Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 05.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 05."

Глава XII.

Весьма важная, образующая, так сказать, эпоху как в жизни м-ра Пикквика, так и во всей этой истории.

Уже известно, что лондонская квартира м-ра Пикквика находилась в Гозуэлльской улице. Комнаты его, при всей скромности и простоте, были очень чисты, комфортабельны, опрятны, а, главное, приспособлены как нельзя лучше к пребыванию в них человека с его гением и обширными способностями к наблюдательности всякого рода. Кабинет его (он же и гостиная) помещался в первом этаже окнами на улицу, спальня - во втором. Таким образом, сидел ли он за своей конторкой с пером или книгою в руках, или стоял в своей опочивальне пред туалетным зеркалом с бритвой, щеткой и гребенкой - в том и другом случае великий человек имел полную возможность созерцать человеческую натуру во всех категориях и формах, в каких только она могла проявляться на многолюдном и шумном переулке. Хозяйка его, м-с Бардль,- вдова и единственная наследница покойного чиновника лондонской таможни,- была женщина довольно статная и ловкая, с приятной физиономией и живейшими манерами, мастерица разливать чай и стряпать плом-пудинги - кухмистерский талант, полученный ею от природы и развитый продолжительным упражнением до значительной степени гениальности. Не было в доме ни детей, ни слуг, ни кур; ни петухов; кроме самой хозяйки единственными жильцами были здесь: большой человек и маленький мальчишка: большой человек никто другой, как сам м-р Пикквик, a мальчишка составлял единственное произведение самой м-с Бардль. Большой человек, постоянно занятый философическими упражнениями вне домашнего очага, приходил в свою квартиру в десять часов ночи, когда рукою заботливой хозяйки изготовлялась для него мягкая постель на складной кровати; маленький человек вертелся постоянно около своей матери, и гимнастические его упражнения не переходили за порог родительского дома. Чистота и спокойствие владычествовали во всех углах и закоулках, и воля м-ра Пикквика была здесь непреложным законом.

Всякому, кто знаком был с этими подробностями в домашней экономии великого человека и с его необыкновенною аккуратностью во всех мыслях, чувствах и делах, показались бы, вероятно, весьма таинственными и загадочными - физиономия, осанка и поведение м-ра Пикквика ранним утром, накануне того достопамятного дня, когда вновь должна была начаться его ученая экспедиция для исторических, географических и археологических наблюдений. Он ходил по комнате взад и вперед с замечательною скоростью, выглядывал довольно часто из окна, посматривал на часы и обнаруживал другие очевидные знаки нетерпения, весьма необыкновенного в его философической натуре. Было ясно, что предмет великой важности наполняет его созерцательную душу, но какой именно - неизвестно. Этого не могла даже отгадать сама м-с Бардль, чистившая теперь его комод, стулья и диваны.

- М-с Бардль!- сказал, наконец, м-р Пикквик, когда его хозяйка, после своей утомительной экзерсиции, остановилась среди комнаты с половою щеткой в руках.

- К вашим услугам, сэр,- сказала м-с, Бардль.

- Мальчик, мне кажется, ходит слишком долго.

- Не мудрено, сэр, дорога дальняя,- отвечала м-с Бардль,- до Боро не вдруг дойдешь.

- Правда ваша, правда!- заметил м-р Пикквик.

И он опять впал в глубокое раздумье, между тем как м-с Бардль принялась мести пол.

- М-с Бардль,- сказал м-р Пикквик через несколько минут.

- К вашим услугам, сэр.

- Как вы думаете, м-с Бардль, расходы на двух человек значительно больше, чем на одного?

М-с Бардль покраснела до самых кружев своего чепца, так как ей показалось, что глаза её жильца заморгали искрами супружеской любви.

- Что за вопрос, м-р Пикквик! Боже мой что за вопрос!

- Как же вы думаете, м-с Бардль?

Хозяйка подошла к самому носу ученого мужа, который сидел в эту минуту на диване, облокотившись на стол.

- Это зависит, добрый мой м-р Пикквик,- сказала она, улыбаясь и краснеё как роза,- это зависит от особы, на которую падет ваш выбор. Если, примером сказать, будет она бережлива и осторожна, тогда, конечно... вы сами знаете м-р Пикквик.

- Справедливо, сударыня, совершенно справедливо; но человек, которого я имею в виду... (Здесь м-р Пикквик пристально взглянул на м-с Бардль), человек этот владеет всеми свойствами, необходимыми в домашнем быту, и притом, если не ошибаюсь, он хорошо знает свет, м-с Бардль: его проницательность и опытность могут принести мне существенную пользу.

- Вы так думаете?

- Да, я почти уверен в этом,- продолжал м-р Пикквик, принимая важную осанку, отличавшую его во всех случаях, когда речь шла о каком - нибудь интересном предмете,- и если сказать вам правду, я решился, м-с Бардль.

- Так скоро? Боже мой, Боже мой!

- Вам, может быть, покажется весьма странным, что я никогда не просил вашего совета об этом предмете и даже не упоминал о нем до нынешнего утра, когда я отправил вашего мальчика... не так ли, м-с Бардль.

Но м-с Бардль, вместо слов, могла отвечать только выразительным и нежным взором. Она поклонилась м-ру Пикквику, глядя на него издали, как на предмет недоступный, и вот теперь вдруг, совершенно неожиданным образом, он возводит ее на такую высоту, которая никогда не грезилась ей в самых бурных и слепых мечтах её пламенной фантазии, развитой продолжительным вдовством. Итак - м-р Пикквик делал предложение... какой остроумный план! - отослать её малютку в Боро, спровадить его с глаз долой... отстранить всякое препятствие... как это умно, деликатно!

- Что вы на это скажете, м-с Бардль.

- Ах, м-р Пикквик!.. вы такой добрый!

- По моему, м-с Бардль, это будет очень хорошо, во-первых, вы избавитесь от многих хозяйственных хлопот... не так ли?

- Об этом, сэр, не извольте беспокоиться,- возразила вдова, упоенная сладкою мечтой о близком счастии.- Пусть эти хлопоты увеличатся во сто раз, только бы вы были счастливы, мой добрый, несравненный м-р Пикквик! Ваше внимание к моему одиночеству ...

- Ну, да и это, конечно, пункт важный,- перебил м-р Пикквик,- хотя я о нем и не думал. Вам не будет скучно, м-с Бардль, потому что с вами будет человек разговорчивый и веселый.

- Вы меня осчастливите, я не сомневаюсь в этом,- сказала м-с Бардль.

- Да и вашему малютке...

- Господи, спаси его и помилуй!- перебила м-с Бардль с материнским вздохом.

- Вашему малютке, говорю, тоже будет очень весело. У него будет опытный товарищ, который станет его учить, наблюдать за его нравственностью. Под его руководством, я уверен, он в одну неделю сделает больше, чем теперь в целый год.

И м-р Пикквик бросил на свою собеседницу самую благосклонную улыбку.

- Милый! милый!

М-р Пикквик, совсем не ожидавший такого нежного эпитета, обнаружил изумленный вид.

- Милый, добрый мой толстунчик!..

И, не прибавляя больше никаких объяснений, м-с Бардль бросилась в объятия м-ра Пикквика и обвила его шею своими дебелыми руками, испуская при этом катаракты слез и хоры глубоких воздыханий.

- Что с вами, м-с Бардль?- вскричал ошеломленный м-р Пикквик.- Образумьтесь ... м-с Бардль... если кто нибудь придет... оставьте... я ожидаю приятелей...

- О, пусть их идут!.. Пусть придет весь свет!- кричала изступленная вдова.- Я никогда вас не оставлю, мой добрый, милый, несравненный друг души моей!

С этими словами мисс Бардль прижалась еще плотнее к могучей груди президента.

- Отстанете ли вы наконец?- говорил м-р Пикквик, вырываясь из насильственных объятий.- Чу, кто-то идет... шаги на лестнице. М-с Бардль, ради Бога, подумайте, в какое положение вы ставите меня...

Безполезные мольбы! М-с Бардль без чувств повисла на шее отчаянного старика, и прежде, чем он успел положить ее на диван, в комнату вошел малютка Бардль, ведя за собою господ Снодграса, Топмана и Винкеля.

М-р Пикквик остался прикованным к своему месту, без движения и языка. Он стоял среди комнаты с прелестным бременем на своих руках и бессмысленно смотрел на лица своих друзей, не обнаруживая ни малейшего покушения объяснить им этот загадочный случай. Друзья в свою очередь глазели на него; малютка Бардль таращил свои глаза на всех вообще и на каждого порознь.

Оглушительное изумление пикквикистов и столбняк почтенного президента могли бы, нет сомнения, продолжиться в одинаковом положении до той поры, пока сама собою возстановилась бы прерванная жизненность интересной, леди, еслиб через несколько минут возлюбленный сынок, осененный наитием внезапной мысли, не вздумал представить весьма чувствительное и трогательное доказательство своей детской любви. Пораженный тоже, в свою очередь, превеликим изумлением при виде неожиданной сцены, он сначала как вкопанный стоял y дверей без всякого определенного выражения на своем лице; но вдруг пришло ему в голову, что матушка его, по всей вероятности, потерпела какой-нибудь вред, быть может, побои от своего жильца,- и вот, не говоря дурного слова, он прямо вскочил на спину м-ра Пикквика, дал ему тумака по голове и, в довершение эффекта, вцепился зубами в его плечо.

- Чего вы смотрите, господа?- вопиял м-р Пикквик.- Оттащите этого сорванца: он с ума сошел.

- Что все это значит?- спросили в один голос ошеломленные пикквикисты.

- Право, я сам не знаю,- отвечал застенчиво м-р Пикквик.- Оттащите прежде всего мальчишку...

Здесь м-р Винкель схватил за вихор нежного сынка интересной леди и, сопровождаемый пронзительным визгом, потащил его на противоположный конец кабинета.

- Теперь, господа,- сказал м-р Пикквик,- Помогите мне снести вниз эту женщину.

- Ох! ох!- простонала м-с Бардль.- Что это со мною?

- Позвольте, сударыня, снести вас в вашу спальню,- сказал обязательный м-р Топман.

- Покорно благодарю вас, сэр, благодарю.

И вслед затем интересная вдова, сопровождаемая своим любезным сыном, была отведена в свои покои.

- Не могу понять, господа,- начал м-р Пикквик, когда приятели сгруппировались вокруг него,- право не могу понять, что сделалось с моей хозяйкой. Лишь только я сообщил ей о своем намерении нанять слугу, она вдруг, ни с того ни с сего, бросилась мне на шею и принялась визжать, как изступленная ведьма. Странный случай, господа!

- Странный,- повторили друзья,

- Поставить меня в такое неприятное положение!

- Очень странно!

Приятели покачали головами, перекашлянулись и перемигнулись весьма многозначительными взорами друг на друга.

Эти жесты и эти взгляды отнюдь не ускользнули от внимания проницательного президента. Он заметил недоверчивость своих друзей и понял, что они подозревали его в любовных шашнях.

- В коридоре стоит какой-то человек,- сказал м-р Топман.

- Это, вероятно, тот самый слуга, о котором я говорил вам,- сказал м-р Пикквик.- Сегодня утром я посылал за ним хозяйского сына. Позовите его, Снодграс.

М-р Снодграс вышел в коридор, и через минуту вместе с ним, явился в комнату м-р Самуэль Уэллер.

- Здравствуйте... Надеюсь вы не забыли меня? спросил м-р Пикквик.

- Как можно забыть вас!- отвечал Сам, плутовски прищуривая левым глазом.- Я пособил вам изловить этого каналью... распребестия, сэр, провал его возьми! В одно ухо влезет, в другое вылезет, как говаривала моя тетка, когда сверчок забился в её ухо.

- Очень хорошо, только теперь не в этом дело,- скороговоркой сказал м-р Пикквик.- Мне надобно кой о чем переговорить с вами. Садитесь.

- Покорнейше благодарю.

И м-р Самуэль Уэллер сел, озаботившись предварительно положить за дверями перед лестницей свою старую белую шляпу.

- Шляпенка не мудрящая, сэр,- сказал он, вынимая платок из кармана,- но для носки, я вам скажу, материал чудодейственный, лучше всякой черепицы, что идет на дырявую крышу. Поля, правда, в ней исчезли, то есть сгинули, сэр; но это ничего, или даже, это очень хорошо, потому, во-первых, что без полей она гораздо лучше, и потому, во вторых, что ветерок свободнее продувает через дырья. Я прозвал ее летучим вентилятором, сэр.

Высказав эту сентенцию, м-р Уэллер улыбнулся приятнейшим образом, взглянув на всех пикквикистов.

- Стало быть, можно теперь повести речь насчет того дела, для которого я пригласил вас,- сказал м-р Пикквик веселым тоном.

- Ведите, сэр, готов слушать вас, сэр, как говорил один ученик своему учителю, когда тот съездил его линейкой по голове.

- Надобно прежде всего узнать, мой милый, довольны ли вы настоящим местом?

- Задача мудреная, сэр. Я буду отвечать вам откровенно, если вы потрудитесь наперед доложить, имеется ли y вас для меня в виду примером будучи сказать, какое-нибудь лучшее место?

Луч краткого благоволения заиграл на умилительной физиономии м-ра Пикквика, когда он произнес свой ответ:

- Я почти решился взять вас к себе.

- Право?

- Да.

- Жалованье?

- Двенадцать фунтов в год.

- Платье?

- Две фрачных пары.

- Работа?

- Ходить за мною дома и путешествовать вместе со мною и этими джентльменами.

- Идет!

- Стало быть, вы соглашаетесь?

- Идти в услужение к старому холостяку? Соглашаюсь, сэр, если только платье придется под стать к моему летучему вентилятору.

- Я вам подарю новую шляпу.

- В таком случае вентилятор пригодится на растопку камина.

- Можете вы представить рекомендацию?

- Спросите обо мне содержательницу гостиницы "Белаго оленя".

- Можете придти сегодня вечером?

- Я готов надеть ваше платье сию же минуту, если угодно вашей милости,- проговорил Самуэль решительным тоном.

- Приходите в восемь часов. Если рекомендация окажется удовлетворительною, платье будет готово.

За исключением одной весьма простительной шалости, в которой принимала некоторое участие смазливая горничная "Белаго оленя", поведение м-ра Уэллера оказалось чистым, как хрусталь, и м-р Пикквик в тот же день взял его к себе. Привыкнув к обыкновенной быстроте и решительности во всех делах общественной и частной жизни, великий человек повел своего нового слугу на одно из тех благодетельных торжищ, которые принимают на себя обязанность снабжать джентльменов готовыми платьями всех возможных цветов и фасонов, и прежде, чем кончился этот вечер, м-р Самуэль Уэллер облачился в серый фрак со светлыми пуговицами, надел черную шляпу с кокардой, пестрый жилет, синия брюки, легкие штиблеты, и запасся прочими необходимыми статьями туалета. Само собою разумеется, что на пуговицах были вырезаны эмблематические буквы: П. К.

Поутру на другой день пикквикисты с новым слугою катились в дилижансе по большой дороге в Итансвилль.

- Чорт меня возьми, если я понимаю, в чем моя новая должность,- бормотал Самуэль, сидя на козлах вместе с кучером дилижанса,- камердинер я, конюх, лакей, дворецкий, доезжачий, или, быть может, все это вместе, то, что называется, картофельный кисель, приправленный чесноком, медом и сметаной. Какая мне нужда? Спи, голубчик, ешь, веселись, смотри в оба, и... и многая лета тебе, м-р Пикквик!

Глава XIII.

Брожение умов и волнение сердец в славном городе Итансвилле.

Мы должны, однакож, признаться откровенно, что, вплоть до погружения наших мыслей в деловые бумаги Пикквикского клуба, нам никогда не приходилось встречать имя Итансвилля, и даже после, несмотря ни на какие изследования, мы никак не могли подтвердить очевидными доказательствами действительное существование этого города на земном шаре. Благоговея перед каждым замечанием м-ра Пикквика, историческим или статистическим, и вместе нисколько не надеясь на свою память, мы справлялись со всеми возможными авторитетами насчет этого предмета, перелистывали все древния и новые географии, рылись в географических словарях, пересмотрели все европейские карты, изданные учеными обществами и, к несчастию, нигде не встретили ничего похожаго на Итансвилль. Остается, стало быть, допустить единственное предположение, что м-р Пикквик, руководимый свойственным ему чувством деликатности, отстраняющей всякую личную обиду или колкий намек на кого бы то ни было, с намерением выставил в своих записках вымышленное название вместо действительного имени того места, которое было театром его наблюдений. К этому предположению, между прочим, привело нас одно маленькое обстоятельство, повидимому ничтожное с первого взгляда, но чрезвычайно важное с историческо-критической точки зрения. Описав контору дилижансов, откуда выехали наши путешественники, м-р Пикквик сделал вступление к подробной характеристике трактиров и гостиниц, где они переменяли лошадей; но самая характеристика тщательно зачеркнута y него толстым слоем чернил, так что при всех усилиях мы не могли разобрать ни одного слова: ясно, стало быть, что ученый муж с намерением озаботился скрыть от читателя самое направление своего путешествия, и критика никакими судьбами не может определить с точностью, в какую сторону и по какой дороге пикквикисты отправились из Лондона. Таким образом, отказываясь, к удовольствию читателя, от всяких бесполезных догадок, мы прямо перейдем к последовательному изложению фактов, описанных ученых мужем в хронологическом порядке.

Открывается прежде всего, что жители города Итансвилля, точь-в-точь как и во всех других небольших английских городках, считали себя народом чрезвычайно важным в экономическом и гражданском смысле. Они резко разделялись между собою на две половины, или партии - на "Синих" и "Желтых". Каждый горожанин, сознавая свою собственную силу и важность своей индивидуальной личности, считал непременным долгом принадлежать сердцем и душою, к которой-нибудь из этих двух партий. При таком порядке вещей, y них, в некотором роде, все шло вверх дном, и, несмотря на кипучую деятельность, никто ни в чем не успевал. "Синие" не пропускали благоприятного случая поперечить "Желтым"; "Желтые" пользовались всяким удобным случаем поперечить "Синим", и отсюда выходило естественное следствие: где бы "Синие" и "Желтые" ни встретились между собой - на публичном митинге или в ратуше - между ними поднимались бесконечные споры, сопровождаемые иной раз крупной бранью. Нет надобности распространяться, что при таком отношении партий всякий вопрос в городе Итансвилле становился предметом самых противоположных рассуждений. Если "Желтые" предлагали, например, перенести на другое место торговый рынок, "Синие" собирали митинг, на котором постановляли, что затея "Желтых" - бесполезная прихоть сумасбродов в ущерб городской казны; если "Синие" предлагали украсить фонтаном городскую площадь, "Желтые" возставали против них с отчаянным упорством, доказывая вредоносное влияние фонтанов на нервы животных и людей. Были в Итансвилле магазины "Синие" и магазины "Желтые", трактиры "Желтые" и трактиры "Синие", и даже самые места в театре украшались названием "Желтых" и "Синих".

Само собою разумеется, что каждая из этих двух могущественных партий имела своего представителя и коновода, В городе издавались две газеты: "Итансвилльская Синица" и "Итансвилльский Журавль". "Синица" защищала "Синие" принципы: "Журавль", напротив, пропитан был насквозь мнениями "Желтых". Редакторы этих двух газет были, как и водится, заклятыми врагами, и весело было слушать, как они величали друг друга: "эта легкомысленная и непростительно-ветреная Синица". "Журавль, необузданно-дерзкий и наглый." "Эта пустоголовая трещотка, внушающая, к стыду человечества...". "Сорванец, забывающий, по обыкновению, всякое чувство приличия и чести". Эти и подобные эпитеты, за которыми постоянно следовали кипучие возгласы и жаркие фразы, украшали всякий раз столбцы обеих газет и доставляли итансвилльской публике неистощимые материалы для вседневного негодования и восторга.

М-р Пикквик, с своей обычной проницательностью, выбрал самое интересное время для посещения этого города. Жители Итансвилля выбирали из своей среды представителя в Нижнюю Палату, и по этому случаю в городе происходила страшная давка. Мнения сталкивались и расталкивались беспрестанно, и каждый кричал вдоволь, сколько его душе было угодно. Кандидатом "Синих" был достопочтенный Самуэль Сломки, знаменитый делами своего деда, между тем как "Желтые" приготовились стоять всею грудью за Горация Фицкина, владельца обширного поместья в окрестностях Итансвилля. "Синица" считала своею обязанностью предварить итансвилльских граждан, что взоры не только Англии, но и всего образованного мира были исключительно обращены на них в эту достопамятную эпоху, между тем как "Журавль" повелительно приказывал своим читателям явить себя достойными потомками древних британцев. Словом сказать, было очень весело.

Было довольно поздно, когда м-р Пикквик и его друзья спустились, при содействии Сама, с кровли итансвилльского дилижанса. Огромные синие шелковые флаги развевались из окон гостиницы "Сизаго медведя", и перед каждым стеклом красовались объявления, напечатанные гигантскими буквами, что "Комитет достопочтенного Самуэля Сломки" заседал здесь постоянно. Толпа праздного народа, собравшагося среди дороги, смотрела на рослаго и краснощекого джентльмена, который говорил с балкона убедительную речь в пользу м-ра Сломки,- речь, совершенно заглушаемую боем четырех огромных барабанов, расставленных перед этой гостиницей приверженцами м-ра Фицкина. Подле оратора стоял низенький человечек с весьма заботливой физиономией и энергическими ужимками: он снимал по временам свою шляпу и делал выразительные жесты, сопровождаемые в толпе громкими восклицаниями и страшным энтузиазмом. Кончив свою речь и надсадив горло, оратор сошел со сцены, уверенный, что вполне достиг своей цели, хотя никто не мог слышать его доказательств.

Лишь только пикквикисты вышли из дилижанса, воздух огласился троекратными залпами самых дружных восклицаний.

- Ура! Ур-ра! Ур-p-ра! - кричала толпа.

- Еще один раз!- сказал с балкона маленький человечек.

Залп восклицаний снова огласил воздух.

- Да здравствует Самуэль Сломки!- кричала толпа.

- Да здравствует Самуэль Сломки!- закричал м-р Пикквик, снимая шляпу.

- Не надо Фицкина!- проревела толпа.

- Не надо Фицкина!- пробасил м-р Пикквик.

- Урра! Ур-р-р-ра-а-а!

- Кто этот Сломки?- втихомолку спросил м-р Топман.

- Почему мне знать?- отвечал м-р Пикквик.

Пикквикисты вдруг измерили всю глубину этого ответа и, хотя никто из них не знал достопочтенного Самуэля Сломки, однакож все принялись дружным хором кричать его имя.

Сопровождаемые между тем огромной толпой, путешественники подошли к воротам гостиницы, продолжая надрывать свою грудь и горло торжественными восклицаниями. Первым предметом их заботливости было - приискать квартиру для ночлега. М-р Пикквик подозвал трактирного слугу.

- Есть ли y вас свободные нумера?- спросил он.

- Не знаю, сэр; кажется, все битком набито. Впрочем я справлюсь.

Слуга побежал в буфет и чрез несколько минут воротился с вопросом:

- Позвольте узнать, сэр: вы "Синий" или "Желтый"?

Задача довольно трудная, потому *что ни м-р Пикквик, ни его друзья не принимали, собственно говоря, ни малейшего участия в делах города Итансвилля. К счастию, м-р Пикквик вспомнил в эту минуту о своем новом приятеле, м-ре Перкере.

- Не знаете ли вы, любезный, одного джентльмена, по имени Перкера?- спросил м-р Пикквик.

- Как не знать, сэр: м-р Перкер - агент м-ра Самуэля Сломки.

- Ведь он "Синий", я полагаю?

- Разумеется.

- Ну, так и мы "Синие",- проговорил м-р Пикквик.

Заметив, однакож, нерешительность и колебание слуги, м-р Пикквик вручил ему свою визитную карточку, с поручением отдать ее немедленно м-ру Перкеру, если он дома. Слуга побежал в гостиницу и через минуту воротился опять.

- М-р Перкер приказал вас просить к себе,- сказал он торопливым тоном.

Следуя по указанному направлению, м-р Пикквик вошел в огромную комнату первого этажа, где за большим письменным столом, заваленным бумагами и книгами, сидел не кто другой, как сам м-р Перкер.

- Здравствуйте, почтеннейший, здравствуйте,- сказал сухопарый джентльмен, вставая со своего места,- очень рад вас видеть. Садитесь, почтеннейший. Вот и вы привели в исполнение вашу мысль. Пожаловали к нам на выборы - а?

М-р Пикквик дал утвердительный ответ.

- Жаркое дело, почтеннейший,- сказал сухопарый джентльмен,- спор идет на славу.

- Очень рад это слышать,- сказал м-р Пикквик, потирая руки,- усердие в делах, каких бы то ни было, доставляет истинное удовольствие наблюдателю человеческой природы. Так спор, вы говорите, идет здесь на славу.

- Да, почтеннейший, чрезвычайно жаркий спор. Мы заняли все гостиницы, трактиры, и оставили своим противникам только полпивные лавочки!- Дипломатическая стратагема, почтеннейший, и я рад, что мы успели пустить ее в ход

- Какой же должен быть результат этого спора?- спросил м-р Пикквик.

- Этого покамест еще нельзя сказать,- отвечал сухопарый джентльмен.- Фицкин тоже не дремлет со своей стороны: y него запрятано тридцать три голоса в сарае "Белаго оленя".

- Запрятано? В сарае?- воскликнул м-р Пикквик, изумленный как нельзя больше этою дипломатической стратагемой противной стороны.

- Да, почтеннейший, Фицкин держит их взаперти, под замком, для того, видите ли, чтоб нам нельзя было до них добраться. A впрочем, предосторожность почти лишняя: они пьянствуют напропалую с утра до ночи. Агент Фицкина, как видите, чрезвычайно искусный джентльмен, и я вполне уважаю его, как достойного собрата по ремеслу.

М-р Пикквик смотрел во все глаза, но не говорил ничего.

- Хитрость за хитрость, дело известное,- продолжал м-р Перкер, понизив свой голос до шопота.- Вчера был y нас небольшой вечер, soiree intime, что называется... сорок пять дам, почтеннейший: при разъезде каждой из этих дам мы вручили, в виде небольшого подарка, по зеленому зонтику.

- По зеленому зонтику!- воскликнул м-р Пикквик.

- Так точно. Сорок пять зеленых зонтиков, по семи шиллингов за штуку. Расход небольшой, почтеннейший; но дело в том, что теперь мужья этих дам, братья и любовники будут на нашей стороне.

- Недурно придумано,- заметил м-р Пикквик.- Моя мысль, почтеннейший. Теперь в какую погоду ни отправляйтесь гулять, вы почти на каждом шагу встретите даму с зеленым зонтиком.

Здесь м-р Перкер самодовольно улыбнулся и потрепал по плечу президента Пикквикского клуба. С появлением третьяго лица прекратилось это излияние душевного восторга.

Это был высокий, худощавый джентльмен с рыжеватыми бакенбардами и лысиной на макушке. Его походка и озабоченный вид обличали человека, погруженного умом и сердцем в глубокие соображения утонченного свойства. Он был в длинном сером сюртуке и черном суконном жилете, на котором красовался лорнет в золотой оправе, прицепленный за одну из верхних пуговиц. Пуховая шляпа с низенькой тульей и широкими полями довершала его туалет. При входе его м-р Перкер встал со своего места.

- Имею честь рекомендовать,- сказал он, обращаясь к президенту Пикквикского клуба,- м-р Потт, издатель и редактор "Итансвилльской Синицы".

- Очень приятно,- сказал м-р Пикквик, подавая руку вновь пришедшему джентльмену.

- Из Лондона, сэр?

- Так точно.

- Что поговаривают там о наших делах?

- Толкуют очень много,- сказал м-р Пикквик, принимая большой грех на свою душу, так как в Лондоне никому и не грезилось об итансвилльских делах.

- Здешний спор, конечно, делает сильное впечатление на лондонскую публику?- спросил м-р Потт.

- Весьма сильное,- сказал м-р Пикквик.

- Иначе и быть не может,- заметил редактор "Синицы", бросив многозначительный взгляд на м-ра Перкера.- Моя субботняя статья, вы знаете, должна была возбудить сильные толки.

- Непременно,- сказал м-р Перкер.

- Моя газета, надеюсь, имеет некоторую известность.

- Громкую, сэр, громкую,- сказать м-р Пикквик, слышавший первый раз от роду о существовании "Синицы".

- Печать - могущественное оружие, сэр.

М-р Пикквик выразил свое полнейшее согласие, глубокомысленно кивнув головой.

- Я могу с гордостью сказать, что никогда не злоупотреблял ею. Я никогда не направлял этого благородного оружия, находящагося в моих руках, против частной жизни моих сограждан и я надеюсь, сэр, что все усилия моего таланта... конечно скромнаго... быть может, даже ничтожнаго... были постоянно посвящены распространению всех принципов, которые... так сказать... с точки зрения... относительно влияния...

Редактор "Синицы" пришел, повидимому, в некоторое затруднение. М-р Пикквик выручил его своим положительным ответом:

- Я совершенно согласен с вами, сэр.

- Очень рад, очень рад: это делает честь вашему уму и благородству вашей души.- A позвольте спросить вас, сэр, как настроено общественное мнение в Лондоне относительно моих споров с "Итансвилльским Журавлем"?

- Оно чрезвычайно заинтересовано этим спором,- сказал м-р Перкер с лукавым видом,

- И этот спор,- подхватил Потт,- будет продолжаться до моего последнего издыхания... до последней капли моего таланта. От этого спора, сэр, не отступлю я никогда, хотя бы надменный "Журавль" поджал свои крылья. Пусть узнает весь свет, что правда для "Синицы" всего дороже, что за правду, если понадобится... сэр, сэр: amicus Plato, sed magis arnica veritas. Кто против правды и "Синицы"? Один "Журавль"; я убежден, что на всем пространстве Великобритании общественное мнение за меня.

- Вы поступаете благородно, сэр,- сказал м-р Пикквик, с жаром пожимая руку великодушного Потта.

- Благодарю вас, сэр; вы, сколько я замечаю, человек с тактом и большим талантом,- сказал м-р Потт, задыхаясь от скопления в его груди патриотических чувств, принявших самый восторженный характер.- Чувствую себя совершенно счастливым от удовольствия познакомиться с человеком вашего образа мыслей.

- И я с своей стороны,- сказал м-р Пикквик; - весьма рад, что удостоился, некоторым образом, внимания такого человека, как вы, милостивый государь. Позвольте, сэр, представить вам моих друзей, членов-корреспондентов клуба, основанного мною в английской столице.

- Сделайте одолжение,- сказал м-р Потт.

М-р Пикквик удалился и через минуту привел трех своих друзей, которые должным порядком и были представлены издателю "Итансвилльской Синицы".

- Вопрос теперь в том, почтеннейший,- сказал адвокат, обращаясь к м-ру Потту,- куда мы поместим наших друзей?

- A разве нам нельзя остановиться в этой гостинице?- спросил м-р Пикквик.

- Нет, почтеннейший, никак нельзя.

- Отчего же?

- Ни одной лишней постели в целом доме.

- Неприятно,- сказал м-р Пикквик.

- Очень неприятно,- подтвердили его ученики.

- Ничего, господа, я придумал, как распорядиться,- сказал м-р Потт,- в гостинице "Павлин", если не ошибаюсь, y нас еще есть две лишних постели, и двое, стало быть, могут отправиться туда; что же касается до вас, м-р Пикквик, я бы очень рад был вам и одному из ваших друзей предложить помещение в своем доме: м-с Потт, надеюсь, с удовольствием воспользуется обществом столичных гостей.

- Помилуйте, мне очень совестно вас беспокоить!- возразил м-р Пикквик.- Мы еще так недавно знакомы...

- Таких людей, как вы, узнать не мудрено,- перебил обязательный редактор "Синицы".- С одного взгляда я, можно сказать, вполне постиг все благородство вашей души.

- Вашей супруге, конечно, будет неприятно...

- Напротив, очень приятно,- прибавил м-р Потт энергическим тоном, отстранявшим уже всякую возможность дальнейших возражений.

Подумали, потолковали и решили, что поэт Снодграс и м-р Топман должны воспользоваться порожними койками в "Павлине", между тем как сам президент и м-р Винкель отправятся гостить в дом редактора "Синицы". Обед в гостинице "Сизаго медведя", заказанный м-ром Поттом, окончательно скрепил дружеские связи новых знакомцев. Было решено, что поутру на другой день все общество соберется опять в общей зале "Сизаго медведя" и будет сопровождать достопочтенного Самуэля Сломки к избирательным урнам.

Домашний круг м-р Потта ограничивался им самим и его почтенной супругой. Уже доказано продолжительным рядом наблюдений, что все истинно великие люди подвержены какой-нибудь маленькой слабости, которая становится в них тем поразительнее, чем выше и блистательнее их необыкновенные таланты. Была слабость и y м-ра Потта, имевшая, впрочем, весьма умилительный и трогательный характер: он немножко трусил своей хорошенькой жены и любил подчиняться её маленьким капризам. Это замечание, однакож, в настоящем случае не имеет никакой важности и силы: м-с Потт была теперь до крайности любезна и радушно спешила принять дорогих гостей.

- Послушай, душенька,- сказал м-р Потт, обращаясь к своей супруге,- рекомендую тебе м-ра Пикквика, джентльмена из Лондона.

М-с Потт с очаровательной улыбкой протянула свою пухленькую ручку президенту знаменитого клуба, и тот пожал ее с отеческою нежностью. М-р Винкель между тем семенил около дверей, поклонился и не говорил ни слова, так как хозяин, повидимому, совсем забыл о нем.

- Милый...- сказала м-с Потт.

- Жизнь моя,- сказал м-р Потт.

- Что-ж ты не представляешь другого джентльмена?

- Ах, прошу извинить!- воскликнул м-р Потт.- Позвольте рекомендовать м-ра...

- Винкеля,- подсказал м-р Пикквик.

- М-ра Винкеля,- повторил м-р Потт.

И рекомендательная церемония окончилась вполне,

- Мы должны, сударыня, извиниться перед вами,- начал м-р Пикквик.

- В чем?

- В том, сударыня, что расстраиваем своим присутствием домашний порядок, не имея на то никакого права.

- О, будьте на этот счет совершенно спокойны,- с живостью возразила м-с Потт.- Для меня, уверяю вас, большой праздник - видеть новые лица: я живу почти взаперти в этом скучном городе, и случается, иной раз не вижу никого по целым неделям.

- Никого!- воскликнул м-р Потт с некоторым изумлением.

- Никого, мой друг, кроме тебя,- возразила м-с Потт с некоторою жесткостью.

- Дело, видите ли, вот в чем, м-р Пикквик,- сказал хозяин в объяснение на жалобу своей жены,- образ жизни заставляет нас некоторым образом отказаться от многих удовольствий и наслаждений, доступных для жителей этого города. Мое общественное положение, как издателя "Итансвилльской Синицы", и влияние этой газеты на всю провинцию заставляют меня всецело отдаться политике...

- Милый...- перебила м-с Потт.

- Жизнь моя...- проговорил редактор "Синицы".

- Неужели ты ни на минуту не можешь расстаться со своей политикой, мой друг? Постарайся приискать предмет для разговора, интересный сколько-нибудь для этих джентльменов.

- Но политика, мой друг, интересует м-ра Пикквика,- отвечал смиренный супруг.

- Тем хуже для него и для тебя, - сказала м-с Потт выразительным тоном,- y меня, напротив, голова идет кругом от здешней политики. Вечные ссоры с "Журавлем", глупые толки, брань, пересуды! Удивляюсь, мой друг, как y тебя достает охоты навязываться всем и каждому с этим вздором!

- Послушай, душенька...

- Вздор, вздор, нечего тут слушать.- Сэр, вы не играете в экарте?- спросила м-с Потт, обращаясь к молодому спутнику президента.

- Мне будет, сударыня, очень приятно изучить под вашим руководством эту игру,- отвечал м-р Винкель.

- В таком случае потрудитесь поставить к окну этот маленький столик: толки о здешней политике авось не достигнут до моих ушей, и я буду вам очень благодарна.

- Дженни,- сказал м-р Потт служанке, вошедшей со свечами,- сходите в контору и принесите связку "Синицы" за тысяча восемьсот двадцать восьмой год. Я прочту вам, сэр,- прибавил редактор, обращаясь к м-ру Пикквику,- я прочту вам свои передовые статьи, написанные в опровержение "Желтых" проныр, хотевших учредить здесь новую шоссейную заставу: надеюсь, вы позабавитесь.

- Я не сомневаюсь в этом,- сказал м-р Пикквик.

Связка трехсот нумеров явилась на сцену; президент столичного клуба и редактор провинциальной газеты уселись за стол.

Долго мы рылись в бумагах м-ра Пикквика и даже перечитывали по нескольку раз каждую страницу, надеясь отыскать, по крайней мере, краткое извлечение из этих статей, пропитанных глубокими соображениями политико-экономического свойства; но усилия наши не увенчались вожделенным успехом: великий человек повсюду хранил глубочайшее молчание относительно статей, принадлежащих редактору "Итансвилльской синицы". Не подлежит, однакож, ни малейшему сомнению, что почтенный президент был проникнут поэтическим восторгом от необыкновенной свежести и живости слога прослушанных им статей, и м-р Винкель приводит положительный факт, что глаза м-ра Пикквика, пропитанные и увлажненные избытком удовольствия, были сомкнуты почти во весь этот вечер.

Доклад служанки о приготовленном ужине прекратил игру в экарте и положил конец вторичному чтению лучших мест "Итансвилльской Синицы". М-с Потт была, повидимому, в самом игривом и веселом расположении духа. М-р Винкель сделал уже весьма значительные успехи в её добром мнении, и она объявила ему по секрету, что м-р Пикквик - "презабавный старикашка": выражение фамильярное, которое могли позволить себе весьма немногия особы, коротко знакомые с этим колоссально-гениальным мужем, исчерпавшим всю глубину человеческой премудрости. Отзыв м-с Потт служит, конечно, самым трогательным и убедительным доказательством того уважения, каким м-р Пикквик пользовался на всех ступенях общественной жизни, мгновенно располагая к себе умы и сердца всех особ, приходивших в непосредственное соприкосновение с ним.

М-р Топман и м-р Снодграс уже давно покоились богатырским сном в гостинице "Павлин", между тем как приятели их продолжали вести одушевленную беседу в гостеприимном доме редактора "Синицы". Был уже час за полночь, когда они отправились в свои спальни. Сон мгновенно овладел усталым организмом м-ра Винкеля; но восторженные его чувства не прекращали своей деятельности даже во сне: оставаясь нечувствительным ко всем земным предметам, он долго видел перед собою образ прелестной м-с Потт, и воображение его рисовало самые очаровательные картины.

Шум и толкотня, ознаменовавшие начало следующего дня, в состоянии были расшевелить душу самого романтического мечтателя, возвращая его из области воздушных умозрений к предметам действительной жизни. Лишь только рассвет заглянул в окна усыпленных домов, по улицам раздались звуки труб и барабанов, топот коней и крик людей, "Синих" и "Желтых", возвещавших об окончательных приготовлениях к великой борьбе между обеими враждующими партиями в славном городе Итансвилле. Пикквикисты пробудились и телом, и душой. М-р Самуэль Уэллер, ночевавший в гостинице "Павлина", пришел ранним утром будить великого мужа.

- Ну, Сам, каково идут дела?- спросил м-р Пикквик, когда исправный слуга переступил через порог его спальни.- Суматоха, я полагаю, страшная, а?

- Да, сэр, все, что называется, кипит, горит и юрлит, как, бывало, говаривала моя бабушка, когда переваривалась в печи её похлебка с. крапивой и петрушкой.- В гостинице "Сизаго медведя" уже давно кричат во все горло.

- Это показывает, любезный, их усердную привязанность к общему делу - не так ли?

- Да как же иначе, сэр?

- Горячо работают, Сам?

- Кипятком, сэр. В жизнь не видывал такого пьянства и обжорства: дивиться надо, как никто из них не лопнет.

- Здешнее джентри, стало быть, очень щедро?

- И сказать нельзя.

- Какой свежий и бодрый народ!- воскликнул м-р Пикквик, выглядывая из окна.

- Правда ваша, сэр, народ удивительно свежий,- отвечал Сам,- я и два буфетчика из гостиницы "Павлин" только-что откачали сегодня десятка три "Желтых" молодцов, что перепились вчера после ужина.

- Как откачали!- вскричал м-р Пикквик.

- Да так, сэр, очень просто: они повалились, где кто попал, и, повидимому, никакою пушкой нельзя было расшевелить их. Вот мы с буфетчиками и вытащили их всех, одного за другим, на вольный воздух, вытащили да и поставили под насос, поставили да и ну откачивать. Откачали, сэр: на каждую голову, я полагаю, пришлось ушата по четыре. За то теперь все - молодец к молодцу: свежи, сэр, здоровы и готовы лезть на стену за м-ра Фицкина, который уж целую неделю кормит их и поит на свой счет.

- Может ли это быть?

- Очень может. Да где же вы изволили родиться, сэр, если не понимаете этих вещей? Бывают здесь проделки почище этой.

- Почище?

- Именно так. Вот хоть, примером сказать, вечером третьяго дня, накануне последних выборов "Желтые" смастерили отличную штуку: они подкупили буфетчицу "Сизаго медведя" запустить, что называется, коку с соком в пуншевые стаканы четырнадцати избирателей, которым следовало подавать голоса в пользу м-ра Сломки.

- Что это значит - кока с соком?

- Попросту сказать: сонный порошок, подсыпанный в коньяк. Напились они, голубчики, напились да и проспали больше суток, a выбор кончился без них. Одного, правда, привезли для опыта в городскую ратушу, да толка не вышло никакого: спал мертвецки, хотя и колотили его в спину. Делать нечего: отвезли его назад и положили в постель. Четырнадцати голосов как не бывало! Это все делает, говорят, агент м-ра Фицкина: продувная бестия!

- Странно, очень странно,- проговорил вполголоса м-р Пикквик, обращаясь отчасти к себе, отчасти к Саму.

- Конечно, сэр, странность тут имеется в некотором роде; да все же это, с вашего позволения, совсем не то, что случилось однажды с моим отцом во время выборов в этом же самом городе. Вот, сэр, штука, так штука!

- Что такое?- спросил м-р Пикквик.

- Кажется, я уже имел честь докладывать вашей милости, что он служил в кучерах, да и был он слишком толст, чтобы заниматься каким-нибудь другим ремеслом. Случилось однажды, привез он свою бричку в этот самый город. Были выборы так же, как теперь, и одна из партий предложила ему привезти из Лондона джентльменов, обещавшихся подать свои голоса в пользу избираемого кандидата, И вот, сэр, накануне отъезда его вдруг покорнейше просят в комитет кандидата противной стороны для-ради, так сказать, некоторых объяснений по кучерской части. Приходит мой родитель, зеркала - уму помраченье; письменный стол, разноцветные огни, перья, чернила, груды бумаг, дюжины две джентльменов - присутствие, сэр, во всем разгаре,- "Здравствуйте, м-р Уэллер, здравствуйте! " говорит один джентльмен сановитой физиономии,- "очень рад вас видеть, сэр; как поживаете, м-р Уэллер?" - Слава Богу,- говорит мой отец,- покорно вас благодарю, сэр; вы тоже, надеюсь, совсем здоровы, покорно благодарю.- "Садитесь, м-р Уэллер, покорнейше прошу вас, сэр, садитесь". Сел мой отец рядом с этим джентльменом, и минуты две они пристально смотрели друг на друга.- "Вы не помните меня, м-р Уэллер?" - говорит джентльмен.- Нет, говорит, не могу припомнить вашей милости,- говорит мой отец.- "А я так вас хорошо знаю,- говорит джентльмен,- я знавал вас еще мальчиком: как это могло статься, что вы меня не помните, м-р Уэллер?" - Нет,- говорит мой отец,- не помню, да и только.- "Это очень странно",- говорит джентльмен.- Странно,- говорит мой отец.- "У вас, должно быть, предурная память, м-р Уэллер",- говорит джентльмен.- Предурная,- говорит мой отец.- "Я так и думал,- говорит джентльмен: - не угодно ли стаканчик пунша, м-р Уэллер?" - Покорно благодарю,- говорит мой отец.- Вот они, сэр, сидят да пьют, пьют да говорят насчет этих житейских дел и обстоятельств по кучерской части. После третьяго стакана пунша память y моего родителя как будто просветлела, и ему показалось, что он точно припоминает черты незнакомого джентльмена. Сделали стакан гоголь-моголя, для возобновления знакомства, и тут же добрый джентльмен вручил ему банковый билет в двадцать фунтов.- "Между этим городом и Лондоном прескверная дорога, м-р Уэллер: как вы думаете, сэр?" - говорит джентльмен.- Тяжеленько, сэр, нечего сказать,- говорит мой отец.- "Подле канала особенно дорога никуда не годится",- говорит джентльмен.- Езда плохая,- говорит мой отец.- "Послушайте, м-р Уэллер,- говорит джентльмен,- вы превосходный ездок, и мы знаем, что вы можете делать с вашими лошадьми все, что вам угодно. Так вот оно, видите ли, в чем штука, м-р Уэллер: мы вас очень любим и весьма уважаем ваши кучерские таланты. Завтра вам надобно будет привезти сюда некоторых джентльменов. Очень хорошо, м-р Уэллер: если случится как-нибудь, что лошадки ваши заартачатся, как скоро вы поедете мимо канала, бричка перевалится на бок, и джентльмены полетят в канал,- разумеется, без всякого вреда для их костей,- то мы ... вы понимаете, м-р Уэллер, мы будем вам очень благодарны за такую ласку".- Господа,- говорит мой отец, вставая со стула и обращаясь ко всем джентльменам,- вы народ очень добрый, и я вас полюбил от всего сердца. Еще стаканчик пунша за ваше здоровье, и все y нас покатится, как по маслу.- Допив стакан, родитель мой раскланялся, положил деньги в карман и вышел из дверей. Так вот оно, сэр, поверите ли,- продолжал Самуэль, бросая невыразимо бесстыдный взгляд на своего господина,- поверите ли, что в тот самый день, как родитель мой ехал с лондонскими джентльменами, его лошади вдруг заартачились, понеслись, забушевали, бричка опрокинулась, и джентльмены все до единого попадали в канал,

- Как же их вытащили оттуда?- торопливо спросил м-р Пикквик.

- Дело темное, сэр,- отвечал Самуэль, значительно понизив голос.- Один пожилой джентльмен, кажется, совсем пропал без вести... то есть шляпу-то его нашли, это я знаю; но была ли в шляпе голова, это осталось под спудом. Но всего удивительнее здесь то, что бричка моего родителя опрокинулась в тот самый день и на том самом месте, где и когда ей следовало опрокинуться по предсказанию ласкового джентльмена. Странная оказия!

- Очень странная,- повторил м-р Пикквик.- Однакож, вычистите поскорее мою шляпу: кажется, зовут меня завтракать.

С этими словами м-р Пикквик сошел в гостиную, где уже вся почтенная компания сидела за накрытым столом. После завтрака каждый из джентльменов поспешил украсить свою шляпу огромной синей кокардой, сделанной прелестными ручками самой м-с Потт, и как м-р Винкель вызвался сопровождать эту леди на кровлю домов, ближайших к месту будущего торжества, то м-р Пикквик и м-р Потт должны были отправиться одни в гостиницу "Сизаго медведя", где уже давно заседал комитет м-ра Сломки. Один почтенный член, с лысиной на голове, говорил y одного из задних окон речь перед шестью зевавшими мальчишками и одной девчонкой, величая их при каждой новой сентенции титулом "итансвилльских сограждан"; мальчишки хлопали руками и кричали "ура" изо всех сил.

Площадь перед "Сизым медведем" представляла положительные признаки славы и могущества "Синих" граждан Итансвилля. Были тут стройные полчища синих флагов, расписанных золотыми буквами в четыре фута вышиной. Трубачи, барабанщики и фаготчики стояли на своих определенных местах, дожидаясь известных знаков для начатия торжественного марша. Отряд констэблей и двадцать членов комитета с голубыми шарфами приветствовали "Синих" граждан-избирателей, украшенных синими кокардами. Были тут избиратели верхом на борзых конях и другие многочисленные избиратели пешком. Была тут великолепная каретка, запряженная в четверню для самого достопочтенного Самуэля Сломки, и были еще четыре кареты, запряженные парой, для его ближайших друзей. На всем и на всех отражалось всеобщее одушевление, жизнь и волнение: флаги колыхались, толпа ликовала, двадцать членов комитета и констэбли бранились, лошади пятились, пешие гонцы потели, и все, здесь собравшееся, соединилось на пользу, честь и славу достопочтенного Самуэля Сломки, заявившего желание быть выбранным депутатом от бурга Итансвилля в Нижнюю Палату парламента Великобритании.

Громко закричали в народе, и сильно заколыхался один из синих флагов с девизом: "Свобода прессы", когда выставилась в окне голова редактора "Итансвилльской Синицы", и оглушительные залпы громовых восклицаний раздались по всему пространству, когда сам достопочтенный Самуэль Сломки, в огромных ботфортах и синем галстухе, выступил на сцену, раскланялся толпе и мелодраматически пожал руку м-ру Потту, свидетельствуя ему искреннюю благодарность за поддержку, которой удостоился он, м-р Сломки, от его газеты.

- Все ли готово?- спросил достопочтенный Самуэль Сломки, обращаясь к м-ру Перкеру.

- Все, почтеннейший, все!- был ответ сухопарого джентльмена.

- Ничего не забыли, надеюсь?

- Ничего, почтеннейший, ничего. У ворот гостиницы стоят двадцать человек, которым вы должны пожать руки: они умылись и причесались для этого торжества; тут же шестеро маленьких детей, которых вы должны погладить по головке и спросить y каждого - сколько ему лет. На детей советую вам обратить особенное внимание; это всегда производит сильный эффект.

- Постараюсь.

- Да не худо бы, почтеннейший,- продолжал сухопарый джентльмен,- то есть, я не говорю, чтоб это было совершенно необходимо, однакож, очень недурно, еслиб вы поцеловали кого-нибудь из этих малюток; такой маневр произвел бы сильное впечатление на толпу.

- Не могу ли я поручить эту обязанность кому-нибудь из членов комитета?

- Нет, уж если целовать, так целуйте сами: эффект будет вернее, ручаюсь, что это подвинет вас на пути к популярности.

- Ну, если это необходимо, - сказал решительным тоном достопочтенный Самуэльсломки,- надо поцеловать. Теперь, кажется, все.

- По местам!- закричали двадцать членов комитета.

И среди дружных восклицаний собравшейся толпы, музыканты, констэбли, избиратели, всадники и кареты поспешили занять свои места. Каждый экипаж, запряженный парой, был набить битком, как сельдями в бочке. Карета, назначенная для м ра Перкера, вместила в себя господ Пикквика, Топмана, Снодграса и с полдюжины других джентльменов из комитета Сломки.

Наступила минута страшной тишины перед тем, как надлежало выступить самому достопочтенному Самуэлю Сломки, вдруг толпа раздвинулась и закричала во весь голос.

- Идет, идет!- воскликнул м-р Перкер, предваряя многочисленных зевак, которым нельзя было видеть, что делалось впереди.

Раздались дружные восклицания со всех сторон.

- Вот он пожимает руки гражданам Итансвилля!

- Ура, ур-ра!

- Вот гладит он какого-то малютку по голове!- говорил м-р Перкер восторженным. тоном.

- Ур-ра! Ур-р-р-р-а-а!

- Он поцеловал ребенка.

Толпа заревела неистово и дико.

- Другого поцеловал!

Новый оглушительный рев и гвалт.

- Всех перецеловал! - взвизгнул сухопарый джентльмен.

И, сопровождаемая оглушительным ревом, процессия двинулась вперед.

Как, вследствие чего и по какому поводу случилось, что на дороге она столкнулась, смешалась и перепуталась с другою такой же процессией, и каким образом окончилась суматоха, возникшая по этому поводу, описать мы не в состоянии, потому, между прочим, что уши, глаза, нос и рот м-ра Пикквика нахлобучились его шляпой при самом начале этих столкновений. О себе самом говорит он положительно, что в ту самую минуту, как он хотел бросить быстрый взгляд на эту сцену, его вдруг окружили со всех сторон зверские лица, облака пыли и густая толпа сражающихся граждан Итансвилля. Какая-то невидимая сила, говорит он, вынесла его вдруг из кареты и втолкнула в самый центр кулачных бойцов, причем два довольно сильных тумака восприял он на свою собственную шею. Та же невидимая сила пособила ему взобраться наверх по деревянным ступеням, и когда наконец он снял свою шляпу, перед ним были его друзья, стоявшие в первом ряду с левой стороны. Правая сторона была занята "Желтыми" гражданами Итансвилля; в центре заседали городской мэр и его чиновники, из которых один,- жирный глашатай Итансвилля,- беспрестанно звонил в огромный колокол, приглашая почтеннейшую публику угомониться от страшной суматохи. Между тем м-р Горацио Фицкин и достопочтенный Самуэль Сломки, с руками, приложенными к своим сердцам, беспрестанно склоняли свои головы перед волнующимся морем голов, наводнявших все это пространство, откуда подымалась буря стонов, ликований, криков и насмешек,- исходил гул и шум, подобный землетрясению.

- Смотрите-ка, куда забрался Винкель,- сказал м-р Топман, дернув президента за рукав.

- Куда?- спросил м-р Пикквик, надевая очки, которые он, к счастию, имел предосторожность держать в кармане до этой поры.

- Вот он, на крыше этого дома,- сказал м-р Топман.

И точно, на черепичной кровле, за железными перилами, заседали в спокойных креслах друг подле друга м-р Винкель и м-с Потт, делая своим приятелям приветственные знаки белыми платками, на что м-р Пикквик поспешил отвечать воздушным поцелуем, посланным его рукою прелестной леди.

Этот невинный поступок ученого мужа возбудил необыкновенную веселость в праздной толпе, еще не развлеченной церемониею выбора.

- Продувной старикашка!- закричал один голос.- Волочится за хорошенькими девушками!

- Ах, ты, старый грешник!- закричал другой.

- Пялит свои очки на замужнюю женщину!- добавил третий голос.

- Я видел, как он моргал своим старым глазом,- вскрикнул четвертый.

- Верзила Потт и не думает смотреть за своей женой,- прогорланил пятый, и залпы громкого смеха раздались со всех сторон.

Так как за этим следовали ненавистные сравнения между м-ром Пикквиком и негодным старым козлом и многия другия остроумные шуточки весьма колкого свойства и так как все это могло очевиднейшим образом компрометировать честь благородной леди, то негодование в груди м-ра Пикквика забушевало самым стремительным потоком, и Бог ведает, чем бы оно прорвалось на бессовестную толпу, еслиб в эту самую минуту не раздался звонок, возвещавший о начале церемонии.

- Тише, тише!- ревели помощники мэра.

- Уифин, действуйте для водворения тишины!- сказал мэр торжественным тоном, приличным его высокому общественному положению.

Исполняя полученное приказание, глашатай дал новый концерт на своем неблагозвучном музыкальном инструменте, что вызвало в толпе дружный смех и остроты.

- Джентльмены,- начал мэр, когда народный гвалт немного поутих.- Джентльмены! Братья избиратели города Итансвилля! Мы собрались здесь сегодня с единственною целью избирать нашего представителя в палату, вместо...

Здесь мэр был прерван громким голосом, раздавшимся в толпе.

- Исполать нашему мэру!- прогремел этот голос.- Да процветает его славная торговля гвоздями и тесьмой, и пусть наполняются его тяжелые сундуки звонкой монетой!

За этим пожеланием, напомнившем о страсти почтенного мэра копить деньги, последовал веселый смех толпы, полились остроты и поднялся такой шум, что даже звонкий колокол глашатая оказался не в силах успокоить его. Мэр продолжал свою речь, но говорил ее собственно для себя, так как из всей его речи только и можно было кое-как расслышать лишь самый конец ея, в котором почтенный сановник приглашал собрание высказаться за того кандидата, который знает действительные потребности города и потому может принести ему пользу.

Едва окончилась речь мэра, на эстраде появился худенький джентльмен с тугоз-авязанным белым галстуком. При смехе и остротах толпы он заявил, что намерен просить избирателей подать их голоса за человека, действительно принимающего близко к сердцу интересы города Итансвилля и настолько талантливого, что он с успехом станет защищать их в парламенте. Этого доблестного гражданина зовут Горацио Фицкин; он эсквайр и имеет поместье близ Итансвилля. При этих словах "Желтые" выразили свой восторг громкими рукоплесканиями, a "Синие" сопровождали их свистом, шиканьем и так шумно и продолжительно выражали свои чувства, что худенький джентльмен и почтенный друг, поддерживавший его предложение, произнесли свои длинные речи для назидания мэра, единственного слушателя, до которого долетали их слова.

Когда друзья Фицкина сказали все, что могли сказать, их место занял джентльмен, обладавший здоровым, розовым цветом лица. Он начал, конечно, с предложения подать голоса за другого кандидата (м-ра Сломки), который и пр. Розовый джентльмен был вспыльчивого нрава, и хотя его приняли несколько лучше, чем друзей м-ра Фицкина, однакож, он не удовольствовался таким ничтожным предпочтением и потому, сделав небольшое ораторское фигуральное вступление, внезапно перешел к обличению тех джентльменов в толпе, которые прерывают его своими криками; затронутые джентльмены отвечали энергическими ругательствами, и обе стороны обменялись внушительными пантомимными угрозами. Чтобы положить конец неурядице, розовый джентльмен уступил свое место почтенному другу. Почтенный друг, сообразив, что не следует утомлять избирателей обильным словоизвержением, пробарабанил свою речь одним махом, не останавливаясь на знаках препинания; он мало заботился о том, что его никто не понял, зная хорошо, что, если кто пожелает ознакомиться с красотами его речи, тот всегда может прочесть ее в "Итансвилльской Синице", где она напечатана от слова до слова, снабженная всеми надлежащими знаками препинания.

После этого выступил сам Горацио Фицкин, эсквайр; но лишь только произнес он: "Милостивые государи", как "Синие" загудели с неистовою силой, загремели барабаны достопочтенного м-ра Сломки, оркестр грянул, и воздух наполнился смешанным гулом, и начался такой шум, каким не сопровождалась даже речь самого мэра. Выведенный из терпения, Горацио Фицкин подошел к своему оппоненту, достопочтенному Самуэлю Сломки, и грозно потребовал объяснения: точно ли оркестр заиграл по его предварительному приказу; и когда достопочтенный Самуэль Сломки дал весьма уклончивый и неопределенный ответ, Горацио Фицкин грозно поднял кулаки и, становясь в наступательную позицию, приглашал своего противника на смертный бой. При этом совершенно непредвиденном нарушении всех известных приличий и правил, городской мэр скомандовал оглушительную фантазию на огромном колоколе и объявил, что он требует перед свои очи достопочтенных господ Горацио Фицкина, эсквайра, и м-ра Самуэля Сломки. Минут через двадцать, при сильном содействии "Желтых" и "Синих" членов, противники помирились, пожали друг другу руки, и Горацио Фицкин, эксвайр, получил позволение договорить свою речь.

Речи обоих кандидатов, различные по изложению и красоте слога, совершенно, однакож, были сходны в громких похвалах, воздаваемых избирателям Итансвилля. Горацио Фицкин, так же как Самуэль Сломки, объявили, каждый с приличною торжественностью, что не было и не могло быть во всей вселенной людей благороднее и бескорыстнее тех великодушных граждан, которые вызвались подать голоса в их пользу; но вместе с тем оба оратора весьма искусно намекнули, что избиратели противной стороны отличаются, к несчастью, такими свинскими качествами, при которых они, судя по совести, совершенно неспособны к принятию разумного участия в этом национальном деле. Фицкин выразил готовность делать все, что потребуют от него; Сломки, напротив, заранее отказался наотрез действовать под влиянием чужих мыслей и чувств. Оба оратора объявили, что благосостояние итансвилльских граждан сделается исключительным предметом их заботливости и что они всеми силами будут стараться об усовершенствовании мануфактур, промышленности и торговли во всех её видах и родах.

Когда, наконец, приступлено было к окончательному отбору голосов и поднятию рук, огромное большинство, как и следовало ожидать, осталось на стороне достопочтенного Самуэля Сломки, который и был торжественно провозглашен представителем итансвилльских граждан. Сыграли еще раз фантазию на огромном колоколе, городской мэр надел шляпу, и народные толпы хлынули во все стороны, оглашая воздух залпами дружных восклицаний.

Во все время отбирания голосов город находился в сильно возбужденном состоянии. Все, что дышало итансвилльским воздухом, старалось вести себя в самом либеральном и просвещенном смысле. Подлежащие акцизу продукты, продавались по замечательно дешевой цене во всех публичных местах. Для удобства вотирующих прохлаждающие и горячительные напитки были выставлены на самых улицах; но, несмотря на такую предусмотрительную меру, многие изобретатели, почувствовав от утомления кружение головы, повалились на тротуаре и не могли заявить свое мнение, которого из кандидатов они предпочитают. М-р Перкер в этот день выказал во всем блеске свои удивительные способности. Для успеха своего доверителя он пустил в ход всевозможные средства. В числе избирателей, стоявших на стороне м-ра Фицкина, было несколько решительных патриотов, которых, казалось, нельзя привлечь никакой приманкой. Но м-р Перкер сумел залучить к себе этих рассудительных почтенных джентльменов и, после часовой с ними беседы, убедил их в талантливости своего клиента, и они подали голос за м-ра Сломки. Злые языки утверждали, что м-р Сломки обязан своим избранием единственно ловкости своего пронырливого агента, a никак не своей популярности; но, конечно, это говорилось из зависти.

Глава XIV.

Веселая компания в "Павлине" и повесть кочующего торговца.

Мы очень рады, что имеем теперь полную возможность вынырнуть из бурного омута политического бытия на правильный свет обыкновенной домашней жизни. Муж совета и разума, м-р Пикквик, в тесном и строгом смысле слова, отнюдь не мот быть ни синим, ни желтым человеком среди итансвилльских граждан; однакож, зараженный в значительной степени энтузиазмом редактора "Синицы", он посвящал почти все свое время философическому изследованию шумных прений, описанных нами в предыдущей главе этих "Записок". И в то время, как он был погружен в эти прения, м-р Винкель посвящал все свои досуги приятнейшим прогулкам и загородным выездам с м-с Потт, пользовавшейся всяким удобным случаем для развлечения от однообразной и скучной жизни, на которую она постоянно жаловалась в присутствии своего супруга.

Треси Топман и м-р Снодграс, разлученные со своими друзьями, вели совершенно противоположный образ жизни. Не принимая почти ни малейшего участия в общественных делах, они должны были изворачиваться собственными средствами в гостинице "Павлин", предоставлявшей к их услугам китайский бильярд в первом этаже и отлично устроенные кегли на заднем дворе. В глубокие тайны этих увеселительных упражнений посвятил их мало-по-малу м-р Самуэль Уэллер, знакомый в совершенстве со всеми эволюциями трактирной гимнастики. Таким образом время проходило для них довольно быстро, и они совсем не знали скуки, несмотря на постоянное отсутствие глубокомысленного мужа, погруженного в политические соображения в доме редактора "Синицы".

В особенности вечером "Павлин" развертывался во всей своей славе и представлял такие наслаждения, при которых друзья наши постоянно отказывались от обязательных приглашений многоученого м-ра Потта. Вечером "коммерческая зала" этой гостиницы вмещала в себе разнообразные характеры и нравы, представлявшие м-ру Топману огромное поприще для наблюдений, м-ру Снодграсу обширнейшее поле для поэтических наслаждений вдохновительного свойства.

Коммерческая зала в гостинице "Павлин" отличалась в своем устройстве необыкновенной простотой. Это была чрезвычайно просторная комната, с огромным дубовым столом посередине и маленькими дубовыми столами по углам; дюжины три разнокалиберных стульев и старый турецкий ковер на полу довершали её мебель, имевшую, вероятно, изящный вид в былые времена. Стены были украшены двумя географическими картами с подробным изображением столбовых и проселочных дорог; в углу, направо от дверей, висели на деревянных крючках шинели, сюртуки, шляпы и дорожные шапки. На каминной полке красовалась деревянная чернильница с двумя изсохшими перьями, облаткой и закоптелым куском сургуча, и тут же, для симметрии, расположены были смертные останки форели на разогнутом листе счетной книги. Атмосфера благоухала табачным дымом, сообщавшим довольно тусклый свет всей комнате и особенно красным занавесам, предназначавшимся для украшения окон. На буфете картинно рисовались в общей группе две-три соусницы, пара кучерских седел, два-три кнута, столько же дорожных шалей, поднос с вилками и ножами и одна горчичница.

Вечером, после окончания выборов, м-р Топман и м-р Снодграс заседали в этой зале за дубовым столом вместе с другими временными жильцами "Павлина", собравшимися отдохнуть от своих дневных занятий. Все курило и пило.

- Господа,- сказал здоровенный и плотный мужчина лет сорока с одним только чрезвычайно ярким черным глазом, из под которого моргало плутовское выражение остроумия и шутки,- господа, все мы народ добрый, честный и умный. Предлагаю выпить по бокалу за общее здоровье, a сам пью, с вашего позволения, за здоровье Мери. Так ли, моя голубка, а?

- Отвяжитесь от меня с вашим здоровьем,- сказала трактирная девушка с притворно сердитым видом.

- Не уходите, Мери,- продолжал одноокий джентльмен, удерживая ее за передник.

- Отстаньте, говорю вам,- сказала служанка, ударив его по руке,- туда же вздумал волочиться, прыткий кавалер: знал бы сверчок свой шесток.

- Ну, так и быть, уходите, сердитая девушка,- сказал одноокий джентльмен, посматривая вслед за уходившей служанкой.- Я скоро выйду, Мери, держите ухо востро.

Здесь он принялся моргать на всю честную компанию, к восторженному наслаждению своего соседа, пожилого джентльмена с грязным лицом и глиняной трубкой.

- Подумаешь, право, как странны эти женщины,- сказал грязнолицый сосед после короткой паузы.

- Что правда, то правда,- подтвердил краснощекий джентльмен, выпуская облако дыма.

Последовала затем продолжительная пауза.

- Есть на этом свете вещицы постраннее женщин,- сказал одноглазый джентльмен, медленно набивая свою пенковую трубку,

- Женаты ли вы?- спросил грязнолицый сосед.

- Не могу сказать, что женат.

- Я так и думал.

Здесь грязнолицый джентльмен принялся выделывать веселые гримасы, к неимоверной радости другого джентльмена с вкрадчивым голосом и сладенькой физиономией, который считал своим непременным долгом соглашаться со всеми вообще и с каждым порознь.

- Я утверждаю, господа,- сказал восторженный м-р Снодграс,- что женщины составляют великую подпору и утешение нашей жизни.

- Совершенная правда,- заметил вкрадчивый джентльмен.

- Оно, может быть, и так,- прибавил грязнолицый сосед,- да только в таком случае, когда женщины бывают в хорошем расположении духа. Это ограничение необходимо иметь в виду.

- Совершенная истина,- заметил опять вкрадчивый джентльмен, сделав чрезвычайно сладкую гримасу.

- Я, однакож, отвергаю это ограничение, милостивые государи,- сказал м-р Снодграс, думавший всегда о м-с Эмилии Уардль, когда речь заходила о достоинствах прекрасного пола,- и притом, господа, я отвергаю его с чувством искреннего презрения. Покажите мне мужчину, который бы взводил что-нибудь на женщин, как женщин, и я смело объявляю, что такой мужчина - не мужчина.

И м-р Снодграс, выбросив сигару, сильно ударил кулаком по дубовому столу.

- Звучный аргумент,- заметил вкрадчивый джентльмен.

- Звучный, но не убедительный, потому что в основании его скрывается софизм,- возразил грязнолицый джентльмен.

- Ваше здоровье, сэр,- вскричал кочующий торговец с одиноким глазом, бросая одобрительный взгляд на м-ра Снодграса.

М-р Снодграс поклонился.

- Хорошие аргументы, как ваш, мне всегда приятно слышать,- продолжал кочующий торговец,- вы, можно сказать, прекрасно доказали свою мысль; но этот маленький аргумент относительно женщин напоминает мне одну довольно странную историю, которую рассказывал мне мой старый дядя. По этому поводу я готов повторить еще раз, что есть на белом свете вещицы постраннее женщин. История удивительная, господа.

- Разскажите ее нам,"- сказал краснолицый джентльмен с сигарой во рту.

- Угодно вам слушать?

- Очень.

- И мне тоже,- сказал м-р Топман, вставляя в общий разговор и свое слово. Он пользовался всяким удобным случаем увеличить запас своих наблюдений.

- В таком случае извольте, господа, я очень рад,- сказал кочующий торговец, затягиваясь с особенным наслаждением из своей пенковой трубки.- История будет рассказана ... нет, господа, я отдумал. К чему и зачем! Я знаю, вы не поверите мне,- заключил одноокий джентльмен, моргая самым плутовским образом на всю курящую компанию.

- Поверим, если вы ручаетесь за её справедливость,- заметил м-р Топман.

- Конечно, ручаюсь, и на этом условии рассказываю. Дело вот в чем, господа: слыхали ли вы о знаменитом доме под фирмой: "Бильсон и Слюм?" Вероятно, не слыхали, потому что его уж давным давно нет на белом свете. Происшествие, о котором рассказывал мой дядя, случилось лет восемьдесят назад с одним путешественником из этого дома. Это, в некотором смысле, будет

"Повесть кочующего торговца",

и старый дядюшка рассказывал ее таким образом:

"Однажды зимою, около пяти часов вечера, лишь только начало смеркаться, на Марльборогских лугах, по дороге в Бристоль, можно было видеть путешественника, погонявшего свою усталую лошадь... то есть оно, собственно говоря, его непременно бы увидели, еслиб какой-нибудь зрячий человек проходил или проезжал по этому тракту; но погода была так дурна, вечер до того холоден и сыр, что не было на всем этом пространстве ни одной живой души, и путешественник тащился один, как можете себе представить, в самом мрачном расположении духа. Будь здесь какой-нибудь купец тогдашних времен, приказчик, разносчик или сиделец, он при одном взгляде на желтую тележку с красными колесами и на гнедого рысачка с коротеньким хвостом мигом смекнул бы, что этот путешественник был никто другой, как сам Том Смарт, из торгового дома "Бильсон и Слюм"; но так как этого взгляда некому было бросить, то и оказывалось, что Том Смарт и гнедой рысачок совершали путешествие в глубокой тайне. Вы понимаете, что от этого никому не могло быть ни лучше, ни хуже.

"Немного на свете мест скучнее и печальнее Марльборогских лугов, когда на них дует сильный ветер. Если вдобавок присоединить к этому пасмурный зимний вечер, грязную и скользкую дорогу, беспрестанное падение крупных капель дождя, и если, господа, ради опыта, вы мысленно подвергнете свои кости влиянию враждебных стихий природы, то нечего и говорить, вы вполне поймете справедливость этого замечания относительно Марльборогских лугов.

"Пронзительный ветер завывал и прямо дул через дорогу, сообщая дождевым потокам косвенное направление, на подобие тех перекрестных линий, какими в школах украшаются ученические тетрадки. На минуту он смолкал, как будто истощенный в своих бешеных порывах, и вдруг опять и опять - Ггу-Г-г-гу!- и ветер снова принялся реветь и свистать по широкому раздолью, по долинам, по холмам, по равнинам, по ущельям, собираясь со свежими силами и как будто издеваясь над слабостью бедного путешественника, промокшего до костей и проникнутого судорожною дрожью.

"Гнедой рысачок, взмыленный и вспененный, поминутно фыркал, прядал ушами и забрасывал свою голову назад, выражая, очевидно, неудовольствие против буйства земных стихий; это, однакож, не мешало ему трусить довольно верными и решительными шагами до тех пор, пока новый порыв ветра, неистовый и дикий, не заставлял его приостановиться на несколько секунд и глубже водрузить свои ноги в грязную лужу, вероятно, для того, чтоб предупредить опасность носиться на крыльях ветра по воздушному пространству. Разсчет рысака обнаруживал в нем необыкновенную сметливость умной лошадки: он был так воздушен, желтая тележка так легка, и Том Смарт настолько бескровен, что без этой предварительной меры ураган неизбежно должен был бы умчать их на облаках за пределы видимого мира, и тогда ... но тогда, вы понимаете, повесть эта не имела бы никакого значения и смысла.

"- Ну, ну, чорт меня побери, молодецкая потеха!- воскликнул Том Смарт, имевший весьма нелепую привычку вдаваться в бешеные клятвы.- Дуй, подувай, раздувай,- и провалиться бы мне сквозь землю!

Вероятно, вы спросите меня, зачем Том Смарт выразил такое нескромное желание провалиться сквозь землю и подвергнуться свирепому действию воздушной стихии: этого я не знаю и, следовательно, не могу вам сказать. Я передаю вам из иоты в иоту слова моего старого дяди, или самого Тома Смарта,- что решительно одно и то же.

"- Дуй, подувай, раздувай!- воскликнул Том Смарт к очевидному удовольствию своей лошадки, которая на этот раз заржала и встряхнула ушами.

"- Развеселись, Сого!- воскликнул Том, погладив рысачка концом своей плети.- В такую ночь не разъедемся мы с тобой; только бы завидеть какой-нибудь домишко - и баста: ты в конюшню, я на боковую. Пошевеливайся, Сого! Чем скорей, тем лучше.

"Не могу вам доложить, понял ли гнедой рысачек сущность увещаний своего хозяина, или он собственным умом дошел до такого заключения что стоять среди дороги не было ни малейшей выгоды ни для него, ни для желтой тележки,- только он вдруг бросился бежать со всех ног, и Том Смарт уже не мог остановить его до той поры, когда он по движению собственной воли своротил направо с большой дороги и остановился перед воротами придорожного трактира, за четверть мили до конца Марльборогских лугов.

"Том Смарт бросил возжи, выскочил из тележки и окинул быстрым взглядом верхнюю часть придорожного трактира. Это было довольно странное здание из брусьев, обложенное тесом, с высокими и узкими окнами, пробитыми на большую дорогу, низенькая дверь с темным портиком вела в дом посредством пары крутых ступеней, которые могли заменить полдюжины мелких ступенек новейшего современного фасона. Яркий и веселый огонек проглядывал из за решетчатых ставень одного окна, между тем как в другом противоположном окне, сначала темном, вдруг засверкало игривое пламя, отражаясь красным заревом на опущенной сторе. Это могло служить верным доказательством, что в этом доме был камин, только-что затопленный. Заметив эти признаки комфортабельности взглядом опытного путешественника, Том Смарт направил быстрые шаги к дверям, поручив наперед свою лошадку заботливости конюха, явившагося теперь предложить свои услуги.

"Минут через пять Том Смарт сидел уже в той самой комнате, где горело яркое пламя, и притом сидел перед камином, с наслаждением прислушиваясь к потрескиванью перегоравших углей. Одно уже это обстоятельство способно было распространить живительную отраду в сердце всякого рассудительного джентльмена, хотя бы он промерз насквозь до сокровеннейшего мозга в своих костях; но домашний комфорт на этот раз обнаружился в обширнейших размерах. Смазливая девушка в коротеньком платьице, из-под которого картинно рисовались чудные ножки, накрывала на стол белоснежную скатерть, и в ту пору, как Том Смарт сидел перед решеткой, спиною к дверям, перед его глазами в большом зеркале над каминной полкой отражалась очаровательная перспектива зеленых бутылок с золотыми ярлычками, разнокалиберных банок с вареньем и пикулями, перспектива ветчины, сыра и жареной дичи, распространявшей самый соблазнительный запах. Все это могло служить удивительным утешением для усталаго путешественника; однакож, и это было не все. За буфетом, перед круглым столиком, уставленным чайными чашками, сидела цветущая вдовушка лет сорока с небольшим, очевидно, хозяйка этого дома и главная надзирательница над всем, что могло служить к созданию в нем покойной жизни. Был только один предмет, омрачавший прелестную картину: за чаем подле вдовушки сидел высокий, долговязый мужчина в сером сюртуке и светлых пуговицах, с черными бакенбардами и густыми курчавыми волосами. Это уж было не очень хорошо, вы понимаете почему: Том Смарт мигом догадался, что долговязый кавалер уговорит вдову покончить раз навсегда с унылыми годами одиночества и провести вместе с ним остаток жизни, исполненной всевозможной благодати.

"Надобно вам доложить, что Том Смарт был по своей природе, смирен и кроток, как овца, и зависть отнюдь не была в его натуре; случилось однакож, неизвестно какими судьбами, что долговязый мужчина в сером сюртуке с светлыми пуговицами расшевелил в его сердце весь запас желчи и вызвал в нем величайшее негодование, особенно в ту пору, когда на зеркальном стекле обрисовались несомненные признаки того, что долговязый пользуется благосклонностью цветущей вдовы. Том был вообще большой любитель горячаго пунша,- я могу даже сказать - Том влюблен был в горячий пунш с коньяком, водкой или ромом, смотря по обстоятельствам; поэтому ничего нет удивительного, если он, накормив свою лошадку и скушав сам три тарелки разного печенья и варенья, изготовленного хозяйкой, приказал себе, эксперимента ради, подать стакан горячаго пунша. Эксперимент оказался вполне удачным даже сверх всякого ожидания, по той именно причине, что из всех предметов кухмистерского искусства цветущая вдова наиболее усовершенствовала себя в приготовлении горячительных напитков. Опорожнив влагу едва не с быстротою молнии, Том Смарт заказал другой стакан, и это отнюдь не удивит вас, господа, если вы потрудитесь сообразить, что горячий пунш, приятный и сладкий при всех решительно обстоятельствах жизни, должен был показаться очаровательным Тому Смарту, сидевшему в теплой комнате перед пылающим камином, тогда как ветер неистово бушевал и бесновался вокруг всего дома. Том Смарт, видите ли, праздновал, так сказать, свою победу над буйною стихией, и по этой-то причине заказал себе другой стакан горячаго пунша, за которым следовал третий, четвертый и так далее. Сколько выпил он всего, я не знаю; но чем больше он пил, тем больше косился на долговязаго гостя, и тем сильнее кипела желчь в его груди.

"- Безстыдный нахал, провал его возьми!- думал про себя Том Смарт,- какого ему чорта торчать за этим буфетом? Препасквильная рожа! Неужели y этой вдовы нет никакого вкуса насчет выбора достойных кавалеров?.. Скверный анекдот!

"Здесь быстрый взор Тома Смарта отпрянул от камина на круглый стол, и, подозвав хозяйку, он поспешно заказал себе новый стакан пунша.

"Должно заметить, господа, что Том Смарт чувствовал всегда особенное расположение к трактирной жизни. Уже давно воображение его лелеяло мечту - завести свой собственный трактир, стоять за буфетом в широком сюртуке и широких штанах без штрипок, запустив обе руки в глубокие карманы. Не раз ему случалось занимать первые места на веселых пирах и с наслаждением думать, что эти пиры могли бы продлиться до бесконечности, еслиб сам он был содержателем общего стола. Одаренный от природы ораторским талантом, он мог бы произносить великолепные речи в присутствии дорогих гостей, воспламеняя их жажду к заздравным тостам. Все эти мысли, с быстротою молнии, просверлили голову Тома Смарта, когда он допивал шестой уже стакан, заседая перед пылающим камином. Мудрено-ли, что он чувствовал справедливое негодование при взгляде на долговязаго верзилу, готового сделаться обладателем прекрасного трактира, тогда как он, Том Смарт, принужден будет в его пользу отказаться от своего истинного призвания.

"За последними двумя стаканами Том Смарт обдумывал план завязать ссору и вступить в открытую борьбу со своим неприязненным соперником; но, не выдумав ни синь пороха, решил отправиться в постель, считая себя злополучнейшим созданием в мире.

"Том Смарт шел вперед по широкой старинной лестнице вслед за хорошенькой черноглазой девушкой, провожавшей его со свечою в руках. Несколько шагов сделали они счастливо, без всяких приключений; но потом свеча вдруг загасла от сильных порывов ветра, пробравшагося через щели в галлерею, и они остались среди лестницы одни, окруженные ночным мраком. Могло, впрочем, статься, что свечу задул не ветер, a сам Том, для того, чтоб иметь удобный случай поцеловать и обнять свою проводницу: так, по крайней мере, разглашали его враги, и так именно поступил бы я сам на его месте. Скоро, однакож, принесена была другая свеча, и путешественник, продолжая пробираться через лабиринт переходов, благополучно достиг комнаты, назначенной ему для ночлега. Девушка пожелала ему спокойной ночи и оставила его одного.

"Комната имела огромные размеры. На постели, стоявшей посредине, могли бы, в случае нужды, поместиться дюжины две ребятишек из мужского пансиона; в двух гардеробных шкафах, приставленных к стене, мот бы, без малейшего труда, уложиться походный скарб целой дюжины полков; но всего более поразило внимание Тома Смарта странное, уродливое кресло, или, правильнее, безобразный стул с высокой спинкой, испещренной фантастической резьбой, с цветочной камчатной подушкой и круглыми шишками на конце ног, тщательно перевязанных красным сукном, как будто они страдали подагрой. Насчет всех других кресел Том Смарт был собственно того мнения, что это - старинные кресла и больше ничего; но этот специальный предмет, нисколько не похожий на своих товарищей, отличался такими затейливыми и фантастическими формами, что он, повидимому, никак не мог оторвать от них своих глаз. Около получаса просидел он на одном и том же месте, обращенный спиною к камину и погруженный в таинственное созерцание, принимавшее постепенно самый восторженный характер.

"- Чорт бы его побрал!- проговорил, наконец, Том Смарт, начиная раздеваться и продолжая глядеть на старинный стул, поставленный y изголовья его постели.- В жизни не видал я таких уродов и не увижу никогда. Этакой анафема!

"Он покачал головой с видом глубокой мудрости и опять взглянул на кресло. Запутываясь больше и больше в своих мыслях, он лет в постель, прикрылся простыней и погрузился в сон.

"Минут через двадцать он вскочил на своей постели, пробужденный тревожными и шумными видениями долговязых гостей и пуншевых стаканов. Первый предмет, обрисовавшийся в его воспламененном воображении, был опять фантастический стул.

,,- Мошенник!- проворчал Том Смаргь, подернутый судорожною дрожью.- Я не стану смотреть на него!

"Он повалился на подушки, прищурил глаза и старался уверить себя, что спит крепким сном. Напрасный труд! Перед умственными взорами его заплясали, закривлялись уродливые стулья, прыгая по спинкам друг друга и выделывая самые бесстыдные гримасы.

"- Этакая притча!- проговорил Том Смарт, высовывая свою голову из под теплой простыни.- Уж лучше же стану я смотреть на один действительный стул, чем на неистовые полчища подобных ему призраков.

"И он точно принялся смотреть, усердно, пристально, неподвижно; но вдруг перед его глазами начали совершаться чудодейственные перемены. Резьба спинки вытянулась, выпрямилась и постепенно приняла фигуру безобразного старика с морщинистым лицом. Камчатная подушка превратилась в жилет старинного фасона; круглые шишки приняли форму человеческих ногь, обутых в красные туфли, и весь стул сформировался в джентльмена прошлаго столетия, поджавшего под мышку свои руки. Том Смарт сидел, протирал глаза и старался удалить от себя фантастическую грезу. Тщетные усилия! На месте фантастического стула был точно безобразный джентльмен и, что всего удивительнее, безобразный джентльмен дико и нахально заморгал глазами на Тома Смарта.

"Том Смарт, надобно заметить, был забубенная каналья первой руки, и притом в его желудке еще варились и кипели стаканы пунша. Сначала он струхнул немного, но потом запылал, так сказать, величайшим негодованием против старика, моргавшего на него с таким отчаянным бесстыдством. Наконец, он не вытерпел и сказал сердитым тоном:

"- Зачем ты пялишь на меня свои бесстыдные бельма?

"- Тебе на что?- проговорил безобразный старикашка, вытянутый фертом.- Смотрю и делаю, что хочу, a ты можешь себе бесноваться, сколько угодно, Том Смарт.

"И он страшно оскалил зубы, как орангутанг, согбенный преклонностью лет.

"- Как ты знаешь мое имя, старый хрыч?- спросил Том Смарт, приведенный в некоторое смущение. Он старался, однакож, показать, что совсем не трусит.

"- Вот уж это и не дело, Том Смарт,- отвечал старик обиженным тоном,- благородное красное дерево Испании заслуживает некоторого уважения с твоей стороны; a ты, между тем, вздумал обращаться со мной так, как будто я был хрупкий ореховый стул новейшего фасона. Стыдно тебе, брат Том!

"И, говоря это, старый джентльмен принял такой гордый вид, что Том струсил не на шутку.

"- Извините, сэр, я не имел никакого намерения обижать вас,- проговорил Том Смарт смиренным и даже несколько униженным тоном.

"- Ну, ничего, когда-нибудь сочтемся,- сказал старик.- Оно, может быть, и правда, что ты не думал обижать меня. Том...

"- Что вам угодно?

"- Я знаю тебя, Том, отлично знаю. Ты ведь, любезный, мошенник.

"- Помилуйте...

"- Ничего, ничего, это я так примолвил ради начинающейся дружбы, a главная штука вот в чем: ты беден, Том, очень беден.

"- Ваша правда,- сказал Том Смарт,- но как вы это знаете?

"- Об этом речь впереди, любезный друг, но сквернейший анекдот состоит собственно в том, что ты горький пьяница, Томми.

"Том Смарт приготовился дать клятву, что он терпеть не может крепких напитков; но в эту минуту взоры его встретились с пронзительными глазами старика, читавшего, казалось, в глубине его души самые тайные мысли. Он покраснел, прикусил язык и замолчал.

"- A ведь признайся, любезный, y тебя разгорелись глазки на вдову: лакомый кусочек, нечего сказать, а?

"Здесь старый хрыч закатил свои глаза, припрыгнул на своих коротеньких ногах и принял такую сладострастную позу, что Том Смарт невольно удивился легкомысленности его поведения - в такие преклонные лета!

"- Я ведь опекун этой вдовушки, Том Смарт!

"- Право?

"- Я тебе говорю: я знал её мать и бабушку. Бабушка была влюблена в меня и подарила мне вот этот жилет.

"- Неужто?

"- И эти башмаки,- продолжал старик, приподняв одну из своих ног,- но это пусть будет между нами, Томми; фамильных секретов распространять не должно: это мое правило.

"Говоря это, старый плут принял такой бессовестный и наглый вид, что Том Смарт почувствовал непреодолимое желание взгромоздиться на его спину: так, по крайней мере, рассказывал он сам через несколько лет после этой чудодейственной истории.

"- Был я встарину молодец, Том Смарт, и женщины любили меня страстно,- продолжал бесстыдный старикашка; - сотни красавиц засиживались, бывало, на моих коленях, и я, что называется, катался, как сыр в масле. Что ты на это скажешь, любезный, а?

"Продолжая, между тем, исчислять подвиги своей юности, старик заскрипел и зашатался до того, что язык его утратил способность произвольного движения.

"- За дело тебе, старый пес,- подумал Том Смарт, не сказав, однакож, ничего в этом роде.

"- О-ох! не те времена и не те нравы!- простонал старик, принимая спокойную позу.- Плох я стал, Том Смарт, и потерял все свои балясины. Еще недавно мне сделали операцию - прикрепили новую дощечку к моей спине. Трудная операция, Томми.

"- Очень может быть.

"- Конечно, может; но не в этом штука: мне хочется женить тебя, Том Смарт.

"- Меня?

"- Да.

"- На ком?

"- На вдове.

"- Помилуйте! как это можно! Клянусь вашими почтенными сединами (на голове y старика торчало несколько седых клочков), вдова на меня и смотреть не хочет: её сердце занято.

" И Том Смарт испустил невольный вздох.

"- Почему ты это знаешь?- спросил старик твердым тоном.

"- Как этого не знать? Долговязый верзила с черными бакенбардами увивался за ней на моих глазах.

"- Вздор, любезный, будь спокоен: вдовушка не выйдет за него.

"- Нет, сэр, позвольте усомниться в вашей проницательности: еслиб вы так же, как я, видели их за буфетом, мысли ваши получили бы другое направление.

"- Как будто я этого не знаю!- проговорил старик с решительным видом.

"- Чего?- спросил Том Смарт.

"- Любовные шашни, шопот, поцелуй за дверью - экая важность! Все вздор, Томми!

"Здесь старый хрыч принял опять бесстыдный и нахальный вид, вызвавший в Томе Смарте величайшее негодование. Дело известное, господа: весьма неприятно видеть и слышать старика, который, так сказать, вмешивается совсем не в свое дело.

"- Все это я знаю, Томми,- продолжал старый джентльмен.- В свое время я вдоволь нагляделся на проказы этого сорта между молодыми людьми и уверился многочисленными опытами, что поцелуй сам по себе не доказывает ничего.

"- Вы, конечно, видели много странных вещей,- сказал Том, бросая на старика вопросительный взгляд.

"- Видел, да, могу похвалиться. Я пережил всех членов своей семьи, любезный друг, и теперь остался один, как бобыль.

"И он испустил глубокий вздох.

"- Велика была ваша семья?- спросил Том Смарт.

"- Двенадцать братьев, Томми, народ все свежий, живой, молодец к молодцу, не то что нынешние дряхлые калеки, что трещат и ломаются от первого удара. Были y нас выполированные ручки, и встарину величали нас креслами, всех до одного.

"- Кудаж девались ваши братцы, почтеннейший?

"Старик приставил локти к своим глазам и, проливая горькие слезы, отвечал:

"- Отжили свой век, любезный, отжили. Мы несли трудную службу, Томми, и комплекция их была слабее моей. Они почувствовали ревматизм в ногах и руках; сострадательные люди разнесли их по кухням и другим госпиталям. Один брат лишился даже чувств от продолжительной службы и дурного обхождения: его принуждены были сжечь в печи вместе с презренной сосной. Ужасно, друг Томми.

"- Ужасно!- повторил Том Смарт.

"Старый джентльмен приостановился на несколько минут, испытывая, вероятно, трудную борьбу с болезненными ощущениями своего сердца. Потом он сказал:

"- Однакож, любезный друг, мы отступаем от главного предмета. Долговязый верзила, должно заметить, пройдоха первой руки, каналья беспардонный. Женившись на вдовушке, он как раз спустит всю эту мебель и убежит на тот край света. Что из этого выйдет? Покинутая вдова будет разорена в конец, и мне придется умирать холодной смертью в мерзлой лавке какого-нибудь рыночного торгаша.

"- Все это правда, почтеннейший, но...

"- Дай мне кончить, дружище. О тебе, любезный Томми, с первого взгляда я составил отличное мнение. Раз поселившись в этом трактире, ты не оставишь его никогда, если, по крайней мере, за буфетом его будут водка и вино.

"- Покорно благодарю за доброе слово: вы не ошиблись, сэр,- сказал Том Смарт.

"- Стало быть, вдовушка будет твоя, и мы позаботимся дать отставку долговязому верзиле.

"- Как же это сделать?

"- Очень легко: ты объявишь, что он женат.

"- Чем я докажу это?

"Старик отвинтил руку от своего плеча, моргнул глазами и, указав на один из дубовых шкафов, принял опять спокойную позу.

"- Ему не приходит и в голову,- продолжал старый джентльмен,- что в правом кармане штанов, запрятанных в этот шкаф, он забыл письмецо, где неутешная супруга умоляет его возвратиться в её объятия, извещая притом, что его со дня на день ожидают шестеро детей мал-мала-меньше.

"После этих слов, произнесенных торжественным тоном, черты старого джентльмена начали бледнеть, стираться, и фигура его покрылась густою тенью. У Тома Смарта зарябило в глазах, подернутых плевой. Старик исчез, и на месте его опять явился чудесный стул: камчатный жилет превратился в подушку, красные туфли оказались чехлом. Том Смарт повалился на свою постель и скоро погрузился в глубокий сон.

"Ранним утром, лишь только начало светать, Том воспрянул от своего сна. Несколько минут просидел он на своей постели, стараясь припомнить события прошлой ночи. Вдруг воспоминания его оживились с необыкновенной быстротой. Он взглянул на стул, имевший несомненно фантастические признаки; но, при всей живости фантазии, не мог отыскать в нем ни малейшего сходства с чертами таинственного старца.

"- Как поживаешь, старый хрыч?- сказал Том Смарт.

"Дневной свет пробудил всю смелость в его груди, и он уже не боялся ничего.

"Стул, однакож, остался без движения и не проговорил ни слова.

"- Хорошо ли ты спал, куманек?- спросил Том Смарт.

"Никакого ответа. Ясно, что стул не имел намерения вступать в разговор.

"- На какой шкаф ты указывал вчера, старый чорт,- продолжал Том Смарт сердитым тоном.- Проговори, по крайней мере, одно слово.

"Стул хранил упорное молчание.

"- Однакож, попытка - не пытка, спрос - не беда,- пробормотал про себя Том Смарт,- шкаф открыть не мудрено.

"Он сделал несколько шагов и, увидев ключ в замке, повернул его: дверь отворилась. В шкафу действительно были штаны; он запустил руку в один из карманов и, к величайшему изумлению, вытащил то самое письмо, о котором говорил старый джентльмен.

"- Странное обстоятельство,- сказал Том Смарт, взглянув сперва на стул, потом на дубовый шкаф, потом на письмо, и затем опять на фантастический стул.- Удивительно странная история,- повторил он опять, озираясь кругом. Потеряв, однакож, всякую надежду выяснить себе сколько-нибудь это запутанное дело, он оделся на скорую руку и решился, не теряя времени, действовать по внушению внутреннего чувства.

"Внутреннее чувство внушало ему прежде всего сломить рога долговязому верзиле и занять его место в сердце интересной вдовы. Проходя через галлерею и спускаясь вниз по ступеням лестницы, Том Смарт бросал вокруг себя испытующие взоры, питая в своей душе вероятную надежду сделаться законным владельцем драгоценных сокровищ этого жилища. Долговязый верзила стоял уже опять за буфетом, распоряжаясь как y себя дома. Закинув руки за спину, он улыбнулся и кивнул головой при входе Тома Смарта. Улыбнулся он, вероятно, для того, чтоб выказать свои белые зубы; но Том Смарт видел во всей его позе выражение торжества, происходившего от сознания собственной силы.

"- Погоди, голубчик, я тебя проучу!- подумал про себя Том Смарт и потом, обращаясь к хозяйке, проговорил: - Пожалуйте ко мне, сударыня, на пару слов.

"Они вошли в маленькую гостиную и затворили за собою дверь.

"- С добрым утром, сударыня,- сказал Том Смарт.

"- С добрым утром, сэр,- отвечала интересная вдова.- Чего прикажете к завтраку, сэр?

"Том молчал, обдумывая в эту минуту, как бы похитрее приступить к торжественному делу.

"- Есть ветчина первый сорт, жареная курица и шпигованная утка,- чего прикажете, сэр?

"Эти слова расшевелили внимание Тома Смарта. Он окинул вдовицу проницательным взором н нашел, что она в самом деле лакомый кусочек, как выразился старый джентльмен, выродившийся из фантастического стула.

"- Кто этот господин, сударыня, что стоит y вас за буфетом?- спросил Том Смарт.

"- Его имя Джинкинс, сэр, если вам угодно знать это,- отвечала вдова, зардевшись легким румянцем.

"- Высокий мужчина,- сказал Том Смарт.

"- Прекрасная душа, сэр, и прекрасный джентльмен.

"- Эге!- воскликнул Том Смарт.

"- Потрудитесь объяснить мне, сэр, чего вам угодно?- спросила вдова, приведенная в некоторое смущение поступками своего гостя.

"- Извольте, сударыня, извольте. Не угодно ли вам посидеть со мною несколько минут?

"Изумленная вдова, не говоря ни слова, поспешила занять порожний стул, и Том Смарт сел подле нея. Не знаю, господа, как это случилось,- мой дядя говорил, что и сам Том не мог объяснить этого случая,- только пальчики вдовицы вдруг очутились в его руке, и он держал их в продолжение всей этой беседы.

"- Вы очень милы, сударыня,- начал Том Смарт, отличавшийся вообще любезными манерами в отношении к прекрасному полу,- вы очень милы, сударыня, и я могу доложить, что супругом вашим должен быть превосходнейший человек во вселенной. Вы этого заслуживаете.

"- Ах, Боже мой!- воскликнула вдова, приятно изумленная.

Красноречивое вступление Тома Смарта, не объясненное никакими предварительными обстоятельствами, могло казаться тем более удивительным, что он видел ее только первый раз в своей жизни. Следовательно, можно было повторить еще: - ах, Боже мой!

"- Я ненавижу лесть, сударыня, я презираю всякие комплименты, если они исходят не от чистого сердца,- продолжал Том Смарт с заметным одушевлением.- Вы заслуживаете превосходного супруга, и кто бы ни был он, вам суждено сделать его счастливейшим созданием в мире.

"Говоря таким образом, Томь Смарт с наслаждением упивался комфортом, окружавшим интересную вдову.

"Вдова между тем, озадаченная неожиданным оборотом дела, сделала судорожное усилие приподняться со своего места; но Том Смарт удержал ее ласковым пожатием руки. Дело известное, господа, что вдовицы теряют некоторым образом робость, свойственную прекрасному полу в его девственной поре; так, по крайней мере, говорил мой дядя.

"- Я должна благодарить вас, сэр, за ваше доброе мнение,- сказала цветущая вдова,- и если я выйду когда-нибудь замуж...

"- Если,- перебил Том Смарт, лукаво подмигивая своим левым глазом,- если...

"- Очень хорошо,- сказала вдова,- я могу переменить свою речь, если вам угодно: выходя теперь замуж во второй раз, я надеюсь, что супруг мой будет именно такой, какого вы желаете для меня.

"- Джинкинс?

"- Да.

"- Я знаю Джинкинса и утверждаю, что он не заслуживает вашей руки.

"Вдова вспыхнула и вздрогнула, испуганная таинственным видом своего собеседника.

"- Позвольте уверить вас, сэр,- сказала она с некоторой запальчивостью,- что м-р Джинкинс заслуживает всякого уважения честных людей.

"- Гм!- проворчал Том Смарт.

"Вдовица разочла, что теперь самая приличная пора прибегнуть к посредству горьких рыданий. Вынув платок из кармана, она пожелала узнать прежде всего, зачем вздумал обижать ее Том Смарт, делая за глаза дурной отзыв о джентльмене, пользовавшемся её безграничным доверием и уважением. Вместо того, чтоб пугать бедную женщину, он прямо должен был объясниться с этим джентльменом, вывести его на свежую воду, и прочая, и прочая.

"- За объяснением дело не станет, сударыня,- отвечал Том Смарт,- я сорву маску с этого лицемера, только вы наперед выслушайте меня.

"- Говорите,- сказала вдова, устремив пристальный взгляд на лицо своего собеседника.

"- Вы будете в величайшем изумлении,- сказал Том Смарт, опуская в карман свою руку.

"- Если вам угодно объяснить мне, что ему нужны деньги,- отвечала вдова,- это не удивит меня ни на волос. Я знаю это.

"- Нет, сударыня, это бы еще ничего: в деньгах имеет нужду всякий смертный. Не в этом речь.

"- В чем же? Говорите, ради Бога.

"- Не торопитесь, сударыня, дело объяснится само собою,- возразил Том Смарт, медленно вынимая письмо из кармана.

"- Вы не будете визжать, сударыня?

"- О нет, нет!- воскликнула вдова,- дайте мне эту бумагу.

"- Вы не упадете в обморок?

"- Нет!

"- С вами не сделается истерики?

"- Нет, нет!

"- Прекрасно. Сидите же смирно и не выбегайте из комнаты царапать ему глаза. Предоставьте мне самому труд разделаться с этим господином.

"- Очень хорошо, давайте бумагу.

"- Извольте.

"И роковое письмо очутилось в руках интересной вдовы.

"Господа, покойный дядюшка рассказывал, будто Том Смарт говорил, что рыдания бедной женщины, открывшей ужасную тайну, способны были просверлить насквозь даже каменное сердце. Нежные чувства Тома Смарта были, так сказать, парализованы совершеннейшим образом при этой душу раздирающей сцене. Вдовица зашаталась во все стороны и неистово принялась ломать свои белые руки.

"- О, злодей! О, изверг! О, мучитель!- воскликнула она.

"- Точно так, сударыня,- подтверждал Том Смарт,- но вам надобно успокоиться.

"- Не могу я успокоиться,- вопила вдова,- кого теперь полюбить мне, горемычной? Кому вручить свое бедное сердце?

"- О, еще время не ушло! полюбите и вручите!- восклицал Том Смарт, испуская потоки слез при виде страданий злополучной вдовы.

"Проникнутый таким образом глубочайшим соболезнованием, Том Смарт обвил своей рукой стан интересной вдовы, и она судорожно сжала другую руку Тома Смарта. Через минуту её слезы заменились отрадной улыбкой, и еще через минуту они улыбнулись оба, бросая друг на друга нежные взгляды.

"При всех усилиях, джентльмены, я не мог привести в известность, поцеловал ли Том Смарт интересную вдову при этом отрадном излиянии взаимных чувств. Дядюшка говорил, что не поцеловал, хотя я собственно имею основательные причины сомневаться в его словах. Если пошло дело на откровенность, я готов, если угодно, присягнуть, что поцелуи непременно должны были завершить эту трогательную сцену.

"Как бы то ни было, через полчаса Том Смарт, с шумом и гвалтом, вытолкнул из дверей взашеи долговязаго верзилу, и не далее, как через месяц, интересная вдова сделалась его женой. Долго еще разъезжал он по окрестным странам на своем гнедом рысачке в желтой тележке с красными колесами; но, наконец, покончив все дела с торговым домом, отправился во Францию и завел в Париже славный трактир".

- Позвольте спросить вас, сэр, что сделалось с чудодейственным стулом?- сказал любопытный старый джентльмен.

- Этот пункт не совсем приведен в ясность,- отвечал одноглазый повествователь,- заметили вообще, что в день свадьбы он кряхтел и трещал неугомонно; но отчего именно, от удовольствия или физической немощи, Том Смарт не мог объяснить. Вероятно, от немощи.

- И все верили этой истории?- спросил грязнолицый джентльмен, набивая свою трубку.

- Все, кроме врагов Тома Смарта. Некоторые из них утверждали, будто Том выдумал всю эту историю в досужие часы; другие, напротив, держались мнения, что он был пьян и в этом виде схватил по ошибке чужие штаны, где лежало нескромное письмо. Все это, разумеется, вздор, и никто не хотел слушать, что они говорили.

- Том Смарт выдавал все это за правду?

- Да, он ручался в справедливости каждого слова.

- A ваш дядюшка?

- Он говорил, что нельзя здесь усомниться ни в единой букве.

- Стало быть, оба в некоторой степени были замечательные мужи,- сказал грязнолицый джентльмен.

- Замечательные в высшей степени,- заключил кочующий торговец.

Глава XV.

Изображающая отчетливо и верно двух знатных особ, устроивших в своем чертоге общественный завтрак, где произошла неожиданная встреча, подавшая повод к началу другой главы.

Уже совесть сильно начинала тревожить м-ра Пикквика за неосторожное забвение своих друзей в гостинице "Павлина", и он собирался сделать им визит на третье утро после окончания городских выборов, как вдруг Самуэль Уэллер, верный его слуга, явился к нему с визитной карточкой в руках, где была начертана надпись:

Мистрис Львица Гонтер.

Итансвилльское Логовище, за городской заставой.

- Ждут ответа, сэр,- сказал Сам загадочным тоном.

- Точно ли ко мне пришла эта особа?- спросил м-р Пикквик.- Нет ли тут какой ошибки, Самуэль?

- К вам, сэр, могу вас уверить. Он спрашивает вас и никого больше, как говорил чортов секретарь, явившийся с докладом к доктору Фаусту,- отвечал м-р Уэллер.

- Он? Разве это джентльмен?- сказал м-р Пикквик.

- Совершеннейшее подобие и образ джентльмена.

- Но это карточка дамы,- возразил м-р Пикквик.

- Я, однакож, получил ее от джентльмена, который теперь дожидается в гостиной. Он говорит, что ему необходимо вас видеть, иначе он готов простоять целый день, не двигаясь с места.

Услышав такое непоколебимое решение, м-р Пикквик сошел в гостиную и увидел степенного джентльмена, поспешившего обратиться к нему с низким поклоном.

- М-р Пикквик, если не ошибаюсь?

- К вашим услугам.

- Позвольте, сэр, удостоиться лестной для меня чести притронуться к вашей руке ... позвольте пожать вашу руку,- сказал степенный джентльмен.

- Сделайте одолжение,- сказал м-р Пикквик.

Незнакомец схватил руку ученого мужа и продолжал скороговоркой:

- Мы наслышались о вашей славе, сэр. Молва об ученых открытиях, сделанных вами в области антикварской науки, достигла до ушей м-с Львицы Гонтер, моей супруги. Я - м-р Лев Гонтер.

Незнакомец остановился в ожидании, что это известие озадачит м-ра Пикквика; видя, однакож, что ученый муж остается совершенно спокойным, продолжал:

- Супруга моя, сэр, м-с Львица Гонтер, ставит себе за особенную честь знакомиться со всеми великими людьми, стяжавшими бессмертие в бесконечной области искусства и науки. Позвольте, сэр, включить в обширный реэстр её знакомых имя м-ра Пикквика и всех почтенных сочленов основанного им клуба.

- Мне будет очень приятно удостоиться внимания такой леди,- отвечал м-р Пикквик.

- И вы удостоитесь, сэр, что не подлежит никакому сомнению,- сказал степенный джентльмен.- Завтра мы даем публичный завтрак, une fete champetre, и приглашаем всех особ, прославившихся на поприще искусства и науки. Можно ли надеяться, сэр, что вы доставите моей супруге, м-с Львице Гонтер, удовольствие присутствовать в её "Логовище" вместе с вашими друзьями?

- Очень рад,- отвечал м-р Пикквик.

- М-с Львица Гонтер часто делает такие завтраки в здешней стороне,- продолжал степенный джентльмен,- на них торжествует разум, ликует сердце, и душа изливается "потоками веселья", как недавно изъяснился один поэт в сонете, посвященном моей супруге.

- Он пользуется громкою известностью в области искусства?- спросил м-р Пикквик.

- Да, сэр, его давно причисляли к блистательным поэтам нашего времени,- отвечал степенный джентльмен.- Все знакомцы м-с Львицы Гонтер - великие люди, каждый по своей части; y ней и нет других знакомых: в этом её честолюбие и гордость.

- Благородное честолюбие, высокая гордость!- заметил м-р Пикквик.

- М-с Львица Гонтер будет гордиться этим замечанием, когда узнает, что оно излетело из собственных ваших уст,- сказал степенный джентльмен.- В свите вашей, сэр, находится, если не ошибаюсь, джентльмен, прославившийся прекрасными стихотворениями.

- Друг мой Снодграс любит поэзию, и я признаю в нем поэтический талант,- отвечал м-р Пикквик.

- М-с Львица Гонтер имеет тоже превосходный поэтический талант. Она без ума от поэзии, сэр, обожает поэзию, можно даже сказать, вся её душа и мысли запечатлены характером летучаго поэтического вдохновения.

- Она пишет что-нибудь?

- Творит, сэр, творит, и плодом её последнего творчества была превосходная "Элегия издыхающей лягушке". Изволили читать?

- Нет.

- Это, однакож, изумляет меня: последнее творение м-с Гонтер принято образованною публикою с единодушным восторгом. Оно появилось первоначально в "Дамском журнале" под буквой: "Л" с восмью звездочками. Элегия м-с Гонтер начинается таким образом:

Тебя-ль я вижу, о лягушка,

Беззаботная вострушка,

Громогласная квакушка,

В гнилой тине,

На трясине!

- Прекрасно!- воскликнул м-р Пикквик.

- Безподобно!- воскликнул м-р Лев Гонтер,- какая простота!

- Удивительная!- сказал м-р Пикквик.

- Следующая строфа еще трогательнее, сэр. Прочесть?

- Сделайте милость

- Она, можно сказать, сама бежит с языка и выливается таким образом:

И вот ты издыхаешь,

Болото покидаешь,

Друзей всех оставляешь,

Во пучине,

Во кручине!

- Превосходно!- сказал м-р Пикквик.

- Верх совершенства!- сказал м-р Лев Гонтер,- чем дальше, тем лучше; но вам надобно слышать декламацию самой м-с Львицы Гонтер: это, можно сказать, олицетворенная богиня стихотворного искусства. Завтра поутру она будет в костюме читать свою элегию.

- В костюме?

- Точно так, в костюме Минервы. Я забыл предупредить вас, что наш завтрак должен иметь характер маскарада: это, некоторым образом, будет утренний bal masque.

- Как же это?- сказал м-р Пикквик, осматривая свою собственную фигуру,- в таком случае мне едва ли можно ...

- Почему-ж?- воскликнул м-р Лев Гонтер.- Соломон Лука, еврей, на большой улице торгует всякими костюмами, и вы можете выбрать какой угодно по вашему вкусу. Платон, Зенон, Эпикур, Пифагор - все это были основатели известных клубов, и философская мантия пристанет к вам как нельзя лучше.

- Но я не могу вступить в соперничество с этими великими людьми, и, следовательно, костюм их будет не по мне,- возразил м-р Пикквик.

Степенный джентльмен погрузился в размышление на несколько секунд и потом сказал:

- Впрочем, я полагаю, супруге моей, м-с Львице Гонтер, будет гораздо приятнее, если гости её увидят в собственном образе великого мужа с вашими талантами. Супруга моя, надеюсь, сделает некоторое исключение в вашу пользу, я даже уверен в этом.

- В таком случае,- сказал м-р Пикквик,- мне будет очень приятно присутствовать на вашем бале.

- Извините, однакож, я злоупотребляю вашим временем, сэр,- сказал степенный джентльмен, как будто пораженный внезапным воспоминанием.- Для такого человека, как вы, драгоценна каждая минута, и я не смею больше беспокоить вас своим присутствием. Стало быть, мне можно сказать м-с Львице Гонтер, что она должна ожидать вас вместе с почтеннейшими членами вашего клуба? Прощайте. Я горжусь, сэр, что имел счастье насладиться лицезрением знаменитого мужа ... Ни шага сэр, будьте спокойны ... ни полслова.

И, махнув рукой, м-р Лев Гонтер юркнул из комнаты, прежде чем м-р Пикквик успел сказать ему прощальное слово.

Через несколько минут м-р Пикквик взял шляпу и отправился в гостиницу "Павлина"; но там был уже м-р Винкель, и пикквикисты знали все подробности об утреннем бале.

- Будет и м-с Потт,- возгласил м-р Винкель, увидев президента.

- Право?- сказал м-р Пикквик.

- В костюме Аполлона,- прибавил м-р Винкель,- только муж её запрещает ей надевать тунику.

- И дельно,- заметил м-р Пикквик,- к чему ей туника.

- Ну, да. Поэтому м-с Потт наденет белое атласное платье с золотыми блестками.

- В таком случае, не поймут её роли,- возразил м-р Снодграс.

- Как не понять?- отвечал м-р Винкель,- в руках y неё будет лира.

- Это другое дело: всякий увидит, что она Аполлон,- сказал м-р Снодграс.

- A я буду бандитом,- перебил м-р Топман.

- Чем?- воскликнул изумленный м-р Пикквик.

- Бандитом,- скромно повторил м-р Топман.

- Послушай, любезный друг,- сказал м-р Пикквик, бросая суровый взгляд на своего друга,- ты, если не ошибаюсь, хочешь нарядиться в зеленую бархатную куртку с коротенькими фалдами в два дюйма?

- Точно так. Разве это вас удивляет? - с живостью спросил м-р Топман.

- Очень.

- Отчего же?

- Оттого, любезный друг, что ты слишком стар для зеленой куртки.

- Стар!

- И уж если пошло дело на правду, ты слишком толст.

- Толст!

- И стар, и толст!- подтвердил м-р Пикквик энергическим тоном.

- Сэр,- воскликнул м-р Топман, вставая с места с покрасневшим лицом, при чем глаза его заискрились пламенным негодованием,- вы меня обижаете, сэр.

- Вы обижаете меня, сэр, отваживаясь в моем присутствии напялить на себя зеленую бархатную куртку с разбойничьим хвостом,- возразил м-р Пикквик тоном сильнейшего негодования.

- Сэр,- сказал м-р Топман,- вы грубиян.

- Сэр,- сказал м-р Пикквик,- вы грубиян.

М-р Топман сделал два шага вперед и устремил на президента гневный взор. Пылающий взгляд м-ра Пикквика, сосредоточенный в фокусе его очков, дышал гордым вызовом и угрозой. М-р Снодграс и м-р Винкель, пораженные торжественностью сцены, стояли молча, прикованные к месту.

- Сэр,- сказал м-р Топман после короткой паузы, при чем голос его дрожал и волновался,- вы назвали меня стариком.

- Назвал,- сказал м-р Пикквик.

- И толстяком.

- Назвал.

- И грубияном.

- И тем и другим. Сэр, вы толстяк и старик и грубиян.

Страшная пауза.

- Сэр,- продолжал м-р Топман отворачивая обшлага своего фрака и принимая угрожающую позу,- сэр, привязанность моя к вашей личности была до сих пор велика... очень велика; но мщение мое упадет, должно упасть на эту личность.

- Сэр, продолжайте!

Это был единственный ответ ученого мужа. Раздраженный обидными и колкими выходками своего товарища и друга, м-р Пикквик был некоторым образом парализован в своей позе, и это служило несомненным признаком, что он приготовился на всякий случай к мужественной обороне той самой личности, на которую должно было упасть неожиданное мщение.

Оглушенный столкновением двух великих личностей, м-р Снодграс, пораженный внезапной немотою, стоял сначала без движения и без всякой определенной мысли; но вдруг вдохновенная мысль осенила его ум. Презирая собственную опасность, он стал между двумя противниками и воскликнул громогласно.

- Как! Вы ли это, м-р Пикквик, муж разума и совета, обративший на себя взоры образованного мира? Вы ли м-р Топман, друг наш и товарищ, озаренный величественным светом, заимствованным от этой бессмертной натуры? Стыдитесь, господа, стыдитесь, стыдитесь!

И прежде, чем вдохновенный поэт кончил свою речь, черты м-ра Пикквика прояснились, гневное выражение исчезло с его чела, и почтенное лицо его приняло свое обыкновенное, благосклонное выражение. Так исчезают следы карандаша под трением умягчительной резины, и такова сила истинного таланта!

- Я погорячился,- сказал м-р Пикквик,- слишком погорячился. Топман, вашу руку.

Мрачные тени мгновенно сбежали с лица м-ра Топмана, когда он пожал руку своего друга.

- Я погорячился,- сказал м-р Топман.

- Нет, нет,- прервал м-р Пикквик,- виноват во всем один я. Помиримся, любезный друг. Ты наденешь зеленую бархатную куртку.

- Нет, нет,- возразил м-р Топман.

- Для меня, любезный друг, сделай милость.

- Извольте, я согласен.

Таким образом было решено, что м-р Топман, м-р Снодграс и м-р Винкель явятся на бал в заимствованных костюмах. Руководимый филантропическою полнотою своего чувства, м-р Пикквик изъявил полное согласие на прихоти своих друзей, противоречившие его собственным убеждениям и мыслям: разительное доказательство просвещенной снисходительности, на какую может быть способен только истинно великий человек.

М-р Лев Гонтер нимало не преувеличивал дела, отзываясь с похвалою о магазине м-ра Соломона Луки. Гардероб его оказался неистощимым, хотя, быть может, далеко не представлял строгих классических свойств. Костюмы не отличались новизной и не были вполне приспособлены к характеру времени и места; но все без исключения блистало мишурой, a в этом и заключается сущность искусственной костюмировки. Конечно, мишура при дневном свете не может иметь ослепительного блеска; но всякому известно, что искусственные костюмы изобретены собственно для ночных похождений, и если, напротив, при ярком блеске солнца мишура утратит свое великолепие и пышность, то, само собою разумеется, виноваты в этом те особы, которым пришла неестественная фантазия давать утренние балы. Так, по крайней мере, рассуждал и доказывал м-р Соломон Лука, и пикквикисты, убежденные его доказательствами, выбрали в его магазине приличные костюмы, при чем каждый действовал по собственному благоусмотрению.

Наняли карету в гостинице "Сизаго медведя", оттуда также взята была коляска для м-ра и м-с Потт, отправлявшихся на дачу достопочтенной Львицы Гонтер. Редактор "Синицы", как и следует, заранее объявил об этом бале, известив итансвилльских граждан, что "этот утренний праздник представит сцену разнообразного и восхитительного очарования, великолепное сияние красоты и талантов, роскошное обнаружение гостеприимства и, особенно, всевозможные проявления изящного артистического вкуса". "Баснословные угощения Востока,- продолжал редактор,- и дикий блеск султанских пиров будут иметь характер пошлой вакханалии, если сравнить их с этим цивилизованным торжеством, на которое, однакож, известные злонамеренные люди заранее изрыгают яд своей зависти, нагло и бесстыдно издеваясь над приготовлениями добродетельной и знатной леди, снискавшей общее уважение". Последния строки некоторым образом служили тонким и деликатным намеком на бессовестные выходки "Журавля", который, не быв удостоен приглашения на этот бал, написал презлую и пренелепую сатиру, где все это дело представлялось в самом невыгодном свете.

Наступило вожделенное утро и вместе вожделенный час ехать на торжественный завтрак м-с Львицы Гонтер. Забавно было видеть, как м-р Топман рисовался или, правильнее, корчился в полном костюме испанского бандита, в узенькой бархатной курточке, представлявшей из его спины нечто в роде дамской булавочной подушки, туго набитой песком. Бархат картинно обтягивал верхнюю часть его ног, между тем как нижнюю их часть пеленали хитросплетенные повязки - любимый исключительный наряд, присвоенный героями больших и малых дорог. Его открытая и добрая физиономия украшалась длинными беспардонными усами, падавшими с обеих сторон на воротнички его голландской рубашки. Для украшения его головы предназначалась шляпа, имевшая форму сахарной головы и убранная разноцветными лентами разной длины и ширины; но так как ни один экипаж в мире не представлял таких удобств, чтоб шляпа такого рода, надетая на голову, не достигала до его кровли, то м-р Топман принужден был во всю дорогу держать ее на коленях. Столько же забавен и даже остроумен в своем роде был поэтический костюм м-ра Снодграса. Он выбрал в магазине Соломона Луки голубые атласные штаны, длинный черный плащ, белые шелковые чулки и башмаки такого же цвета, и все это вместе с греческою феской, составляло подлинный вседневный костюм трубадура с той поры, как появились эти певцы на европейской почве, до окончательного исчезновения их на земном шаре. Но все это не значило ничего в сравнении с костюмом редактора "Итансвилльской Синицы". Как журналист и представитель общественного мнения, он выбрал для себя костюм старинного русского подъячаго и вооружился огромным кнутом - символом казни для всех нечестивцев. В этом костюме м-р Потт, сопровождаемый оглушительным ревом уличной топпы, подкатил из магазина Соломона Луки к подъезду своего дома.

- Браво!- заголосили м-р Снодграс и м-р Топман, когда увидели на галлерее аллегорического джентльмена.- Браво!

- Браво!- воскликнул м-р Пикквик, вышедший на галлерею встретить грозного подъячаго.

- Ура! Потт, ура!- заревела чернь, окружавшая дом журналиста.

И посреди этих восклицаний м-р Потт, бросая на все стороны благосклонную улыбку, обличавшую внутреннее сознание превосходства и силы, торжественно возсел на свою колесницу.

Последовали затем: м-с Потт, греческий Аполлон в юбке английской леди и м-р Винкель в светло-красном сюртуке и красном картузе - костюм, в котором всякий должен был угадать меткого стрелка, поражающего кроликов и тигров с одинаковым искусством. После всех явился м-р Пикквик в антикварских панталонах и штиблетах, обличавших его археологическую натуру, и затем обе колесницы открыли свое шествие к "Логовищу" м-с Львицы Гонтер. На козлах колесницы мистера Пикквика возседал Самуэль Уэллер.

Мужчины, женщины, мальчики и девочки, собравшиеся глазеть y ворот "Логовища" на костюмированных гостей, взвизгнули от удивления общим хором, когда м-р Пикквик, поддерживаемый с одной стороны бандитом, с другой - трубадуром, торжественно вышел из своей коляски; но салют праздной толпы превратился в неистовый оглушительный рев, когда м-р Топман, подходя к воротам, начал употреблять отчаянные усилия напялить на свою голову шляпу бандита.

В самом деле, приготовления к балу, как предсказал м-р Потт, были великолепны в полном смысле слова. Он устроен был в саду на расстоянии сорока квадратных сажен, и все это пространство было наполнено народом. Никогда и нигде, даже в сказках Тысячи и Одной Ночи, не видели такого чудного соединения красоты, изящества, вкуса и талантов. Все литературные знаменитости явились на фантастический праздник м-с Львицы Гонтер. Была тут молодая леди в султанской чалме, писавшая прекрасные стихотворения для "Итансвилльской Синицы", и вел ее под руку молодой джентльмен в фельдмаршальском мундире, поставлявший критические статьи для той же газеты. Гении, литераторы сталкивались на каждом шагу, и уже взглянуть на них считалось завидным счастьем для каждого рассудительного человека. Были здесь даже лондонские львы, знаменитые сочинители, написавшие целые книги и даже напечатавшие их. И что всего удивительнее, лондонские львы ходили, ни дать ни взять, как обыкновенные люди, говорили, шутили, смеялись, сморкались и даже болтали всякий вздор, вероятно, из благосклонного внимания к толпе, которая без того не могла бы понять их. Были здесь иностранные артисты, каждый в своем национальном костюме, и вместе с ними английские артисты в костюме и без всяких костюмов. Была здесь, наконец, сама м-с Львица Гонтер, величественная Минерва, принимавшая гостей с чувством гордости и удовольствия, потому что вокруг неё были знаменитости всех стран и народов.

- М-р Пикквик, сударыня,- прокричал лакей, когда этот джентльмен подошел к греческой богине со шляпою в руках. По правую руку ученого мужа был бандит, по левую - трубадур.

- Где?- воскликнула м-с Львица Гонтер, потрясенная с ног до головы необыкновенным восторгом при имени великого человека.

- Здесь я,- сказал м-р Пикквик.

- Как? Возможно ли? Неужели я собственными глазами имею счастье видеть самого м-ра Пикквика, основателя и президента знаменитого клуба.

- Точно так, сударыня, я сам к вашим услугам,- проговорил м-р Пикквик, отвешивая низкий поклон,- мне очень приятно свидетельствовать лично свое почтение знаменитой сочинительнице "Издыхающей лягушки". Позвольте представить моих друзей и членов моего клуба, господ Топмана, Винкеля и Снодграса.

Если вы не испытали, так не можете и понять, что значит делать низкие поклоны в узенькой бархатной куртке, уже лопнувшей в двух местах, когда притом с вашей головы, при малейшей неосторожности, может слететь высочайшая шляпа с разноцветными лентами и перьями. М-р Топман при этом представлении чувствовал невыразимую пытку, хотя все без исключения находили его грандиозным и развязным.

- М-р Пикквик,- сказала м-с Львица Гонтер,- вы должны дать обещание не отходить от меня ни на минуту во весь день. Здесь целые сотни знаменитостей, которым я должна вас представить

- Вы очень добры, сударыня,- отвечал м-р Пикквик.

- И, во-первых, вот мои малютки: я почти забыла их,- продолжала Минерва, беспечно указывая на пару взрослых девиц, из которых одной могло быть около двадцати трех лет. Обе оне были в панталончиках и детских костюмах, вероятно для того, чтоб им или их маменьке придать цветущий вид первых юношеских лет.

- Как оне милы!- проговорил м-р Пикквик, когда малютки удалились после сделанного представления.

- Оне удивительно похожи, сэр, на свою прекрасную мать,- сказал м-р Потт величественным тоном,- их даже различить трудно.

- Полноте, как вам не стыдно!- воскликнула м-с Львица Гонтер, притронувшись веером (Минерва с веером!) к плечу редактора "Синицы".

- Что-ж? Разве это не правда? Вы очень хорошо знаете, когда в прошлом году портрет ваш явился на выставке королевской Академии Художеств, все спрашивали, вы ли это, или ваша младшая дочь, потому что в самом деле различить вас никак нельзя было!

- Пусть так; но разве вы обязаны повторять это в присутствии незнакомых особ?- возразила м-с Львица Гонтер, снова ударив по плечу ручного льва итансвилльской литературы.

- Граф, граф!- воскликнула м-с Львица Гонтер, завидев проходившего мимо джентльмена в иностранном костюме.

- А! чего угодно?- сказал граф, поворачиваясь назад.

- Мне угодно представить друг другу две европейские знаменитости,- отвечала м-с Львица Гонтер,- м-р Пикквик, позвольте рекомендовать вам графа Сморльторка.- Потом она прибавила вполголоса,- знатный иностранец ... собирает материалы для своих мемуаров ... изучает Англию в историческом, географическом и статистическом отношениях. Граф Сморльторк, рекомендую вам м-ра Пикквика, знаменитого автора "Теории пискарей".

М-р Пикквик отвесил низкий поклон. Граф слегка кивнул головой и вынул записную книгу.

- Как ви назваль этого каспадин, мадам Гонт?- сказал граф, грациозно улыбаясь ласковой хозяйке.

- М-р Пикквик.

- Пикквик? Карашо. Значит, предки его била основатель пикников, оттуда и фамилия - Пикник.

Говоря это, знаменитый иностранец уже вносил в свою книгу генеалогическую заметку о древней английской фамилии Пикников. М-с Львица Гонтер поспешила исправить ошибку:

- Вы не расслышали, граф,- м-р Пикквик.

- Пигь, Виг - карашо. Пиг (свинья) имя, Виг - фамилия. Сочинил теорию ...

- Пискарей, граф.

- Сухарей, карашо. Я запишу: каспадин Вик, известный английский литератор, сочинивший "теорию сухарей", которые вообще могут играть важную роль в морской державе, обязанной содержать огромный флот и кормит сухарями целые полчища матросов. Как ваше здоровье, м-р Вик?

- Совершенно здоров, покорно благодарю,- отвечал м-р Пикквик учтивым тоном. - Вы давно в Англии, граф?

- Давно ... очень давно ... больше двух недель.

- Сколько же еще намерены пробыть?

- Неделю.

- Вам много будет дела, если вы намерены этим временем собирать материалы,- отвечал улыбаясь м-р Пикквик.

- Материалы уже все готовы,- сказал граф.

- Право?

- Они y меня здесь,- прибавил граф, знаменательно ударяя себя по лбу.- Стоит только присесть, и книга готова.

- О чем же преимущественно вы намерены писать?

- Обо всем: музыка, живопись, наука, поэзия, политика - все войдет в мои записки.

- Как же это, сэр? Уже одна политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия.

- Погодите,- сказал граф, вынимая опять записную книгу.- Счастливая идея! Можно начать этим особую главу.- Глава сорок седьмая: Политика. Эпиграф: Политика требует глубоких соображений: ведь это все то же, что житейская философия. Изречение господина Вика, автора "Теории сухарей".

Таким образом невинное замечание м-ра Пикквика, дополненное разными пояснениями, удостоилось быть внесенным в книгу знаменитого иностранца.

- Граф,- сказала м-с Львица Гонтер.

- Что прикажете, мадам Гонт?

- Позвольте представить вам м-ра Снодграса, поэта, друга м-ра Пикквика.

- Погодите!- воскликнул граф, вынимая опять записную книгу.- Поэт Сной-Крас? Карашо. Глава пятьдесятая. Поэзия. На утреннем бале мадам Гонт познакомила меня с первым английским поэтом, господином Сной-Крас, другом м-ра Вика. Сама Гонт написала знаменитую поэму "Издохлая лягушка". Карашо, очень карашо.

И, окончив эти заметки, граф удалился в противоположный конец сада, вполне довольный собранными сведениями.

- Чудный человек этот граф Сморльторк!- сказала м-с Львица Гонтер.

- Глубокий философ,- заметил редактор "Синицы".

- Светлая голова,- прибавил м-р Снодграс.

Все присутствовавшие особы единодушно согласились с этими отзывами, прославляя, каждый по своему, премудрость знаменитого иностранца.

В эту минуту грянул концерт, раздались очаровательные звуки инструментальной музыки, и толпа, прославлявшая графа Сморльторка, забыла свой панегирик. После концерта началась музыка вокальная, где иностранные артисты, надсаживая грудь и горло, обнаружили удивительные эволюции своего искусства. Публика утопала в океане восторгов. Затем выступил на сцену мальчишка лет четырнадцати, черномазый и совсем невидный собою, но штукарь удивительный, заслуживший от всех громкие аплодисменты. Взяв огромный стул за одну ножку, он повертел его над своей головой, поставил на землю, разбежался, перепрыгнул, стал на четвереньки, перекувырнулся, сел, и, в довершение эффекта, сделал галстух из своих собственных ног, закинув их за шею и стараясь принять позицию жабы.

Все это было прелюдией к наслаждениям высшего разряда, к поэтическим наслаждениям. Их открыла м-с Потт, зачирикавши слабым голосом небольшое стихотвореньице в классическом духе, приспособленном к её роли Аполлона. Затем сама м-с Гонтер продекламировала свою "Элегию к издыхающей лягушке". Публика пришла в не-описанный восторг и сопровождала громким "браво" каждую строфу. К удовольствию всех любителей изящного, м-с Львица Гонтер должна была декламировать в другой раз, и некоторые из гостей изъявили желание слышать ее в третий раз, но большинство публики, ожидавшей питательного завтрака, избавило хозяйку от лишнего труда. Его сиятельство граф Сморльторк и многие другие джентльмены заметили весьма основательно, что было бы неблагоразумно и совсем неделикатно злоупотреблять так долго снисходительным терпением м-с Львицы Гонтер. Поэтому, несмотря на совершеннейшую готовность со стороны хозяйки читать еще несколько раз "Издыхающую лягушку", скромные и деликатные гости отказались наотрез ее слушать, и, когда вслед затем отворились двери павильона, где устроен был завтрак, публика хлынула туда с величайшею поспешностью, так как было вообще известно, что м-с Львица Гонтер, приглашая к себе больше сотни гостей, устраивала завтрак только на пятьдесят персон: вся заботливость её в таких случаях обращалась на одних львов, a мелкие животные должны были промышлять о себе сами.

- Где же м-р Потт?- спросила м-с Львица Гонтер, собирая вокруг себя знаменитых львов.

- Здесь я, сударыня,- отвечал редактор, выходя из отдаленного конца павильона. Без этого приглашения хозяйки он рисковал остаться голодным на весь день.

- Почему вы к нам не придете?- продолжала м-с Львица Гонтер.

- Пожалуйста, не беспокойтесь о нем,- сказала м-с Потт обязательным тоном,- вы напрасно принимаете на себя лишния хлопоты, м-с Гонтер.- Ведь тебе хорошо там. мой милый, не правда ли?

- Очень хорошо, мой ангел,- отвечал несчастный Потт, сделав кислую гримасу.

Бедный супруг! Повелительный взгляд м-с Потт уничтожил мгновенно его могущество и силу, и орудие казни, которое он держал в своих руках, становилось теперь ничтожной игрушкой в присутствии повелительной супруги.

М-с Львица Гонтер бросала вокруг себя торжественные взгляды. Граф Сморльторк погружен был в созерцание роскошных блюд; м-р Топман усердно угощал раковым салатом знаменитых львиц, обнаруживая высокую степень грациозности, столь свойственной испанским бандитам; м-р Снодграс, искусно отстранив молодого джентльмена, поставлявшего критические статьи для итансвилльской "Синицы", объяснял патетические места молодой красавице, заведывавшей стихотворным отделом на страницах "Синицы"; м-р Пикквик любезничал и насыщался, занимая одно из самых почетных мест подле самой хозяйки. Отборный кружок был, повидимому, сформирован вполне, и не было недостатка ни в одной особе; но вдруг, к общему изумлению, м-р Лев Гонтер, стоявший до сих пор y дверей,- его обязанностью всегда было стоять y дверей,- бойко выступил на сцену и проговорил суетливым тоном:

- Фиц-Маршал, душенька, Фиц-Маршал ...

- Ах, как это кстати!- сказала м-с Львица Гонтер,- поторопись, мой друг, очистить дорогу для м-ра Фиц-Маршала. Пусть он идет прямо к нам: мне надобно побранить м-ра Фиц-Маршала за его слишком поздний визит.

- Раньше не мог, м-с Гонтер,- отвечал голос из толпы,- тьма народу ... комната битком .... запыхался, устал ... пробираюсь.

Нож и вилка выпали из рук президента Пикквикского клуба. Он взглянул через стол на бандита в зеленой куртке: м-р Топман дрожал как в лихорадке и смотрел с таким отчаянным видом, как будто земля готова была расступиться под его ногами.

.- Уф!- продолжал м-р Фиц-Маршал, пробираясь сквозь густую толпу турок и всадников, отделявших его от стола, где сидели знаменитейшие львы: - демонский раут!.. вытерли, выгладили, выутюжили ... ни морщинки на мундире, лучше всякой прачки ... Ха, ха, ха! Странный каток ... истерся ... гладок, как налим ... уф!

Продолжая стрелять этими и подобными стенографическими сентенциями, молодой человек в костюме флотского офицера подошел к столу, и озадаченные пикквикисты увидели перед собой м-ра Альфреда Джингля.

Лишь только взял он и пожал протянутую руку м-с Львицы Гонтер, глаза его столкнулись с пылающими очами президента Пикквикского клуба.

- Скверный анекдот!- воскликнул м-р Джингль.

- Совсем забыл ... ждет почтальон... надо расквитаться ... сейчас ворочусь.

- Зачем вам беспокоиться самим?- перебила м-с Львица Гонтер,- Предоставьте этот труд лакею или, всего лучше, моему мужу.

- Нет, нет ... лучше сам ... мигом назад.

И с этими словами м-р Джингль снова исчез в густой толпе.

- Позвольте спросить вас, м-с Гонтер,- сказал взволнованный м-р Пикквик, выдвигаясь из-за стола,- кто этот молодой человек и где он живет?

- М-р Фиц-Маршал, единственный представитель древнего и знатного рода,- отвечала м-с Львица Гонтер,- мне будет очень приятно познакомить вас, м-р Пикквик. Граф будет от него в восторге.

- Да, да,- сказал скороговоркой м-р Пикквик,- но где он живет?

- Он остановился в Бери, в гостинице "Вестник".

- В Бери?

- Да, за несколько миль от Итансвилля.- Что с вами, м-р Пикквик? Надеюсь, вы не думаете оставить нас так скоро?

Но, прежде чем м-с Львица Гонтер кончила свою речь, м-р Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения, погрузился в густую толпу и благополучно вышел в сад, где через несколько минут присоединился к нему м-р Топман.

- Наглец! Негодяй!- говорил м-р Пикквикь.

- Делать нечего теперь,- сказал м-р Топман,- ушел!

- Я буду преследовать его!

- Преследовать! Где?

- В Бери,- отвечал вполголоса м-р Пикквик,- почему знать, какой злой умысел лежит теперь на его душе? Он обманул почтенное семейство, и мы отчасти были невинной причиной его бессовестной проделки. Мой долг - отнять y него средства вредить своим ближним. Я обличу негодяя, обезоружу, уничтожу, разорву. Самуэль! Где мой слуга?

- Здесь, сэр, перед вашей особой, как лист перед травой,- откликнулся м-р Уэллер, выплывая из-за ближайшей палатки, где он философствовал за бутылкой мадеры и голландским сыром,- здесь, сэр, ваш слуга, гордый титулом и почетом, как говаривал Живой Скелет (В течение нескольких лет в Лондоне показывал себя за деньги какой-то голодный француз, прозванный "живым скелетом". Привольная жизнь в британской столице не пошла ему в прок: он пополнел, растолстел и, лишенный через это единственного источника своего дохода, умер с голода. Прим. перев.), когда глазели на него праздные зеваки.

- Следуй за мною,- сказал м-р Пикквик, устремив пристальный взгляд на Самуэля.- Топман, вы можете приехать в Бери, как скоро получите от меня письмо. До свидания.

Все убеждения и просьбы оказались бесполезными: м-р Пикквик был разгневан, и душа его алкала мести. М-р Топман принужден был воротиться один в парадный павильон. Через час его мрачные воспоминания совсем рассеялись и потонули в бутылке шампанскаго.

М-р Пикквик и Самуэль Уэллер, заседая на империале дилижанса, подвигались к городу Бери.

Глава XVI.

Обильная разнообразными приключениями, многосложная, запутанная.

Никогда в целом году природа не обнаруживает на мой взгляд таких прелестей, как под конец лета, с последних чисел июля до первых сентября. Весна прекрасна, спора нет, май лучезарен и цветущ; но красота весны возвышается её контрастом с опустошительной зимой. Август отнюдь не имеет таких выгод. Наступает он, когда перед нашим физическим и умственным взором рисуются зеленые поля, лазурь неба и пахучие цветы, когда снег и лед, плаксивый ветер, буря и свирепые морозы совсем удалились от наших воспоминаний, как будто суждено им навсегда исчезнуть с лица земли: и при всем том очарователен август месяц! Огороды и поля смутно жужжат суетливым шумом труда; деревья тяготеют под толстыми гроздьями плодов, склоняющих к земле их длинные ветви; сжатый хлеб, грациозно складенный в снопы, волнующиеся при каждом переливе света, окрашивает весь ландшафт золотистым цветом, какая-то сладостная нега распространяется в атмосфере над всей землей, и это успокоительное влияние распространяется даже на крестьянские телеги, заметные только для глаз на сжатой ниве, но которых не может слышать ухо вследствие их медленного движения по ровной и мягкой почве.

Как только быстрый экипаж несется мимо полей и огородов, окаймляющих дорогу, группы женщин и детей, собирающих плоды, прекращают на минуту свою работу и, заслоняя загорелое лицо пыльною рукою, с напряженным любопытством смотрят на проезжих, между тем как в это же мгновение какой-нибудь черномазый пузырь, которого мать не могла оставить дома, карабкается по краям корзинки, где его уложили, высовывает голову и визжит от полноты душевного восторга. Жнец машинально роняет серп и, скрестив руки, следит любопытным взором за быстрым движением колес, a рабочая лошадь бросает сонливый взгляд на красивых коней и, повидимому, рассуждает про себя: "любо, братцы, издали посмотреть на вашу упряжь, но куда приятнее ходить здесь, по мягкой земле, медленным и ровным шагом". Вы обогнули угол дороги и оглянулись назад: женщины и дети принялись опять за свою работу, жнец поднял серп, карапузик упал в корзинку, лошадь двинулась вперед, и все пошло своим обычным чередом на плодоносной ниве.

Сцена в этом роде оказала могущественное влияние на благоустроенную душу президента Пикквикского клуба. Решившись обличить злодея, скрытого под маской Фиц-Маршала, он сидел сначала задумавшись и молча, погруженный в средства относительно достижения своей филантропической цели. Мысль, что этот негодный Джингль распространяет всюду разврат и зловредный обман, не давала ему покоя. Мало-по-малу, однакож, внимание его обратилось на окружающие предметы, и он всею душою погрузился в лоно природы. На половине пути м-р Пикквик решительно повеселел и даже вступил в разговор со своим слугой.

- Какой прекрасный вид, Самуэль!- сказал м-р Пикквик.

- Нечего и говорить, сэр, глина джентльменская: хоть сейчас кирпичи обжигай,- отвечал м-р Самуэль Уэллер, слегка притронувшись к своей шляпе.

- Вы, мой милый, я полагаю, всю свою жизнь ничего не видали, кроме глины, песка и кирпичей,- сказал, улыбаясь, м-р Пикквик.

- Оно так, сэр, с одной стороны, a если посмотреть с другой, так выйдет, пожалуй, и не так. Я ведь не все чистил сапоги, м-р Пикквик.

- Что-ж вы делали?

- Раз служил я на ямском дворе.

- Когда?

- Давненько, сэр. Лишь только вышел я на свет играть в чехарду с заботами мира сего, меня сделали носильщиком на Толкучем рынке; потом сидел я на ямщицких козлах, потом - чистил тарелки за буфетом и потом уже начал чистить сапоги.

- Стало быть, история вашей жизни очень любопытна?

- Как же, очень. Теперь я сделался слугою старого холостяка; a придет пора, и я сам буду джентльменом. Тогда я разведу тенистый сад, выстрою комфортабельную беседку и буду себе посиживать от утра до ночи с трубкою в зубах.

- Вы философ, Самуэль.

- A как бы вы думали? Философия y нас в крови. Мой родитель, например, философ первой руки. Если, бывало, мачиха начнет его шпынять, он свистит себе так, что и в ус не дует. Бывало, она рассердится и разобьет его трубку: он возьмет другую и набьет табаком. Потом она взвизгнет и упадет в истерику, a он покуривает себе, как в кофейном доме. Ведь все это называется философией, сэр, так ли?

- Почти так,- отвечал м-р Пикквик, улыбаясь,- философия, вероятно, принесла вам большую пользу.

- Как же, сэр, очень большую, особенно, когда была y меня квартира без мебели.

- Это что еще?

- Ничего, сэр, две недели сряду на своем веку квартировал я под мостом... то есть под арками Ватерлооского моста. Квартира недурная, близкая ко многим трактирам и притом даровая квартира, безданная, беспошлинная. Холодновато иной раз, да это ничего, когда кровь бурлит кипятком от головы до пяток. И не скучно: честной компании вдоволь.

- Бродяги, я думаю, мошенники?

- Как бы не так! Записные бродяги знают, сэр, философию получше нас с вами: y них всегда найдется теплый угол и порция телятины с кружкой пива. Случается иной раз, заходят туда молодые нищие, женщины и мальчишки, еще не привыкшие к своему ремеслу; но вообще бывают там бездомные твари, без насущного куска хлеба, бесприютные головушки, которым не на что купить веревку в две пенни.

- Какая там веревка?- спросил м-р Пикквик.

- Веревкой, сэр, называется меблированная квартира, где платят за койку два пенни.

- Что-ж тут общего между веревкой и койкой?

- Неужто вы не понимаете? Вещи простые, сэр. Джентльмен и леди, содержатели прекрасной гостиницы, сначала укладывали своих гостей на полу, где кто стоял: но это оказалось неудобным, потому что гости спали беспробудно каждый день вплоть до обеда. Поэтому джентльмен и леди, для предупреждения таких беспорядков, придумали утвердить гостиные постели - мешки с соломой - на веревках, привешанных к потолку на расстоянии двух аршин от пола.

- Дальше.

- Дальше уж, разумеется, что: каждое утро в шесть часов джентльмен и леди дергают за один конец веревки и вываливают жильцов на холодный пол. Гости просыпаются, встают и каждый убирается, по добру по здорову, на все четыре стороны. Однакож извините, сэр, кажется, я заболтался с вами: ведь это Бери.

- Да, Бери.

Дилижанс покатил по торцовой мостовой красивого городка и через несколько минут остановился перед воротами большой гостиницы насупротив старого аббатства.

- A вот это гостиница "Вестник",- сказал м-р Пикквик,- здесь мы остановимся, только надобно, Сам, быть как можно осторожнее. Наймите нумер и никому не сказывайте моей фамилии. Понимаете?

- Еще бы! я ловлю на лету ваши мысли,- отвечал Самуэль Уэллер с лукавым видом.

И, взяв под мышку чемодан м-ра Пикквика, он побежал в буфет. Скоро нумер был взят, и м-р Пикквик расположился в нем с большим комфортом.

- Теперь, Сам, прежде всего...- сказал м-р Пикквик.

- Надобно заказать обед,- подхватил Самуэль Уэллер: - уже поздно.

- Пожалуй и так,- сказал м-р Пикквик, взглянув на часы,- ваша правда, Самуэль.

- И если я хорошо угадал вашу мысль,- прибавил м-р Уэллер,- после обеда вы ляжете отдохнуть часов на десяток и отложите все попечения до завтрашнего дня, так как "утро вечер-мудренее", говаривал один сапожник, выпивая бутылку водки на сон грядущий.

- Правда, Самуэль,- подтвердил м-р Пикквик,- но не мешает наперед удостовериться, точно ли стоит он в этой гостинице и скоро ли намерен ехать.

- Положитесь на меня во всем: я не промигаю,- отвечал Самуэль.- Пойду заказывать обед и спущусь вниз на разведки: все будет узнано минут через пять.

- Делайте, как знаете,- сказал м-р Пикквик.

Слуга исчез.

Через полчаса м-р Пикквик сидел за роскошным обедом, и минут через сорок м-р Уэллер явился с известием, что м-р Чарльз Фиц-Маршал приказал удержать за собой свой нумер в гостинице впредь до дальнейших распоряжений. Он собирался провести этот вечер в одном аристократическом доме, куда должен был сопутствовать ему и его слуга. Трактирному слуге поручено стоять y подъезда в ожидании м-ра Фиц-Маршала.

- Теперь, сэр,- заключил м-р Уэллер,- стоит мне поутру потолковать с его слугой, и я узнаю всю подноготную.

- Как же вы узнаете?- перебил м-р Пикквик.

- Нет на свете народа откровеннее слуг, когда они толкуют о своих господах; неужели и это для вас секрет!

- Ну, да, я забыл,- сказал м-р Пикквик,- хорошо.

- Тогда вы сами увидите, что нужно делать, и мы распорядимся как нельзя лучше,

- Очень хорошо, ступайте.

И м-р Уэллер, с позволения своего господина, отправился провести вечер по собственному благоусмотрению. Неизвестно, как это случилось, только в короткое время он познакомился, казалось, со всеми трактирными жильцами и даже нашел для себя приют в общей зале, куда буфетчик прислал ему великолепный ужин. Долго рассказывал он остроумные анекдоты, заставляя хохотать всю почтенную компанию, и долго м-р Пикквик не мог сомкнуть глаз, оглушаемый громким смехом, доносившимся до его спальни.

Поутру на другой день м-р Уэллер, разгоняя лихорадочные остатки вечерней вакханалии, стоял на дворе под насосом, обливаемый с ног до головы холодной водою. В продолжение этой операции, внимание его обратилось на молодого парня в серой ливрее, сидевшего на скамейке. Парень держал какуюто духовную книгу в руках и был, повидимому, слишком углублен в чтение; это, однакож, не мешало ему бросить пытливый взгляд на джентльмена под насосом, и оказывалось по всему, что операция купанья забавляет его, как нельзя больше.

- Что это за пучеглазый болван,- подумал про себя м-р Уэллер, когда глаза его первый раз встретились с любопытным взором незнакомца в серой ливрее.

Желтое, широкое лицо незнакомца, его впалые глаза и огромная голова, на которой торчало несколько черных клочков, произвели весьма неприятное впечатление на Самуэля.- Экой болван!- повторил он, продолжая операцию обливанья и стараясь больше не думать о болване.

Но незнакомец, беспрестанно отрываясь от книги, продолжал на него смотреть с напряженным вниманием, обнаруживая очевидное намерение вступить в разговор. Окатив еще раз свою голову, Самуэль вытерся полотенцем и, подходя к незнакомцу, сказал:

- Как ваше здоровье, дружище?

- Слава Богу, покорно вас благодарю, сэр,- проговорил незнакомец, медленно закрывая свою книгу,- здоров, покамест Бог грехам терпит. Вы здоровы ли, сэр?

- Разсохся малую толику и брожу, как ходячая бутылка с водкой; но это нипочем нашему брату,- отвечал Самуэль.- Вы живете в этой гостинице?

Незнакомец отвечал утвердительно.

- Как это случилось, что вчера вас не было с нами?- спросил Самуэль, продолжая вытираться.- Вы смотрите таким весельчаком ... как живая форель в корзинке рыбака,- прибавил он тихонько.

- Вчера меня не было дома,- отвечал незнакомец,- мы выезжали с господином.

- Как фамилия вашего господина?- спросил м-р Уэллер, раскрасневшись от внезапного волнения и от сильных трений полотенцем.

- Фиц-Маршал,- сказал незнакомец.

- Дайте вашу руку, почтеннейший,- сказал м-р Уэллер, делая шаг вперед,- очень рад познакомиться с вами. Мне ужасно нравится ваше лицо.

- Скажите, пожалуйста, это, однакож, очень странно,- проговорил желтолицый слуга наивным тоном,- вы мне понравились с первого взгляда; я готов был расцеловать вас, когда вы стояли под насосом.

- Право?

- Честное слово. Не удивительно ли это?

- Удивительно,- сказал Сам, всматриваясь с удовольствием в глупую фигуру незнакомца.- Как ваше имя, любезный друг?

- Иов.

- Прекрасное имя. A фамилия?

- Троттер,- сказал незнакомец.- A вас как величают?

Самуэль припомнил предостережение своего господина и отвечал:

- Меня зовут Уокер; фамилия моего господина - м-р Вилькинс. Не угодно ли вам перекусить чего-нибудь, м-р Троттер?

- С удовольствием,- отвечал желтолицый, с благоговением укладывая свою книгу в карман.

Они отправились в буфет, выпили по рюмке водки и закусили колбасой. М-р Уэллер приказал подать бутылку рома и огромный чайник кипятку, с прибавлением двух лимонов и гвоздики.

- Хорошее y вас место, м-р Троттер?- спросил Самуэль, приготовляя стакан пунша.

- Дурное, любезный друг, мизеристо.

- Как?

- Да так. М-р Фиц-Маршал намерен жениться на этих днях.

- Право?

- Точно так; но это бы еще ничего: он намерен похитить молодую девушку, богатую наследницу, из девичьяго пансиона.

- Какой дракон!- проговорил м-р Уэллер, размешивая другой стакан.- Пансион этот в здешнем городе, я думаю?

Хоть этот вопрос был предложен самым невинным и беспечным тоном, однакож м-р Иов Троттер обнаружил своими жестами, что он понимает нескромность своего друга.

Опорожнив стакан горячаго пунша, он бросил таинственный взгляд, моргнул обоими глазами и принялся выделывать своей рукою аллегорическое движение, показывая, будто выкачивает воду из колодца. По смыслу этой аллегории, м-р Троттер представлял колодезь, откуда м-р Уэллер собирался черпать таинственную воду.

- Нет, нет,- сказал м-р Троттер,- тут надо придержать свой язык. Это секрет, большой секрет, м-р Уокер.

Говоря это, м-р Троттер поставил свой стакан вверх дном, напоминая таким образом, что ему нечем больше утолить своей жажды. М-р Уэллер понял деликатный намек и поспешил налить другой стакан.

- Так это секрет!- сказал Самуэль.

- Думать надобно, что так,- отвечал м-р Троттер, прихлебывая живительную влагу.

- Богат ваш господин, любезный друг?- спросил Самуэль.

М-р Троттер улыбнулся и, придерживая стакан левою рукою, знаменательно ударил правой четыре раза по карману своих светло-серых штанов, намекая таким образом, что сэр Фиц-Маршал мог сделать то же самое, не обезпокоив никого звоном денежного металла.

- Так это, выходит, он затеял рискованное дело, любезный друг?- спросил Самуэль.

М-р Троттер улыбнулся.

- A знаете ли что, любезный друг,- продолжал м-р Уэллер,- ведь вы будете отчаянный каналья, если позволите своему господину увезти эту девицу.

- О-о-ох! Я знаю это, м-р Уокер, - отвечал Иов Троттер, бросив на своего товарища печальный взгляд, исполненный сердечного сокрушения,- я знаю и скорблю душевно, да только что прикажете мне делать?

- Делать!- воскликнул Сам.- Разсказать обо всем содержательнице пансиона и выдать злонамеренного человека.

- Кто-ж поверит моим словам, м-р Уокер? Молодую девушку считают, разумеется, образцом невинности и скромности; она запрется во всем, запрется и мой господин. Кто поверит словам бедного слуги? Я потеряю свое место, и, вдобавок, мне же дадут дурной аттестат.

- Да, тут есть закорючка своего рода,- проговорил Самуэль,- вы правы, дружище.

- Совсем иное дело,- продолжал м-р Троттер,- если бы мне удалось отыскать какого-нибудь почтенного джентльмена, защитника угнетенной невинности, тогда, пожалуй, было бы можно помешать этому нечестивому делу; но и здесь опять своего рода закорючка, м-р Уокер. Я не знаю никого в этой глуши, да если-б и знал, кто опять поверит моим словам?

- Баста!- вскричал Самуэль, быстро вскочив с места и схватив руку своего нового друга.- Мой господин точь-в-точь такой джентльмен, какой вам нужен.

Через несколько минут м-р Иов Троттер был введен в комнату м-ра Пикквика. Самуэль представил в коротких словах сущность дела.

- Великий Боже! Неужели я должен выдать своего собственного господина!- воскликнул м-р Иов Троттер, приставляя к своим глазам розовый платочек в четыре квадратных дюйма.

- Чувствительность этого рода делает вам честь,- отвечал м-р Пикквик тоном искреннего участия,- тем не менее, однакож, вы должны исполнить свою обязанность.

- О-о-ох! Все мы под Богом ходим!- всхлипывал Иов Троттер.- Знаю, сэр, я, как честный человек должен исполнять свой долг; но вы поставьте себя на мое место: я ношу платье своего господина, и он же дает мне насущный хлеб; он мой благодетель, в некотором смысле, хотя я знаю, что он плут.

- Благородная душа!- воскликнул растроганный м-р Пикквик.- Честная натура!

- О-о-ох!

- Послушайте, любезный,- перебил Самуэль, смотревший с некоторым нетерпением на эту слезливую церемонию,- водовозные тележки хороши в свое время, но подчас, как, например, теперь, оне ни к чорту не годятся.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик строгим тоном,- мне очень неприятно видеть в вас неуважение к благородным чувствам этого молодого человека.

- Так-то оно так, сэр,- возразил Самуэль,- чувства благородные, нечего сказать, да только я присоветывал бы ему припрятать их подальше в своей груди, a не растрачивать по пустякам в тепленькой водице, до которой нам с вами нет ни малейшей нужды. Слезы ведь не то, что стенные часы или паровой котел, что кипит напропалую, когда кочегар подкладывает под иего горячих углей. Вот как покончите это дело, любезный друг, ступайте в кофейную, закурите трубку и плачьте, сколько вашей душеньке угодно; a теперь для вас всего лучше припрятать в карман этот красненький платочек.

- Слуга мой говорит правду,- сказал м-р Пикквик,- хотя, быть может, его образ выражения слишком груб и необтесан.

- Уж я это и сам вижу,- сказал м-р Троттер,- что делать, сэр? Не выдержал! Постараюсь укрепиться.

- Очень хорошо, любезный,- отвечал м-р Пикквик,- теперь скажите нам: где этот пансион?

- За городом, сэр, недалеко от заставы: большой каменный дом.

- Когда-ж назначено привести в исполнение этот ужасный план?- спросил м-р Пикквик.- Когда он увезет ее?

- Ночью, сэр,- отвечал Иов.

- Ночью!- воскликнул м-р Пикквик.

- Сегодня ночью, сэр, лишь только солнце отвратит свои лучи от нечестивого дела. Я просто готов с ума сойти от тоски.

- Нужно принять немедленные меры,- сказал м-р Пикквик.- Сейчас отправлюсь к содержательнице пансиона.

- Прошу извинить, сэр,- сказал Иов,- но я думаю, что эта мера не годится.

- Отчего?

- Мой господин, надобно вам доложить, человек очень хитрый.

- Знаю.

- Он вкрался в доверие всех этих леди, и содержательница пансиона без ума от него. Вы можете ползать перед нею на коленях и божиться, сколько вам угодно: она не поверит ни одному слову, особенно, если не будет y вас других доказательств, кроме донесения слуги. Разумеется, мой господин скажет, что я негодяй, которого он собирался прогнать за какую-нибудь вину,- и этого будет довольно. Тогда я пропал, и вы нисколько не успеете в своем намерении.

- Что-ж мне делать?- сказал м-р Пикквик.

- Всего лучше поймать его на месте преступления: других средств я не вижу никаких. Старая леди поверит только своим собственным глазам.

- Как же поймать его на месте преступления?- сказал м-р Пикквик.- Ведь это, я полагаю, очень трудно. Едва ли мне удастся.

- Не знаю, как это объяснить вам, сэр,- сказал м-р Иов Троттер после минутного размышления,- но с этим, пожалуй, было бы легко сладить, еслиб вы послушались моего совета.

- Говорите.

- Дело, видите ли, получает такой оборот: мы подкупили двух служанок, и оне устроили так, что сегодня ночью, с десяти часов, м-р Фиц-Маршал и я будем скрываться в кухне. Как скоро все эти женщины разбредутся по своим постелям, мы немедленно должны выйти из кухни, и молодая девушка выбежит к нам из своей спальни. Почтовый экипаж будет стоять y ворот, и тогда - поминай как звали.

- Ну?

- Так вот я и думал, сэр: еслиб, примером сказать, вы одни подкараулили нас в саду.

- Один!- воскликнул м-р Пикквик.- Зачем же один?

- Я полагаю, сэр, что этого требует с вашей стороны деликатность к дамам. Содержательнице пансиона было бы, конечно, очень неприятно, еслиб нашлось много свидетелей этой истории. Я полагаю, надобно иметь некоторую снисходительность к чувствам молодой девушки.

- Правда ваша, любезный, правда,- сказал м-р Пикквик.- Снисходительность к молодым людям - первое условие для всякого честного намерения. Продолжайте.

- Так вот я и рассчитываю: еслиб вам запрятаться в сад и ровно в половине двенадцатого пробраться через галлерею до кухни; я бы отворил вам дверь, и вы бы как раз в самую пору нахлынули на этого бессовестного человека, который, так сказать, заманил меня в свою западню.

Здесь м-р Троттер испустил глубокий вздох.

- Не печальтесь, любезный,- сказал м-р Пикквик утешительным тоном,- добрые дела не остаются без возмездия ни в этой, ни в будущей жизни.

Слезы умиления опять навернулись на глазах добродетельного лакея. Было ясно, что ему, несмотря на совет Самуэля, слишком трудно преодолевать болезненные ощущения своего сердца.

- Тьфу ты пропасть!- сказал Самуэль.- Сроду не видал таких плакс. Послушайте, любезный, не водянка ли y вас в голове?

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик строгим тоном,- прикусите свой язык.

- Слушаю, сэр.

- Признаюсь, этот план мне слишком не нравится,- сказал м-р Пикквик после глубокого размышления.- Почему бы мне прямо не снестись с родственниками молодой девушки?

- Да потому, сэр, что они живут за сотню миль от этого города,- отвечал м-р Иов Троттер.

- Хитрая закорючка!- промолвил про себя м-р Уэллер.

- И как мне пробраться в этот сад?- продолжал м-р Пикквик.

- Это не мудрено, сэр: стена низенькая, и ваш слуга может придержать вас за ногу.

- Придержать за ногу!- машинально повторил м-р Пикквик.- И вы наверное будете подле той самой двери, о которой говорите?

- Непременно. Ошибки здесь не может быть, одна только эта дверь и выходит в сад. Постучитесь, когда забьют часы, и я отворю вам в ту же минуту.

- Вообще этот план мне не по сердцу,- заметил м-р Пикквик,- но уж так и быть: дело идет о счастьи молодой девушки и я готов на все решиться. Хорошо, я буду в саду.

Таким образом, увлеченный врожденною добротою сердца, м-р Пикквик отважился на предприятие, имевшее романический характер, столь чуждый его спокойной натуре.

- Как называется этот дом?- спросил м-р Пикквик.

- Вестгет. Лишь только выйдете за город, своротите вправо: он стоить особняком недалеко от большой дороги. На воротах медная доска с надписью.

- Знаю,- сказал м-р Пикквик.- Я заметил его прежде, когда проезжал через этот город. Хорошо, любезный, вы можете на меня положиться.

М-р Троттер отвесил низкий поклон и повернул к дверям; м-р Пикквик поспешил всунуть гинею в его руку.

- Это, любезный, за вашу добродетель,- сказал м-р Пикквик.- Будьте всегда честным человеком. Нечего благодарить. Не забудьте - в половине двенадцатаго.

- Не забуду, сэр, будьте спокойны,- отвечал м-р Иов Троттер.

С этими словами он вышел из комнаты в сопровождении Самуэля.

- Ну, да; на таких условиях я бы готов расплакаться и сам,- заметил м-р Уэллер,- только я не понимаю, чорт побери, откуда y вас льются эти слезы?

- Из сердца, м-р Уокер,- отвечал м-р Иов Троттер торжественным тоном.- Прощайте.

- Ты, однакож, полезный плакса: мы из тебя повыжали все, что нам нужно,- думал м-р Уэллерь, когда сердобольный Иов скрылся с его глаз.

Но мы не можем определить с такою же точностью течение мыслей в душе м-ра Троттера, потому что нам вовсе неизвестно, что он думал.

День прошел с замечательною быстротой, наступил вожделенный вечер, и, немного спустя после захождения солнца, Самуэль Уэллер доложил своему господину, что м-р Джингль и его слуга готовы отправиться в дорогу. Багаж их укладывается, и почтовая карета стоит перед подъездом. Ясно, что нечестивый план, как предсказал м-р Троттер, приводится в исполнение.

Пробило одиннадцать часов, и м-р Пикквик понял, что ему нельзя больше медлить ни минуты. Самуэль предложил, на всякий случай, своему господину теплое пальто; но м-р Пикквик отказался, чтобы не иметь лишней тяжести на своих плечах.

Ярко сияла луна на небесах, но густые облака скрывали ее от земной юдоли. Была прекрасная сухая ночь, но непроницаемая тьма господствовала повсюду, так что можно было выколоть глаза, нечаянно наткнувшись на какой-нибудь предмет. Дорожки, поля, огороды, дома и деревья исчезли в глубокой тени. Было душно и жарко. В целом городе ни одного звука; изредка только слышался отдаленный лай какой-нибудь собаки.

М-р Пикквик и его слуга подошли к стенам Вестгета и, обогнув фасад, остановились перед забором сада.

- Вы воротитесь в гостиницу, Сам, после того как пособите мне перебраться через стену,- сказал м-р Пикквик.

- Слушаю, сэр.

- Вы будете сидеть в моей комнате и ждать моего возвращения.

- Непременно.

- Возьмите же теперь мою ногу и, когда я скажу - "ну", приподнимите меня тихонько.

- Слушаю.

Сделав эти предварительные распоряжения, м-р Пикквик ухватился за край стены и передал условный пароль послушному слуге; но было ли его тело в некоторой степени способно к такой же эластичности, как его душа, или м-р Уэллер сообщил грубейший смысл повелению относительно приподнятия ноги своего господина, только м-р Пикквик весьма неосторожно перекувыркнулся через забор, повалился кубарем на крыжовничий кустарник и наткнулся носом на розовое деревцо.

- Надеюсь вы не ушиблись, сэр?- проговорил Самуэль громким шопотом, постепенно оправляясь от изумления, естественно последовавшего за внезапным исчезновением его господина.

- Конечно, я не ушиб себя,- отвечал м-р Пикквик по другую сторону стены,- но думать надобно, что вы ушибли меня, Самуэль.

- Авось Бог милостив, сэр.

- Ничего, однакож,- сказал м-р Пикквик, высвобождаясь из кустарника,- небольшая царапина на лице, кости целы. Ступайте домой.

- Прощайте, сэр.

- Прощайте.

Медленным и осторожным шагом Самуэль Уэллер отошел от стены. М-р Пикквик остался один в саду.

Огонек мелькал по временам в различных окнах и появлялся на лестничных ступенях; м-р Пикквик понял, что в доме ложились спать. Забившись в угол стены, он решился терпеливо ждать урочной минуты. Многие на его месте, нет сомнения, должны бы были почувствовать тоскливость в своей душе и некоторую робость; но м-р Пикквик был бодр и крепок духом. Он сознавал вполне безукоризненную честность своих целей и был уверен в благородстве сердобольного лакея. Тишина в природе и безмолвие ночное могли навести скуку на обыкновенных людей; но всеобъемлющий дух великого человека не знает скуки. М-р Пикквик погрузился в размышление относительно непостоянства человеческой судьбы, как вдруг его внимание обратилось на бой часового колокола в соседней церкви. Две четверти двенадцатаго!

- Пора!- подумал м-р Пикквик, переступая осторожно на своих ногах.

Он взглянул на дом: огни постепенно загасли, ставни затворились. Легли спать. М-р Пикквик на цыпочках подошел к дверям и тихонько постучался. Прошло две или три минуты без ответа: м-р Пикквик постучался в другой и третий раз.

Наконец, послышался на лестнице шум шагов, и огонек проскользнул через замочную скважину двери. Задвижка отскочила, замок щелкнул, и дверь медленно начала отворяться.

И по мере того, как отворилась дверь шире и шире, м-р Пикквик отступал назад дальше и дальше. Легко вообразить себе его изумление, когда, вместо сердобольного Иова, он увидел в дверях служанку со свечою в руке. М-рь Пикквик журавлиным шажком отодвинулся назад вдоль галлерейной стены.

- Это, должно быть, кошка, Сара,- сказала девушка, обращаясь, вероятно, к своей подруге.- Кис, кис, кис.

Но так как ни одно животное не отвечало на эту ласку, девушка тихонько притворила дверь и заперла. М-р Пикквик опять остался один, погруженный в ночную темноту.

- Это, однакож, очень странно,- подумал м-р Пикквик.- Вероятно, они засиделись сверх урочного часа. Жаль, что им вздумалось выбрать эту ночь для своих планов, очень жаль.

И с этими мыслями м-р Пикквик поспешил опять забраться в уголок стены, где стоял он прежде. Надлежало подождать еще до вторичного возобновления условного сигнала.

Едва прошло минут пять, как молния прорезала окружающий мрак, сверкнула яркой полосой, и гром с ужасным треском раздался в отдаленном пространстве. Затем опять сверкнула яркая полоса, грянул гром с оглушительным ревом, и тучи разразились проливным дождем.

М-р Пикквик знал весьма хорошо, что деревья - опасные соседи в продолжение грозы. Дерево было y него по правую руку, дерево по левую, дерево спереди и дерево сзади. Оставаться неподвижным на одном и том же месте значило сделаться вероятной жертвой громового удара, забежать на середину сада оказывалось неудобным вследствие полицейского дозора. Раз или два м-р Пикквик пытался перелезть через стену; но так как теперь не было y него других ног, кроме данных ему природой, то несчастная попытка имела только следствием весьма неприятные царапины на коленях и крупные капли пота на благородном челе.

- Ужасно, ужасно!- воскликнул м-р Пикквик, задыхаясь от внутреннего волнения после безуспешной экзерциции.

Он взглянул на дом, мрачный и спокойный. Отсутствие всякого движения служило несомненным признаком, что все улеглись спать. Не время ли опять возобновить сигнал?

М-р Пикквик прокрался на цыпочках по мокрому щебню и, взойдя на галлерею, тихонько постучался в дверь. Он притаил дыхание, насторожил чуткий слух и приставил правый глаз к замочной щели. Никакого ответа: очень странно. Он стукнул еще немного посильнее и приставил левый глаз к той же щели. Послышался легкий шопот и затем робкий оклик:

- Кто там?

- Опять не Иов!- подумал м-р Пикквик, торопливо отпрядывая вдоль стены.- Это женский голос.

Едва успел он дойти до этого заключения, как вдруг отворилось наверху окно и четыре женских голоса закричали разом:

- Кто там?

М-р Пикквик не смел пошевелить ни рукой, ни ногой. Очевидно, что весь дом пробудился от сна. Он решился стоять неподвижно на своем месте, пока затихнет эта страшная тревога, и потом, употребив отчаянное усилие, перескочить через стену или погибнуть y забора.

Лучше, разумеется, ничего не мог придумать первый мудрец в свете; но, к несчастью, рассчет м-ра Пикквика основывался на предположении, что робкие женщины не посмеют отворить двери в другой раз. Представьте же себе его изумление и ужас, когда он услышал звук железного болта, звон защелки, и потом увидел обоими глазами, что дверь отворяется постепенно шире и шире! Он забился в уголок, отступая шаг за шагом. Дверь отворялась ширь; и шире.

- Кто там?- взвизгнул многочисленный хор тоненьких голосков, принадлежавших девствуюшей леди, основательнице заведения, трем гувернанткам, пяти служанкам и трем дюжинам молоденьких девушек, пансионерок, высыпавших на лестницу в папильотках и белых простынях.

Скажите по совести, мог ли м-р Пикквик откровенно отвечать на этот эксцентрический вопрос? Нет, разумеется. Он стоял молча и едва дышал.

И среди ночного безмолвия хор девиц завопил дискантом: - Боже мой! Как мне страшно!

- Кухарка,- сказала девствующая начальница Вестгета, принявшая предосторожность стать на верхней лестничной ступени, позади пансионерок и служанок,- кухарка, перешагните через порог и посмотрите, что там в саду.

- Нет, сударыня, покорно вас благодарю,- отвечала кухарка,- у меня не две головы на плечах.

- Боже мой, как она глупа!- воскликнули три дюжины девиц.

- Кухарка!- повторила девствующая леди с великим достоинством,- укоротите свой дерзкий язык. Я приказываю вам немедленно перешагнуть через порог.

Здесь кухарка принялась плакать, и судомойка, вступясь за нее, сказала: - "как не стыдно вам, сударыня!" За что, как и следует, обещались судомойку прогнать со двора.

- Слышите вы, кухарка?- сказала девственная лэди, сердито топая ногой.

- Как вы смеете ослушаться начальницы?- вскричали три гувернантки.

- Какая она бесстыдница, эта бессовестная кухарка!- заголосили тридцать шесть пансионерок.

Подстрекаемая такими энергическими побуждениями, кухарка, вооруженная свечою, сделала два шага вперед и немедленно объявила, что в саду нет никого и что шум, вероятно, произошел от ветра. Мало-по-малу дверь снова начала затворяться, как вдруг одна из воспитанниц, случайно бросившая взгляд через дверные петли, испустила пронзительный визг и снова переполошила весь дом.

- Что это сделалось с мисс Смитерс?- сказала содержательница пансиона, когда упомянутая мисс Смитерс продолжала корчиться в истерических припадках.

- Боже мой, что с вами, мисс Смитерс?- заголосили тридцать пять молодых девиц.

- Ох!.. мужчина ... мужчина там ... за дверью!- визжала мисс Смитерс.

Услышав эту поразительную весть, содержательница пансиона в ту же минуту удалилась в свою спальню, заперлась двойным ключом и с превеликим комфортом упала в обморок на своей постели. Пансионерки, гувернантки и служанки попадали на лестничных ступенях друг на друга, и никогда свет не производил такого обилия визгов, криков, обмороков, возни и толкотни.

Забывая собственную опасность, м-р Пикквик храбро выступил из своей засады и, остановившись в дверях, произнес громогласно:

- Милостивые государыни!.. Милые мои!

- Ах! ах! Он называет нас милыми!- вскрикнула старшая гувернантка, знаменитая своим необыкновенным безобразием.- Ах, злодей!

- Милостивые государыни,- проревел еще раз м-р Пиквик, доведенный до отчаяния опасностью своего положения.- Выслушайте меня. Я не вор. Я пришел собственно к вашей начальнице.

- Ах, злодей, злодей!- закричала другая гувернантка.- Он пришел к мисс Томкинс!

Последовал общий визг, оглушительный и страшный для непривычного уха.

- Бейте тревогу, звоните в колокол!- возопили двенадцать голосов.

- Погодите, умоляю вас,- говорил несчастный м-р Пикквик.- Милостивые государыни, посмотрите на меня, вглядитесь пристально в мое лицо. Похож ли я на вора? Милостивые государыни, вы можете меня связать, если угодно, скрутить руки и ноги и запереть меня в темный чулан. Только наперед, умоляю, выслушайте меня.

- Как вы попали в наш сад?- пролепетала горничная, начинавшая приходить в себя.

- Позовите начальницу этого заведения, и я объясню ей все, клянусь честью, все объясню,- сказал м-р Пикквик, надрывая свою грудь до последней степени силы.- Но успокойтесь наперед, позовите свою начальницу, и вы услышите все ... все!

Была ли причиною кроткая наружность м-ра Пикквика, его нежное и ласковое обращение, или вмешалось сюда непреодолимое, врожденное женским душам любопытство услышать какую-нибудь тайну, только нашлись в этом обществе четыре рассудительные особы, устоявшие против истерических припадков. Желая вполне удостовериться в искренности смиренного джентльмена, оне предложили ему род домашнего ареста, и м-р Пикквик согласился по доброй воле отправиться в темный чулан, где хранились детские шляпки и сумки с сухарями. Решено, что из этого убежища будут производиться переговоры запертого мужчины с начальницею пансиона. Это успокоило всех других девиц и даже самую мисс Томкинс, которая, наконец, успела очнуться от обморока в своей спальне. Когда мисс Томкинс сошла вниз, конференция открылась таким образом:

- Что вы делали в моем саду, дерзкий мужчина?- спросила мисс Томкинс слабым голосом.

- Я пришел предупредить вас, милостивая государыня,- отвечал м-р Пикквик из чулана,- что одна из ваших молодых пансионерок собиралась бежать в эту ночь.

- Бежать!- воскликнули в один голос мисс Томкинс, три гувернантки, тридцать шесть пансионерок и пять служанок.- Кто? С кем?

- С вашим другом, м-ром Фиц-Маршалом.

- Mоим другом! Я не знаю никакого Фиц-Маршала.

- Ну, так, стало быть, он известен вам под собственным именем Джингля.

- Я не знаю никакого Джингля.

- В таком случае, меня обманули нагло и бесстыдно,- сказал м-р Пикквик.- Я сделался жертвою глупаго и гнусного заговора. Пошлите, милостивая государыня, в гостиницу "Вестник", если вы не верите моим словам. Умоляю вас, сударыня, благоволите послать в гостиницу за слугой м-ра Пикквика, президента Пикквикского клуба.

- Должен быть почтенный джентльмен,- сказала мисс Томкипс гувернантке, занимавшейся в её пансионе преподаванием арифметики и каллиграфии.- Он держит слугу.

- Гораздо вероятнее, мисс Томкинс, что слуга держит его в своих руках,- отвечала арифметическая гувернантка.- Он сумасшедший, мисс Томкинс, это ясно.

- Ваша правда, мисс Гуинн,- отвечала мисс Томкинс,- он сумасшедший. Пусть две служанки отправятся в гостиницу "Вестник", a другия останутся с нами. Надобно принять меры на случай, если вздумается ему разбивать дверь.

Таким образом, две служанки побежали в гостиницу за м-ром Самуэлем; три другия окружили мисс Томкиис, приготовившись на всякий случай к мужественной защите. М-р Пикквик с философским равнодушием сел на сундук и погрузился мыслью в суету мирскую.

Через полтора часа служанки воротились. Радостно забилось сердце м-ра Пикквика, когда он услышал голос своего верного слуги; но вместе с ним пришли еще какие-то другие джентльмены, кто именно - м-р Пикквик не мог сообразить, хотя голос их казался ему знакомым.

Последовало краткое совещание с содержательницею пансиона, и вслед затем отворили дверь. М-р Пикквик вышел из чулана и, окруженный всеми обитательницами Вестгета, увидел перед своими глазами м-ра Уэллера, старика Уардля и нареченного зятя его, м-ра Трунделя.

- Любезный друг,- вскричал м-р Пикквик, бросаясь в объятия старика Уардля,- любезный друг, объясните, ради Бога, этой даме несчастное положение, в которое меня поставил злонамеренный мошенник. Вероятно, вы слышали всю историю от моего слуги; объясните им, по крайней мере, что я не вор и не сумасшедший.

- Я уже объяснил им, любезный друг, все объяснил,- отвечал м-р Уардль, пожимая руку своего друга. М-р Трундель между тем энергически пожимал левую руку ученого мужа.

- И кто говорит, что господин мой, джентльмен из столицы,- перебил м-р Уэллер,- есть вор, дурак или сумасшедший человек, тот утверждает гиль, околесную несет, городит вздор! И если в доме, здесь или в саду найдутся такие олухи или болваны, что взводят небылицы на ученейшего джентльмена,- будь они семи пядей во лбу, я готов расправиться с ними по-свойски, в этой самой комнате, на этом самом месте, если только вы, прекрасные сударыни, потрудитесь убраться подобру поздорову в свои спальни.

Закончив эту импровизованную речь, м-р Уэллер хлопнул сжатым кулаком по своей ладони и бросил дружеский взгляд на мисс Томкинс, пораженную неописанным ужасом при одном предположении дерзкого слуги, что в её "вестгетскомь заведении для благородных девиц" могут быть посторонние мужчины, к тому же олухи или болваны, как энергически выразился м-р Уэллер.

Так как в особенных объяснениях со стороны м-ра Пикквика не оказалось ни малейшей надобности, то скоро ночная конференция в "пансионе благородных девиц" была приведена к вожделенному концу. Друзья отправились домой. М-р Пикквик хранил глубокое молчание во всю дорогу и даже не сообщил никакого остроумного замечания в гостинице "Вестник", когда сидел он в своем нумере перед пылающим камином с чашкой горячаго чаю. Ученый муж был, повидимому, отуманен и погружен в глубокое раздумье. Раз только, обратив пытливый взор на м-ра Уардля, он проговорил:

- Вы как попали сюда?

- Очень просто. Мы, то есть Трундель и я, вздумали поохотиться на здешних полях,- отвечал м-р Уардль.- Мы приехали в эту гостиницу сегодня вечером и с изумлением услышали от здешних слуг, что и вы тоже здесь. Чудесная встреча, Пикквик, право!- продолжал веселый старик, хлопнув по плечу своего любезного друга.- Я рад, что вы здесь. Мы устроим общими силами забавную потеху, и авось м-р Винкель еще раз покажет нам свою удаль... помните?

М-р Пикквик ничего не отвечал. Он даже не осведомился о здоровьи своих друзей на даче Дингли-Делль. Допив на скорую руку другую чашку чаю, разбавленную ромом, он отправился в свою спальню, приказав Самуэлю явиться к нему со свечою, как скоро он позвонит.

Звонок раздался через несколько минут. М-р Самуэль Уэллер явился в спальню своего господина.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик, бросая беспокойный взгляд из-под белой простыни.

- Что прикажете?- сказал м-р Уэллер.

М-р Пикквик повернулся на другой бок и не сказал ничего. М-р Уэллер снял со свечи.

- Самуэль,- проговорил опять м-р Пркквик, делая, повидимому, величайшее усилие.

- Что прикажете?- отвечал еще раз м-р Узллер.

- Где этот Троттер?

- Иов, сэр?

- Да.

- Уехал, сэр.

- Со своим господином, я полагаю?

- С господином или другом, чорт его знает, только вы угадали, сэр: он отправился вместе с ним. Мошенники, сэр.

- Джингль, я полагаю, нарочно подослал этого сорванца, чтоб провести нас?

- Именно так.

- Всю эту сказку насчет похищения девицы он выдумал?

- Непременно. Ловкие мошенники, сэр, пройдохи первой руки.

- В другой раз, я полагаю, этот Джингль не так легко ускользнет из моих рук.

- Разумеется,- отвечал м-р Уэллер.

- И где бы я ни встретил этого мошенника,- продолжал м-р Пикквик, приподнимаясь с постели и ударив со всего размаха пуховую подушку,- где бы я ни встретил этого проклятого Джингля, я сотру его с лица земли или мое имя - не Пикквик.

- A вот, сэр, только бы заграбастать мне в свои лапы этого каналью с восковой рожей, я повыжму настоящую водицу из его оловянных буркул или мое имя - не Уэллер. Спокойной вам ночи, сэр.

Глава XVII.

Объясняющая удовлетворительным образом, что ревматизм бывает иной раз источником вдохновения для человека с истинным талантом.

Организм м-ра Пикквика, крепкий и сильный, приспособленный вообще к перенесению всяких трудов и напряжений, не мог, однакож, устоять против сцепления непредвиденных напастей, испытанных им в достопамятную ночь, описанную в последней главе. Холодная ванна на мокрой земле и спертый воздух в душном чулане произвели разрушительное действие на его ноги и желудок.

Поутру на другой день м-р Пикквик почувствовал страшный припадок ревматизма.

Но, несмотря на физическую немощь, дух его был бодр, и мысли текли стройным потоком в его светлой голове. Он был весел и даже остроумен, как всегда. Не чувствуя ни малейшей досады и никакого огорчения по поводу последних приключений, он смеялся от всей души, когда м-р Уардль намекал шутливым тоном на его ночные похождения в девичьем саду.

Этого мало. В первые два дня м-р Пикквик, принужденный лежать в постели, призвал к себе своего слугу, который и был при нем безотлучно. В первый день м-р Самуэль Уэллер забавлял ученого мужа анекдотами и повествованиями о различных событиях действительной жизни, во второй - м-р Пикквик потребовал перо, чернильницу, бумагу и просидел до глубокой ночи за письменным столом. На третий день великий человек, продолжая заседать в своей спальне, отправил записку к господам Трунделю и Уардлю, приглашая их завернуть к нему вечерком и вместе осушить бутылочку-другую вина. Приглашение принято было с большою благодарностью; когда же тесть и зять уселись в комнате ученого мужа за гостеприимным столом, м-р Пикквик поспешил вынуть из своего портфеля небольшую тетрадку, где помещалось последнее произведение его плодовитого пера.

- Это, господа, небольшой рассказ, записанный мною вчера со слов моего болтливого слуги,- сказал м-р Пикквик.- Разумеется, я придал ему литературную форму. Хотите слушать?

- Сделайте милость,- сказал м-р Трундель.

И м-р Пикквик, кашлянув два раза, принялся читать -

Повесть о приходском писаре.

"Однажды,- это, впрочем, было давно, очень давно,- в небольшом местечке, вдали от британской столицы жил-был маленький человек, по имени Натаниэль Пипкин, занимавший должность приходского писаря в этом местечке. Хижина его стояла на проезжей улице, минут на десять ходьбы до маленькой церкви и приходской школы, где регулярно каждый будничный день, от девяти часов утра до четырех вечера, он учил читать и писать маленьких ребятишек. Был он, как можете себе представить, предобрейшее создание в мире, с кривым носом и кривыми ногами; немного он косил левым глазом и немного прихрамывал правой ногой. Образцом всех училищ считал он свою собственную благоустроенную школу. Раз, один только раз в своей жизни, Натаниэль Пипкин видел епископа, настоящего епископа, с руками в карманах шелкового платья и с париком на голове. Тогда он был еще мальчишкой шестнадцати лет.

"Это было великим событием в жизни Натаниэля Пипкина, и можно было думать, что с этой поры уже ничто более не возмутит чистого и светлаго потока его земного бытия. Случалось, однакож, и совсем не так, как можно было думать. Однажды в прекрасный летний день, около двух часов после полудня, когда Натаниэль Пипкин ломал свою голову над аспидной доской, придумывая грозную задачу в назидание и наказание одному негодному мальчишке, глаза его вдруг устремились на розовое, цветущее личико Марии Лоббс, единственной дочери старика Лоббса, седельника ремеслом, жившего насупротив приходской церкви. Это мгновение сделалось второю знаменитою эпохой в жизни Натаниэля Пипкина.

"Случалось, правда, и довольно часто, что глаза м-ра Пипкина останавливались на прелестном личике Марии Лоббс в церкви и других местах; но глаза Марии Лоббс никогда не лучезарились таким искрометным блеском, и розовые щеки Марии Лоббс никогда не покрывались таким ярко-пламенным румянцем, как в настоящую минуту. Ничего, стало быть, удивительного нет, если Натаниэль Пипкин не мог на этот раз оторвать своих глаз от прелестного личика мисс Лоббс; ничего удивительного, если мисс Лоббс, встретив пристальный взгляд молодого человека, поспешила отойти от окна, откуда выставлялась её миниатюрная головка, и нет ничего удивительного, если вслед затем Натаниэль Пипкин окрысился на негодного мальчишку и дал ему тумака по затылку. Все это совершенно в порядке вещей, и было бы глупо удивляться всем этим вещам.

"Нельзя, однакож, никаким образом нельзя не удивляться, что человек, подобный м-ру Натаниэлю Пипкину, вспыльчивый человек, горячий, раздражительный, a главное, голый шаромыжник, подобный Натаниэлю Пипкину, осмелился с этой поры питать дерзкую надежду на получение руки и сердца единственной дочери гордого старика Лоббса, богатого седельника Лоббса, который мот бы одним взмахом своего пера купить пахатной земли для целой деревни. Было известно всему местечку, что y Лоббса денег куры не клюют; что в его железном сундуке хранятся несметные сокровища из золотых и серебряных слитков; носилась достоверная молва, что в праздничные дни на обедах Лоббса подают к столу серебряные вилки, ножи, серебряные чайники, сливочники, сахарницы, и каждый знал, что все эти сокровища перейдут со временем в руки счастливого супруга мисс Марии Лоббс. Нельзя, стало быть, не остолбенеть от удивления, когда м-р Натаниэль Пипкин осмелился обратить в эту сторону свой безразсудный взор.

"Но любовь слепа, это всем известно. Натаниэль Пипкин косил на левый глаз - это знало также все местечко. По этим двум причинам, соединенным вместе, Натаниэль Пипкин, очертя голову, бросился вперед по ложной дороге.

"Еслиб старик Лоббс заподозрил как-нибудь дерзкий замысел Наталиэля, он, я думаю, повернул бы всю школу, истерзал бы в мелкие куски начальника этой школы и, нет сомнения, удивил бы все местечко своим лютым зверством; потому что он был ужасен, этот старик Лоббс, когда оскорбляли его гордость или когда кровь приливала к его голове. A как он клялся, Боже мой, как он клялся! Когда, бывало, напустится он на своего костлявого подмастерью с тонкими ногами, громкий его голос раздается по всей улице, м-р Натаниэль Пипкин дрожит в приходской школе, как осиновый лист, и волосы становятся дыбом на головах его ребятишек.

"Очень хорошо. День проходил за днем, школа собиралась, распускалась, и когда мальчишки расходились по домам, м-р Пипкин принимался сидеть y переднего окна и, притворяясь, будто читает книгу, бросал по временам косвенные взгляды на противоположное окно, надеясь уловить светлый взор Марии Лоббс. И много унылых часов м-р Пипкин провел в сердечном сокрушении, и долго читал он и пристально смотрел, томимый бесполезным ожиданием; но, наконец, светлые глазки снова появились y противоположного окна, и было ясно, что яркие глаза, так же, как его усталые глаза, углубились в чтение какой-то книги. Натаниэль Пипкин задрожал от восторга, и фантазия его переполнилась самыми яркими мечтами. Уже было для него неописанным счастьем сидеть на своем месте по целым часам и смотреть на прелестное личико, склоненное над книгой; но когда Мария Лоббс, бросая книгу, устремляла свой взор в ту сторону, где сидел Натаниэль Пипкин, сердце его замирало от восторга, и удивление его не имело никаких границ. Наконец, в один прекрасный день, когда старик Лоббс ушел со двора, Натаниэль Пипкин осмелился своей рукой послать через улицу воздушный поцелуй Марии Лоббс - и что же? Вместо того, чтоб закрыть окно и задернуть стору, Мария Лоббс сама отправила тем же путем воздушный поцелуй и улыбнулась, сладко улыбнулась! После этого, будь, что будет, Натаниэль Пипкин твердо решился обнаружить при первом случае настоящее состояние своих нежных чувств.

"Не было на свете ножки легче и красивее ножки Марии Лоббс, когда выступала она воздушной газелью по зеленому лугу, и никогда свет не производил таких прелестных ямочек, какие красовались по обеим сторонам её розовых щек. Дочь старого седельника, Мария Лоббс, была красавица в полном и строжайшем смысле слова. Плутовские глазки её могли расплавить самое чугунное сердце, и было столько игривой радости в её веселом смехе, что суровый и самый закоснелый мизантроп принужден был невольно улыбаться, когда слышал эти звуки. Даже сам старик Лоббс, несмотря на свою природную лютость, не мог противиться лукавым ласкам прекрасной дочки, и когда она вместе с Кэт, своей двоюродной сестрой (Кэт - миниатюрная девушка, чрезвычайно смелая и назойливая), начнет осаждать старика прихотями,- что, признаться, делали оне довольно часто,- старик Лоббс не мог им отказать ни в чем, еслиб даже вздумалось им попросить значительной частицы несметных сокровищ, хранившихся в железной кассе.

"Сильно забилось сердце в груди Натаниэля, когда в один прекрасный летний вечер он увидел шагах в двадцати от себя, двух прекрасных подруг на том самом поле, где часто бродил он около сумерек, размышляя о красоте Марии Лоббс. Но, хотя всегда ему казалось, что он мигом подбежит к Марии Лоббс и выскажет ей всю свою страсть при первой встрече, однакож, теперь, застигнутый врасплох, он почувствовал, что кровь прихлынула к его лицу и ноги его задрожали, затряслись, утратив свою обычную гибкость. Когда девушки останавливались для того, чтобы сорвать цветок или послушать соловья, м-р Пипкин тоже стоял на одном месте, погруженный в глубокую думу. Предметом его тайной мысли была трудная задача: что должен он делать, если девушки повернутся назад и встретятся с ним лицом к лицу? Испуганный заранее вероятностью этой встречи, он, однакож, не терял их из вида: если шли оне скорым шагом, ускорял и он свои шаги; медлили оне, медлил и он; когда оне останавливались, он также стоял в почтительном расстоянии от них, и такая прогулка, нет сомнения, могла бы продлиться до глубокой ночи, еслиб Кэт, вдруг обернувшись назад с лукавым видом, не пригласила его подойти к ним.

"В голове и движениях Кэт заключалась для него какая-то непреодолимая сила. Раскрасневшись теперь, как красный сургуч, и сопровождаемый громким смехом лукавой кузины, м-р Пипкин спешил повиноваться и, сделав несколько шагов, стал на колени на мокрую траву и объявил решительным, хотя дрожащим тоном, что он согласен подняться на ноги не иначе, как счастливым любовником Марии Лоббс. Веселый смех Марии Лоббс служил на первый раз единственным ответом на пламенную декларацию горемычного школяра; кузина захохотала еще громче, и м-р Натаниэль Пипкин раскраснелся до ушей. Приведенная, наконец, в трогательное умиление нежной мольбою молодого человека, Мария Лоббс приказала на ухо своей кузине объявить, или, быть может, кузина сочинила сама, что "Мария Лоббс чувствует себя истинно счастливою в присутствии м-ра Пипкина, её рука и сердце состоят в полной зависимости от родительской воли; но, во всяком случае, она отдает полную справедливость достоинствам м-ра Пипкина". Все это, как и следует, было произнесено важным и торжественным тоном. М-р Пипкин поднялся на ноги и удостоился на прощанье получить горячий поцелуй. Воротившись домой счастливейшим человеком в мире, он мечтал всю ночь о прелестях Марии Лоббс и о железном сундуке старика Лоббса.

"На другой день Натаниэль Пипкин имел счастье видеть, как старик Лоббс отправился из своего дома на серенькой лошадке. И лишь только он уехал, резвая кузина принялась выделывать из окна какие-то хитрые и загадочные знаки, непостижимые для молодого человека. Вслед затем перебежал через дорогу костлявый подмастерье с тонкими ногами и, переступив через порог приходской школы, объявил, что хозяина его нет дома и что молодые хозяйки покорнейше просят м-ра Пипкина пожаловать к ним на чашку чаю ровно в шесть часов. Каким образом продолжались уроки в этот день, м-р Пипкин не знал так же, как и его ученики; все, однакож, шло своим чередом, по заведенному порядку, и когда мальчишки разбежались по домам, Натаниэль Пипкин принялся за свой туалет, и это занятие продолжалось y него вплоть до шести часов. Мы не говорим, что гардероб его был слишком многосложен; но надлежало пригладить и приладить каждую вещицу, чтоб выставить ее в самом выгодном свете, a это, сказать правду, требовало больших соображений и необыкновенного искусства.

"В маленькой и опрятной гостиной были: Мария Лоббс, сестрица её Кэт и три или четыре веселые подруги с розовыми щечками и лукавым видом. Натаниэль Пипкин уверился собственными глазами, что молва отнюдь не преувеличила сокровищ Лоббса. Так точно: на столе из красного дерева находился огромный поднос, и на подносе стояли: серебряный чайник, серебряная сливочница, серебряная сахарница, и даже чайные ложечки, все до одной, были из чистого серебра. Блюдечки и чашечки, куда разливали чай, были все до одной из чистого китайского фарфора.

"Был только один неприятный предмет в маленькой гостиной: это - молодой кузен Марии Лоббс, родной братец Кэт, которого Мария Лоббс попросту называла Генрихом. Казалось, он совершенно завладел вниманием Марии Лоббс, и они все время сидели друг подле друга. Нельзя, конечно, без трогательного умиления видеть родственную привязанность между молодыми людьми; но здесь, как и везде, должны быть, в некотором роде, свои определенные, правильные границы, между тем как Мария Лоббс, очевидно, выходила из всяких границ, оказывая слишком нежное и даже исключительное внимание своему кузену.

"После чая Кэт предложила играть в жмурки. Было очень весело; но по какому-то странному стечению обстоятельств Натаниэль Пипкин весь вечер проходил с завязанными глазами, и если случалось ему ловить двоюродного братца, он был почти уверен, что найдет подле него и двоюродную сестрицу. И хотя навязчивая кузина, так же, как и другия девицы, беспрестанно кололи его спереди и сзади, тормошили его волосы и били по спине, однакож Мария Лоббс никогда не подходила к нему близко. Однажды случилось даже,- в этом Натаниэль Пипкин готов был присягнуть,- случилось, что в комнате раздался довольно звучный поцелуй, и не было ни малейшего сомнения, что это дерзкий братец целовал свою кузину. Все это было странно, очень странно, и Бог ведает, что бы сделал Натаниэль Пипкин, еслиб вдруг мысли его не были обращены на другие странные предметы.

"Обстоятельством, обратившим его мысли на другие странные предметы, был громкий стук в уличную дверь и затем - печальная уверенность в том, что стук этот производился сильною рукою самого старика Лоббса, который, совсем некстати и совершенно неожиданно, вздумал теперь воротиться домой, к общему горю всех лиц, игравших в жмурки. Старик Лоббс стучал без пощады, как какой-нибудь гробовщик, и бесновался без всякого милосердия, как голодный тигр. Лишь только костлявый подмастерье с тонкими ногами сообщил эту горестную весть, резвые девушки мгновенно бросились в спальню Марии Лоббс, a двоюродный братец и Натаниэль Пипкин, за недостатком лучшего убежища, запрятались в два шкафа, стоявшие в парадной гостиной. Затем Мария Лоббс и назойливая Кэт, затворив шкафы, поспешили привести комнату в её обыкновенный порядок и потом уже отворили уличную дверь старику Лоббсу, который между тем с минуты на минуту стучал все сильнее и сильнее.

Старик Лоббс был, к несчастью, очень голоден и, следовательно, демонски сердит. Натаниэль Пипкин слышал ясно, как он ворчал и кричал на костлявого подмастерью с тонкими ногами, когда тот суетливо бегал взад и вперед и метался во все стороны, исполняя приказания грозного хозяина. Но бешенство Лоббса не имело, повидимому, никакой определенной цели: ему просто надо было выгрузить куда-нибудь и на что-нибудь накопившуюся желчь. Накрыли, наконец, на стол, подали разогретый ужин, поставили бутылку вина, и старик Лоббс мало-по-малу совсем угомонился. После ужина он поцеловал свою дочку и потребовал трубку.

"Нужно теперь заметить, что колена м-ра Пипкина были устроены природой совершенно правильным образом в приличном расстоянии одно от другого; но как скоро он услышал, что старый Лоббс потребовал свою трубку, колени его подогнулись, задрожали, затряслись и, что всего хуже, начали колотить одно о другое, как будто собираясь уничтожить друг друга. В том самом шкафу, где он стоял, на одном из железных крючков висела пенковая трубка в серебряной оправе, та самая трубка, которую уже пять лет сряду, вечером и утром, он видел в широкой пасти старика. Молодые девушки побежали за трубкой вниз, побежали за трубкой наверх, отыскивая трубку повсюду и тщательно избегая того места, где, как оне знали, трубка была на самом деле. Старик Лоббс бесновался и кричал. Наконец, он сам принялся искать трубку, и демон надоумил его прямо подойти к шкафу. Нечего и говорить, что маленький человек, как м-р Пипкин, не мог никаким способом придержать дверь изнутри, когда дюжий и широкоплечий старичина, м-р Лоббс, начал отворять ее снаружи. С одного размаха растворились обе половинки двери, и перед глазами старика очутился лицом к лицу никто другой, как сам м-р Пкпкин, трепетный и дрожащий с головы до пяток. Великий Боже! Что за дикий огонь сверкнул в глазах старика Лоббса, когда он выволок за шиворот бедного Натаниэля и поставил его перед собой!

"- Какого чорта вы тут делаете?- закричал старик Лоббс страшнейшим голосом.

"И так-как Натаниэль Пипкин не мог произнести никакого ответа, старик Лоббс принялся раскачивать его взад и вперед минуты две или три, вероятно, для того, чтоб привести в порядок его мысли.

"- За каким чортом вы влезли сюда?- ревел старик Лоббс,- уж не вздумали ли вы ухаживать за моею дочкой?- Не к ней ли вы пришли?

"Вопрос этого рода мог быть предложен только ради шутки, потому что старик Лоббс никак не воображал, что школьный учитель осмелится забрать себе в голову такую безразсудную мысль. Поэтому негодование его приняло страшный и отчаянный характер, когда бедняк пролепетал:

"- Виноват, м-р Лоббс, вы угадали. Я точно пришел к вашей прелестной дочке. Я люблю ее, м-р Лоббс.

"- Как?.. как?..- загорланил старик Лоббс, задыхаясь от припадка неистовой злобы,- и вы осмеливаетесь говорить мне это в глаза, пустозвонный болван? Да я задушу ... я ... я...

"Как знать? Быть может, старик Лоббс, проникнутый дикой злобой, в самом деле привел бы в исполнение эту страшную угрозу, еслиб, к счастью, он не был остановлен другим загадочным явлением, которого он тоже совершенно не ожидал. Двоюродный братец, выступая из другого шкафа, подошел твердым шагом к старику и сказал:

"- Остановитесь, сэр. Молодой человек, руководимый благородными и великодушными чувствами, принял на себя чужую вину, в которой я откровенно готов признаться перед вами. Я люблю вашу дочь, сэр, и нарочно пришел сюда, чтоб видеться с нею.

" Старик Лоббс, широко открыл глаза; но едва ли не шире вытаращил свои глаза м-р Натаниэль Пипкин.

"- Так это ты?!- воскликнул Лоббсь, получивший, наконец, способность говорить.

"- Я,- отвечал молодой человек.

"- Да ведь я же запретил тебе ходить в мой дом, давно запретил.

"- Точно так, иначе - можете быть уверены - никакой бы нужды не было мне приходить тайком к мисс Марии Лоббс, которую я обожаю.

"С прискорбием должны мы сказать о старике Лоббсе, что он уже протянул свою руку на поражение влюбленного кузена; но, к счастью, в эту минуту явилась на выручку прекрасная Мария Лоббс. Заливаясь горькими слезами, она удержала раздраженного отца и бросилась к нему на шею.

"- Не останавливайте его, мисс Мария,- сказал молодой человек.- Пусть он поразит меня, если хочет: моя рука ни за какие блага в мире, не подымется на седую голову вашего отца.

"При этом кротком упреке старик отступил на несколько шагов, понурил голову и нечаянно встретился с глазами своей дочери. Я уже намекал один или два раза, что это были светленькие глазки, и влияние их оказалось весьма сильным даже теперь, когда они наполнились слезами. Избегая красноречивой мольбы этих глазок, старик Лоббс отворотил свою голову; но тут же, как нарочно, наткнулся своим взором на лицо лукавой Кэт, которая в одно и то же время боялась за своего брата и смеялась над бедным школяром, представляя из своей фигуры чудное олицетворение хитрой сирены, способной опутывать с одинаковым искусством стариков и молодых людей. Сделав ласковую гримасу, она взяла руку старика и прошептала ему на ухо какую-то загадочную тайну. Как бы то ни было, старик Лоббс улыбнулся и тут же пришел в такое трогательное умиление, что крупная слеза покатилась по его щеке.

"Минут через пять девицы вышли из спальни своей подруги, перемигиваясь между собой и делая чрезвычайно скромные ужимки. Мало-по-малу все развеселились, и спокойствие возстановилось. Старик Лоббс набил, наконец, свою пенковую трубку и выкурил ее с таким душевным наслаждением, какого не испытывал лет двадцать сряду.

"Натаниэль Пинкин, как муж благоразумный и ученый, мигом понял и сообразил, что смертный не устоит против судьбы. На этом основании он скоро подружился с отцом счастливой красавицы, a тот еще скорее выучил его курить пенковую трубку. Много лет спустя, часто сиживали они вместе в садовой беседке: пили и курили, и говорили дружелюбно. Исцеленный от нежной страсти, м-р Пипкин присутствовал в качестве свидетеля при бракосочетании Марии Лоббс с её двоюродным братцем, как это значится в метрической книге приходской церкви. Из других документов почерпнули мы известие, что в ту самую ночь, когда праздновалась свадьба, Натаниэль Пипкин был посажен под арест за буйство, произведенное на улице в пьяном виде вместе с тонконогим подмастерьем старика Лоббса".

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 05., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :