичком в житейских делах, я согласился бы целиком съесть свою шляпу и проглотить пряжку,- заметил доктор кувыркательной профессии.

- И я бы то же сделал, клянусь честью,- добавил бывший промышленник по лошадиной части.

После этой знаменательной прелюдии три однокашника уведомили в один голос м-ра Пикквика, что деньги в тюрьме имеют совершенно такую-же ценность, как и за стенами Флита, и что с помощию звонкого металла он может здесь в одно мгновение получить все, что ему угодно.

- И я могу получить для себя особую комнату?- спросил м-р Пикквик.

- Еще бы! Да вы заикнитесь только, и не дальше, как через полчаса будет y вас просто джентльменский апартамент с мебелью и декорациями,- отвечал доктор кувыркательной профессии.

И затем, к общему удовольствию, последовала разлука. М-р Пикквик еще раз спустился в тюремную контору, a три однокашника отправились в буфет прокутить пять шиллингов, занятых y него почтенным доктором нарочно для этой цели.

- Я наперед знал, что дойдет до этого,- сказал м-р Рокер с умилительной улыбкой, когда м-р Пикквик объяснил ему причину своего вторичного прихода.- Не говорил-ли я вам, Недди?

Философический владелец универсального перочинного ножа промычал утвердительный ответ.

- Я знал, что вы потребуете для себя особой комнаты,- сказал м-р Рокер.- Ведь вам понадобится, конечно, и мебель?

- Без всякого сомнения,- отвечал м-р Пикквик.

- Ну, в таком случае вы можете взять ее y меня напрокат: это уж здесь так заведено.

- С большим удовольствием.

- Имеется для вас в виду превосходная комната во втором этаже, весьма недалеко от общей залы, - продолжал м-р Рокер.- Она принадлежит арестанту из высшего апелляционного суда; но он может вам уступить ее за один фунт в неделю. Надеюсь, это для вас недорого?

- Недорого,- сказал м-р Пикквик.

- В таком случае, пожалуйте со мной,- сказал Рокер, надевая шляпу с великою поспешностью: - мы уладим это дело минут в пять, никак не больше. Ах, почему бы вам с самого начала не сказать об этом, м-р Пикквик?

Дело, как предсказал тюремщик, устроилось с необыкновенною скоростью. Арестант из высшего апелляционного суда, получивший право отдавать свою комнату внаймы, прозябал здесь с незапамятных времен, так что уже давно потерял и родственников, и друзей, и дом, и богатство, и счастье. Обезпокоиваемый по временам весьма неприятным недостатком в насущном куске хлеба, он с жадностью выслушал предложение м-ра Пикквика и охотно согласился уступить ему свою комнату за двадцать шиллингов в неделю. С этой суммой ему легко было попасть за дешевую цену в артель к одному или двум однокашникам в какой-нибудь каморке.

В продолжение этого торга м-р Пикквик осматривал фигуру незнакомца с болезненным участием. Это был высокий, худощавый, тупообразный человек в старом изношенном сюртуке и штиблетах, с провалившимися щеками и беспокойными, блуждающими глазами. Губы его были бескровны, кости тонки и остры. Было ясно, что железные зубы заточения и всех возможных лишений пилили его лет двадцать сряду.

- Где же вы сами будете жить, сэр?- спросил м-р Пикквик, положив деньги за первую неделю на шатающийся стол.

Незнакомец взял их дрожащею рукой и отвечал, что он еще сам не знает. Он пойдет наперед и посмотрит, куда ему можно будет передвинуть свою койку.

- Мне кажется, сэр, - сказал м-р Пикквик, протягивая к нему свою руку с чувством искреннего соболезнования,- мне кажется, сэр, вы принуждены будете жить в каком-нибудь шумном и тесном месте.

- Очень может статься.

- Ну, так я покорнейше прошу вас располагать этою комнатою, как своею собственною, когда вам нужен будет покой, или когда кто-нибудь из ваших друзей придет навестить вас.

- Друзей?? Друзья придут навестить меня?!- перебил незнакомец удушливым голосом, производившим какое-то странное дребезжание в его горле.- Да если бы лежал я на дне глубокого рва или в грязной и зловонной яме, запаянный и забитый железными гвоздями в своем свинцовом гробу,- и тогда свет не мог бы забыть меня в такой мере, как забыт я теперь. Я мертвец - мертвец для общества, и нет между людьми живой души, которая позаботилась бы о существовании узника, осужденного нашим законом. Меня придут навестить друзья? Меня? Великий Боже! Был я свеж и молод, когда нога моя впервые переступила через, порог этой тюрьмы,- и вот стал я стариком, согбенным под тяжестью лет и скорби: человеческая рука не закроет моих глаз, когда я умру, и никто даже не скажет: "нет его, наконец, и - слава Богу!"

Неестественное возбуждение чувства, распространившее необыкновенный свет на лице этого человека, когда он говорил, тотчас же исчезло после заключения этой речи. Он судорожно сжал обе руки и, пошатываясь с боку на бок, поковылял из комнаты.

- На него-таки находит по временам,- сказал м-р Рокер, улыбаясь,- все они иной раз бывают очень похожи на слонов, и если что-нибудь расшевелит их невзначай, тогда, что называется, пиши пропало.

Сообщив это филантропическое замечание, м-р Рокер вступил в дальнейшие переговоры, и следствием их было то, что в комнате м-ра Пикквика появились в короткое время: ковер, шесть стульев, стол, софа, складная кровать, чайник и другия мелкие принадлежности, необходимые в житейском быту. За весь этот комфорт м-р Пикквик условился платить двадцать семь шиллингов с половиною в неделю.

- Ну-с, теперь еще чего не угодно-ли вам, м-р Пикквик?- спросил Рокер, озираясь вокруг с величайшим удовольствием и весело побрякивая в сжатой ладони деньгами, полученными за первую неделю.

- Да, мне нужно еще попросить вас кой о чем,- отвечал м-р Пикквик, размышлявший о чем-то в продолжение нескольких минут.- Нет-ли y вас тут людей, которых можно отправлять за разными поручениями и посылками?

- Отправлять в город?

- Да. Я разумею таких людей, которые, не быв арестантами, могут выходить за ворота, когда их посылают.

- Как не быть, почтеннейший! Найдутся и такие люди. Вот, примером сказать, проживает y нас один вертопрах, y которого есть какой-то приятель на Бедной Стороне: он рад из-за какой-нибудь безделицы бегать по всему городу. Послать за ним?

- Сделайте одолжение,- отвечал м-р Пикквик.- Ах, нет ... постойте. Вы, кажется, сказали на Бедной Стороне? Мне бы хотелось видеть эту сторону. Я сам пойду к нему.

Бедной Стороной в долговой тюрьме, как показывает, впрочем, самое наименование, называется та часть Флита, куда сажают самых бедных, нищих должников. Арестант, отправляемый на Бедную Сторону, не платит ничего ни в артель, ни за свой уголок в общей комнате, холодной и сырой. Несчастные содержатся здесь насчет доброхотных подаяний от сострадательных лиц, которые, время от времени, оставляют на их долю в своих завещаниях более или менее значительную сумму. Еще памятно время, когда за несколько лет перед этим каждый англичанин мог видеть на лицевой стене Флита род железной клетки, где сидел какой-нибудь горемыка с голодными взорами и, побрякивая жестяной кружкой, взывал жалобным голосом к проходящим: - "Сжальтесь, милостивые господа, над бедными заключенными, сжальтесь, милостивые господа!" - Сбор из этой кружки разделялся между бедными узниками, и каждый из них по очереди должен был исправлять унизительную должность сборщика в железной клетке.

Этот обычай уничтожен в настоящее время, и прохожий не видит больше клетки; но положение арестантов на Бедной Стороне не изменилось ни на волос (Справедливо в отношении к тридцатым годам текущего столетия; но для настоящего времени все это - анахронизм. Прим. пер.).

Печальные мысли быстро пробегали одна за другою в премудрой голове м-ра Пикквика, когда он взбирался наверх по узкой и грязной лестнице, y подножия которой расстался со своим проводником. Взволнованный грустною картиной, нарисованной пылким его воображением, великий человек машинально вступил в общую арестантскую, имея весьма смутное понятие о месте, где он находился, и о цели своего визита.

Беглый взгляд на комнату привел его в себя. И лишь только м-р Пикквик поднял свои глаза на фигуру человека, сидевшего в мечтательном положении перед камином, шляпа невольно выпала из его рук, и он остановился неподвижный и безмолвный от великого изумления.

Да, так точно. Глаза не обманули м-ра Пикквика. То был не кто другой, как сам м-р Альфред Джингль, в грязных лохмотьях и без верхнего платья, в пожелтелой коленкоровой рубашке, с длинными волосами, беспорядочно разбросанными по его щекам. Черты лица его изменились ужасно. Он сидел перед разведенным огнем, облокотившись головой на обе руки, и вся его фигура обличала страшную нищету и отчаяние.

Подле Джингля, беспечно прижавшись к стене, стоял дюжий и здоровый мужчина, похлопывавший изорванным охотничьим бичом по жокейскому сапогу, украшавшему его правую ногу: левая обута была в старую и дырявую туфлю. Это был беззаботный житель полей и лесов. Лошади, собаки и пьянство завели его сюда. На одиноком сапоге его торчала покрытая ржавчиною шпора, и по временам он вздергивал ее кверху, лаская сапог охотничьею плетью. Из уст его вырывались звуки, которыми обыкновенно охотники погоняют своих лошадей. Несчастный воображал в эту минуту, что он перескакивает через какой-то трудный барьер на скачках с препятствиями.

На противоположной стороне комнаты сидел старик на небольшом деревянном сундуке. Глаза его неподвижно устремлены были в землю, и на его лице нетрудно было разглядеть все признаки глубочайшего отчаяния и безнадежной скорби. Маленькая девочка, вероятно, дочь его, суетилась вокруг него и старалась бойкими и шумными движениями пробудить его притупленное внимание; но старик не видел, казалось, и не слышал ничего. Этот детский голосок был для него пленительнее всякой музыки в былое время, и эти глазки бросали радужный свет на его лицо; но теперь он был и глух, и нем для возлюбленной малютки. Тело его огрубело от физических недугов, и чувства души его парализировались неисцелимо.

Были еще среди комнаты два или три человека, которые вели между собою одушевленный разговор. Тут же слабая и худощавая женщина, вероятно, жена одного из арестантов, поливала с большим старанием одряхлевший остов какого-то растения, которому, очевидно, не суждено было разрастись свежими и зелеными листьями в этом месте.

Таковы были предметы, представившиеся глазам м-ра Пикквика, когда он озирался вокруг себя с безмолвным изумлением. Необычайный шум при входе в комнату какого-то лица вдруг пробудил его внимание. Обернувшись к дверям, м-р Пикквик прямо наткнулся своим взором на нового пришельца и в нем, через все его лохмотья и нищету, он немедленно угадал знакомые черты м-ра Иова Троттера.

- М-р Пикквик?- вскричал Иов.

- Э?- воскликнул Джингль, припрыгивая на своем месте.- М-р ... Так оно и есть ... странное место ... по делом вору и мука ... сам виноват ... да!

С этими словами м-р Джингль опустил но бокам руки туда, где когда-то были его карманы, и, склонив подбородок на грудь, упал опять на стул.

М-р Пикквик был глубоко растроган при виде этих двух негодяев, доведенных до ужасного состояния нищеты. Не нужно было никаких объяснений: невольный и жадный взгляд м-ра Джингля на кусок баранины, принесенный ему сердобольным Иовом, красноречивейшим образом истолковал ему всю сущность дела. Кротко и ласково взглянул он на Джингля и сказал:

- Мне бы хотелось поговорить с вами наедине, любезнейший: не хотите-ли со мной выйти на минуту?

- С большим удовольствием,- отвечал Джингль, быстро вставая с места - парк с решетками ... стены зубчатые ... лужайка романтическая ... не велика ... для публики всегда открыта ... владельцы дома на даче ... хозяйка отчаянно заботится о жильцах ... да.

- Вы забыли надеть сюртук,- сказал м-р Пикквик, когда они вышли из дверей?

- Нечего забывать,- отвечал Джингль.- В закладе ... хорошая родня ... дядя Том ... нельзя ... надобно есть ... натура требует пищи.

- Что вы под этим разумеете?

- Последний сюртук, почтеннейший ... был, да сплыл ... физические нужды ... телесные потребности ... человек немощен. Кормился сапогами ... две недели. Шелковый зонтик ... слоновая рукоятка ... еще неделю ... честное слово... спросите Иов ... все знает.

- Кормился три недели сапогами и шелковым зонтиком со слоновой рукояткой - Боже мой!- Что это значит?- воскликнул м-р Пикквик, который читывал о подобных вещах только в описаниях кораблекрушений.

- Сущая правда,- подтвердил Джингль, тряхнув головой.- Все спустил в лавку ростовщика ... небольшие деньги ... огромные проценты ... ничего нет больше ... все они мерзавцы.

- А!- сказал м-р Пикквик, успокоенный несколько этим объяснением.- Теперь я понимаю вас. Вы заложили свой гардероб ростовщику.

- Все до последней рубашки ... Иов тоже ... тем лучше ... прачке не платить, Скоро шабаш... слягу в постель ... умру ... по делом вору и мука ... шабаш!

Все эти будущия подробности своей жизненной перспективы м-р Джингль передал с обыкновенною торопливостью, поминутно моргая глазами и корча свою физиономию в жалкую улыбку. Но м-р Пикквик легко заметил это неискусное притворство, и ему даже показалось, что глаза Джингля были увлажены слезами. Он бросил на него взгляд, исполненный самого глубокого сострадания.

- Почтенный человек,- пробормотал Джингль, закидывая свою голову и с чувством пожимая руку м-ра Пикквика.- Неблагодарный пес ... стыдно плакать ... не ребенок ... не выдержал ... лихорадочный пароксизм ... слабость ... болезнь ... голоден. Заслужил по делам ... сильно страдал ... очень ... баста!

И, не чувствуя более сил притворяться хладнокровным, несчастный человек сел на лестничной ступени, закрыл лицо обеими руками и зарыдал, как дитя.

- Ну, полно, полно,- сказал м-р Пикквик, растроганный до глубины души.- Вот я посмотрю, что можно для вас сделать, когда будут приведены в известность все обстоятельства нашего дела. Надобно поговорить с Иовом. Да где он?

- Здесь я, сэр,- откликнулся Иов, выступая на лестничную ступень.

Описывая в свое время наружность этого молодца, мы сказали, кажется, что глаза y него заплыли жиром; но теперь, в эпоху нищеты и скорби, они, повидимому, хотели выкатиться из своих орбит.

- Здесь я, сэр,- сказал Иов.

- Подойдите сюда, любезный, сказал м-р Пикквик, стараясь принять суровый вид, между тем, как четыре крупные слезы скатились на его жилет.

Иов подошел.

- Вот вам, любезный, вот вам!

Что! пощечину? Когда говорят: "вот вам!" так обыкновенно разумеют пощечину на вседневном языке. И м-р Пикквик, рассуждая эгоистически, мог бы при этом удобном случае разразиться самою звонкою пощечиной: он был обманут, одурачен и жестоко оскорблен этим жалким негодяем, который теперь совершенно был в его руках. Но должны-ли мы сказать всю правду? В кармане м-ра Пикквика произошел внезапный звон, и когда, вслед за тем, он протянул свою руку горемычному Иову, глаза его заискрились живейшим удовольствием, и сердце переполнилось восторгом. Совершив этот филантропический подвиг, он, не говоря ни слова, оставил обоих друзей, пораженных превеликим изумлением.

По возвращении в свою комнату, м-р Пикквик уже нашел там своего верного слугу. Самуэль обозревал устройство и мебель нового жилища с чувством какого-то угрюмого удовольствия, весьма интересного и забавного для посторонних глаз. Протестуя энергически против мысли о постоянном пребывании своего господина в тюремном замке, м-р Уэллер считал своею нравственною обязанностью не приходить в восторг от чего бы то ни было, что могло быть сделано, сказано, внушено или предложено в этом месте.

- Ну, что, Самуэль?- сказал м-р Пикквик.

- Ничего, сэр,- отвечал м-р Уэллер.

- Помещение довольно удобное, Самуэль?

- Да, так себе,- отвечал Самуэль, озираясь вокруг себя с недовольным видом.

- Видели-ли вы м-ра Топмана и других наших друзей?

- Видел всех. Завтра будут здесь, и мне показалось очень странным, что никто из них не захотел придти сегодня,- отвечал Самуэль.

- Привезли вы мои вещи?

В ответ на это м-р Уэллер указал на различные пачки и узлы, симметрически расположенные в углу комнаты.

- Очень хорошо, Самуэль,- сказал м-р Пикквик после некоторого колебания,- теперь выслушайте, мой друг, что я намерен сказать вам.

- Слушаю. Извольте говорить.

- Я думал с самого начала и совершенно убедился, Самуэль,- начал м-р Пикквик с великою торжественностью, - что здесь не место быть молодому человеку.

- Да и старому тоже,- заметил м-р Уэллер.

- Правда ваша, Самуэль,- сказал м-р Пикквик,- но старики иногда заходят сюда, вследствие своего собственного упрямства, a молодые люди могут быть приведены в это место неизвинительным эгоизмом, т. е. самолюбием тех, кому они служат. Этим-то молодым людям, думаю я, неприлично оставаться здесь. Понимаете-ли вы меня, Самуэль.

- Нет, сэр, не могу взять в толк,- отвечал м-р Уэллер.

- Попробуйте понять.

- Мудреная задача, сэр,- сказал Самуэль после кратковременной паузы,- но если я смекаю малую толику, на что вы метите, то, по моему рассуждению, сэр, вы метите не в бровь, a в самый глаз, как ворчал однажды извозчик, когда снегом залепило ему всю рожу.

- Я вижу, вы понимаете меня, мой друг,- сказал м-р Пикквик.- во-первых, вам никак не следует проводить в праздности свои лучшие годы; а, во-вторых, должнику, посаженному в тюрьму, было бы до крайности нелепо держать при себе слугу.- Самуэль,- заключил м-р Пикквик,- на время вы должны оставить меня.

- На время, сэр? так-с, смекаем,- сказал м-р Уэллер довольно саркастическим тоном.

- Да, на то время, как я останусь здесь,- продолжал м-р Пикквик.- Жалованье вы будете получать от меня по прежнему. Кто-нибудь из моих друзей, вероятно, с удовольствием возьмет вас, хоть бы из уважения ко мне. И если я когда-либо отсюда выйду, Самуэль,- добавил м-р Пикквик с притворною веселостью,- даю вам честное слово, что вы немедленно опять воротитесь ко мне.

- Насчет этой материи, сэр, y меня имеется в виду одно единственное рассуждение,- сказал м-р Уэллер важным и торжественным тоном.- Не вам бы об этом говорить, и не мне бы слушать. Перестанем об этом толковать, и дело в шляпе.

- Нет, Самуэль, я не шучу, и намерение мое неизменно,- сказал м-р Пикквик.

- Так вы не шутите сэр? Не шутите?- спросил м-р Уэллер твердым и решительным тоном.

- Нет, Самуэль.

- Очень хорошо-с: и я не стану шутить. Счастливо оставаться.

С этими словами м-р Уэллер надел шляпу и поспешно вышел из комнаты своего господина.

- Самуэль!- закричал вдогонку м-р Пикквик.- Самуэль!

Но в длинной галлерее уже не раздавалось эхо от шагов, и Самуэль Уэллер исчез.

Глава XLIII.

Объясняющая, каким образом мистер Самуэль Уэллер попал в затруднительное положение.

В Линкольнской палате, что на Португальской улице, есть высокая комната, дурно освещенная и еще хуже проветренная, и в этой комнате почти круглый год заседают один, два, три или, смотря по обстоятельствам, четыре джентльмена в париках, и перед каждым из этих джентльменов стоит письменная конторка, сооруженная по образцу и подобию тех, которые обыкновенно употребляются в английских присутственных местах, за исключением разве французской полировки. По правую сторону от этих господ находится ложа для адвокатов: по левую сторону - отгороженное место для несостоятельных должников, и прямо перед их конторками стоит обыкновенно более или менее значительная коллекция неумытых физиономий и нечесаных голов. Эти джентльмены - коммиссионеры Коммерческого банкротского суда, и место, где они заседают, есть сам Коммерческий банкротский суд.

По воле прихотливой судьбы, этот знаменитый суд с незапамятных времен был, есть и, вероятно, будет общим притоном праздношатающагося лондонского оборванного люда, который каждый день находит здесь свое утешение и отраду, Он всегда полон. Пары пива и спиртуозных напитков возносятся к потолку от раннего утра до позднего вечера, и, сгущаясь от жара, скатываются дождеобразно на все четыре стены. В один приход вы увидите здесь больше штук старого платья, чем в целый год в Толкучем рынке, и ни одна цирюльня столицы не в состоянии представит такой богатой коллекции щетинистых бород, какую встретите в этой оригинальной ассамблее.

И никак не должно думать, чтоб все эти господа имели какую-нибудь тень занятий или дела в этом присутственном месте, которое с таким неутомимым усердием и соревнованием посещают они каждый день от восхода солнечного до заката. При существовании деловых отношений, странность такого явления могла бы уничтожиться сама собою. Некоторые из них обыкновенно спят в продолжение заседаний; другие переходят с одного места на другое с колбасами или сосисками в карманах или носовых платках и чавкают, и слушают с одинаковым аппетитом; но решительно никто в целой толпе не принимает личного участия в производстве судебного дела. И не пропускают они ни одного заседания. В бурную и дождливую погоду они приходят сюда промоченные до костей, и в эти времена Банкротский суд наполняется испарениями, как из навозной ямы.

Можно подумать, что здесь усилиями смертных воздвигнут храм гению старых лохмотьев и лоскутного мастерства. Круглый год ни на ком не увидите нового платья и не встретите человека с свежим и здоровым лицом. Один только типстаф выглядывает молодым человеком, да и y того красные одутлые щеки похожи на вымоченную вишню, приготовленную для настойки. Разсыльный, отправляемый к разным лицам с формальным требованием их в суд, щеголяет иногда в новом фраке; но фасон этого фрака, имеющего подобие мешка, набитого картофелем, напоминает моду старых времен, давно исчезнувших из памяти людей. Самые парики y судей напудрены прескверно, и локоны их, повидимому, давно утратили свою упругость.

Но всего интереснее тут стряпчие, заседающие за большим продолговатым столом, недалеко от комиссионеров. Это - антики в своем роде. Главнейшую и чуть-ли не исключительную принадлежность их профессии составляют синий мешок и мальчик-слуга, обыкновенно еврейского происхождения, обязанный сопровождать их с этим странным портфелем в руках. Постоянных и правильно организованных контор не имеется y этих господ. Переговоры юридического свойства они совершают обыкновенно в трактирах и на тюремных дворах, где, появляясь ватагами, они зазывают и вербуют клиентов, точь-в-точь как извозчики, предлагающие свои услуги пассажирам. Наружность их до крайности неуклюжа и грязна. Надувательство и пьянство - отличительные черты в характере этих жрецов британской Фемиды. Квартиры их примыкают всегда к присутственным местам и простираются не дальше, как на одну английскую милю от обелиска на Георгиевской площади. Есть y них свои обычаи, нравы и свое обращение, совершенно непривлекательное для их ближних.

М-р Соломон Пелль, джентльмен из этой ученой корпорации, был жирный детина с отвислыми щеками, ходивший во всякое время в таком сюртуке, который, с первого взгляда, мог показаться зеленым, a потом, при дальнейшем рассмотрении, оказывался темно-бурым. Бархатный воротник этого одеяния подвергался такому же хамелеонскому видоизменению цветов. Лоб y м-ра Соломона Пелля был узкий, лицо широкое, голова огромная, нос кривой, как будто природа, раздраженная наклонностями, замеченными в этом человеке при самом его рождении, круто повернула его с досады на одну сторону и потом уже никогда не хотела исправить этого поворота. Впрочем, кривой нос, весьма невзрачный на первый взгляд, впоследствии отлично пригодился своему владельцу: подверженный, при короткой шее, страшной одышке, м-р Соломон Пелль дышал главнейшим образом через это полезное отверстие на верхней оконечности его организма.

- Уж на том постоим: дело его в моих руках выйдет белее снега, - сказал м-р Пелль.

- Вы уверены в этом?- сказал джентльмен, к которому была обращена эта речь.

- Совершенно уверен,- отвечал м-р Пелль,- но еслиб он попался в лапы какому-нибудь неопытному практиканту, заметьте, почтеннейший, тогда бы все перекувырнулось вверх дном.

- Э!- воскликнул другой собеседник, широко открыв свой рот.

- И уж я бы не отвечал за последствия,- сказал м-р Пелль, таинственно кивая головою и вздернув нижнюю губу.

Этот назидательный разговор производился в трактире насупротив Коммерческого банкротского суда, и одним из разговаривающих действующих лиц был никто другой, как м-р Уэллерь старший, явившийся сюда с благотворительною целью доставить утешение одному приятелю, которого дело в этот самый день должно было окончательно решиться в суде. М-р Пелль был стряпчим этого приятеля.

- Где же Джорж?- спросил старый джентльмен.

Стряпчий повернуль голову по направлению к задней комнате и, когда м-р Уэллер отворил туда дверь, шестеро джентльменов, посвятивших свою деятельность кучерскому искусству, поспешили встретить своего собрата с изъявлением самого дружеского и лестного внимания, не совсем обыкновенного в этой почтенной корпорации, проникнутой серьезным и философским духом. Несостоятельный джентльмен, пристрастившийся с некоторого времени к рискованным спекуляциям по извозчичьей части, поставившим его в настоящее затруднительное положение, был, повидимому, чрезвычайно весел и услаждал свои чувствования морскими раками, запивая их шотландским пивом.

Приветствие между м-ром Уэллером и его друзьями имело свой оригинальный характер, свойственный исключительно сословию кучеров: каждый из них приподнимал на воздух кисть своей правой руки и, описывая полукруг, разгибал мизинец, чтоб протянуть его к вошедшему собрату. Мы знали некогда двух знаменитых кучеров (теперь уж их нет на свете), братьев-близнецов, между которыми существовала самая искренняя и нежная привязанность. Встречаясь каждый день в продолжение двадцати четырех лет на большой дуврской дороге, они разменивались приветствиями не иначе, как вышеозначенным манером, и когда один из них скончался, другой, тоскуя день и ночь, не мот пережить этой потери и отправился на тот свет.

- Ну, Джордж,- сказал м-р Уэллер старший, скидая свой верхний сюртук и усаживаясь со своею обычною важностью,- как делишки? Все-ли хорошо сзади и нет-ли зацеп напереди?

- Везет, как следует, дружище,- отвечал несостоятельный джентльмен.

- Серую кобылу спровадил кому-нибудь?- осведомился м-р Уэллер беспокойным тоном.

Джордж утвердительно кивнул головой.

- Ну, это хорошо, мой друг,- заметил м-р Уэллер.- A где карета?

- Запрятана в безопасном месте, где, смею сказать, сам чорт не отыскал бы ее,- отвечал Джордж, выпивая залпом стакан пива.

- Хорошо, очень хорошо,- сказал м-р Уэллер.- Всегда смотри на передния колеса, когда скатываешься под гору, не то, пожалуй, костей не соберешь. A бумагу тебе настрочили?

- Сочинили, сэр, - подхватил м-р Пелль, пользуясь благоприятным случаем принять участие в разговоре,- да уж так сочинили, что, с позволения сказать, чертям будет тошно.

М-р Уэллер многозначительным жестом выразил свое внутреннее удовольствие, и потом, обращаясь к м-ру Пеллю, сказал, указывая на друга своего Джорджа.

- Когда-ж вы, сэр, расхомутаете его?

- Дело не затянется,- отвечал м-р Пелль,- он стоит третьим в реэстре, и очередь, если не ошибаюсь, дойдет до него через полчаса. Я приказал своему письмоводителю известить нас, когда там они соберутся.

М-р Уэллер осмотрел стряпчаго с ног до головы и вдруг спросил с необыкновенною выразительностью:

- A чего бы этак нам выпить с вами, сэр?

- Право, как бы это,- отвечал м-р Пелль:- вы уж что-то слишком очень...- Я ведь оно не то, чтобы того, привычки, ей Богу, не имею, того...- К тому же теперь еще так рано, что оно, право, будет того ...- Стаканчик разве пуншику, почтеннейший, чтоб заморить утреннего червяка.

Едва только произнесены были эти слова, трактирная служанка мигом поставила стакан пунша перед стряпчим и удалилась.

- Господа!- сказал м-р Пелль, бросая благосклонный взор на всю почтенную компанию.- Господа! Этот кубок за успех общего нашего друга! Я не имею привычки выставлять на вид свои собственные достоинства, милостивые государи: это не в моем характере. Но, при всем том, нельзя не заметить в настоящем случае, что если бы друг наш, по счастливому стечению обстоятельств, не нашел во мне усердного ходатая по своему запутанному делу, то ... то ... но скромность запрещает мне вполне выразить свою мысль относительно этого пункта. Глубокое вам почтение, господа!

Опорожнив стакан в одно мгновение ока, м-р Пелль облизнулся и еще раз обозрел почтенных представителей кучерского сословия, которые, очевидно, подозревали в нем необъятную палату ума.

- Что, бишь, я хотел заметить вам, милостивые государи?- сказал стряпчий.

- Да, кажется, вы хотели намекнуть, сэр, что не худо бы было, стомах ради, учинить вам репетицию в таком же размере,- отвечал м-р Уэллер шутливым тоном.

- Ха, ха!- засмеялся м-р Пелль.- Не худо, истинно не худо. Должностным людям подобает. В ранний час утра было бы, так сказать, приличия ради ...- Пусть идет репетиция, почтеннейший, пусть идет. Гм!

Последний звук служил выражением торжественного и сановитого кашля, которым м-р Пелль хотел привести в надлежащия границы проявление неумеренной веселости в некоторых из его слушателей.

- Бывший лорд-канцлер, милостивые государи, очень любил и жаловал меня, - сказал м-р Пелль.

- И это было очень деликатно с его стороны,- подхватил м-р Уэллер.

- Слушайте, слушайте!- повторил один чрезвычайно краснолицый джентльмен, еще не произносивший до сих пор ни одного звука. Водворилось всеобщее молчание.

- Однажды, господа, имел я честь обедать y лорда-канцлера,- продолжал м-р Пелль.- За столом сидело нас только двое, он да я; но все было устроено на самую широкую ногу, как будто состояло присутствие из двадцати человек: большая государственная печать лежала на подносе, и джентльмен в парике с косой хранил канцлерский жезл. Был он в рыцарской броне, с обнаженной шпагой и в шелковых чулках... все как следует, господа. И вдруг канцлер говорит: - "Послушайте, м-р Пелль, в сторону фальшивую деликатность. Вы человек с талантом; вы можете, говорит, водить за нос всех этих олухов в коммерческом суде. Британия должна гордиться вами, м-р Пелль". Вот так-таки он и сказал все это слово в слово, клянусь честью.- "Милорд, говорю я, вы льстите мне".- "Нет, м-р Пелль, говорит он,- будь я проклят, если я сколько-нибудь лгу".

- И он действительно сказал это?- спросил м-р Уэллер.

- Действительно,- отвечал м-р Пелль.

- Ну, так парламент мот бы его за это словцо притянуть к суду,- заметил м-р Уэллер.- И проболтайся таким манером наш брать извозчик, вышла бы, я полагаю, такая кутерьма, что просто - наше почтение!

- Но ведь вы забываете, почтеннейший,- возразил м-р Пелль,- что все это произнесено было по доверенности, то есть, под секретом.

- Под чем?- спросил м-р Уэллер.

- Под секретом.

- Ну, это другая статья,- сказал м-р Уэллер после минутного размышления: если он проклял себя по доверенности, под секретом, так нечего об этом и распространяться.

- Разумеется, нечего,- сказал м-р Пелль.- Разница очевидная, вы понимаете.

- Это сообщает делу другой оборот,- сказал м-р Уэллер.- Продолжайте, сэр.

- Нет, сэр, я не намерен продолжать,- отвечал м-р Пелль глубокомысленным тоном,- Вы мне напомнили, сэр, что этот разговор происходил между нами по доверенности, с глазу на глаз, и, стало быть...- Я должностной человек, господа. Статься может, что меня уважают за мою профессию, a статься может, и нет. Другим это лучше известно. Я не скажу ничего. Уста мои безмолвствуют, милостивые государи, и язык прилипает к гортани моей. Уж и без того в палате сделаны были замечания, оскорбительные для репутации благородного моего друга. Прошу извинить меня, господа: я был неосторожен. Вижу теперь, что я не имел никакого права произносить здесь имя этого великого человека. Вы, сэр, возвратили меня к моему долгу. Благодарю вас, сэр.

Разгрузившись таким образом этими сентенциями, м-р Пелль засунул руки в карманы и, сердито нахмурив брови, зазвенел с ужасною решимостью тремя или четырьмя медными монетами.

И лишь только он принял эту благонамеренную решимость, как в комнату вбежал мальчик с синим мешком и сказал, что дело сейчас будет пущено в ход. При этом известии вся компания немедленно бросилась на улицу и принялась пробивать себе дорогу в суд: эта предварительная церемония, в обыкновенных случаях, могла совершиться не иначе, как в двадцать или тридцать минут.

М-р Уэллер, мужчина толстый и тяжелый, бросился в толпу и, зажмурив глаза, принялся, с отчаянными усилиями, прочищать себе путь направо и налево. Усилия его были безуспешны: какой-то мужчина, которому он неосторожно наступил на ногу, нахлобучил шляпу на его глаза и решительно загородил ему дорогу. Но этот джентльмен, повидимому, тотчас же раскаялся в своем опрометчивом поступке; из уст его вырвалось какое-то невнятное восклицание, и затем, схватив почтенного старца за руку, он быстро притащил его в галлерею коммерческого суда.

- Ты-ли это, Самми?- воскликнул, наконец, м-р Уэллер, бросая нежный взор на своего нечаянного руководителя.

Самуэль поклонился.

- Ах, ты, детище мое беспутное!- продолжал м-р Уэллер,- мог-ли я думать и гадать, что собственный сын, на старости лет, задаст мне нахлобучку?

- A как мне было узнать тебя, старичина, в этих демонских тисках?- возразил Самуэль.- Неужто, думаешь ты, что, кроме тебя, никто не мот придавить мне ногу таким манером?

- И то правда, друг мой, Самми,- отвечал разнеженный старик,- ты всегда был кротким и послушным сыном. За каким только дьяволом ты пришел сюда, желал бы я знать? Старшине твоему тут нечего делать. Коммерческие дела не по его части, Самми. Резолюции тут и протоколы пишутся для нашего брата,

И м-р Уэллер тряхнул головой с великою торжественностью.

- Что это за старый хрыч!- воскликнул Самуэль.- Только y него и на уме, что резолюции да протоколы. Кто тебе сказал, что мой старшина в этом суде? Уж, разумеется, ему нет дела до ваших резолюций.

М-р Уэллер не произнес ответа, но опять покачал головой совершенно ученым образом.

- Полно раскачивать своим кузовом-то, старый петушище,- сказал Самуэль запальчивым тоном,- будь рассудительнее, дедушка. Я вот вчера вечером путешествовал в твое логовище y маркиза Гренби.

- Ну, что, видел ты мачиху, Самми?- спросил м-р Уэллер, испустив глубокий вздох.

- Видел,- отвечал Самуэль.

- Как ты ее нашел?

- Да так себе: она, кажется, повадилась y тебя прихлебывать по вечерам анисовый пунш вместо микстуры. Не сдобровать ей, старичина.

- Ты думаешь?

- Совершенно уверен в этом.

М-р Уэллер схватил руку своего сына, пожал ее и стремительно оттолкнул от себя. И, когда он производил эти эволюции, на лице его отпечатлелось выражение не отчаяния и скорби, но что-то весьма близкое к приятной и отрадной надежде. Луч тихой радости постепенно озарил всю его физиономию, когда он произносил следующия слова,

- Право, Самуэль, я не знаю, как пойдут вперед все эти дела, но думать надобно, что авось как-нибудь выйдет приключен ... горестное приключение, друг мой, Самми. Ведь ты помнишь этого жирного толстяка?

- Пастыря, что ходит к твоей сожительнице? Не забуду до гробовой доски.

- Так вот, y него, друг мой, Самми ... как бы это в добрый час молвить, в худой помолчать ... y него, видишь ли, зудит печенка и завалы в обоих боках.

- Стало быть, он очень нездоров?- спросил Самуэль.

- Он необыкновенно бледен,- отвечал отец,- только нос y него сделался еще краснее. Аппетит его так себе, ни то, ни се, зато уж пьет как, еслиб ты знал!

И, махнув рукой, м-р Уэллер погрузился в глубокое раздумье.

- Все это прекрасно,- сказал Самуэль,- и я радуюсь за тебя, старый человек. Поговорим теперь о моем собственном деле. Развесь уши, и не заикайся до тех пор, пока я не кончу.

После этого приступа, Самуэль рассказал в коротких словах все подробности последнего своего разговора с м-ром Пикквиком.

- Как? Остаться в тюрьме одному?- воскликнул м-р Уэллер старший.- Не позволить никому ходить за собою? Бедный старичок! Нет, нет, Самми, до этого не надобно допускать его.

- Уж, конечно, не надобно,- подтвердил Саму-эль.- Это я и без тебя знал.

- Да они там съедять его живьем, Самми, и с косточками!- воскликнул м-р Уэллер.

Самуэль нашел это мнение весьма основательным.

- Он ведь еще не доварился, Самми, когда вступил в эти казематы,- продолжал м-р Уэллер метафорически,- a они, поверь мне, пропекут и изжарят его так, что никто из самых близких друзей не угадает в нем прежнего птенца. Не так ли, Самми?

- Истинно так.

- И выходит, что этого не должно быть, Самуэль.

- Уж это как водится.

- Стало быть, речь о том, как уладить это дело?

- Именно об этом,- отвечал Самуэль.- Ты, старичина, умен не по летам, позволь тебе это заметить: говоришь ладно, складно, и видишь впереди всю подноготную, как этот вот краснощекий Никсон, которого продают с картинками в маленьких книжках по шести пенсов за штуку.

- Что это за человек, Самми?- спросил м-р Уэллер.

- До этого уж тебе нет дела, кто он таков,- возразил Самуэль,- довольно с тебя, что он не извозчик.

- Знавал я в старину одного конюха, которого звали Никсономь: не он-ли Самми?

- Нет, не он. Это был джентльмен, да еще вдобавок кудесник.

- A что такое кудесник?

- A это, видишь ли, человек, который знает будущее так, как мы с тобой не знаем и настоящаго.

- Вот что! Желал бы я познакомиться с таким человеком, Самуэль,- сказал м-р Уэллер.- Авось он поведал бы мне кой-что насчет печенки и завалов, о которых мы с тобой беседовали. Но уж если он скончал свой живот и никому не передавал своего секрета, так нечего об этом и распространяться. Ну, Самми, катай дальше, любезный!- заключил Уэллер, вздохнув из глубины души.

- Ты вот расклал по пальцам лучше всякого кудесника, что будет с нашим старичком, если оставить его одного в тюрьме,- сказал Самуэль.- A не знаешь-ли ты, как бы этак нам с тобой помочь этому горю?

- Нет, друг мой, не возьму в толк,- сказал м-р Уэллер после минутного размышления.

- И не видишь ты никакого средства?

- Средства, то есть, как бы выручить честного мужа из несчастия! Нет, Самми, не вижу ... a вот разве попробовать ...

Необыкновенный свет премудрости озарил чело почтенного старца, когда он приложился к уху своего возлюбленного сына и шопотом сказал:

- Принесем-ка, любезный, складную кровать, впихнем его туда, да и вынесем так, чтоб не пронюхал ни один тюремщик.- Или еще лучше: нарядим его старухой и прикроем его фатой.

Но Самуэль объявил, что оба эти плана никуда не годятся и снова предложил свой вопрос.

- Нет,- сказал старый джентльмен,- если он не хочет сохранить тебя при своей особе, так я уж решительно не вижу никакого средства. Не проедешь, Самми, будь ты тут хоть семи пядей во лбу.

- Проехать можно, да только осторожно,- возразил Самуэль.- Послушай, старичина: ссудика ты мне фунтиков двадцать пять.

- A на что тебе?- спросил м-р Уэллер.

- Это уж мое дело,- отвечал Самуэль.- Может, тебе вздумается потребовать от меня эти денежки минут через пять, a я, может статься, не заплачу и заартачусь. Не придет ли, этак, тебе охота задержать своего сынка и отправить его в тюрьму за долги?

При этой остроумной выдумке отец и сын обменялись полным кодексом телеграфических взглядов и жестов, после чего м-р Уэллер старший сел на каменную ступень и расхохотался до того, что лицо его покрылось багровой краской.

- Что это за старый истукан!- воскликнул Самуэль, негодуя на бесполезную трату дорогого времени.- Как тебе не стыдно рассиживаться, как петуху на на шесте, когда тут не оберешься хлопот на целый день? Где y тебя деньги?

- В сапоге, Самми, в сапоге,- отвечал м-р Уэллер, подавляя в себе этот припадок необыкновенного веселья.- Подержи-ка мою шляпу, Самми.

Освободившись от этого груза, м-р Уэллерь внезапно перегнулся на один бок, засунув свою правую руку за голенище, и через минуту вытащил из этого оригинального влагалища бумажник огромного формата в осьмушку, перевязанный толстым ремнем. Отдохнув, сколько было нужно после этой трудной операции, он вынул из бумажника две нахлестки, три или четыре пряжки, мешочек овса, взятого на пробу, и наконец небольшой сверток запачканных ассигнаций, из которых тотчас же отделил требуемую сумму для своего возлюбленного сына.

- Вот тебе, друг мой Самми,- сказал старый джентльмен, когда нахлестки, пряжки и пробный овес были вновь уложены на свое место в неизмеримом кармане за голенищем,- теперь надо тебе доложит, Самми, что я знаю тут одного джентльмена, который мигом подсмолит нам всю эту механику ... Сорвиголова, Самми, собаку съел в законах: мозг y него, как y лягушки, рассеян по всему телу, и каждый палец прошпигован таким умом, что просто рот разинешь. Он друг самого лорда-канцлера, Самми, и стоит ему пикнуть одно только словечко, так тебя упрячут, пожалуй, на всю жизнь в какую угодно тюрьму.

- Ну, нет, старичина,- возразил м-р Уэллер,- авось мы обойдемся без этой механики.

- Как же это?

- Слыхал-ли ты, что тут называется y них по судейской части Habeas corpus?

- Нет. A что?

- A это, сударь мой, такое изобретение, лучше которого человеку ничего не придумать до скончания веков. Об этом читал я и в книгах.

- Да ты-то что станешь с ним делать?

- Войду через него в тюрьму к своему старшине и больше ничего,- отвечал Самуэль.- Только уж лорду-канцлеру про это ни гугу,- иначе, пожалуй, пойти-то пойдешь этой дорогой, да там и застрянешь навсегда, как рак на мели.

Соглашаясь с мнением своего сына, м-р Уэллер старший, не теряя драгоценного времени, отправился еще раз к ученому Соломону Пеллю и познакомил его со своим желанием подать немедленно бумагу ко взысканию двадцати пяти фунтов, со включением судебных издержек, с некоего Самуэля Уэллера, отказавшагося выплатить этот долг. Благодарность за труды по этому делу перейдет в карман Соломона Пелля, и он получит вперед за свои хлопоты.

Стряпчий был в самом веселом расположении духа, так как несостоятельный клиент его был в эту минуту благополучно освобожден из коммерческого суда. Он отозвался в лестных выражениях относительно удивительной привязанности Самуэля к его господину и объявил, что этот случай напоминает ему его собственную бескорыстную преданность к лорду-канцлеру, почтившему его своим вниманием и дружбой. Окончив предварительные переговоры, они оба отправились в Темпль, и м-р Соломон Пелль, с помощью своего письмоводителя, изготовил в несколько минут, по всей юридической форме, просьбу о взыскании вышеозначенной суммы за собственноручным подписанием заимодавца.

Самуэль, между тем, отрекомендованный почтенным представителям кучерского сословия, сопровождавшим несостоятельного джентльмена, освобожденного из суда, был принят ими со всеми признаками искреннего радушие, какого мог заслуживать единственный сын и наследник м-ра Уэллера. Они пригласили его принять участие в их пиршестве, и Самуэль с великой охотой последовал за ними в общую залу трактира.

Веселость этих джентльменов имеет обыкновенно спокойный и серьезный характер; но по поводу настоящего радостного события, каждый из них, оставляя обычное глубокомыслие, решился вести себя нараспашку, предаваясь, без всякого ограничения, душевному разгулу. Пиршество началось громогласными и торжественными тостами в честь главного комиссионера в коммерческом суде, м-ра Соломона Пелля, удивившего в тот день извозчичью компанию своими эксцентрическими талантами по юридическому крючкотворству. Наконец, после обильных возлияний, один пестролицый джентльмен в голубой шали сделал предложение, чтобы кто-нибудь из почтенной компании пропел какую-нибудь песню для общей потехи. На это отвечали единодушным требованием, чтобы пестролицый джентльмен сам принял на себя труд развеселить компанию вокальной музыкой, и когда тот отказался наотрез от этого неучтивого требования, последовал разговор весьма шумный и крупный, воспламенивший извозчичьи сердца.

- Господа!- сказал президент пиршества, владелец многих кабриолетов и карет,- вместо того, чтобы расстраивать общую дружбу, не лучше-ли попросить нам м-ра Самуэля Уэллера сделать одолжение всей компании?

Единодушный говор одобрения утвердил предложение президента.

- Право, господа, я не привык пет в большой компании без аккомпанемента,- сказал Самуэль,- но уж если вы требуете и приказываете, мое горло будет к вашим услугам. Просим прислушать.

И после этого предисловия Самуэль, постепенно возвышая голос, затянул странный романс о том, как некогда разбойник Торпин, герой народных английских преданий, остановил на большой дороге карету одного епископа, как завладел его кошельком и как, наконец, всадил пулю в лоб неосторожному кучеру, который, спасаясь от разбойника, погнал своих лошадей в галоп. Песня отзывалась с большим неуважением об этом вознице.

- Утверждаю, господа, что здесь скрывается личная обида кучерскому сословию,- сказал пестролицый джентльмен, прерывая Самуэля на последней строфе.- Я хочу знать, как звали этого кучера.

- Имя его осталось в неизвестности для потомства,- отвечал Самуэль,- в его кармане не отыскалось визитной карточки.

- A я утверждаю, что такого кучера никогда не было и не могло быть на свете и что эта песня клевета на нашего брата!- возразил пестролицый джентльмен.

Это мнение, нашедшее отголосок во всей компании, произвело сильный и жаркий спор, который, к счастью, окончился без дальнейших последствий прибытием м-ра Уэллера и м-ра Пелля.

- Все обстоит благополучно, Самми,- сказал м-р Уэллер.

- Констэбль будет здесь в четыре часа,- сказал м-р Пелль.- Этим временем, надеюсь, вы не убежите, сэр,- э? Ха, ха, ха!

- Подожду, авось к той поре умилостивится мой родитель,- отвечал Самуэль.

- Ну, нет, от меня уж нечего ждать никакой пощады,- сказал м-р Уэллерь старший,- я не потатчик расточительному сыну.

- Взмилуйся, старичина: вперед не буду.

- Ни-ни, ни под каким видом!- отвечал неумолимый кредитор.

- Дай отсрочку хоть месяца на два: заплачу с процентами,- продолжал Самуэль.

- Не нужно мне никаких процентов,- отвечал м-р Уэллер старший,- сейчас денежки на стол или пропадешь в тюрьме ни за грош.

- Ха, ха, ха!- залился Соломон Пелль, продолжавший за круглым столом высчитывать судебные издержки в пользу своего кармана.- Вот это потеха, так потеха! Хорошенько его, старик, хорошенько! Проучить молодца не мешает. Вениамин, запишите это,- с улыбкой заключил м-р Пелль, обращая внимание м-ра Уэллера на итог вычисленной суммы.

- Благодарю вас, сэр, благодарю,- сказал стряпчий, принимая из рук м-ра Уэллера несколько запачканных ассигнаций.- Три фунта и десять шиллингов, и еще один фунт да десять - итого пять фунтов. Премного вам обязан, м-р Уэллер. Сын ваш прекраснейший молодой человек, и такие черты в его характере достойны всякой похвалы,- заключил м-р Пелль, завязывая свой судейский портфель и укладывая ассигнации в бумажник.

Перед появлением констэбля Самуэль приобрел такое благорасположение во всей честной компании, что все единодушно и единогласно вызвались сопровождать его до ворот Флита. В назначенную минуту истец и ответчик пошли рука об руку; впереди их - констэбль, a восемь дюжих кучеров замкнули их в арьергарде. На перепутьи вся компания остановилась на несколько времени в кофейной адвокатского суда, и потом, когда окончательно выполнены были все судебные формы, процессия тем же порядком продолжала свой путь.

В улице, где стояла тюрьма, произошла небольшая сумятица по поводу упорного намерения восьмерых джентльменов идти рядом с м-ром Самуэлем, и тут же принуждены были оставить пестролицаго джентльмена, вступившего в боксерское состязание с разносчиком афиш. За исключением этих мелких приключений, шествие совершилось благополучно. Перед воротами Флита вся компания дружески рассталась с арестантом.

Переданный таким образом на руки темничных стражей, к неимоверному изумлению Рокера и даже флегматического Недди, м-р Уэллер младший, по совершении обычных церемоний в тюремной конторе, отправился прямо к своему господину и постучался в двери его комнаты.

- Войдите!- откликнулся м-р Пикквик.

Самуэль вошел, снял шляпу и улыбнулся.

- Ах, это вы, мой друг!- воскликнул м-р Пикквик, очевидно обрадованный прибытием своего скромного друга.- Добрый товарищ, я не имел намерения нанести оскорбление вашей деликатности вчерашним разговором. Кладите шляпу, Самуэль: я объясню вам подробнее свои намерения.

- Нельзя-ли после, сэр?

- Как после? Отчего же не теперь?- спросил м-р Пикквик.

- Теперь оно, знаете, не совсем удобно, сэр.

- Почему же?

- Потому что ...- проговорил Самуэль, запинаясь.

- Да что с вами?- воскликнул м-р Пикквик, встревоженный несколько застенчивостью своего слуги,- объяснитесь скорее.

- Вот видите, сэр,- отвечал Самуэль,- мне тут надобно исправить кой-какие делишки.

- Это что еще? Какие y вас могут быть дела в тюремном замке?

- Да так ... особенного ничего нет, сэр.

- А! Ничего нет особеннаго? В таком случае, вы можете меня выслушать, Самуэль.

- Нет, уж не лучше ли, сэр, когда-нибудь в другой раз ... на досуге.

Озадаченный м-р Пикквик раскрыл глаза, но не сказал ничего.

- Дело в том, сэр ...- начал Самуэль.

- Ну?

- Мне вот, сэр, не мешает наперед похлопотать насчет своей койки, прежде чем примусь я здесь за какую-нибудь работу.

- О какой это койке говорите вы?- вскричал м-р Пикквик с величайшим изумлением.

- О собственной своей, сэр,- отвечал Самуэль,- я арестант. Меня заключили сюда за долги, по закону и судебной форме.

- За долги!- воскликнул м-р Пикквик, опрокидываясь на спинку кресел.

- Да, сэр, за долги,- отвечал Самуэль,- и уж мне не вырваться отсюда до тех пор, пока вы сами не изволите выйти.

- Ах, Боже мой! Что все это значит?

- Вещь очень простая, сэр,- если бы, чего Боже сохрани, пришлось мне просидеть с вами лет сорок сряду, так я быль бы очень рад и весел во все это время. Флит, так Флит, Ньюгэт, так Ньюгэт - по мне все равно. Теперь вы, сэр, завладели моей тайной, и, стало-быть,- не стоит толковать об этом.

С этими словами, произнесенными с великим эффектом и выразительностью, м-р Уэллер бросил свою шляпу на пол и, скрестив руки на груди, устремил пристальный взгляд на лицо своего господина.

Глава XLIV.

Мелкие приключения тюремной жизни и таинственное поведение мистера Винкеля, со включением некоторых подробностей об арестанте из сиротского суда.

М-р Пикквик, растроганный до бесконечной степени удивительною привязанностью своего верного слуги, не обнаружил ни малейшего гнева или неудовольствия по поводу безразсудной торопливости, с какою Самуэль заключил себя в долговую тюрьму на бессрочное время. Ему только слишком хотелось узнать имя бессовестного кредитора, не оказавшего молодому человеку никакой пощады; но относительно этого пункта, м-р Уэллер решился хранить глубочайшее и упорное молчание.

- И стоит-ли вам, сэр, расспрашивать об этом?- сказал м-р Уэллер.- Кредитор мой - человек без души, без сердца, ростовщик и такой ужасный скряга, что готов, при случае, повеситься за какую-нибудь копейку. Его ничем нельзя усовестить.

- Но послушайте, Самуэль,- возразил м-р Пикквик,- это ведь такая ничтожная сумма, что уплатить ее ничего бы не стоило. И притом, решаясь здесь оставаться со мною, вы должны были припомнить, что я мог бы употребить вас с большею пользою, если бы вам можно было выходить в город, когда вздумается.

- Очень вам благодарен, сэр,- отвечал м-р Уэллер с важностью,- но мне казалось, что уж лучше бы этого не делать.

- Не делать - чего, Самуэль?

- Не унижаться перед этим бессовестным кредитором.

- Да тут не было бы никакого унижения, если бы вы просто заплатили ему свой долг.

- Прошу извинить, сэр,- отвечал Самуэль,- это было бы с моей стороны большим одолжением и милостью, a беспардонный ростовщик не заслуживает ни милости, ни одолжения. Нет, уж что сделано, то сделано, и вы, сэр, не извольте беспокоиться из-за таких пустяков.

Здесь м-р Пикквик, волнуемый разными недоумениями, начал слегка потирать кончик своего носа, и на этом основании м-р Уэллерь счел приличным свести свою речь на другие предметы.

- Я поступил в этом случае по правилу, сэр, так как и вы, я думаю, поступаете всегда по известным правилам,- заметил Самуэль,- a это приводит мне на память одного джентльмена, который из за правила лишил себя жизни. Ведь об этом, я полагаю, вы слышали, сэр?

Предложив этот вопрос, Самуэль приостановился и посмотрел изподлобья на своего господина.

- Нет, вы попадаете не всегда в цель, Самуэль,- сказал м-р Пикквик, стараясь улыбнуться наперекор своему внутреннему беспокойству,- слава джентльмена, о котором говорите вы, еще не достигала до моих ушей.

- Неужели!- воскликнул м-р Уэллер,- вы изумляете меня, сэр, потому что этот джентльмен был человек известный, и служил в одной из правительственных контор.

- Право?

- Уверяю вас, сэр, и если сказать правду, сэр, это был презабавный джентльмен!- сказал м-р Уэллер. Наблюдая чистоту и опрятность, он, как скоро на дворе стояла скверная погода, надевал всегда резиновые калоши с пожарное ведро величиною, и все его рубашки сшиты были из заячьей шкуры. Он копил деньги по правилу, каждый день переменял белье тоже по правилу, никогда не говорил со своими родственниками из опасения, чтобы не попросили y него денег взаймы, и в то же время, сэр, это был прелюбезнейший джентльмен. Он стригся два раза в месяц по принятому правилу и, ради экономических рассчетов, заключил с портным контракт, чтобы тот каждогодно доставлял ему по три фрака и брал назад его старое платье. Любя во всем аккуратность, он обедал каждый день в одном и том же месте, где заплатите только один шиллинг и девять пенсов и уж режьте говядины, сколько душе угодно. И аппетит его быль такого рода, что трактирщик, бывало, со слезами рассказывал, как он обжирался всяких, этак, трюфелей, рюфлей и свинтюфлей, не говоря уже о том, что, в зимнюю пору, усаживаясь после обеда y камина, с кочергой в руках, он переводил углей по крайней мере на четыре с половиною пенса за один присест. A как любил он читать журналы и газеты! Бывало, только что входит в двери, и уж кричит трактирному мальчишке: - "Подать мне "Morning Post", когда дочитает его джентльмен! да посмотрите, Том, не свободен-ли "Times". Дайте мне заглянуть в "Morning Herald", когда будет готов, да не забудьте похлопотать насчет "Chronicle". Теперь, покамест, принесите мне "Advertiser": слышите?"- И затем, усаживаясь на стул, он не сводил глаз с часов. За четверть минуты перед тем, как разносчик должен был явиться с вечерним листком, он выбегал к нему навстречу и, вооружившись этой газетой, принимался читать ее с таким неослабным усердием, что приводил в отчаяние всех других посетителей трактира, и особенно одного горячаго старичка, который, говорят, уже не раз собирался проучить его, да и проучил бы, если бы слуга не смотрел за ним во все глаза. Так вот, сэр, сидел он тут битых три часа, занимая самое лучшее место, a потом, переходя через улицу в кофейную, выпивал чашку кофе и съедал четыре масляных лепешки. После этого он благополучно отправился домой в Кенсингтон и ложился спать. Однажды он захворал и послал за доктором. Доктор приезжает в зеленой коляске с робинсоновскими подножками, устроенными, как вы знаете, таким манером, что можно из экипажа выйти и опять войти, не беспокоя кучера на козлах. A это было теперь тем более кстати, что y кучера камзоль-то был ливрейный, a панталоны просто из сермяги, неизвестной моды и покроя, чего, разумеется, никто не мог заметить, когда он спокойно сидел себе на козлах.- "Что с вами?" говорит доктор.- "Очень нездоров", говорит пациент.- "Что вы кушали в последнее время?" говорит доктор.- "Жареную телятину", говорит пациент.- "Еще что?" говорит доктор.- "Еще масляные лепешки", говорит пациент.- "Так оно и есть", говорит доктор,- "я пришлю к вам коробочку пилюль, и вы уж больше не кушайте их".- "Чего - их? пилюль, то-есть?" говорит больной.- "Нет, лепешек", говорит доктор.- "Как?" говорит пациент, привскакивая на своей постели,- "я вот уж пятнадцать лет каждый вечер съедаю по четыре лепешки, и это заведено y меня по правилу".- "Ну, так теперь я прошу вас отказаться, на время, от этого кушанья по правилу", говорит доктор.- "Лепешки, сэр, здоровая пища", говорит пациент.- "Нет, сэр, лепешки - вредная пища", говорит доктор.- "Но ведь оне так дешевы, что за ничтожную сумму набиваешь ими полный желудок", говорит пациент.- "Но вам оне обойдутся слишком дорого", говорит доктор,- " вы не должны кушать их даже в том случае, когда бы самим вам предложили за это целую кучу золота и серебра. Съедая по четыре лепешки в сутки, вы подвергаетесь опасности умереть не дальше, как через полгода".- Пациент пристально смотрит ему в глаза, думает, да подумывает, a потом и говорит: - "Уверены-ли вы в этом, сэр?" - "Я готов отвечать за это своей докторской славой и честным именем благородного человека", говорит доктор.- "Очень хорошо, сэр", говорит пациент,- "а сколько надобно съесть лепешек, чтобы умереть в тот же день?" - "Не знаю", говорит доктор.- "Довольно-ли купить их на полкроны?" говорит пациент.- "Довольно, я полагаю", говорит доктор.- "А если купить их на три шиллинга?" говорит пациент.- "В таком случае непременно умрете", говорит доктор.- "Вы ручаетесь?" говорит пациент.- "Ручаюсь", говорит доктор.- "Очень хорошо", говорит пациент,- "спокойной вам ночи, сэр". Поутру на другой день он встал, развел огонь в комнате, заказал на три шиллинга лепешек, поджарил их, съел все до одной, взял пистолет и - застрелился.

- Зачем?- спросил вдруг м-р Пикквик совершенно озадаченный непредвиденным окончанием этой трагической истории.

- Как зачем?- отвечал Самуэль.- Он доказал этим справедливость своего правила, что масляные лепешки - здоровая пища, и притом, действуя всегда по правилу, он ни для кого не хотел изменить своего образа жизни.

Анекдотами и рассказами в этом роде м-р Уэллер забавлял своего господина до позднего часа ночи. Испросив позволение м-ра Пикквика, Самуэль нанял, для собственного помещения, особый угол в одной из комнат пятого этажа, y лысаго сапожника, который за еженедельную плату согласился разделить с ним свое убогое жилище. Сюда м-р Уэллерь перенес свой матрац и койку, взятую напрокат y м-ра Рокера. В первую же ночь он водворился здесь, как y себя дома, и смотря на его спокойную физиономию, можно было подумать, что он родился и вырос в этих четырех стенах.

- Вы этак всегда покуриваете трубку, когда лежите в постели, старый петух?- спросил м-р Уэллер своего хозяина, когда оба они отправились на сон грядущий.

- Всегда, молодой селезень,- отвечал сапожник.

- Не можете-ли вы разъяснить мне, почтенный, зачем вы устроили свою постель под этим досчатым столом?- спросил м-р Уэллер.

- A затем, что я привык спать между четырьмя столбами, прежде чем переселился на эту квартиру,- отвечал сапожник.- Здесь я нахожу, что четыре ноги стола могут с некоторым удобством заменять кроватные столбы.

- Вы, я вижу, человек с характером, почтеннейший,- заметил м-р Уэллер.

- Спасибо за ласку, любезнейший,- отвечал сапожник.

В продолжение этого разговора м-р Уэллер распростерт был на матраце в одном углу комнаты, тогда как хозяин его лежал на противоположном конце. Комната освещалась ночником и сапожниковой трубкой, которая, под столом, имела вид пылающего угля. Разговор этот, при всей краткости, сильно предрасположил м-ра Уэллера в пользу его хозяина: он приподнял голову, облокотился на руку и принялся тщательно осматривать физиономию лысаго джентльмена, на которого до этой поры ему удалось взглянуть только мимоходом.

Это быль мужчина с желтым, гемороидальным цветом лица, какой обыкновенно бывает y мастеров сапожного ремесла, и борода его, как y всех сапожников, имела подобие щетины. Лицо его представляло весьма странную, крючкообразную фигуру, украшенную двумя глазами, которые, вероятно, осмысливались встарину выражением радости и веселья, потому что даже теперь в них отражался какой-то добродушный блеск. Ему было лет под шестьдесят, и Богу одному известно, на сколько годов он состарелся в тюрьме. Ростом был он очень мал, сколько, по крайней мере позволяла судить об этом его скорченная поза под столом. Во рту торчал y него коротенький красный чубук: он курил и самодовольно посматривал на ночник. Можно было подумать, что он находился в состоянии самого завидного покоя.

- Давно вы здесь, старый ястреб?- спросил Самуэль, прерывая молчание, продолжавшееся несколько минут.

- Двенадцать лет,- отвечал сапожник, закусывая конец чубука.- A за что, вы думаете, посадили меня?

- За долги, верно?

- Нет, любезнейший, я в жизнь никому не был должен ни одного фартинга.

- За что же?

- Угадайте сами.

- Ну, может быть, вы вздумали строиться и разорились на спекуляциях?

- Нет, не отгадали.

- Так неужели за какой-нибудь уголовный проступок? Этого быть не может: вы смотрите таким добряком.

- Вот в том-то и дело, молодой человек, что вам не разгадать этой загадки до седых волос,- сказал сапожник, вытряхивая пепел из трубки и вновь набивая ее табаком.- Меня запрятали сюда за то, что одному человеку пришло в голову сделать меня наследником частицы благоприобретенного им имущества. Наследственные деньги сгубили меня, молодой человек.

- Мудрено что-то, старина, и уж чуть-ли вы не отливаете пули на мой счет,- возразил Самуэль.- Я бы очень желал, чтоб какой-нибудь богач устроил этим способом мою погибель.

- Вы не верите мне, общипанный селезень,- сказал сапожник, спокойно покуривая трубку,- на вашем месте и я бы не поверил; но в том-то и штука, что я говорю чистейшую правду.

- Как же это случилось?- спросил Самуэль, готовый наполовину поверить действительности этого непостижимого факта.

- Да вот как,- отвечал словоохотливый собеседник: - жил был старый джентльмен, на которого я работал несколько лет и с которым породнился через женитьбу на одной из его бедных родственниц,- она умерла теперь, к моему благополучию. Этот мой родственник захворал да и отправился.

- Куда?- спросил Самуэль, начинавший уже чувствовать непреодолимую дремоту после многосложных событий этого дня.

- На тот свет отправился; но куда именно, не могу доложить,- отвечал сапожник, выпуская дым изо рта и через нос.

- A! Так вот что!- сказал Самуэль.- Ну?

- Ну, вот он и оставил после себя пять тысяч фунтов,- продолжал сапожник.

- Это очень хорошо,- заметил Самуэль.

- Одна тысяча пришлась на мою долю, так-как я женат был на его родственнице.

- Прекрасно,- пробормотал м-р Уэллерь.

- Окруженный целой толпой племянников и племянниц, он знал, что они непременно перессорятся после его смерти из-за этого имения.

- Это уже как водится,- заметил Самуэль.

- Поэтому он делает меня душеприказчиком,- продолжал старик, раскуривая новую трубку,- и оставляет мне все имущество по конфиденции, дабы я разделил его сообразно требованию завещания.

- Что это значит - по конфиденции?- спросил Самуэль.

- Это уж так выражаются по закону,- отвечал сапожник.

- Темновато выражается закон, и от этого, должно быть, вышла беда. Однакож, продолжайте.

- И вот, сударь мой, когда я только-что хотел было приняться за исполнение этого завещания, племянницы и племянники, все до одной души, поголовно ополчились на меня и устроили caveat (Юридический термин, взятый буквально с латинского языка. Так называется апелляция, поданная в суд для приостановления и пересмотра дел, произведенных по наследству. Прим. перев.).

- Это что значит?

- Законный инструмент, которым хотят сказать, кому следует: - "не двигайся с места".

- Хороший инструмент. Ну?

- Но вот, сударь мой, ополчившись против меня, они все также перегрызлись между собою и принуждены были взять caveat обратно из суда, a я заплатил за все издержки по этому делу. Лишь только я расплатился, как одному племяннику опять пришло в голову подать просьбу, чтоб высокопочтенные судьи занялись пересмотром этого завещания. Дело закипело снова, в судейской конторе исписали шесть стоп бумаги, и один старый глухой джентльмен настрочил резолюцию в таком тоне: - "поелику завещатель был, очевидно, не в своем уме, когда подписывал свою духовную, то вышеозначенный мастер сапожного цеха присуждается сим отказаться от своей доли наследства, возвратив оную законным наследникам, и равномерно обязуется, без всякого замедления, уплатить суду все юридические потери и убытки по текущему делу".- Я подал апелляцию, и по моей просьбе дело перешло на рассмотрение к трем или четырем джентльменам, которые уже слышали о нем подробно в другом суде, где они считаются адвокатами сверх комплекта,- с тою только разницею, что там называют их докторами, a в этом другом суде - делегатами. И вот эти господа, по чистой совести, утвердили и укрепили во всей силе резолюцию глухого старого джентльмена. После того я перенес весь этот процесс в высший сиротский суд и вот в нем-то и купаюсь до сих пор и, как надо полагать, буду купаться до скончания жизни. Адвокаты мои уже давно вытянули из моего кармана законную тысячу фунтов наследства, и я посажен в тюрьму на том основании, что не доплатил сотни фунтов судебных проторей и убытков. Некоторые джентльмены советовали мне подать жалобу в парламент, и я бы не прочь от этого, да только им, видишь ты, недосужно навещать меня в этом месте, a мне тоже неудобно было путешествовать к ним. Длинные мои письма надоели им и прискучили мало-по-малу, и теперь уж они совсем забыли это каверзное дело. Вот и вся чистейшая истина, без преувеличений и прикрас, как в этом могли бы поручиться около пятидесяти особ за стенами этого тюремного замка, в котором, по всей вероятности, суждено мне умереть.

Сапожник остановился, желая удостовериться в произведенном впечатлении; но Самуэль в эту минуту уже спал и было очевидно, что конец истории не достигнул до его ушей. Арестант испустил глубокий вздох, вытряхнул пепел из трубки, завернулся в одеяло, и скоро отрадный сон сомкнул его глаза.

Поутру, на другой день, м-р Пикквик сидел один в своей комнате за чашкой чаю, между тем как Самуэль Уэллер, в комнате башмачника ваксил господские сапоги и чистил платье. В это время кто-то постучался в дверь, и прежде, чем м-р Пикквик успел произнести: - "войдите!" за порогом его жилища показалась косматая голова и грязная бархатная фуражка, в которых великий человек немедленно угадал личную собственность м-ра Смангля.

- С добрым утром, сэр! - сказал этот достойный джентльмен, сопровождая свой вопрос дюжиною маленьких поклонов,- вы сегодня ожидаете кого-нибудь? Вон там внизу спрашивают вас какие-то три джентльмена, должно быть, славные ребята: они стучат во все двери, и жильцы наши бранят их на чем свет стоить за это беспокойство.

- Ах, Боже мой, как это глупо с их стороны!- воскликнул м-р Пикквикь, быстро вставая с места.- Я не сомневаюсь, что это некоторые из моих близких друзей: я ожидал их еще вчера.

- Ваши друзья!- вскричал Смангль, схватив м-ра Пикквика за руку.- Ни слова больше. Будь я проклят, если с этой минуты они не будут также и моими друзьями. Мивинс тоже будет считать их своими друзьями. Ведь этот Мивинс, скажу я вам, собаку съел на все руки, не правда ли, почтеннейший?- заключил м-р Смангль с великим одушевлением.

- Я еще так мало знаю этого джентльмена,- сказал м-р Пикквик,- что ...

- Ни полслова больше, ни четверть слова!- перебил Смангль, ухватившись за плечо м-ра Пикквика,- вы узнаете его вдоль и поперек не дальше, как сегодня, и, уж разумеется, будете от него в восторге. У этого человека, сэр,- продолжал Смангль, принимая торжественную позу,- такие комические таланты, что он был бы истинным сокровищем для Дрюриленского театра.

- Неужели?

- Клянусь честью. Послушали бы вы, как он декламирует лучшие места из наших национальных комедий: просто трещат уши, и глазам не веришь. Вот что! И уж я поручусь заранее, что вы полюбите его больше всех своих друзей, иначе быть не может. Водится за ним один только маленький грешок ... ну, да это пустяки, вы знаете.

Когда м-р Смангль при этом намеке тряхнул головой и бросил на своего собеседника симпатический взгляд, м-р Пикквик в ожидании дальнейших объяснений, проговорил только: - "А!" - и с беспокойством взглянул на дверь.

- А!- повторил м-р Смангль, испуская тяжелый и продолжительный вздох.- Лучшего товарища и собеседника не найти вам в целом мире, за исключением, разумеется, одного только этого недостатка. Если бы, примером сказать, в эту самую минуту дедушка его вышел из могилы и явился перед его глазами, он бы непременно попросил y него взаймы фунтов двести под собственную свою росписку на гербовом листе в восемнадцать пенсов.

- Ах, Боже мой!- воскликнул м-р Пикквик.

- Это уж так верно, как я имею честь разговаривать с вами,- подтвердил м-р Смангль.- A что и того вернее: он прокутил бы эти деньгии в какую-нибудь неделю, a там опять стал бы просить взаймы, уж, конечно, без отдачи.

- Вы сообщаете мне очень замечательные подробности,- сказал м-р Пикквик, - только знаете, когда мы этак разговариваем с вами, приятели мои, вероятно, слишком беспокоятся, что не могут отыскать меня в этом месте.

- О, это ничего, я сейчас проведу их,- сказал Смангль, делая шаг к дверям,- прощайте! Я уж, разумеется, не стану вас беспокоить, когда вы будете принимать друзей.- Да, кстати...

При этой последней фразе, м-р Смангль вдруг остановился, запер дверь и, пересеменивая на цыпочках к м-ру Пикквику, сказал ему на ухо:

- Не можете-ли вы, почтеннейший, ссудить мне полкроны до конца будущей недели - а?

М-р Пикквик с трудом удержался от улыбки; но, сохраняя, однакож, по возможности спокойный вид, вынул требуемую монету и положил ее на ладонь м-ру Сманглю, после чего этот джентльмен, таинственно прищурив левым глазом и кивнув головой, выюркнул из дверей, отправившись таким образом на поиски за тремя джентльменами, с которыми он и воротился через несколько минут. Затем, еще раз подмигнув м-ру Пикквику в удостоверение, что не забудет своего долга, он окончательно удалился из его жилища, и великий человек остался наедине со своими друзьями.

- Ах, милые друзья мои,- сказал м-р Пикквик, попеременно пожимая руки м-ра Топмана, м-ра Винкеля и м-ра Снодграса,- как я рад, что наконец вижу вас в своей печальной квартире!

Весь триумвират приведен был в трогательное умиление при взгляде на великого человека. М-р Топман плачевно покачал головой; м-р Снодграс, снедаемый душевной скорбью, приставил к своим глазам носовой платок; м-р Винкель удалился к окну и зарыдал.

- С добрым утром, господа!- закричал Самуэль, входя в эту минуту с сапогами и вычищенным платьем своего господина.- Прочь тоска и печали. Приветствую вас, джентльмены!

- Этот молодец,- сказал м-р Пикквик, слегка ударяя по голове своего слугу, когда тот, стоя на коленях, застегивал полусапожки на ногах своего господина,- этот молодец вздумал арестовать самого себя, чтобы не разлучаться со мною.

- Как!- воскликнули в один голос друзья м-ра Пикквика.

- Да, джентльмены,- сказал Самуэль,- я здесь арестант, с вашего позволения; жалкий узник, как выразилась одна почтенная леди.

- Арестант!- воскликнул м-р Винкель с необыкновенным волнением.

- Эгой, сэр!- отвечал Самуэль, приподнимая голову.- Что новенького с вашею честью?

- Я было надеялся, Самуэль, что ... ничего, ничего,- сказал м-р Винкель скороговоркой.

В словах и манерах м-ра Винкеля обнаруживалось такое странное и необыкновенное расстройство, что м-р Пикквикь бросил на своих друзей изумленный взор, требуя от них объяснений этого явления.

- Мы сами не знаем,- сказал м-р Топман, отвечая громко на этот безмолвный вопрос.- Он был очень беспокоен в эти последние два дня, и обращение его сделалось необыкновенно странным, так что он решительно не похож на себя. Мы уж принимались его расспрашивать, да только он ничего не объяснил нам.

- Тут, право, нечего и объяснять,- сказал м-р Винкель, краснея, как молодая девушка, под влиянием проницательных взоров м-ра Пикквика.- Уверяю вас, почтенный друг, что со мною ничего особенного не случилось. Мне вот только необходимо на несколько дней отлучиться из города по своим собственным делам, и я хотел просить вас, чтобы вы отпустили со мной Самуэля.

Изумление на лице м-ра Пикквика обнаружилось в обширнейших размерах.

- Мне казалось,- продолжал м-р Винкель,- что Самуэль не откажется поехать со мною; но уж теперь, конечно, нечего об этом думать, когда он сидит здесь арестантом. Я поеду один.

Когда м-р Винкель произносил эти слова, м-р Пикквик почувствовал с некоторым изумлением, что пальцы Самуэля задрожали на его полусапожках, как будто он был озадачен неожиданною вестью. Самуэль взглянул также на м-ра Винкеля, когда тот кончил свою речь, и они обменялись выразительными взглядами, из чего м-р Пикквик заключил весьма основательно, что они понимают друг друга.

- Не знаете-ли вы чего-нибудь, Самуэль?- спросил м-р Пикквик.

- Нет, сэр, ничего не знаю,- отвечал м-р Уэллер, принимаясь застегивать остальные пуговицы с необыкновенною поспешностью.

- Правду-ли вы говорите, Самуэль?

- Чистейшую, сэр,- ничего я не знаю, и не слышал ничего вплоть до настоящей минуты. Если в голове y меня и вертятся какия-нибудь догадки,- прибавил Самуэль, взглянув на м-ра Винкеля,- я не в праве высказывать их из опасения соврать чепуху.

- Ну, и я не вправе предлагать дальнейшие расспросы относительно частных дел своего друга, как бы он ни был близок к моему сердцу,- сказал м-р Пикквик после кратковременной паузы,- довольно заметить с моей стороны, что я тут ровно ничего не понимаю. Стало быть, нечего и толковать об этом.

Выразившись таким образом, м-р Пикквик свел речь на другие предметы, и м-р Винкель постепенно начал приходить в спокойное и ровное состояние духа, хотя не было на его лице ни малейших признаков беззаботного веселья. Друзьям представилось слишком много предметов для разговора, и утренние часы пролетели для них незаметно. В три часа м-р Уэллер принес ногу жареной баранины, огромный пирог с дичью и несколько разнообразных блюд из произведений растительного царства, со включением трех или четырех кружек крепкого портера: все это было расставлено на стульях, на софе, на окнах, и каждый принялся насыщать себя, где кто стоял. Но, несмотря на такой беспорядок и на то, что все эти кушанья были приготовлены в тюремной кухне, друзья произнесли единодушный приговор, что обед был превосходный.

После обеда принесли две или три бутылки отличного вина, за которым м-р Пикквик нарочно посылал в один из лучших погребов. К вечеру, перед чаем, эта порция повторилась, и когда, наконец, очередь дошла до последней, то есть шестой бутылки, в средней галлерее раздался звонок, приглашавший посторонних посетителей к выходу из тюрьмы.

Поведение м-ра Винкеля, загадочное в утреннее время, приняло теперь совершенно торжественный характер, когда, наконец, он, под влиянием виноградного напитка, приготовился окончательно проститься со своим почтенным другом. Когда м-р Топман и м-р Снодграс вышли из комнаты и начали спускаться с первых ступеней лестницы, м-р Винкель остановился на пороге перед глазами м-ра Пикквика и принялся пожимать его руку с неописанным волнением, в котором проглядывала какая-то глубокая и могущественная решимость.

- Прощайте, почтенный друг,- сказал м-р Винкель со слезами на глазах.

- Благослови тебя Бог, мой милый!- отвечал растроганный м-р Пикквик, с чувством пожимая руку своего молодого друга.

- Эй! Что-ж ты?- закричал м-р Топман с лестничной ступени.

- Сейчас, сейчас,- отвечал м-р Винкель.

- Прощайте, почтенный друг!

- Прощай, мой милый!- сказал м-р Пикквик.

Затем следовало еще прощай, еще и еще, и, когда этот комплимент повторен был около дюжины раз, м-р Винкель отчаянно уцепился за руку своего почтенного друга и принялся смотреть на его изумленное лицо с каким-то странным выражением отчаяния и скорби.

- Ты хочешь сказать что-нибудь, мой милый?- спросил наконец м-р Пикквик, утомленный этим нежным церемониалом.

- Нет, почтенный друг, нет, нет,- сказал м-р Винкель.

- Ну, так прощай, спокойной тебе ночи,- сказал м-р Пикквик, тщетно покушаясь высвободить свою руку.

- Друг мой, почтенный мой утешитель,- бормотал м-р Винкель, пожимая с отчаянной энергией руку великого человека,- не судите обо мне слишком строго, Бога ради не судите, и если, сверх чаяния, услышите, что я доведен был до какой нибудь крайности всеми этими безнадежными препятствиями, то я... я...

- Что-ж ты еще?- сказал м-р Топман, появляясь в эту минуту на пороге комнаты м-ра Пикквика.- Идешь или нет? Ведь нас запрут.

- Иду, иду,- отвечал м-р Винкель.

И, еще раз пожав руку м-ра Пикквика, он вышел наконец из дверей.

В ту пору, как великий человек смотрел с безмолвным изумлением за своими удаляющимися друзьями, Самуэль Уэллер побежал за ними в догонку и шепнул что-то на ухо м-ру Винкелю.

- О, без сомнения, в этом уж вы можете положиться на меня,- сказал громко м-р Винкель.

- Благодарю вас, сэр. Так вы не забудете, сэр?- проговорил Самуэль.

- Нет, нет, не забуду,- отвечал м-р Винкель.

- Желаю вам всякого успеха, сэр,- сказал Самуэль, дотрогиваясь до своей шляпы.- Я бы с величайшим удовольствием готов был ехать с вами, сэр; но, ведь, извольте сами рассудить, старшина без меня совсем пропадет.

- Да, да, вы очень хорошо сделали, что остались здесь, - сказал м-р Винкель.

И с этими словами пикквикисты окончательно скрылись из глаз великого человека.

- Странно, очень странно,- сказал Пикквик, возвращаясь назад в свою комнату и усаживаясь в задумчивой позе на софе перед круглым столом.- Что бы такое могло быть на уме y этого молодого человека?

И он сидел в этом положении до той поры, пока, наконец, раздался за дверью голос Рокера, тюремщика, который спрашивал, можно-ли ему войти.

- Прошу покорно,- сказал м-р Пикквик.

- Я принес вам, сэр, новую мягкую подушку вместо старого изголовья, на котором вы изволили почивать прошлую ночь,- сказал м-р Рокер.

- Благодарю вас, благодарю,- отвечал м-р Пикквик.- Не угодно-ли рюмку вина?

- Вы очень добры сэр,- сказал м-р Рокер, принимая поданную рюмку.- Ваше здоровье, сэр!

- Покорно вас благодарю,- сказал м-р Пикквик.

- A я пришел доложить вам, почтеннейший, что хозяин-то ваш ужасно захворал со вчерашней ночи,- сказал м-р Рокер, поставив на стол опорожненную рюмку.

- Как! Захворал тот арестант, что переведен сюда из высшего апелляционного суда?- воскликнул м-р Пикквик.

- Да-с, только уж, я полагаю, почтеннейший, что ему не долго быть арестантом,- отвечал м-р Рокер, повертывая в руках тулью своей шляпы таким образом, чтоб собеседник его удобно мог прочесть имя её мастера.

- Неужели,- воскликнул м-р Пикквик,- вы меня пугаете.

- Пугаться тут нечего,- сказал м-р Рокер,- он-таки давненько страдал чахоткой, и вчера вечером, Бот знает отчего, y него вдруг усилилась одышка, так что теперь он еле-еле переводить дух. Доктор сказал нам еще за шесть месяцев перед этим, что одна только перемена воздуха может спасти этого беднягу.

- Великий Боже!- воскликнул м-р Пикквик.- Стало быть, этот человек y вас заранее приговорен к смерти.

- Ну, сэр, этого нельзя сказать,- отвечал Рокер, продолжая вертеть свою шляпу,- чему быть, того не миновать; я полагаю, что он не избежал бы своей участи и y себя дома на мягких пуховиках. Сегодня поутру перенесли его в больницу. Доктор говорить, что силы его очень ослабели. Наш смотритель прислал ему бульону и вина со своего собственного стола. Уж, конечно, смотритель не виноват, если этак что-нибудь случится, почтеннейший.

- Разумеется, смотритель не виноват,- отвечал м-р Пикквик скороговоркой.

- Только я уверен,- сказал Рокер, покачивая головой,- что ему едва-ли встать со своей койки. Я хотел держать десять против одного, что ему не пережить и двух дней, но приятель мой, Недди, не соглашается на это пари и умно делает, я полагаю, иначе быть бы ему без шести пенсов.- Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи, почтеннейший.

- Постойте, постойте!- сказал м-р Пикквик.- Где y вас эта больница?

- Прямо над вами, сэр, где вы изволите спать,- отвечал м-р Рокер.- Я провожу вас, если хотите.

М-р Пикквик схватил шляпу и, не говоря ни слова, пошел за своим проводником.

Тюремщик безмолвно продолжал свой путь и, наконец, остановившись перед дверьми одной комнаты верхнего этажа, сделал знак м-ру Пикквику, что он может войти. То была огромная и печальная комната с двумя дюжинами железных кроватей вдоль стен, и на одной из них лежал человек, или, правильнее, остов человека, исхудалый, бледный, страшный, как смерть. Он дышал с величайшим трудом, и болезненные стоны вырывались из его груди. Подле этой постели сидел низенький мужчина, с грязным передником и в медных очках: он читал Библию вслух протяжным голосом. То был горемычный наследник джентльменского имущества, настоящий хозяин Самуэля.

Больной положил руку на плечо этого человека и просил его прекратить чтение. Тот закрыл книгу и положил ее на постель.

- Открой окно,- сказал больной.

Окно открыли. Глухой шум экипажей, стук и дребезжанье колес, смешанный гул кучеров и мальчишек - все эти звуки многочисленной толпы, преданной своим ежедневным занятиям, быстро прихлынули в комнату и слились в один общий рокот. По временам громкий крик праздной толпы превращался в неистовый хохот, и тут же слышался отрывок из песни какого-нибудь кутилы, возвращавшагося из таверны,- сцены обыкновенные на поверхности волнующагося моря человеческой жизни. Грустно и тошно становится на душе, когда вы рассматриваете их при своем нормальном состоянии души и тела: какое же впечатление должны были произвести звуки на человека, стоявшего одною ногою на краю могилы!

- Нет здесь воздуха,- сказал больной слабым и едва слышным голосом.- Здоров он и свеж на чистом поле, где, бывало, гулял я в свои цветущие годы; но жарок он, душен и сперт в этих стенах. Я не могу дышать им.

- Мы дышали им вместе, старый товарищ, много лет и много зим,- сказал старик.- Успокойся, мой друг.

Наступило кратковременное молчание, и этим временем м-р Пикквик подошел к постели в сопровождении м-ра Рокера. Больной притянул к себе руку своего старого товарища и дружески начал пожимать ее своими руками.

- Я надеюсь,- говорил он, задыхаясь, таким слабым голосом, что предстоящие слушатели должны были склонить свои головы над его изголовьем, чтобы уловить неясные звуки, исходившие из этих холодных и посинелых губ,- надеюсь, милосердный Судья отпустит мне мои прегрешения, содеянные на земле. Двадцать лет, любезный друг, двадцать лет страдал я. Сердце мое разрывалось на части, когда умирал единственный сын мой: я не мог благословить его и прижать на прощаньи к своему родительскому сердцу. Страшно, ох, страшно было мое одиночество в этом месте. Милосердный Господь простит меня. Он видел здесь на земле мою медленную и тяжкую смерть.

Наконец, больной скрестил свои руки и старался произнести еще какие-то звуки; но уже никто более не мог разгадать их смысла. Затем он уснул, и отрадная улыбка появилась на его устах.

Зрители переглянулись. Тюремщик склонил свою голову над изголовьем и быстро отступил назад.

- Вот он и освободился, господа!- сказал м-р Рокер.

Освободился ... да: но и при жизни он так был похож на мертвеца, что нельзя наверное сказать, когда он умер.

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 10., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Посмертные записки Пиквикского Клуба. 11.
Глава XLV. Трогательное свидание между Самуэлем Уэллером и его семейст...

Посмертные записки Пиквикского Клуба. 12.
Глава XLIX. Путешествие мистера Пикквика в Бирмингем. На другой день п...