Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 07.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 07."

Глава XXV.

Торжество невинности и удивительное беспристрастие м-ра Нупкинса, со включением других весьма важных обстоятельств.

Во всю дорогу м-р Самуэль Уэллер неистово бесновался. М-р Снодграс и м-р Винкель с мрачным молчанием прислушивались к дивному красноречию своего неустрашимого вождя, не умолкавшего ни на одну минуту. Но гнев м-ра Уэллера мгновенно сменился живейшим любопытством, когда процессия повернула к тому самому двору, где он встретился с забулдыгой Троттером. Еще минута, и любопытство уступило место чувству сильнейшего изумления, когда м-р Груммер, остановив процессию, подошел к той самой калитке, откуда накануне выюркнул Иов Троттер. На звон колокольчика выбежала хорошенькая девушка лет семнадцати, с румяными и пухлыми щечками. Бросив быстрый взгляд на изумительную наружность пленников и на колымагу, откуда продолжал ораторствовать м-р Пикквик, она испустила пронзительный крик, всплеснула руками и побежала назад. М-р Моззель, явившийся на место сцены, отворил калитку, чтобы впустить арестантов с их стражей и тут же захлопнул ее под носом толпы. Три или четыре счастливых джентльмена, отыскав значительную трещину в заборе, откуда, впрочем, ничего нельзя было видеть, продолжали глазеть в нее с таким же упорным постоянством, с каким праздные зеваки оттачивают свои носы об уличные стекла полицейского врача, подвергающего в задней комнате хирургическому осмотру кости какого-нибудь пьяницы, раздавленного на улице колесами проезжавшего экипажа.

Перед крыльцом, y самого основания лестницы, ведущей во внутренность дома, колымага, наконец, остановилась, и м-р Пикквик, сопровождаемый своими верными друзьями, введен был в корридор, откуда, после предварительного доклада, их представили перед очи городского мэра.

Сцена была торжественная в полном смысле слова. Подле большого книжного шкафа, в большом кресле, за большим столом заседал м-р Нупкинс, представлявший из своей особы величавую фигуру огромного размера. Стол был украшен огромными кипами бумаг, из-за которых, на противоположном конце, выставлялись голова и плечи м-ра Джинкса, употреблявшего деятельные усилия сообщить своему лицу деловой и озабоченный вид самого отчаянного свойства.

Вслед за входом арестованных пикквикистов, м-р Моззель запер дверь и в почтительной позе стал за креслом своего начальника, ожидая дальнейших приказаний. М-р Нупкинс, с поразительной торжественностью, бросил инквизиторский взгляд на лица арестантов.

- Ну, Груммер, что это за человек,- сказал м-р Нупкинс, указывая на м-ра Пикквика, который, как оратор и представитель своих друзей, стоял со шляпою в руке, отвешивая учтивые поклоны.

- Это Пикквик, буян, сэр,- сказал Груммер.

- Вон оно как, куда метнул, старый головач ... погоди малую толику,- сказал м-р Уэллер, выступая смелым шагом в передний ряд.- Прошу извинить, сэр, но этот старый господин в богатырских ботфортах не зашибет себе ни одного шиллинга на хлеб, если будет состоять церемониймейстером при вашей чести. Позвольте уж лучше мне рапортовать,- продолжал м-р Уэллер, отстраняя левою рукою Груммера и обращаясь к судье с фамильярною учтивостью.- Это, сэр, м-р Самуэль Пикквик, ученый основатель, президент и член столичного клуба; a это м-р Топман; за ним, прошу заметить, м-р Снодграс; a за ним, по другую сторону, м-р Винкель. Все это, сэр, джентльмены первой руки, и мне будет очень приятно, если вы удостоитесь знакомства с ними. Поэтому, сэр, советую вам прежде всего сослать на ветряную мельницу этого ветреного старичишку, a там уж все, авось, пойдет y нас как по маслу. Дела прежде всего, a после удовольствия, как говорил король Ричард III, запирая другого короля в Тоуэр.

- Заключив эту сентенцию, м-р Уэллер начал растирать тулью шляпы рукавом своей куртки и самодовольно бросил благосклонный кивок на м-ра Джинкса, который, повидимому, слушал его с несказанным удовольствием.

- Что это за человек?- спросил судья.

- Он мой камердинер,- с гордостью сказал м-р Пикквик.

- Он ваш камердинер, говорите вы, то есть состоит при вас в качестве слуги: так ли?- спросил судья.

М-р Пикквик отвечал утвердительно.

- Итак, принять к сведению,- продолжал м-р Нупкинс,- Камердинер Пикквика. Запишите, м-р Джинкс.

Письмоводитель записал.

- Как ваша фамилия?- грянул м-р Нупкинс.

- Уэллер,- отвечал Самуэль.

- Итак, одним именем больше в списках ньюгетской тюрьмы,- сказал м-р Нупкинс.

Это была шутка и, следовательно, господа Груммер, Джинкс, Доббли, Мозель и все остальные члены судейской канцелярии сочли своим непременным долгом захохотать из угождения господину мэру. Смех их продолжался пять минут.

- Запишите его имя, м-р Джинкс,- сказал судья.

- Два "Л"; не забудьте, приятель,- шепнул Самуэль.

Здесь один из полисменов, составлявших стражу, имел несчастие захохотать и за то немедленно получил строгий выговор от городского мэра. Несчастный забыл, как опасно смеяться там, где этого не требует благопристойность.

- Где вы живете?- сказал судья.

- Везде и нигде,- отвечал Сам.

- М-р Джинкс, запишите.

Письмоводитель медлил и машинально бросил вопрошающий взгляд на грозного судью. М-р Нупкинс понял, что ответ слуги требовал некоторых пояснений.

- Где вы живете? - повторил опять м-р Нупкинс.

- Там, где хорошо, a больше всего, где приведется, сэр,- отвечал Самуэль.

- Запишите, Джинкс,- сказал судья, начинавший выходить из себя.

- Поставьте всякое слово в строку,- сказал м-р Уэллер.

- Оказывается, стало быть, что он бродяга, м-р Джинкс,- сказал судья.- Следует из его показания, что он бродяга: так ли, м-р Джинкс?

- Точно так,- отвечал письмоводитель.

- И как бродягу, я прикажу засадить его в тюрьму,- сказал м-р Нупкинс.

- Теперь, м-р Джинкс, отберите показания от Груммера и составьте протокол.

- Слушаю, сэр.

Приступили к отобранию показания; но так как м-р Груммер выражался языком довольно медленным и вялым, a между тем обед судьи был почти готов, то м-р Нупкинс предложил ему наугад потребное количество юридических вопросов, на которые м-р Груммер, тоже наугад, сообщил потребное количество утвердительных ответов юридического свойства. Таким образом дело, к общему удовольствию, покатилось как по маслу. Перед составлением протокола, судья и м-р Джинкс удалились к окну и начали шопотом производить таинственное совещание между собой.

После этой консультации, продолжавшейся минут десять, м-р Джинкс занял свое место за большим столом. М-р Нупкинс между тем, усаживаясь в кресло, кашлянул два раза, и уже приготовился говорить речь в назидание пикквикистов, как вдруг м-р Пикквик перебил:

- Прошу извинить, сэр; но прежде, чем мы будем иметь удовольствие выслушать ваши мнения, основанные вами на отобранных показаниях, я бы желал воспользоваться правом подсудимого говорить в свою защиту. Надеюсь, сэр, вы не можете лишить меня этого права.

- Придержите свой язык, сэр,- сказал судья гневным тоном.

- Я бы очень рад вам повиноваться, но ...- сказал м-р Пикквик.

- Извольте молчать, сэр,- повторил судья,- или я принужден буду позвать констебля.

- Вы можете делать, что вам угодно,- возразил м-р Пикквик,- и я не сомневаюсь, что констебли исполнят ваши приказания с точностью; но я принимаю на себя смелость говорить и стану говорить в свою защиту.

- Пикквик и палата ума - одно и то же!- воскликнул м-р Уэллер.

- Замолчите, Сам.

- Слушаю.

М-р Нупкинс, пораженный, очевидно, необычайною смелостью ученого мужа, собирался, повидимому, вновь прогреметь свой грозный ответ; но в эту минуту м-р Джинкс дернул его за рукав и шепнул ему на ухо несколько слов. Судья проговорил вполголоса какой-то ответ, и затем перешептыванье возобновилось опять. Джинкс делал, повидимому, возражения.

Наконец, судья, проглотивший, вероятно, весьма неприятную пилюлю от своего письмоводителя,- обратился к м-ру Пикквику и, подавляя внутреннюю досаду, проговорил:

- Что вы хотите сказать?

- Во-первых,- начал м-р Пикквик; посылая через очки такой проницательный взгляд, который привел в трепет даже самого судью,- во-первых, я желаю знать, зачем и для чего я и мой друг приведены сюда?

- Можно ему сказать это?- шепнул м-р Нупкинс своему письмоводителю.

- Можно и должно,- шепнул Джинкс.

Судья откашлянулся, вытер нос и, приняв торжественную осанку, начал таким образом:

- Дошло до моего сведения, что вы, Пикквик, вопреки существующим законам, замышляете "учинить" дуэль, и что в этом преступном деле помогает вам другой человек, по имени Топман. Следственно ... ну, м-р Джинкс?

- Так, сэр, продолжайте.

- Следственно я, как судья, обязываю вас ... так, что ли, м-р Джинкс?

- Так, сэр.

- Обязываю вас ... к чему-же, м-р Джинкс.

- Отыскать и представить поручителей, сэр.

- Да, да. Следственно - хотел я сказать, как перебил меня мой письмоводитель - следственно я обязываю вас отыскать и представить поручителей.

- Надежных поручителей,- подсказал м-р Джинкс.

- И я требую надежных поручителей,- сказал судья.

- Из граждан этого города,- шепнул Джинкс

- Они должны быть гражданами этого города,- сказал судья.

- У каждого должен быть свой дом и капитал в пятьдесят фунтов,- подсказал Джинкс.

- И эти два поручителя, сударь мой, должны быть домохозяевами с капиталом не менее пятидесяти фунтов,- проговорил судья с великим достоинством, поправляя свой галстух.

Легко представить изумление и крайнее негодование ученого мужа, вовсе не приготовленного к такой развязке.

- Что все это значит, сэр?- воскликнул м-р Пикквик.- во-первых, мы совсем чужие в этом городе; во-вторых я не знаю здесь ни одного домовладельца, в*третьих, я никогда не думал о дуэли.

- Еще что?- спросил судья.

- Больше ничего, сэр. Кажется, и этого довольно?

- Но я должен предварительно разведать и учинить справку ... так, что ли, Джинкс?

- Так, сэр.

- Отвечайте положительно и ясно: имеете ли вы еще что-нибудь сказать в свое оправдание?

Нет сомнения, м-р Пикквик сказал бы очень много в оправдание себя и своих друзей и, конечно, удивил бы всю залу своим импровизированным витийством, если бы в эту самую минуту м-р Уэллер не вступил с ним в таинственное совещание, поглотившее все внимание и силу рассудительности ученого мужа, так что он должен был пропустить мимо ушей вопрос судьи. М-р Нупкинс не любил распространяться дважды о каком бы то ни было предмете. Приготовив себя предварительным кашлем, он бросил на собрание торжествующий взор и, среди полного молчания констеблей, приступил к произнесению приговора.

Слуга Уэллер, уличенный в буйных поступках, приговорен к штрафу в три фунта стерлингов. Граждане Винкель и Снодграс, уличенные в таком-же буйстве, штрафуются двумя фунтами. Сверх того, джентльмены и слуга обязуются дать подписку, что впредь они будут вести себя как прилично честным великобританским подданным и не будут питать личной вражды к констеблю Груммеру. Поручительство относительно Пикквика и Топмана должно состояться во всей силе.

Лишь только мэр кончил свою речь, м-р Пикквик, выступая вперед с улыбкой, заигравшей опять на его добродушном лице, сказал:

- Прошу извинить, господин судья. Не можете ли вы уделить мне несколько минут для переговоров о деле чрезвычайно важном, и которое собственно касается вас самих?

- Что-о-о?

М-р Пикквик повторил свой вопрос.

- Чрезвычайно экстраординарный случай!- воскликнул судья.- Частная аудиенция!

- Да, сэр, я прошу y вас частной аудиенции,- сказал твердо м-р Пикквик,- только я желаю, чтобы на ней присутствовал и мой слуга, так как известия, о которых вы услышите, первоначально исходят от него.

Судья взглянул на м-ра Джинкса, м-р Джинкс взглянул на судью, констебли переглянулись друг с другом с величайшим изумлением. Вдруг м-р Нупкинс побледнел. Не думает ли этот Уэллер, в припадке раскаяния и угрызения совести, сообщить какую-нибудь важную, быть может, убийственную тайну, имеющую отношение к его особе? Не скрывается ли здесь преступное посягательство на его личную безопасность? Страшная мысль! М-р Нупкинс побледнел, как смерть.

Взглянув еще раз на ученого мужа, м-р Нупкинс подозвал своего письмоводителя.

- Что вы думаете об этой просьбе, м-р Джинкс?- пробормотал судья.

М-р Джинкс, не понимавший хорошенько сущности этого казусного дела,- улыбнулся двусмысленной улыбкой и, завинтив углы своего рта, принялся медленно раскачивать свою голову с боку на бок.

- М-р Джинкс, вы осел, сэр,- сказал судья.

При этом комплименте, м-р Джинкс улыбнулся еще раз и постепенно отретировался в свой собственный угол.

Оставленный на произвол собственных соображений, м-р Нуикинс погрузился в глубокую думу на несколько минут, и потом, вставая с места, пошел в боковую комнату, куда, по сделанному знаку, последовал и м-р Пикквик с своим слугой. Чтобы предупредить всякое злонамеренное покушение на свою личность, м-р Нупкинс указал подсудимым на отдаленный конец маленькой комнаты, a сам, на всякий случай, стал подле приотворенной двери, откуда, при возникающей опасности, можно было позвать констеблей. Приняв таким образом все эти необходимые меры, внушенные благоразумием и опытностью, м-р Нупкинс выразил готовность выслушать известие, в чем бы оно ни заключалось.

- Вы позвольте мне, сэр, разом и прямо приступить к делу, которое некоторым образом касается вашей чести и вашего кредита в материальном смысле,- начал м-р Пикквик.- Я имею весьма сильные и основательные причины думать, что вы, сэр, имели неосторожность дать приют в своем доме величайшему обманщику.

- Двум,- прервал Самуэль Уэллер,- тонконогой вешалке и серой ливрее с заплаканными буркалами.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик,- когда я собираюсь рассуждать с этим джентльменом, вы постарайтесь контролировать ваши чувства.

- Виноват, сэр, да только кровь бурлит y меня кипятком и без всякого контроля, как скоро речь зайдет об этих забияках.

- Одним словом, сэр,- продолжал м-р Пикквик,- позвольте спросить вас: прав ли мой слуга, обнаруживший подозрение, что в дом ваш весьма часто делает визиты некто, выдающий себя за капитана Фиц-Маршала? Потому что, видите ли,- продолжал м-р Пикквик, заметив, что судья начал приходить в сильнейшее негодование,- если прав мой камердинер, то я объявляю, что этот Фиц-Маршал есть не что иное, как ...

- Погодите, сэр, погодите,- сказал м-р Нупкинс, затворяя дверь.- Так вы знаете этого человека?

- Очень хорошо знаю и объявляю вам, сэр, что это безнравственный негодяй, плут, все что хотите. Он легко втирается в доверенность честных людей и отплачивает им таким вероломством, такими низостями, что ... что ... - М-р Пикквик задыхался от негодования.

- Боже мой!- воскликнул м-р Нупкинс, раскрасневшись как жареный гусь, мгновенно переменив судейскую строгость на ласковое обращение порядочного джентльмена.- Сделайте одолжение, м-р ...

- Пикквик,- подсказал Самуэль.

- Сделайте одолжение, м-р Пикквик ... Боже мой!.. прошу покорнейше присесть. Кто бы мог подумать? Капитан Фиц-Маршал!

- Не называйте его ни капитаном, ни Фиц-Маршалом,- перебил Самуэль,- потому что, я вам скажу, он ни тот, ни другой. Он кочующий актер; зовут его Джинглем, и если вам нужен волк в овечьей шкуре, так это широко-мордый слуга его, Троттер, мошенник из мошенников первейшего сорта.

- Все это совершенно справедливо, сэр,- сказал м-р Пикквик, отвечая на вопрошающий взор изумленного судьи,- я затем и приехал сюда, чтоб обличить этого негодяя.

И м-р Пикквик вылил целиком в разгоряченное ухо городского мэра сокращенную повесть о похождениях м-ра Джингля. Упомянув в сжатых и сильных выражениях о первой встрече с кочующим актером, ученый муж рассказал, как он похитил мисс Уардль, как весело он отказался от этой девы за денежное вознаграждение, как он заманил его самого в девичий пансион, и как, наконец, он, м-р Пикквик, считал своим непременным долгом сорвать маску с этого обманщика.

При этом повествовании, вся горячая кровь в теле м-ра Нупкинса прихлынула к самым верхушкам его ушей. Он в первый раз имел удовольствие познакомиться с капитаном на конских скачках, откуда и пригласил его в свой дом. Фиц-Маршал знаком был почти со всею аристократиею британской столицы, объехал чуть ли не весь свет, знал все, видел все, был сам аристократом с головы до ног: какая драгоценная находка для семейства провинциального мэра! Мистрис Нупкинс и мисс Нупкинс были в восторге от капитана Фиц-Маршала. Оне показывали его всюду - на семейных вечерах, на городских балах, на общественных гуляньях - гордились мнениями Фиц-Маршала, прославляли его аристократические манеры, жужжали без умолка о тесной дружбе с капитаном Фиц-Маршалом, и весь город завидовал счастливцам, завербовавшим в свой круг лондонского льва. Искренние приятели и приятельницы их, м-с Поркенгем и девицы Поркенгем, и м-р Сидни Поркенгем, готовы были с ума сойти от ревности и отчаяния.

И после всего этого вдруг услышать, что м-р Фиц-Маршал есть ни больше, ни меньше как актер, кочующий актер, проныра, пройдоха и чуть ли не мошенник, готовый отважиться на всякую низость! Силы небесные! Что скажут Поркенгемы! Как станет торжествовать м-р Сидни Поркенгем, когда услышит, что ему, вдруг, ни с того, ни с сего, предпочли такого грязного соперника! Какими глазами сам он, почтенный мэр города Ипсвича, будет смотреть на старика Поркенгема, когда встретится с ним на скачках или на выборах в Палату? A если - от чего Боже сохрани!- весть эта залетит в чужие края - что ... что тогда!?

- Однакож, все это покамест голословное показание,- сказал м-р Нупкинс, после продолжительной паузы,- М-р Фиц-Маршал человек политический, смею сказать, и y него множество врагов: чем вы можете подтвердить и доказать истину таких ужасных обвинений?

- Поставьте меня с ним на очную ставку, и больше я ничего не требую,- сказал м-р Пикквик,- сведите с ним меня и моих друзей: вы увидите, что больше не нужно будет никаких доказательств.

- Это, кажется, легко устроить,- сказал м-р Нупкинс,- он придет сюда вечером, и тогда все это можно будет обделать без огласки ... вы понимаете, что я принимаю в уважение ветренность и, конечно, раскаяние молодого человека. Впрочем, не мешает наперед посоветоваться с моей женой: ум хорош, два лучше. Во всяком случае, м-р Пикквик, мы должны сперва покончить ваше дело, чтобы, понимаете, не было никаких задержек. Не угодно ли вам пожаловать в эту комнату?

И они опять вошли в судейскую.

- Груммер,- сказал судья страшнейшим голосом.

- Чего изволите, сэр?- отвечал Груммер, улыбаясь весьма некстати.

- Чему-ж вы смеетесь, сэр?- строго сказал судья.- Смотрите! вы забываете свои обязанности, сэр, и ведете себя, как бессмысленный мальчишка. Точно ли справедливы все те показания, которые вы дали, сэр? Берегитесь, Груммер!

- Сэр,- пробормотал несчастный Груммер,- я ... я ...

- Что? Вы путаетесь, сэр? М-р Джинкс,- замечаете вы, как он путается?

- Замечаю, сэр.

- Повторите свое показание, Груммер; только предваряю вас, держите ухо востро. М-р Джинкс, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммер, окончательно сбитый с толку инквизиторским взглядом судьи и насмешливой улыбкой Джинкса, запутался минуты в две или три в таком лабиринте противоречий, что м-р Нупкинс объявил ему наотрез и раз навсегда, что он не верит ему ни в одном слове. Таким образом штраф был отменен, и поручительство за пикквикистов оказалось совершенно неуместным. М-рь Груммер, как и следует, получил строжайший выговор, и пикквикисты, все до одного, признаны невинными в самом высшем юридическом смысле. Разительный пример непостоянства человеческого счастья.

М-с Нупкинс была величественная дама в голубом газовом тюрбане и светло-сером парике. Мисс Нупкинс получила в наследство от своей маменьки всю её гордость, за исключениеи тюрбана, и все её капризы, кроме парика. Как скоро между матушкой и дочкой возникали жаркие споры относительно разных неудобств домашней жизни, вся тяжесть их размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этом основании, когда м-р Нупкинс отыскал свою супругу и сообщил ей интересные подробности, представленные президентом Пикквикского клуба, м-с Нупкинс вдруг припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа в этом роде, что она никогда не сомневалась в злонамеренности Фиц-Маршала, что ее никто не хотел слушать, что она не понимает, чем ее считает м-р Нупкинс, и так далее, до бесконечности, все в одном и том же роде.

- Подумать только, что из меня сделали такую дуру!- возопила прелестная мисс Нупкинс, выжимая по слезинке из каждого глаза.

- Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая,- сказала м-с Нупкинс.- Сколько раз я просила, уговаривала, умоляла этого человека расспросить о фамильных связях капитана Фиц-Маршала! Сколько раз я заставляла его принять какия-нибудь решительные меры! О, Боже мой, да ведь этому никто и не поверит - никто!

- Однакож, послушай, моя милая,- начал м-р Нупкинс.

- Не говори мне ничего,- сказала м-с Нупкипс.

- Но ведь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова с ума сойти от любезностей капитана Фиц-Маршала. Ты беспрестанно приглашала его к себе, мой друг, и пользовалась всяким случаем, чтобы выставить на вид капитана Фиц-Маршала.

- Слышишь, Генриетта?- сказала м-с Нупкинс, обращаясь к своей дочке с видом оскорбленной добродетели.- Чему тут удивляться? Ему не в первый раз сваливать с больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И м-с Нупкинс зарыдала горько и громко.

- Ах, папенька!- возгласила мисс Нупкинс. И слезы дочери смешались с рыданиями матери.

- Мало ему, что теперь, по его милости, мы делаемся посмешищем всего света!- восклицала м-с Нупкинс.- Он меня же обвиняет, бессовестный!

- Как нам теперь показываться в обществах?- сказала мисс Нупкинс.

- Какими глазами будем мы смотреть на Поркенгемов?- сказала м-с Нупкинс.

- И на Григгсов,- добавила мисс Нупкинс.

- И на Сломминтаукенсов,- дополнила м-с Нупкинс.- Что-ж в этом толку, мой ангел? Отец твой знать ничего не хочет: для него хоть трава не рости.

Обе дамы зарыдали опять громко, сильно, дружно.

Слезы м-с Нупкинс изливались обильным и быстрым потоком и, повидимому, совсем затопили её мыслительные способности. Мало-по-малу, однакож, несчастная леди пришла в себя и, получив способность размышлять, представила на рассмотрение своему супругу проект относительно приглашения на обед м-ра Пикквика с его друзьями: они останутся до вечера, и, следовательно, столкнутся с капитаном Фиц-Маршаломь. После продолжительных совещаний, на семейном совете состоялось решение такого рода: убедившись в справедливости показаний м-ра Пикквика, прогнать немедленно капитана со двора, стараясь, однакож, не делать никакого шума, и потом известить Поркенгемов, что м-р Фиц-Маршаль, пользуясь огромным влиянием при дворе своей аристократической родни, получил место генерал-губернатора на Сьере-Леоне, на мысе Доброй Надежды, или на каком-нибудь из тех спасительных для здоровья островов, откуда европейцы, очарованные, конечно, туземным климатом, почти никогда не возвращаются назад в свою отчизну.

Сильно возрадовалось сердце почтенного мэра, когда, наконец, его дочь и супруга осушили свои слезы: он не противоречил ни в чем и безмолвно согласился на все пункты. М-р Пикквик и его друзья, изгладив все следы своего странного приключения, оставшиеся на их лицах и костюме, были представлены дамам и получили приглашение обедать. M-р Самуэль Уэллер, удостоившийся весьма лестных отзывов проницательного судьи, был поручен радушной заботливости м-ра Моззеля, который и отправился с ним в нижние апартаменты.

- Как ваше здоровье, сэр?- сказал м-р Моззель, провожая м-ра Уэллера на кухню.

- Здравствую, как видите, покорно вас благодарю,- отвечал Самуэль,- никаких особых перемен не произошло во мне с тех пор, как я имел честь видеть вас за стулом вашего командира.

- Прошу извинить, сэр, что я в ту пору не обратил на вас внимания,- сказал м-р Моззель,- мы еще не были отрекомендованы друг другу. Господин мой, кажется, вас очень полюбил, м-р Уэллер.

- Не мудрено. Он славный малый.

- Вы находите?

- Это всякий видит. Какой он весельчак!

- И мастер говорить, я вам скажу,- добавил м-р Моззель,- слова y него, что называется, бьют ключом из горла.

- Фонтаном бьют и брызгами летят на воздух, так что не поймаешь в них ни одной мысли,- заметил м-р Уэллер.

- В этом-то и штука - говорить так, чтобы никто ничего не понимал,- дополнил м-р Моззель.- Последняя ступень, м-р Уэллер, не оступитесь. Не угодно ли помыть руки, прежде чем я представлю вас нашим леди? Вот здесь за дверью рукомойник и чистое полотенце к вашим услугам.

- Всполоснуться не мешает,- отвечал м-р Уэллер, натирая желтым мылом свое лицо.- A y вас много леди?

- На кухне только две,- сказал м-р Моззель,- горничная и кухарка. Для черной работы мы держим судомойку да мальчишку: они обедают в прачешной.

- Так вы их не допускаете к своему столу?

- Нет, сэр. Сначала, правда, как они пришли, мы попытались пообедать с ними раза два или три, да только не было никакой возможности сидеть вместе с ними. У судомойки престрашные манеры и никакого воспитания, a мальчишка сопит, как надорванная лошадь.

- Скажите, какой неуч!

- Что прикажете делать. У нас в провинции много невоспитанных людей, м-р Уэллер, и это по временам бывает очень неприятно. Сюда пожалуйте, сэр, сюда.

И м-р Уэллер вошел в кухню.

- Мэри,- сказал м-р Моззель, обращаясь к хорошенькой девушке, носившей это имя,- вот вам м-р Уэллер, джентльмен из Лондона и друг нашего дома. Господин поручил нам угостить м-ра Уэллера и всячески стараться, чтобы ему было весело в нашей компании.

- Господин ваш знаток своего дела и отлично понимает, где раки зимуют,- сказал м-р Уэллер, бросая удивленный взгляд на мисс Мери,- на месте хозяина этого дома, я в жизнь не узнал бы скуки подле такой красотки.

- Ах, м-р Уэллер!- воскликнула Мери, зардевшись ярким румянцем.

- Ах, какие пассажи!- воскликнула кухарка.

- Извините, сударыня, я совсем забыл вас,- сказал м-р Моззель.- Позвольте вас представить, м-р Уэллер.

- Здравствуйте, сударыня,- сказал м-р Уэллер.- Очень рад вас видеть и надеюсь, что мы познакомимся надолго: прошу любить и жаловать вашего покорного слугу.

После этой церемонии представления горничная и кухарка удалились минут на десять за перегородку для взаимного сообщения друг другу впечатлений, произведенных на них визитом приятного гостя. Затем вся компания уселась за стол, уже давно накрытый для обеда.

Любезность м-ра Уэллера, его свободное обращение и редкий дар слова произвели могущественное влияние на всю компанию, так что в половине обеда кавалеры и дамы стояли уже на самой короткой ноге, знали со всеми подробностями историю негодяя, выдававшего себя за Иова Троттера.

- Не даром я его терпеть не могла,- сказала мисс Мери.

- Вы и не должны были терпеть его,- заметил м-р Уэллер.

- Отчего?

- Оттого, душечка моя, что красота и добродетель ничего не могут иметь общего с безобразием и мошенническими проделками какого-нибудь голяка бродяги. Согласны ли вы с этим, м-р Моззель?

- Совершенно согласен,- отвечал этот джентльмен.

- Здесь Мери захохотала и сказала, что смешит ее кухарка. Кухарка тоже засмеялась и сказала, что мисс Мери - презабавная девчонка.

- Я еще не пила,- заметила мисс Мери.

- Не угодно ли со мной из одной рюмки?- сказал м-р Уэллер.- Обмочите ваши губки, душенька, и я буду иметь право поцеловать вас в щечку.

- Стыдитесь, м-р Уэллер,- сказала мисс Мери.

- Чего?

- Говорить такие глупости.

- Глупости? Вы ошибаетесь, мой розанчик. Натура не терпит глупостей, a я, как видите, истинный сын натуры. Так ли, госпожа кухарка?

- Не спрашивайте меня, негодный кавалер,- отвечала кухарка, утопавшая, повидимому, в океане наслаждений.

Здесь горничная и кухарка залились беззаботным и нежным смехом, вследствии чего с прелестной мисс Мери, не успевшей проглотить куска говядины и запить его шотландским пивом, случился весьма неприятный припадок, из которого едва вывел ее м-р Уэллер, поспевший дать ей три нежных тумака по спине и оказавший другие знаки обязательной внимательности, столь необходимой в таких случаях.

Среди таких забав и наслаждений, вдруг раздался громкий звонок y зеленой калитки, оставшейся теперь в полном распоряжении молодого джентльмена, обедавшего в прачешной за особенным столом. M-р Уэллер продолжал расточать свои комплименты и становился любезнее с минуты на минуту; м-р Моззель разливал душистое вино в рюмки и стаканы; кухарка прохлаждалась за шотландским пивом и готовилась разрезать свою порцию бифштекса... вдруг, можете представить, дверь кухни отворилась, и в комнату вошел, можете вообразить, не кто другой, как м-р Иов Троттер.

Вошел, сказали мы; но это слово в настоящем случае не удобно применить к самому факту. Дверь кухни отворилась, и м-р Троттер появился. Он хотел идти, да и пошел бы без всякого сомнения, но, встретившись с глазами м-ра Уэллера, невольно отпрянул назад шага на два и остановился, как вкопанный, глазея на неожиданную сцену с чувством невыразимого изумления и страха.

- Вот он, голубчик,- сказал м-р Уэллер, быстро вставая с места.- A мы только что говорили о вас, сию минуту. Как поживаете, м-р Троттер? Где погуливали? Просим покорнейше.

И, положив свою могучую руку на серый воротник беззащитного Иова, м-р Уэллер потащил его на середину кухни. Затем он запер дверь и передал ключ м-ру Моззелю, который с философским равнодушием положил его в свой боковой карман.

- Теперь y нас пойдет потеха,- сказал м-р Уэллер,- вообразите, любезный друг, что ваш господин наверху встретился в эту минуту с моим, a вот здесь внизу мы имеем удовольствие смотреть на вашу прекрасную ливрею. Ну, соколик, как ваши дела? Скоро ли будете торговать пирожками в мелочной лавке? Ох, как я рад вас видеть, Иов Троттер! Теперь вы совершенно счастливы, любезный друг. Ведь он счастлив, м-р Моззель?

- Совершенно. Это видно по его глазам.

- Смотрите, как он весел!- продолжал Самуэль Уэллер.

- Он просто в восторге,- сказал м-р Моззель.

- Нечего и говорить: с ума сходит от радости. Садитесь, м-р Троттер просим покорнейше: мы все очень рады вас видеть.

И его насильно усадили на стул подле печи. Несчастный Троттер немилосердно заморгал своими крошечными глазками, сперва на м-ра Уэллера, потом на Моззеля; но не проговорил ни одного слова.

- Теперь, сударь мой,- начал Самуэль Уэллер,- мне хотелось бы, любопытства ради, спросить вас перед этими леди, точно ли вы считаете себя добродетельным и самым благовоспитанным молодым джентльменом, какой когда-либо употреблял серую ливрею и розовый платочек?

- И точно ли вы хотели жениться на кухарке?- с негодованием спросила раздраженная леди,- бездельник!

- И правда-ли, м-р Троттер, что y вас было намерение завести на чужия деньги мелочную лавочку?- спросила мисс Мери.

- Теперь не угодно ли вам выслушать меня, молодой человек,- начал м-р Моззель торжественным тоном,- вот эта почтенная леди (он указал на кухарку) удостоила меня некоторой благосклонности и вступила в компанию со мною. Поэтому, сэр, если вы огласили намерение завести на её счет мелочную лавку и торговать пирогами, но вы этим самым наносите мне одно из тех ужасных и непростительных оскорблений, какие, сэр, не забываются порядочными людьми. Понимаете вы это?

Здесь м-р Моззель, имевший вообще высокое мнение о своем красноречии, в котором он подражал методе и манерам своего господина, приостановился и ждал ответа.

Но м-р Троттер не дал никакого ответа. На этом основании м-р Моззель продолжал с большею торжественностью:

- Очень вероятно, сэр, что вас не потребуют наверх по крайней мере около пятнадцати минут, потому что, сэр, господин ваш в эту самую минуту рубит окрошку наверху, или, выражаясь более понятным языком, сводит окончательные счеты с моими господами; следственно, сэр, y вас будет довольно времени для джентльменских объяснений, которых от вас требуют. Понимаете вы это, сэр?

М-р Моззель опять остановился в ожидании ответа; но м-р Троттерь по прежнему хранил упорное молчание.

- Очень хорошо, сэр,- продолжал м-р Моззель,- мне очень неприятно иметь такие объяснения в присутствии почтенных леди; но критические обстоятельства, надеюсь, будут служить для меня достаточным извинением в этом деле. Слушайте же теперь обоими ушами. Вот, за этой перегородкой довольно места для нас обоих: благоволите войти и учинить со мною окончательную расправу. М-р Уэллер будет свидетелем. Следуйте за мною, сэр.

С этими словами м-р Моззель отступил к дверям шага на два и начал снимать свой сюртук.

Лишь только кухарка услышала заключительные слова страшного вызова и увидела, что м-р Моззель готов привести их в исполнение, она испустила громкий и пронзительный крик и в ту же минуту, бросившись на Троттера, вставшего с своего места, отвесила ему со всего размаха две полновесные пощечины с такою энергией, какая только может служить отличительным признаком взбешенной леди. Затем засучив рукава, она запустила обе руки в черные волосы несчастного кавалера и мгновенно вырвала оттуда две огромных пряди, которых могло хватить на полдюжины траурных колец солидной величины. Окончив этот маневр со всею горячностью, какую только могла внушить ей пылкая любовь к особе м-ра Моззеля, изступленная леди попятилась назад и, соблюдая необходимые условия благовоспитанной дамы, бросилась мгновенно на софу и лишилась чувств.

В эту минуту раздался звонок.

- Это вам задаток, Иов Троттер,- сказал Самуэль.

Но прежде, чем Иов Троттер собрался с духом, чтобы произнести приличный ответ, прежде даже чем успел он ощупать раны, нанесенные безчувственною леди, Самуэль схватил его за одну руку, a м-р Моззель подцепил за другую. В этом интересном положении, добродетельный лакей, подталкиваемый сзади, отсаживаемый спереди, был приведен наверх в гостинную судьи.

Наверху происходил спектакль, поучительный и редкий. Альфред Джингль, эсквайр или, другими словами, капитан Фиц-Маршал, стоял подле двери со шляпой в руке и улыбкой на устах, не чувствуя, повидимому, ни малейшего неудобства от непредвиденного столкновения обстоятельств. Перед ним, лицом к лицу, стоял м-р Пикквик, читавший, очевидно, красноречивую лекцию высокого нравственного свойства, потому что левая рука ученого мужа была закинута за фалду его фрака, между тем как правая величественно простиралась в воздухе, что делал м-р Пикквик всякий раз, когда оказывалась необходимость возбудить или утолить патетические чувства в сердце внимательного слушателя. Немного поодаль стоял м-р Топман с выражением страшного негодования на своем благородном челе, и подле него, понурив головы, стояли младшие его друзья. На заднем плане этой сцены находились: м-р Нупкинс, и прелестная мисс Нупкинс с неизъяснимым выражением ненависти, досады и благородного презрения на своем розовом личике.

- И вот что мешает мне,- возгласил м-р Нупкинс, величественно выступая вперед, когда был, наконец, введен сердобольный Иов,- что мешает мне задержать этих людей, как мошенников и негодяев? Снисходительность, глупое мягкосердечие. Ну что мешает мне?

- Гордость, приятель, гордость, и ничего больше,- отвечал м-р Джингль, сохранивший совершеннейшее спокойствие духа.- Не годится... огласка... подцепили капитана - э? Ха, ха, ха! Славная находка... жених для дочки... протрубят по всему городу... будет глупо... очень!

- Изверг!- воскликнула м-с Нупкинс,- мы презираем ваши низкие намеки.

- Я всегда ненавидела его,- прибавила Генриетта.

- Ну, конечно,- сказал Джингль,- высокий молодой человек... старый любовник... Сидни Поркенгем... богат... хорош собой... a все не так богат и знатен, как капитан Фиц-Маршал - э? Ха, ха, ха!

- Мерзавец!!!- воскликнули в один голос мать, отец и дочь.

- Подцепите его опять,- продолжал с невозмутимым спокойствием м-р Джингль,- смилуется... простит... поменьше подымайте нос... не годится.

Здесь м-р Джингль залился опять веселым и громким смехом, к очевидному удовольствию своего верного слуги, который, в свою очередь, оскалил зубы, облизнулся и нагло посмотрел на всю почтенную компанию.

- М-р Нупкинс, прекратите эту сцену, сказала раздраженная супруга почтенного судьи.- Слуги не должны слышать подобных разговоров. Пусть выведут этих негодяев.

- Сейчас, душенька,- сказал м-р Нупкинс.- Моззель!

- Что прикажете?

- Отворите дверь.

- Слушаю.

- Оставьте мой дом, и чтобы духу вашего здесь не было,- сказал м-р Нупкинс, делая выразительные жесты.

Джингль улыбнулся и немедленно повернулся к дверям.

- Остановитесь,- закричал м-р Пикквик.

Джингль остановился.

- Мне бы ничего не стоило отмстить,- сказал Пикквик,- и наказать вас примерным образом за все эти подлые поступки...

Здесь Иов Троттер отвесил низкий поклон приложив руку к своему сердцу.

- Я говорю,- продолжал м-р Пикквик, пылая благородным гневом,- мне бы очень легко было наказать вас примерным образом; но я ограничиваюсь на этот раз только тем, что сорвал с вашего лица подлую маску, которую вы осмеливаетесь носить на глазах честных людей. Пусть это послужит для вас уроком, сэр, и поводом к исправлению на будущее время. Я, с своей стороны, доволен и тем, что исполнил долг свой в отношении к обществу честных людей.

Когда м-р Пикквик дошел до этого заключения, Иов Троттер, с комическою важностью, приставил правую руку к своему левому уху, показывая таким образом, что он не желает проронить ни одного звука.

- Мне остается только прибавить, сэр,- продолжал м-р Пикквик, вспыхнувший теперь отчаянным гневом,- что я считаю вас негодяем... мошенником... и таким мерзавцем, с каким разве может сравниться только этот негодный ханжа в серой ливрее. Вы стоите один другого.

- Ха, ха, ха!- залился Джингль,- добрый старикашка... толст и мягок... не горячитесь только... нездорово... душа уйдет в пятки... Прощайте, Пикквик... увидимся. Ну, Иов... отваливай.

С этими словами, м-р Джингль нахлобучил свою эксцентричную шляпу и молодцовато вышел из дверей. Гов Троттер приостановился и, скорчив плутовскую улыбку на своем лице, отвесил м-ру Пикквику комический поклон. Затем, бросив неописанно наглый взгляд на м-ра Уэллера и махнув рукой, добродетельный лакей вьноркнул из комнаты.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик, когда верный его слуга тоже хотел идти вслед за удалявшимся ханжей.

- Чего изволите?

- Останьтесь здесь.

М-р Уэллер был, казалось, в нерешительном положении.

- Останьтесь здесь, говорю я вам,- повторил м-р Пикквик.

- Что-же, сэр? Неужто вы не позволите мне потаскать немного этого плаксу?

- Ни под каким видом.

- Один подзатыльник, по крайней мере?

- Ни, ни.

Первый раз м-р Уэллер, в продолжение своей верной службы, при особе ученого мужа, обнаружил недовольный и даже оскорбленный вид; но его физиономия скоро прояснилась, когда он узнал, что м-р Моззель, провожая ненавистных гостей, спихнул их обоих с верхних ступеней лестницы, так что они кубарем покатились на грязный двор, потерпев значительное повреждение своих членов.

- И так, сэр, обязанность моя кончена,- сказал м-р Пикквик, обращаясь к почтенному мэру,- я свято исполнил свой долг в отношении к ближним, и теперь совесть моя спокойна. Позвольте проститься с вами, почтенный представитель закона. Благодарю вас душевно от себя и от имени своих друзей за оказанное гостеприимство. Завтра мы возвращаемся в Лондон. Будьте уверены, что тайна ваша умрет в наших сердцах.

Затем ученый муж учтиво раскланялся с дамами, дружески пожал руку м-ру Нупкинсу и вы шел из комнаты вместе с своими друзьями.

- Наденьте шляпу, Самуэль.

- Да она, сэр, осталась внизу.

И он побежал за шляпой,

Должно теперь заметить, что в кухне не было никого, кроме хорошенькой горничной, и так как шляпа была заложена неизвестно куда, то м-р Уэллер и мисс Мери принялись искать ее вместе и долго искали они без всякого успеха. Озабоченная мисс Мери под конец даже принуждена была стать на колени, и в этой интересной позе она усердно начала перерывать все вещи, лежавшие в маленьком углу подле двери. Это был ужасно неуклюжий угол. Добраться до него можно было не иначе, как затворив наперед дверь.

- Вот она,- сказала, наконец, Мери,- вот ваша шляпа. Она ли?

- Дайте я посмотрю.

И, чтобы посмотреть на свою шляпу, он тоже принужден был стать на колени: иначе нельзя было подойти к мисс Мери.

- Да, это моя шляпа,- сказал Самуэль.- Прощайте, душечка.

- Прощайте,- сказала горничная.

- Прощайте,- сказал Самуэль и, говоря это, он имел неосторожность уронить свою шляпу, отысканную с таким трудом.

- Какой вы неловкий!- сказала Мери,- вы, пожалуй, опять потеряете, если не будете осторожны.

И, единственно для избежания такой потери, мисс Мери собственными руками надела шляпу на голову м-ра Уэллера.

Оттого ли, что хорошенькое личико горничной сделалось в эту минуту еще милее, или, быть может, это было естественным следствием случайного столкновения молодых людей, только м-р Уэллер поцеловал мисс Мери.

- Вы это нарочно сделали, м-р Уэллер?- сказала хорошенькая горничная, краснеё как маков цвет.

- Нет, душечка; a вот теперь будет и нарочно.

И он поцеловал ее в другой раз.

- Самуэль, Самуэль!- кричал м-р Пикквик, продолжавший все это время стоять на ступени лестницы.

- Иду, сэр,- отвечал Самуэль, выбегая из кухни.

- Как вы долго пропадали, любезный,- сказал м-р Пикквик.

- Извините, сэр. Насилу доискался.

Так ознаменовалась первая любовь молодого человека.

Глава XXVI.

Краткий отчет о процессе вдовы Бардль против старого холостяка.

Исполнив свой филантропический долг в отношении к ближним и достигнув таким образом главнейшей цели своего путешествия в Ипсвич, м-р Пикквик решился немедленно воротиться в Лондон, с тем, чтобы вникнуть в сущность ябеднических крючков, которыми подцепили его бессовестные Додсон и Фогг. Действуя сообразно с этим решением, ученый муж, поутру на другой день после описанных нами событий, взлез на империал первого дилижанса, отправлявшагося из Ипсвича, и вечером в тот же день в вожделенном здравии прибыл в столицу, сопровождаемый своими друзьями и верным слугой.

Здесь президент и его ученики должны были расстаться на короткое время. Господа Винкель, Топман и Снодграс отправились каждый на свою квартиру, чтобы немедленно заняться приготовлениями к предстоящей поездке на Динглидель; a м-р Пикквик и Самуэль Уэллер, считая неудобным свое прежнее жилище, поместились с превеликим комфортом в Ломбардской улице, в гостинице и вместе таверне "Коршуна и Джорджа".

Окончив свой обед я допив последнюю кружку пива, м-р Пикквик растегнул жилет, скинул галстух и сел перед камином, положив свои ноги на экран и забросив голову на спинку кресла. В эту минуту в комнату вошел м-р Самуэль Уэллер с дорожной сумкой под мышкой.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик.

- Сэр,- сказал м-р Уэллер.

- О чем я теперь рассуждаю?

- Не знаю, сэр.

- Вот о чем. Так как все мои вещи остались на прежней квартире y м-с Бардль, в Гозуэльской улице, то я считаю необходимым взять их оттуда, прежде чем мы вновь отправимся из города.

- Очень хорошо.

- Вещи должны быть отправлены в квартиру м-ра Топмана,- продолжал м-р Пикквик,- но вам необходимо наперед пересмотреть их, пересчитать и привести в порядок. Я желаю, Самуэль, чтобы вы отправились в Гозуэльскую улицу.

- Сейчас, сэр?

- Сейчас.

Самуэль повернулся к дверям.

- Погодите, Самм,- сказал м-р Пикквик, вынимая кошелек из кармана.- Надобно свести денежные счеты. За квартиру я ничего не должен, но вы все-таки заплатите за всю треть, до Рождества, то есть. Срок моего контракта кончается через месяц: вы можете отдать эту бумагу м-с Бардль, возьмите с неё квитанцию и скажите, что мою квартиру она может отдать внаймы когда ей угодно.

- Слушаю, сэр. Еще чего не прикажете ли?

- Ничего больше.

М-р Уэллер медленно пошель к дверям, как будто выжидая дальнейших приказаний, отворили одну половину двери и медленно переступил за порог, как вдруг м-р Пикквик остановил его опять:

- Самуэль.

- Чего изволите?- сказал м-р Уэллер, быстро поворачиваясь назад и затворяя за собою дверь.

- Я не сделаю никаких возражений, если вы захотите разведать из-под руки характер чувствований м-с Бардль и её отношения ко мне. Узнайте, если хотите, до какой степени пущено в ход это нелепое и кляузное дело. Повторяю, вы можете входить во всякие соображения и расспросы, если пожелаете,- заключил м-р Пикквик.

Самуэль многозначительно кивнул головою и вышел из дверей. М-р Пикквик снова положил ноги на экран, покрыл глаза шелковым платком и погрузился в сладкую дремоту. М-р Уэллер, не теряя ни минуты, отправился исполнять поручения своего господина.

Было уже около девяти часов, когда он достиг Гозуэльской улицы. Две свечи ярко горели в передней маленькой гостиной, и две женских шляпки волновались из за оконных штор. У м-с Бардль были гости.

М-р Уэллер постучался в дверь и. принялся насвистывать национальную песню в ожидании ответа. Минут через пять в коридоре на мягком ковре послышались шаги, и вслед затем, собственной особой, явился маленький сынок вдовицы Бардль.

- Здравствуй пузырь,- сказал Самуэль,- что твоя мать?

- Здорова,- отвечал юный Бардль.- Здоров и я.

- Тебе же лучше,- проговорил м-р Уэллер.- Скажи своей маменьке, что мне надобно потолковать с ней кой о чем.

Юный Бардль поставил свечу на нижней ступени лестницы и отправился в гостиную с докладом.

Две шляпки, волновавшиеся из-за оконных штор, принадлежали двум искренним приятельницам м-с Бардль: оне пришли к своей кумушке накушаться чайку и полакомиться горячими котлетками из поросячьих ног, которые, вместе с горячими пирожками, приправленными капустой и сыром, составляли обыкновенный ужин м-с Бардль. Поросячьи ножки весело жарились и кипели в голландской печке на чугунной плите; еще веселее м-с Бардль и кумушки её разговаривали за круглым столом, вникая в характер и нравственные качества всех своих знакомых и друзей, как вдруг юный Бардль, вбегая с разгоревшимися щеками, возвестил о прибытии м-ра Уэллера.

- Слуга м-ра Пикквика!- воскликнула м-с Бардль, побледнев, как полотно.

- Боже мой!- воскликнула м-с Клоппинс.

- Какой скандал!- воскликнула м-с Сандерс.- Я бы ни за что не поверила, если бы сама не была здесь.

М-с Клоппинс представляла из своей особы крошечную леди с живыми, хлопотливыми манерами и служила совершеннейшим контрастом м-с Сандерс, женщины гигантского роста, плечистой, толстой и жирной.

М-с Бардль, очевидно, пришла в величайший испуг, и все вообще погрузились в крайнее недоумение относительно весьма важного и чрезвычайно щекотливого пункта: должно-ли им, при существующих обстоятельствах, принимать Пикквика или его слугу без предварительного совещания с господами Додсоном и Фогтом. В этом критическом положении сказалось прежде всего необходимым съездить по башке малютку Бардля, зачем он осмелился найти в дверях м-ра Уэллера. На этом основании юный Бардль получил тумака в левый висок и залился мелодическиит плачем.

- Замолчишь-ли ты, чертенок?- сказала м-с Бардль, съездив своего сынка еще в правый висок.

- Как тебе не стыдно огорчать свою бедную мать,- сказала м-с Сандерс.

- И без тебя y ней слишком много неприятностей, Томми; угомонись, мой милый,- добавила м-с Клоппинс, испустив глубокий вздох.

- Бедная, бедная мать!- воскликнула м-с Сандерс.

При этих нравственных наставлениях юный Бардль завизжал, как поросенок.

- Что-ж мне делать?- сказала м-с Бардль, обращаясь к м-с Клоппинс.

- Примите его, делать нечего,- отвечала м-с Клоппинс,- только без свидетелей не говорите с ним ни под каким видом.

- По-моему, двух свидетелей будет достаточно,- сказала м-с Сандерс, сгаравшая, как и другая кумушка, непреодолимым любопытством.

- Стало быть, можно впустить его,- сказала м-с Бардль.

- Разумеется,- отвечала с видимым удовольствием м-с Клоппинс... Войдите, молодой человек, только потрудитесь наперед запереть дверь с улицы.

При одном взгляде м-р Уэллер смекнул весь ход дела, храбро выступил перед лицо любезных дам и обратился к м-с Бардль с такою речью:

- Очень жалею, сударыня, что личное мое присутствие расстраивает ваш комфорт, как говорил однажды ночной кавалер, обкрадывая старую леди; но дело в том, что я и мой господин только-что приехали в столицу и надеемся скоро выехать опять. Поэтому, сударыня, просим полюбить нас и пожаловать ласковым словцом.

- Что-ж, моя милая, молодой человек, я полагаю, не виноват в проступках своего господина,- сказала м-с Клоппинс, озадаченная ловкостью и любезными манерами м-ра Уэллера.

- Ну, конечно,- отвечала м-с Сандерс, поглядывая умильными глазами на поросячьи ножки. Было ясно, что в голове почтенной дамы происходили вероятные вычисления относительно количества котлет и пирожков, которых, чего доброго, могло и не хватить на ужин, если примет в нем участие м-р Уэллер.

- Не угодно-ли теперь выслушать, сударыня, зачем я пришел к вам?- сказал м-р Уэллер, не обращая внимания на вставочные замечания почтенных дам.- во-первых, представить вам записку моего господина - вот она. Во-вторых, заплатить квартирные деньги - вот оне. В-третьих, доложить вашей милости, что все наши вещи, обревизованные и приведенные в порядок, должны быть возвращены нам при первом востребовании. В-четвертых, известить вашу честь, что квартира наша может быть отдана в наем, когда вам угодно. И все. И больше ничего.

- Что бы ни вышло, и что еще ни выйдет между нами,- отвечала м-с Бардль,- я всегда говорила и буду говорить всегда, что м-р Пикквик, кроме того несчастного случая, вел себя во всех отношениях как честный джентльмен. Он расплачивался всегда, как банкир - ей-богу!

Самуэль смекнул, что ему остается лишь оставаться спокойным, не растворяя уст, и уж дамы сделают свое дело. Поэтому он пребывал в глубоком молчании и смотрел попеременно то на стены, то на потолок.

- Бедняжка!- воскликнула м-с Клоппинс.

- Сирота горемычная!- подхватила м-с Сандерс.

Самуэль не сказал ничего. Он видел, что дело пойдет само собою.

- Такое клятвопреступничество, Боже мой!- воскликнула м-с Клоппиннс.- Я не имею ни малейшего намерения оскорбить вас, молодой человек, но господин ваш - предурной старик и я очень жалею, что не могу сказать ему этого в глаза.

Самуэль поклонился и продолжал хранить глубокое молчание.

- Ведь она, бедняжка, совсем стосковалась,- продолжала Клоппинс, заглянув наперед в голландскую печку,- ничего не ест, не пьет, и вся её отрада только в обществе добрых приятельниц, которые иной раз, из сострадания, приходят посидеть к ней. Это ужасно!

- Безчеловечно!- подхватила м-с Сандерс.

- И это тем досаднее, молодой человек,- продолжала скороговоркой м-с Клоппинс,- что господин ваш - джентльмен с деньгами, капиталист, можно сказать. Что бы ему стоило содержать жену? Ничего, просто плевое дело, и его решительно ничем извинить нельзя. Отчего он не женится на ней?

- Да, это загадка,- сказал Самуэль.

- Конечно, загадка, которую может только разрешить закон,- подхватила м-с Клоппинс.- Что тут толковать? Мужчины почти все негодяи, и не будь закона, они бы делали с нами, что хотели. Но закон, слава Богу, берет нас под свою защиту и, авось, господин ваш, молодой человек, узнает через шесть месяцев, что значит оскорблять бедную женщину.

При этом утешительном предположении, м-с Клоппинс вздернула голову и улыбнулась м-с Сандерс, которая тоже поспешила отвечать веселой улыбкой.

"Стало быть, дело уже пущено в ход", подумал Самуэль.

В эту минуту в комнату вошла м-с Бардль.

- Вот вам росписка и сдача, м-р Уэллер,- сказала м-с Бардль.- Надеюсь, м-р Уэллер, вы, по старому знакомству, останетесь с нами выкушать чайку и закусить, чем Бог послал.

М-р Уэллер согласился, рассчитывая на выгоды, какие можно получить от такого угощения. М-с Бардль вынула из маленького шкафа черную бутылку и, наливая рюмку для м-ра Уэллера, наполнила, по рассеянности, три другия рюмки, стоявшие на столе. Такая рассеянность была, разумеется, естественным следствием постигнувшего ее несчастья.

- Что с вами, м-с Бардль?- вскричала м-с Клоппинс.- Посмотрите, что вы делаете.

- Ну, это хороший признак,- заметила м-с Сандерс.

- Бедная моя головушка!- воскликнула м-с Бардль со слабой улыбкой на устах.

Самуэль прекрасно понимал все эти уловки и потому сказал не обинуясь, что перед ужином он обыкновенно пьет не иначе, как вместе с какою-нибудь леди. Последовали остроумные замечания, и м-с Сандерс, подшучивая над молодым человеком, обмочила свои губки в поданной рюмке. Другия дамы, по приглашению Самуэля, тоже не замедлили последовать её примеру. Затем м-с Клоппинс предложила тост в залог будущих успехов вдовы Бардль против бессовестного старика: леди опорожнили свои рюмки и сделались чрезвычайно разговорчивы.

- Вы, я думаю, слышали, м-р Уэллер, как идет это дело?- спросила м-с Бардль.

- Кое-что слышал,- отвечал Самуэль.

- Ах, если бы вы знали, м-р Уэллер, как неприятно для бедной женщины таскаться по судам,- сказала м-с Бардль,- но делать больше нечего; пусть будет, что будет. Покровители мои, Додсон и Фогг, уверяют, что мы непременно будем иметь успех, потому что правда вся на нашей стороне. Уж я и не придумаю, что делать, если не успеем.

Но при одном предположении о безуспешности своего дела бедная вдова, м-с Бардль, пришла в такое сильное волнение, что немедленно принуждена была налить и опорожнить залпом рюмку вина, иначе,- сказала потом м-с Сандерс,- без этой находчивости и присутствия духа, она бы непременно лишилась чувств.

- Когда вы, вы надеетесь, состоится окончательное решение по вашему делу?- спросил Самуэль.

- В феврале, м-р Уэллер, или, быть может, в марте,- отвечала м-с Бардль.

- Сколько будет y вас свидетелей?- спросила м-с Клоппинс.

- Ну, об этом не стоит и толковать, моя милая,- сказала м-с Сандерс,- в свидетелях, разумеется, не будет недостатка.

- A ведь мне кажется, господа Додсон и Фогг,- будут просто в отчаянии, если, чего Боже сохрани, процесс будет проигран,- заметила м-с Клоппинс.

- О, они с ума сойдут!- сказала м-с Сандерс.- Ведь уж само собою разумеется, они взялись хлопотать из интереса.

- Что-ж? дело не рискованное: м-с Бардль непременно выиграет,- возразила м-с Клоппинс.

- Надеюсь,- сказала м-с Бардль.

- В этом не может быть ни малейшего сомнения; - подхватила м-с Сандерс.

- Очень хорошо, сударыни,- сказал Самуэль, вставая с места,- я со своей стороны считаю нужным пожелать полного успеха правому делу.

- Покорно вас благодарю,- с жаром проговорила м-с Бардль.

- Что-ж касается до господ Додсона и Фогга, которые ведут дела из интереса,- продолжал м-р Уэллер,- я полагаю, что они - пречестнейшие плуты, как и вся их братия, и на этом основании, милостивые государыни, я желаю им той награды, которой они вполне заслуживают.

- Небо наградит их за доброе дело,- сказала растроганная м-с Бардль.

- Конечно,- заключил м-р Уэллер.- Желаю вам, сударыни, спокойной ночи и приятных снов.

К великому утешению м-с Самдерс, хозяйка не пригласила гостя принять дальнейшее участие в поросячьих ножках и горячих пирожках, которым вслед затем, при слабом содействии юного Бардля, любезные кумушки оказали полную справедливость.

Возвратившись в гостиницу "Коршуна и Джоржа", м-р Уэллер представил своему господину достоверный отчет о юридической практике господ Додсона и Фогга, почерпнутый из чистейшего источника в жилище м-с Бардль. Свиданье с м-ром Перкером, происходившее на другой день, вполне подтвердило показание м-ра Уэллера, и м-р Пикквик, собираясь к святкам на Дингли-Делль, получил приятное убеждение, что дело его по обвинению его в неисполнении обещания жениться месяца через три будет публично производиться в суде; вдова Бардль имела на своей стороне счастливое столкновение обстоятельств и юридическую опытность господ Додсона и Фогга.

Глава XXVII.

Самуэль Уэллер совершает путешествие в Доркин и созерцает свою мачеху.

Оставалось еще два дня до поездки пикквикистов на Дингли-Делль. М-р Самуэль Уэллер сидел в общей зале таверны и, кушая свой завтрак, размышлял, как бы поприятнее провести это время. День был замечательно хороший. Переходя от одной мысли к другой, м-р Уэллер вдруг почувствовал припадок сыновней любви и убедился, что ему необходимо сделать визит своему почтенному родителю и сходить на поклон к своей мачехе. Это убеждение: в такой степени подействовало на весь его организм, что он не постигал, как прежде подобные мысли ни разу не заронялись в его душу. Желая без малейшего замедления исправить такое непростительное забвение сыновнего долга, м-р Уэллер тотчас же побежал наверх к м-ру Пикквику и попросил позволения отлучиться для этой похвальной цели.

- Ступайте, мой друг,- сказал м-р Пикквик, обнаруживая очевидный восторг при таком пробуждении нежных чувств в сердце своего слуги.

М-р Угллер поклонился.

- Я очень рад, что вы помните свои сыновния обязанности,- сказал м-р Пикквик.

- Я всегда их помнил,- отвечал Самуэль.

- Это делает вам честь, мой друг,- сказал м-р Пикквик одобрительным тоном.

- Я и сам всегда так думал,- сказал м-р Уэллер.- Если, бывало, я в чем имел нужду, то просил о том своего родители с великим почтением и преданностью. Иногда же брал и сам, из опасения не понравиться своему родителю какою-нибудь неуместною просьбой. Вообще, сэр, я избавил его от многих неприятных хлопот.

- В таком случае, мой друг, вы не совсем правильно понимали свой долг в отношении к отцу,- возразил м-р Пикквик с благосклонной улыбкой.

- По крайней мере, сэр, y меня всегда были честные намерения, как говорил один джентльмен, колотивший свою жену по три раза в сутки за то, сэр, что она была несчастна с ним...

- Вы можете идти, любезный. Ступайте.

- Покорнейше вас благодарю,- отвечал Самуэль, отвешивая низкий поклон.

Через несколько минут м-р Уэллер сидел в своем праздничном костюме наверху дилижанса, ехавшего в Доркин.

В этом предместьи мачиха м-ра Уэллера содержала трактир, известный любителям изящного под именем "Маркиза Гренби". Он стоял при большой дороге, был обширен и удобен во всех возможных отношениях, хотя чистота и опрятность отнюдь не принадлежали к числу его отличительных свойств. Перед воротами трактира, на высоком столбе, красовалась огромная вывеска, изображающая голову и плечи джентльмена с раздутыми щеками, одетого в красный кафтан с голубыми обшлагами. Это был портрет достопочтенного маркиза Гренби. На окнах буфета рисовались горшки с цветами и разнокалиберные сосуды с жидкостью всех родов и видов. Открытые ставни были изукрашены золотыми надписями, содержавшими красноречивейшие рекомендации прекрасным постелям и превосходным винам первейших сортов. Пестрые толпы крестьян и ямщиков, бродивших вокруг конюшни, служили олицетворенным доказательством доброкачественности эля и крепких напитков, продававшихся за буфетом "Маркиза Гренби". Самуэль Уэллер, по выходе из кареты, осмотрел все эти достопримечательности глазами опытного путешественника и, вполне довольный результатом своих наблюдений, вошел в трактир.

- Что вам угодно, молодой человек?- закричал изнутри пронзительный женский голос, лишь только Самуэль переступил за порот буфета.

По тщательном изследовании оказалось, что голос принадлежал довольно высокой и плотной леди с красными щеками, обличавшими комфорт домашней жизни и совершеннейшее спокойствие духа. Она сидела перед камином и раздувала огонь для приготовления чая. По другую сторону камина, в мягких креслах с высокой спинкой, сидел, выпрямившись в струнку, какой-то мужчина в черном поношенном костюме, бросивший чрезвычайно пристальный взгляд на Самуэля, который, в свою очередь, оглядел его с ног до головы.

Это был красноносый джентльмен с длинной шеей, опухлыми щеками и с глазами, как y гремучей змеи, довольно проницательными, но производившими положительно дурное впечатление. На нем были коротенькие штаны и черные бумажные чулки, довольно грязные и поистасканные, как и все другия части его костюма. Его белый ненакрахмаленный галстух болтался весьма неживописно своими длинными концами по обеим сторонам его наглухо застегнутого жилета; старые бобровые перчатки, шляпа с широкими полями и полинялый зеленый зонтик на китовых усах лежали весьма чинно и уютно на ближайшем кресле, показывая таким образом, что красноносый владелец всех этих вещиц не имел ни малейшего намерения торопиться выходом из трактира.

От добра добра не ищут, и красноносый джентльмен был бы очень глуп и ветрен, если бы вздумал удалиться от перспективы роскошных благ, рисовавшихся перед его глазами. Огонь горел ярко в камине под влиянием раздувательных мехов, и весело кипел чайник под влиянием мехов и огня. На маленьком круглом столике, накрытом чистой скатертью, стоял поднос, и на подносе, в привлекательной симметрии, были расставлены чайные чашечки и ложечки со включением соблазнительных горячих пирожков, только-что вынутых из печи. Перед самым носом джентльмена стоял другой маленький поднос с ананасовым пуншем, в который он по временам погружал свои губы, посматривая каждый раз на гостеприимную леди, раздувавшую огонь.

Углубившись в созерцание этой восхитительной сцены, Самуэль Уэллер пропустил мимо ушей первый вопрос краснощекой леди.

- Что вам угодно, молодой человек?- повторила леди, возвысив свой голос.- Что вы стоите, разиня рот?

М-р Уэллер понял неприличие своего поведения и отвечал вопросительным тоном:

- Старшина дома, сударыня?

- Какой старшина?

- Супруг ваш, сударыня.

- Нет его дома,- отвечала м-с Уэллер, потому что высокая леди с красными щеками носила этот титул после смерти своего первого мужа, м-ра Клерка.- Его нет дома и его не ждут здесь, если вам угодно.

- Стало быть, он уехал сегодня?

- Может быть, уехал, а, может, и нет,- отвечала м-с Уэллер, подавая новое блюдо горячих пирожков красноносому джентльмену.- Я не знаю, да и знать не хочу, если хотите.- Прошу покушать, м-р Стиджинс.

Красноносый джентльмен, исполняя желание м-с Уэллер, тут же принялся уписывать пироги с величайшею жадностью.

Уже при одном взгляде на красноносаго джентльмена Самуэль Уэллер пришел к вероятному предположению, что это должен быть тот самый пастырь, о котором рассказывал его почтенный родитель. Прожорливость джентльмена возвела эту догадку на степень аксиомы, и м-р Уэллер понял, что, рассчитывая здесь утвердить свою временную квартиру, он не должен медлить ни одной минутой, иначе участие его в роскошном завтраке сделается физически невозможным. Поэтому он сделал несколько шагов к круглому столу, поклонился краснощекой леди и сказал:

- Здравствуйте, матушка. Как ваше здоровье?

- Должно быть, это какой-нибудь Уэллер,- сказала м-с Уэллер, бросая весьма неблагосклонный взгляд на лицо Самуэля.

- Думать надобно, что Уэллер,- отвечал невозмутимый Самуэль,- и я надеюсь, что этот преподобный джентльмен извинит меня, если в его присутствии я засвидетельствую свое нижайшее почтение достойной супруге моего отца.

Это был, так сказать, двухствольный комплимент, означавший, во-первых, что м-с Уэллер была приятная дама и, во-вторых, что м-р Стиджинс имел священническую наружность. Выстрелив таким образом, Самуэль немедленно подошел к своей мачихе и влепил громкий поцелуй в её красную щеку.

- Отойди от меня,- сказала м-с Уэллер, отталкивая молодого человека.

- Стыдитесь, молодой человек,- сказал красноносый джентльмен.

- Стыжусь, очень стыжусь, покорно вас благодарю,- отвечал Самуэль,- м-с Уэллер еще так молода и хороша. Вы справедливо изволили заметить.

- Все суета сует,- сказал м-р Стиджинс.

- Ах, да, и всяческая суета! - подхватила м-с Уэллер, поправляя свой чепец.

Самуэль Уэллер не сделал никаких замечаний. Его молчание служило несомненным знаком беспрекословного согласия.

Красноносый джентльмен был, повидимому, очень недоволен визитом Самуэля, и не подлежало ни малейшему сомнению, что м-с Уэллер могла бы также, не нарушая своего комфорта, обойтись без этого визита. Не было, однакож, никаких основательных причин выпроводить молодого человека, и м-с Уэллер, скрепя сердце, пригласила его принять участие в общей трапезе.

- Как поживает мой отец?- спросил м-р Уэллер.

При этом вопросе м-с Уэллер воздела к потолку свои руки и странно моргнула обоими глазами, как будто в её сердце пробудились весьма болезненные чувства.

М-р Стиджинс простонал.

- Что делается с этим джентльменом?- спросил Самуэль.

- Он соболезнует о поведении твоего отца,- отвечала м-с Уэллер.

- Неужели?- сказал Самуэль.

- И y него есть на это основательные причины,- прибавила с важностью м-с Уэллер.

М-р Стиджинс взял новый пирожок и простонал глубоко.

- Отец твой - закоснелый грешник,- сказала м-с Уэллер.

- Соболезную о нем и совоздыхаю,- сказал м-р Стиджинс.

Затем м-р Стиджинс послал в рот огромный кусок пирога и снова испустил глубокий стон.

М-р Уэллер почувствовал сильнейшее желание вышибить что-нибудь, похожее на действительный стон из груди красноносаго джентльмена; но он обуздал свою волю и проговорил довольно спокойным тоном:

- Что-ж? Разве старик совратился с истинного пути?

- Совратился! Он никогда и не знал истинного пути,- сказала м-с Уэллер,- его сердце ожесточилось, душа окрепла и воля его обращена на нечестивые дела. Каждый вечер этот добродетельный человек,- не хмурьтесь, м-р Стиджинс: я всегда скажу, что вы добродетельнейший человек,- каждый вечер он приходит к нам, и сидит по целым часам; но это не производит на твоего отца никакого впечатления.

- Скажите, пожалуйста, это очень странно,- заметил Самуэль,- на меня бы, авось, это произвело сильнейшее впечатление, если бы я был на его месте. Жаль, очень жаль.

- Дело в том, молодой мой друг,- сказал м-р Стиджинс торжественным тоном,- что одебелело сердце вашего родителя, и тяжело слышит он своими умственными ушами. Ах, юный друг мой, кто бы кроме него мог устоять против победительного красноречия наших шестнадцати сестер, собирающих подписку на благочестивое дело? Добродетельные особы, принадлежащия к нашему обществу, желают снабдить детей вест-индских негров фланелевыми фуфайками и носовыми нравственными платками.

- Что это за носовые нравственные платки?- спросил Самуэль.- Я в жизнь не слыхал о такой мебели.

- Эти платки, юный друг мой, изобретены вместе для забавы и поучения, потому что по краям их четкими буквами изображены разные нравственные изречения, приспособленные к детскому разумению,- сказал красноносый джентльмен.

- Да, я видывал их в лавках полотняных товаров,- сказал Самуэль.- Выдумка недурная.

М-р Стиджинс выпил глоток ананасового пунша и снова испустил глубокий вздох.

- И ваши дамы никак не могли уломать моего отца?- спросил Самуэль.

- Никак. Сидит себе, как байбак, прости Господи, и покуривает трубку,- сказала м-с Уэллер.- Раз он даже назвал этих детей вест-индских негров ... чем он их назвал, м-р Стиджинс?

- Паршивыми щенками,- отвечал с глубоким вздохом м-р Стиджинс.

- Ну да, я и забыла,- сказала м-с Уэллер.- Горе ему, окаянному.

Два новых вздоха и стона заключили достойным образом этот приговор нечестивому старику.

Были бы, вероятно, открыты и другие прегрешения в этом роде, но чай уже слишком разжижился, ананасовый пунш исчез и не осталось на столе ни одного из горячих пирожков. Красноносый джентльмен вспомнил весьма кстати, что ему предстоит выполнить еще кое-какие обязанности и вышел из дверей в сопровождении хозяйки.

Когда чайный поднос исчез со стола и огонь потух в камине, м-р Уэллер старший подъехал к воротам "Маркиза Гренби" и, войдя в трактир, встретился с своим возлюбленным сыном.

- Ба! Это ты, Самми!- воскликнул отец.

- Я, дядюшка,- сказал сын.

И они крепко пожали друг другу руки.

- Рад тебя видеть, Самми,- сказал м-р Уэллерь старший,- хотя не понимаю, чорт побери, как ты поладил с своей мачехой. Она ведь беспардонная баба!

- Тише!- остановил его Самуэль.- Она дома.

- Ничего: не услышит. После чаю она всегда спускается вниз часика на два, и мы с тобой можем повальяжничать, Самми.

Проговорив это, старик Уэллер налил два стакана горячаго пунша и набил две трубки табаком. Отец и сын уселись перед камином на мягких креслах друг против друга и закурили свои трубки.

- Кто-нибудь был здесь, Самми?- спросил старик после продолжительного молчания.

Самуэль утвердительно кивнул головой.

- Красноносый парень?- спросил отец.

Самуэль кивнул опять.

- Расторопный малый, чорт бы его побрал,- сказал м-р Уэллер, выпуская облако дыма.

- Это видно с первого взгляда,- заметил Самуэль.

- Ведет дела на чистоту,- сказал старик.

- Как это?

- Занимает деньги y этих баб и отдает их в долг по мелочам - на жидовские проценты, так что капитал y него удвоивается в какие-нибудь два месяца. Плут первостатейный, Самми.

Самуэль согласился с таким крайним выводом своего достопочтенного родителя.

- Так ты не подписался на эти фланелевые фуфайки?- сказал он.

- Разумеется, нет. Посуди сам, мой друг: за коим бесом фланелевые фуфайки чертенятам, которые никогда не будут их носить?

- Конечно, конечно, ты прав, старик. Еще страннее по моему, собирать подписку на какие-то нравственные носовые платки, совершенно бесполезные для негров.

- Поди ты - толкуй с ними. Все эти бабы ходят как помешанные, и этот урод совершенно сбил их с толку. Намедни как-то случилось мне проходить мимо их сходки, и что же я увидел? какая-то смазливая девочка обходила народ с серебряным блюдом, и почти каждый клал туда золотую или серебряную монету. Все эти денежки поступили, разумеется, в распоряжение красноносаго болвана.

- Да он их просто грабит, этот мошенник!- заметил Самуэль.

- Конечно, грабит,- отвечал старик.- Всего досаднее то, что ему удалось вскружить головы многим мололым девчонкам, которые просто без ума от него. Толкует он им всякий вздор, где сам дьявол ничего не поймет, a оне сидят, развесив уши, как будто бы он первый мудрец в свете.

- Как это жаль!- воскликнул Самуэль.

- Еще бы! Он их обманывает кругом, и оне этого совсем не замечают. Почти каждый день он пускается на новые проделки, за которые бы просто стоило его повесить за ноги на первой виселице.

Кончив эту сентенцию, старик Уэллер допил свой стакан и поспешил налить другой. В эту минуту раздался по корридору пронзительный женский голос.

- Слышишь, как рычит твоя мачеха, Самми,- сказал м-р Уэллер.

И вслед за этими словами, м-с Уэллер вошла в комнату.

- Ты уж воротился?- сказала м-с Уэллер.

- Воротился, моя милая,- отвечал м-р Уэллер.

- Что? Еще не приходил м-р Стиджинс? A уж пора бы и ужинать.

- Нет еще, моя милая, и сказать тебе всю правду, я бы не умер от тоски, если бы он вовсе позабыл дорогу к нашим воротам.

- Урод!- воскликнула мсь Уэллер.

- Спасибо на добром слове, душечка,- отвечал м-р Уэллер.

- Полно, старик,- сказал Самуэль.- Вот опять идет преподобный джентльмен.

При этом докладе м-с Уэллер поспешила отереть слезы, навернувшиеся на её глазах. Старик угрюмо насупил брови и закурил трубку. Дорогой гость вошел, поклонился и с большим комфортом занял свое место.

Покорный убеждениям хозяйки, м-р Стиджинс выпил с дороги стаканчик ананасового пунша, потом другой и потом третий, который должен был предшествовать легкому ужину, приготовленному для него.

За ужином по большей части поддерживали беседу м-с Уэллер и достопочтеннейший м-р Стиджинс. Они рассуждали преимущественно о добродетельных овечках, принадлежавших к их стаду, и при всяком удобном случае подвергали грозной анафеме нечестивых козлищ, совратившихся с истинного пути. По многим несомненным признакам оказывалось, что самым гадким козлом был не кто другой, как неисправимый супруг м-с Уэллер.

Наконец, м-р Стиджинс, упитанный и упоенный, взял свою шляпу, и, пожелав своей овечке спокойной ночи, вышел из дверей. Вслед затем, заботливый родитель отвел в спальню своего возлюбленного сына и оставил его одного.

Довольный событиями этого вечера, Самуэль скоро погрузился в сладкий сон; но это не помешало ему встать на другой день с первыми лучами восходящего солнца. Закусив на скорую руку, он немедленно собрался в обратный путь и уже переступил за порог гостеприимного дома, как вдруг отец остановил его.

- Едешь, Самми?- сказал он.

- Еду. A что?

- Если бы ты угораздился завернуть как-нибудь и взять с собой этого урода...

- Какого?

- Стиджинса.

- Зачем ты позволяешь ему показывать свой красный нос под кровлей "Маркиза Гренби"?

- Да разве я могу не позволить?

- Разумеется, можешь.

- Нет, Самми, не могу,- отвечал старик, покачивая головой.

- Почему же?

М-р Уэллер старший устремил на своего сына глубокомысленный взор и проговорил тоном отчаянно-грустным:

- Ты еще глуп, друг мой, Самми. Женись, тогда и узнаешь всю мудрость; но Боже тебя сохрани жениться.

- Ну, так прощай,- ответил Самуэль.

- Погоди еще немножко.

- Если бы я быль владельцем "Маркиза Гренби", и если бы этот негодяй повадился есть пироги за моим буфетом, я ...

- Что бы ты сделал?

- Отправил бы его к чорту на кулички.

М-р Уэллер старший покачал головой и бросил невыразимо грустный взгляд на своего сына. Затем, пожав ему руку, он медленно отошел от ворот и предался размышлениям, обсуждая совет, данный ему любезным сыном.

Самуэль спокойно дошел до большой дороги и еще спокойнее сел в дилижанс, отправлявшийся в Лондон. Он думал о своей мачехе, о своем отце и о вероятных последствиях своего совета, если только старик послушается его на этот раз. Мало-по-малу, однакож, он выбросил все эти мысли из своей головы, и, махнув рукой, сказал самому себе:

- Пусть будет, что будет.

A будет именно то, о чем в свое время и в приличном месте мы намерены известить наших читателей в следующих главах этих достоверных записок.

Глава XXVIII

Английские святки и свадьба на Дингли-Делле с описанием разнообразных, весьма назидательных увеселений, которые, к несчастью, почти вывелись из употребления в наше время.

Рано по утру, двадцать второго декабря, в тот самый год, когда совершались описанные нами события, пикквикисты, проворные, как пчелы, поднялись с своих постелей и поспешили приветствовать друг друга в общей зале. Приближались святки во всем своем грозном величии и со всеми счастливыми обетованиями для честных людей, способных ознаменовать это время беззаботною веселостью, гостеприимством и простодушною любовью к ближним. Старый год, подобно древнему философу, готовился собрать вокруг себя искренних друзей и распроститься с ними раз навсегда за веселой пирушкой, при звуках труб и литавр. Веселое время! Счастливое время! Таким по крайней мере было и казалось оно для четырех пикквикистов, утопавших в океане блаженства при одной мысли о предстоящих святках.

Но не одни пикквикисты в этом мире встречают с наслаждением святки - время взаимной любви, упований и надежд. Сколько семейств, разъединенных между собой огромными пространствами и рассеянных по распутиям тревожной жизни, соединяются теперь опять y домашнего очага союзом дружбы и любви, в котором заключается источник чистейших наслаждений, несовместных с заботами и печалями кратковременной жизни! Не напрасно повсюду, на самых крайних точках земного шара, между племенами американских дикарей, так же как между образованнейшими нациями Европы, существует верование, что в эту пору честный человек предвкушает первые радости будущего бытия, уготованного для него за пределами могилы. О, сколько полузабытых воспоминаний и отживших симпатий пробуждают в душе веселые святки!

Теперь мы пишем эти строки за несколько сот миль от того места, где встарину мы, из года в год, встречали этот день в веселом родственном кругу, вполне счастливые и довольные своей судьбой. Многия сердца, трепетавшие тогда от полноты душевного восторга, теперь совсем перестали биться; многие взоры, блиставшие в ту пору ярким светом, угасли навсегда; дружеские руки охладели; глаза, которых мы искали с нетерпением родственной любви, уже давно сокрыли блеск свой в душной могиле, и, однакож, этот старый дом, эта самая комната, эти веселые голоса и улыбающиеся лица, их шутки, игры, смех, все без исключения, и даже самые мелочные обстоятельства, соединенные с этими счастливыми встречами, живо обновляются в душе с исходом каждого года, как будто последнее собрание происходило только вчера. Как же не назвать счастливым это время святок, если оно с такою отчетливостью воспроизводит в нашем воображении беззаботные дни детских радостей, если старик, убеленный сединами, с восторгом припоминает удовольствия своей цветущей юности, и если путешественники и матросы мысленно переносятся за тысячи миль, возвращаются к домашнему очагу и тихим радостям семейной жизни.

Но мы совсем заговорились и, увлеченные превосходнейшими свойствами святочных вечеров, представляющихся нам в виде добродушного провинциального джентльмена старой школы, оставили без внимания м-ра Пикквика и его друзей, которые между тем сидят в беспокойном ожидании, под открытым небом, на империале моггльтонского дилижанса, куда, после многих хлопот, забрались они, окутанные с ног до головы шинелями и конфортерами массивного свойства. В дилижанс укладывались вещи пассажиров. Кондуктор и м-р Уэллер истощали все силы своего гения, чтоб пропихнуть в передний ящик огромную треску, забитую в длинную серую корзинку, обложенную соломой по бокам, снизу и сверху. В ящиках уже покоились боченки с устрицами, составлявшими неотъемлемую собственность ученого мужа, и теперь задача состояла в том, чтобы на поверхности устриц утвердить треску. М-р Пикквик следит с живейшим участием и любопытством за всеми эволюциями своего верного слуги и кондуктора: они сжимают и комкают несчастную треску на всевозможные лады, поднимают ее вверх головой и потом вверх хвостом, сдавливают с боков, тискают с углов, но неумолимая рыба мужественно противостояла всем этим проделкам до тех пор, пока кондуктор не ударил кулаком, невзначай, по самой средине корзинки, отчего она вдруг прошмыгнула в ящик, a с нею голова и плечи самого кондуктора, который вовсе не ожидая такой непредвиденной уступчивости, переносил теперь жестокие удары, к неизреченному удовольствию и потехе всех находящихся в дилижансе джентльменов. М-р Пикквик улыбается наилюбезнейшим образом и, вынимая шиллинг из кармана, снисходительно просит кондуктора выпить за здоровье своих костей стакан горячаго пунша: кондуктор улыбается и снимает шляпу, и на лицах Снодграса, Винкеля и Топмана тоже появляется лучезарная улыбка. Чемоданы уложены, сумки упакованы, провизия взята; все счастливы и довольны. Кондуктор и м-р Уэллер исчезают минут на пять, вероятно для того, чтобы выпить на дорогу заздравный тост в честь пикквикистов, и страшно несет водкой из их уст, когда они вновь взгромождаются на верх дилижанса. Кучер взбирается на козлы, пикквикисты закрывают шалями свои носы, м-р Уэллер дает условный знак: возжи тронулись, бич взвился, и свежие кони быстро помчались из ворот конторы дилижансов.

С громом несется громоздкий экипаж по улицам обширной столицы, и вот он, наконец, на открытом и обширном поле. Колеса перекатываются по замерзшей почве, твердой как кремень, и кони, послушные взмахам бича, бегут дружной рысью по гладкой дороге, как будто все вещи позади них - дилижанс, пассажиры, треска, чемоданы и боченки с устрицами ученого мужа - были не более, как легкими перьями на их копытах. Вот они спустились по косогору и вступили на равнину, на расстоянии двух миль гладкую и твердую, как мрамор. Еще энергический взмах бичом - и гордые кони мчатся галопом, забрасывая свои головы назад и побрякивая блестящей сбруей, как будто им приятно выражать свое удовольствие по поводу быстроты своих движений. Кучер между тем, с возжами и бичом в одной руке, снимает другою свою шляпу и, укладывая ее на колени, вынимает из тульи носовой платок и отирает пот с своего чела, показывая таким образом проходящим пешеходам, что искусному и ловкому вознице ничего не стоит управлять четверкой рысаков. Затем, окинув окрестность торжествующим взглядом, он укладывает платок в тулью, надевает шляпу, напяливает на руки шерстяные перчатки, засучивает рукава, взмахивает еще раз длинным бичом, и борзые кони несутся стрелой, вперед и вперед по необъятному пространству.

Лачужки, домишки и сараи, разбросанные там и сям по сторонам большой дороги, возвещают наглядным образом о приближении к какому-то городку или деревне. Весело трубит кондуктор на открытом холодном воздухе в свой медный рожок и пробуждает стариков, мальчишек и старух, которые, отрываясь от огня, только что разведенного в камине, дружной группой подбегают к окнам своей хижины и долго любуются на огромный экипаж, на кучера и взмыленных коней. Опять и опять раздаются звуки веселаго рожка, и вот с беззаботным криком повысыпали на самую дорогу веселые мальчики, дети фермера, между тем, как отец их, чуть не за милю от этого места, только что разменялся с кучером дружеским поклоном.

Быстро мчится дилижанс по улицам провинциального города, припрыгивая и приплясывая по веселой мостовой. Кучер натягивает возжи и готовится остановить измученных кокей. М-р Пикквик высвобождает свой нос из-под теплой шали, и озирается кругом с величайшим любопытством. Заметив это, кучер извещает ученого мужа, что это такой-то город, и что здесь, на этой самой площади, был вчера знаменитый базар, предшествующий святкам. М-р Пикквик качает головой, и потом, с прибавлением различных замечаний политико-экономического свойства, сообщает все эти подробности своим ученикам, которые спешат подобострастно высвободить свои уши и глаза из-под воротников своих шинелей. И долго слушают они, и мигают, и вздыхают, и молчат. М-р Винкель сидит на самом краю империала и, болтаясь одной ногою в воздухе, изъявляет готовность низвергнуться на середину улицы, между тем, как экипаж, обогнув острый угол подле сырной лавки, летит на край площади, назначенной для рынка. М-р Снодграс млеет и дрожит, выражая энергическими знаками свое внутреннее беспокойство.

Но вот, наконец, въезжают они на обширный двор гостинницы дилижансов, где стоят уже свежие и бодрые кони, украшенные блестящей сбруей. Кучер бросает возжи, спрыгивает с козел, и вслед за ним опускаются на землю верхние пассажиры, за исключением джентльменов, не совсем уверенных в своей способности с приличною ловкостью взобраться опять на свои места. Эти господа остаются па империале, хлопают руками и бойко стучат нога об ногу, между тем, как их жадные глаза и красные носы устремляются на яркий огонь за буфетом трактира и на свежие листья остролистника, украшающего окна своими блестящими ягодами (Может быть, не всем известно, что остролистник, holly - вечно зеленое дерево с красными и желтыми ягодами, из породы иlех - играет в Англии на святках такую же роль, как в Германии и y нас в Петербурге елка накануне Рождества. Прим. перев.).

Кондуктор между тем передал, кому следует, серый бумажный пакет, вынутый им из маленького мешечка, повешенного через его плечо на кожаном ремне, тщательно осмотрел заложенных лошадей, сбросил на мостовую седло, привезенное им из Лондона на кровле дилижанса, и произнес несколько замечаний по поводу беседы между кучером и конюхом, рассуждавшими о гнедом жеребчике, который имел несчастие в прошлую поездку испортить одну из своих передних ног. Затем, кондуктор и м-р Уэллер снова заседают сзади на своих местах, кучер красуется на козлах, старый джентльмен, смотревший в окно извнутри кареты, задергивает стекло, и все обнаруживает готовность пуститься снова в дальнейший путь, за исключением "двух толстеньких джентльменов", о которых кучер уже минуты две заботится и расспрашивает с видимым нетерпением. Еще одна минута, и сильная тревога поднимается на широком дворе. Кучер, кондуктор, Самуэль Уэллер, м-р Винкель, м-р Снодграс, все конюхи и все праздные зеваки, им же нет числа, кричат во все горло, призывая к своим постам отставших джентльменов. Раздается отдаленный ответ с противоположного конца: м-р Пикквик и м-р Топман бегут взапуски, едва переводя дух: были они в буфете, где промачивали свои застывшие горла двумя стаканами горячаго пунша, и пальцы м-ра Пикквика окоченели до того, что он провозился пять минут, прежде чем успел вытащить из кошелька шесть пенсов, чтоб вручить буфетчику за пунш.

- Скорее, господа!- кричит нетерпеливый кучер.

- Скорее господа!- повторил кондуктор.

- Как вам не стыдно, господа!- возглашает старый джентльмен, считавший неизъяснимым бесстыдством бегать из кареты, когда честный пассажир должен дорожить каждою минутой.

М-р Пикквик карабкается по одну сторону, м-р Толман по другую, м-р Винкель кричит "шабаш!" Самуэль Уэллер гласит "баста", и дилижанс благополучно трогается с места. Шали приходят в движение на джентльменских шеях, мостовая трещит, лошади фыркают, несутся, и пассажиры опять вдыхают в открытом поле свежий воздух.

Дальнейшее путешествие м-ра Пикквика и его друзей на мызу Дингли-Делль не представляет ничего слишком замечательного, особенно в ученом смысле. Само собою разумеется, что они останавливались в каждом трактире для утоления своей жажды горячим пуншом, который в то же время должен был предохранить их джентльменские носы от злокачественного влияния мороза, оковавшего землю своими железными цепями. Наконец, в три часа за полдень, они остановились, здравы и невредимы, веселы и спокойны, в гостинице "Голубого льва", что в городе Моггльтоне, где некогда удалось им присутствовать на гражданском пиршестве криккетистов.

Подкрепив себя двумя стаканами портвейна, м-р Пикквик принялся свидетельствовать своих устриц и знаменитую треску, вынырнувшую теперь из ящика на привольный свет, как вдруг кто-то слегка дернул его сзади за подол шинели. Оглянувшись назад, ученый муж с изумлением и радостью увидел, что предмет, вздумавший таким невинным и любезным способом обратить на себя его джентльменское внимание, был не кто другой, как любимый паж м-ра Уардля, известный читателям этой достоверной истории под характеристическим титулом "жирного парня".

- Эге!- сказал м-р Пикквик.

- Эге!- сказал жирный парень.

И сказав это, жирный парень с наслаждением взглянул на устриц, на треску и облизнулся. Был он теперь еще несколько жирнее, чем прежде.

- Ну, как вы поживаете, мой юный друг?- спросил м-р Пикквик.

- Ничего,- отвечал жирный толстяк.

- Вы что-то очень красны, любезный друг,- сказал м-р Пикквик.

- Может быть.

- Отчего бы это?

- Да, я вздремнул малую толику на кухне, в ожидании вашей милости,- отвечал толстяк, покоившийся невинным сном в продолжение нескольких часов,- я приехал сюда в тележке, в которой хозяин приказал мне привести домой ваш багаж. Он хотел было послать со мною верховых лошадей, да рассудил, что, может быть, вы вздумаете лучше пройтись пешком до Дингли-Делль, так как, видите ли, теперь довольно холодно.

- Конечно, конечно,- сказал м-р Пикквик скороговоркой.

Ученый муж быстро сообразил и припомнил, как некогда он и его друзья путешествовали в этой стороне с негодной клячей, наделавшей им столько неприятных хлопот.

- Да, лучше уж мы пройдемся пешком,- повторил он.- Самуэль!

- Что прикажете?

- Помогите этому парню уложить в тележку наши вещи и ступайте с ним вместе на Дингли-Делль.

- A вы-то где останетесь, сэр?

- Мы пойдем пешком.

Сделав это премудрое распоряжение и щедро наградив кучера с кондуктором, м-р Пикквик немедленно полетел с своими друзьями по знакомым полям, мечтая с наслаждением о приятном отдыхе на гостеприимной мызе. М-р Уэллер и жирный парень стояли друг против друга первый раз в своей жизни. Самуэль взглянул на жирного парня с превеликим изумлением и, не сделав никаких словесных замечаний, поспешно принялся нагружать миньятюрную тележку, между тем, как жирный толстяк продолжал спокойно стоять подле него, любуясь, повидимому, работой и ухватками расторопного м-ра Уэллера.

- Вот и все,- сказал Самуэль, уложив наконец последнюю сумку,- все.

- Странно, как это вышло,- отвечал жирный парень самодовольным тоном,- оно уж ведь точно, ничего больше нет.

- Вы чудесный человек, я вижу,- сказал Самуэль,- можно бы, при случае, показывать вас за деньги, как редкость.

- Покорно вас благодарю,- отвечал толстяк.

- Скажите-ка, любезный друг: на сердце y вас нет какой-нибудь особенной кручины?- спросил Самуэль.

- Нет, кажется.

- Ведь вот оно, подумаешь, как можно ошибиться; a я, глядя на вас, воображал, что вы страдаете неисцелимою привязанностью к какой-нибудь красотке.

Жирный парень покачал головой и улыбнулся.

- Ну я рад, любезный друг,- сказал Самуэль.- Что, вы употребляете какие-нибудь крепкие напитки?

- Изредка почему не употреблять; но вообще я лучше люблю поесть.

- Так, как мне бы следовало догадаться; но я собственно хотел вам предложить какой-нибудь стаканчик для полирования крови ... для того, то есть, чтобы согреть немножко свои кости; но вы, как я вижу, неспособны чувствовать холод.

- Никогда,- подхватил скороговоркой жирный парень;- да вот и теперь, с вашего позволения, не мешало бы, так сказать, стакан хорошенькой настоечки.

- Ой ли? Мы вас попотчуем и ликерчиком для первого знакомства. Пойдемте.

За буфетом Голубого льва жирный толстяк, не мигнув и не поморщившись, залпом проглотил огромный стакан крепкого ликера. Такой подвит значительно возвысил его во мнении столичного слуги, и м-р Уэллер немедленно последовал его примеру. Затем они пожали друг другу руки и пошли к тележке.

- Вы умеете править?- спросил жирный парень.

- Горазд был в старину, не знаю, как теперь,- отвечал Самуэль.

- И прекрасно, извольте получить,- сказал жирный парень, вручая ему возжи и указывая на дорогу.- Путь гладкий, как стрела: не ошибетесь.

С этими словами жирный парень улегся вдоль телеги подле трески и, положив под голову, вместо подушки, боченок с устрицами, немедленно погрузился в сладкий сон.

- Вот тебе раз, навязали на шею славного детину!- воскликнул Самуэль.- Он уж и храпит, провал его возьми!- Эй, ты, молодой лунатик!

Но и после троекратных возгласов, молодой лунатик не обнаружил ни малейших признаков присутствия сознания в своем тучном организме.

- Делать нечего, пусть его дрыхнет.

Проговорив эту сентенцию, м-р Уэллер сел на облучек, дернул возжами и погнал старую клячу по гладкой дороге на Дингли-Делль.

Между тем м-р Пикквик и его друзья, сообщившие деятельную циркуляцию своей крови, весело продолжали свой путь по гладким и жестким тропинкам. Воздух был холодный и сухой, трава заманчиво хрустела под джентльменскими ногами, седые сумерки приближались с каждою минутой: все это, вместе взятое, со включением приятной перспективы отдыха и угощений на гостеприимной мызе, сообщило самое счастливое настроение мыслям и чувствам беззаботных джентльменов. Прогулка на уединенном поле имела столько поэтических сторон, что ученый муж был бы, пожалуй, не прочь скинуть шинель и даже играть в чехарду с пленительным увлечением резвого юноши, и еслиб м-р Топман предложил ему свою спину, мы нисколько не сомневаемся, что м-р Пикквик принял бы это предложение с неподдельным восторгом.

Однакож м-р Топман, сверх всякого ожидания, был далек от подобной мысли, и почтенные друзья продолжали свой путь степенно, с философским глубокомыслием рассуждая о многих назидательных предметах. Лишь только путешественники повернули в просеку, которая должна была по прямой линии привести их на Менор-Фарм, перед ними вдруг раздался смешанный гул многих голосов, и, прежде чем можно было догадаться, кому принадлежат эти голоса, они очутились в самом центре многочисленной компании, которая, повидимому, ожидала прибытия столичных гостей.

- Ура! Ура! Ура!

Так голосил старик Уардль, и ученый муж мгновенно понял, из чьей груди выходили эти звуки.

Компания в самом деле была многочисленная. Прежде всего рисовался в ней сам м-р Уардль, обнаруживший с первого раза энергические признаки разгула и совершенного довольства самим собою. Потом, были тут мисс Арабелла и верный её спутник, м-р Трундль. За ними, наконец, выступали стройным хороводом мисс Эмилия и около дюжины молодых девиц, гостивших на мызе по поводу свадьбы, которая должна была совершиться на другой день. Все были веселы, счастливы и довольны.

При таких обстоятельствах церемония представления совершилась очень скоро, или, лучше сказать, представление как-то последовало само собою, без всяких предварительных церемоний. Минут через десять, м-р Пикквик был здесь как дома, и на первый раз с отеческою нежностью перецеловал всех девиц от первой до последней. Некоторые, однакож, нашли, что старикашка черезчур назойлив, и, когда вся компания подошла к плетню, составлявшему изгородь усадьбы, одна молодая девушка, с миниатюрными ножками, обутыми в миниатюрные ботинки, никак не соглашалась перелезть через плетень, пока будет смотреть на нее м-р Пикквик, и на этом законном основании, приподняв на несколько дюймов свое платье, она простояла минут пять на камне перед плетнем, до тех пор, пока столичные гости вдоволь налюбовались её редкими ботинками и ножками. М-р Снодграс, при этой переправе, предложил свои услуги мисс Эмилии, причем каждый заметил, что переправа их продолжалась слишком долго. М-р Винкель между тем хлопотал около черноглазой девушки в миниатюрных меховых полусапожках, которая повидимому, боялась и кричала больше всех, когда ловкий джентльмен пересаживал ее через плетень.

Все это было и казалось удивительно забавным. Когда, наконец, все трудности переправы были побеждены без всяких дальнейших приключений, и компания выступила на открытое поле, старик Уардль известил м-ра Пикквика, что они только-что ходили ревизовать мебель и все принадлежности домика, где молодая чета должна была поселиться после святок, причем жених и невеста стыдливо потупили головы и зарделись самым ярким румянцем. В эту же пору молодая девушка с черными глазами и меховыми полусапожками шепнула что-то на ухо мисс Эмилии и бросила лукавый взгляд на м-ра Снодграса, причем Эмилия, румяная как роза, назвала свою подругу глупой девчонкой, a м-р Снодграс, скромный и стыдливый, как все великие гении и поэтические натуры, почувствовал в глубине души, что кровь чуть-ли не прихлынула к самым полям его шляпы. В эту минуту он искренно желал, чтоб вышереченная девица с черными глазами, лукавым взглядом и меховыми полусапожками удалилась на тот край света.

И уж если таким образом все катилось как по маслу на открытом поле, можно заранее представить, какой прием нашли столичные джентльмены в самых пределах счастливого хутора, под гостеприимной кровлей старика Уардля. Даже слуги и служанки растаяли от удовольствия, при взгляде на добродушную фигуру ученого мужа, a мисс Эмма бросила полугневный и вместе пленительно-очаровательный взгляд на м-ра Топмана, причем озадаченный джентльмен невольно всплеснул руками, и радостный крик сам собою вырвался из его груди.

Старая леди сидела в праздничном костюме на своем обыкновенном месте в гостиной; но видно было по всему, что она находилась в чрезвычайно раздраженном состоянии духа, и это естественным образом увеличивало её глухоту. Она не выходила никогда из своей степенной роли и, как обыкновенно бывает с особами её преклонных лет, сердилась почти всякий раз, когда молодые люди в её присутствии позволяли себе удовольствия, в которых сама она не могла принимать непосредственного участия. Поэтому теперь она сидела в своих креслах, выпрямивши насколько могла свой стан, и бросала во все стороны гордые и грозные взгляды.

- Матушка,- сказал Уардль,- рекомендую вам м-ра Пикквика. Вы ведь помните его?

- Много чести и слишком много хлопот, если ты заставишь меня помнить обо всех, кто здесь бывает,- отвечала старая леди с большим достоинством.

- Но вы еще недавно, матушка, играли с ним в карты. Разве забыли?

- Нечего об этом толковать. М-р Пикквик не станет думать о такой старухе, как я. Можешь оставить его в покое. Никто, разумеется, не помнит и не заботится обо мне, и это в порядке вещей.

Здесь старая леди тряхнула головой и принялась разглаживать дрожащими руками свое шелковое платье серо-пепельного цвета.

- Как это можно, сударыня!- сказал м-р Пикквик.- Чем, позвольте спросить, я имел несчастие заслужить ваш гнев? Я нарочно приехал из Лондона, чтоб удостоиться вашей беседы, и сыграть с вами партию в вист. Мы с вами должны показать пример этой молодежи и протанцовать в её присутствии менуэт, чтоб она поучилась уважать стариков.

Старуха видимо повеселела, и черты её лица быстро прояснились; но чтоб не вдруг выйдти из своей степенной роли, она ответила довольно суровым тоном:

- Не слышу.

- Полноте, матушка,- сказал Уардль, - м-р Пикквик говорит громко, и y вас есть слуховой рожок. Не сердитесь на нас. Вспомните Арабеллу: бедняжка и без того упала духом. Вы должны развеселить ее.

Не было никаких сомнений, что старуха расслышала ясно слова сына, потому что губы её дрожали, когда он говорил. Но старость, как и детство, имеет свои маленькие капризы, и почтенная мать семейства не вдруг хотела отстать от своей роли. Поэтому она принялась разглаживать свое платье и, повернувшись к м-ру Пикквику, проговорила:

- Ах, м-р Пикквик, молодые люди теперь совсем не то, что прежде, когда я сама была молодой девицей.

- В этом, сударыня, не может быть ни малейшего сомнения,- отвечал м-р Пикквик,- и вот почему я особенно дорожу теми немногими особами, в которых еще остались проблески нашей почтенной старины.

Говоря это, м-р Пикквик ласково подозвал к себе мисс Арабеллу и, напечатлев поцелуй на её щеке, попросил ее сесть на маленькой скамейке y ног старушки. Было ли то выражение любящей физиономии, когда внучка бросила нежный взгляд на лицо своей бабушки, или старая леди невольно уступила могущественному влиянию речей великого мужа, только на этот раз лицо её совершенно прояснилось, и она уже не думала более скрывать восторгов своего сердца. Не сделав никаких замечаний на слова м-ра Пикквика, старушка бросилась на шею своей внучки, и весь остаток её гнева окончательно испарился в потоке безмолвных слез.

Беззаботно, игриво и совершенно счастливо прошел этот вечер, оставшийся навсегда в памяти ученого мужа и занявший несколько блистательных страниц в деловых отчетах его клуба. Степенно, чинно и торжественно списывались и записывались ремизы, когда м-р Пикквик играл в карты с почтенной матерью семейства; шумно и буйно веселились молодые люди за круглым столом, в почтительном отдалении от стариков.

В глухую полночь дамы разошлись по своим спальням; но долго и после них обходили круговую пуншевые стаканы и бокалы с искрометным; и здоров был сон всей честной компании, и радужно-пленительны были её грезы. Достойно замечания, что м-р Снодграс бредил всю ночь о мисс Эмилии Уардль, между тем как сонные видения м-ра Винкеля имели главнейшим образом весьма близкое отношение к черным глазам, лукавой улыбке и меховым полусапожкам одной молодой девицы.

Поутру на другой день м-р Пикквик проснулся очень рано. Его пробудил смутный гул разных голосов и стук многочисленных шагов. Суматоха была такого рода, что и жирный толстяк пробудился от своего тяжелаго сна. Не снимая ночной ермолки с нарядными кисточками, м-р Пикквик сел на краю постели, повесил голову и углубился в размышления. Надлежало разгадать, отчего происходил в доме такой необыкновенный шум. Женская прислуга и молодые девушки, гостившие на хуторе, бегали взад и вперед, требовали иголок, ниток, горячей воды, мыла, помады, и ученый муж расслышал несколько раз весьма странные изречения в роде следующих: "Приколите, моя милая, подтяните, завяжите, пригладьте, заснуруйте, вот так, спасибо, душенька".- "Что бы это значило?" - думал м-р Пикквик.- "Не пожар ли?" Но углубляясь постепенно в сущность предмета, он припомнил, наконец, что сегодня свадьба, и что, стало быть, молодые девицы занимаются своим туалетом. На этом основании, он сам поспешил одеться в свой праздничный костюм и немедленно сошел в столовую.

Невозможно описать, с каким волнением и суетливостью бегала по всему дому женская прислуга, перетянутая в струнку в своих розовых муслиновых платьицах. Старая леди величественно выступала теперь в своем парчевом платье, не видавшем лет двадцать сряду дневного света, за исключением тех, весьма немногих лучей, которые насильственно прокрадывались через щели корзинки, где покоился этот форменный наряд. М-р Трундль, украшенный высоким пером, был, казалось, в тревожном и нервозном состоянии духа. Достопочтенный хозяин дома и отец невесты употреблял, повидимому, энергические усилия казаться беззаботным и веселым, но следы явного беспокойства тем не менее выражались на его лице. Все молодые девушки находились в волнении и были в белых кисейных платьях, за исключением двух или трех, которые должны были присутствовать наверху, при туалете невесты, в качестве её дружек. Пикквикисты рисовались в парадных блестящих костюмах, сшитых по последней моде и обновленных теперь в первый раз. Перед домом на лугу с самого рассвета собрались целые полчища принадлежащих к мызе ребятишек, взрослых парней и мужей, шляпы которых были украшены перьями, a петлицы сюртуков цветочками: все это кричало и ревело дружным хором, и все провозглашало многая лета достопочтенному Уардлю, его чадам и домочадцам. Коноводом этой толпы, само собою разумеется, был не кто другой, как м-р Самуэль Уэллер, который в одну ночь приобрел всеобщую известность на Дингли-Делль, как будто он и родился на этой мызе.

Свадьба весьма часто служит источником остроумия и шуток для многих веселых особ; но мы, с своей стороны, не находим в этом обстоятельстве ни малейшего повода для какой бы то ни было потехи. Мы разумеем собственно венчальный обряд, и покорнейше просим принять к сведению, что мы душевно ненавидим все скрытые или явные сарказмы, которым подвергается супружеская жизнь. Много радостей и удовольствий встречают молодые люди в день своей свадьбы; но и многия заботы тяжелым бременем падают на их сердце. Невеста покидает родительский дом навсегда, тот дом, где впервые испытала она радость и горе жизни, где развились в её сердце чувства преданности и любви к милым особам, связанным с нею узами родства и дружбы - и вот, не далее как сегодня, уйдет она в чужую семью, с тем, чтобы продолжать путь своей жизни в кругу неведомых людей ... Что тут смешного, милостивые государи? Молодая девушка грустит, тоскует, розы вянут на её щеках, и горькие слезы льются из её глаз, когда оставляет она родную семью: все это естественные чувства, которые отнюдь не могут служить предметом комических сцен. Я не стану их описывать, потому что не хочу набрасывать печальный колорит на эту главу.

Скажем вкратце, что все шло, как следует, и все окончились благополучно. Бракосочетание совершал старый пастор в приходской церкви Дингли-Делль, и на одной из страниц метрической книги до сих пор блестит имя м-ра Пикквика, подписавшагося в качестве свидетеля со стороны жениха. Молодая девушка с черными глазами подписалась весьма нетвердою и дрожащею рукой, так что едва могли разобрать её имя. Почерк мисс Эмилии и другой невестиной подруги тоже чрезвычайно неразборчив. Волнение, вероятно, было общее, хотя молодые девушки, по выходе из церкви, согласились вообще, что тут, собственно говоря, ничего нет страшнаго. Правда, черноглазая девица, щеголявшая накануне в меховых полусапожках, объявила м-ру Винкелю, что она ни за что не согласится испытать сама на себе такие ужасы; но мы имеем причины думать, что в этом случае она несколько покривила душой.

По окончании бракосочетания, м-р Пикквик приветствовал новобрачных поздравительною речью и, при этом поздравлении, возложил на невесту богатые золотые часы с богатейшею цепочкой, которую, до настоящей минуты, не созерцал еще ни один смертный, кроме ювелира, продавшего ученому мужу эту драгоценность. Вслед за речью м-ра Пикквика загудел старый церковный колокол, и вся компания отправилась домой, где приготовлен был роскошный завтрак.

- Эй, ты, сонуля! Куда поставить эти подовые пирожки?- сказал м-р Уэллер жирному парню, когда они вместе с ним накрывали на стол.

- Вот сюда,- отвечал толстяк, указывая на середину стола.

- Очень хорошо,- сказал Самуэль,- все теперь y нас в порядке, как следует быть на свадьбе. Святочные пироги, поросенок, джентльменский соус, философские трюфли, богатырские устрицы ... наше почтение, кушай да облизывайся!

Проговорив это, м-р Уэллер поклонился с комическою важностью и, отступив шага два назад, принялся любоваться на симетрический порядок, в каком были расставлены джентльменские блюда. В эту минуту новобрачные, сопровождаемые многочисленной свитой, воротились из церкви.

- Уардль,- сказал м-р Пикквик, усаживаясь за стол,- в честь этого счастливого события мы тяпнем по стаканчику вина.

- Хорошо, дружище, хорошо!- отвечал м-р Уардль.- Эй, Джой!.. ах, проклятый, он кажется заснул.

- Совсем нет, я не сплю,- отвечал жирный парень, выскакивая из отдаленного угла, где он пожирал святочный пирог с такою жадностью и поспешностью, которая в совершенстве противоречила медленным и обдуманным движениям этого интересного молодого человека.

- Стакан вина м-ру Пикквику!

- Слушаю, сэр.

Наполнив и подав стакан, жирный парень удалился за стул своего господина, и принялся наблюдать оттуда веселую игру джентльменских вилок и ножей с какою-то дикою и мрачною радостью, которая была совершенно оригинальна в своем роде. Ни один кусок с джентльменского блюда не ускользал, повидимому, от его жадного внимания, и, казалось, он в своем воображении глотал его с величайшею жадностью.

- Благослови вас Бог, старый товарищ!- воскликнул м-р Пикквик.

- Многая лета вам, любезный друг!- воскликнул м-р Уардль.

И они чокнулись друг с другом от полноты сердечного восторга.

- М-с Уардль,- сказал м-р Пикквик,- не мешает нам, старым людям, в честь этого радостного события выпить всем по рюмке вина.

Старушка была, казалось, погружена в глубокую думу.- Она сидела на переднем конце стола, окруженная с одной стороны новобрачною четою, a с другой особой м-ра Пикквика, который резал святочный пирог. Но лишь только м-р Пикквик начал говорить, она мигом поняла смысл его речи и тотчас-же выпила полную рюмку за его долголетие и благоденствие и счастье ... Затем, достопочтенная праматерь семейства, одушевленная стародавними воспоминаниями, представила собранию полный и удовлетворительный отчет о собственной своей свадьбе, и о том, какие длинные шлейфы носились в её время, и как щеголяли на высоких каблучках, и как блистала в тогдашнем свете прекрасная леди Толлинглауер, умершая лет за сорок назад, и как случилась с нею одна прелюбопытная история, которую, тоже во всей подробности, рассказала теперь достопочтенная праматерь семейства, причем она хохотала от всей души, и все молодые девицы тоже хохотали от чистого сердца, потому что никак не могли взять в толк, о чем рассуждает grande maman. 3aметив, что её рассказ производит всеобщую веселость, старая леди засмеялась вдесятеро веселее и громче и, для общего назидания, сообщила еще предиковинную историю о старинных робронах, причем опять молодые девушки залилсь самым задушевным смехом. Наконец, ученый муж довершил трудную операцию со святочным пирогом, раздробив его на равные куски, по числу гостей. Молодые девушки, как и следует, прятали от своих порций по маленькому кусочку, чтобы вечером, когда придет пора ложиться спать, спрятать их под свои подушки, отчего каждая из них должна была увидеть во сне своего будущего суженаго-ряженаго. Все заметили проделки молодых девиц, и все закатились опять пленительно-востор.енным смехом.

- М-р Миллер,- сказал м-р Пикквик своему старому знакомцу, черноволосому и краснощекому джентльмену, сидевшему подле него,- м-р Миллер, рюмку вина с вами, если позволите.

- С величайшим удовольствием, м-р Пикквик,- отвечал краснощекий джентльмен торжественным тоном.

- Включите и меня, господа,- сказал пастор.

- И меня,- перебила его жена.

- И меня, и меня,- закричали две бедных родственницы на противоположном конце стола, которые кушали с завидным аппетитом и смеялись при каждом остроумном слове.

М-р Пикквик выразил свое душевное удовольствие, и глаза его заискрились лучезарным восторгом.

- Милостивые государыни и милостивые государи,- вдруг заговорил ученый муж, быстро поднимаясь с места

- Слушайте, слушайте! слушайте, слушайте! слушайте, слушайте!- завопил м-р Уэллер, в припадке отчаянного энтузиазма.

- Позвать сюда всех слуг и служанок!- закричал м-р Уардль, предотвращая таким образом публичный выговор, который, без сомнения, Самуэль Уэллер неизбежно должен был получить от своего господина. - Пусть они выпьют по стакану вина за здоровье новобрачных. Ну, Пикквик, продолжайте!

И среди торжественного молчания, прерываемого только шепотом служанок, ученый муж начал таким образом:

- Милостивые государыни и милостивые государи... нет, к чему я стану обращаться к вам с этим церемонным титулом? Я стану называть вас лучше друзьями, мои милые друзья, если только дамы позволят мне эту вольность ...

Громкие рукоплескания всех джентльменов и леди приостановили на несколько минут великолепную речь ученого мужа. Черноглазая девица объявила, между прочим, что она готова расцеловать красноречивого оратора, и, когда м-р Винкель вызвался наперед сам получить эти поцелуи для передачи их м-ру Пикквику в качестве депутата, ему отвечали: - "Ступайте прочь", но в тоже время выразительные взоры черноглазой девушки говорили очень ясно: - "Останься, сделай милость ..."

- Милые мои друзья,- начал опять м-р Пикквик,- с позволения вашего, я намерен в настоящем случае предложить общий тост за здоровье жениха и невесты!.. Благослови их Бог! (Рукоплескания и слезы). Я убежден и даже, могу сказать, искренно уверен, что юный друг мой, м-р Трундель, отличается превосходнейшими качествами ума и сердца; Что-ж касается до юной супруги, всем и каждому известно, что эта очаровательная девица владеет всеми средствами перенести в новую сферу жизни то счастие, которое в продолжение двадцати лет она беспрестанно распространяла вокруг себя в родительском доме.

Здесь раздались оглушительно-громовые залпы и неистовый рев жирного парня. Для возстановления порядка, м-р Уэллер принужден был вывести его за шиворот из залы. М-р Пикквик продолжал:

- О, как бы я желал возвратить назад истекшие годы своей молодости, чтобы сделаться супругом её пленительно-очаровательной сестрицы! (Громкие рукоплескания). Но что прошло, того не возвратит никакая человеческая сила. Благодарю судьбу и за то, что мне, по своим летам, позволительно называть ее своею дочерью, и, конечно, теперь никто не станет обвинять меня в пристрастии, если скажу, что я люблю и уважаю обеих девиц и равномерно удивляюсь их талантам (Рукоплескания, рыдания и вздохи). Отец невесты, добрый друг наш, есть человек благородный в теснейшем смысле слова, и я горжусь тем, что имею счастье быть с ним знакомым (оглушительный залп одобрений). Он великодушен, мягкосерд, правдив и честен, как древний спартанец, гостеприимен, как ... как ...

Но шумный восторг бедных родственников и рыдания двух пожилых особ не позволили оратору докончить свое счастливое сравнение.

- Благослови его Всевышний, и пусть его совершеннейшая дочь наслаждается всеми душевными и телесными благами, каких он сам желает для нея, и да цветет его собственное счастье на многая лета! (Оглушительный и дружный залп рукоплесканий). Итак, милые мои друзья, этот кубок за здравие и благоденствие добродетельного семейства!

Так великий человек окончил свою речь среди бури и грома одобрительных залпов. Последовали тост за тостом. Старик Уардль пил здоровье м-ра Пикквика; м-р Пикквик пил здоровье старика Уардля, и затем оба они выпили еще по бокалу за долгоденствие достопочтенной праматери семейства. М-р Снодграс в поэтических выражениях предложил тост в честь м-ра Уардля, на что м-р Уардль учтиво отвечал тостом в честь поэта Снодграса. Один из бедных родственников, быстро поднявшись с места, провозгласил здоровье м-ра Топмана, и примеру его немедленно последовали два другие родственника, предложившие тост в честь и славу м-ра Винкеля. Все веселилось, пило и кричало напропалую, до тех пор, пока бедные родственники, нагруженные через-чурь избытками заздравного нектара, внезапно очутились под столом, откуда, не без некоторых усилий, вытащил их м-р Уэллер. Это было сигналом к окончанию веселаго утреннего пира.

Чтобы освободиться от влияния винных паров, все гости мужеского пола, по предложению м-ра Уардля, предприняли веселую прогулку миль на двадцать от Дингли-Делль. Это произвело ожидаемый эффект, и к обеду все желудки приготовились снова для воспринятия заздравных тостов. Но бедные родственники не могли уже никакими судьбами участвовать ни в прогулке, ни в обеде: их уложили на целые сутки в мягкие постели, и они покоились беспробудным сном. Слуги и служанки продолжали веселиться под непосредственной командой м-ра Уэллера; жирный парень ел, пил и спал, сколько его душе было угодно.

За обедом опять веселились все и каждый; но уже никто не проливал радостных слез. Было шумно, игриво и даже поэтически буйно. Затем наступил десерт, a за десертом чай и кофе. Скоро наступил бал - свадебный бал.

Парадною залою на Менор-Фарме была длинная, обитая черными панелями комната с двумя огромными мраморными каминами, украшенными затейливой резьбою в старинном вкусе. На верхнем конце залы, в тенистой беседке, прикрытой со всех сторон остролистником и елкой, заседали два скрипача и один арфист, ангажированные из Моггльтона к этому торжественному дню. На окнах, маленьких столах перед зеркалами и каминных полках стояли серебряные массивные канделябры, каждый о четырех ручках. Свечи горели ярко на потолочной люстре и стенных кенкетахь, огонь приветливо пылал в каминах, и веселые голоса, сопровождаемые беззаботным смехом, раздавались из конца в конец. Все было великолепно.

Но особенно содействовал к украшению этой торжественной сцены - опять и опять м-р Пикквик, явившийся в собрание без своих штиблет, почти в первый раз, как могли запомнить его почтенные друзья.

- Ты уж не хочешь ли танцовать, любезный друг, спросил Уардль.

- A что? разумеется, хочу!- отвечал м-р Пикквик.- Я, как видишь, и нарядился для танцев.

И ученый муж обратил внимание приятеля на свои блестящие шелковые чулки и узенькие башмачки щегольского фасона.

- Как! Вы в шелковых чулках?- возгласил м-р Топман шутливо-любезным тоном.

- Почему-же нет, сэр, почему-же нет?- возразил м-р Пикквик, круто поворачиваясь к своему сочлену.

- Ну, конечно, я не вижу причины, почему вам не носить шелковых чулок,- отвечал м-р Топман.

- И не увидите, сэр, надеюсь, что не увидите,- сказал м-р Пикквик полусуровым тоном.

М-р Топман хотел засмеяться; но рассудил, что дело может принять серьезный оборот; поэтому он принял степенный вид и проговорил:

- Хорошие узоры!

- Надеюсь, что не дурны,- отвечал м-р Пикквик, устремив на него проницательный взгляд.- Смею думать, сэр, вы ничего не находите экстраординарного в этих чулках, рассматриваемых с джентльменской точки зрения?

- О, разумеется, ничего, как честный человек, будьте в этом уверены!- отвечал м-р Топман.

С этими словами он поспешил отойдти прочь, и физиономия м-ра Пикквика мгновенно озарилась лучом радостной улыбки.

- Ну, все ли готово?- сказал м-р Пикквик.

Он рисовался впереди с праматерью семейства, и волнуемый нетерпеливым ожиданием, уже сделал четыре фальшивых прыжка.

- Все, дружище,- сказал Уардль.- Начинай.

Скрипки запилили, арфа расходилась, и м-р Пикквик принялся выделывать замысловатую филуру; но вдруг вся танцующая компания захлопала руками, и несколько особ закричали в один голос:

- Остановитесь, остановитесь!

- Что это значит?- спросил м-р Пикквик,продолжая вертеться под мелодические звуки музыкальных инструментов. В эту минуту, казалось, не могла остановить его никакая земная сила.

- Где Арабелла Аллен?- закричали двенадцать голосов.

- Где Винкель?- прибавил м-р Топман.

- Здесь мы,- отвечал этот джентльмен, выплывая из отдаленного угла с своею прекрасною подругой:

Он был красен; но молодая девица, с черными глазами, была едва-ли не краснее своего кавалера.

- Как это странно, м-р Винкель, что вы не потрудились во время занять свое место!- сказал м-р Пикквик, угомонившийся, наконец, от своих эксцентрических прыжков.

- Ничего тут странного нет, сэр,- отвечал м-р Винкель.

- Конечно, конечно, извините, сэр,- сказал м-р Пикквик, бросая выразительный взгляд на мисс Арабеллу и её кавалера.

Но нечего было рассуждать о таких пустяках, потому что арфа и скрипка слишком серьезно принялись за свое дело. М-р Пикквик, перегибаясь и забрасывая свою голову то направо, то налево, скрестился руками с своей дамой и устремил свой путь на противоположный конец залы, a оттуда к камину, и от камина к дверям, где, в самом разгаре танцовального восторга, он должен был усадить в кресла престарелую праматерь семейства и взять вместо неё другую почтенную старушку, a там еще другую несколько помоложе, a за нею еще и еще другую, уже совсем молодую, которую, в скором времени, совершенно очаровал он потоком красноречия и остроумных любезностей, превосходящих всякое описание. Все кружилось, вертелось и порхало с увлечением беззаботной молодости, и все удивлялось необыкновенной изворотливости и ловкости ученого мужа, который всем и каждому доказал осязательно-наглядным образом, что истинно-великий человек может постигать с одинаковым совершенством и науку со всей её таинственной глубиною, и танцовальное искусство со всеми его прелестями.

Прежде, чем м-р Пикквик утомился, новобрачная чета удалилась со сцены. Затем последовал внизу великолепный ужин, и долго после него веселые гости оставались в столовой, провозглашая заздравные тосты один за другим. Поутру, на другой день, когда м-р Пикквик воспрянул от глубокого сна, в голове его возникло смутное воспоминание, что он в откровенной и дружелюбной беседе, пригласил накануне к себе в Лондон около сорока пяти особ, для которых обещался устроить роскошный обед в гостиннице "Коршуна и Джорджа": обстоятельство, послужившее для него ясным доказательством, что заздравные тосты содействовали накануне помрачению его мозга.

- Я слышал, моя милая, что ваши хозяева со всеми гостями будут играть сегодня на кухне?- спросил Самуэль Уэллер мисс Эмму.

- Да, м-р Уэллер, это уж так всегда бывает y нас в первый день святок,- отвечала мисс Эмма.- Хозяин каждый год, со всей точностью, соблюдает этот обычай.

- Хозяин ваш, должно быть, чудесный человек,- сказал м-р Уэллер.

- Да, уж такой чудесный, я вам скажу, просто разливанное море!- заметил жирный парень, вмешиваясь в разговор.- К нынешнемму дню, например, он откормил, м-р Уэллер, такую свинку... словом сказать, что в рот, то спасибо.

- Уж и вы встали, любезный?- спросил Самуэль.

- Как же, м-р Уэллер, я уже успел и перекусить кое-чего.

- Хорошо, дружище, только знаете-ли что?- сказал м-р Уэллер выразительным тоном.- Бывали вы в зверинце?

- Нет, не случалось; a что?

- Вы очень похожи, по своим ухваткам, на змея, которого зовут удавом.

- Что-ж такое? Это не беда, я полагаю.

- Конечно, не беда, да только, примером сказать, если вы беспрестанно будете все спать и есть, с вами, пожалуй, повторится одна весьма неприятная история, случившаеся с одним стариком, который носил косу.

- Что же с ним случилось?- спросил жирный парень испуганным тоном.

- Я расскажу, если хотите,- отвечал м-р Уэллер.- Прежде всего надобно знать, что он заплывал как откормленный боров и, наконец, растолстел до того, что целые сорок пять лет ни разу не мог видеть своих собственных башмаков.

- Ах, какие страсти!- воскликнула Эмма.

- Да, моя милая,- продолжал м-р Уэллер,- и еслиб, примером сказать, вздумалось вам из-за обеденного стола показать ему свои ножки, он бы никак не увидал их. Очень хорошо-с. Был этот джентльмен конторщиком по коммерческой части и обыкновенно хаживал в свою контору каждый день с прекраснейшею золотою цепочкой, которая выставлялась фута на полтора из его жилетного кармана, где лежали y него огромные золотые часы, столько же толстые, как сам он, если, то-есть, судить пропорционально.- "Вам бы уж лучше не носить сь собой этих часов", говорят однажды друзья этого старого джентльмена.- "А почему?" говорит он.- "Потому, дескать", говорят они, "что их могут украсть".- "Будто бы?" говорит он.- "Право", говорят они.- "Хорошо", говорит он,- "желал бы я видеть вора, который бы вздумал покуситься на такую кражу: я и сам, чорть побери, не могу их вынуть из кармана, потому что карман узенький, и конец часовой цепочки, для пущей безопасности, пришит к подкладке. Как скоро мне надо справиться, какой час, я всегда завертываю по дороге в булочную и там смотрю на часовую стрелку".- И вот, судари мои, похаживает он с своей напудренной косой, и посмеивается, и смело выставляет свое брюшко вперед, как будто сам чорт ему не брат. Не было в целом Лондоне ни одного карманного воришки, который бы не попытал своего счастья около этого старого джентльмена; но цепочка его всегда держалась крепко на своем месте и часы не шевелились, как будто приросли к телу. Каждый вечер он спокойно возвращался домой и хохотал на своем диване до упада, так что напудренная его коса болталась, как маятник на стенных часах. Однажды, наконец, выходит он опять на широкую улицу, идет по тротуару, вальяжно переваливаясь с боку-на-бок, и вот, смею доложить, видит он карманного вора, который гуляет около него с каким то мальчуганом, a y мальчугана голова, так сказать, то же что пивной котел. Разумеется, старый джентльмен угадал воришку с первого взгляда.- "Ну", говорит он "будет потеха, чорт их побери: пусть попробуют счастья. Ни лысаго беса не поймают". Проговорив это, он уже начал ухмыляться, как вдруг мальчишка, с огромной башкой, отцепившись от своего товарища, разлетелся прямо на него и пырнул своим лбом в самую середину его толстого брюха, так что старый джентльмен тут же упал навзнич и растянулся по тротуару.- "Разбой, разбой!" кричал толстяк.- "Ничего", говорит вор, "все теперь в порядке: будь вперед умнее и не беспокой понапрасну промышленных людей." Ну, вы уж понимаете, сударыня, когда встал старый джентльмен, в кармане его не было ни цепочки, ни часов; a что всего хуже, желудок y него совсем перестал варить, да-таки просто ничего не варил до самого последнего конца. Так-то, молодой человек, перестаньте откармливать себя и зарубите себе на носу этот анекдот. Толстота к добру не поведет.

По заключении этой сентенции, оказавшей, повидимому, могущественное влияние на разнеженные чувства жирного парня, он и м-р Уэллер, в сопровождении мисс Эммы, направили свои шаги в огромную кухню, где уже между тем собралось все джентльменское общество, следуя ежегодному святочному обыкновению, которое с незапамятных времен исполнялось предками старика Уардля.

На потолке этой кухни, в самом её центре, старик Уардль повесил собственными руками огромную ветвь омелы, и эта знаменитая ветвь мгновенно подала повод к самой восхитительной и отрадной сцене, где опять первая роль должна была принадлежать достославному основателю и президенту столичного клуба. Подбоченясь и расшаркиваясь обеими ногами, м-р Пикквик ловко подлетел к старой леди, взял ее за руку, подвел к таинственной ветви и приветствовал свою даму со всею любезностью кавалера времен леди Толлинглауер. Старая леди соблаговолила принять поцелуи великого человека со всем достоинством и важностью, приличною такому торжественному случаю; но молодые девицы, все до одной, вздумали на первый раз оказать решительно сопротивление, потому, вероятно, что старинный обряд утратил свое первобытное значение в их глазах, или потому, что сопротивление их естественным образом могло возвысить ценность удовольствий от буквального исполнения старинного обряда. Как бы то ни было, молодые девицы зашумели, засуетились, забарахтались, завизжали, забегали по всем углам и обращались ко всем возможным уловкам, не думая, однакож, выбегать из кухни, что, конечно, всего легче и скорее могло бы каждую из них освободить от назойливости неотвязчивых джентльменов. Казалось, эта суматоха начинала уже надоедать некоторым господам; но в ту пору, когда, повидимому, пропадала всякая надежда на буквальное исполнение обряда, девицы вдруг остановились как вкопанные, и смиренно подставили свои розовые щечки для джентльменских поцелуев. М-р Винкель поцеловал молодую девушку с черными глазами; м-р Снодграс приложил свои губы к сахарным устам мисс Эмилии Уардль; м-р Уэллер, не дожидаясь очереди стоять под святочным кустом, перецеловал всю прислугу женского пола, начиная с мисс Эммы. Бедные родственники целовали, кто кого попал, не разбирая ни возраста, ни пола. Старик Уардль стоял неподвижно и безмолвно, прислонившись спиною к камину и обозревая всю эту сцену с неизреченным наслаждением. Жирный толстяк оскалил зубы и пожирал святочный пирог.

Мало-по-малу все угомонилось и пришло в обыкновенный порядок. Поцеловав еще раз достопочтенную праматерь семейства, м-р Пикквик величаво остановился под заветным деревом, и мысли его, повидимому, погрузились в созерцание золотого века. В эту минуту, вдруг, ни с того, ни с сего, молодая девица с черными глазами бросилась на шею великого мужа и влепила самый звонкий поцелуй в его левую щеку. Оказалось, что это было условленным сигналом, и прежде чем м-р Пикквик успел опомниться и вникнуть в сущность дела, целый хор веселых девиц окружил его со всех сторон.

Умилительно и трогательно было видеть, как великий человек стоял в самом центре этой цветущей группы: его целовали в лоб, в виски, в подбородок, в щеки и даже в очки; но после всех этих поцелуев, сопровождавшихся громким смехом, открылась сцена еще более трогательная и умилительная. Невидимая рука вдруг сорвала очки с его ученого президентского носа и завязала ему глаза шелковым платком: понурив голову и растопырив руки, м-р Пикквик переходил из угла в угол и от одной стены к другой, до тех пор, пока не удалось ему поймать одного из бедных родственников, который уже потом все остальное время пробегал с завязанными глазами. После жмурок, где м-р Пикквик оказал необыкновенную ловкость, наступила знаменитая игра в "Хватай Дракона" (В металлическую чашку, наполненную спиртом, бросают несколько ягод изюма и потом зажигают спирт. Действующия лица обязаны ловить эти ягоды из горящей влаги. В этом и состоит игра называемая "Snap Dragon". Прим. перев.), продолжавшаеся до тех пор, пока все действующия лица пережгли свои пальцы. Затем, среди кухни, явился великолепный стол, где между прочим все и каждый должны были угощать себя яблочным вином, которое пенилось и кипело в огромном сосуде из красной меди.

- Превосходно!- воскликнул м-р Пикквик, бросая вокруг себя торжественные взоры.- Вот это уж подлинно можно назвать комфортом нашей незатейливой жизни.

- Мы неизменно каждый год соблюдаем этот обычай,- сказал м-р Уардль.- Хозяева и слуги садятся все вместе за столом, и, в ожидании полночи, обыкновенно рассказывает кто-нибудь старинную историю. Трундель, возьми кочергу, любезный, и поправь огонь.

Мириады искр посыпались от горящих головней, и яркое пламя из камина отразилось на всех лицах.

- Хотите ли, господа, я пропою вам песню?- сказал м-р Уардль.

- Сделай милость,- отвечал м-р Пикквик.

И м-р Уардль, наполнив кубок яблочной настойкой, пропел, к удовольствию всей компании, святочную песнь, где доказывалось как дважды-два, что зима - самое лучшее из времен года, a святки - лучшая неделя во всей зиме. Залп рукоплесканий и заздравный тост, предложенный всем хором, были достойною наградою для благородного певца.

- Уф, какая демонская погода, господа!- сказал один из гостей, заглянувший в окно.

- A что?- спросил Уардль.

- Снег валит хлопьями, ветер воет как голодный волк, и, кажется, подымается мятель.

- О чем это он говорит?- с беспокойством спросила старая леди.- Уж не случилось ли чего-нибудь.

- Нет, матушка, ничего,- отвечал Уардль,- Джемс заметил только, что на дворе поднимается вьюга. Отсюда даже слышно, как ветер ревет через трубу.

- Вот что!- сказала старая леди.- Помню, лет за пять перед тем, как умереть твоему отцу, был такой-же сильный ветер, и снег почти залепил передния окна. В тот самый вечер он еще рассказал нам историю о чертенятах, которые унесли старика Габриэля Грубба. Я это очень хорошо помню.

- О какой это истории говорит ваша матушка?- спросил м-р Пикквик.

- То есть, собственно говоря, никакой тут истории нет, любезный друг. Фантазия довольно странная: ей пришел в голову могильщик, о котором в здешнем народе носятся слухи, будто чертенята занесли его в какия-то неведомые страны.

- Прошу покорно!- воскликнула старая леди.- Разве есть между вами безтолковые головы, которые не поверят этому рассказу? Прошу покорно! Ты еще ребенком мог слышать и знать, что все истинная правда. Ведь Грубба унесли?

- Ну, да матушка, я не сомневаюсь, если вам угодно,- с улыбкой отвечал Уардль. видишь ли, друг Пикквик, жил-был могильщик Грубб, которого занесли чертенята: вот тебе и вся история от начала до конца.

- О, нет, этим ты не отделаешься, Уардль: я хочу слышать все, по порядку, и твоя обязанность рассказать нам, как это было, и зачем, и почему.

Уардль улыбнулся и поспешил предложить заздравный тост, принятый всеми с одинаковым восторгом. Затем, когда все глаза и уши обратились на него, он начал рассказывать след...

Однакож, надобно знать честь: эта глава и без того черезчур длинна. Мы совсем упустили из виду обязанность добросовестных издателей и очевидно перешагнули через барьер литературных приличий. Итак, милостивые государыни и государи, начинается.-

Глава XXIX.

и с нею - повесть о могильщике Груббе.

В некотором славном городе, за несколько сотен лет, когда еще не было на белом свете наших дедов и отцов, жил-был некий муж, по имени Габриэль Грубб, ключарь и могильщик некоего кладбища, где, с незапамятных времен, покоились целые сотни тысяч мертвецов. Из того, милостивые государи, что он был человек, окруженный на каждом шагу символами смерти, никак не следует, я полагаю, что характер y него непременно должен быть угрюмый, печальный и суровый: все гробовщики, сколько мне известно, народ чрезвычайно веселый, и я знал на своем-веку одного факельщика, который y себя, в домашнем кругу, за бутылкой пива, жил припеваючи в полном смысле слова, то есть, распевал он самые веселые песни от раннего утра до поздней ночи. При всем том, вы угадали: Габриэль Грубб точно был пасмурен, угрюм даже мизантроп с головы до ног, потому что он вел дружбу и беседовал только с самим собою да еще с походною бутылочкой широкого размера, которую имел похвальное обыкновение всегда носить в одном из своих глубоких карманов.

Однажды, накануне святок, часа за полтора до полночи, Габриэль взвалил на плечо свой заступ, засветил фонарь и отправился, по своим делам, на старое кладбище: ему нужно было приготовить к утру свежую могилу. Теперь он был особенно не в духе и ускорял свои шаги, рассчитывая весьма основательно, что хандра его пройдет, если он усердно примется за свою обычную работу. Продолжая свой путь вдоль старинной улицы, он видел, как веселое зарево каминов пробивалось через окна, и слышал, как шумели и смеялись счастливые семейства, приветствовавшие друг друга с наступлением святок: в это-же самое время до чуткого его носа доносилось благовоние святочных пирожков и других безчисленных яств, приготовленных на кухне к семейному пиру. Все это тяжелым камнем налегло на сердце Габриэля Грубба, и когда вслед затем, повыскочили на улицу группы ребятишек, сопровождаемые веселыми девочками в папильотках и с курчавыми волосами, могильщик улыбнулся демонской улыбкой, и воображение его мигом нарисовало вереницу детских болезней, задушающих человеческую жизнь в самом её начале. Это утешило его.

При этом счастливом настроении духа Габриэль подвигался вперед, отвечая по-временам грубым и хриплым голосом на поклоны и приветствия соседей, проходивших мимо. Наконец, он повернул в темную аллею, по прямому направлению к кладбищу. На этом месте всегда было мрачно и пусто, и городские жители могли проходить здесь только днем, когда кто-нибудь хотел сделать печальный визит своему отжившему родственнику или другу. Легко, стало быть, представить удивление и вместе негодование могильщика, когда он увидел на самом конце аллеи какого-то пузыря, который ревел во все горло святочную песню. Не говоря дурного слова, Габриэль поставил фонарь на землю, и, когда мальчишка, спешивший, вероятно, на святочный вечер к своим родственникам, подбежал к нему на ближайшее расстояние, могильщик, со всего размаха, съездил его кулаком по голове, отчего бедный залился горькими слезами и запел уже совсем другую песню. Совершив этот подвиг, Габриэль Грубб поднял опять свой фонарь, и, ускорив шаги, вступил через несколько минут на кладбище и отворил сильною рукою железную калитку.

Первым его делом было снять свой балахон и поставить фонарь на землю. Затем Габриэль Грубб взял свой заступ и с веселым духом принялся копать недоконченную могилу. Земля была мерзлая и жесткая, молодой месяц светил тускло, работа подвигалась медленно. При других обстоятельствах и в другое время все это, вероятно, могло бы в могильщике расстроить душевное спокойствие; но теперь он был совершенно счастлив и доволен собою. Проработав около часа, Габриэль Грубб сел на один из могильных камней и втянул в себя несколько глотков живительной влаги. Это развеселило его до такой степени, что он громким голосом пропел могильную песню и потом еще громче захохотал.

- Ха, ха, ха!

- Ха, ха, ха!- повторил голос, раздавшийся за спиной Габриэля Грубба.

Могильщик насторожил уши и приостановился в то самое мгновение, как плетеная бутылка снова готова была прикоснуться к его устам. Ближайшая могила, где сидел он, была так же спокойна и безмолвна, как все кладбище в эту бледно-лунную ночь. Седой иней алмазами блестел и сверкал на могильных камнях. Снег белым саваном расстилался по всему пространству. Ни малейший шорох не нарушал глубокого спокойствия торжественной сцены.

- Нечего тут трусить,- проговорил Габриэль, приставляя опять бутылку к своим губам,- это было эхо.

- Нет, не эхо,- сказал басистый голос.

Габриэль вскочил и как вкопанный остановился от изумления и страха: глаза его устремились на фигуру, от вида которой мгновенно похолодела его кровь. С первого взгляда могильщик догадался и понял, что фигура, сидевшая в перпендикулярной позе на могильном камне, не могла принадлежать к живым существам этого мира. Ея длинные, фантастические ноги были закинуты одна на другую, и голые фантастические руки опирались на её колени. На тощем её теле, спереди, была белая, как снег, простыня, украшенная небольшими прорезами, a сзади - коротенький плащ покрывал её спину. Кружевные манжеты, вместо галстуха, украшали её шею, и длинные башмаки с заостренными концами были на её ногах. На голове её торчала шляпа с широкими полями, украшенная единственным пером. Шляпа подернута была седым инеем, и фигура имела такой спокойный вид, как будто могильный камень был её обыкновенной резиденцией двести или триста лет подряд. Она сидела с большим комфортом, высунув язык и делая преуморительные гримасы, какие только могут быть приличны выходцам с того света. Могильщик понял, что ему приходится иметь дело с нечистым духом.

- Это было не эхо!- сказал нечистый дух.

Габриэль Грубб остолбенел, и язык его не поворотился для ответа.

- Что ты делаешь здесь накануне Рождества?- спросил дух суровым тоном.

- Копаю могилу, сэр,- пролепетал Габриэль Грубб.

- Кто-ж в такую ночь бродит здесь по кладбищу, нарушая могильный сон мертвецов?- спросил дух страшно-торжественным тоном.

- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!- завизжал дикий хор нестройных голосов, которые, казалось, наполняли все кладбище.

Могильщик оглянулся во все стороны, но не увидел ничего.

- Что y тебя в этой бутылке?- спросил нечистый.

- Желудочная настойка, сэр.

- Кто-ж пьет на кладбище желудочную настойку в такую торжественную ночь.

- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!- подхватили невидимые голоса.

Нечистый дух бросил злобный взгляд на испуганного могильщика и, возвысив свой голос, закричал:

- A кто будет нашей законной добычей в эту полночь?

- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!- завизжали безчисленные голоса.

- Ну, Габриэль, что ты на это скажешь?- спросил дух, бросая на собеседника сатанинский взор.

Могильщик не смел пошевельнуться, и дыхание сперлось в его груди.

- Что-ж ты об этом думаешь, Габриэль?- повторил дух.

- Это ... это ... сэр, очень любопытно,- проговорил могильщик, полумертвый от страха,- любопытно и очень мило; но вы уж позвольте мне докончить работу.

- Работу!- воскликнул дух.- Какую, Габриэль?

- Я должен до рассвета вырыть могилу,- пролепетал могильщик.

- Так, так,- сказал дух,- кто же роет могилы, когда веселится весь человеческий род?

И опять таинственные голоса провопили:

- Габриэль Грубб! Габриэль Грубб!

- Приятели мои, кажется, нуждаются в тебе, любезный Габриэль,- сказал дух, высунув язык во всю длину.

- Как же это, сэр!- возразил трепешущий могильщик.- Я не имею чести знать ваших друзей, и они меня ни разу не видали. Мы незнакомы, сэр.

- Нет, сударь мой, они отлично тебя знают!- отвечал дух суровым тоном.- Знаем мы человека, который в эту самую ночь, при выходе из своей хижины, бросал злобные взгляды на невинных детей, выбегавших за ворота родительских домов! Мы знаем человека, который, в неистовой зависти и злобе на чужую радость, поразил веселаго мальчика без малейшей вины с его стороны. Знаем мы его, знаем!

Здесь нечистый дух закатился самым отчаянным смехом и вдруг, перекувырнувшись, стал на своей голове, вверх ногами; но через минуту, сделав ловкий прыжок, он опять очутился на могильном камне и поджал под себя ноги, как портной на своем прилавке.

- Вы уж позвольте мне вас оставить, сэр,- пролепетал могильщик, употребляя отчаянные усилия сдвинуться с места.

- Нас оставить!- завопил дух.- Габриэль Грубб хочет нас оставить! Ха, ха, ха!

И в то время, как он хохотал, кладбище вдруг озарилось ярким светом, заиграла плясовая музыка, и мириады чертенят повыскочили из земли, чтоб играть в чехарду с памятниками на могилах. Игра была шумная и резвая, никто не переводил духа и каждый старался показать перед другим свою удивительную ловкость. Несмотря на оцепенение чувств, могильщик мог однако же заметить, что первый дух, его недавний собеседник, превзошел всех своим дьявольским искусством. Между тем, как приятели его показывали свою удаль над памятниками обыкновенного размера, он, напротив, перепрыгивал через гигантские фамильные своды, не встречая нигде и ни в чем ни малейших препятствий. Мало-по-малу чертенята угомонились, музыка смолкла, нечистый дух схватил могильщика за шиворот и провалился с ним сквозь землю.

Отуманенный быстротою движений, Габриэль Грубб долго не мог придти в себя; но когда, наконец, луч размышления проскользнул по его разгоряченному мозгу, он увидел себя в огромной пещере, окруженной со всех сторон полчищами чертенят, безобразных, угрюмых и диких. В центре этой комнаты, на возвышении заседал его кладбищенский приятель, имевший очевидно над всеми бесконтрольную власть. Габриэль Груббь стоял подле него, неподвижный и безмолвный.

- Сегодня очень холодно,- сказал Веельзевул,- потому что так, без сомнения, надлежало называть главного духа, заседавшего на возвышении,- очень холодно,- эй, кто-нибудь, стакан горячей водки!

При этой команде полдюжины чертенят исчезли в подземном буфете, и через минуту воротились с кубком огненной влаги, которую немедленно представили Веельзевулу.

- А, это недурно!- сказал Веельзевул, залпом проглотив огненный кубок.- Подать такой же Габриэлю.

Напрасно несчастный могильщик клятвенно уверял, что он не привык согревать себя на ночь горячительными напитками: один чертенок скрутил его руки, другой насильно разжал ему рот, a третий, по данному знаку, затопил его горло огненной влагой, при чем Веельзевул и все чертенята покатились со смеху, между тем, как Габриэль задыхался, чихал и плакал.

- Ну, что, хороша водка?- спросил Веельзевул.

- Хороша, сэр, покорно вас благодарю,- отвечал трепещущий могильщик.

- Не стоит благодарности. Покажите теперь этому несчастному нелюдиму какую-нибудь картину из нашей галлереи.

При этих словах густое облако, покрывавшее отдаленный конец пещеры, начало постепенно исчезать, и скоро перед глазами могильщика, на значительном расстоянии от него, открылась небольшая, бедно меблированная комната, где все было чисто и опрятно. Толпа маленьких детей кружилась около камина; они дергали за платье свою мать и гомозились вокруг её стула. Мать по временам подымалась со своего места и, подходя к окну, старалась разглядеть вдали какой-то ожидаемый предмет. Вкусный обед уже стоял на столе, покрытом чистою скатертью, и спокойные кресла были поставлены перед экраном камина. Раздался стук в дверь; мать побежала отворять, и дети запрыгали от радости, когда увидели, что отец их вошел. Он был мокр и казался утомленным. Скинув шинель и сюртук, он умылся, надел халат и сел за стол среди малюток, окружавших его по обеим сторонам. Все, казалось, в этой хижине дышало счастием и спокойствием духа.

Но сцена незаметно изменилась. В миньятюрной спальне, на маленькой постели, лежал прекрасный мальчик, младший из членов этого семейства, исхудалый и больной. Розы увяли на его щеках, и не было больше живительного света в его отуманенных глазках. Первый раз от роду закралось чувство умиления и жалости в сердце закоренелаго могильщика, но прежде, чем успел он выразить его словами, мальчик умер. Младшие братья и сестры столпились вокруг его маленькой постели и схватили его крошечную руку, холодную и бескровную, но вместо того, чтоб пожать ее, дети отпрянули от постели и начали смотреть с благоговением на младенческое лицо своего братца; он был спокоен и тих, и они увидели, что брат их умер. Теперь стало им известно, что он - ангел небесный, водворившийся в райских селениях, откуда он благословляеть своих милых родственников, скитающихся по земле.

Легкое облако снова пробежало через картину, и опять вся сцена изменилась. Мать и отец были теперь беспомощными стариками, и число детей их уменьшилось больше, чем на половину; но довольство и спокойствие отражалось на каждом лице и сияло в глазах каждого, когда все семейство сгруппировывалось около камина и рассказывало стародавния истории из прежних счастливых дней. В мире и тишине отец сошел в могилу, и скоро последовала за ним верная его спутница, разделявшая с ним труды, огорчения и заботы земной жизни. Оставшиеся члены семейства пали на колена перед могилой своих родителей, и зеленый дерн омочился их горькими слезами; но не было заметно ни тревожных жалоб, ни отчаяния на их грустных лицах, так как они знали, что, рано или поздно, наступит для них общее свидание по ту сторону гроба. Они встали, пошли домой, отерли свои слезы, и скоро житейские дела возстановили опять спокойствие их духа. Густое облако заслонило всю картину, и могильщик не видел больше ничего.

- Ну, что ты об этом думаешь?- сказал дух, устремив свои широко-раскрытые глаза на Габриэля Грубба.

- Ничего, сэр, картина, на мой взгляд, очень хороша,- пробормотал могильщик,- покорно вас благодарю.

- А! Так тебе нравится эта картина, негодный нелюдим?- завопил Веельзевул тоном величайшего презрения,- нравится?

Он хотел еще что-то прибавить, но негодование совсем задушило его голос, и прежде, чем могильщик успел извиниться, Веельзевул протянул свою длинную ногу и дал ему пинка в самую маковку его головы. Вслед затем мириады чертенят обступили могильщика, и каждый принялся колотить его без всякого милосердия и пощады. Избитый и усталый, он повалился навзничь и скоро лишился чувств.

Поутру на другой день, неизвестно какими судьбами, Габриэль Грубб очутился опять на своем кладбище, где лежал во всю длину на одном из могильных памятников. Открыв глаза, он увидел подле себя опорожненную бутылку, заступ, фонарь и балахон: все это покрылось инеем и лежало в беспорядке поодаль от него. Камень, где сидел Веельзевул, лежал на своем обычном месте, и не было на нем никаких следов присутствия сатанинской силы. Работа над могилой почти нисколько не подвинулась вперед.

Сначала Габриэль Грубб усомнился в действительности своих ночных приключений; но жестокая боль в плечах и боку убедила его неоспоримым образом, что побои чертенят отнюдь не могли быть выдуманы его расстроенным мозгом. Еще раз сомнение возникло в его душе, когда он не увидел никаких следов на снегу, где чертенята играли в чехарду; но это обстоятельство само собою объяснилось тем, что чертенята, как существа невидимые, могут и не оставить после себя вещественных знаков. На этом основании Габриэль Грубб поднялся кое-как на ноги, вычистил свой балахон, надел шляпу и медленно потащился в город.

Но теперь он уже был совсем другой человек; радикальная перемена быстро совершилась в его сердце уме. Он не хотел возвращаться к своему прежнему месту, где, вероятно, всякий стал бы издеваться над ним. Подумав несколько минут, он пошел, куда глаза глядят, твердо решившись добывать свой хлеб каким-нибудь другим честным трудом.

Фонарь, заступ и плетеная бутылка остались на кладбище, где нашли их в тот же самый день; но куда девался могильщик, никто не мог знать. Скоро пронеслась молва, что Габриэля занесли чертенята на тот свет, и все этому верили, от первой старухи до последнего ребенка.

Но молва приняла совсем другой оборот, когда Габриэль Грубб, лет через десять после этого события, воротился опять на свою родину оборванным и больным стариком. Повесть о своих похождениях он рассказал прежде всего городскому мэру, и от него уже весь свет узнал, как могильщик пировал y Веельзевула в его подземной пещере.

Глава XXX.

О том, как Пикквикисты познакомились и подружились с двумя юношами ученых профессий, как они увеселялись вместе с ними на коньках, и о том, как, наконец, расстались они со своими гостеприимными друзьями.

- Ну, Самуэль,- сказал м-р Пикквиль, когда поутру на другой день после описанных нами событий в спальню его вошел м-р Самуэль Уэллер с мыльницей и полотенцем в руках,- какова погодка?

- Морозит, сэр.

- Очень?

- Вода в рукомойнике, с вашего позволения, превратилась в глыбу льда.

- Это нехорошо, Самуэль; погода, выходит, прескверная,- заметил м-р Пикквик.

- Напротив, сэр, это очень хорошо, и погода выходит чудодейственная для всякой твари, y которой есть шерстка на теле, как говорил один белый медведь, собираясь танцовать на льду,- возразил м-р Уэллер.

- Я приду через четверть часа,- сказал м-р Пикквик, развязывая снурки своей ермолки с кисточками.

- Очень хорошо, сэр, сюда приехали сегодня два костореза.

- Два - чего?- воскликнул м-р Пикквик, усаживаясь на своей постели.

- Два костореза, сэр.

- Что это за косторезы?- спросил м-р Пикквик, не понимая, о каких предметах, одушевленных или неодушевленных,- говорит его слуга.

- Как? Неужели, сэр, вы не знаете, что такое косторезы?- воскликнул м-р Уэллер.- Всему свету известно, что косторезами называют лекарей, которых ремесло в том состоит, чтобы резать кости разумных животных. Есть дураки, которые называют их костоломами; но это не совсем хорошо.

- A! так это хирурги?- сказал м-р Пикквикь, улыбаясь.

- Не совсем так, эти, что внизу, еще не вполне хирурги: они покамест еще куроцапы.

- Это что еще?

- Как? Вы и этого не смыслите? Куроцапами, сэр, называются молодые хирурги, которые еще не навострились резать разумные кости.

- А, они студенты хирургии, так, что ли?- сказал м-р Пикквик.

- Так, вы не ошиблись: сюда действительно приехали сегодня два молодых студента медицины,- подтвердил м-р Уэллер.

- Приятная новость, очень приятная,- сказал м-р Пикквик, энергически бросив ермолку на одеяло.- Это, без сомнения, прекрасные молодые люди с умом, изощренным наблюдениями, и эстетическим вкусом, усовершенствованным науками. Я рад, Самуэль, очень рад.

- Они курят сигару y кухонного очага,- сказал Самуэль.

- А!- заметил м-р Пикквик, потирая руками,- молодые люди с живыми чувствами, народ разбитной, на все руки. Вот это я люблю.

- Один из них положил свои ноги на стол и потягивает водку из огромного стакана, a другой,- y него, сэр, очки на носу,- держит между своими коленями боченок с устрицами и пожирает их, как голодный волк, бросая раковины в жирного парня, который между тем спит себе спокойно в темном углу за печкой. Забулдыги, сэр.

- У гениальных людей бывают свои странности, Самуэль!- сказал м-р Пикквик строгим тоном.- Можете удалиться.

Самуэль махнул рукой, поклонился и ушел. Через пятнадцать минут м-р Пикквик явился в столовую к завтраку.

- Вот он, наконец!- воскликнул старик Уардль при виде ученого мужа,- Пикквик, рекомендую тебе братца мисс Арабеллы Аллен, м-ра Бенджамена Аллена. Мы зовем его попросту - Бен, и ты сам, если хочешь, можешь употреблять эту же кличку. A этот джентльмен, искренний друг его, м-р ...

- М-р Боб Сойер, если позволите,- перебил м-р Бенджамен Аллен.

И, после этой рекомендации, молодые люди захохотали общим хором.

М-р Пикквик поклонился Бобу Сойеру, и Боб Сойер поклонился м-ру Пикквику. Затем Боб и искренний его друг принялись с пламенным усердием за поданные кушанья, между тем как м-р Пикквик, в свою очередь, принялся наблюдать внимательно обоих молодых людей.

М-р Бенджамен Аллен был довольно толстый и плотный молодой человек с черными, коротко обстриженными волосами и белым круглым лицом. Нос его был украшен синеватыми очками, a шея - белой косынкой. из-под его черного, однобортного сюртука, застегнутого на все пуговицы до самого подбородка, выглядывали туго-натянутые гультики серо-пепельного цвета и потом - пара не совсем исправно вычищенных сапогов огромного размера. На краях сюртучных обшлагов, несмотря на чрезмерную их краткость, не было ни малейших следов манжет и лебединая шея молодого человека не обнаруживала никаких украшений вроде воротничков рубашки. Вообще наружность м-ра Бена казалась несколько истасканною, и от него страшно несло табаком.

М-р Боб Сойер, облеченный в какую-то синюю хламиду фантастического фасона, похожую отчасти на сюртук и отчасти на фрак, ярко обнаруживал своей осанкой и манерами одного из тех молодых джентльменов, которые курят на улицах днем и бушуют на них ночью, которые, при всяком удобном случае, заключают дружественные союзы с трактирными служителями и отличаются другими подвигами и деяниями более или менее забавного свойства. Он носил пестрые панталоны и широкий двубортный жилет, a вне дома обыкновенною его спутницею была толстая сучковатая палка с огромным набалдашником из красной меди. Лишния украшения, в роде каких-нибудь перчаток, он презирал с постоянным упорством и вообще имел вид, несколько похожий на внешность Робинзона Крузо.

Таковы были две личности, с которыми познакомили ученого мужа, когда он занял свое место за столом.

- Превосходное утро, господа,- сказал м-р Пикквик.

М-р Боб Сойер, в знак согласия, слегка кивнул головой и тут же попросил y своего товарища горчицы.

- Вы сегодня издалека, господа?- спросил м-р Пиккяик.

- Из "Голубого льва" в Моггльтоне,- скороговоркой отвечал м-р Аллен.

- Вам бы не мешало приехать к нам вчера вечером,- заметил м-р ГИикквик.

- Не мешало бы,- отвечал Боб Сойер,- да только мы подпили малую толику. Настойка была чудо как хороша; не так-ли Бен?

- Отличная настойка,- сказал м-р Бенджамен Аллен,- сигары тоже недурны, a поросячьи котлетки - просто объяденье,- не так ли, Боб?

- Ну да, что в рот, то спасибо, чорт их побери!- отвечал Боб Сойер.

Затем оба друга с удвоенною ревностью принялись опустошать остатки завтрака, как будто воспоминание о вечерней оргии содействовало сильнейшему возбуждению их аппетита.

- Царапнем, Боб,- сказал м-р Аллен, наливая своему товарищу рюмку джину.

- Царапнем,- подхватил м-р Сойер и тут же залпом выпил рюмку.

Несколько минут продолжалось молчание, нарушаемое лишь стуком вилок и ножей.

- Удивительная вещь, я всегда бываю ужасно голоден после рассечения трупов,- проговорил м-р Боб Сойер, озираясь кругом.

- И я тоже,- подтвердил м-р Бен Аллен,- особенно если субъект не слишком поврежден.

М-р Пикквик слегка вздрогнул.

- Кстати, Боб,- сказал м-р Аллен,- окончил ты эту ногу?

- Не совсем,- отвечал Сойер, доедая жареного цыпленка,- нога демонски мускулистая и почти вся сгнила. Это будет феномен в своем роде.

- Право?

- Я тебе говорю.

- Я бы на твоем месте вырезал на ней свое имя,- сказал м-р Аллен,- ты препарируешь отлично. Мы делаем складчину еще для одного трупа, и реестр почти полон. Кадавр будет образцовый, только никто не берется препарировать голову. Не хочешь-ли ты, Боб?

- Нет, слуга покорный, тут не оберешься возни,- сказал м-р Сойер.

- Нечего и говорить,- возразил Аллен,- работы много; зато и голова была бы на славу.

- Пусть отдадут мне мозг, если хотят, a от черепа отказываюсь.

- Тсс, господа, тсс!- воскликнул м-р Пикквик,- дамы идут, я слышу.

В эту минуту вошли в столовую все молодые леди, воротившиеся с утренней прогулки. Их сопровождали господа Снодграс, Винкель и Топман.

- Ах, это Бен!- воскликнула Арабелла таким тоном, который выражал больше изумление, чем удовольствие при виде брата.

- Приехал за тобой,- отвечал Бенджамен.- Завтра домой.

М-р Винкель побледнел.

- Арабелла, разве ты не видишь Боба Сойера?- спросил м-р Бенджамен Аллен тоном упрека.

- Ах, извините, м-р Сойер,- сказала молодая девушка, грациозно протягивая руку другу своего брата.

Ненависть просверлила сердце м-ра Винкеля, когда он увидел, как неуклюжий и дерзкий соперник пожимает ручку мисс Арабеллы.

- Братец, был-ли ... был-ли ты представлен м-ру Винкелю?- спросила молодая девушка робким тоном, при чем девственный румянец живописно заиграл на её щеках.

- Нет, но если тебе угодно, я представлюсь сию же минуту, Арабелла.

Говоря это, м-р Бен Аллен сделал церемонный поклон м-ру Винкелю, тогда как м-р Винкель и Боб Сойер обменивались между собой косвенными взглядами подозрений и немых угроз. Прибытие новых гостей и последовавшее затем внутреннее беспокойство м-ра Винкеля и черноглазой девицы в меховых полусапожках могли бы, по всей вероятности, на несколько времени расстроить общую веселость, если бы чрезмерная игривость м-ра Пикквика и радушная заботливость хозяина не привели в порядок обыкновенного хода дела на хуторе Дингли-Делле. Скоро м-р Винкель втерся в благосклонность Бенджамена и даже успел перекинуться дружескими приветствиями с м-ром Сойером, который, в свою очередь, начал постепенно одушевляться после двух стаканов портвейна и даже рассказал, к удовольствию всей компании, презанимательный анекдот относительно того, как недавно в их клинике срезывали шишку с маковки одного почтенного джентльмена, обратившагося к искусству их профессора, знаменитого доктора медицины и хирургии. После этого анекдота, объясненного и дополненного критическими замечаниями, все джентльмены и леди снова уселись за стол, куда теперь жирный парень, кроме портвейна, поставил еще несколько бутылок портера и огромный графин вишневки.

- Ну, господа,- сказал старик Уардль, подкрепивший себя обильными возлияниями вишневки,- что вы думаете на счет катанья на льду, который теперь - вы это видели - прозрачен, как хрусталь, и гладок, как стекло. Времени y нас вдоволь.

- Я думаю, что это будет превосходная штука,- заметил м-р Бенджамен Аллен.

- Забава джентльменская,- подтвердил м-р Боб Сойер.

- Вы катаетесь, Винкель?- сказал Уардль.

- На коньках?

- Разумеется.

- Да ... нет ... да,- отвечал м-р Винкель заикаясь.- Давненько не пробовал.

- О, я уверена, вы катаетесь, м-р Винкель,- заметила Арабелла.- Я ужасно люблю смотреть на эту забаву.

- О, это должно быть очаровательно!- воскликнула другая молодая девица.

Третья заметила, что это должно быть грациозно, a четвертая выразила положительное мнение, что мужчины рисуются, как лебеди, на высоких коньках.

- Мне бы, конечно, было очень приятно,- проговорил м-р Винкель довольно нерешительным тоном,- но здесь y меня нет коньков.

Но это возражение встретило убедительные опровержения. М-р Трундель и жирный парень возвестили в один голос, что y них внизу, под лестницей, дюжины две превосходнейших коньков, и м-р Винкель, если ему угодно, может выбирать любые.

- В таком случае извольте, я очень рад,- сказал м-р Винкель, причем на его лице выразились несомненные признаки огорчения и досады.

Чрез несколько минут все джентльмены и леди, в сопровождении старика Уардля, отправились веселой группой на живописный берег пруда, покрытого толстым слоем льда, откуда жирный парень заранее озаботился смести снеговую насыпь, образовавшуюся в продолжение ночи. М-р Боб Сойер первый выступил на сцену и, овладев коньками с искусством, совершенно непостижимым для м-ра Винкеля, принялся описывать, не переводя духа, чрезвычайно забавные пируэты и вензеля, к невыразимому наслаждению м-ра Пикквика, м-ра Топмана и всех девиц, внимательно следивших за каждым движением молодого человека. Скоро приняли в этой забаве деятельное участие старик Уардль и м-р Бенджамен Аллен, вызвавшие громкие рукоплескания, когда удалось им, при содействии Боба Сойера, счастливо окончить некоторые мистические эволюции, весьма похожия на шотландский национальный танец, называемый Reel.

Все это время м-р Винкель, с лицом и руками, посинелыми от холода, старался утвердить пятки своих ног на оконечности коньков, в чем весьма деятельно помогал ему м-р Снодграс, опутывая его ремнями спереди и сзади, хотя значение всей этой операции оставалось для него таинственной загадкой, потому что, говоря правду, ни один из пикквикистов не имел правильной идеи об этой странной и вовсе не ученой забаве, придуманной, вероятно, сельскими жителями от нечего делать. Как бы то ни было, однакож, несчастные коньки, при содействии м-ра Уэллера, были наконец, укреплены, завинчены, и злополучный м-р Винкель поднялся на ноги.

- Ладно,- сказал Самуэль одобрительным тоном,- теперь, сэр, марш на середину и покажите этим господам, как обходиться с такими вещами.

Но м-р Винкель уцепился за плечи Самуэля с отчаянием утопающего и проговорил дрожащим голосом:

- Постойте, Самуэль, постойте, любезный!

- Что еще?

- Как что? Разве вы не видите, как скользко.

- Иначе и не может быть на льду.

- Да ведь этак, пожалуй, упадешь так, что костей не соберешь.

- Э, полноте, как это можно! Махните рукой, да и катай-валяй. Смелость города берет. Держитесь крепче, сэр.

М-р Винкель, без сомнения, понимал всю важность этих наставлений; но его организм обнаруживал, повидимому, непобедимое желание опрокинуться навзничь, затылком вниз и ногами кверху.

- Как неловко, Самуэль ... Право, эти проклятые коньки никуда не годятся,- говорил заикаясь м-р Винкель.

- Нет, сэр, они вполне исправны,- возразил Самуэль,- только вам следует держать ухо востро.

- Что-ж ты, Винкель,- закричал м-р Пикквик, совсем не подозревавший великой опасности, какой подвергался его друг ... Пошевеливайся, приятель,- дамы хотят видеть, как ты отличишься.

- Погодите, я сию минуту,- отвечал м-р Винкель, делая страшную гримасу.

- Да уж пора, сэр. Начинайте с Богом!- проговорил м-р Уэллер, стараясь высвободиться из объятий несчастного джентльмена.

- Погодите, Самуэль, одну минуту!- говорил м-р Винкель, сжимая еще крепче в своих объятиях верного слугу.- У меня дома чудесный фрак и панталоны, совсем новенькие, вы их можете взять себе, Самуэль.

- Покорно вас благодарю,- отвечал м-р Уэллер.

- Зачем же вы скидаете свою шляпу, Самуэль?- сказал скороговоркой м-р Винкель,- благодарить можно и в шляпе, не отнимая от меня своей руки ... a впрочем, не стоит благодарности. Сегодня, для праздника, Самуэль, я обещался подарить вам пять шиллингов, перед обедом вы получите эти деньги.

- Вы очень добры, сэр,- отвечал м-р Уэллер.

- Только уж вы сперва поддержите меня, Самуэль, да покрепче, сделайте милость,- продолжал м-р Винкель: - вот так. Мне нужно только разъехаться, a там уж авось ничего. Не скоро, Самми, не слишком скоро.

И м-р Винкель, перегнутый и дрожащий, покатился, при содействии Уэллера, по гладкой поверхности льда, представляя из себя довольно жалкую фигуру, ничуть не похожую на лебедя, одаренного завидною способностью путешествовать по воде, как по суше. Все бы однакож, вероятно, имело благополучный и даже поэтический конец, если бы, в одну из критических минут м-р Пикквик не вздумал закричать на противоположном берегу:

- Самуэль!

- Что вам угодно, сэр?- спросил м-р Уэллер.

- Идите сюда. Мне вас нужно.

- Ну, сэр, ступайте одни,- сказал Самуэль.- Старшина, вы слышите, зовет меня. Ступайте с Богом.

Сделав отчаянное усилие, м-р Уэллер высвободился из насильственных объятий пикквикиста, и при этом движении произвел довольно сильный толчок в спину м-ра Винкеля. Оставленный на произвол слепой судьбы, злополучный джентльмен быстро покатился в самый центр танцующей компании, в ту минуту, когда м-р Боб Сойер выделывал чудодейственные прыжки, поражавшие своей ловкостью всех зрителей. М-р Винкель прямо разлетелся на него, и в одно мгновение оба юноши с громким треском шарахнулись наземь. М-р Пикквик бросился на место катастрофы. Сделав ловкое движение, Боб Сойер немедленно поднялся на ноги; но, к несчастью, м-р Винкель ничего не мог сделать в этом роде. Оконтуженный падением, он сидел и барахтался на льду, употребляя тщетные усилия вызвать улыбку на свое лицо, обезображенное судорожными корчами.

- Вы не ушиблись?- спросил м-р Бенджамен Аллен с великим беспокойством.

- Немножко,- сказал м-р Винкель, разглаживая растрепанные волосы.

- Не пустить-ли вам кровь?- сказал м-р Бенджамен с большим участием.

- Нет, покорно вас благодарю,- отвечал м-р Винкель.

- Но без этого может произойти воспаление, опасное для вашей жизни,- возразил студент хирургии.- Право, всего лучше пустить вам кровь.

- Нет, нет, уверяю вас, совсем не лучше, покорно благодарю.

- Ну, воля ваша, не пеняйте на меня.

- Вы что об этом думаете, м-р Пикквик?- спросил Боб Сойер.

Ученый муж был взволнован и сердит. Подозвав к себе м-ра Уэллера, он сказал суровым тоном:

- Отнимите y него коньки!

- Зачем? Я ведь только-что начал,- возразил м-р Винкель.

- Отнимите y него коньки!- повторил м-р Пикквик решительным тоном.

Такое повеление не допускало никаких возражений, и м-р Винкель безмолвно должен был повиноваться. Самуэль развязал ремни и высвободил его ноги.

- Поднять его!- сказал м-р Пикквик.

Самуэль пособил несчастному подняться на ноги. М-р Пикквик отступил на несколько шагов и энергическим движением руки заставил м-ра Винкеля подойти к себе. Затем, устремив на него пытливый взгляд, великий муж произнес довольно тихо, но чрезвычайно внятно и раздельно следующия достопримечательные слова:

- Сэр, вы шарлатан.

- Что?

- Вы шарлатан, сэр.- Скажу проще, если вам угодно,- вы обманщик, сударь мой.

С этими словами м-р Пикквик медленно повернулся на своих пятках и присоединился к своим друзьям.

Этим временем м-р Уэллер и жирный парень, с своей стороны, также привязав коньки, вышли на каток и катались на нем из конца в конец самым мастерским и даже блистательным манером. В особенности Самуэль Уэллер обнаружил необыкновенный талант, когда принялся выделывать фантастическую эволюцию, известную под техническим названием "Стук-ту-ру-рук" и которая собственно состоит в искусстве скользить на одной ноге, тогда как другая должна по временам производить на льду почтальонский стук (Вместо колокольчиков в Англии до сих пор употребляются по большей части железные молотки, которыми приходящий ударяет о дверную скобу. Лакеи знатных господ докладывают о себе громким стуком, тогда как разносчики писем тихонько производят двойной стук, едва притрогиваясь к скобе. Прим. перев.). Эта экзерциция продолжалась очень долго, и были в ней такие привлекательные стороны, которым от души позавидовал м-р Пикквик, тем более, что от продолжительного стоянья на открытом воздухе кровь начинала холодеть в его жилах.

- Вам, конькобежцам, я думаю, ни почем зимние морозы,- сказал он м-ру Уардлю, когда этот джентльмен, задыхаясь от усталости, окончил свои чудные эволюции, которыми удалось ему решить несколько загадочных проблем на льду, где ноги заступали для него место математического циркуля.

- О, да, это удивительно как полирует кровь,- отвечал Уардль.- Не хочешь-ли и ты покататься?

- Я катался встарину, когда был мальчиком; но теперь это было бы для меня опасным подвигом,- сказал м-р Пикквик.

- Вот вздор, какие тут опасности? Попытайся, любезный друг.

- Как это будет мило, м-р Пикквик!- закричали дамы.- Берите коньки и пристыдите эту молодежь.

- Мне бы очень приятно, сударыни, доставить вам это удовольствие,- возразил м-р Пикквик,- но я лет тридцать сряду не занимался этими вещами, и было бы теперь...

- Пустяки, брат, пустяки!- сказал Уардль, схватив опять свои коньки с судорожной поспешностью, которая характеризовала все его поступки.- Марш, марш! Я побегу вперед.

Бросившись на лед, разбитной старик перегнал в одну минуту и м-ра Уэллера, и жирного парня.

М-р Пикквик раздумывал весьма недолго. Одушевленный воспоминаниями юных лет, он снял свои перчатки, положил их в шляпу, махнул рукой и быстро покатился по льду, притопывая по временам своею левою ногою. Затем, овладев коньками, ученый муж весьма искусно описал два огромных полукруга, при чем зрители и зрительницы сопровождали его залпом дружных рукоплесканий.

- Баста, Пикквик! Давайте теперь кататься без коньков; ты мастер, я вижу, на все руки,- закричал Уардль.- За нами, господа!

Это было сигналом для новой, чрезвычайно забавной потехи, открытой стариком Уардлем, который с необыкновенной быстротою покатился на обеих ногах, размахивая притом обеими руками. За ним последовал м-р Пикквик, a за ним Самуэль Уэллер, a за ним м-р Винкель, a за ним м-р Боб Сойер, a за ним жирный парень, a за тем, наконец, м-р Снодграс, успевший доказать самому себе, что в забавах этого рода заключается великая поэзия жизни. Все засуетились, забегали, закружились и закатались с такою бешеною ревностью, как будто от этой экспедиции могла зависеть судьба настоящих и грядущих поколений на Дингли-Делле.

Но здесь, как и везде, всего интереснее было видеть, как забавлялся сам м-р Пикквик, удостоивший подчинить себя условиям игры, которая, повидимому, оживила все силы его души. С каким беспокойством озирался он вокруг, когда сзади напирал на него какой-нибудь джентльмен, угрожавший своим быстрым стремлением опрокинуть его навзничь, и какою лучезарною улыбкою озарялось его добродушное лицо, как скоро удавалось ему счастливо добираться до противоположного конца расчищенной площадки, откуда опять и опять начинался его рысистый бег! Случалось, однакож, и довольно часто, что ученый муж, уступая влиянию неотразимого толчка, опрокидывался головою вниз и ногами кверху, и тут всего назидательнее было наблюдать, как он поднимал свою шляпу, перчатки, носовой платок, и как опять становился в общий ряд, обнаруживая такой энтузиазм и такое молодечество, с которыми ничто в свете не могло сравниться.

Катанье на льду была в полном разгаре, и смех на берегу достигал крайних пределов, как вдруг, совсем неожиданно, послышался сильный треск. Мигом джентльмены, обгоняя один другого, повыскочили на берег, молодые леди завизжали, м-р Топман испустил пронзительный крик. Огромная масса льда совсем изчезла под водою, и на поверхности воды заколыхались шляпа, перчатки и носовой платок м-ра Пикквика, и это было все, что для глаз ошеломленных зрителей осталось от ученого мужа.

Грусть и отчаянная тоска изобразились на всех лицах: мужчины побледнели, дамы почти совсем лишились чувств; м-р Снодграс и м-р Винкель, сцепившись руками друг с другом, смотрели с невыразимым беспокойством на плачевное место, где погиб их предводитель, между тем как м-р Топман, не теряя времени по-пустому, бросился со всех ног к Менор-Фарму и закричал изо всей силы: "Пожар! пожар!" Он основательно рассчитывал, что на этот крик мигом сбегутся толпы народа с баграми и дрекольями, чтоб вытащить из воды утонувшего джентльмена.

В ту самую минуту, когда старик Уардль и м-р Самуэль Уэллер приближались осторожными шагами к провалу, образовавшемуся на льду, a м-р Бенжамен Аллен и неизменный друг его Боб Сойер держали втихомолку хирургическую консультацию относительно неизбежной необходимости пустить кровь молодым девицам, упавшим в обморок,- в эту самую минуту, к величайшему утешению всей компании, показались на поверхности воды плечи, голова, лицо и даже очки, принадлежавшие м-ру Пикквику.

- Подержитесь минуточку ... не больше одной минуты,- проревел м-р Снодграс.

- О, да, минуточку, умоляю вас, почтенный друг наш, ради меня,- заревел глубоко растроганный м-р Винкель.

Мольба этого рода, в настоящем случае, была довольно неуместна, так как можно было рассчитать наверное, что м-р Пикквик непременно заблагоразсудит поддержать себя на поверхности воды, если не для своих друзей, то, по крайней мере, ради спасения себя самого.

- На дне, что-ль, стоишь ты, приятель?- сказал Уардль.

- Разумеется на дне,- отвечал м-р Пикквик, стряхивая воду с головы и лица: - я упал туда спиною и сначала никак не мог подняться на ноги. Уф!

Толстый слой глины, облепивший спину м-ра Пикквика, служил неоспоримым подтверждением его слов, и это обстоятельство окончательно успокоило всю компанию, не исключая молодых девиц, из которых, к счастью, еще ни одна не успела погрузиться в глубокий обморок, чего, впрочем, искренно желали оба хирурга. Когда, наконец, жирный парень, озаренный светлой мыслью, припомнил и во всеуслышание объявил, что глубина воды нигде на всем пруду не превышает двух аршин, джентльмены, все наперерыв, бросились спасать несчастного старца, и при этом каждый из них оказал чудеса храбрости, проворства и силы. После дружной и неугомонной возни, сопровождавшейся треском льда и брызгами воды, м-р Пикквик был весьма счастливо выручен из своего неприятного положения и, к общему удовольствию, поставлен на сухую землю.

- Пропала его бедная головушка,- воскликнула Эмилия,- он наживет смертельную горячку.

- Бедный старичок!- сказала Арабелла.- Позвольте закутать вас этою шалью, м-р Пикквик.

- Вот это, в самом деле, всего нужнее для тебя, любезный друг,- сказал Уардль,- кутайся хорошенько и беги со всех ног домой, прямо на теплую постель.

Двенадцать шалей явились в одно мгновение к услугам великого человека. Самуэль Уэллер выбрал три или четыре потолще и, окутав своего господина с головы до пяток, повел его на Менор-Фарм, при чем глазам зрителей представлялся редкий феномен пожилого джентльмена, промокшего до костей и лишенного обыкновенных статей туалета, свойственных его возрасту и полу.

Но было теперь довольно некстати думать о соблюдении светских приличий, и м-р Пикквик, подстрекаемый Самуэлем, бежал, не переводя духа, до самых ворот Менор-Фарма, куда гораздо раньше его прибыл м-р Топман, успевший переполошить весь хутор ужасной вестью о пожаре. Старушка Уардль, пораженная смертельным страхом, была теперь глубоко и непреложно убеждена, что кухня и весь задний двор объяты пламенем: это бедствие всегда рисовалось самыми яркими красками в воображении достопочтенной праматери семейства, и теперь с замиранием сердца думала она, что скоро камня на камне не останется от её родового пепелища.

М-р Пикквик успокоился не раньше, как в своей постели, когда ермолка с кисточками появилась на его просушенной голове. Самуэль Уэллер развел в камине великолепный огонь и принес обед в спальню своего господина. С обедом явился и пунш, в котором приняли деятельное участие все пикквикисты и старик Уардль. Веселая попойка продолжалась до глубокой ночи, до тех пор, пока ученый муж не захрапел богатырским сном в присутствии своих друзей.

Поутру на другой день м-р Пикквик, к общему благополучию, проснулся совершенно здоровым и невредимым, так что в организме его не обнаружилось ни малейших признаков ревматизма. Пользуясь этим случаем, м-р Боб Сойер весьма основательно заметил, что горячий пунш может служить самым лучшим предохранительным средством от всех видов и родов простудных лихорадок, и если бывает иногда, что этот целительный напиток не оказывает своего спасительного действия, то единственно потому, что страждущий субъект, зараженный предразсудками, не решается употребить его в достаточном количестве. С этим мнением совершенно был согласен и м-р Пикквик.

С наступлением утра веселые гости Дингли-Делля должны были разъехаться каждый в свою сторону. Такие разъезды, как известно, представляют много поэтических сторон для школьника, меняющего классную залу на родительский дом; но тяжело падают они на сердце взрослых людей. Смерть, эгоизм, житейские рассчеты и безчисленные перемены фортуны разрывают каждодневно счастливые группы, связанные узами дружбы, и разбрасывают их но всем концам земного шара. Впрочем, мысли этого рода не имеют ни малейшего отношения к настоящему предмету. Мы хотим только известить благосклонного читателя, что все джентльмены и леди, гостившие на Менор-Фарме, разъехались по своим домам. М-р Пикквик и его ученики заняли еще раз свои места на империале моггльтонского дилижанса; Арабелла Аллен отправилась к месту своего назначения - куда именно, мы не знаем, но м-р Винкель очень хорошо знал. Ее сопровождали братец Бенжамен и закадычный друг его, м-р Боб Сойер.

Но перед окончательной разлукой студенты медицины отвели в сторону ученого мужа, и м-р Боб Сойер, пропихнув свой палец в одну из петель его сюртука, сказал с таинственным видом:

- Где вы живете, почтенный?

М-р Пикквик отвечал, что его настоящая квартира в гостинице "Коршуна и Джорджа".

- Мне бы хотелось, старик, заманить вас в мою собственную резиденцию,- продолжал Боб Сойер,- согласны-ли вы навестить меня?

- С величайшим удовольствием,- отвечал м-р Пикквик,- питомцы муз и жрецы Эскулапа имеют полное право на мою внимательность.

- В таком случае, вот мой адрес,- сказал м-р Боб Сойер, вынимая визитную карточку из своего жилетного кармана,- Лант-Стрит, в Боро, подле матросского трактира. Пройдя Сент-Джорджа, поверните за угол на Большую улицу. Небольшой дом, крытый черепицей.

- Очень хорошо, я найду,- сказал м-р Пикквик.

- Приходите через две недели в четверг и затащите с собой других ребят,- сказал м-р Боб Сойер.- Ко мне в тот вечер соберется несколько молодых ученых медицинской профессии.

М-р Пикквик сказал, что ему будет очень лестно познакомиться с молодыми учеными медицинской профессии; Боб Сойер протянул ему руку, и они расстались дружелюбно.

Между тем как м-р Пикквик совещался таким образом с молодыми людьми, м-р Винкель шептал что-то на ухо Арабелле Аллен, a м-р Снодграс разговаривал втихомолку с мисс Эмилией Уардль; но что было предметом этих таинственных бесед, для нас покрыто мраком неизвестности. Во всю дорогу, на обратном пути в Лондон, оба джентльмена хранили глубокое молчание, вздыхали очень часто и даже не вкушали ни пива, ни настойки. Из этих фактов наблюдательная читательница может вывести заключения, какие ей угодно.

Глава XXXI.

Имеющая совершенно юридический характер.

В нижних этажах, по разным углам и закоулкам Темпля (После парламента высшее судебное место, где президентом всегда бывает лорд-канцлер, называется Chancery. Затем следует так называемый. Храм, или Temple, куда принадлежат четыре судебные палаты (Inns of Court), которых названия читатель не раз встретит в этой и последующих главах. Это: "Inner Temple, Middle Temple, Lincol's Inn и Gray's Inn". Встарину Chancery тоже имело до десяти судебных палат; но в настоящее время осталась от них только одна, называемая "Clifford's Inn". На современном языке "Inn" значит собственно гостиница, трактир; но первоначально смысл его был тот же, что Mansion, дворец, и в этих дворцах жили прежде разные вельможи, которые уступили свои резиденции студентам юриспруденции и народного права. Так Gray's Inn, четвертая судебная палата Темпля, получила свое имя от лорда Эдмонда Грея Уильтона, который отдал студентам свою резиденцию в начале шестнадцатого века. В настоящее время этим именем называется целый квартал, населенный почти исключительно чиновниками, студентами и писарями. Имя Темпля происходит от рыцарей ордена Иоанна Иерусалимского, Темплиеров, которые отдали юристам свои дворцы с принадлежащими к ним угодьями, церквами и садами, в 1346 году, в царствование Эдуарда Третьяго. В отношении к изучению юриспруденции и народного права Англия резко отличается от всех европейских государств. Английские университеты, состоявшие первоначально под ведением туземного духовенства, никогда в своих стенах не давали приюта юридическим наукам, и юриспруденция, со всеми своими отраслями, преподавалась в этих Inns of Court, которые все сосредоточены в столице подле судебных мест, courts of law. Начало этих учреждений относят к царствованию Генриха III. Прим. перев.) разбросаны довольно грязные и темные камеры, куда по вечерам в присутственные дни и по утрам в те дни, когда не бывает заседаний, стекаются безчисленные полчища мелких чиновников и писарей (clerks) с кипами бумаг под мышкой и в широких карманах. Писарь писарю не чета, это всем известно, и наши английские писаря разделяются на многочисленные разряды. Первое место занимает, разумеется, писец привилегированный, заплативший за себя условленную сумму. Его карьера - быть адвокатом или стряпчим (attorney), и он заранее вникает во все таинства своей будущей профессии. Он одет по последней моде, ездит на балы, держит свой экипаж и отличных лошадей, посещает один или два дома в аристократических улицах и отправляется на каникулы в загородный дом своего богатого отца. Словом, это аристократ между писарями. Второе место занимает salaried clerk, писарь, состоящий на жалованьи, и который обязан жить подле конторы своего патрона. Он получает тридцать шиллингов в неделю, и большую часть этого капитала употребляет на свой туалет и увеселения разного рода. У него есть кресла в театре Адельфи и знакомый погребок, где каждую субботу, перед получением нового жалованья, он проматывает свою последнюю копейку. Это довольно грязная и жалкая карикатура на одного из тех молодых денди, которые между завтраком и обедом гуляют целыми стадами на Гросвенор-сквере. Следует затем писарь в строжайшем смысле слова, писец вечно-цеховой, обреченный судьбою на переписку чужих бумаг от раннего утра до поздней ночи. У него - обширная семья, голодные дети, чахоточная жена, и сам он частенько бывает под хмельком. Это плебей в благородной корпорации писцов. Есть еще писаря - конторные мальчишки, которые бегают на свою должность в синих куртках и сизых панталонах. Они питают справедливое презрение к школьным мальчикам, часто на улицах заводят с ними драку и еще чаще угощают себя портером в распивочных лавчонках. Но мы не решаемся исчислять здесь все виды и роды писарей: довольно того, что всех их можно видеть налицо в грязных камерах Темпля, где в присутственные дни в ходу вся юридическая машина до мельчайшего её винтика.

В углах и закоулках Темпля сосредоточены публичные конторы по судебной части, и здесь-то составляются всевозможного рода покорнейшие просьбы, подаются требования ко взысканию, сочиняют формальные требования ответчиков к суду и фабрикуются другия, более или менее затейливые, деловые бумаги, придуманные великобританским уложением для потехи писарей и адвокатов. Это по большей части низенькие, сырые, подернутые плесенью камеры, где с незапамятных времен на безчисленных полках березовых шкафов гниют огромные свертки пергамента и бумаги, распространяющие весьма приятный запах, который в ночное время смешивается с благовонными испарениями от мокрых шинелей, разопрелых зонтиков и ароматом сальных огарков.

Недели через две по возвращении в Лондон м-ра Пикквика и его друзей, в половине восьмого по полудни, в одну из этих контор явился интересный джентльмен в сером фраке и медных пуговицах с иероглифическими гербами. Его длинные, светлые, напомаженные волосы весьма искусно были подпрятаны под поля обветшалой шляпы, и еще искуснее перетягивались через блюхеровские сапоги его узенькие гультики, из которых, повидимому, колени его готовы были выскочить каждую минуту. Интересный джентльмен вынул из своего фрачного кармана длинный и узкий сверток пергамента и подал его, с подобающим почтением, маститому президенту, заседавшему за главным столом. Немедленно маститый президент напечатлел на пергаменте черный штемпель, в котором человеческий глаз, при всех усилиях, не мог разобрать никакой фигуры. Затем интересный юноша с напомаженными волосами вынул еще четыре лоскутка бумаги, где содержались четыре печатных копии пергамента с пробелами, оставленными для включения имен. Заполнив эти бланки, он осторожно положил в карманы все пять документов, расшаркнулся своими блюхеровскими сапогами, поклонился и вышел вон из трущобы. Этот интересный джентльмен с кабалистическими документами в карманах был не кто другой, как наш старинный знакомец, м-р Джаксон, письмоводитель господ Додсона и Фогга, которых собственная контора находилась на углу Корнгилля. Вместо того, чтобы воротиться с деловым отчетом к своим патронам, он прямо направился быстрыми шагами в гостиницу "Коршуна и Джорджа" и осведомился, не здесь-ли проживает некто Пикквик.

- Томми, позовите сюда слугу м-ра Пикквика,- сказала буфетчица "Коршуна и Джорджа".

- Не извольте беспокоиться, сударыня,- сказал м-р Джаксон:- я пришел по делам, не требующим отлагательства. Будьте так добры, прикажите мне показать комнату м-ра Пикквика, и я войду сам.

- Как вас зовут, сэр?- спросил трактирный слуга.

- Джаксон,- отвечал клерк.

Слуга взбежал наверх, чтобы доложить о при ходе м-ра Джаксона; но м-р Джаксон избавил его от этого труда: он вошел в комнату вместе с ним и не дал ему проговорить ни одного слова.

В этот день м-р Пикквик пригласил к себе на обед своих трех друзей. Они с большим комфортом сидели вокруг камина и прихлебывали вино из стаканов, когда вошел м-р Джаксон.

- Здравствуйте, сэр,- сказал м-р Джаксон, слегка кивая головой ученому мужу.- Как ваше здоровье, сэр?

М-р Пикквик машинально поставил свой стакан на стол и бросил изумленный взгляд на нежданного пришельца: его память не удержала ни одной черты из физиономии м-ра Джаксона.

- Я пришел по известному вам делу от господ Додсона и Фогга,- сказал м-р Джаксон пояснительным тоном.

При этом имени невольная дрожь пробежала по всему организму ученого мужа.

- Извольте, сэр, идти к моему адвокату, м-ру Перкеру: вы знаете, где он живет,- сказал м-р Пикквик.- Проводите этого джентльмена,- прибавил он, обращаясь к трактирному слуге.

- Прошу извинить, м-р Пикквик,- сказал Джаксон, укладывая свою шляпу на пол и вынимая из кармана пергаментный сверток:- Личная служба, публичная обязанность письмоводителя или агента в подобных случаях, вы понимаете, м-р Пикквик? Честный гражданин немеет перед законом, и там, где соблюдены все законные формы ... вы понимаете, сэр?

Здесь м-р Джаксон, бросив взгляд на пергамент, облокотился руками на стол и взглянул на всю компанию с победоносной улыбкой.

- Мы не станем терять напрасно слов, милостивые государи,- сказал м-р Джаксон,- позвольте узнать прежде всего, кто из вас носит фамилию Снодграса?

При этом вопросе м-р Снодграс припрыгнул на своем стуле, и это энергичное движение послужило для сметливого письмоводителя весьма удовлетворительным ответом.

- А! я так и думал,- сказал м-р Джаксон ласковым тоном.- До вас y меня тоже небольшое дельце ... не извольте беспокоиться, сэр.

- До меня!- воскликнул м-р Снодграс.

- Вот вам subроеna, т. е. приглашение явиться в суд в качестве свидетеля по делу вдовы Бардль и ответчика Пикквика,- продолжал м-р Джаксон, вынимая шиллинг из жилетного кармана.- Заседание по этому делу назначается четырнадцатого февраля, и это будет специальный суд присяжных. Это собственно вам принадлежит, м-р Снодграс: извольте получить. У меня еще девять приглашений.

Говоря это, м-р Джаксон уставил пергамент против глаз м-ра Снодграса и вложил шиллинг в его руку.

М-р Топман между тем смотрел с безмолвным изумлением на таинственные действия письмоводителя. Вдруг Джаксон обернулся к нему и сказал:

- Кажется, я не ошибусь, сэр, если осмелюсь назвать вас м-ром Топманом?

М-р Топман взглянул на м-ра Пикквика; но, не заметив в чертах этого джентльмена никакого предостерегающего выражения, объявил скороговоркой:

- Да, фамилия моя - Топман.

- A другой джентльмен подле вас, без сомнения,- м-р Винкель?- спросил Джаксон.

М-р Винкель пролепетал утвердительный ответь. Не входя далее ни в какие объяснения, расторопный письмоводитель вручил им обоим по свертку бумаги и по шиллингу.

- Может быть, я вам несколько наскучил, господа,- продолжал м-р Джаксон,- но уж заодно прошу извинить: y меня тут вписано еще имя м-ра Самуэля Уэллера, м-р Пикквик.

- Пошлите сюда моего слугу,- сказал м-р Пикквик, обращаясь к трактирному слуге.

Озадаченный слуга поспешил исполнить полученное приказание.

- Не угодно-ли вам присесть, м-р Джаксон,- сказал м-р Пикквик.

Письмоводитель сел. Друзья в изумлении смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Наконец, м-р Пикквик прервал молчание таким образом:

- Поведение ваших принципалов, сэр, служит непроницаемой загадкой для всякого честного гражданина; но в этом случае, если не ошибаюсь, Додсон и Фогг намерены употребить против меня свидетельство моих собственных друзей. Так или нет?

Джаксон приставил указательный палец к левой стороне своего носа, желая показать таким образом, что юридические тайны глубоко погребены в его мозгу. Потом он сказал:

- Не знаю, сэр. Мое дело - сторона.

- Какую же другую цель, сэр, могут иметь все эти требования?- продолжал м-р Пикквик.

- Цели могут быть совсем особенные,- возразил Джаксон,- но это до меня не касается. Спрашивать можете сколько вам угодно; но моя обязанность - молчать.

Здесь м-р Джаксон улыбнулся еще раз на всю компанию и принялся выделывать своею левою рукою таинственные жесты без всякого определенного значения и смысла.

- Да, милостивые государи,- сказал он в заключение,- клерки господ Додсона и Фогга могут, конечно, иметь свои, более или менее, достоверные, догадки насчет подобных приглашений; но вы всего лучше сделаете, м-р Пикквик, если с терпением будете ожидать правосудия, которое, смотря по обстоятельствам и следуя требованиям закона, может обвинить или оправдать вас.

М-р Пикквик бросил взгляд невыразимого презрения на своего ненавистного гостя, и уж из уст его готово было исторгнуться страшное проклятие на главы господ Додсона и Фогга, как в это самое мгновение в комнату вошел его слуга, и проклятие осталось непроизнесенным.

- Самуэль Уэллер?- сказал м-р Джаксон вопросительным тоном.

- К вашим услугам, сэр, если вам приятно удостоить меня своим знакомством.

- Вот вам subpoena, м-р Уэллер.

- A как это по-английски, смею спросить?

- Приглашение явиться в суд, и с ним - шиллинг. Извольте получить, м-р Уэллер. Это вам от Додсона и Фогга.

- Недурно. Стало быть, господа Додсон и Фогг посылают мне подарок через ваши руки? Это делает им честь, и, признаюсь, этого я не ожидал от таких джентльменов, как Додсон и Фогг. Свидетельствуйте им от меня нижайшее почтение и скажите, что я готов с превеликим аппетитом пить за их здоровье огуречный рассол.

Говоря это, м-р Уэллер лукаво подмигивал старшине глазами и немилосердно комкал в руках бумагу, полученную от письмоводителя.

Исполнив свое дело, м-р Джаксон сделал вид, будто надевает перчатку, которую, ради приличия, держал всегда в своей руке, и потом, сделав учтивый поклон, юркнул из дверей. Через полчаса он был уже в своей конторе перед лицами господ Додсона и Фогга.

В эту ночь м-р Пикквик спал очень дурно, и его воображение беспрестанно рисовало ненавистный образ вдовы Бардль вместе со всеми кляузами и крючками, придуманными и пущенными в ход на его погибель. Поутру на другой день, после завтрака, он, в сопровождении своего слуги, отправился к Грейскому скверу в гостиницу "Лебедя", где жил его адвокат.

- Самуэль!- сказал м-р Пикквик, озираясь кругом, когда они достигли до конца Чипсайда.

- Что вам угодно, сэр?

- Куда теперь идти?

- В Ньюгетскую улицу.

Но, продолжая стоять на одном месте, м-р Пикквик испустил глубокий вздох и тоскливо взглянул на лицо своего слуги.

- О чем вздыхаете, сэр?- спросил Самуэль.

- Да так, мой друг, что-то взгрустнулось,- отвечал м-р Пикквик.- Этот проклятый суд назначен, кажется, на четырнадцатое число будущего месяца?

- На четырнадцатое февраля, сэр,- сказал Самуэль,- выбор удивительно замечательный.

- Отчего же замечательный?

- Да ведь это, сэр, валентинов день (День Валентина - английский народный праздник, когда, по народному присловью, каждая голубка промышляет для себя голубка девушка, встретив в этот день первого мужчину, называет его своим Валентином: мужчина в свою очередь называет своей Валентиной первую девушку, которую удалось ему увидеть. Разумеется, между любовниками такие встречи устраиваются заранее, и Валентин обыкновенно женится на своей Валентине. Приветствия, подарки и письма, полученные в этот день, называются также валентиновскими.), и вы, конечно, знаете, что Валентин шутить не любит, когда дело идет о наказании преступного любовника.

Улыбка м-ра Уэллера не пробудила ни малейшего луча веселости в душе ученого мужа. М-р Пикквик круто повернул в Ньюгетскую улицу и, повесив голову, безмолвно продолжал свой путь.

Так они прошли около четверти версты, думая каждый о своих собственных делах. Самуэль все время держался в нескольких шагах от своего господина; но вдруг ему пришла счастливая мысль сообщить старшине весьма интересный анекдот, возникший в его душе вследствие естественного сцепления идей, пробужденных видом внешних предметов. В мгновение ока он догнал ученого мужа и, указывая ему на дом, мимо которого они проходили, сказал:

- Видите вы эту колбасную лавку?

- Вижу.

- Это, сэр, знаменитая фактория сосисек.

- Право?

- Я вам говорю. Года за четыре на этом месте произошла удивительная оказия.

- Какая?

- Не случалось-ли вам слышать, как однажды изчез, неизвестно куда, почтенный джентльмен, торговавший ветчиной и колбасой в огромном размере?

- Его убаюкали, Самуэль, заборковали (За несколько лет перед этим, между английскими мошенниками распространился особый промысел, невиданный и неслыханный нигде - убивать людей с тою единственною целью, чтоб продавать их трупы в анатомические театры для медицинских операций. В этом ремесле особенную известность заслужил некто Burke, Ирландец, которого, наконец, поймали и казнили в 1829 году. От имени его англичане сделали глаголь to burke, борковать, то есть, убивать людей для анатомического театра. Прим. перев.), может быть?- спросил м-р Пикквик с беспокойством.

- Нет, сэр,- отвечал м-р Уэллер,- и я вам осмелюсь доложить, что бывают на свете предиковинные вещи. Джентльмен этот, сэр, был хозяином вот этой самой колбасной, которую вы видите. Он изобрел для своего ремесла патентованную паровую машину, где, так сказать, в одно мгновение ока, огромнейшие камни могли растираться посредством чудодейственного жернова в мельчайший порошок и превращаться в сосиски первейшего сорта. Он выхлопотал даже привилегию на свои патентованные сосиски. Он гордился своим изобретением и смотрел, бывало, по целым часам, как работает его хитрая машина, приготовляя удивительные завтраки для джентльменских желудков. Вообще, сэр, он был совершенно счастлив и этою машиною, и двумя курчавыми мальчишками, которые бегали вокруг, называя его своим милым папашей; но беда в том, что судьба навязала ему на шею ехидную жену, отравлявшую весь этот домашний комфорт. От криков этой ведьмы дрожал, бывало, весь дом и дребезжали стекла, как от землетрясения.- "Послушай-ка, ты, моя душенька,- говорит однажды горемычный муж, потерявший всякое терпение,- если ты будешь продолжать эту потеху, говорит он, я уеду в Америку, чтоб отвязаться от тебя. Помяни мое слово".- "По мне, пожалуй, ты можешь провалиться сквозь землю,- говорит жена:- посмотрю я, как американцы уживутся с таким шайтаном" Затем она еще пуще окрысилась на бедного мужа, побежала в столовую и начала вопить во всю улицу, что вот, дескать, гадкий муж собирается отправить ее на тот свет и что ей давно житья нет в собственном доме. Эта комедия продолжалась часа три, до тех пор, пока её глаза закатились под лоб и она со всего размаха грянулась на пол, брыкаясь при этом и руками, и ногами. Очень хорошо-с. На другой день супруг её пропал. Он не взял ни денег из хозяйственной кассы, ни запасного платья из своего гардероба: стало-быть, он не уехал в Америку. На другой день он не воротился, и так прождали его напрасно целую неделю. Хозяйка напечатала объявление в газетах, публично извещая, что она во всем готова простить своего мужа, как скоро он придет домой. Такое объявление, конечно, делало ей великую честь, тем более, что муж, собственно говоря, ни в чем не быль виноват перед ней; но и после этой уловки он все-таки не воротился. Напрасно искали его во всех каналах и напрасно, два месяца сряду, приносили к дверям колбасной лавки трупы всех утопленников и удавленников: ни один труп не представил ни малейшего сходства с пропавшим мужем, и соседи мало-по-малу успокоились в том предположении, что колбасник пропал без вести.- "Туда ему и дорога", сказала неутешная супруга и, отложив всякие попечения, принялась торговать сосисками и колбасами. Однажды вечером приходит в её лавку пожилой худощавый джентльмен и спрашивает сердитым голосом:- "Вы, что ли, содержательница этой лавки?" - Я,- говорит она,- чего вам угодно?- "Я пришел, сударыня,- говорит он,- потребовать от вас отчета, за какие напасти намерены вы подавить своими проклятыми сосисками меня и все мое семейство? И кто вам сказал, сударыня, что медные пуговицы с гербами обойдутся вашей торговле дешевле свиного мяса?" - Как пуговицы!- говорит она,- объяснитесь, милостивый государь.- "Нечего тут объяснять,- говорит пожилой джентльмен, развертывая клочок оберточной бумаги, где было штук двадцать или тридцать пуговичных половинок,- какой чорт, сударыня, надоумил вас приправлять пуговицами эти проклятые сосиски? Хороша начинка!" - Ах! ах! это пуговицы моего супруга!- кричит вдова, и тут же с нею делаются страшные истерические корчи.- "Что это значит?" - визжит пожилой джентльмен, побледневший, как полотно.- Все теперь ясно для меня!- визжит вдова.- Муж мой, в припадке безумия, превратил себя самого в сосиски!

- И это, сэр, была сущая правда,- заключил м-р Уэллер, устремив пристальный взгляд на испуганную физиономию м-ра Пикквика,- только до сих пор в общем мнении остается под спудом, сам-ли он бросился в свою патентованную машину, или кто-нибудь его пихнул. Достойно замечания, сэр, что пожилой сухощавый джентльмен, страстный любитель сосисек, не мог с этой поры даже слышать о них.

Вскоре после этого трогательного повествования господин и слуга прибыли в квартиру м-ра Перкера. Лоутон, главный его конторщик, стоял подле приотворенной двери, разговаривая весьма небрежно с каким-то горемыкой в истасканном сюртуке, в сапогах без подошв и в перчатках без пальцев. Во всех чертах его тощего лица ярко отражались следы продолжительных страданий, и он, повидимому, живо чувствовал свое крайнее унижение, потому что тотчас же отпрянул назад в темный угол, как скоро завидел нового пришельца.

- Как это жаль... право,- сказал незнакомец с глубоким вздохом.

- Конечно, жаль,- повторил Лоутон, выводя своим пером какия-то каракули на косяке двери.- Не хотите-ли заочно передать ему ваше поручение?

- A когда, примерно сказать, он должен воротиться назад?- спросил незнакомец.

- Не знаю, право,- отвечал Лоутон, делая мистические знаки м-ру Пикквику, когда незнакомец потупил свои глаза.

- И вы полагаете, что мне было бы бесполезно дожидаться его здесь?- продолжал незнакомец, тоскливо посматривая на дверь конторы.

- О, да, я в этом совершенно уверен,- отвечал конторщик, продолжая рисовать каракули на косяке.- На этой неделе уже нечего ждать, а, пожалуй, может случиться, он не воротится и на будущей неделе, потому что вообще, уезжая за город, Перкер никогда не торопится возвращением домой. Уж таков его обычай.

- Как? Он за городом!- воскликнул м-р Пикквик.- Боже мой, что-ж теперь нам делать?

- Не уходите, м-р Пикквик,- сказал Лоутон,- y меня для вас письмо.

Переминаясь с ноги на ногу, незнакомец еще раз потупил глаза в землю, и в это мгновение сметливый конторщик бросил многозначительный взгляд на ученого мужа, давая таким образом знать, что он разыгрывает плутовскую роль, которой однакож м-р Пикквик не мог постигнуть.

- Войдите, м-р Пикквик, прошу покорно,- сказал Лоутон.- Что-ж, вы оставите какое-нибудь поручение, м-р Уатти, или потрудитесь завернуть в другой раз?

- Будьте так добры, попросите его сказать, что там y них сделано по моему делу,- сказал незнакомец умоляющим тоном: - да, ради Бога, не забудьте этого, м-р Лоутон,- ведь от этого зависит судьба целаго семейства.

- Нет, не забуду, положитесь на меня,- отвечал конторщик.

- Войдите, м-р Пикквик. Прощайте, м-р Уатти; вы, верно, пройдетесь по бульвару; погода превосходная, не так ли?

Но так как незнакомец все еще медлил и был, очевидно, в нерешительном положении, то м-р Лоутон без церемонии захлопнул дверь в ту минуту, как Самуэль Уэллер успел войти в контору за своим господином.

- Уф, надоел, проклятый!- сказал Лоутон, бросая перо на стол, с видом оскорбленного человека.- В жизнь не видал такого неотвязчивого банкрота! Его дела уж года четыре лежать у нас под спудом, a он, чего доброго, еще снова притащится сюда недели через две. Такой неотвязный, право! Пожалуйте сюда, м-р Пикквик. Перкер дома и, разумеется, будет рад вас видеть. С этим банкротом - можете вообразить!- я проваландался y дверей минут двадцать и промерз чуть не до костей.

Говоря это, конторщик поворочал уголья в камине и потом, бросив кочергу, пошел в комнату своего принципала; м-р Пикквик последовал за ним.

- А, это вы, почтеннейший,- воскликнул м-р Перкер, шумно приподнимаясь со своего стула.- Ну, почтеннейший, как идут ваши дела? Нет-ли чего новенького насчет наших приятелей в Корнгилле? Додсон и Фоггь, я слышал, держали ухо востро. О, это славные ребята, я знаю!

Говоря это, маленький адвокат засадил в нос огромную щепоть табака, как будто в доказательство своего почтения к искусству господ Додсона и Фогга.

- Это отчаянные мошенники,- сказал м-р Пикквик.

- То есть, почтеннейший, вы смотрите на них со своей, джентльменской, точки зрения, не углубляясь в сущность юридического искусства, и по-своему вы правы, м-р Пикквик. Ну, и мы тоже не дремали все это время. Я завербовал на свою сторону сержанта (Так называется адвокат высшего разряда.) Сноббина.

- Хороший это человек?- спросил м-р Пикквик.

- Хороший человек?- возразил м-р Перкер.- Сержант Сноббин, почтеннейший, стоит, так сказать, выше всех юридических профессий. Он сделает втрое против всякого адвоката второй руки, и такого доки, смею уверить, не найти нам с вами на всем пространстве Трех Соединенных Королевств. Сержант Сноббин водит за нос всех этих судей, и уголовных, и гражданских.

Новая щепоть табака скрепила окончательно высокую рекомендацию адвоката.

- Они требуют в суд моих друзей,- сказал м-р Пикквик.

- Так и должно быть, отвечал Перкер,- Додсон и Фогг не прозевают этого случая. Друзья ваши могут быть отличными свидетелями, так как они видели вас в интересном положении.

- Но ведь она упала в обморок по собственной воле,- заметил м-р Пикквик,- она сама бросилась в мои объятия.

- Очень вероятно, почтеннейший,- возразил Перкер,- очень вероятно и даже очень естественно. Я, с своей стороны нравственно убежден, что иначе и не могло быть; но кто же это может доказать, почтеннейший?

- Они также требовали в суд моего слугу, сказал м-р Пикквик, приведенный в некоторое затруднение неожиданным вопросом своего адвоката.

- Самуэля?- сказал Перкер.

М-р Пикквик отвечал утвердительно.

- Ну, да, почтеннейший, это уж само собою разумеется. Я мог вам предсказать за целый месяц, что они не прозевают этого случая. Додсон и Фогг понимают свое дело. Я имел честь вам докладывать, почтеннейший, что благоразумный джентльмен отнюдь не должен вмешиваться в свое дело, как скоро он вверил его адвокату. Теперь вы сами должны отвечать за последствия, каковы бы они ни были.

Заключив эту сентенцию, м-р Перкер вытянул с большим достоинством шею и стряхнул табак с воротников своей рубашки.

- Зачем же, скажите на милость, им понадобился мой слуга?- спросил м-р Пикквик после молчания, продолжавшагося две или три минуты.

- Но ведь вы посылали его на свою прежнюю квартиру?

- Посылал.

- Из этого, на основании юридических соображений, прямо следует, что вы предлагали вдове Бардль мировую сделку, на которую она, разумеется, не согласилась. Впрочем, я не думаю, чтобы судьи могли что-нибудь вытянуть от вашего слуги.

- И мне тоже кажется,- сказал м-р Пикквик, улыбаясь при мысли, что Самуэль должен будет свидетельствовать против него.- Что-ж мы будем делать?

- Да нам, почтеннейший, остается только одно: подвергнуть свидетелей вторичному допросу, положиться на красноречие Сноббина и бросить как можно побольше пыли в глаза судьям.

- Ну, a если приговор будет окончательно против меня?- сказал м-р Пикквик.

М-р Перкер улыбнулся, понюхал табаку с продолжительными расстановками, помешал огонь кочергой, пожал плечами и обнаружил намерение хранить выразительное молчание.

- Неужели вы думаете, милостивый государь, что я должен, в таком случае, заплатить за убытки?- сказал м-р Пикквик, наблюдавший с напряженным вниманием эту многознаменательную форму телеграфного ответа.

Перкер опять принялся без всякой видимой надобности мешать огонь и сказал:

- Не мудрено, почтеннейший, не мудрено.

- Нет, очень мудрено, и я объявляю вам заранее мое неизменное намерение - не подчиняться суду крючкотворов,- сказал м-р Пикквик выразительным тоном.- Да, Перкер, я не буду тогда отвечать ни на какие требования, и ни один пенни не перейдет из моего кармана в сундуки Додсона и Фогга. Это моя решительная, непреложная воля.

И в подтверждение этой непреложности м-р Пикквик ударил кулаком по столу.

- Очень хорошо, почтеннейший, очень хорошо, сказал Перкер.- Вы можете действовать по благоусмотрению.

- Конечно, могу,- отвечал м-р Пикквик скороговоркой.- Где живет сержант Сноббин?

- В Линкольнской Палате, на Старом сквере.

- Я желаю немедленно видеть его,- сказал м-р Пикквик.

- Видеть сержанта Сноббина!- воскликнул Перкер в припадке величайшего изумления.- Как это можно, почтеннейший! Видеть сержанта Сноббина! Да понимаете-ли вы, почтеннейший, что тут нужна особая консультация, требующая значительного времени и даже значительных издержек? Нет, нет, почтеннейший, и не думайте теперь о таком свидании.

Но м-р Пикквик решился непременно поставить на своем, и следствием его настойчивости было то, что не дальше, как через десять минут, адвокат и его клиент благополучно прилетели в контору великого сержанта Сноббина.

Это была довольно просторная комната с огромным письменным столом подле камина, украшенного вычурными фресками. Время и чернильные пятна почти совершенно уничтожили природный цвет материи, покрывавшей стол, но, после тщательного наблюдения, можно было догадаться, что это была первоначально фризовая материя зеленого цвета. На столе валялись многочисленные пачки бумаг, перевязанных красными снурками, и за столом сидел пожилой конторщик с полными и румяными щеками, обличавшими совершеннейшее состояние его здоровья. Джентльменский вид конторщика и массивная золотая цепь, украшавшая его грудь, свидетельствовали неоспоримо наглядным образом, что контора м-ра сержанта Сноббина имела обширнейшую и выгодную практику в юридических делах.

- Сержант y себя в кабинете, м-р Моллард?- спросил Перкер, предлагая свою табакерку к услугам джентльменского носа.

- Да, в кабинете, только он демонски занят, м-р Перкер,- отвечал конторщик.- Видите ли, какая тут пропасть бумаг, a он еще не успел подписать ни одной, хотя за юридические консультации мы уже давно получили деньги по всем этим пунктам.

Говоря это, м-р Моллард улыбнулся и запустил в свой нос огромную щепоть табака, как бы в доказательство своих юридических талантов.

- Вот это называется практикой!- сказал Перкер.

- Да, практика не совсем дурная,- сказал самодовольно конторщик, вынимая из своего кармана огромную серебряную табакерку,- от нас беспрестанно требуют мнений и советов.

- И вы, разумеется, излагаете на бумаге?

- Как же иначе? При этом, почтеннейший, должно вам заметить, что м-р Сноббин пишет таким почерком, которого сам чорт не разберет, кроме меня. Поэтому я должен всегда переписывать его мнения, a за переписку... вы понимаете? Ха, ха, ха!

- Как не понимать, почтеннейший!- сказал м-р Перкер.

- С таким принципалом, смею сказать, вам не житье, a масляница. Ха, ха, ха!

При этом сержантский конторщик засмеялся опять, но засмеялся втихомолку тем внутренним, безмолвным смехом, который весьма не нравился ученому мужу. Если сердце ваше надрывается от досады и тоски, вы вредите только самому себе; но как скоро вы смеетесь про себя, втихомолку, такой смех не предвещает ничего доброго вашим ближним.

- Как наши дела с вами, почтеннейший?- спросил Перкер.- Вы за мной не считаете старинного должка?

- Нет, не считаю.

- Жаль, не то я, пожалуй, сию минуту изготовил бы для вас векселек. Впрочем, и то сказать, при такой громаде наличных денег, какая вам нужда заботиться о старых должниках? Ведь y вас, почтеннейший, денег-то куры не клюют. Ха, ха, ха!

Эта выходка, повидимому, пришлась как нельзя более по вкусу делового человека, и он захохотал опять своим таинственно безмолвным смехом.

- Однакож, знаете-ли что, почтеннейший м-р Моллард,- сказал Перкер, вдруг принимая степенный вид и отводя в сторону конторщика великого юриста,- вы должны уговорить своего принципала, чтоб он согласился теперь принять меня и моего клиента.

- Как! Неужели вы хотите видеть его лично?- воскликнул Моллард.

- Почему же нет, сэр?- подхватил м-р Пикквик, услышавший начало этих совещаний.

- A потому, сэр, что везде и во всем порядочный джентльмен обязан сообразоваться с заведенным порядком,- отвечал м-р Моллард.- Изложите свое дело на бумаге обстоятельно и подробно, и м-р Сноббинь в свое время тоже даст вам на бумаге удовлетворительный ответ. Таков порядок юридической консультации. На личное свидание вы отнюдь не должны были рассчитывать, тем более, что для м-ра Сноббина драгоценна каждая минута.

М-р Перкер, между тем, бросил довольно строгий взгляд на ученого мужа и сказал многозначительным тоном:

- Я говорил вам, почтеннейший, и теперь повторяю снова и раз навсегда: всякий порядочный джентльмен, вверяя свое дело адвокату, должен положиться на него во всем, или адвокат не отвечает ни за что. Личное ваше вмешательство здесь неуместно и совершенно бесполезно.

Не делая никаких возражений, м-р Пикквик понурил голову и отправился в противоположный угол.

Прерванное совещание вновь началось между деловыми людьми. Долго беседовали они, нюхая табак и размахивая руками; м-р Пикквик уже не слышал больше ни одного слова, и сущность консультации осталось для него непроницаемою тайной. Моллард, повидимому, убежденный неотразимыми доказательствами опытного адвоката, согласился, наконец, испросить для него аудиенцию y своего принципала. Он пошел в его кабинет и через минуту, возвращаясь оттуда на ципочках, возвестил Перкеру и м-ру Пикквику, что м-р Сноббин, принимая в уважение обстоятельства дела, соглашается, в виде исключения, дать им аудиенцию на самое короткое время.

М-р сержант Сноббин был поистасканный джентльмен лет сорока пяти или, может быть, пятидесяти, с желто-бледным лицом и впалыми щеками гемороидального цвета. Его угрюмые и мутные глаза обличали в нем одного из тех неутомимых тружеников, которые посвящают свою жизнь головоломным кабинетным трудам, сухим, безжизненным, убивающим душу. Лорнет, висевший y него на черной широкой ленте, служил для постороннего наблюдателя несомненным доказательством, что м-р Сноббин был близорук. Волосы были y него чрезвычайно редки и торчали клочками на его голове: это могло зависеть, во-первых, оттого, что почтенный юрист не имел привычки заботиться о своей прическе, а, во-вторых, оттого, что он целую четверть века носил судейский парик, который теперь висел подле него на деревянном гвозде. Следы свежей пудры на воротнике его фрака и дурно вымытый белый галстух, в измятом и скомканном виде торчавший на его шее, свидетельствовали, что м-р Сноббин, по возвращении из суда, еще не успел сделать приличной перемены в своем костюме. Остальные статьи его туалета обличали также высшую степень небрежности и неряшества, свойственных всем великим людям юридической профессии. Деловые книги с ременными застежками, груды бумаг разной величины и разных цветов, письма и куверты всевозможных форматов были разбросаны по всему пространству огромного стола без всякого покушения на комфорт и порядок. Кабинетная мебель страдала от чрезмерной ветхости английской болезнью; дверцы книжных шкафов подернулись плесенью и спокойно гнили на своих заржавелых петлях; пыль на коврах подымалась облаками при каждом шаге; оконные сторы покрылись желтизной от дряхлости и грязи, и вообще все предметы в кабинете делового человека свидетельствовали неоспоримым образом, что м-р сержант Сноббин, погруженный телом и душою в свои головоломные занятия, не обращал ни малейшего внимания на внешния удобства жизни.

При входе клиентов он писал, и перо его скрипело немилосердно, быстро перебегая от одной строки к другой. Когда Перкер поклонился и представил его вниманию своего клиента, м-р Сноббин осторожно воткнул в чернильницу свое перо, пригласил гостей садиться и, погладив свою левую ногу, сделал знак, что они могут говорить.

- Имя моего клиента - Пикквик,- начал Перкер, сделав предварительно подобострастный поклон.

- Ну?

- Он ответчик по делу вдовы Бардль.

- Ну?

- Вам, кажется, известны отчасти подробности этого дела.

- Меня ангажировали защищать его на специальном суде присяжных?

- Так точно.

- И деньги внесены в мою контору?

- Все сполна.

Сержант понюхал табаку и приготовился ожидать дальнейших объяснений.

- Прежде, чем вы окончательно примете на себя оффициальную обязанность нашего защитника, сэр,- сказал Перкер,- м-р Пикквик желает лично вас удостоверить, что жалоба против него, с нравственной точки зрения, не имеет ни малейших оснований и он идет на суд с чистым сердцем и чистыми руками; в противном случае, еслиб на совести его лежало какое-нибудь пятно, он бы прекратил этот процесс в самом начале, удовлетворив справедливым требованиям вдовы Бардль. Так-ли я излагаю ваши мысли, почтеннейший?- заключил маленький адвокат, обращаясь к м-ру Пикквику.

- Совершенно так,- отвечал м-р Пикквик.

Вооружившись очками, сержант Сноббин осмотрел ученого мужа с ног до головы, при чем едва заметная улыбка проскользнула по его морщинистому лицу. Затем, обращаясь к Перкеру, он проговорил:

- Запутанное дело?

Перкер пожал плечами.

- Вы намерены пригласить свидетелей?

- Нет.

Улыбка на лице сержанта приняла более определенный смысл. Он энергически погладил свою ногу и потом, облокотившись на спинку кресел, кашлянул два-три раза с выражением очевидного сомнения.

Эти зловещие признаки отнюдь не ускользнули от внимания ученого мужа. Сделав судорожное движение, он поправил очки на своем носу и, несмотря на предостерегательные жесты Перкера, сам обратился к великому юристу с выразительною речью:

- Я не сомневаюсь, сэр, что мое желание воспользоваться в настоящем случае вашею опытностью и талантами может для такого джентльмена, как вы, показаться странным и даже необыкновенным.

М-р Сноббин обнаружил готовность принять степенный вид, но улыбка опять незаметно пробежала по лицу его.

- Джентльмены вашей профессии, сэр,- продолжал м-р Пикквик,- видят по большей части изнанку человеческой природы, и перед вами, во всей наготе, открывается её дурная сторона. Как судья и адвокат, вы знаете по собственному опыту, как часто судьба честного человека зависит от юридических эффектов. Почем знать, может быть, даже вам, сэр, случалось употреблять обоюдоострое оружие закона против особ, совершенно непорочных и чистых перед судом своей собственной совести. Само-собою разумеется, вы, как и другие великие юристы, увлекаетесь в подобных случаях единственным желанием облагодетельствовать своих клиентов, не обращая внимания на то, что они, может быть, руководствуются исключительно эгоистическими побуждениями, заглушающими в них врожденное чувство совести и долга. Вот почему в общем мнении почтенное сословие юристов считается подозрительным, недоверчивым и даже криводушным. Имея в виду все эти соображения, я был бы, конечно, не в праве сетовать, еслиб вы, в свою очередь, подозревали во мне, как в будущем своем клиенте, низкие побуждения и мысли, недостойные честного джентльмена; тем не менее, однакож, я считаю своей обязанностью рассеять такие подозрения, если уже они закрались в вашу душу. Итак, сэр, позвольте еще раз повторит вместе с моим адвокатом, что я совершенно невинен в этих гнусных кляузах, которые взводят против меня вдова Бардль и её безчестные адвокаты. Знаю очень хорошо и заранее уверен, что содействие ваше на суде присяжных будет для меня безценно; но если, сверх чаяния вы еще сколько нибудь сомневаетесь в моем благородстве, я готов великодушно отказаться от вашей помощи и даже прошу вас покорнейше не принимать в таком случае никакого участия в моем деле.

Прежде чем м-р Пикквик добрался до половины своей речи, сержант Сноббин перестал его слушать, и заметно было по всем признакам, что мысль его бродила далеко от назидательных сентенций, излагаемых ученым мужем. Повидимому, он совсем забыл о своих клиентах и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридические мнения, накопившиеся в его голове; но м-р Перкер снова пробудил его внимание, предложив к его услугам свою золотую табакерку.

- Кто-ж будет моим помощником в этом деле?- спросил Сноббин, нюхая табак.

- М-р Функи,- отвечал Перкер.

- Функи... Функи... никогда я не слыхал такой фамилии,- проговорил сержант.- Это, должно быть, еще молодой человек.

- Да, он очень молод,- отвечал Перкер.- Он был в суде только один раз.

- Когда?

- Не помню хорошенько... этому, кажется, будет уже два или три года.

М-р Сноббин позвонил, и через минуту вошел в кабинет его конторщик.

- М-р Моллард, потрудитесь немедленно послать за господином... как, бишь, его?

- Функи,- подхватил Перкер.- Он живет в Гольборнской палате, на Грейском сквере. Велите сказать, что я очень желаю его видеть.

М-р Моллард отправился исполнить возложенное на него поручение. Сержант Сноббин впал в задумчивость, из которой он вышел не прежде, как по прибытии самого м-ра Функи.

Это был совершенно взрослый и развитый мужчина огромного размера, хотя в деле юриспруденции он мог казаться совершенным младенцем Обращение м-ра Функи отличалось чрезвычайной застенчивостью, и он говорил, беспрестанно заикаясь, что, впрочем, отнюдь не было его природным недостатком. Робкий, степенный и стыдливый, он сознавал свою юридическую неопытность и очень хорошо понимал, что его взяли здесь на подмогу за неимением лучшего юриста. Он трепетал перед сержантом и до крайности был вежлив с адвокатом ученого мужа.

- Кажется, я никогда не имел удовольствия вас видеть, м-р Функи,- сказал с надменным снисхождением сержант Сноббин.

М-р Функи поклонился. Он имел удовольствие видеть великого юриста и привык с детских лет завидовать его громкой славе.

- Если не ошибаюсь, вы назначены помощником моим в процессе вдовы Бардль против Пикквика?- сказал сержант.

Еслиб м-р Функи был философ в юридическом смысле, он не преминул бы при этом вопросе приставить ко лбу указательный палец и припомнить, точно-ли было к нему препровождено такое назначение в ряду других безчисленных дел, которыми он постоянно был занят от раннего утра до глубокой ночи. Но невинный, как младенец, м-р Функи покраснел и поклонился в другой раз.

- Читали вы эти бумаги, м-р Функи?- спросил сержант.

На это следовало отвечать, что он еще не удосужился до сих пор вникнуть в сущность дела; но м-р Функи читал эти бумаги денно и нощно, только о них и думал и во сне и на яву с той поры, как его сделали несколько недель тому назад помощником сержанта, a потому ничего нет удивительного, если он теперь покраснел еще больше и поклонился в третий раз.

- Вот это м-р Пикквик,- сказал Сноббин, указывая пером на ученого мужа.- Познакомьтесь с ним.

М-р Функи поклонился м-ру Пикквику с тем глубоким почтением, с каким обыкновенно молодой юрист приветствует своего первого клиента. Затем он опять обратил свои взоры на сержанта.

- Вам, я полагаю, не мешает посоветоваться с м-ром Пикквиком,- сказал сержант.- Возьмите его с собой и постарайтесь внимательнее выслушать, что станет говорить м-р Пикквик. Консультация будет y нас после.

С этими словами м-р сержант Сноббин махнул рукой и, не обращая больше внимания на своих гостей, погрузился всей душой в огромную кипу бумаг, лежавших перед ним. В бумагах разбирался процесс великой важности относительно одного, умершего лет за сто, джентльмена, который осмелился запахать большую дорогу, ведущую к какому-то неизвестному пункту из другого, тоже неизвестного пункта.

М-р Функи никак не хотел первым выйти из дверей великого юриста и скромно потащился сзади, когда Перкер и его клиент, оставив кабинет, выбрались на площадь перед домом. Долго ходили они взад и вперед и долго рассуждали о процессе ученого мужа. Результат их конференции не имел положительного характера, и юристы остались при том мнении, что заранее никак нельзя угадать приговор суда присяжных. Хорошо, по крайней мере, то, что на их стороне был сержант Сноббин: это, утверждали юристы, должно было служить великим утешением для м-ра Пикквика.

После конференции, продолжавшейся около двух часов, м-р Пикквик забежал опять в квартиру своего адвоката, разбудил Самуэля, спавшего все это время безмятежным сном, и потом они оба отправились в Сити.

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 07., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :