Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 02.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 02."

Глава III.

Еще новый приятель.- Повесть кочующего актера.- Неприятная встреча.

М-р Пикквик уже начинал серьезно беспокоиться насчет необыкновенного отсутствия двух своих приятелей и припоминал теперь с замиранием сердца, что они все утро вели себя чрезвычайно странным и несколько загадочным манером. Тем сильнее была его радость, когда он увидел их опять, невредимых, здоровых и даже способных к поэтическому излиянию своих чувств. Очень естественно, что он позаботился расспросить прежде всего, где они пропадали целый вечер. Обнаруживая полную готовность отвечать на эти вопросы, м-р Снодграс собирался представить подробный исторический отчет обо всем, что происходило за крепостью Питта на закате солнца, как вдруг внимание его было привлечено неожиданным замечанием, что в комнате присутствовали не только м-р Топман и дорожный их товарищ вчерашнего дня но еще какой-то другой незнакомец замечательной наружности. То был джентльмен, очевидно знакомый с горьким опытом жизни. Его померанцевое лицо и глубоко впалые глаза казались чрезвычайно выразительными от резкого контраста с черными густыми волосами, падавшими в поэтическом беспорядке на его лоб и щеки. Взор его искрился почти неестественно пронзительным и ярким блеском; высокие его скулы страшно выдались вперед по обеим сторонам лица, и челюсти его были до того длинны и отвислы, что с первого раза можно было подумать, что вся кожа сползла с его лица вследствие каких-нибудь конвульсий, еслиб в то же время полуоткрытый рот и неподвижная физиономия не доказывали убедительным образом, что такова была его обычная наружность. На шее красовалась y него зеленая шаль с огромными концами, подвернутыми под грудь, и выставлявшимися наружу из под изорванных петель его старого жилета. Верхним его одеянием был длинный черный сюртук, нижним - широкие штаны из толстого серого сукна и огромные сапоги с заостренными носками.

На этой-то особе сосредоточился взгляд м-ра Винкеля при входе в комнату президента. М-р Пикквик спешил рекомендовать:

- Почтенный друг нашего друга. Сегодня мы узнали, что общий друг наш состоит на службе в здешнем театре, хотя он собственно не желает приводить это в известность. Почтенный джентльмен принадлежит тоже к обществу актеров. Он собирался рассказать нам маленький анекдот из жизни людей этой профессии.

- Кучу анекдотов!- подхватил зеленофрачный незнакомец вчерашнего дня. Он подошел к м-ру Винкелю и продолжал вполголоса дружеским тоном.- Славный малый... тяжкая профессия... не то, чтоб актер... все роды бедствий... горемычный Яша... так мы его прозвали.

М-р Винкель и м-р Снодграс учтиво раскланялись с "Горемычным Яшей" и, потребовав себе пунша, в подражание членам остальной компании, уселись за общий стол

- Теперь, стало быть, вы можете рассказать нам свою повесть,- сказал м-р Пикквик.- Мы с удовольствием готовы слушать.

"Горемычный Яша" вынул из кармана грязный сверток бумаги и, обращаясь к м-ру Снодграсу, поспешившему вооружиться записной книгой,- спросил охриплым и басистым голосом:

- Вы поэт?

- Я... Я... немножко: поэзия - мой любимый предмет,- отвечал м-р Снодграс, несколько озадаченный неожиданным вопросом.

- О! поэзия - то же для жизни, что музыка и свечи для театра: она животворит и просвещает всякого человека, выступающего на сцену жизни. Отнимите y театра его искусственные украшения, и лишите жизнь её фантастических мечтаний: что тогда? Лучше смерть и безмолвная могила.

- Совершенная правда, сэр!- отвечал м-р Снодграс.

- Сидеть перед сценой, за оркестром,- продолжал горемычный джентльмен,- значит то же, что присутствовать на каком-нибудь блестящем параде и наивно удивляться шелковым тканям мишурной толпы: быть на самой сцене, значит принадлежать к действующим лицам, посвятившим свои способности и силы на забаву этой пестрой толпы. Неизвестность, голодная смерть, совершенное забвение - все может случиться с человеком. Такова судьба!

- Истинно так!- проговорил м-р Снодграс.

Так как впалые глаза горемычного джентльмена были исключительно обращены на его лицо, то он считал своей обязанностью сказать что-нибудь в подтверждение его слов.

- Пошевеливайся, что ли!- сказал с нетерпением испанский путешественник,- раскудахтался, как черноглазая Сусанна... там в переулке... Ободрись и начинай!

- Перед началом не угодно ли еще стаканчик пунша?- спросил м-р Пикквик.

- Не мешает. Вино и поэзия - родные сестры, и я не думаю, чтоб кто-нибудь из людей с джентльменскими наклонностями сомневался в этой истине, утвержденной веками.

Горемычный джентльмен, проглотив залпом полстакана пунша, принялся читать и в то же время рассказывать следующий анекдот, отысканный нами в "Записках клуба", под заглавием:

Повесть кочующего актера.

"Нет ничего чудесного в моей истории,- сказал "Горемычный Яша",- ничего даже необыкновенного не найдет в ней человек, хорошо знакомый с разнообразными явлениями житейской суеты. Болезнь и нищета - обыкновенные спутники человеческой жизни. Я набросал эти строки единственно потому, что лично знал несчастного героя своей незатейливой истории. За несколько лет перед этим я следил за ним шаг за шагом, до тех пор, пока он, наконец, телом и душой, не погрузился в мрачную бездну, откуда уже никогда не мог выбраться на божий свет.

"Человек, о котором намерен я говорить, был скромный пантомимный актер, и следовательно - горький пьяница, как почти всегда бывает y нас с людьми этого разряда. В лучшие дни, прежде чем ослабили его разврат и болезнь, он получал порядочное жалованье и, при воздержной жизни, мог бы, вероятно, получать его еще несколько лет. Говорю несколько, потому что эти люди всего чаще оканчивают свою карьеру ранней смертью, или вследствие неестественного изнурения и возбуждения телесных сил преждевременно утрачивают те физические способности, на которых единственно основываются их средства к существованию. Как бы то ни было, господствующая его страсть возрастала и усиливалась с такой быстротой, что в скором времени оказалось невозможным употреблять его в тех ролях, где он исключительно был полезен для театра. Трактир имел для него чарующую силу, и никогда не мог он устоять против искушений соблазнительной влаги. Запущенная болезнь и безнадежная нищета, сопровождаемые преждевременной смертью, неизбежно должны были сделаться его уделом, еслиб он упорно продолжал идти по той же дороге. Однакож, он действительно шел по ней очертя голову, не оглядываясь назад и не видя ничего впереди. Последствия были ужасны: он очутился без места и без хлеба.

"Случалось ли вам видеть, какое полчище оборванных и жалких бедняков принимает участие в театральных представлениях, как скоро разыгрывается какая нибудь пантомима, или пьеса в восточном вкусе? Это собственно не актеры, правильно ангажированные, но балетная толпа, хористы, клоуны, паяцы, которых распускают тотчас же после спектакля, до тех пор, пока вновь не окажется нужда в их услугах. К такому-то образу жизни принужден был обратиться мой герой, и скудный заработок при одной ничтожной театральной группе, платившей несколько шиллингов в неделю, доставил ему снова несчастную возможность удовлетворять свою роковую страсть. Но и этот источник скоро изсяк для него: трактирные похождения, принимавшие с каждым днем самый беспорядочный и буйный характер, лишили его скудного заработка, и он буквально доведен был до состояния, близкого к голодной смерти. Изредка только удавалось ему выманить взаймы какую-нибудь безделицу от своих старых товарищей, или зашибить копейку в каком-нибудь балагане, и приобретение его, в том и другом случае, немедленно спускалось в кабаке или харчевне.

"Около этого времени я был ангажирован на один из второстепенных лондонских театров, и здесь-то опять, сверх всякого ожидания, встретился я с несчастным героем, которого уже давно выпустил из вида; потому что я странствовал по провинциям, a он скрывался в грязных захолустьях Лондона, и никто из нас не знал, чем и как он жил. Окончив свою роль, я переодевался за кулисами и собирался идти домой, как вдруг кто-то ударил меня по плечу. Во всю жизнь не забыть мне отвратительного вида, который встретил мой взор, когда я обернулся назад. То был мой герой, одетый для пантомимы, со всею нелепостью клоунского костюма. Фантастические фигуры в "Пляске смерти", уродливые и странные каррикатуры, нарисованные когда-либо на полотне искусным живописцом, никогда не могли представить и в половину такого ужасного, замогильного лица. Его пухлое тело и дрожащия ноги,- безобразие их во сто раз увеличилось от фантастического костюма,- стеклянные глаза, странно противоречившие толстому слою румян, которыми было испачкано его лицо; трясущаеся голова, карикатурно разукрашенная пестрой шапкой с развевающимися перьями, длинные костлявые руки, натертые и вылощенные мелом: все это сообщало его наружности отвратительный, гадкий и такой неестественно-ужасный вид, о котором я до сих пор не могу и подумать без замирания сердца. Он отвел меня в сторону и начал дрожащим голосом исчислять длинный ряд недугов и лишений, умоляя, как водится, ссудить ему несколько шиллингов на самое короткое время. Получив от меня деньги, он опрометью бросился на сцену, и через минуту я слышал оглушительный смех и дикий рев, которыми сопровождались его первые прыжки и кувырканья.

"Через несколько вечеров оборванный мальчишка опустил в мою руку грязный лоскуток бумаги, где было нацарапано несколько слов карандашом, из которых явствовало, что герой мой опасно болен, и что он, во имя человеколюбия и дружбы, покорнейше просит меня навестить его после спектакля, в такой-то улице - я забыл её имя - недалеко, впрочем, от нашего театра. Я велел сказать, что приду, и в самом деле, лишь-только опустили занавес, я отправился на свой печальный визит.

"Было поздно, потому что я играл в последней пьесе, и спектакль вообще тянулся очень долго вследствие бенефиса в пользу главного актера. Была темная холодная ночь. Сырой и пронзительный ветер подгонял к окнам и фасадам домов крупные капли проливного дождя. В глухих и тесных улицах накопились целые лужи, и как ветер загасил большую часть фонарей, то прогулка сделалась в самой высокой степени неудобною и опасною. К счастью, однакож, я пошел по прямой дороге, и после некоторых затруднений мне удалось отыскать квартиру моего героя - угольный сарай с надстройкой в роде чердака: в задней комнате этого жилища лежал предмет моего печального визита.

"На лестнице встретила меня какая-то женщина - оборванное и жалкое создание, с сальным огарком в руке. Она сказала, что муж её лежит в забытьи, и, отворив дверь, спешила поставить для меня стул y его постели. Лицо его было обращено к стене, и он не мог заметить моего прихода. От нечего делать, я принялся рассматривать место, куда завлекла меня судьба.

"Больной лежал на старой складной кровати, убиравшейся в продолжение дня. Вокруг изголовья торчали лоскутья грязного занавеса, сгруппированные для защиты от ветра, который, однакож, свободно дул по всей комнате, пробираясь через щели в стенах и двери. В развалившемся камине, за изломанной решеткой, перегорали и хрустели остатки каменного угля, и перед решеткой был поставлен старый круглый стол с пузырьками из аптеки, разбитым зеркалом, щеткой и другими статьями домашнего хозяйства. На полу, среди комнаты, валялся ребенок на приготовленной для него постели, и подле, y изголовья, на трехножном стуле, сидела его мать. Справа на стене утверждены были две полки, где виднелись тарелки, чашки, блюдечки и две пары театральных башмаков. Внизу, под этой полкой, висели две рапиры, арлекинская куртка и шапка. Вот все, что я мог заметить в этом странном жилище, за исключением, впрочем, нескольких узлов с лохмотьями, беспорядочно разбросанных по углам комнаты.

"Долго я прислушивался к тяжелому дыханию и лихорадочным вздрагиваньям больного человека, прежде чем узнал он о моем присутствии. Наконец, в бесполезном усилии отыскать спокойное место для своей головы, он перебросил через постель свою руку, и она упала на мою. Он вздрогнул и устремил на меня блуждающий взор.

"- М-р Готли, Джон,- проговорила его жена, давая знать обо мне,- м-р Готли, за которым ты посылал сегодня. Забыл разве?

"- А!- воскликнул больной, проводя рукою по лбу,- Готли... Готли ... кто, бишь, это ... дай Бог память!

Казалось, через несколько секунд воспоминания его оживились и сознание воротилось. Он судорожно схватил мою руку и сказал:

"- Не оставляй меня, старый товарищ, не оставляй. Она убьет меня, я знаю.

"- Давно он в таком положении?- спросил я, обращаясь к его плачущей жене.

"- Со вчерашней ночи,- отвечала она.- Джон, Джон! Разве ты не узнаешь меня?

"- Не пускай ее ко мне!- вскричал больной, судорожно вздрагивая, когда она хотела склонить над ним свою голову.- Прогони ее, ради Бога! Мне тошно ее видеть.

"Он дико вытаращил на нее глаза, исполненные тревожных опасений, и принялся шептать мне на ухо:

"- Я бил ее, Яков, жестоко бил вчера и третьяго дня, часто бил. Я морил их голодом и холодом - ее и ребенка: теперь я слаб и беззащитен ... Яков, она убьет меня, я знаю. Как она плакала, когда я ее бил! О, еслиб ты видел, как она плакала! Прогони ее, сделай милость.

"Он выпустил мою руку и в изнеможении упал на подушку.

"Я совершенно понял, что все это значило. Если бы еще оставались какие нибудь сомнения в моей душе, один взгляд на бледное лицо и костлявые формы женщины мог бы удовлетворительным образом объяснить настоящий ход этого дела.

"- Вам лучше отойти, я полагаю,- сказал я, обращаясь к жалкому созданию.- Вы не можете принести пользы вашему супругу. Вероятно, он успокоится, если не будет вас видеть.

"Бедная женщина отошла от своего мужа. Через несколько секунд он открыл глаза и с беспокойством начал осматриваться вокруг себя.

"- Ушла ли она?- спросил он с нетерпением.

"- Да, да,- сказал я,- тебе нечего бояться.

"- Вот что, старый друг,- сказал он тихим голосом,- и больно мне, и тошно, и гадко видеть эту женщину. Это - олицетворенная кара для меня. Один взгляд на нее пробуждает такой ужасный страх в моем сердце, что я готов с ума сойти. Всю прошлую ночь её огромные глаза и бледное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертелась и она, и всякий раз как я вздрагивал и просыпался от своего лихорадочного бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня с ног до головы.

"Он ближе наклонился к моему уху, и продолжал глухим, взволнованным шепотом:

"- Это ведь, собственно говоря, злой дух, a не человек. Да, да, я знаю. Будь она женщина - ей давно бы следовало отправиться на тот свет. Никакая женщина не может вынести того, что она перенесла. Уф!

" С ужасом воображал я длинный ряд жестокостей и страданий, которые должны были произвести такое впечатление на этого человека. Отвечать мне было нечего: кто мог доставить утешение или надежду отверженному созданию, утратившему человеческие чувства?

"Часа два я просидел в этом жилище нищеты и скорби. Больной стонал, метался, бормотал невнятные восклицания, исторгаемые физической болью, забрасывал руки на голову и грудь и беспрестанно переворачивался с боку на бок. Наконец, он погрузился в то бессознательное состояние, где душа беспокойно блуждает в лабиринте смутных и разнообразных сцен, переходя с одного места в другое, без всякого участия со стороны рассудка, и без возможности освободиться из под неописанного чувства настоящих страданий. Имея причины думать, что горячка теперь невдруг перейдет в худшее состояние, я оставил несчастного страдальца, обещавшись его жене придти вечером на другой день и просидеть, если понадобится, всю ночь y постели больного.

"Я сдержал свое слово. В последния сутки произошла с ним страшная перемена. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественным и ужасным блеском. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многих местах; сухая, жесткая кожа разгорелась по всему телу, и дикое, почти неземное выражение тоски на лице страдальца всего более обнаруживало роковые опустошения, произведенные недугом. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.

"Я занял свое прежнее место и неподвижно просидел несколько часов, прислушиваясь к звукам, способным глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То был неистовый бред человека, умирающего преждевременною и неестественною смертью. Из того, что сказал мне врач, призванный к одру больного, я знал, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидетелем последней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видел я, как изсохшие члены, которые, не дальше как часов за семьдесят кривлялись и вытягивались на потеху шумного райка, корчились теперь под смертельной пыткой горячки; и слышал я, как пронзительный хохот арлекина смешивался с тихими стонами умирающего человека.

"Трогательно видеть и слышать обращение души к обыкновенным делам и занятиям нормальной жизни, когда тело, между тем, слабое и беспомощное, поражено неисцелимым недугом; но как скоро эти занятия, по своему характеру, в сильнейшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять с важными и торжественными идеями, то впечатление, производимое подобным наблюдением, становится чрезвычайно поразительным и сильным. Театр и трактир были главнейшими сценами похождений страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Был вечер, грезилось ему; y него роль в нынешнем спектакле. Поздно. Пора идти. Зачем они останавливают его? Зачем не пускают из трактира? Ему надобно идти: он потеряет жалованье. Нет! за него уцепились, не пускают его. Он закрыл свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимых преследователей. Еще минута, и он декламировал шутовские вирши, выученные им для последнего спектакля. Он встал и выпрямился на своей постели, раздвинул изсохшие члены и принялся выделывать самые странные фигуры: он был на сцене; он играл. После минутной паузы, он проревел последний куплет какой-то оглушительной песни. Вот он опять в трактире: ух, как жарко! Ему было дурно, болен он был, очень болен; но теперь ничего: он здоров и счастлив. Давайте вина. Кто же вырвал рюмку вина из его рук? Опять все тот же гонитель, который преследовал его прежде. Он опрокинулся навзничь, заплакал, застонал, зарыдал.

"Следовал затем период кратковременного забытья. Усталые члены успокоились, онемели, и в комнате распространилась тишина, прерываемая только удушливым дыханием чахоточной жены. Но вот он опять воспрянул и душой, и телом и снова обратился к занятиям прошедшей жизни. На этот раз пробирается он вперед и вперед, через длинный ряд сводчатых комнат и каморок, тесных, узких, мрачных и низких до того, что ему на карачках надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернет он голову или руку, везде и все заслоняет ему путь. Мириады насекомых жужжат и прыгают в спертом и затхлом пространстве, впиваются в уши и глаза, в рот и ноздри, кусают, жалят, высасывают кровь. Пресмыкающиеся гады гомозятся и кишат на потолке и стенах, взбираются на его голову, прыгают и пляшут на его спине. Прочь, прочь, кровопийцы! И вдруг мрачный свод раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздух прояснился, насекомые исчезли, гады провалились; но место их заступили фигуры мрачные и страшные, с кровожадными глазами, с распростертыми руками. Все это старые приятели, мошенники и злодеи, сговорившиеся погубить его. Вот они смеются, фыркают, делают гримасы, и вот - прижигают его раскаленными щипцами, скручивают веревкой его шею, тянут, давят, душат, и он вступает с ними в неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконец, после одного из этих пароксизмов, когда мне стоило неимоверных трудов удерживать его в постели, он впал, повидимому, в легкий сон. Утомленный продолжительным и беспокойным бодрствованием, я сомкнул глаза на несколько минут; но вдруг сильный толчек в плечо пробудил опять мое усыпленное внимание. Больной встал и, без посторонней помощи, уселся на своей постели: страшная перемена была на его лице; но сознание, очевидно, воротилось к нему, потому что он узнал меня. Ребенок, бывший до этой поры безмолвным и робким свидетелем неистовых порывов страждущего безумца, быстро вскочил на ноги и с пронзительным криком бросился к своему отцу. Мать поспешно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бешеный муж не изуродовал дитя; но, заметив страшную перемену в чертах его лица, она остановилась, как вкопанная, подле постели. Он судорожно схватился за мое плечо и, ударив себя в грудь, розинул рот, делая, повидимому, отчаянные усилия для произнесения каких-то слов. Напрасный труд! Он протянул правую руку к плачущему младенцу и еще раз ударил себя в грудь. Мучительное хрипение вырвалось из горла - глаза сверкнули и погасли - глухой стон замер на посинелых устах, и страдалец грянулся навзничь - мертвый!"

Нам было бы весьма приятно представить нашим читателям мнение м-ра Пикквика насчет истории, рассказанной странствующим актером; но, к несчастию, мы никак не можем этого сделать вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства.

Уже м-р Пикквик взял стакан и наполнил его портвейном, только-что принесенным из буфета; уже он открыл уста для произнесения глубокомысленного замечания: "именно так",- в путевых записках м-ра Снодграса объяснено точнейшим образом, что маститый президент действительно открыл уста,- как вдруг в комнату вошел лакей и доложил:

- Какие-то джентльмены, м-р Пикквик.

Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свет лишился дополнительных замечаний великого мужа, которым, без сомнения, суждено было объяснить многие загадочные пункты психологии и метафизики. Бросив суровый взгляд на слугу, м-р Пикквик окинул испытующим взором всех присутствующих членов, как будто требуя от них известий относительно новых пришельцев.

- Я знаю, кто это, сказал м-р Винкель,- ничего! Это мои новые приятели, с которыми я сегодня познакомился по весьма странному стечению обстоятельств. Прекраснейшие люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надеюсь, вы их полюбите.

- Мы очень рады их принять,- добавил он, обращаясь к слуге.

М-р Пикквик успокоился, и физиономия его совершенно прояснилась. Между тем отворилась дверь, и в комнату, один за другим, вошли три джентльмена.

- Подпоручик Теппльтон,- сказал м-р Винкель,- подпоручик Теппльтон, м-р Пикквик, доктор Пайн, м-р Пикквик - Снодграса вы уже видели: друг мой Топман, доктор Слемм...

Здесь м-р Винкель должен был остановиться, потому что на лицах Топмана и доктора выразилось сильнейшее волнение.

- Я уже встречался с этим джентльменом,- сказал доктор многозначительным тоном.

- Право!- воскликнул м-р Винкель.

- Да, и с этим также, если не ошибаюсь,- продолжал доктор, бросая пытливый взгляд на незнакомца в зеленом фраке.

- Ну, тем лучше, доктор. Я рад.

- Вчера вечером этот джентльмен получил от меня весьма важное приглашение, от которого, однакож, он счел нужным уклониться.

Сказав это, доктор Слеммер бросил на незнакомца величественный взгляд и шепнул что-то на ухо своему приятелю, подпоручику Теппльтону.

- Неужто!- проговорил тот.

- Уверяю тебя.

- В таком случае скорей к развязке,- сказал с большою важностью владелец походного стула.

- Погоди, Пайн, перебил подпоручик.- Позвольте спросить вас, сэр,- продолжал он, обращаясь к м-ру Пикквику, начинавшему уже приходить в крайнее расстройство от этих таинственных и неучтивых переговоров,- позвольте спросить, к вашему ли обществу принадлежит этот джентльмен в зеленом фраке?

- Нет, сэр,- отвечал м-р Пикквик.- Он наш гость.

- Он член вашего клуба, если не ошибаюсь?- продолжал подпоручик вопросительным тоном.

- Совсем нет.

- И он не носит форменного фрака с вашими пуговицами?

- Нет, сэр, никогда!- отвечал озадаченный м-р Пикквик.

Подпоручик Теппльтон повернулся к доктору Слеммеру и сомнительно пожал плечами. Маленький доктор бесновался и бросал вокруг себя яростные взгляды, м-р Пайн злобно смотрел на лучезарную физиономию бессознательного Пикквика.

- Сэр,- сказал доктор, вдруг повернувшись к м-ру Топману, при чем этот джентльмен привстал и вздрогнул, как будто кольнули его булавкой в ногу,- сэр, вы были вчера вечером на балу?

М-р Топман слабым и нерешительным голосом пролепетал утвердительный ответ.

- И этот джентльмен был вашим товарищем,- продолжал доктор, указывая на неподвижного незнакомца.

- Точно так,- проговорил м-р Топман.

- В таком случае, сэр,- сказал доктор, обращаясь к незнакомцу,- еще раз спрашиваю вас в присутствии всех этих господ: угодно ли вам дать мне свой адрес, или я должен здесь же немедленно наказать вас как презренного труса? Выбирайте одно из двух.

- Остановитесь, сэр,- воскликнул м-р Пикквик тоном сильнейшего негодования,- ваше поведение требует немедленного объяснения или я заставлю вас иметь дело с собою. Топман, объяснись!

М-р Топман изложил все дело в нескольких словах, причем слегка упомянул о займе винкелевского фрака, упирая преимущественно на то важное обстоятельство, что все это случилось "после обеда". Остальные подробности, заключил он, должен объяснить сам незнакомец, и тот, вероятно, представил бы удовлетворительный отчет, еслиб, сверх всяких ожиданий, не вмешался подпоручик Теппльтон, который уже давно искоса поглядывал на владельца зеленого фрака.

- Не видел ли я вас на здешней сцене?- спросил он незнакомца презрительным тоном.

- Может статься... мудреного нет... человек заметный.

- Ну, доктор, игра не стоит свеч,- продолжал подпоручик.- Этот господин - кочующий актер, и ему надо завтра играть в пьесе, которую поставили на здешнюю сцену офицеры пятьдесят второго полка. Вам нельзя драться, Слеммер, нельзя.

- Разумеется!- подхватил с достоинством м-р Пайн.

- Извините, что я поставил вас в такое неприятное положение,- сказал подпоручик Теппльтон, обращаясь к м-ру Пикквику,- советую вам на будущее время быть осторожнее в выборе ваших друзей, если вы желаете избежать подобных сцен. Прощайте, сэр!

И с этими словами подпоручик Теппльтон, бросив гордый взгляд, выбрался из комнаты.

- Позвольте, сэр, и мне сделать несколько замечаний в вашу пользу,- сказал раздражительный доктор Пайн.- Будь я Теппльтон или будь я Слеммер, я вытянул бы вам нос, милостивый государь,- всем бы вытянул вам носы, милостивые государи, всем, всем. Имя мое - Пайн, сэр, доктор Пайн сорок третьяго полка. Спокойной ночи, сэр!

И, заключив эту фразу, грозным жестом, он величественно вышел из комнаты, сопровождаемый доктором Слеммером, который, не сказав ничего, ограничился только презрительным взглядом на раскрасневшиеся щеки почтенного президента Пикквикского клуба.

Бешенство и ярость закипели в благородной груди м-ра Пикквика с такою неимоверной силой, что пуговицы чуть не порвались на его жилете. С минуту он стоял неподвижно на своем месте, задыхаясь от напора взволнованных чувств. Наконец, лишь только затворилась дверь после ухода нежданных гостей, он мигом пришел в себя и опрометью бросился вперед с ярким пламенем во взорах. Уже рука его ухватилась за дверной замок, и через минуту, нет сомнения, он вцепился бы в горло своего дерзкого обидчика, доктора Пайна, еслиб м-р Снодграс, сохранивший, к счастию, полное присутствие духа в продолжение всей этой сцены, не ухватился заблаговременно за фрачные фалды своего президента.

- Удержите его!- кричал м-р Снодграс.- Топман, Винкель ... допустим ли мы погибнуть этой драгоценной жизни?

- Пустите меня, пустите!- кричал м-р Пикквик, неистово порываясь из дверей.

- За руки его, за ноги!.. так, так, плотнее, крепче!- ревел м-р Снодграс.

И, благодаря соединенным усилиям всей этой компании, м-р Пикквик был, наконец, посажен на кресло.

- Оставьте его,- сказал зеленофрачный незнакомец,- воды и коньяку ... задорный старичишка ... пропасть прорех ... жаль ... выпейте ... превосходное сукно!

С этими словами незнакомец приставил к губам м-ра Пикквика стакан крепкого пунша, заранее приготовленного Горемычным Яшей.

Последовала кратковременная пауза. Живительная влага не замедлила произвести свое спасительное действие: почтенная физиономия м-ра Пикквика озарилась лучами совершеннейшего спокойствия.

- Не стоит думать о них,- заметил горемычный джентльмен.

- Ну да, разумеется,- отвечал м-р Пикквик.- Я раскаиваюсь, что вышел из себя: надобно быть рассудительнее в мои лета. Придвиньте сюда ваш стул, сэр, поближе к столу.

Горемычный Яша немедленно занял свое место, и через несколько минут все общество уселось за круглым столом. Общее согласие возстановилось еще раз. Следы некоторой раздражительности оставались на короткое время на геройском лице м-ра Винкеля, изъявившего заметную досаду на своевольное заимствование форменного платья; но и он, скоро успокоился рассудив основательно, что никак не следует думать о таких пустяках. Вечер, как и следовало ожидать, окончился очень весело, и все члены почтенной компании остались совершенно довольны друг другом.

Глава четвертая.

Еще новые друзья.- Приглашение на дачу.

Многие писатели придерживаются обыкновения скрывать от взоров публики те источники, откуда почерпаются их сведения. За нами отнюдь не водится таких грехов, и совесть наша прозрачна, как кристалл. Мы стараемся только добросовестно выполнить принятую на себя обязанность издателей, и больше ничего. Разумеется, что и говорить, нам приятно было бы похвастаться первоначальным изобретением всех этих приключений; но глубокое уважение к истине заставляет нас признаться откровенно, что мы просто - чужими руками жар загребаем. Деловые бумаги Пикквикского клуба всегда были и будут нашею главною рекою, откуда чистыми и светлыми струями изливаются в нашу книгу самые важные и назидательные факты, которые мы, к удовольствию читателя, обязаны приводить в самый строгий, систематический порядок.

Действуя в этом добросовестном духе, мы считаем своим непременным долгом объяснить, что всеми подробностями, которые читатель найдет в следующих двух главах, мы обязаны прекрасному путевому журналу м-ра Снодграса, справедливо заслужившего между своими сочленами и товарищами громкую поэтическую славу. С нашей стороны, в этом случае не будет даже сделано никаких дополнительных примечаний. Зачем? Дело будет вопиять само за себя. Начнем.

Поутру, на другой день, все рочестерское народонаселение и жители смежных городов поднялись рано с своих постелей, в состоянии чрезмерного одушевления и самой шумной суетливости. На большой площади, перед Четемскими казармами, должен был состояться парад. Орлиный глаз командира будет обозревать маневры полдюжины полков. Будут штурмовать неприступную крепость, и взорвут на воздух временные укрепления, нарочно воздвигнутые для этой цели.

М-р Пикквик, как, вероятно, уже догадались наши читатели из его описания Рочестера и Четема, был страстным любителем стратегии и тактики. Товарищи его не могли без пламенного одушевления смотреть на великобританского воина, гордого своим оружием и марсовским геройством. Таким образом, все наши путешественники с раннего утра отправились к главному месту действия, куда народ густыми толпами стекался со всех концов и дорог.

Каждый предмет на широкой площади свидетельствовал неоспоримым образом, что предстоящая церемония будет иметь торжественный и грандиозный характер. Часовые, в полном вооружении, были расставлены по всем четырем концам; слуги устраивали места для дам на батареях; сержанты бегали взад и вперед с сафьяновыми книгами под мышкой; полковник Болдер, в полной парадной форме, верхом на борзом коне, галопировал от одного места до другого осаживал свою лошадь, скакал между народом, выделывал курбеты, кричал без умолку, до хрипоты, отдавая приказания и кстати, для развлечения, водворяя порядок в народе. Офицеры ходили взад и вперед, принимая поручения от полковника Болдера и отдавая приказания сержантам. Даже самые солдаты смотрели с видом таинственной торжественности из под своих лакированных киверов, и это всего больше обличало редкое свойство имеющего быть стратегического празднества.

М-р Пикквик и спутники его заняли места в переднем ряду густой толпы. Толпа между тем увеличивалась с каждою минутой, и наши герои, в продолжение двух часов, только то и делали, что старались удержать выгодную позицию, которую они заняли. Один раз м-р Пикквик получил энергический толчок в самую середину спины и был принужден отпрыгнуть вперед на несколько аршин с такою странною поспешностью, которая вообще чрезвычайно противоречила его степенному виду. В другой раз попросили его отступить назад от фронта, причем зазевавшемуся почтенному президенту пришлось испытать на себе силу удара прикладом ружья, который пришелся как раз по большому пальцу его правой ноги. Тут же некоторые веселые джентльмены с левой стороны притиснули м-ра Снодграса, и любопытствовали знать: "куда он корячится, верзила?" И когда м-р Винкель, свидетель этой дерзости, выразил энергическими знаками свое справедливое негодование, какой-то весельчак нахлобучил ему шляпу на глаза и учтиво попросил позволения положить к себе в карман его пустую голову. Все эти и многия другия, практические остроты чрезвычайно игривого свойства, в связи с загадочным отсутствием м-ра Топмана, который вдруг исчез неизвестно куда, делали положение наших героев не совсем вожделенным и завидным.

Наконец, смешанный гул многих голосов возвестил прибытие ожидаемой особы. Глаза всех устремились на один и тот же пункт. Через несколько минут нетерпеливого ожидания, знамена весело заколыхались в воздухе, штыки ярко заблистали на солнце, колонны стройными рядами выступили на равнину, полки вытянулись, выстроились в цепь, слово команды произнесено и главный командир, сопровождаемый полковником Болдером и многими офицерами, подскакал к фронту. Грянул барабан, войска двинулись с своих мест и начались столь долго ожидаемые публикой маневры.

Сначала м-р Пикквик, сбитый с ног и придавленный десятками локтей, не имел возможности любоваться прекрасным зрелищем парада; но когда, наконец, он получил способность твердо укрепиться на своих ногах, удовольствие его приняло характер безграничного восторга.

- Может ли быть что-нибудь восхитительнее?- спросил он м-ра Винкеля.

- Ничего не может!- отвечал м-р Винкель, имевший счастие освободиться от посторонних ног, стоявших около четверти часа на его сапогах.

- Величественное, благороднейшее зрелище!- воскликнул м-р Снодграс.- Чье сердце не затрепещет от восторга при взгляде на героев, защитников отечества, которые с таким блеском и достоинством рисуются перед своими мирными гражданами? Не воинственная жестокость на их лицах, но выражение великодушие и благородства, и глаза их сверкают не грубым огнем хищничества или мести, но поэтическим светом человеколюбия и доблестей душевных.

М-р Пикквик, повидимому, не совсем соглашался с этим восторженным поэтическим мнением своего ученика о военных, потому ничего ему не ответил и только сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:

- Мы теперь в превосходной позиции.

- Да, в превосходной,- подтвердили в один голос м-р Снодграс и м-р Винкель.

Превосходство позиции состояло в том, что толпа вдруг рассеялась в разные стороны, a пикквикисты остались одни на своих местах.

- Что-то они теперь станут делать?- сказал м-р Пикквик, поправляя очки.

- Мне... мне... кажется,- проговорил м-р Винкель, значительно изменяясь в лице,- кажется, они хотят стрелять.

- Вздор!- сказал м-р Пикквик.

- Право, они хотят стрелять,- подтвердил м-р Снодграс взволнованным тоном.

- Быть не может!- возразил м-р Пикквик.

Но лишь только неустрашимый президент произнес эти слова как вдруг все шесть полков, по какому-то непонятному сочувствию, устремили ружейные дула на одну точку - на грудь почтенных пикквикистов, и выпалили с таким ужасным залпом, что земля дрогнула под их ногами, и свет дневной затмился в их глазах.

В этом-то критическом положении, когда, с одной стороны, угрожали безчисленные залпы картечи, a с другой, противоположной,- готовы были нахлынуть на них новые полчища артиллеристов, м-р Пикквик обнаружил то совершеннейшее хладнокровие, которое обыкновенно составляет неотъемлемую принадлежность великих душ. Он схватил м-ра Винкеля за руку и, поставив себя между этим джентльменом и м-ром Снодграсом, доказывал в самых красноречивых выражениях, что им никак не следует бояться за свою драгоценную жизнь. Конечно, не мудрено было оглохнуть от этого ужасного шума; но этим только и ограничилась вся опасность.

- Но если, чего Боже сохрани, ружье y кого нибудь заряжено пулей,- говорил м-р Винкель, бледный как смерть,- в эту минуту свистнуло что-то в воздухе над самым моим ухом. Долго ли до греха? Пропадешь ни за грош!

- Не лучше ли нАм повалиться на землю?- сказал м-р Снодграс.

- О, нет, это совсем не нужно; да вот уж и все кончено!- сказал м-р Пикквик. Могло статься, что губы его несколько дрожали и щеки побледнели; но за то, в общих чертах, физиономия великого человека не выражала никакого беспокойства.

Действительно, пальба прекратилась, и предположение м-ра Пикквика совершенно оправдалось; но едва только успел он выразить свое душевное удовольствие насчет проницательности своей догадки как опять послышалось новое, чрезвычайно быстрое движение в рядах. Раздалось могучее слово командира, и, прежде чем можно было угадать сущность нового маневра, все шесть полков, со штыками наголо, устремились скорым маршем на тот самый пункт, где присутствовал м-р Пикквик со своими почтенными друзьями.

Человек смертен - дело известное, и бывают иной раз такие роковые случаи, против которых вообще бессильно человеческое мужество. Сначала м-р Пикквик с недоумением взглянул в свои очки на приближающуюся массу; потом быстро повернулся к ней спиной и... не то чтоб побежал - этого никак нельзя сказать, во-первых, потому, что бегство - слишком низкий термин, совсем негодный для высокого слога; во-вторых, фигура м-ра Пикквика отнюдь не была приспособлена к этому постыдному разряду отступления. Нет, м-р Пикквик засеменил своими ногами и замахал обеими руками с такою быстротой, что на первый раз посторонний наблюдатель никак бы не заметил неловкости его положения.

Свежие отряды, нахлынувшие с тыла на наших героев, собирались отразить нападение мнимых победителей цитадели, и следствием этого было то, что м-р Пикквик и его друзья вдруг очутились между двумя перекрестными огнями враждебных полков, выступавших скорым маршем один против другого.

- Прочь!- кричали офицеры в передовой цели..

- Прочь, прочь с дороги!- кричали офицеры других отрядов.

- Куда же нам деваться?- визжали отчаянные пикквикисты.

- Прочь, прочь, прочь!- был единственный ответ.

Наступили минуты страшной толкотни и суматохи; полки сдвинулись, сразились, отступили; площадь очистилась, и на площади лежал низверженный м-р Пикквик, и подошвы сапогов м-ра Пикквика барахтались и колыхались в воздушном пространстве.

М-р Снодграс и м-р Винкель тоже с своей стороны не замедлили, при этом случае, представить удивительные опыты рикошетов и кувырканий, обнаруживших во всем свете их чудную ловкость, в особенности последняго. Когда, наконец, он прочно утвердился на своих ногах и начал отирать желтым шелковым платком крупные капли пота с своего чела, изумленный взор его прежде всего обратился на почтенного президента, которому суждено было в эту минуту догонять свою шляпу, сорванную ветром с его головы.

Всем и каждому известно, что человек бывает поставлен в истинно плачевное положение, когда судьба, олицетворенная в сильных порывах ветра, заставляет его догонять свою собственную шляпу, и безразсудно поступают те безжалостные эгоисты, которые позволяют себе смеяться над таким человеком. Нигде, быть может, не требуется с нашей- стороны столько хладнокровия и рассудительности, как в искусстве ловить шляпу: так по крайней мере думает м-р Снодграс, и я совершенно с ним согласен. Если вас, благосклонный читатель, постигнет такое страшное несчастие, я никак не советую вам бежать слишком скоро, иначе вы обгоните свою беглянку, медленно идти тоже нехорошо, потому что в таком случае шляпа совсем исчезнет из вида, и тогда вам придется отступиться от своей собственности, а известно, на что похож человек, потерявший свою голову. Всего лучше бежать слегка, исподволь, преследовать осмотрительно, осторожно, и потом вдруг, сделав решительный прыжок, схватить ее за поля, и тут же надеть на голову как можно крепче. В продолжение всей этой операции не мешает слегка посмеиваться, улыбаться и делать увеселительные жесты, показывая, таким образом, что эта ловля чрезвычайно забавляет вас.

Ветерок подувал довольно сильно, подкатывая шляпу м-ра Пикквика. Великий муж бежал вперед и вперед, размахивая руками и отнюдь не теряя присутствия духа: но, к несчастию, ветер сделался сильнее, шляпа раскатилась с неимоверной быстротою, и м-р Пикквик, вероятно, совсем потерял бы ее из вида, еслиб судьба сама не распорядилась за него, противопоставив естественную преграду своевольной беглянке.

Истощенный до изнеможения, м-р Пикквик уже готов был совсем прекратить свою погоню, как вдруг шляпа его наткнулась на колесо экипажа, стоявшего перед площадью с полдюжиною других, более или менее фантастических экипажей. Заметив выгоду своего положения, м-р Пикквик сделал сильный прыжок, завладел своею собственностью и, надев ее на голову, остановился перевести дух. В эту самую минуту, знакомый голос весело произнес его имя: м-р Пикквик оглянулся, и невыразимое удовольствие распространилось в его душе при том истинно поэтическом зрелище, которое открылось перед его глазами.

То была открытая коляска, без лошадей, которых поспешили выпрячь, чтоб удобнее расположиться в этом тесном месте. В коляске стояли: пожилой статный джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами и в огромных ботфортах, две молодые девушки в шарфах и перьях, молодой джентльмен, очевидно, влюбленный в одну из этих девушек, украшенных перьями и шарфами, одна леди сомнительного возраста, тетка или кузина, и, наконец, м-р Топман, любезный и веселый Топман, принимавший живейшее участие во всех распоряжениях и разговорах, как будто он принадлежал к этой фамилии с первых лет жизни. За коляской, назади, где прикрепляются дорожные чемоданы, виднелась огромная плетеная корзина - одна из тех благородных корзин, которых вид пробуждает в наблюдательной душе сладкие воспоминания о жареных курицах, копченых языках, бутылках вина и проч., и проч. На козлах сидел толстый красно-рыжий детина, с заспанными глазами и опухлыми щеками: не мудрено было догадаться, что обязанностью его было - раздавать почтенной публике лакомые припасы плетеной корзины, как скоро наступит для того вожделенная пора.

Лишь только м-р Пикквик окинул проницательным взглядом все эти интересные предметы, верный ученик его закричал опять веселым и беззаботным тоном:

- Пикквик, Пикквик! Идите к нам! Скорее!

- Пожалуйте к нам, сэр, прошу покорно!- сказал пожилой статный джентльмен.- Джой! Ах, чорт побери, он опять заснул.- Джой, отвори дверцы!

Толстый детина медленно спустился с козел, и, покачиваясь с боку на бок, отворил дверцы. В эту минуту подошли к коляске м-р Снодгрась и м-р Винкель.

- Всем будет место, господа, пожалуйте!- продолжал статный джентльмен.- Двое сядут в коляске, a один на козлах. Джой, приготовь место для одного из этих господ. Теперь, сэр, милости просим.

И статный джентльмен дюжею рукой втащил в коляску Пикквика и Снодграса. М-р Винкель вскарабкался на козлы, где рядом с ним поместился и толстый детина.

М-р Пикквик раскланялся со всей компанией и радушно пожал руку статному джентльмену в огромных ботфортах.

- Ну, как ваше здоровье, сэр?- сказал статный джентльмен, обращаясь к м-ру Снодграсу с отеческой заботливостью.- Рад, очень рад, все в порядке, я надеюсь.- Вы как поживаете, сэр?- продолжал он, говоря м-ру Винкелю.- Все вы здоровы? прекрасно, прекрасно!- Мои дочери, господа, прошу познакомиться, и вот моя сестра, мисс Рахиль Уардль. Она еще девица и, как видите, недурна ... неправда ли, сэр? А?

Он весело толкнул локтем м-ра Пикквика и залился самым радушным смехом.

- Ах, братец, как не стыдно!- проговорила мисс Уардль с девственной улыбкой.

- Чего тут стыдиться? Это всякий видит,- сказал статный джентльмен.- Прошу извинить, господа, вот еще мой приятель, м-р Трундель. Теперь мы все знакомы и, стало быть, можем с большим комфортом смотреть на эволюции.

Статный джентльмен надел очки, м-р Пикквик вооружился подзорной трубой, и вся компания принялась смотреть на военные эволюции, изредка, по временам поглядывая друг на друга.

Эволюции точно были достойны изумления. Колонны сходились, расходились, маршировали, строились в каре, палили и разбегались вразсыпную. Нельзя было надивиться, с какою ловкостью солдаты перепрыгивали через глубокий ров и взбирались по веревочным лестницам на стену неприступной крепости, которую, однакож, надлежало взять во что бы то ни стало. Приготовления к решительному приступу были настолько шумны и ужасны, что весь воздух наполнился криком женщин, и многия благородные леди попадали в обморок. Девицы Уардль перепугались до того, что м-р Трундель принужден был одну из них держать в своих объятиях, тогда как м-р Снодграс поддерживал другую. Тетушка Уардль едва могла стоять на ногах и растерялась до такой степени, что м-р Топман счел необходимым обхватить её гибкую талию и поддерживать ее обеими руками. Вся компания была в неописанном волнении, кроме, однакож, толстого и жирного парня, который спал на козлах беспробудным сном, как будто пушечная пальба имела для него чарующую силу колыбельной песни.

- Джой, Джой!- воскликнул статный джентльмен, когда крепость, наконец, была взята, и победители вместе с побежденными уселись обедать за общий стол.- Чорт побери, этот урод опять заснул! Пожалуйста, сэр, потрудитесь ущипнуть его за ногу, иначе его ничем не разбудишь... Вот так!.. Покорно благодарю.- Развяжи корзинку, Джой.

Жирный детина, приведенный в себя энергическими усилиями м-ра Винкеля, еще раз скатился с козел и принялся развязывать корзинку с такою расторопностью, какой, повидимому, вовсе нельзя было ожидать от него.

- Ну, господа, теперь мы можем сесть,- сказал статный джентльмен.- Ба! это что такое? Отчего y вас измятые рукава, mesdames? Я советовал бы вам поместиться на коленях своих кавалеров - это было бы удобнее, по крайней мере для тебя, сестрица.

Тетушка Уардль раскраснелась как пион при этой неуместной шутке и бросила сердитый взгляд на м-ра Топмана, спешившего воспользоваться предложением её брата. Наконец, после других, более или менее остроумных шуток, вся компания уселась с большим комфортом, и м-р Уардль, приведенный в непосредственное соприкосновение с толстым парнем, открыл церемонию угощенья.

- Ну, Джой, ножи и вилки!

Ножи и вилки были поданы, к общему удовольствию дам и джентльменов, поспешивших вооружиться этими полезными орудиями.

- Тарелки, Джой, тарелки!

Такой же процесс последовал при раздаче фарфоровой посуды.

- Подавай цыплят.- Ах, проклятый, он опять заснул.- Джой, Джой!

Несколько легких толчков по голове тростью вывели толстого парня из его летаргического усыпления.

- Подавать кушанье!

При звуке этих слов жирный малый, казалось, воспрянул и душой, и телом. Он вскочил, побежал, и оловянные глаза его, едва заметные из-под опухлых щек, заблистали каким-то диким блеском, когда он принялся развязывать корзинку.

- Живей, Джой, пошевеливайся!

Предосторожность была очень кстати, потому что толстый детина с какою-то особенною любовью вертел каплуна в своих руках и, казалось, не хотел с ним расстаться. Принужденный, однакож, к безусловному повиновению, он испустил глубокий вздох и, став на подножку, подал своему хозяину жареную птицу.

- Хорошо, хорошо. Подавай теперь копченый язык, колбасу и пирог с голубями. Не забудь ветчину и жареную телятину; вынь раковый салад из салфетки - живей!

Отдав все эти приказания на скорую руку, м-р Уардль поспешил снабдить салфетками всех членов проголодавшейся компании.

- Ведь это превосходно, не правда ли?- сказал веселый джентльмен, когда, при дружном содействии ножей и вилок, началось великое дело насыщения пустых желудков.

- Превосходно!- воскликнул м-р Винкель, покачиваясь на козлах.

- Не угодно ли рюмку вина?

- С величайшим удовольствием!

- Не хотите ли, я велю подать бутылку?

- Покорно благодарю.

- Джой!

- Что сэр?

На этот раз жирный детина, занятый рассматриванием телятины, еще не успел заснуть.

- Бутылку вина для джентльмена на козлах. Очень рад вас видеть, сэр.

- Покорно благодарю.

М-р Винкель опорожнил стакан и поставил бутылку подле себя.

- Позволите ли просить вас об одолжении, сэр?- сказал м-р Трундель м-ру Винкелю.

- Сделайте милость!- сказал м-р Винкель, наливая стакан м-ру Трунделю.

Они чокнулись и выпили до дна, для первого знакомства. В эту же минуту м-р Топман поспешил чокнуться с почтенным хозяином, который только что перестал чокаться с глубокомысленным президентом. Дамы тоже приняли участие в общих тостах.

- Что это как Эмилия любезничает с посторонним мужчиной!- шепнула девствующая тетушка на ухо своему брату.

- Пусть ее, это до меня не касается!- сказал статный джентльмен с веселым и беззаботным видом.- Странного тут ничего нет, любезная сестрица - все в порядке вещей. М-р Пикквик, не угодно ли вина?

М-р Пикквикь, занятый глубокомысленным изследованием внутренности пирога, обязательно выпил поданный стакан.

- Эмилия, дружок мой, не говори так громко, сделай милость!- воскликнула целомудренная тетушка, обращаясь с покровительствующим видом к одной из своих племянниц.

- Что с вами, тетушка?

- Да так: я советую тебе быть скромнее, моя милая.

- Покорно благодарю.

- Тетушка и этот старичок свели, кажется, довольно тесную дружбу,- шепнула мисс Изабелла Уардль своей сестре Эмилии.

Молодые девушки засмеялись очень весело и громко, к великой досаде девствующей тетки.

- Смотрите, как оне смеются! Безтолковая радость совсем вскружила головы этим девицам,- заметила мисс Уардль, обращаясь к м-ру Топману с видом истинного соболезнования, как будто безотчетная радость была запрещенным товаром, и молодежь не смела им пользоваться без позволения тетушки.

- О, да, оне очень веселы,- проговорил м-р Топман, стараясь поймать настоящую мысль степенной леди,- это приятно видеть.

- Гм!- пробормотала тетушка сомнительным тоном.

- Смею ли пить за ваше здоровье?- спросил м-р Топман, бросая умилительный взгляд и слегка дотрогиваясь до нежных пальчиков мисс Рахили.

- Ах, сэр!

Взгляды м-ра Топмана сделались еще умилительнее и нежнее. Мисс Рахиль обнаружила опасение, что солдаты, быть может, еще вздумают стрелять: в таком случае, вероятно, опять понадобится ей посторонняя помощь.

- Мои племянницы очень милы: не правда ли?- шепнула она м-ру Топману.

- И были бы еще милее, если бы тут не было их тетушки,- отвечал страстный обожатель прекрасного пола.

- Какой вы насмешник, право! Нет, без шуток, если бы черты их были несколько правильнее и нежнее, оне казались бы очень миловидными, особенно вечером, при свечах.

- Конечно, конечно,- подтвердил м-р Топман.

- О,- вы злой человек! Я знаю, сэр, что y вас на уме.

- Что?- спросил м-р Топман, не думавший ни о чем положительно в эту минуту.

- Вы хотели сказать, что Изабелла несколько горбата ... ну, да, не отпирайтесь, я видела, что вы это тотчас же заметили. Что-ж? вы не ошиблись: y ней точно растет горб, этого скрыть нельзя: страшное несчастие для молодой девушки! Я часто говорю ей, что года через два она будет ужасным уродом. О, вы ужасный насмешник!

Обрадованный случаю прослыть знатоком женской красоты, м-р Топман не сделал никаких возражений и только улыбнулся с таинственным видом.

- Какая саркастическая улыбка!- заметила Рахиль.- Я боюсь вас, сэр.

- Меня боитесь?

- Я вижу вас насквозь, и от меня не укроются ваши мысли. О, я в совершенстве понимаю что значит эта улыбка.

- Что?- спросил м-р Топман, искренно желавший открыть значение того, что было для него самого таинственной загадкой.

- Вы думаете,- начала тетушка, понизив голос на несколько тонов,- вы думаете, что горб Изабеллы еще не велика беда в сравнении с нравственными недостатками её сестры. Ну, да, Эмилия чрезвычайно ветрена, вы угадали. Сколько раз я проливала тайком горькие слезы при мысли об ужасном несчастии, до которого, нет сомнения, доведет ее этот ужасный недостаток! Видите ли, она готова всем вешаться на шею, и простодушный отец - это всего убийственнее - ничего не замечает, решительно ничего! Еслиб он в половину был так же проницателен, как вы - сердце его надорвалось бы от отчаяния, уверяю вас. Что делать? Любовь к детям совсем ослепила его глаза. Ох, быть тут худу, быть тут худу!

Сердобольная тетушка испустила глубокий вздох, и взоры её приняли самое печальное выражение.

- Тетушка изволит, кажется, говорить о нас,- шепнула мисс Эмилия своей сестре,- я уверена в этом.

- Право?

- Непременно. Смотри, какой y неё жалкий вид. Надо ее проучить. Ах, тетушка, вы совсем не бережете своего здоровья! Долго ли простудиться в ваши лета? Накройтесь вот этим платком или закутайтесь шалью. Для такой старушки, как вы, всякий ветерок может иметь несчастные последствия.

Неизвестно каким бы ответом тетушка отблагодарила за это пылкое участие к её старческим недугам, если бы м-р Уардль, не подозревавший этой перестрелки, не вздумал вдруг сделать энергическое обращение к своему слуге.

- Джой, Джой!- Вообразите, этот пострел опять заснул!

- Странный парень!- заметил м-р Пикквик.- Неужели он всегда спит?

- Всегда, всегда!- Полусонный он ходит по улице и нередко храпит, прислуживая за столом.

- Удивительно странный малый!- повторил м-р Пикквик.

- Очень удивительный, и я горжусь им,- отвечал статный джентльмен.- Это редкое явление в природе, и вы не отыщете другого экземпляра в целом свете. Я ни за что с ним не расстанусь. Эй, Джой!- Убери эти вещи и подай другую бутылку! слышишь ли?

Жирный детина повернулся, встал, протер глаза, проглотил огромный кусок пирога и, переваливаясь с боку на бок, принялся за исполнение данных приказаний, искоса посматривая на остаток роскошного завтрака, в котором он не мог принимать деятельного участия. Ножи, тарелки и салфетки уложены на свое место; новая бутылка лафита откупорена и выпита; опустелая корзинка отправилась на запятки; жирный парень еще раз взгромоздился на козлы: подзорная труба и очки вновь явились на сцену - и перед глазами насыщенной публики снова открылись стратегические эволюции великобританских солдат. Ружья и пушки загремели, земля дрогнула, дамы взвизгнули, подкоп взорван, цитадель, к общему удовольствию, взлетела на воздух и чрез несколько минут все и каждый спешили отправиться по своим местам. Статный джентльмен и м-р Пикквик, исполненный поэтических наслаждений, искренно делились взаимными наблюдениями и радушно пожимали друг другу руки.

- Так не забудьте, сэр,- сказал статный джентльмен,- завтра мы должны увидеться.

- Непременно,- отвечал м-р Пикквик.

- Вы записали адрес?

- Как же, как же: Менор-Фарм, Динглиделль,- проговорил м-р Пикквик, вперив очки в свою записную книгу.

- Очень хорошо,- сказал статный джентльмен.- Надеюсь, на моем хуторе вам не будет скучно, и вы увидите предметы, вполне достойные ваших наблюдений. Неделя мигом пролетит в удовольствиях сельской жизни. Джой - ах, проклятый, он опять заснул - Джой, помоги кучеру заложить лошадей.

Лошади заложены; кучер сел на козлы; жирный парень взгромоздился подле него, и коляска сдвинулась с места. Когда пикквикисты бросили последний взгляд на своих друзей, махавших шляпами и платками, заходящее солнце ярким заревом осветило фигуру жирного детины: он спал крепким сном, и голова его лежала на плече кучера Тома.

Глава V.

Мистер Пикквик упражняется в кучерском искусстве. Мистер Винкель показывает удивительные опыты верховой езды.

Яркие лучи утреннего солнца озарили всю природу; воздух наполнился благоуханием; птицы стройным хором запели свой утренний концерт. М-р Пикквик, воспрянувший от сна вместе с восходом великолепного светила, стоял на рочестерском мосту, облокотившись о перила. Он созерцал природу, вдумывался в мирскую суету и дожидался завтрака. Окружающие предметы в самом деле представляли очаровательный вид, способный вызвать на размышление даже не такую великую душу, как y президента знаменитого клуба.

По левую сторону глубокомысленного наблюдателя лежала развалившаеся стена, пробитая во многих местах и упадавшая грубыми и тяжелыми массами на тесный морской берег. Огромные наросты морской травы, трепетавшей при каждом колыхании ветра, висели на острых зазубренных камнях, и зеленый плющ печально обвивался вокруг темных и мрачных бойниц. За этой руиной возвышался древний замок со своими лишенными кровли башнями и массивными стенами, готовыми, повидимому, рухнуть от первого прикосновения; но все это тем не менее громко говорило о силе и могуществе старинного здания, где, за семьсот лет от нашего времени, раздавался шум веселых гостей, сверкали блестящия оружия, и время сокращалось в продолжительных попойках. По обеим сторонам расстилались, на необозримое пространство, берега широкой Медуэ, покрытые нивами и пастбищами, пересекаемыми по местам ветряными мельницами. Богатый и разнообразный ландшафт становился еще прекраснее от мимолетных теней, быстро пробегавших по этому пространству, по мере того как тонкие облака исчезали перед светом утреннего солнца. Река, отражавшая небесную лазурь, струилась тихо и спокойно, изредка пересекаемая веслами рыбаков, спешивших вдаль на добычу на своих живописных лодках.

М-р Пикквик стоял и смотрел, погруженный в приятную задумчивость. Глубокий вздох и легкий удар по плечу неожиданно прервали нить его поэтических размышлений. Он обернулся: перед ним стоял горемычный джентльмен.

- Созерцаете поэтическую сцену?- спросил горемычный джентльмен.

- Да,- сказал м-р Пикквик.

- И, конечно, поздравляете себя с утреннею прогулкой?

М-р Пикквик улыбнулся в знак согласия.

- О, да!- человеку нужно вставать рано, чтоб видеть солнце во всем блеске, потому что редко, слишком редко сияние его продолжается во весь день. Увы! Утро дня и утро человеческой жизни имеют множество общих сторон.

- Истинная правда!- воскликнул м-р Пикквик.

- Как справедлива пословица: "Заря быстро всходит и быстрее исчезает!" - продолжал горемычный джентльмен.- Эфемерная жизнь человека - увы!- мелькает как заря. О, Боже!- чего бы я ни сделал, чтоб воротить дни своего промелькнувшего детства! Или уж лучше бы забыть мне их раз навсегда.

- Вы много страдали, сэр?- сказал м-р Пикквик тоном истинного соболезнования.

- Страдал, да, очень много,- отвечал скороговоркой горемычный джентльмен.- Моим знакомым теперь и в голову не приходит, что испытал я на своем веку.

Он приостановился, перевел дух, и потом, делая крутой поворот, прибавил энергическим тоном:

- Случалось ли вам думать, что утопиться в такое утро было бы истинным счастьем человека?

- О, нет, как это можно!- возразил м-р Пикквик, стремительно отступая от перил, из опасения, как бы горемычный джентльмен, в виде опыта, не вздумал вдруг подтвердить на нем свою теорию счастливого погружения в волны.

- Я так, напротив, часто об этом думал,- продолжал горемычный джентльмен, не обращая внимания на энергический прыжок президента.- В журчаньи тихой и прозрачной воды слышится мне таинственный голос, призывающий к вечному покою. Прыжок - падение - кратковременная борьба: нырнули, погрузились опять,- и тихия волны сокрыли вашу голову,- и мир исчез из ваших глаз со всеми бедствиями и треволнениями. Прекрасно, прекрасно!

И впалые глаза страдальца сверкали ярким блеском, когда он говорил. Скоро, однакож, волнение его прошло: он бросил спокойный взгляд на м-ра Пикквика и сказал:

- Довольно об этом. Сытый голодного не понимает. Мне бы хотелось обратить ваше внимание на другой предмет. Вечером третьяго дня, по вашей просьбе, читал я вам свою повесть, и, кажется, вы слушали ее с большим вниманием.

- Да, повесть во всех отношениях...

- Я не спрашиваю вашего мнения и вовсе не желаю знать, что вы можете думать о ней. Вы путешествуете для собственного удовольствия - этого довольно. Предположите, что я вручил вам свою любопытную рукопись... то есть, вы понимаете, что она любопытна не в художественном смысле, a единственно в том отношении, что ею представляется очерк из действительной жизни. Согласитесь ли вы сообщить ее вашему клубу, который, сколько я мог заметить, беспрестанно вертится y вас на языке?

- С большим удовольствием, если вам угодно,- отвечал м-р Пикквик.- Рукопись ваша будет внесена в деловые бумаги нашего клуба.

- В таком случае, вы ее получите,- сказал горемычный джентльмен.- Ваш адрес?

Ученый путешественник поспешил сообщить свой вероятный маршрут, поступивший таким образом во владение горемычного джентльмена. Перед гостиницей Золотого Быка они раскланялись, и каждый пошел своей дорогой.

Товарищи м-ра Пикквика уже встали и давно дожидались своего президента. Завтрак был готов, и лакомые блюда, в стройном порядке, стояли на подносе. Вся компания уселась за столь. Чай, кофе, сухари, яйца в смятку, ветчина, масло и другия принадлежности английского завтрака начали исчезать с удивительною быстротою, приносившею особенную честь превосходным желудкам почтенных сочленов.

- Ну, теперь в Менор-Фарм,- сказал м-р Пикквик, доедая последнее яйцо.- Как мы поедем?

- Всего лучше спросить об этом буфетчика,- заметил м-р Топман.

С общего согласия буфетчик был призван на совет.

- Динглиделль, джентльмены, пятнадцать миль отсюда. Дорога проселочная. Ездят в двуколесном кабриолете. Хотите?

- Но в нем могут сидеть только двое,- возразил м-р Пикквик.

- Так точно, прошу извинить, сэр. Не угодно ли в тележке о четырех колесах?- Двое сядут сзади; один спереди будет править... О, прошу извинить, сэр, это будет только для троих.

- Что-ж нам делать?- сказал Снодграс.

- Может быть, кто-нибудь из вас любит ездить верхом,- заметил буфетчик, посматривая на м-ра Винкеля.- Верховые лошади здесь очень хороши. Прикажете привести?

- Очень хорошо,- сказал м-р Пикквик.- Винкель, хочешь ехать верхом?

М-р Винкель питал в глубине души весьма значительные сомнения относительно своего всаднического искусства, но, не желая помрачить свою репутацию в каком бы то ни было отношении, поспешил ответить скрепя сердце:

- Пожалуй, я согласен.

- Стало быть, все затруднения уладились,- сказал м-р Пикквик.- Приготовить лошадей к одиннадцати часам!

- Будут готовы, сэр,- отвечал буфетчик.

Оставалось теперь переодеться, запастись бельем и собраться в добрый путь. Путешественники разошлись по своим комнатам.

Кончив предварительные распоряжения, м-р Пикквик вышел в кофейную комнату и смотрел в окно на проходящих. Через несколько минут буфетчик доложил, что экипаж готов, и тут же м-р Пикквик, перед самым окном, увидел колесницу, снабженную всеми необходимыми принадлежностями для веселой прогулки.

Это была весьма интересная зеленая тележка на четырех колесах, с просторным ящиком назади для двух особ и с возвышенным сиденьем напереди. Гнедой конь огромного размера величаво рисовался между длинными оглоблями. Конюх, стоявший подле тележки, держал за узду другого огромного коня, взнузданного и оседланного для верховой езды.

- Ах, Боже мой!- воскликнул м-р Пикквик, когда он и его товарищи вышли за ворота в дорожных платьях.- Кто же будет править? Об этом мы и не думали.

- Разумеется, вы,- сказал м-р Топман.

- Конечно, вы,- подтвердил м-р Снодграс.

- Я! - воскликнул м-р Пикквик.

- Не бойтесь, сэр,- перебил конюх.- Лошадь смирная - ребенок управится с нею. Не беспокойтесь.

- Она не разобьет?- спросил м-р Пикквик.

- Помилуйте, как это можно!- Она смирнее всякого теленка.

Последняя рекомендация совершенно успокоила взволнованную душу президента. Топман и Снодграс залезли в ящик; м-р Пикквик взобрался на свое возвышенное сиденье и с большим комфортом упер свои ноги в деревянную полочку, утвержденную внизу нарочно для этой цели.

- Эй Лощеный Виллиам,- закричал конюх своему товарищу,- подай возжи джентльмену.

"Лощеный Виллиам", прозванный так, вероятно, от своих лоснящихся волос и масляного лица, поспешил вложить возжи в левую руку м-ра Пикквика, тогда как главный конюх вооружил бичом его правую руку.

- Ну!- вскрикнул м-р Пикквик, когда высокий конь обнаружил решительное намерение заглянуть в окно гостиницы.

- Нууу!- заголосили м-р Топман и м-р Снодграс с высоты своего джентльменского седалища.

- Ничего, джентльмены, лошадка вздумала поиграть, это пройдет,- сказал главный конюх ободрительным тоном.- Пришпандорь ее, Лощеный, пришпандорь; вот так.

Благодаря усилиям Лощеного, прихотливый конь отдернул морду от окна и стал в смиренную позицию. Надлежало теперь м-ру Винкелю показать свое искусство в верховой езде.

- Сюда пожалуйте, сэр, вот с этой стороны,- сказал первый конюх.

- Чорт меня побери, если этот джентльмен не сломит себе шеи,- шепнул трактирный мальчишка на ухо буфетчику.

М-р Винкель, покорный своей горемычной судьбе, поспешил взобраться на седло, при деятельной помощи двух конюхов, из которых один держал за узду борзого коня, другой подсаживал самого всадника.

- Ну, кажется, все хорошо?- спросил м-р Пикквик, томимый, однакож, сильным подозрением, что все было дурно.

- Все хорошо,- отвечал м-р Винкель отчаянным голосом.

- Прихлестните ее, сэр; вот так,- сказал конюх в виде напутственного утешения м-ру Пикквику.- Держите крепче возжи.

Всадник и зеленая тележка в одну минуту сдвинулись с места, к общей потехе мальчишек трактирного двора. М-р Пикквик заседал на козлах; м-р Винкель рисовался на седле.

- Что это, она гнется на боке?- воскликнул м-р Снодграс с высоты своего ящика, обращаясь к м-ру Винкелю, начинавшему, казалось, терять присутствие духа.

- Не знаю,- отвечал м-р Винкель.- Вероятно, так приучили ее.

Так или нет, но упрямый конь начал выделывать самые таинственные прыжки, перебегая с одной стороны дороги на другую.

М-р Пикквик не имел досуга обратить внимание на всадника, поставленного в затруднительное положение. Его собственный конь в скором времени обнаружил весьма замечательные свойства, забавные для уличной толпы, но нисколько не утешительные для пассажиров зеленой тележки. Чувствуя, вероятно, веселое расположение духа, бодрый конь постоянно вздергивал голову самым неучтивым образом, размахивал во все стороны хвостом и натягивал возжи до того, что м-р Пикквик с трудом удерживал их в своих руках. К тому же обнаружилась y него странная наклонность беспрестанно сворачивать с дороги, останавливаться без всякой видимой причины, и потом, без достаточного основания, порываться вперед с такою поспешностью, которая вовсе не согласовалась с желанием возницы.

- Что все это значит?- спросил м-р Снодграс, когда лошадь в двадцатый раз выполнила один из этих маневров.

- Не знаю; вероятно, она испугалась чего-нибудь,- сказал м-р Топман.

М-р Снодграс был, повидимому, не согласен с этой гипотезой и уже приготовился предложить свое собственное замечание, как вдруг раздался пронзительный крик м-ра Пикквика:

- Стой! стой! Я уронил кнут.

- Винкель!- вскричал м-р Снодграс, когда всадник, живописно перетряхиваясь на своем коне, поскакал к зеленой тележке.- Подыми кнут, сделай милость.

Затянув удила могучею рукой, м-р Винкель остановил свою лошадь, спустился на землю, подал кнут м-ру Пикквику, и, схватив поводья, приготовился опять подняться на седло.

Теперь вздумал ли высокий конь поиграть с своим искусным всадником, или, может быть, пришло ему в голову совершить путешествие одному, без всякого всадника - это, разумеется, такие пункты, относительно которых наши заключения не могут иметь определенного и решительного характера. Как бы то ни было, лишь только м-р Винкель притронулся к поводьям, лошадь перекинула их через голову, и быстро отступила назад.

- Добрая лошадка,- сказал Винкель ласковым тоном - добрая лошадка!

Но вероятно "добрая лошадка" терпеть не могла незаслуженной лести. Чем ближе м-р Винкель подходил к ней, тем дальше отступала она назад. Минут десять конь и всадник кружились среди дороги и под конец были в таком же расстоянии друг от друга, как при начале этой игры: обстоятельство не совсем удобное для м-ра Винкеля, оставленного без всякой помощи в безлюдном месте.

- Что мне делать?- закричал в отчаянии м-р Винкель.- С ней сам чорт не сладит.

- Проведи ее до шоссейной заставы: там, авось, пособят тебе - сказал м-р Пикквик.

- Да ведь нейдет, чорт бы ее побрал!- проревел м-р Винкель.- Слезьте, пожалуйста, и подержите ее.

М-р Пикквик готов был для истинного друга на все возможные услуги. Забросив возжи на спину своей лошади, он осторожно спустился с козел, свернул экипаж с дороги, чтоб не помешать какому-нибудь проезжему, и поспешил на помощь к своему несчастному товарищу. Топман и Снодграс остались одни в зеленой тележке.

Лишь только добрая лошадка завидела м-ра Пикквика с длинным кнутом в правой руке, как вдруг решилась изменить свой круговой маневр на движение отступательное и выполнила это решение с таким твердым и непреклонным характером, что мгновенно вырвала поводья из рук своего всадника и быстро помчалась в ту самую сторону, откуда только что выехали наши путешественники. М-р Пикквик полетел на выручку своего друга; но чем скорее бежал он вперед, тем быстрее отступал непокорный конь. Пыль из-под его копыт столбом взвивалась по дороге, залепляя рот и глаза бегущим пикквикистам. Наконец лошадь приостановилась, встряхнула ушами, обернулась, фыркнула, и спокойно, мелкой рысцой, побежала в Рочестер, оставив ученых мужей на произвол судьбы. Истощенные приятели, задыхаясь от надсады, с недоумением смотрели друг на друга, но скоро их внимание обратилось на сильный шум в недалеком расстоянии от них.

- Боже мой! что это такое!- воскликнул м-р Пикквик, пораженный страшным отчаянием.- И другая лошадь бесится!

Именно так. Благодаря распорядительности м-ра Пикквика, гнедой конь, приставленный к живому забору, получил полную свободу располагать своими поступками, потому что возжи были на его спине. Завидев товарища, бегущего в Рочестер на свою спокойную квартиру, он решился последовать его примеру. Последствия угадать не трудно. Животное рванулось изо всей силы, не думая повиноваться бедным пассажирам, которые напрасно делали ей энергические знаки своими платками. К счастию, м-р Топмам и м-р Снодграс во время уцепились за живой забор и успели повиснуть на воздухе между небом и землею. Лошадка, между тем, освобожденная от своей тяжести, наскочила на деревянный мост, разбила в дребезги зеленую тележку и, отскочив вперед с одними оглоблями, остановилась как вкопанная, любуясь произведенным опустошением и любопытствуя знать, что из всего этого выйдет.

При таком неожиданном обороте дела, первою заботою двух приятелей было - выручить своих разбитых товарищей из колючей засады: процесс довольно затруднительный, кончившийся однакож счастливым открытием, что благородные кости Топмана и Снодграса не потерпели значительного ущерба, и вся неприятность ограничилась только тем, что платье их было разорвано во многих местах. Второю заботою президента и его товарищей было - освободить лошадь от упряжи. Окончив эту многосложную операцию, путешественники медленно пошли вперед, ведя лошадь за узду и оставив среди дороги изломанную тележку.

Через час благополучного странствования, путешественники подошли к трактиру, уединенно стоявшему на большой дороге. Перед трактиром торчали копны сена, мильный столб, исписанный со всех четырех сторон, и колодезь с водопоем для лошадей. Сзади виднелся сарай, a за сараем - огород, где копался между грядами рыжеватый детина исполинского размера. К нему-то м-р Пикквик обратился с громким восклицанием:

- Эй, кто там!

Рыжеватый детина выпрямился во весь рост, разгладил волосы, протер глаза и обратил лениво-холодный взгляд на м-ра Пикквика и его друзей.

- Эй, добрый человек!- повторил м-р Пикквик.

- Чего надобно?- был ответ.

- Далеко ли до хутора Динглиделль?

- Миль семь или около того.

- Хороша дорога?

- Не так, чтобы очень.

Отделавшись этим лаконическим ответом, рыжеватый детина хладнокровно принялся за свою прерванную работу.

- Нельзя ли нам оставить здесь вот эту лошадь?- сказал м-р Пикквик.- Можно, я думаю, а?

- Можно ли вам оставить здесь свою лошадь: так, что ли?- сказал рыжий детина, опираясь на свой заступ.

- Так, именно так,- ласково говорил м-р Пикквик, подводя своего коня к плетню огорода.

- Эй, миссис!- заревел рыжий детина, бросая пытливый взгляд на чужую лошадь и выходя из огорода.- Миссис.

Высокая дородная женщина в голубом платье откликнулась на этот призыв.

- Нельзя ли нам поставить y вас свою лошадь, милая женщина,- спросил м-р Топман самым обворожительным тоном.

Милая женщина окинула пытливым взглядом незнакомых джентльменов; рыжий детина шепнул ей что-то на ухо.

- Нет,- сказала она наконец решительным тоном.- Я боюсь.

- Боитесь!- воскликнул м-р Пикквик.- Чегож вы боитесь?

- Было нам довольно хлопот в последний раз,- отвечала она, собираясь идти домой.- Нет, уж лучше поезжайте своей дорогой.

- Во всю жизнь мою я не встречал такой странной женщины,- сказал ошеломленный м-р Пикквик.

- Мне сдается,- шепнул м-р Винкель,- они воображают, что мы приобрели лошадь какими-нибудь безчестными средствами.

- Как!- воскликнул м-р Пикквик в порыве сильнейшего негодования.

М-р Винкель скромным образом повторил свою гипотезу.

- Эй, вы!- закричал м-р Пикквик сердитым тоном.- Неужели вы думаете, что мы украли эту лошадь?

- Нечего тут думать, я уверен в этом,- проговорил рыжий детина, почесывая затылок и оскаливая зубы.

Затем он и его спутница отправились в трактир и заперли за собою дверь.

- Сон, просто сон, ужасный, гадкий сон!- воскликнул м-р Пикквик.- Идти восемь миль пешком, с мерзкой лошадью, от которой никак не отделаешься!- Хороша прогулка!

Делать нечего, однакож, против судьбы не устоишь. Бросив презрительный взгляд на негостеприимный трактир, несчастные пикквикисты медленно продолжали свой путь, ведя поочередно высокого гнедого коня, которого теперь они все ненавидели от чистого сердца.

Поздно вечером, четыре путешественника, сопровождаемые своим четвероногим товарищем, повернули на тропинку, которая должна была привести их в гостеприимный хутор; но и теперь, приближаясь к цели своего путешествия, они далеко не могли испытывать большой радости при мысли о своем нелепом положении. Изорванное платье, запачканные лица, грязные сапоги, унылые физиономии и, вдобавок, неразлучный конь,- нехорошо, очень нехорошо. О, как проклинал м-р Пикквик эту гадкую лошадь! Сколько раз смотрел он на нее с выражением ненависти и мщения, сколько раз даже собирался пырнуть ее ножом - да и пырнул бы, еслиб кто-нибудь снабдил его этим полезным орудием!

Когда таким образом путешественники наши были заняты мыслями более или менее мрачными, внимание их вдруг остановилось на двух фигурах, появившихся из-за рощи. То были м-р Уардль и верный его слуга, жирный парень.

- Здравствуйте, господа!- начал гостеприимный джентльмен.- Где вы так долго пропадали? Я ждал вас целый день. Ба, с вами что-то такое случилось! Царапина! Кровь! Изорванные платья! Вы разбиты! Что делать, что делать, дороги прескверные, и такие случаи здесь не редки. Хорошо, по крайней мере, что никто из вас не ранен. Я очень рад. Джой - ах, пострел, он опять заснул,- Джой, отведи лошадь в конюшню.- Милости просим, господа!

Жирный толстяк, перекачиваясь с боку на бок, поковылял в конюшню, a статный джентльмен повел своих гостей, разговаривая дорогой о приключениях этого дня.

- Пожалуйте наперед в кухню, господа,- сказал статный джентльмен,- мы вас как раз приведем в порядок: вымоем, вычистим, выхолим, и потом я представлю вас дамам. Эмма! принесите вишневки джентльменам. Дженни! иголок и ниток! Мери! воды и полотенце. Живее, девочки, живее!

Три или четыре румяные девушки бросились в разные стороны, исполняя полученные приказания, в то же время запылал приятный огонь в камине, пришли лакеи с ваксой и щетками, чтобы показать свое искусство, приведя в порядок джентльменское платье и сапоги.

- Живее! - закричал еще раз статный джентльмен.

Но это увещание оказалось совершенно излишним, потому что одна девушка уже наливала вишневку, другая окачивала ключевой водой поэтическую голову м-ра Снодграса, третья возилась с изорванным сюртуком м-ра Топмана, четвертая стояла с полотенцами в руках. Один из лакеев нечаянно схватил за ногу м-ра Пикквика, так что этот джентльмен чуть не упал навзничь, между тем как другой колотил изо всей мочи байковый сюртук м-ра Винкеля, производя при этом весьма странный шипящий звук, как будто он был конюхом, который чистит скребницею своего коня.

Окончив свое омовение, м-р Снодграс выпил рюмку вишневки, прислонился спиною к камину и бросил вокруг себя наблюдательный взор. Из его путевых заметок оказалось, что кухня, где он стоял, имела кирпичный пол и огромную печь. На веревках, привязанных к потолку, висели стройными рядами окорока, луковица и сушеные грибы. Стены были украшены охотничьими хлыстиками, двумя или тремя уздами, седлом и старинной винтовкой с надписью: "Заряжено". Судя по старинному почерку, надпись эта была, вероятно, сделана лет за пятьдесят. Старинные восьмидневные стенные часы огромного размера били в отдаленном углу свой торжественный такт, между тем как серебряные карманные часы, повешенные на гвоздике перед буфетом, тиликали им в ответ почтительно и скромно.

- Готовы, господа?- спросил статный джентльмен, когда его гости были вымыты, вычищены, выхолены и угощены вишневкой.

- К вашим услугам,- отвечал м-р Пикквик.

- Так пойдемте же в гостиную.

Пошли все, кроме м-ра Топмана, оставшагося в кухне на несколько минут поиграть с черноглазой Эммой, которая, однакож, чуть не вьщарапала ему глаз, когда он хотел приступить к решительному намерению влепить поцелуй в её розовую щечку. Бросив неприступную девушку, он побежал за своими товарищами и явился вместе с ними в общую гостиную.

- Милости просим, господа,- сказал гостеприимный хозяин, отворяя дверь, и выступая вперед для представления своих гостей.- Милости просим в Менор-Фарм.

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 02., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :