Чарльз Диккенс
«Лавка древностей. 03.»

"Лавка древностей. 03."

Перевод с английского A. H.

Том второй

I.

Теперь мы вернемся к нашему старому знакомому, Киту, но не потому только, что имеем возможность прервать на время нить рассказа: самый рассказ настоятельно того требует и мы с величайшим удовольствием снова займемся судьбой забытого нами приятеля.

Пока описываемые нами в последних 15-ти главах происшествия чередовались одни с другими, Кит успел настолько свыкнуться и сжиться с семьей м-ра Гарланда, что считал всех её членов - даже служанку Барбару и лошадку - своими друзьями, а дом его - своим домом.

Остановимся на минуту. Слово произнести недолго, но если оно дасть неверное понятие о том, что мы хотели им выразить, оно сослужить нам плохую службу. Да не подумает читатель на основании вышеприведенного известия о Ките, что, попав в роскошь, он стал забывать о родительском доме или с пренебрежением относился к своему прежнему житью. Напротив, он постоянно и с любовью думал о своих родных. Ни один отец, восторгающийся смышленностью и необыкновенным дарованием своего первенца, не мог бы поразсказать о нем таких чудес, какие, бывало, Кит рассказывал о своем любимце Яше, беседуя вечерком с Барбарой. Ни одна женщина, какая бы она ни была хорошая, не могла, по его словам, сравниться с его матерью. Слушая его, каждый мог воочию убедиться в том, что бедность не помеха людскому счастью.

Любовь к семье и домашнему очагу гораздо ценнее в бедной среде, нежели в богатой. Привязанность богатого человека к своему дому есть чисто земная привязанность: он любить свои великолепные палаты, свои поместья, полученные им по наследству, как часть самого себя, как атрибуты своей родовитости, своего гордого могущества.

Любовь же бедняка - его единственное имущество - к своему убогому жилищу, из которого завтра же его могут выгнать, коренится глубже, на более чистой почве. Она исходит от Бога. Его домашние пенаты не сотворены из золота, серебра и драгоценных камней - они живые Божьи существа. И если голые стены и кирпичный пол неприглядной хижины освящены и согреты такой божественной любовью, такой семейной привязанностью, эта хижина становится храмом.

Если бы те, от кого зависят судьбы людей, почаще останавливались на этом вопросе, если бы они знали, как трудно зародиться любви к семье, к домашнему очагу, - этому источнику всех семейных добродетелей, - в сердцах людей, живущих огромными скученными массами, среди которых, большею частью, отсутствует даже понятие о благопристойности; если бы они, эти могущественные люди, хоть изредка, сворачивали с больших улиц, застроенных великолепными дворцами, в те захолустные переулки, где ютится беднота, и старались, по мере сил и возможности, улучшить условия домашней жизни бедняков, тогда, я уверен, многия из этих убогих хижин с большим правом могли бы указывать на небо, чем те высокие колокольни, которые, горделиво возвышаясь среди притонов порока, преступления и всяких болезней, с презрением и насмешкой смотрять на них с высоты своего величия. Эта истина - не новая. Ее давно уже выкрикивают глухими голосами несчастные, томящиеся в больницах, тюрьмах и рабочих домах. И это не только вопль трудящихся масс, не только вопрос о народном здравии и благосостоянии, который можно освистать в парламенте, а ни больше, ни меньше, как вопрос национальный. Кто любит свой дом, тот любить и свое отечество, и в годину бедствий скорее можно положиться на человека, владеющего хоть пядью земли на своей родине, чем на того, которому негде преклонить голову.

Кит не мог интересоваться этими отвлеченными вопросами: это было не по его части. Он знал только, что мать его живет в убогом домишке, что настоящее его помещение несравненно лучше прежнего, и тем не менее он с любовью вспоминал о своей жизни в родительском доме и всячески заботился о своих родных: часто писал матери и посылал ей деньжонок, в которых у него теперь не было недостатка, благогаря щедрости молодого хозяина, очень к нему благоволившаго. Когда его посылали с поручениями в город и ему случалось быть недалеко от дома, он непременно, хоть на минуту, забегал к своим, и надо было видеть, с каким восторгом дети бросались к нему на шею, как все во дворе приветствовали его и с каким любопытством слушали его рассказы о диковинках, которыми кишел коттэдж м-ра Гарланда.

Все в доме любили Кита, начиная с старого барина до Барбары включительно. Но никто не выказывал ему такого расположения, как капризная лошадка. Она стала как шелковая; за то, кроме Кита, никто не мог к ней подойти, словно она решила, во что бы то ни стало, удержать его около себя и заставить своих хозяев дорожит таким конюхом. Впрочем, случалось, что она и при нем выкидывала разные штуки и не раз пугала своими шалостями старушку-барыню; но так как Кит постоянно уверял м-с Гарланд, что это она только так, играет, ластится к своим хозяевам, старушка наконец вполне уверовала в его слова, и если бы теперь пони вздумал даже опрокинуть кабриолет, старушка утешалась бы мыслью, что у него ничего дурного не было на уме.

Кит в короткое время сделался полезным членом в доме. Из него вышел не только хороший конюх, но и порядочный садовникь. Кроме того, в свободное время он прислуживал в комнатах и ходил за молодым барином, который без него не мог обойтись и с каждым днем оказывал ему все более и более доверия. И нотариус тоже дружелюбно относился к Киту. Сам м-р Чекстер порой удостаивал его своим взглядом или кивком головы и даже обращался к нему с шуточками, хотя все тем же покровительственным тоном.

Как-то раз Кит привез молодого барина в контору нотариуса, что случалось нередко, и уже готов был отъехать в наемную конюшню - покормить лошадку, как этот самый Чекстер вышел из конторы и во все горло крикнул на пони:

- О-о-о!

Он долго тянул на одной ноте, хотел ее испугать и тем заставить непокорное животное смириться перед его законным властелином-человеком.

- Стой ты, сноби, обратился он к Киту.- Тебя зовут в контору.

- Уж не забыл ли чего м-р Абель? удивился Кит, слезая с козел.

- Не спрашивай, сноби; пойдешь и узнаешь.- И он опять крикнул на лошадку:- О-о-о! Еслиб она была моя, я-б ее вымуштровал.

- Будьте с ней поделикатнее, если не хотите нажить беды, вступился Кит за свою любимицу. - И не дергайте ее за уши. Она этого не любит.

- Идите, молодой человек, туда, куда вас зовут, да возвращайтесь поскорее, а это не ваше дело, отрезал Чекстер, гордо и с презрением посмотрев на него.

"Молодой человек" повиновался, а Чекстер заложил руки в карман и стал насвистывать: дескать, он вовсе не приставлен смотреть за лошадью, а просто вышел поглазеть, что делается на улице.

Прежде чем войти, Кит тщательно обтер ноги, - в нем еще не изгладилось то чувство благоговения которое охватило его при виде кип деловых бумаг и металлических ящиков, аккуратно расставленных на полках, когда он в первый раз входил в контору, - и постучал в дверь. Ему отворил сам нотариус.

- А! Это ты, Христофор! войди сюда, сказал м-р Визерден.

- Это тот самый мальчик, о котором вы мне говорили? спросил нотариуса какой-то пожилой, но еще очень свежий, плотный господин.

- Тот самый, отвечал нотариус.- М-р Гарланд, мой клиент, совершенно случайно встретил его у моего подъезда. Парень, кажется, славный. Будьте уверены, что он скажет вам всю правду. Поэвольте, сударь, познакомить вас с м-ром Абелем Гарланд, молодым хозяином этого мальчика, - он мой ученик и большой приятель. Мой большой приятель, повторил нотариус и, вынув из кармана шелковый платок, помахал им себе в лицо.

- Очень, очень рад, сказал незнакомец.

- Очень приятно познакомиться, кротко отозвался на это приветстние молодой человек.- Вы, кажется, сударь, желали поговорить с Христофором?

- Да, если позволите.

- Сделайте одолжение.

- Зачем же вы уходите? сказал незнакомец, заметив, что м-р Абель и нотариус собираются выйти из комнаты.- Дело, по которому я явился сюда, не тайна, то есть я хочу сказать, что я вовсе не намерен делать из него тайны для присутствующих. Мне только надо расспросить этого мальчика об одном содержателе лавки древностей, у которого он служил и в котором я принимаю горячее участие. Господа, я долго жил заграницей, отвык от обычаев моей родины, поэтому простите, Бога ради, если я покажусь вам слишком безцеремонным.

- Помилуйте, сударь, ни о каком извинении тут не может быть и речи, протестовали в один голос и нотариус, и м-р Абель.

- Когда я наводил справки об этом старике у его бывших соседей, мне сказали, что этот мальчик служил у него, и указали дом его матери, а она направила меня сюда. Вот почему я и явился сегодня в вашу контору.

- Какова бы ни была причина вашего посещения, я очень рад, что она доставила мне удовольствие и честь познакомиться с вами, сказал нотариус.

- Милостивый государь, вы говорите как светский человек, а я вас ставлю выше этого; поэтому, прошу вас, не унижайте себя и не обращайтесь ко мне с такими пустыми любезностями.

- Гм! Однако, вы уж очень откровенны, заметил нотариус.

- Да, я имею обыкновение говорить правду и поступать по правде, возразил незнакомец, - к чему, как видно, здесь не привыкли. Если мои чистосердечные слова показались вам оскорбительными, я надеюсь, сударь, загладить неприятное впечатление моими чистосердечными поступками.

И точно, нотариуса несколько покоробило от черезчур развязного обращения незнакомца. A Кит слушал его, разинув рот от удивления: "если он с нотариусом не считает нужным церемониться, каким же языком он заговорит со мной, подумал он!" Опасения его, однако, не оправдались. Незнакомец обратился к нему весьма мягко, хотя в его словах и жестах проглядывала некоторая раздражительность и суетливост.

- Ты, может быть, думаешь, дружище, что я навожу все эти справки о старике с какой нибудь личной целью? В таком случае ты очень ошибаешься, могу тебя уверить, говорил он, - Я разыскиваю его, потому что желаю помочь ему и его внучке. Дело в том, государи мои, - и он повернулсяк нотариусу и его ученику, - что я ехал в Лондон в полной уверенности что мне, наконец, удастся осуществить мою заветную мечту. Мне и во сне не снилось, что на моем пути могут встретиться препятствия. Но я на первых же порах наткнулся на какую-то непостижимую тайну, и чем больше я стараюсь ее разгадать, тем больше она запутывается и затемняется. Открыто действовать я не могу из боязни, чтобы те, которых я ищу, не ускользнули от меня навсегда. Когда бы вы знали, господа, какой камень отвалился бы от моей груди, если бы мои поиски увенчались успехом, вы, наверно, не отказали бы мне в вашем содействии.

Эти простые, искренния слова нашли отголосок в сердце добрейшего нотариуса. Он отвечал ему в том же духе: незнакомец, мол, не ошибся, обратившись к нему: он готов сделать все, что от него зависит, чтобы ему помочь.

Незнакомец подробно расспрашивал Кита о его старом хозяине и его внучке, о их уединенной, замкнутой жизни. Кит рассказал ему решительно обо всем без утайки: как старик каждую ночь уходил куда-то, оставляя девочку одну в доме; как он внезапно заболел; как Квильп завладел его домом и всем имуществом, после чего старик скрылся вместе с внучкой. Кит прибавил, что дом, принадлежавший старику, отдается в наем в настоящее время и что к двери прибито объявление: "желающие, мол, нанять его" могут обращаться к адвокату Самсону Брассу в Бевис-Марксе. Не может ли барин узнать чего нибудь о старике у этого самого адвоката?

- Уж у него-то я спрашивать не стану, сказал незнакомец, качая головой.- Я его знаю, я живу у него в доме.

- Как! Вы живете у адвоката Брасса? изумился нотариус, хорошо знавший по делам эту почтенную личность.

- Как только я прочел объявление, о котором говорит этот мальчик, я тотчас же отправился к нему и нанял у него квартиру. Мне было решительно все равно, где ни жить, а там я надеялся получить такие сведения, каких я не мог бы добыть в другом месте.- Да, я живу у Брасса, к стыду моему, не правда ли?

- Нет, отчего же, это дело вкуса, и нотариус пожал плечадии.- Правда, он пользуется несколько сомнительной репутацией...

- Сомнительной? переспросил незнакомец.- Мне даже приятно слышать, что есть хоть какое нибудь сомнение на его счет. A я думал, что его репутация давным-давно вполне установилась. Не позволите ли мне, сударь, сказать вам два слова наедине?

Они отправились в кабинет и через четверть часа вернулись в контору. Во время этой непродолжительной беседы между ними установились самые дружеские отношения.

- Я не буду тебя задерживать, дружище, сказал незнакомец, кладя талер в руку Кита. - Мы еще не раз увидимся с тобой; а пока, слышишь? ни слова никому о том, что я здесь говорил, кроме твоих господ, разумеется.

- Мама рада была бы узнать, нерешительно начал Кит.

- Что узнать?

- Хоть что нибудь о мисс Нелли... что с ней не случилось никакого несчастия...

- В самом деле? Так ты и ей можешь рассказать, если только ты уверен, что она не проболтается. Если же кто из посторонних будет спрашивать, - ни гу-гу, понимаешь?

- Будьте покойны, сударь; никто ничего не узнает. A затем, счастливо оставаться. Покорнейше благодарим за подарок.

По какой-то случайности, в то время, как незнакомец, разговаривая с Китом, вышел на улицу, Дик Сунвеллер оказался тут же, неподалеку, и увидел их. И вот что вышло из этой неожиданной встречи.

Чекстер, как человек, обладающий тонким умом и развитым вкусом, принадлежал к той самой ложе "Славных Аполлонистов", в которой Дик считался пожизненным гроссмейстером. Пожизненным же гроссмейстерам статутом вменялось в обязанность, при встрече с кем либо из членов братства, обращаться к нему с речью для поддержания в нем бодрости духа. Увидев одного из членов братства, упорно глядевшего на пони, Дик перешел через улицу. Он попал в эти места по какому-то поручению своего патрона; благославив брата и поговорив о погоде, он случайно вскинул глазами и... к удивлению своему, увидел жильца Брасса, очень серьезно разговаривавшего с Китом.

- Вот-те на! Кто это такой? спросил Дик.

- A кто его знает? Я его вижу в первый раз; пришел к хозяину, в контору.

- Ну, а фамилию его вы знаете?

Тот отвечал слогом, приличествующим "славному аполлонисту", что он "благословен навеки", если знает его фамилию.

- Одно только могу сказать, прибавил Чекстер, проводя пальцами по волосам:- из-за него я цельных 20 минут стою здесь на тротуаре. Я его ненавижу всей душой и, кажется, всю жизнь готов был бы подставлят ему ножку, если бы у меня было на это вревии.

Пока они беседовали, жилец Брасса - он, повидимому, не узнал Дика Сунвеллера - опять вошел в контору, а Кит вернулся к лошадке. Дик и к нему обратился с расспросами, и также безуспешно.

- Хороший барин, а больше я ничего о нем не знаю, отвечал Кит.

Чекстера взорвал этот ответ и он не утерпел, чтобы не сказать - так, между прочим, будто ни на кого лично не намекая, - что не мешало бы скрутить шею и свернуть нос всем вообще снобам. Однако, собрат его по ложе не поддержал его мнения - он, очевидно, был занят: соображал что-то. Минуту спустя, Дик спросил Кита, в какую сторону он едет. Оказалось, что их путь лежал в одном направлении, и Дик изъявил желание отправиться вместе с Китом, в его экипаже. Тот с удовольствием отклонил бы от себя эту честь, но Дик уже сидел рядом с ним, и ему оставалось только одно - попробовать насильно избавиться от него. С этою целью он так дернул и погнал лошадку, что Чекстер не успел проститься как следует с гроссмейстером и, вдобавок, пони отдавил ему мозоли. Понукаемая Диком - тот в продолжение всего пути не переставал и свистеть, и гикать, и кричать, - застоявшаеся лошадка помчалась во весь опор, еще чаще, чем обыкновенно, наезжая то на фонарный столб, то на повозку. Не раз она выказывала желание забраться на тротуар и почесать бока о кирпичные стены. Следовательно, разговаривать не было никакой возможности. Но вот она влетела во двор, где Кит ее всегда кормил, и помчалась прямо в конюшню - кабриолет так и застрял в дверях; когда его оттуда вытащили и привели все в порядок, Дик пригласил Кита распить с ним бутылку пива после таких трудов. Тот сначала отговаривался, но потом согласился и они отправились в пивную.

- Выпьем за здоровье нашего приятеля, как бишь его? молвил Дик, поднимая стакан со свежим пенистым пивом, - да тот, что еще с тобой разговаривал сегодня. Я его знаю, он хороший человек... только большой оригинал... ведь, как нарочно, забыл его имя.

Кит выпил.

- Он живет в моем доме, т. е., собстаенно говоря, этот дом принадлежит фирме, в которой я состою главным компанионом. У него трудно что нибудь выведать, но мы все-таки его любим. Мы его любим, повторил Дик.

- Мне, сударь, пора уходить, сказал Кит, вставая.

- Ну, чего ты спешишь, Христофор? выпьем-ка лучше за здоровье твоей матери, уговаривал его Дик.

- Очень вам благодарен, сударь.

- Твоя мать чудо какая женщина, Христофор! "Кто первый спешил меня поднять, когда я падал, и целовал меня в больное место, когда я плакал?"

- Конечно, моя мать...

- Она была прелестная женщина... Я знаю, этот господин очень щедрый. Мы заставим его раскошелиться для твоей матери. Он с ней знаком, Христофор?

Кит отрицательно покачал головой, лукаво взглянув на своего собеседника, поблагодарил его за угощение и улепетнул прежде, чем тот успел вымолвить слово.

- Гм! Странное дело! Все, что имеет соприкосновение с домом Брасса, окружено какой-то таинственностью. Попробую-ка и я быть осторожнее. До сих пор всякий мог выведат у меня все, что хотел. Теперь баста. Никому ни гугу о своих делах. Странно, очень странно, рассуждал про себя Дик.

Углубившись в свои размышления, - скорчив при этом необычайно умную физиономию, - он просилел еще некоторое время за бутылкой пива, потом подозвал к себе мальчишку-полового, все время наблюдавшего за ним у двери, и, вылив остаток пива, в виде жертвоприношения, на песок, велел ему снести пустую бутылку и стаканы в контору и кланяться от него хозяину. Вместо того, чтобы дать мальчику на водку, он дал ему совет: вести скромную жизнь и воздерживаться от всяких возбудительных напитков. Свой совет, - как он сам очень умно заметил, - он считал гораздо ценнее какого нибудь полпенса. A затем пожизненный гроссмейстер "Славных Аполлонистов" заложил руки в карманы и удалился из пивной, все еще раздумывая о чем-то.

II.

Не смотря на то, что Киту пришлось до вечера прождать м-ра Абеля в городе, он не зашел к матери. Он не хотел предвосхитить те радости, не хотел, так сказать, дробить те удовольствия, которые предстояли всей семье на следующий день. A день приближался знаменательный. Наступал срок его трехмесячной службе у нового хозяина: завтра он получит четвертное жалованье, т. е. четвертую част шести фунтов стерлингов, назначенных ему в год - шутка ли, сколько денег, целых 30 шиллингов!- и завтра же хозяин отпускает его на весь вечер домой. Боже мой! сколько удовольствия им предстоит в этот вечер: они побывают в театре и зайдут в ресторан, чтобы показать Яше, как едят устриц.

И ведь надо же, чтобы выбрался такой счастливый денек! Все благоприятствовало празднику. Хозяин и хозяйка заранее предупредили Кита, что не станут высчитывать из его жалованья те деньги, которые он получил на обмундировку, а вручат ему все сполна; а тут еще, как нарочно, Бог послал этого милаго барина, который подарил ему 5 шилл.- такое счастье другому и во сне не приснится! В довершение же всего, и Барбара завтра получит свое четвертное жалованье и отпуск на весь вечер, и они вместе с её матерью отправятся к его матери, и таким образом между обеими семьями завяжется знакомство.

Кит спозаранку поднялся с постели, чтобы посмотреть на небо, нет ли тучек; Барбара тоже не утерпела бы ранехонько выглянуть в окошечко, если бы ей не пришлось чут не всю ночь напролет провозиться с разглаживанием и прилаживанием разных кусочков, оборочек и обшивочек, из которых должно было выйти великолепное платье для предстоявшего праздника. Как бы то ни было, оба они встали раньше, чем обыкновенно, ничего не ели за завтраком и обедом и вообще были очень возбуждены. Явилась мать Барбары, объявляя, что погода восхитительная, что не мешало ей запастись огромным зонтиком - без него и праэдник не в праздник для таких особ, и наконец настала торжественная минута, послышался звонок сверху, господа зовут получать жалованье.

И как все это вышло хорошо! С каким добродушием старичок-барин обратился к Киту:

"Христофор, вот твое жалованье: ты вполне его заслужил", а старушка-барыня - к Барбаре: "А вот и твое, Барбара; я очень довольна тобой!"

После этого Кит расписался в получении на своем листке, а Барбара - на своем, и рука у неё при этом порядком дрожала. Потом старушка угостила мать Барбары вином. Ta, подняв стакан, сказала:

- За ваше здоровье, сударыня, и за ваше, сударь таких добрых господ дай Бог всякому; и за твое здоровье, милая дочка, и за ваше, г-н Христофор.

И долго-долго тянула она вино, как будто в руках у неё был не стакан, а большой кубок. И такая она была нарядная, в перчатках, - точно барыня. Вдоволь они посмеялись потом, вспоминая обо всем во время путешествия на империале, и не раз от души пожалели тех, для кого этот день не был праздником, как для них.

A мать Кита! Глядя на нее, каждый сказал бы, что это барыня, жившая весь век в довольстве. Все у неё было в порядке, все блестело, чайный прибор мог бы служить украшением любой посудной лавки, а как мило дети были причесаны и одеты! Можно было подумать, что костюмы на них с иголочки, тогда как в сущности платьица были совсем старенькия. Вот они уселись за стол. Не прошло и пяти минут со времени знакомства между обеими дамами, как уже хозяйка любезно объявила своей гостье, что она ее представляла себе именно такой, как она на самом деле. Гостья отплатила ей таким же точно комплиментом, и заодно уже поздравила ее с таким славным сыном, как Кит, а хозяйка, в свою очередь, поздравила гостью с такою славной дочерью, как Барбара; и пошло, и пошло. Барбара же была в восторге от детей, и надо было видеть, как маленький Яша жеманился, чувствуя, что им любуются, и как скоро между ними завязалась дружба.

- И ведь обе-то мы вдовы! Нам словно суждено было сделаться друзьями, молвила мать Барбары, приходя в умиление.

- И говорить нечего, что было суждено, вторила хозяйка.- Как жаль, что мы раньше не познакомились с вами!

- A мне еще вдвое приятнее, что все это устроилось через наших детей; вы как находите?

Мать Кита, разумеется, согласилась с гостъей, и разговор незаметно принял еще более интимный характер: безутешные вдовы стали вспоминать о виновниках как их прежнего семейного счастья, так и их теперешней горькой доли, - о своих умерших мужьях - и эта тема оказалась неистощимой, сравнивали дорогих покойников, их жизнь, обстоятельства, сопровождавшие смерть обоих, их похороны и т. д., и находили во всем необыкновенное, удивительное сходство. Начать с того, что оба были красивые, видные из себя мужчины, затем один был старше другого ровнехонько на 4 года и 10 месяцев и, наконец, один умер в среду, а другой в четверг, и т. д. Однако, эти грустные воспоминания грозили омрачить праздник. Поэтому Кит поспешил переменить разговор, и общее веселье скоро возстановилось. Он рассказывал им о своем прежнем хозяине, восторгался красотою Нелли, о которой уже тысячу раз говорил Барбаре, но его восхваления не произвели ожидаемого эфекта. Даже мать его, взглянув, будто украдкой, на Барбару, заявила, что, точно, Нелли очень хорошенькая дввочка, но она еще ребенок и что есть много таких же прелестных девушек, как она. На это Барбара кротко заметила, что она вполне с ней согласна и уверена, что Кит слишком увлекается и преувеличивает красоту Нелли. Кит недоумевал, откуда явилось такое недоверие к его словам. тут мать Барбары вставила свое слово; дити, мол, в 14, 15 лет страсть как меняются; из прелестных детей выходят совсем некрасивые взрослые люди, чему она привела бездну самых веских доказательств. Да вот и у них был один знакомый, прекрасный молодой человек с большими способностями и хорошей карьерой впереди. Он ухаживал за Барбарой, а та о нем и слышать не хотела, и хотя все устроилось к лучшему, но, право, даже жалко вспомнить об этой неудаче. Кит, по простоте душевной, тоже согласился, что жаль, и, к удивлению своему, заметил, что после его слов Барбара смолкла - словно воды в рот набрала - а мать его с упреком посмотрела на него: дескать, он не должен был этого говорить.

Однако, пора было подумать и о театре. Сами знаете, сколько времени требуется на сборы. Дамы надели шляпы и шали, наложили в один платок апельсинов, в другой - яблок - с ними ведь не легко справиться: то-и-дело из одного узелка выскочит апельсин, из другого яблоко; наконец все сладилось, все было готово и компания двинулась в путь.

Впереди шел Кит; с одной стороны он вел за руку маленького Яшу, другую руку предложил Барбаре. Обе маменьки шли сзади - мать Кита с малюткой на руках - и восхищались этой семейной картиной, приводя в смущение молодую девушку.

- Полно, мама, полно, останавливала она мать, рдея как маков цвет.

Кит успокаивал ее: "не стоит, мол, на это обращать внимания", а бедная Барбара и не подозревала, на сколько слова его были чистосердечны, и как он был далек от мысли ухаживать за своей дамой.

Вот они подошли к театру. Двери еще заперты. Народу видимо-невидимо. Маленького Яшу чуть не задавили, малютку затолкали на руках у матери. У Барбариной матери оттерли зонтик из рук; хорошо, что нашелся добрый человек, - подал его через головы соседей. Одному Кит порядком съездил по голове мешком с апельсинами за то, что он без всякой, по его мнению, надобности толкнул его родительницу в бок, и поднялась перебранка. Наконец добыли билеты в кассе, вошли в театр и уселись на своих местах. A места вышли на диво лучше и выбрать нельзя было бы. Вся компания в восторге; посмеялись над недавними злоключениями, которые теперь представлялись им лишь забавными, и забыли о них.

A что за чудный цирк, этот цирк Эстлии Раскрашенный, раззолоченный, весь в зеркалах! В воздухе разлит лошадиный запах, заранее возвещающий публике о предстоящих удовольствиях. Арена посыпана свежими опилками. Великолепный занавес спущен, - он скрывает до времени чудеса театральной залы от любопытных глаз. Публика постепенно входить в зал и занимает места, а музыканты лениво настраивают инструменты и небрежно оглядывают входящих: дескать, для нас тут нет ничего интересного, заранее знаем все, что будет. Как вдруг все осветилось вокруг них, когда поднялся целый ряд сверкающих лампочек! Вот раздался звонокь. Оркестр с барабанами и бубнами заиграл марш, и нашей компанией овладел какой-то лихорадочный трепет. Барбара не знала, что делать, смеяться или плакать от восторга, а мать её объявила, что во всем театре нет лучших мест, чем в галерее; и она, мол, удивляется, почему за них берут дешевле, чем за ложи в бельэтаже.

Началось представление. На арене закружились лошади, которых маленький Яша сейчас же признал за живых. Что же касается гарцовавших дам и кавалеров, не было никакой возможности убедить его, что это настоящие, так как он ничего подобного в жизни не видал. Послышался выстрел. Барбара вздрогнула. Она вся превратилась в слух и зрение и с живейшим участием следила за пьесой: плакала, когда героиня в отчаянии металась по сцене, дрожала от страха, когда появлялся тиран, и от души смеялась, когда горничная героини пела дуэть и танцовала с каким-то господином. И маленький пони при виде убийцы, взвившийся на дыбы и не желавший опуститься на передния ноги до тех пор, пока не арестовали преступника, и клоун, потешавший зрителей фамильярным обращением с каким-то военным в мундире и высоких сапогах, и наездница, благополучно перепрыгнувшая через 29 обручей и очутившаеся, как ни в чем не бывало, на спине своей лошади, - все это было восхитительно, великолепно. Маленький Яша так усердно бил в ладоши, что руки у него заболели. Кит кричал "бис" после каждого номера, даже после трехактной драмы, а мать Барбары так неистово стучала зонтиком, что он весь истрепался за этот вечер.

И однако, не смотря на это ослепительное зрелище, Барбара не могла забыть о том, что Кит говорил за чаем. Когда они возвращались из театра домой, она вдруг спросила его, как-то неестественно захихикав, уж не находит ли он, что мисс Нелли такая же хорошенькая, как та дама, что прыгала через обручи.

Кит отвечал, что она в тысячу раз лучше ея.

- Ну, что же ты говоришь, Христофор! да такой красавицы не сыщешь на всем свете! воскликнула Барбара.

- Вот вздор, красавица! Положим, она недурна собой, да ведь как же она разодета и набелена. По-моему и ты, Барбара, несравненно красивее ея.

- Что ты, что ты, Христофор! застыдилас Барбара.

- Уверяю тебя, и ты, и твоя мама лучше ея.

Бедная Барбара!

Как ни бесподобно было представление в цирке, но этим еще не заканчивался праздник: главное удовольствие было впереди - Кит непременно хотел угостить их устрицами. Они вошли в ресторан, и, представьте себе, Кит даже не взглянул на господина, стоявшего за конторкой, и так, знаете, важно провел всю компанию в отдельную комнату; да, в отдельную комнатку с красными занавесками, где уже и стол был накрыт, и на столе стоял судок; словом, все было готово для угощения устрицами. Он приказал какому-то свирепому на вид джентльмену с длинными баками, который, повидимому, исправлял должность полового и очень почтительно величал Кита "сэром", подать 3 дюжины самых крупных устриц; "да смотри, чтоб были свежия!" прибавил Кит. Да, он так-таки и сказал: "смотри, чтоб были свежия!" На что джентльмен отвечал: "будьте покойны, сэр!" и бросился со всех ног исполнять приказание Кита. Не прошло и минуты, как он возвратился с подносом и подал горячия булочки, самое, что ни на есть, свежее масло и самых, что ни на есть, огромных устриц. "Бутылку пива!" опять скомандовал Кит, и тот не только не удивился такому безцеремонному обращению, но даже переспросил: "бутылку пива? сию минуту, сэр", и опять побежал, принес пиво и поставил его на стол на подставке, в роде тех, что собаки, сопровождающия слепцов, носят во рту для того, чтобы добрые люди клали в них деньги. Когда этот джентльмен удалился, обе маменьки воскликнули в один голос, что оне никогда еще не видели такого красивого и стройного молодого человека. Теперь вся компания серьезно принялась за устриц. Глупенькая Барбара объявила, что она больше двух не в состоянии съесть; насилу-то насилу уговорили ее съесть четырех устриц. Зато маменьки кушали с таким аппетитом и так весело смеялись, что Кит радовался, глядя на них, и тоже смеялся и ел за компанию с ними. Забавнее всех, конечно, был маленький Яша: он уплетал одну устрицу за другой, посыпая их перцем и поливая уксусом, как взрослый, словно это было его призвание, а из пустых раковин сооружал гроты на столе. И малютка тоже вел себя весь вечер примерно: он и не думал о сне; сидя на коленях у матери, он, не моргая, таращил глазенки на газовые рожки и то силился просунуть в ротик огромный апельсин, то надавливал щечку устричной раковиной. То есть, нельзя было без умиления смотреть на этого ребенка! Ужин удался на славу, и когда, под конец, Кит потребовал вина и провозгласил тост за здоровье м-ра и м-с Гарланд, все сердца дрогнули от сочувствия и трудно было бы найти более счастливых людей, чем эта маленькая веселящаеся компания.

Однако, всяким удовольствиям бывает конец, благодаря чему мы можем возобновлять их и наслаждаться ими без конца.

Становилось поздно. Наши кутилы решили, что пора возвращаться домой. Сначала завели Барбару с матерью к какой-то их приятельнице, у которой оне должны были переночевать. Долго еще они разговаривали у ворот, обещая друг другу опять устроить точно такое же празднество через три месяца. Затем, наказав Барбаре встать пораньше, чтобы вместе идти на дачу, Кит поцеловал своего маленького братишку, взвалил Яшу себе на спину, взял мать под-руку, и они весело поплелись домой.

III.

Кит поднялся с восходом солнца, чтобы во-время добраться до того места, где они с Барбарой сговорились сойтись. Ему было не посебе, на душе какая-то тяжесть, что-то в роде раскаяния, овладевающего обыкновенно человеком на другой день после особенно весело проведенного праздника, когда его снова охватывает трезвая, трудовая жизнь. Да и то надо сказать, при дневном свете всякие иллюзии исчезают, и вчерашния удовольствия принимают в наших глазах совсем иную окраску. Боясь разбудить семью, заспавшуюся после необычайно проведенного вечера, Кит осторожно подошел к камину, положил на него все свои деньги, написал тут же мелком, что это "для его матери от любящего сына", и с облегченным карманом, хотя все еще с тяжелым сердцем, потихоньку вышел из дома.

Ох, уж эти праздники! Отчего после них всегда остается какое-то чувство неудовлетворенности, сожаления, как бы угрызение совести? На следующий день мы ходим как в чаду, словно после ночной попойки, когда у человека голова трещит и чувствуется слабость во всех членах, и под гнетом этого недомогания у него являются самые лучшие намерения, - известно, что благими намерениями ад вымощен - и он дает себе обещания, которые, к сожалению, не доживают и до вечера. То ли дело, еслиб мы могли отодвинуть назойливо преследующия нас воспоминания недельки на две, на три, когда мы уже совершенно свободны от праздничного чада, более хладнокровно относимся к простым удовольствиям и, следовательно, в состоянии сделать им более верную и беспристрастную оценку.

Нет ничего удивительного, что у Барбары в это утро болела голова, а мать её была в дурном расположении духа, критиковала представления в цирке, говорила, что клоун гораздо старше, чем им показался накануне. Кита это нисколько не удивило. Он сам уже испытывал некоторое разочарование: он сообразил, что то же самое представление, которое привело их в такой восторг, шло накануне этого вечера и будет повторяться и завтра, и послезавтра, и в продолжение многих недель и даже месяцев; только они не будут на них присутствовать. Вот и вся разница между вчерашним и сегодняшним днем: все мы или отправляемся на представление, или возвращаемся с него.

Но ведь и солнце при своем восходе светит слабо и лишь постепенно набирается силы и бодрости. И наши приятели мало-по-малу развеселились, воспоминания их стали прныимать более приятный, сочувственный оттенок. Они много смеялись во время пути и, когда подходили к коттэджу, были в отличном расположении духа. Мать Барбары уверяла, что она нисколько не устала и чувствует себя как нельзя лучше. И Барбара, и Кит говорили то же самое, хотя Барбара все время была как-то неестественно покойна и молчалива! Бедная Барбара!

Они пришли домой вовремя, так что Кит успел почистить лошадку - она у него блестела, как стеклышко - раньше, чем м-р Гарланд сошел к завтраку. И старичок, и жена его, и м-р Абель очень хвалили Кита за его аккуратность. В обычный час, минута в минуту, секунда в секунду, м-р Абель - он был олицетворение аккуратности - вышел из дома, чтобы попасть на поезд, шедший в Лондон, а отец его отправился с Китом в сад.

Кит очень любил работать в саду. В хорошую погоду старушка-барыня садилась с своим вязаньем неподалеку на скамеечке, старик копал, или обрезывал огромными ножницами ветви, или помогал в чем нибудь Киту, а лошадка весело смотрела на них из-за своей загородки. Нынче им предстояло подрезать и подвесить виноградные лозы. Кит взобрался на маленькую лесенку и усердно принялся за дело. Старичок подавал ему, по мере надобности, гвозди и кусочки холста и с интересом следил за работой. Старушка и пони, по обыкновению, дополняли эту чисто семейную картину.

- Так ты приобрел вчера нового приятеля, Христофор? проговорил старичок.

- Извините, сударь, я не расслышал, о чем вы меня спрашиваете, сказал Кит, глядя вниз.

- Я говорю, у тебя нашелся новый друг и покровитель, там, в конторе, как мне сказывал Абел.

- Точно так, сударь. Он очень ласково со мной обошелся.

- Мне очень приятно это слышать, промолвил старичок улыбаясь.- Современем он еще больше будет к тебе благоволить.

- В самом деле, сударь? Какой он, право, добрый. Только мне этого совсем не нужно.

И Кит крепко застучал по неподатливому гвоздю.

- Он, кажется, очень желает взять тебя в услужение. Однако, будь осторожнее, Кит. Как бы ты не свалился с лестницы и не ушибся!

- Меня взять в услужение! - Кит бросил работу и, стоя на лестнице, сразу повернулся всем телом, как настоящий акробат.- Должно быть он пошутил.

- Нет, он вовсе не шутя говорил Абелю.

- Это ни на что не похоже! Я никак этого не ожидал от него! пробормотал Кит, жалостливо взглянув на обоих стариков.

- Слушай, что я тебе скажу, Христофор! Это очень важный для тебя вопрос, и ты должен хорошенько поразмыслить о нем. Я не думаю, чтоб этот господин мог относиться к тебе с большим доверием и расположением, чем я, но во всяком случае он может тебе предложить гораздо больше денег.

- Ну, а дальше что, сударь?

- Погоди, погоди, я еще не кончил. Твой старый хоэяин, как мне передавали, был очень доволен тобой. Если ты будешь служить у этого барина и если ему удастся отыскать старика и его внучку, - а он употребит все усилия, чтобы достигнуть своей цели, - ты получишь большое вознаграждение. Уж я не говорю о счастье, которое тебе предстоить свидеться с теми, к кому ты, как кажется, и до сих пор так искренно и бескорыстно привязан. Ты должен серьезно подумать, Христофор, прежде чем принять то или другое решение.

Кита кольнуло в сердце: а что если его заветная мечта, наконец, осуществится? но он тотчас же опомнился и с неудовольствием проворчал:

- Пускай тот барин на меня не рассчитывает, я ему не слуга. И с чего он взял, что меня можно сманит с места? Я еще с ума не сошел, продолжал он, постучав несколько времени молотком.

- Если ты ему откажешь, Христофор, вот тогда, пожалуй, он примет тебя за сумасшедшего, серьезно заметил м-р Гарланд

- Ну, и пускай его думает, что хочеть. Какое мне дело до того, что он там думает? грубовато возразил Кит.- Если бы я решился променять на кого бы то ни было таких хороших, добрых господ, которые взяли с улицы голодного нищего и приютили у себя - вы даже не знаете, сударь, в каком ужасном положении мы тогда были - я был бы настоящим дураком, да еще, вдобавок, неблагодарным. Другое дело, когда мисс Нелли возвратится. Тогда, с вашего позволения, мадам, обратился оньк старушке, - по окончании всех работ дома, я буду иной раз ходить к ней и услуживать ей, если только мои услуги ей понадобятся. Но ведь она вернется богачкой, - я это не раз слышал от её дедушки - зачем тогда я ей понадоблюсь! Нет, нет, заключил Кит, печально покачав головой, - я уже больше ей не нужен, да и дай Бог, чтобы это было так, хотя мне ужасно хотелось бы ее увидеть!

Кит изо всей мочи ударил молотком и, вбив гвоздь гораздо глубже, чем следовало, опять повернулся на лестнице.

- Вот хоть бы наша лошадка, мадам, слышите, как она заржала - она знает, что мы о ней говорим - разве она подпустит к себе кого нибудь, кроме меня? A кто будет, сударь, так ухаживать за садом, кто будет мадам, ходить за м-ром Абелем? Он еще на-днях говорил: "надеюсь", говорит, "Христофор, что мы долго проживем вместе" и теперь вдруг расстаться с ним. Да мать с горя заболела бы, и даже маленький Яша проплакал бы все глаза, если бы это случилось.

Неизвестно, сколько еще времени Кит распространялся бы на эту тему, стоя на лесенке и обращаясь по очереди, - большею частью невпопад, - то к старику то к старушке, если бы не прибежала Барбара с письмом, которое, по её словам, какой-то господин привез из конторы. Она подала барину письмо и с удивлением взглянула на ораторсгвовавшего Кита.

- Вот как! Попроси-ка этого господина сюда, сказал старичок.

- Мы не будем продолжать этого разговора, обратился он к Киту, - будь уверен, Христофор, что и нам так же тяжело расставаться с тобой, как и тебе с нами.

Старушка поспешила с своей стороны прибавить несколько ласковых, сердечных слов.

- Вместе с тем предупреждаю тебя, Христофор, молвил м-р Гарланд, глядя на письмо, которое у него было в руках, - что если ты будешь нужен этому господину, я могу тебя отпускать на час, другой, даже на день, на два, и ты не должен отказываться. А! Вот и молодой человек! Как вы поживаете, сударь? обратился он к Чекстеру.

Тот ухарски подлетел. Шляпа у него была на бекрень, длинные волосы развевались по ветру.

- Надеюсь, сударь, что и вы находитесь в вожделенном здравии? И вы также, мадам, приветствовал Чекстер хозяев.- Какая у вас прелестная дача, настоящая бонбоньерка!

- Вы, вероятно, намеревались увезти с собой Кита? спросил м-р Гарландь.

- Я для этого именно и взял кэб. Он ожидает нас у ворот. Может быть вам интересно будет взглянуть на серого коня. Чудо что за конь!

М-р Гарланд отклонил это предложение на том основании, что он ничего не понимает в лошадях и не сумеет оценить красоты серого коня, и пригласил Чекстера слегка позавтракать с ними, на что гость изъявил свое полное согласие. Подали холодное мясо, эль и вино, и все сели за стол.

Желая обворожить хозяев и вместе с тем наглядно доказать им, что городские жители в умственном отношении несравненно выше дачников, м-р Чекстер начал передавать им городские сплетни - он был большой на это мастер, по уверению его же приятелей. По его словам, ссора между маркизом Мизлером и лордом Бобби возникла не из-за пирога с голубями, как уверяли газеты, а из-за бутылки шампанскаго. Точно также неверен слух, распространенный теми же газетами, будто лорд Бобби сказал, обратясь к Мизлеру: "Мизлер, один из нас лжет, и это, конечно, не я". Ему, Чекстеру, доподлинно известно, что он сказал: "Мизлер, вы знаете, где меня можно найти, я всегда к вашим услугам". A это дает совсем иную окраску всему делу. Затем он сообщил им достоверную цифру той суммы, которую герцогь Тигсберри дает ежегодно на содержание примадонне итальянской оперы, Виолетте Штетта, и выплачивает ее не по полугодиям, как утверждали почему-то, а каждые три месяца, не включая сюда расходов на покупку золотых вещей, духов, головной пудры для пяти лакеев и двух ежедневных смен замшевых перчаток для пажа. Он старался уверить гостеприимных хозяев, что они могут быть совершенно покойны на этот счет, так как он получает сведения из первых рук; и несколькими закулисными и придворными анекдотами он блистательно закончил беседу, которую вел единолично без всякой посторонней помощи в продолжение целаго часа.

- Должно быть моя лошадь уже отдохнула, и мне пора убираться восвояси, сказал он, не без грации подымаясь с места.

Ни старичок, ни жена его не стали его удерживать - они отлично понимали, что такому господину не следует терять драгоценного времени в их скромном обществе. Он простился с ними и уехал. Кит сел на козлы рядом с кучером, а Чекстер развалился в экипаже и все время ехал высунув ноги в передния окна.

Явившись в контору нотариуса, Кит узнал от м-ра Абеля, что господин, желавший его видеть, вышел куда-то по делу и что ему придется подождать. Кит успел пообедать, напиться чаю, перечитал разные известия в двух газетках, лежавших на столе, и даже неоднократно засыпал над ними, а тот все не возвращался. Наконец дверь с шумом растворилась; незнакомец поспешно направился в кабинет нотариуса, где они несколько времени разговаривали съглазу наглаз, потом позвали м-ра Абеля на совет и затем уже велели и Киту войти.

- Христофор, я отыскал твоего старого хозяина и его внучку, сказал ему незнакомец.

- Не может быть? У Кита глаза засверкали от радости.- Гдеж они теперь? Здоровы ли? Может быть они... недалеко отсюда?

- К сожалению, очень далеко. Незнакомец печально покачал головой. - Сегодня же ночью я еду за ними, хочу и тебя взять с собой.

- Меня? воскликнул Кит, не помня себя от восторга и удивления.

- Как далеко отсюда город, который мне назвал тот франть, что показывает дрессированных собак? спросил незнакомец, задумчиво глядя на нотариуса.

- Отсюда будет миль 60 или 70.

- Гм! Если мы всю ночь пропутешествуем на почтовых, то завтра утром будем на месте. Теперь вот в чем дело: они меня не знают и, пожалуй, напуганная девочка вообразит, что я хочу схватить её дедушку. Поэтому лучше всего будет, если я возьму с собой этого молодца: когда они увидят его со мной, они сразу поймуть, что я приехал к ним с добрыми намерениями.

- Мне тоже кажется, что вам не мешало бы взять с собой Христофора, сказал нотариус.

A Кит, прислушиваясь к их разговору, становился все мрачнее и мрачнее.

- Извините, барин! обратился он к незнакомцу, - если вы для этого хотите взять меня с собой, то я боюсь, что от меня будет больше вреда, чем пользы. Мисс Нелли знает меня, и я не сомневаюсь в том, что она мне поверит; но старый хозяин, почему-то - никто не знает, что за причина - не взлюбил меня после болезни. Мисс Нелли сказала, чтобы я не показывался ему на глаза, что он не может меня видеть. Так, пожалуй, я испорчу все дело, хоть видит Бог, с какой радостью я полетел бы к ним.

- Вот еще новое препятствие! гневно вскричал незнакомец.- Уж такая, видно, моя судьба; ничто в жизни мне не удается. Неужели же не найдется ни души, чтобы помочь мне в этом деле?

- Христофор, не можешь ли ты указать кого нибудь? спросил нотариус.

- Нет, сударь, я никого не знаю, отвечал Кит.- Вот разве моя мать...

- A они знают ее? спросил незнакомец.

- Конечно, знают. Моя мать часто ходила к ним. Они были с ней так же ласковы, как и со мной: поэтому-то мама и надеялась, что они согласятся пожить с нами, пока найдут для себя помещение.

- Где же, чорт возьми, эта женщина? Отчего её здесь нет? Зачем она прячется именно в ту минуту, когда она тут нужна до-зарезу! кричал незнакомец, хватаясь за шляпу.

И он бросился вон из комнаты, намереваясь схватить мать Кита, насильно усадить ее в почтовую карету и увезти. Но нотариусу удалось с помощью м-ра Абеля удержать его от этого своеобразного похищения. Они уговорили его сначала расспросить Кита, как он думаеть, может ли и захочет ли мать его предпринять эту поездку.

Кит выразил некоторое сомнение на этот счет. Незнакомец чуть не взбесился, так что м-ру Абелю и нотариусу пришлось вторично успокаивать его. Поразмыслив хорошенько, Кит, в конце концов, дал слово, что уговорит мать и обещал ровно через два часа привести ее в контору.

Это было довольно рискованное обещание со стороны Кита: мать его могла не согласиться на поездку, но взять назад свое слово он никоим образом не мог и поэтому ему ничего не оставалось делать, как поспешить домой и постараться как нибудь уладить дело.

IV.

Кит чут не бегом пустился по улице. Он, не стесняясь, расталкивал локтями толпу, стрелой мчался через самые бойкие, людные перекрестки, бросался в переулочки, в узенькие проходы, чтобы выгадать время и, наконец, - отчасти по привычке, отчасти чтобы перевести дух - совсем запыхавшись, остановился перед знакомым нам старым домом, где, полгода назад, помещалась лавка древностей.

В этот пасмурный осенний вечер дом выглядывал еще мрачнее, чем обыкновенно. Стекла были повыбиты, рамы скрипели на заржавленных петлях и опустелое здание как-то странно выделялось посреди освещенной и суетливой улицы и уж вовсе не гармонировало с теми радужными мечтами, которые Кит лелеял в душе под впечатлением всего, что он только что слышал в конторе нотариуса. Ему хотелось, чтобы дом был освещен, чтобы в каминах ярко горел огонь, чтобы по комнатам ходили люди, весело разговаривая между собою, словом, чтобы действительность хоть сколько нибудь соответствовала тем светлым картинам, которые уже носились в его воображении. Он, конечно, не мог на это рассчитывать: он знал, что дом не изменится по-щучьему веленью и, тем не менее, заброшенный вид этого когда-то населенного жилья словно окатил его холодной водой. К счастию для Кита, он не был ни достаточно развить, ни достаточно вдумчив, чтобы видеть в этом дурное предзнаменование. Ему просто тяжело было глядеть на это запустение, да еще в такую светлую минуту, и он поспешил удалиться, сожалея, что зашел в эту улицу, и еще более ускорил шаг, стараясь нагнать потерянное время.

- A как её нет дома, что я тогда скажу этому барину? волновался Кит, подходя к убогой квартире матери.- Да так и есть, и света не видно в окне, и дверь заперта. Если только она в этой, прости Господи, молельне, я бы кажется... я бы желал, чтобы эта молельня была подальше отсюда, закончил Кит, вовремя удержавшись, и постучался в дверь.

Ответа не было, но на стук какая-то соседка высунулась в окно и спросила:

- Кто там?! Кого вам нужно?

- Это я, отозвался Кит.- Скажите, пожалуйста, мама пошла в молельню? в Little Bethel?

Кит с трудом мог выговорить ненавистное ему название часовни. Соседка утвердительно кивнула головой.

- Будьте так добры, расскажите, как мне туда попасть: мне необходимо видеть мать. Есть дело, очень спешное. Я должен во чтобы то ни стало вызвать ее оттуда, даже если бы она стояла за кафедрой и говорила проповедь.

Однако, добыть необходимые сведения было не так-то легко: никто из соседей не принадлежал к секте, собиравшейся на молитву в вышеупомянутой часовне, и если кто и знал ее, то только по имени. Наконец, отыскалась какая-то кумушка, которой случайно довелось там быть вместе с миссис Неббльз: она как то зашла к ней чайку попить, после чего оне и отправились в часовню. Она-то и указала дорогу Киту.

Часовня Little Bethel могла бы быть поближе к центру города и в более удобной местности, но тогда почтенный председатель братства не имел бы возможности прибегать в своей речи к любимым сравнениям, называть молельню раем, куда ведет трудный, извилистый путь в отличие от приходской церкви, стоявшей на большой улице. Как бы то ни было, но Кит, хотя и с трудом, добрался до неё и, остановившись на минуту, чтобы несколько оправиться от быстрой ходьбы и от волнения, вошел в часовню.

Название "Маленькая Bethel" весьма подходило к молельне. Действительно, это была очень маленькая часовенка. Внутри стояло несколько маленьких скамеек, и маленькая кафедра, с которой какой-то маленький человечек - сапожник по ремеслу, проповедник по призванию - говорил крикливым голосом, должно быть вовсе не маленькую речь, судя потому, что большая часть членов маленькой паствы спала крепким сном.

Спала и мать Кита. Утомленная предыдущим вечером, убаюканная скучной речью проповедника, она никак не могла противостоять одолевавшей ее дремоте и, наконец, заснула, хотя повременам из её уст вылетал легкий стон, как бы свидетельствовавший о её полном сочувствии раздававшимся с кафедры благочестивым наставлениям. Спал и малютка на руках у матери; а маленький Яша, находивший, по молодости лет, что устрицы несравненно интереснее той умственной пищи, которую здесь предлагали в таком изобилии, попеременно то засыпал, то широко раскрывал глаза, смотря потому, что над ним брало верх: дремота или страх, что проповедаик укажет на него с кафедры.

- Ну вот я и здесь, а какой из этого толк? все равно, если бы я был в 20 милях отсюда, рассуждал про себя Кит, пробираясь к незанятой скамье, против той, где сидела его мать.- Подойти к ней нельзя, а так она, пожалуй, просидит до самого конца, а время идет. Хоть бы он замолчал на минуту, или хоть бы они запели, что ли!

К сожалению, нельзя было рассчитывать ни на то, ни на другое. Проповедник объявил своим слушателям, что он не кончить проповеди, пока не убедит своей паствы. Если бы ему удалось хоть на половину исполнить свое намерение, то и на это потребовалось бы не менее двух часов.

Не зная, что делать, Кит стал с беспокойством оглядывать часовню и вдруг... он увидел, как бы вы думали, кого? самого Квильпа. Тот смиренно сидел на маленькой скамейке против кафедры.

Уж не примерещилось ли ему? он усиленно тер глаза, но видение не исчезало: Квильп сидел на том же месте, сложив руки на коленях. Шляпа его лежала на подставке. На его грязном лице блуждала обычная усмешка, глаза были устремлены к потолку. Он ни разу не взглянул ни на Кита, ни на его мать, как будто и не подозревал их присутствия; но Кит чувствовал, что все его внимание обращено исключительно на них.

Как не велико было его изумление при виде карлика в таком неподходящем для него месте - его начинало мучить предчувствие, что это не к добру - ему некогда было предаваться размышлениям: ночь приближалась и надо было непременно вызвать мать из часовни. Улучив минуту, когда Яша снова раскрыл глаза, он чихнул, рассчитывая этим привлечь его внимание, и сделал ему знак, чтоб он разбудил мат.

Как на зло, в эту самую минуту оратор, с жаром развивавший какой-то тезис своей проповеди, перегнулся всем корпусом через кафедру и, неистово жестикулируя правой рукой, впился глазами в маленького Яшу - так по крайней мере казалось ребенку - словно угрожая напасть на него, не в переносном, а в буквальном смысле слова - если он пошевельнет хоть одним мускулом. Бедный мальчик сидел ни жив, ни мертв: он не в состоянии был двинуться с места, хотя и заметил, что Кит делает ему знаки. Он и заревел бы, да боялся пастора и, как очарованный, глядел на него во все глаза.

- Нечего делать, надо идти напролом, решил Кит. Он тихонько подошел к матери и, схватил малютку "за шивороть", как сказал бы Дик, если бы был свидетелем этой сцены.

- Тс! мама, или за мной, мне надо тебе что-то сказать, шепнул он ей.

- Где я? спрашивала м-с Неббльз, пробуждаясь от сна.

- Все в этой же благословенной молельне, угрюмо проворчал сын.

- И правда, что благословенная! если бы ты знал, Кит, какая назидательная проповедь!

- Знаю, знаю; выйдем отсюда поскорее, да говори потише, а то все на нас смотрят. Возьми Яшу за руку и идем.

- Стой, сатана, стой! вдруг прогремело с кафедры.

- Пастор приказывает тебе остановиться, шепнула мать.

- Стой, сатана, стой! раздалось еще громче.- Не искушай женщины, внемлющей тебе, и слушай гласа того, кто взывает к тебе! Смотрите, он уносит агнца из стада! неистово закричал проповедник, указывая на младенца, которого нес Кит.- Он уносит драгоценного агнца. Он тут бродит, как волк в нощной тиши, и соблазняет нежных агнцев!

Кит был самого миролюбивого характера, но и его это воззвание вывело из себя. К тому же, он волновался, боясь, что опоздает и не исполнит в точности данного обещания. Он повернулся всем телом к пастору и громко сказал:

- Неправда, никакого агнца я не уношу. Это мой брат.

- Это мой брат! кричал пастор.

- И не думает быть! с негодованием возразил Кит.- С чего это вы взяли и с какой стати вы мне даете такие названия? Что я вам сделал? Будьте уверены, что если бы не крайняя необходимость, я бы не увел их отсюда; а кабы вы не вмешались, мы бы ушли потихоньку, без всякого скавдала. Можете ругать сатану сколько вашей душе угодно, меня только оставьте в покое.

С этими словами он вышел из часовни. За ним последовала и мать с Яшей. Очутившись на свежем воздухе, он отрезвился от волнения и у него осталось лишь смутное воспоминание о молельщиках, проснувшихся от криков проповедника и удивленно озиравшихся вокруг, и о Квильпе, не сводившем глаз с потолка, словно он и взаправду не слышал и не видел того, что происходило перед его глазами.

- Ах, Кит, что ты наделал! теперь хоть и глаз не кажи в эту часовню, жаловалась мать, поднося платок к глазам.

- Тем лучше, я буду очень рад. Скажи на милость, что дурного в том, что мы немного повеселились в прошлую ночь, и почему ты нашла необходимым идти на другой день в молельню каяться перед этим чудаком? Мне, право, стыдно за тебя, мама!

- Что ты, сынок, ты сам не знаеш, что говоришь. Грех, тяжкий грех!

- Отлично знаю, что говорю. Никогда я не говорю, что грешно веселиться и быть в хорошем расположении духа, и что грех носит воротнички, как проповедуют эти чудаки, которые считают себя праведниками потому, что обходятся без них. Ну, хорошо, я не буду больше об этом говорить, если ты только перестанешь плакать. Мы вот как сделаем: ты возьмешь на руки маленького - он будет полегче - а я понесу Яшу, нам надо торопиться, - я дорогой скажу тебе новость, которой ты никак не ожидаешь. Вот так-то лучше! Теперь ты совсем другой человек. Никто не скажет, что ты только что была в часовне, и я надеюсь, что ты уж больше никогда туда не заглянешь. На, бери ребенка, а ты, Яша, полезай ко мне на спину, держи меня крепко за шею и слушай, что я тебе скажу, Яша: если когда нибудь какой нибудь пастор, в роде этого, назовет тебя или твоего братишку агнцем, скажи: и слава Богу! Пусть, мол, почаще говорит такую правду и прибавь еще, что если бы он сам был больше похож на агнца, чем на мятную подливку (В Англии часто приготовляют баранину под мятным соусом.), не был бы таким едким и кислым, - для всех было бы гораздо лучше. Так ты ему и скажи, Яша.

Своей полушутливой, полусерьезной болтовней Кит развеселил и мать, и детей, и самого себя, и он достиг этого очень просто: сказал себе, что надо быть веселым, и только. Дорогой он рассказал матери о своем разговоре с незнакомцем в конторе нотариуса, вследствие которого и должен был, волей-неволей, прервать торжественную проповедь в молельне.

М-с Неббльз порядком струсила, когда узнала, чего от неё ожидают. У неё голова кругом пошла: с одной стороны - неслыханная честь проездиться в почтовой карете; с другой - на кого-ж оставить детей? Кроме того, белье, как нарочно, в стирке; в её гардеробе кое-чего не хватает. Но все это, по уверению Кита, пустяки в сравнении с тем счастием, которое ей предстояло - увидеть мисс Нелли и привезти ее с таким почетом домой.

- Спеши, мама, нам осталось всего десять минут, говорил Кит, входя в комнату.- Вот тебе картонка, сложи в нее все, что нужно, и отправляемся скорей.

Не стану подробно описывать, как Кит, впопыхах, набросал в картонку таких вещей, которые ни в каком случае не могли понадобиться его матери, и забыл уложить те, которые ей были необходимы в дороге; как пошли за соседкой и насилу-то насилу уговорили ее присмотреть за детьми в отсутствие матери; как дети расплакались, услыхав, что мама уезжает, и как они весело смеялись, когда им пообещали купить каких-то неслыханных и несуществующих игрушек; как мать, прощаясь с ними, долго-долго их целовала, так что Кит чуть было не рассердился, но это ему никак не удавалось, и т. д. Скажу только, что они просрочили всего несколько минут: когда они подходили к конторе нотариуса, у подъезда уже стояла почтовая карета.

-Четверней! прошу покорно! воскликнул Кит, пораженный таким великолепием. Да ты понимаешь ли, мама... ведь ты поедешь в этой карете! Вот моя мать, сударь, она к вашим услугам, обратился он к незнакомцу.

- Отлично, отлично, сказал незнакомец.- Вы, пожалуйста, сударыня, не беспокойтесь. Я уже обо всем позаботился и вам будет очень удобно ехать. A где же сундук с новыми платьями и вещами для них?

- Он здесь, сказал нотариус.- Христофор, поставь его в карету.

- Пожалуйте его сюда. Вот он уже и на месте, говорил Кит.

- Теперь садитесь!

Незнакомец подал руку м-с Неббльз и самым деликатным манером подсадил ее в экипаж, а затем и сам сел рядом с ней.

Взвились ступеньки, захлопнулись дверцы и карета покатила. Мать Кита высунулась из окна и, махая мокрым платком, выкрикивала сыну разные наставления относительно детей, но их, разумеется, кроме нея, никто не слышал.

Кит стоял посреди улицы и со слезами на глазах следил за удалявшимся экипажем. Слезы эти были вызваны не прощанием с матерью, а мыслию о возвращении тех, кого она должна была привезти. "Оне ушли отсюда пешком, некому было даже и проводить их, а вернутся четверней, под покровительством этого богатого господина, который называет себя их другом", мысленно рассуждал он. "Настанет конец их невзгодам и уж наверно она забудет о том, что учила меня писать..."

Долго еще думал о чем-то Кит, глядя на сверкающия линии фонарей, так долго, что нотариус и м-р Абель - они тоже возвратились в комнаты, когда уже совершенно умолк стук удалявшагося экипажа, - недоумевали, что бы такое могло задержать его на улице.

V.

Оставим Кита с его мечтами и возвратимся к Нелли, чтобы продолжать прерванный рассказ о её жизни и приключениях.

Однажды вечером, следуя, по обыкновению, издали за двумя сестрами, во время их прогулки по берегу реки, Нелли запоздала в лесу. Эти прогулки были единственным удовольствием бедной девочки: оне хоть на-время отвлекали ее от гнетущей заботы. Близость к двум сестрам, которым она так горячо сочувствовала, печальная судьба которых напоминала ей её собственное горькое одиночество, доставляла ей неизъяснимую радость, хотя эта радость была из тех, что начинаются и заканчиваются слезами.

Вечер был восхитительный, тишина в воздухе невозмутимая. И небо, и земля, и тихо плещущая вода, и мягкий звук едва слышного вдали колокольчика, все согласовалось с душевным настроением горемычного ребенка, возбуждая в её уме не картины детской жизни с её забавами и игрушками, а лишь успокоительные мысли, умаляющия сердечную боль. Уже стемнело; сумерки сменились темной ночью; сестры давно уже ушли, а девочка все сидела, не двигаясь с места, чувствуя себя в этой тишине, в этом общении с природой далеко не столь одинокой, как если бы она была в освещенном людном месте.

Она подняла глаза к небу и стала любоваться звездами: оне так кротко смотрели с своей высоты на мир Божий. Вот она заметила одну звездочку, которой прежде не видела, затем, вглядываясь пристальнее, нашла другую, третью и, наконец, перед её глазами открылся целый мир светил, утопающих в небесной глубине, бесконечных по количеству, вечных по своему неизменному бытию. Она наклонила голову вперед и заглянула в речку: на зеркальной поверхности воды отражались те же самые звезды и в том же величественном порядке, в котором их видел голубь во время потопа, когда оне всматривались сквозь вздувшиеся волны в горные вершины, потопленные на дне морском вмесие со всем, что было живого на земле.

Молча, едва переводя дух, сидела девочка в созерцании этих чудес природы и думала, думала без конца. Она чувствовала, как в сердце её мало-по-малу прокрадывается не то, что надежда, а какое-то примирение с судьбой, и она стала равнодушнее, покойнее смотреть на будущее. В последнее время старик начал отдаляться от внучки и это ее мучило больше всего. Каждый вечер, а иногда и днем, он уходил из дому, и хотя Нелли знала, куда и зачем он идет, - он уж слишком налегал на её скудный кошелек, с каждым днем принимал все более и более растерянный вид, но сам-то он избегал не только расспросов с её стороны, но даже и ее самое.

Занятая своими грустными мыслями, девочка и не заметила, как шло время. Но вот на какой-то дальней колокольне пробило 9 часов: она встрепенулась, вскочила с своего места и пошла по направлению к городу.

Дойдя до мостика, переброшенного через ручей, она вдруг увидила невдалеке перед собой какой-то красноватый огов. Вглядевшись хорошенько, она догадалась, что это цыгане, расположившиеся на ночлет у самой дороги, развели костер, вокруг которого одни сидели, друне лежали. Так как у неё не было с собой денет, она не боялась встретиться с ними и скорехонько пошла вперед.

Когда она приблизилась к ним, ее словно любопытство подстрекнуло посмотреть на людей, сидевших у костра. Одна из фигур, отчетливо обрисовывшаеся на ярко пылавшем огне, заставила ее остановиться, но она постаралась уверить себя, что это не может быть он, что ей так только показалось, и пошла дальше.

В эту самую минуту у костра возобновился прерванный на-время разговор. Слов-то она не слыхала, но. голос одного из говоривших был ей до того знаком, что она снова остановилась, как вкопаная.

Она обернулась и опять взглянула по ваправлению к костру: сидевшая у огня фигура, которая ее так поразила, поднялась во весь рост и оперлась обеими руками на палку. И поза эта была ей очень знакома: это был никто иной, как её дедушка.

Она уже готова была его окликнуть, но удержалась. Ей очень хотелось знать, кто его товарищи, и для чего они тут собрались. Чуя что-то недоброе, она решилась подслушать их разговор, и чтобы не быть ими замеченной, подкралась вдоль изгороди и, спрятавшись под деревьями в нескольких шагах от костра, видела и слышала все, что там творилось.

Начать с того, что, к её удивлению, здесь не было ни женщин, ни детей - во время своих странствований с дедушкой она неоднократно имела случай познакомиться с многочисленными цыганскими таборами - да и цыган-то всего был один, здоровенный, рослый детина. Прислонившись к дереву и скрестив руки на груди, он тосмотрел на огонь, то бросал из-под своих черных ресниц любопытные взгляды на трех человек, разговаривавших у костра, стараясь скрыть от них, что с любопытством прислушивается к их речам. A разговаривавшие были: её дедушка, да те два партнера, с которыми он играл в карты в ту достопамятную ночь; словом сказать, известный нам Исаак Лист и его суровый товарищ. В маленькой, низенькой цыганской палатке, повидимому, не было ни души.

- Ну, что-ж вы не идете? спросил суровый партнер - он лежал развалившись на траве - заглядывая старику в лицо.- Вы сейчас так спешилии Идите, если хотите, никто вас не удерживает.

- Не мучь его, он не желал тебя обидеть, вступился Исаак Лист.

Сидя на корточках, как лягушка, он страшно косился, поворачивая голову к собеседникам.

- Вы меня обираете, я через вас стал нищим и вы же потешаетесь надо мнойи Вы меня с ума сведете! жаловался старик, обращаясь то к одному, то к другому.

Контраст между слабым, беззащитным стариком и разбойниками-шулерами, к которым он попал в руки, был так поразителен, что у девочки сердце защемило от жалости. Но она решилась выследить все до конца, не пропустить ни одного слова, ни одного взгляда.

- Что вы хотите этим сказать, чорт возьми? произнес здоровяк, приподнимаясь на локоть и обращаясь к старику.- Вы через нас стали нищим! Да вы нас сделали бы нищими, если бы могли. Вот так-то всегда с этими жалкими, ничтожными игроками, которые только хныкать умеют. Когда вы проигрываете, вы считаете себя мучениками; а когда выигрываете, так не считаете мучениками тех, кто вам проигрывает; и что это значит "вы меня обираете"? Будь я проклят, если я вам позволю говорит мне такие вещи!

Туть он опять растянулся на земле и раза два лягнул ногой, чтобы показать, как он взбешен. В сущности все это была комедия, которую они с какой-то целью разыгрывали сообща: этот взял на себя роль грубияна, а товарищ его - примирителя. Они открыто переглядывались друг с другом и с цыганом, и только старик, по слабости своей, ничего не видел и не слышал. Цыган выражал свое полное одобрение этой милой забаве, поминутно скаля белые зубы.

- Да вы сами только что говорили о грабеже! Что-ж вы на меня нападаете? сказал старик упавшим голосом.

- Так не своих же грабить! Надобно, сударь, честь знать между... между порядочными людьми.

Он чуть было не выдал себя неуместным словцом.

- Да ну же, перестань ему надоедать, Джауль! опять вступился Исаак Лист. - Он и так раскаивается, разве не видишь, что у него нечаянно сорвалось с языка? Говори же, Джауль, говори. Ты что-то еще хотел сказать, упрашивал он товарища.

- Я, просто-напросто, считаю себя дураком, якобы горячился тот.- Теряю время на советы, зная заранее, что на них не обратят внимания и меня же еще выругают. Да уж мне, видно, так на роду написано. Уроки мне впрок нейдут. Вот что значит иметь горячее сердце!

- Да я-ж тебе говорю, он сам жалеет, что сказал; он сам не прочь, чтобы ты докончил то, что начал говорить.

- В самом деле? он хочет, чтоб я продолжал?

- Да, да, хочу, - простонал старик, опускаясь на землю и раскачиваясь взад и вперед.- Говорите, говорите; все равно я должен уступить. Я не в силах бороться.

- Ну же-с, так я продолжаю с того места, где остановился, когда вы вдруг вскочили и хотели уйти. Если вы уверены, что фортуна повернулась к вам лицом, - как оно и есть на самом деле, - а у вас нет денет, чтобы продолжать игру, что тоже верно: ваш кошелек почти всегда пуст - воспользуйтесь тем, что сама судьба кладет вам в руки. Возьмите взаймы эти деньги, а когда будете в состоянии, отдадите обратно.

- Разумеется, если у этой барыни, что показывает восковые фигуры, есть деньги, и она их прячет в жестяной ящик, когда ложится спать, а дверь свою не запирает, боясь пожара, мне кажется, нет ничего легче, как позаимствовать оттуда, поддакивал Исаак, - Я бы сказал, что само Провидение посылает ее вам, если бы не был воспитан в религиозных правилах.

- Так видишь ли, Исаак, продолжал атлет, пододвигаясь ближе к старику и делая знак цыгану, чтоб он не вмешивался в разговор.- Там ведь пропасть народу перебывает за день: одни приходят, другие уходят, и не углядишь, как кто-нибудь из посетителей спрячется или под кроватью хозяйки, или в её шкафу. Поди потом, разбирай: подозрение может пасть на кого угодно. A я с своей стороны обещаю дать ему отыграться до последней копейки, как бы велика ни была сумма.

- A в состоянии ли ты будешь это сделать? Разве у тебя касса полна? настаивал Исаак.

- Еще бы не полна, отвечал товарищ с напускным презрением.- Эй, ты! вынь-ка там ящик из соломы, крикнул он цыгану.

Цыган подполз на четвереньках под палатку и, пошарив там немного, возвратился с кассой. Тот открыл ее ключиком, который всегда носил с собой.

- A это что? Видишь? говорил он, забирая деньги в пригоршню и затем высыпая их сквозь пальцы, словно цедил воду, обратно в кассу: Тебе знаком этот звон? все золото! На, неси назад, а тебе, Исаак, советую вперед не очень-то распространяться насчет чужих касс, пока не завел своей собственной.

Исаак смиренно протестовал против взводимого на него обвинения: он-де и не думал сомневаться в состоятельности такого господина, как Джауль, котоый всем известен своей честностью в делах. Ему же просто-напросто хотелось полюбоваться на деньги. Может быть, для других это зрелище не представляет ничего интересного, ну а для него, да еще при его обстоятельствах, нет большего наслаждения, как смотреть на золото. Разумеется, было бы еще лучше, еслиб эти деньги целиком перешли в его карман. Приятели вели разговор, как читатель видит, исключительно друг с другом, а между тем они все время заглядывали в лицо старику. Тот сидел по-прежнему над костром, устремив глаза на огонь и о чем-то раздумывая. Однако, судя по некоторым невольным движениям головы и легким судорогам, время от времени пробегавшим по его лицу, он внимательно следил за их речами.

- Вот вам мой простой дружеский совет, говорил Джауль, небрежно разваливаясь на земле.- Да и в самом деле, с какой радости стал бы я помогать человеку, давать ему средства меня обыграть, если бы я не смотрел на него, как на своего друга. Положим, глупо с моей стороны заботиться о кармане ближнего, Ну, да тут ничего не поделать, уж такой у меня характер. Стало быть, Исаак, не за что было и ругать меня.

- Ругать! с чего ты взял, что тебя ругают, Джауль? Я и сам не прочь быть таким щедрым и великодушным, как ты, если бы только у меня были на то средства. Так ты говоришь, Джауль, что он может выплатить эти деньги, когда их выиграет; а если он будет в проигрыше?

- Об этом не может быть и речи: этого никогда не будет: я это знаю по опыту. Ну, а если бы это, паче чаяния, и случилось, лучше, я полагаю, проигрывать чужия деньги, чем свои.

- A какое удовольствие выиграть ставку! воскликнул Исаак, приходя в мнимый восторг от одной мысли о выигрыше, - знаете, сгребешь всю эту золотую кучку в свою сторону и потом бух! прямо в карман. Да если при этом знаешь, что не свернул с полдороги назад, а довел дело до конца, это я вам скажу... Однако, вы уж, кажется, сударь, раздумали? обратился он к старику.

- Нет, не раздумал.

Старик встал, сделал поспешно два три шага, как бы намереваясь уйти, и также поспешно вернулся назад.

- Я их добуду, добуду все, сколько там их есть, говорил он торопливо.

- Вот так молодец! закричал Исаак, вскочив на ноги и трепля старика по плечу.- Теперь я чувствую к вам уважение: у вас, не смотря на ваши лета, молодая, горячая кровь. Ха, ха, ха! Джауль, чего доброго, пожалееть, что посоветовал вам... Теперь мы можем над ним посмеяться. Ха, ха, ха!

- Помните-ж, что он обещал дать мне отыграться, и поставть на ставку всю свою кассу до последнего гроша, молвил старик, указывая на Джауля своей морщинистой изсохшей рукой.

- Будьте покойны, я тут свидетелем и не допущу никакой несправедливости, уверял Исаак.

- Уж коли я дал слово, так сдержу его, словно нехотя, заметил Джауль. - A когда же мы начнем игру? По-моему, чем скорее, тем лучше. Нельзя ли нынче ночью?

- Прежде надо деньги добыть. Завтра... молвил старик.

- Отчего же не нынче? настаивал Джауль.

- Теперь уж поздно и я взволнован, а с этим делом надо поосторожнее. - Нет, завтра, отговаривался тот.

- Завтра, так завтра, согласился Джауль.- A теперь выпьем за успех нашего достойнейшего товарища! Эй, давай сюда водку!

Цыган вытащил откуда-то три жестяные стаканчика и налил их до самых краев. Прежде чем поднести стакан к губам, старичок отвернулся в сторону и что-то пробормотал. Нелли слышала, как он произнесе её имя вместе с горячей мольбой о чем-то.

- Господи, помилуй нас и защити! молилась девочка.- Что мне сделать, чтобы спасти его?

Разговор длился еще несколько минут. Говорили потихоньку о том, как получше взяться за дело и какие принять меры, чтобы отклонить от себя подозрение, а затем старик пожал руку своим искусителям и ушел.

Они следили глазами за медленно удалявшейся сгьрбленной фигурой старика, и когда он поворачивался назад - что он делал поминутно - они махали ему рукой и старались ободрить его сочувственными восклицаниями. Когда же он окончательно скрылся из их глаз, они обернулись друг к другу и громко расхохотались.

- Наконец-то мы своего добились, говорил Джауль, грея руки перед огнем.- Никак я не ожидал, что с ним придется так долго возиться. Шутка ли, почти три недели прошло с того дня, как мы навели его на эту мысль. A как ты думаешь, много денег он принесет?

- Много ли, мало ли, а половину мне, сказал Исаак. Тот кивнул головой.

- Поскорей бы справиться с этим делом и разойтись с стариком, а то как бы не пронюхали про нас. Надо держать ухо востро!

И Лист, и цыган согласились с этим доводом. Посмеявшись еще немного над доверчивостью старика, они покончили с этим вопросом, находя его достаточно исчерпанным, и стали говорить на своем воровском языке, совершенно непонятном для Нелли. Улучив минуту, когда они с жаром о чем-то судили-рядили, чтобы выбраться незаметно из своей. засады потихоньку, шаг за шагом, то ползком, под прикрытием изгороди, то перелезая через нее, то спускаясь в высохший ров, Нелли наконец вышла на большую дорогу в таком месте, откуда они не могли её увидеть и, что было мочи, побежала домой. В изорванном платье, с исцарапанными до крови ногами, с истерзанной душой вошла она в свою комнату и бросилась на постель.

Первое, что пришло ей в голову, было - бежать, бежать без оглядки, тащить его сейчас же насильно из этого города.

"Лучше умереть на большой дороге, чем подвергать его таким искушениям", думала она.

Тут она вспомнила, что он отложил исполнение своего замысла до следующей ночи, значит, нечего спешит, лучше обдумать хорошенько и тогда уже решить, что делать. A что, если он уже приступил к осуществлению своего плана и сейчас, сию минуту, крик о помощи раздастся в ночной тишине. Бог знает, что он способен сделать, если его поймают на месте преступления и если ему придется бороться только с женщиной. Нет, такой пытки невозможно вынести! Она подкралась к комнате хоэяйки, осторожно отворила дверь и заглянула в нее. Слава Богу, его там нет: хозяйка спит крепким сном.

Возвратившись в комнату, она приготовила себе постель; но увы, не только спать, она и лежать-то покойно не могла: так ее волновали эти страшные мысли. Наконец она не выдержала и, полуодетая, с распущенными волосами, бросилась в комнату дедушки и, схватив его за руку, разбудила.

- Что такое? что случилось? спрашивал он, вскакивая с постели и глядя на её мертвенно-бледное лицо.

- Мне приснился страшный, безобразный сон. Я его уже видела и прежде. Мне снились старики с седыми волосами, такие, как вы. Они ночью пробирались в чужую комнату, чтобы красть чужия деньги. Вставайте, вставайте, дедушка!

Откуда взялась у неё энергия?

Старик трясся всем телом. Он сложил руки, как на молитву.

- Не меня, не меня, а Бога молите, чтобы Он спас нас от подобного преступления! Этот сон слишком подходит к действительности. Я не могу здесь оставаться, я не могу спать. Я не могу оставлять вас одного в доме, где снятся такие сны. Вставайте же, нам надо бежать отсюда.

Он все глядел на нее, как на привидение - она и действительно была похожа на какого-то неземного духа, хотя выражение ужаса в её глазах было чисто земное - и все больше, и больше дрожал.

- Нам нельзя терять ни минуты. Вставайте, и сейчас же идем отсюда.

- Как, сегодня, ночью? бормотал старик.

- Да, да, сегодня. Завтра ночью уже будет поздно. Завтра может присниться тот же сон. Мы должны бежать. В этом наше единственное сгиасение.

Старик поднялся с постели. От страха у него выступили на лбу холодные капли пота. Он преклонился перед девочкой, как перед посланным с неба ангелом, за которым готов всюду следовать. Когда он оделся и приготовился к дороге, она взяла его за руку и повела. Проходя мимо комнаты хозяйки, которую он собирался ограбить, она вздрогнула и заглянула ему в лицо. Боже, как бледно было это лицо и с каким взглядом встретился её взгляд!

Она привела его в свою комнату и, не выпуская его руки, словно боялась оставить его на свободе, собрала в узелок свои небольшие пожитки, взяла корзиночку, надела старичку на плечи котомку, дала ему в руки палку, которую успела захватить в его комнате, и вывела его из дома.

Поспешными, боязливыми шагами шли они по узким, кривым улицам предместъя и, выйдя за город, поднялись, ни разу не оглянувшись, на пригорок, где возвышался старинный, почерневший от времени замок.

Пока они подходили к развалинам, поросшим мхом, ползучими растениями и высокой травой, взошла луна во всем своем блеске. Тут только Нелли обернулась назад, и когда она увидела спящий в глубине долины город, прихотливо извивающуюся позади него речку и в отдалении цепь холмов, рука ея, не выпускавшая руки деда, опустилась; она бросилась к нему на шею и зарыдала.

VI.

Она скоро оправилась и, стараясь поддерживать себя мыслью, что спасение её дедушки от грозившего ему безчестия зависить только от твердости её характера, и что никто в мире не поможет ей ни словом, ни делом, повела его дальше и уж больше не оборачивалась назад.

В то время, как пристыженный, побежденный старик готов был преклоняться перед ребенком, как перед каким-то высшим существом, в сердце девочки зарождалось новое чувство, возвышавшее ее, возбуждавшее в ней энергию и доверие к овоим силам. Теперь вся тягость жизни, вся ответственность за них обоих ложилась на нее одну, за обоих должна она с этих пор и думать, и действовать.

"Я спасла его от срама: пусть же мысль об этом поддерживает меня в самые тяжелые минуты жизни", думала она.

Будь это в другое время, ее нестерпимо мучила бы мысль о том, что они, как неблагодарные изменники, убежали от женщины, оказавшей им такое сердечное участие, и что она больше не увидит двух сестер. Теперь же, когда им приходилось снова начинать бродяжническую жизнь с её лишениями и непредвиденными заботами, ей некогда было думать о прошлом: отчаянное положение, в котором они находились, возбуждало её энергию и укрепляло её дух.

Это нежное, бледное личико, казавшееся еще бледнее при лунном свет - оно дышало прелестью молодости, хотя и носило на себе следы преждевременных забот - эти неестественно-блестящие глаза, умненькая головка, энергично-сжатые губки, эта стройная, хрупкая фигурка с такой мужественной осанкой. говорили сами за себя. Но кому?.. Разве ветерку, который, прошуршав мимо и заглянув девочке в лицо, полетит к изголовью какой нибудь сладко-дремлющей маменьки и навеет на нее грустный сон, нашептывая ей рассказы о судьбе бесприютного ребенка, которому и расцвесть-то не придется как следует и отдохнуть приведется лишь в последнем, непробудном сне.

Ночь быстро летела. Вот уже луна стала спускаться к горизонту; побледнели, потускнели звезды; приближалось утро, такое же холодное, как эти меркнувшие светила. Из-за дальнего холма величественно выглянуло солнце, разгоняя пред собою окутывавший землю туман, который бежал от него как привидение, с тем, чтобы к ночи снова собраться над землей. Когда солнце поднялось высоко и воздух нагрелся его живительными лучами, наши странники спустились к речке и легли отдохнуть у самой воды.

Старик уже спал, а Нелли все еще крепко держала его за руку и не сводила с него глаз. Но усталость победила и ее: она опустила дедушкину руку, опять схватилась за нее, но, выпустив ее вторично, заснула рядом с ним.

Ее разбудил какой-то неясный говор - не то, в самом деле, кто-то говорил около них, не то она видела это во сне. Открыв в просоньи глаза, она сразу встрепенулась. Перед ними стоял какой-то человек, чрезвычайно неуклюжий и грубый с виду, а его два товарища смотрели на них с длинной лодки, нагруженной до верху, причалившей к самому берегу. Лодка была без паруса и без весел: ее тащили по берегу две лошади, отдыхавшие теперь на дорожке; бичева, к которой оне были припряжены, свободно болталась в воде.

- Эй, вы! что вы тут делаете? грубо окликнул их бурлак.

- Мы, сударь, целехонькую ночь проходили пешком, а утром легли здесь отдохнуть, отвечала Нелли.

- Странная выбралась парочка для ночных путешествий, заметил бурлак;- один слишком для этого стар, другая черезчур молода. Куда же вы отправляетесь?

Нелли смутилась и указала пальцем наудачу, на запад, и тем вызвала новый вопрос: не в тот ли, мол, город?

- Да, туда, отвечала Нелли, желая отделаться от них.

- A откуда вы идете?

На этот вопрос ответить было легче, и Нелли, не затрудняясь, назвала деревеньку, где жил приютивший их школьный учитель, надеясь, что они его не знают и что разговор их на этом прекратится,

- A я думал, что вас избили и ограбили по дороге. Впрочем, до свидания.

Нелли пожелала ему доброго пути и вздохнула свободнее, когда он сел на одну из лошадей и поехал дальше по берегу, а за ним потянулась и лодка. Однако, она недалеко отплыла и остановилась: бурлаки начали делать Нелли знаки, чтобы она подошла.

- Вы меня, кажется, звали? спросила она, подбегая.

- Мы едем туда же, куда и вы идете. Если хотите, мы вас подвезем, сказал один из сидевших в лодке.

Девочка с минуту колебалась, но, вспомнив о подозрительных личностях, вовлекавших её дедушку в преступление, и сообразив, что если они будут продолжать путешествие пешком, те, не желая отказаться от лакомой добычи, пожалуй, нагонят их и вырвут дедушку из-под её влияния, тогда как если они поедуть в лодке, их и следа не найдут, - она согласилась на предложение бурлаков. Те снова причалили к берегу, и не успела Нелли опомниться, как уже сидела с дедушкой в лодке, и они поплыли вниз по течению.

Солнце весело сверкало на поверхности воды. Местами берега были окаймлены труппами тенистых деревьев, местами же перед глазами наших путников открывались обширные равнины с быстрыми потоками, лесистыми холмами, возделанными полями и фермами, утопающими в зелени. Иногда из-за деревьев выглядывали соломенные кровли, шпили деревенских колоколен; не раз вдали виднелся город с высокими церквами, фабриками и заводами, возвышавшимися среди копоти и дыма над безчисленными человеческими жилищами. Они долго могли им любоваться, так как лодка медленно подвигалась вперед. Река протекала по низменной, открытой местности. Кроме тех отдаленных городов, о которых мы только что упоминали, да нескольких крестьян, работавших в поле, да двух-трех случайных зевак на мосту, под которым им приходилось ползти, они не встречали ровно ничего, что могло бы хоть сколько нибудь оживить их однообразное плавание.

Было уже далеко за полдень, когда они причалили к какой-то пристани. Один из бурлаков предупредил Нелли, к её крайнему огорчению, что они не раньше, как на следующий день, будут на месте. Если, мол, у неё нет с собой провизии, пусть она запасется ею на пристани. У неё оставалось очень мало денег, да и те надо было беречь, так как они ехали в совершенно незнакомое место, где им не к кому будет обратиться за помощью. Она купила маленький хлебец и кусочек сыру, опять села в лодку и через полчаса - эти полчаса бурлаки провели в трактире - они двинулись дальше.

Недовольствуясь попойкой на суше, бурлаки взяли с собой водки и пива и так перепились, что вскоре же начали ссориться друг с другом. Поэтому Нелли отказывалась идти в грязную, вонючую каюту, куда они настойчиво приглашали ее с дедушкой, и сидела все время на палубе рядом с стариком. Сердце у неё тревожно билось, когда она прислушивалась к пьяным крикам, раздававшимся из каюты. Она уже сожалела, что они не остались на берегу, хотя в таком случае им пришлось бы всю ночь пропутешествовать пешком. Да и грубый же народ эти бурлаки! Как они шумели, кричали, бранились между собой! Впрочем, надо отдать им справедливость: не смотря на всю свою грубость, они довольно вежливо обращались со своими пассажирами. Так, например, когда у одного из них завязался спор с рулевым о том, кто первый дал мысль предложить Нелли пиво, и спор сейчас же перешел в драку, никто из них не вздумал вымещать свою злобу на девочке - они только с большим ожесточением тузили друг друга, куда попало, и ругались напропалую. К счастию для ребенка, они употребляли совершенно незнакомые ей выражения. Ссора кончилась тем, что один из драчунов спустил своего соперника головой вниз по лестнице и преспокойно сам пошел управлять рулем, а пострадавший рулевой, здоровенный детина, привыкший к таким потасовкам, даже не пошевельнулся, и как лежал головой вниз, а ногами вверх, так и заснул; минуты две спустя. в каюте раздался богатырский храп. Опять наступила ночь. Становилось холодно. Нелли была легко одета, но она забывала о себе и о своих страданиях. Она напрягала все свои умственные способности, чтобы придумать какой нибудь исход, найти какие нибудь средства для их существования. И теперь, как и в предыдущую ночь, ее поддерживала и ободряла мысль о том, что дедушка тут, около нея, и что ему не удалось совершить преступление, задуманное в порыве безумия. Эта было для неё большим утешением.

В её воображении толпились картины и сцены из ея, хотя и короткой, но полной приключений жизни! То ей вспоминались пустые, ничего не значащия происшествия, совсем было ускользнувшие из памяти; то ей представлялись лица, когда-то случайно виденные и тоже совершенно забытые, слышались слова, на которые она в свое время не обращала никакого внимания; как-то перепутывались и смешивались эпизоды, происходившие год тому назад, с теми, что случились накануне; вдали, в темноте, отчетливо вырисовывались какия-то будто знакомые места, которые оказывались совсем не теми, совершенно ей чуждыми, когда они к ним приближались; в голове странная путаница, так что повременам она не понимала, где они, куда едут и какие люди их окружают. Иной раз она вдруг вздрагивала и поворачивала голову, собираясь отвечать на какие-то вопросы и замечания, звучавшие у неё в ушах. Словом сказать, ее осаждали галлюцинации, знакомые каждому человеку, истомленному бессонными ночами и безостановочным скитанием.

Подняв случайно глаза, она увидела, что перед ней стоит один из бурлаков, у которого опьянение только что перешло из меланхолического периода в буйный. Он вынул изо рта короткую трубку, покрытую для прочности веревочной плетенкой, и стал просить ее спеть песенку.

- У вас славный голос, хорошенькие глазки и отличная память, говорил он;- первое и второе налицо, в чем каждый может убедиться, а про память я знаю, это мое собственное мнение, а я никогда не ошибаюсь. Спойте-же сию минуту.

- Право, сударь, я не знаю никакой песни, отговаривалась Нелли.

- Вы знаете 47 песен, целых 47, настаивал пьяный тоном, недопускавшим возражения.- Спойте самую лучшую, и сию минуту. Я хочу слушать.

Боясь своим отказом раздражит пьяного человека, бедная Нелли спела ему песенку, выученную ею в детстве. Эта песенка так понравилась бурлаку, что, по окончании ея, он, тем же решительным тоном, требовал, чтобы она спела другую и пришел в такой восторг, что стал подтягивать, не попадая ни в тон, ни в такт, но за то очень громко и с замечательной энергией. Этот вокальный концерт разбудил и его товарища. Нетвердыми шагами прошел он по палубе и, подойдя к сопернику, протянул ему руку, уверяя клятвою, что для него нет большего наслаждения в жизни, как пение. И после третьей просьбы, высказанной еще более повелительным тоном, Нелли должна была согласиться петь. В этот раз ей подтягивали не только два бурлака, находившиеся на палубе, но и тот, что ехал верхом: он не имел возможности принимать непосредственное участие в забавах товарищей и поэтому только орал, когда те орали, оглашая воздух своим громовым голосом. Таким-то образом, не переставая петь одну песню за другой и часто повторяя одне и ти же песни, измученная, изнемогавшая от усталости девочка достигла того, что грубые, пьяные бурлаки всю ночь провели мирно и в добром расположении духа, и не один из прибрежных обывателей, разбуженный в эту ночь пьяным хором, гремевшим на реке, прятал голову под одеяло, дрожа от страха.

С наступлением утра пошел дождь, и так как девочка не могла выносить душной каюты, бурлаки, в благодарность за её пение, прикрыли ее парусиной и брезентом, который хотя немного предохранял и ее, и старика от непогоды. Дождь все усиливался и наконец полил как из ведра. Тучи обложили все небо и нельзя было рассчитывать, чтобы оно прояснилось во весь день.

A они, между тем, заметно приближались к месту своего назначения. Вода в реке уже становилась гуще и грязнее; часто навстречу им шли такие же нагруженные баржи, как и их, а дорожки, усыпанные каменноугольным пеплом, и лачуги, из красного, бросающагося в глаза кирпича, говорили о близости большого мануфактурного города. Вот уж они огибают его предместъе с узкими, кривыми улицами и неправильно разбросанными домами; с многочисленными фабриками, внутри которых пыхтят машины, потрясая здание чуть не до самого фундамента, стучате молоты, выбивая железо. Высокие трубы безостановочно изрыгают черную копоть, которая так и висит густой тучей над человеческим жильем, затемняя собою дневной свет и наполняя воздух удушливым газом. По мере того, как они подходят к гавани, улицы становятся все люднее и люднее, шум, крик увеличивается и, наконец, все сливается в один неясный гул, в котором ровно ничего нельзя разобрать.

Лодка подъезжает к пристани и бурлаки тотчас же принимаются за работу. Напрасно прождав несколько минут, - она хотела поблагодарить лодочников за их гостеприимство и спросить их, в какую сторону им надо идти, - Нелли с дедушкой вышла на пристань и, пройдя каким-то грязным переулком, очутилась на людной, шумной улице. Вот они стоять под проливным дождем, совершенно одинокие среди этого адского шума и суеты, словно пришельцы с того света, лет 1000 назад похороненные и каким-то чудом попавшие в совершенно чуждую им среду, и не знають, что предпринять, куда направить свои шаги.

VII.

Толпа неслась быстрым потоком в двух противоположных направлениях. Она, казалось, никогда не остановится, никогда не утомится. Ее не смущает ни стук повозок, нагруженных бренчащим, звенящим товаром, ни шлепанье лошадиных копыт по мокрой, грязной мостовой, ни шум дождя, барабанящего по окнам и дождевым зонтикам, ни толчки особенно торопливых прохожих; словом, весь этот ад людей торговой улицы, в самый разгар дневных занятий, не мешает ей думать и делать разные вычисления и нестись, нестись без конца.

A наши бедные странники стоять, оглушенные всем этим грохотом, и печально взирают на суету людскую, в которой они не принимают никакого участия. Они чувствуют себя такими одинокими, заброшенными в этой громадной толпе, что их положение можно было бы сравнить только с положением человека, смытого бурей с корабля: могучия волны перебрасывають его с одного гребня на другой, он чуть не слепнет от сверкающей вокруг него воды, а между тем ему нечем смочить свой пылающий язык, нет ни капли, чтобы утолить мучительную жажду.

Вот они стали под ворота, чтобы укрыться от дождя, и смотрят на прохожих, в надежде, что хоть кто нибудь откликнется на их горе, приметь в них участие. Вглядываясь в эти мелькающия мимо них лица, они видят все, что делается у каждого на душе. Один хмурится, другой улыбается, иной что-то бормочет про себя, иной жестикулирует, словно уже вступил в разговор, который ему сейчас придется вести. Вот у этого взгляд лукавый, живой, видно, что он придумывает какую-то комбинацию, чтобы обмануть ближнего, а у того, напротив, вид тупой, движения неповоротливые. У одного на лице написано: выиграл, у другого: проиграл. В больших торговых центрах, где каждый человек занят своим собственным делом, - у каждого свое особенное выражение: его характер и намерения написаны крупными буквами на его лице. На бульварах же и в публичных собраниях, куда люди стекаются, чтобы себя показать и на других посмотреть, вы встретите сотни лиц почти с одним и тем же выражением. Будничные лица не носят никаких личин, поэтому и выражение у них не поддельное.

Девочка так увлеклась, всматриваясь в эти разнообразные лица, что на-время забыла о своем ужасном положении. Однако, холод, голод, мокрое платье, прилипавшее к телу, и ноющая от боли голова, настойчиво требовавшая отдыха, которого они так тщетно искали, вскоре же возвратили ее к действительным нуждам. Никто из проходивших даже и не взглянул на них, ни к кому она не осмелилась бы обратиться за помощью. Постояв еще несколько минут, они вышли из-под ворот и смешались с толпой.

Смерклось. Толпа уже значительно поредела, а они все скитались от одного угла улицы до другого, бесприютные, несчастные. На улицах зажгли фонари; магазины ярко осветились огнями и весь этот сразу разлившийся вокруг них свет еще больше напомнил им о приближающейся ночи. Девочка дрожала от холода и сырости. Больная, измученная и душой, и телом, она должна была делать неимоверные усилия, должна была призвать на помощь всю твердость духа, чтобы держаться на ногах.

И зачем они пришли в этот шумный город, когда так много есть тихих, уединенных мест? Им было бы несравненно легче переносить и голод, и жажду где нибудь в поле или в лесу, чем в этом грязном скопище всякой нищеты, в котором они затерялись, как самый ничтожный атом, и при одном взгляде на который становится еще тяжелее на душе.

Не говоря уже о физических страданиях, девочке приходилось терпеть и нравственную муку. Старик начал упрекать ее в том, что она увела его из хорошего дома, и требовал, чтобы они вернулись назад. Теперь уж ясно было, что на улице ничего не добьются; они пошли назад к пристани; может быть им позволят переночеват на той барке, которая их привезла. Но и в этом пришлось разочароваться. Ворота были заперты и спущенные на цепь собаки своим яростным лаем заставили их вернуться опять в город.

- Сегодня, милый дедушка, мы уж как нибудь проведем ночь под открытым небом, а завтра постараемся выбраться из города и добыть себе какое нибудь занятие в деревне, говорила девочка слабым голосом, когда они, после этой неудачи, шли назад по какой-то улице.

- Зачем ты привела меня сюда? выговаривал ей старик. - Я не могу выносить этих тесных, бесконечныхь улиц. Мы так хорошо и покойно там жили. Зачем ты заставила меня оттуда уйти?

- Затем, чтобы не повторился тот сон, о котором я вам говорила, произнесла девочка твердым голосом, но тут же и залилась слезами.- Мы должны жить среди бедных людей, - не то он опять мне приснится. Милый дедушка, я знаю, что вы стары и слабы, но взгляните на меня, я тоже немножко страдаю; если вы не будете жаловаться на судьбу, даю вам слово, что и от меня вы не услышите ни одной жалобы.

- Ах ты моя бедная, бесприютная сиротка! воскликнул старик, всплеснув руками и с ужасом оглядывая внучку, словно он в первый раз видел её измученное лицо, испачканное от дороги платье и исцарапанные, распухшие ноги. - Вот до чего я довел ее своей заботливостью и попечениями о ней! Я был счастлив когда-то, и лишился и счастия, и всего, что имел для того, чтобы видеть ее в таком положении!

- Если бы мы были за городом, - молвила девочка, стараясь казаться веселой и вместе с тем высматривая по сторонам, не найдется ли где уголка, чтобы укрыться от дождя, - какое нибудь старое развесистое дерево с любовью приняло бы нас в свои могучия объятия, приглашая нас отдохнуть под его дружеским кровом, и своим нежным шопотом навевало бы на нас приятные сны. Если не завтра, так послезавтра мы, Бог даст, выберемся на свободу, а пока, милый дедушка, будем благодарить Господа за то, что Он привел нас сюда, потому что, если недобрым людям и вздумается разыскивать нас, они не в состоянии будут нас найти в этакой толпе и толкотне. A ведь это большое утешение. Зайдем, дедушка, под ату арку; хоть там и темно, но за то должно быть сухо и тепло: ветер туда не доходить. Ах! что это? вдруг вскрикнула она и отскочила, когда из глубины темной арки, где они хотели расположиться, показалась человеческая фигура.

- Скажите еще хоть слово. Как будто этот голос мне знаком, проговорил кто-то, останавливаясь около них.

- Едва ли, робко отвечала девочка. - Мы пришлые люди. Нам нечем заплатить за ночлег, поэтому мы хотели переночевать в этом проходе.

Недалеко от того места, где они разговаривали, среди небольшого, убогаго дворика, горел фонарь. Незнакомец подозвал их к этому фонарю и сам стал лицом к свету, чтобы они могли видеть его и не подумали, что он прячется.

Это был худой, бледный человек, весь обмазанный сажей, благодаря чему он казался еще бледнее. Щеки у него были впалые, глаза ввалившиеся, взгляд страдальческий, черты лица заостренные, и не смотря на то, что это бледное, испитое лицо было обрамлено длинными черными волосами, оно вовсе не казалось страшным, точно так же, как и голос у незнакомца был хотя и резкий, но не грубый.

- Как вам пришло в голову искать убежища в этом проходе? и, внимательно взглянув на девочку, - как могли вы очутиться в таком положении, что вам негде переночевать? спросил он старика.

- Нас преследует одно несчастие за другим, отвечал тот.

- Да разве вы не видите, что она промокла до костей, что ей вовсе не место в этой слякоти и сырости?

- Бог свидетель, что я все это вижу и знаю, но что же мне делать?

Незнакомец опять взглянул на Нелли, слегка притронувшись к её платью, с которого струилась вода.

- Вы можете обогреться и обсушиться у меня, но, кроме этого, я ничего не могу вам предложить, сказал он.- Квартира моя вон в том доме, и он указал в ту сторону, откуда так внезапно появился, - в неприглядном мести, это правда, но я думаю, что ей там будет безопаснее, чем здесь, и вы покойно проведете ночь, если доверитесь мне. Видите ли вон тот красный свет?

Подняв голову, они увидели вдали на небе мрачное зарево, - отражение какого-то огня.

- Это не очень далеко отсюда. Если хотите, пойдемте. Вы собирались провести ночь на холодных плитах, а я могу вам предложить постель из теплой золы.

И, не ожидая ответа, он поднял девочку на руки и велел старику идти за ним.

Он так заботливо, так легко нес ее на руках - словно малаго ребенка. Быстро, твердой ногой шагал он по беднейшему, как казалось, кварталу города, не обращая внимания ни на лужи, ни на фонтаном бившую воду из жолобов. Молча шли они с четверть часа и уже потеряли из вида зарево, на которое указал их спутник, как вдруг на повороте из одного узенького, темного переулка, они очутились лицом к лицу с огромным зданием и опять увидели то пламя, извергавшееся из его высокой трубы.

- Вот мы и пришли, сказал незнакомец, останавливаясь у какой-то двери.

Он спустил девочку на землю и взял ее за руку.

- Не бойтесь, здесь никто вас не обидит.

Надо было иметь большое доверие к его словам, чтобы решиться переступить через порог этой двери, и то, что они увидели за дверью, не могло рассеять их страха и беспокойства. В высоком, громадном строении, поддерживаемом железными столбами, в верхней части стен которого зияли огромные, черные отверстия, свободно пропускавщия внутрь здания наружный воздух, - где стук молотов и рев горнов, смешиваясь со свистом раскаленного металла, опускаемого в воду, и безчисленными другими звуками, которых в другом месте нигде не услышишь - эхом отдавался в самой крыше, - в этом мрачном помещении работали люди, вертясь, как бесы среди пламени и дыма, и, словно исполины, ловко справляясь с огромыми кусками железа: каждый подобный кусок, при малейшей оплошности работника, мог раздробить ему череп. Одни спали или просто отдыхали, лежа на кучах золы или угля и повернув лицо к черному своду; другие, открыв до-бела накаленные дверки горнов, подкидывали топливо, на которое пламя набрасывалось с яростью и воплем и тотчас же пожирало его как масло. Иные тащили по земле огромные листы раскаленной стали, немилосердно грохотавшей и испускавшей из себя невыносимый жар, и тот страшный, красноватый свет, что мелькает в глазах дикого зверя.

Мимо таких-то диких сцен и при таком оглушительном шуме незнакомец провел их в глубину здания к огромному горну, в котором, по его словам, день и ночь поддерживался огонь. Слов его они не могли слышать за этим шумом и лишь догадывались о том, что он говорил, следя за движениями его губ. Кочегар, которому он пришел на смену, был очень рад, хоть на-время избавиться от своей адской обязанности, и тотчас же удалился, оставив наших странников наедине с их новым покровителем. тот, не теряя времени, разложил Неллин плащ на куче золы и, указав ей место, где удобнее развесить платъе для просушки, знаками посоветовал и ей, и дедушке лечь отдохнуть, а сам уселся на старой рогоже у топки и, опершись подбородком на руку, стал следить за пламенем, пробивавшимся сквозь дверные щели, и за белой золой, падавшей в нижнюю часть топки.

Хотя постель Неллина была не из мягких и не из особенно удобных, но теплота, благотворно подействовавшая на её иззябшие члены, и страшная усталость сделали свое дело: убаюканная шумом, который все слабее и слабее раздавался в её ушах, она сладко заснула, обняв за шею рядом с ней спавшего дедушку.

Много ли, мало ли она спала, - она не могла бы этого определить, - только проснулась она среди ночи, когда еще было совсем темно. Она была укрыта рабочими блузами, отлично предохранявшими ее как от нестерпимого жара, так и от холодного ветра, врывавшагося в здание. Взглянув по направлению к топке, она увидела, что их покровитель сидел в том же самом положении и, не шевелясь, казалось даже не дыша, с напряженным вниманием смотрел на огонь. Долго лежала она так, в просоньях, глядя на него, пока, наконец, ее обуял страх: уж не умер ли он, подумала она. Она потихоньку встала и, подойдя к нему, шопотом на ухо окликнула его.

Он повернул голову, посмотрел сперва на нее, потом на то место, где она спала, как бы желая удостовериться в том, что это точно она его окликнула, и заглянул ей в лицо.

- Я боялась, уж не заболели ли вы. Все другие работники ходят взад и вперед, а вы так тихо сидите, говорила Нелли.

- Они знают мой характер и не трогают меня, хотя подчас и подсмеиваются надо мной, промолвил кочегар.- Посмотрите-ка сюда, вот это мой друг, прибавил он, указывая на горящие уголья.

- Как, огонь.

- Да, огонь. Знаете ли, он одних лет со мной и мы с ним по целым ночам рассуждаем и беседуем.

Девочка с изумлением взглянула на него, но он уже повернулся и по-прежнему задумчиво смотрел на огонь.

- Для меня это все равно, что книга, продолжал он, - единственная книга, которую я научился читать; и каких только историй она мне не рассказывает! тут есть и музыка: я этот голос могу различить между тысячью других голосов, хотя в его реве их слышится не один; есть тут и картины. Вы не можете себе представить, какие странные физиономии и сцены иной раз рисуют мне эти горящие уголья! Огонь служит мне также и памятью, рассказывая шаг за шагом всю мою прошлую жизнь.

Наклонившись вперед, чтобы лучше прислушиваться к его словам, Нелли заметила, что по мере того, как он говорил, глаза его разгорались, он воодушевлялся.

- Да, говорил он, слегка улыбаясь, - он все тот же, с тех пор, как я его помню, как, бывало, еще крошечным ребенком, я вдоволь наползаюсь вокруг него, да тут же и засну. Тогда мой отец был кочегаром.

- A ваша мать? спросила девочка.

- Она давно умерла. Здесь женщинам-работницам трудно живется. С тех пор, как мне сказали, что она умерла от слишком тяжелаго труда, и огон мне нашептывает то же самое. Да оно так и должно быть. Я всегда этому верил.

- Стало быть, вы здесь и выросли?

- Здесь я проводил и лето, и зиму. Сначала тайком, а потом, когда узнали, что я здесь, мне позволили оставаться при отце. Огонь меня и вскормил, вог этот самый огонь. И ни разу с тех пор он не потухал.

- Вы его очень любите? спросила Нелли.

- Разумеется, люблю. Отецх умер, стоя перед ним. Я видел, как он упал, вон там, где горит зола. Помню, я еще удивлялся, как это он не помог ему.

- И вы с тих пор постоянно здесь работаете?

- Постоянно. Был один перерыв, очень для меня тяжелый, но огонь не переставал гореть и в мое отсутствие. Глядя на меня, вы, конечно, догадываетесь, какое у меня было детство; но все-таки я был ребенком в свое время, и когда я нынче ночью увидел вас на улице, вы мне напомнили, каким я был тогда, когда умер мой отец, и мне очень захотелось привести вас сюда, к этой топке. Когда вы спали, я все думал о том старом времени. A вам бы следовало еще соснуть немножко. Лягте, дитя мое, усните.

И он повел ее к её неприхотливому ложу и, снова прикрыл ее рабочими блузами, возвратился к своему месту. По-прежнему сидел он неподвижно, как статуя, лишь время от времени подбрасывая в печь топливо. Девочка пробовала было продолжать свои наблюдения, но вскоре веки её сомкнулись, и она заснула сладким сном, словно она была не в сарае, а во дворце, и лежала не на куче золы, а на пуховике.

Когда она проснулась, солнце уже косыми лучами врывалось сквозь стенные отверстия. Лучи доходили только до половины строения и углубляли мрак в его нижней части. Все тот же оглушительный шум, все тот же пылающий огон: в общем, жизнь почти не изменялась внутри этого здания ни днем, ни ночью.

Поделившись с своими гостями скромным завтраком, состоявшим из очень небольшой порции кофе и ржаного хлеба, покровитель их спросил, куда-ж они думают теперь идти. Нелли отвечала, что они ищут какой нибудь уедименной деревеньки, вдали от городов и других сел, и в свою очередь спросила его, запинаясь, не может ли он указать им дорогу к такому месту.

- Я почти незнаком с деревней, отвечал тот, качая головой.- Вся моя жизнь, как видите, проходит перед этой топкой, и я даже редко выхожу подышать воздухом. Но я знаю, что есть такие места.

- A далеко отсюда? спросила Нелли.

- Конечно, далеко. Да разве вблизи нашего города может расти какая нибудь зелень? Кругом него, на большом расстоянии, вся земля выжжена таким точно огнем, как наш, а дорога такая черная, что ночью даже страшно по ней идти.

- Теперь уж все равно; мы должны идти и пойдем, энергично промолвила девочка, заметив, что старик с беспокойством прислушивается к их разговору.

- Дорога убийственная для таких маленьких ножек, как ваши, вид кругом ужасный, народ грубый. Неужели же вам нет никакой возможности вернуться назад?

- Решительно никакой! воскликнула девочка, собираясь идти.- Если вы можете нам указать дорогу, сделайте милость, укажите; если же не можете, то, по крайней мере, не старайтесь поколебать нашего намерения: вы не знаете, от какой страшной опасности мы бежим, а то бы вы не стали нас отговаривать.

- Если так, Боже меня упаси, чтоб я стал вас отговаривать, произнес кочегар, переводя глаза от взволнованной девочки к старику.

Тоть стоял понуря голову и глядел в землю.

- Пойдемте, я вам укажу дорогу, самую лучшую, какую я только знаю. Очень жаль, что ничем больше не могу вам услужить.

И, проводив их за дверь, он стал так пространно объяснять им, какого направления они должны держаться в городе и по выходе из него, что Нелли поспешила поблагодарить его за участие и увести дедушку.

Не успели они повернуть за угол, как он нагнал их и, пожимая девочке руку, оставил в ней что-то: две старые, грязные, закопченые медные монеты, как оказалось. И кто знает, может быть эта ничтожная лепта так же ярко засияла перед Престолом Всевышнего, как и те щедрые пожертвования, что прославляются на могильных надписях.

Они расстались и пошли каждый своей дорогой: девочка все дальше и дальше увлекала старика от тех мест, где его поджидали преступление и позор, а кочегар возвратился к своей топке, которой временное посещение нежданных гостей придало новый интерес в его глазах, и с тех пор все новые и новые рассказы читал он в раскаленных угольях.

VIII.

Ни разу еще в продолжение всех своих странствований, ни даже в то достопамятное утро, когда они решились покинуть свое пепелище и пустились в неведомый для них новый мир, они не желали так горячо и так страшно вырваться на свежий воздух, на простор полей, холмом и лесов и уединиться от людей, как теперь, когда они шли по шумным, грязным улицам большого промышленного города, окутанного клубами дыма и кишащего голодным, бесприютным, нищим людом. Все, что они видели кругом, безотрадно действовало на душу, отнимало последнюю надежду, вселяя отчаяние.

- Двое суток! Он сказал, что мы целых двое суток будем видеть все такие же сцены, дышат таким же воздухом, рассужала про себя Нелли.- Ах! как бы я желала поскорее выбраться отсюда. Как я буду благодарить Бога, если Он сподобит нас дожить до этого счастливого дня, хоть бы умереть-то в другом месте!

Поддерживая себя мыслью, что они уйдуть далеко-далеко в горы, перерезанные быстрыми ручьями, к бедным, простым людям, будут жить трудами рук своих, помогая этим людям в их полевых, деревенских работах, и избавятся от того ужаса, который выгнал их из дома их благодетельницы, - она бодро шла вперед, хотя в кармане у неё не было ничего, кроме двух медных монет, подаренных кочегаром, и она должна была черпать мужество лишь в своем собственном сердце, в сознании своего долга.

- Сегодня мы недалеко уйдем, милый дедушка, говорила она, с трудом шагая по улице; у меня ноги болят, а от вчерашней сырости ломит все тело; на это и намекал наш добрый покровитель, уверяя, что нам предстоит длинный путь; я видела, что он в это время смотрел на меня.

- Он сказал, что эта дорога убийственная. Неужели же нет другой дороги, неужели же нам нельзя свернуть куда нибудь? жалобно бормотал старик.

- Эта скучная дорога приведет нас к таким местам, где мы будем жить покойно, вдали от соблазна; поэтому мы и не свернем с нея, хотя бы она казалась во сто раз хуже, чем мы ее себе представляем, произнесла девочка твердым голосом.- Ведь так я говорю, дедушка, неправда-ли?

- Так, так, отвечал старик с заметным колебанием, которое сказывалось и в его голосе, и в жестах.- Я готов, я готов всюду за тобой следовать, Нелли.

Однако, дедушка и не воображал, до какой степени его внучке трудно было подвигаться вперед: с каждым шагом у неё увеличивалась боль в суставах, но она ничем не обнаруживала своих страданий и шла дальше. Наконец они кое-как добрались до предместъя города.

Длинные, бесконечные улицы с неправильно разбросанными домами из красного кирпича, у иных домов отгорожены палисадники, в которых простые, грубые цветы и полуувядшие листья покрыты целым слоем угольной пыли и копоти, и где чахлая растительность неминуемо гибнет в борьбе с горючим дыханием фабричных печей и своим жалким видом еще громче, чем в городе, вопиет об их вредном, разрушительном влиянии. A затем потянулась самая безотрадная пустошь, на которой не растет ни одной былинки, не распускается весной ни одной почки и где зеленеет лишь стоячая вода в лужах, местами окаймляющих черную дорогу.

Чем дольше шли они вперед по этой обездоленной местности, тем тоскливее у них стучало сердце. Везде, куда ни взглянешь, во мгле громоздятся высокие трубы; своим однообразным, отвратительным видом оне способны причинить вам кошиар; их тлетворное дыхание всюду распространяет заразу. У самой дороги, на огромных кучах золы, под навесом, сколоченным из полусгнивших досок, звеня железными цепями, вертятся, крутятся, - точно живые существа под пыткой, - какия-то причудливые машины; повременам оне издають пронзительные крики, - словно от невыносимой боли, и от их стонов содрогается земля. Бледные, изможденные, одетые в лохмотья мужчины, женшины и дети возятся около этих машин, поддерживают огонь, или бродят по дороги, прося мило стыню, или же, почти нагие, стоять хмурые у порога полуразрушенных хижин. И что это за хижины. Без крыш, без окон, без дверей, подпертые обломками балок, вытащенных из-под таких же развалин, как и оне сами. Затем опять безостановочно вертящиеся машины, истинные чудовища, и по своему виду, и по тем диким взвизгиваниям, которые оне издають. От шума и рева стон стоит в воздухе и на далеком расстоянии впереди, сзади, со всех сторон, глаз не видит ничего, кроме неуклюжих красных строений с такими же неуклюжими трубами, своим дымом истребляющими вокруг себя все - и одушевленное и неодушевленное. И вся эта безобразная картина окутана черной тучей, скрывающей от земли солнечный свет.

Это - днем. Насколько же ужаснее эта самая картина ночью, когда, вместо дыма, из труб выбрасывается пламя; когда черный свод мастерской превращается в огненный, красный, и люди, словно в аду, двигаются в его пылающей пасти, окликая друг друга хриплыми голосами; когда дикие звуки, раздающиеся со всех сторон, становятся еще ужаснее в тимноте, а люди выглядывают еще страшнее; когда оставшиеся не у дела рабочие целыми шайками бродят по дороге или, собравшись вокруг своих вожаков, выслушивают, при зажженных факелах, их грубые речи, в которых те рассказывают их общия бедствия и советуют им поднять крик, вопль и пустить в дело угрозы: обезумев от подстрекательств, эти несчастные схватывают оружие, горящия головни и бегут на свою собственную гибель, не обращая внимания на слезы и рыдания тщетно удерживающих их женщин и наводя ужас на всех, встречающихся на пути. Ужасная картина - когда мимо вас то-и-дело проезжают дроги с наваленными на них простыми гробами, - ибо эпидемия дает обильную жатву смерти, - сироты плачут, несчастные женщины дико вскрикивают, следуя за дровнями; когда один просит хлеба, другой водки, чтобы утопит в ней печаль и непосильные заботы, один возвращается домой весь в слезах, другой - шатаясь от хмеля; третий - с налитыми кровью глазами, замышляя что-то недоброе. Словом, такая ночь, сойдя на землю, не приносит человеку ни отдыха, ни благодетельного сна, ни душевного успокоения. Можно же себе представить, что чувствовала бедная девочка, попав в этот ад в такую ужасную ночы

И однако же, лежа под открытым небом, она не думала и не беспокоилась о себе. Она чувствовала себя настолько слабой и измученной и, вместе с тем, в душе её водворилось такое спокойствие, такое непротивление судьбе, что она уже ничего не желала для себя и только молила Бога, чтобы Он помог ему, её милому дедушке. Она старалась припомнить, в каком направлении лежал путь, пройденный ими; она забыла спросил у своего покровителя, как его зовут, и, молясь о нем Богу, считала своим долгом взглянуть в ту сторону, где они провели предшествующую ночь и где он теперь, так же как и накануне, сидит перед своей топкой.

В этот день они съели хлеба всего на один пенни. Нельзя сказать, чтоб это было много, но в том состоянии оцепенения, в котором она теперь находилась, она даже не чувствовала голода. Тихо лежала она несколько времени и заснула с улыбкой на устах. Трудно сказать, был ли это настоящий сон; должно быть это был сон: всю ночь перед ней носился светлый образ умершего мальчика.

Разсвело. Девочка поднялась на ноги еще слабее прежняго. Она уже плоше слышала и плоше видела, но, по обыкновению, не жаловалась. Не жаловалась бы, может быть, и тогда, если бы рядом с ней не шел её дедушка, которого она так оберегала. Она уже потеряла всякую надежду выбраться из этих окаянных мест и чувствовала себя совсем больной, почти умирающей, но не высказывала ни малейшего страха или беспокойства.

Купив хлеба на последния деньги, она отказалась есть и только теперь заметила, что получила отвращение к пище. Дедушка же ел с жадностью и это ее немного утешало.

Опять потянулась та же самая дорога, что и накануне. Тот же удушливый воздух, та же кругом выжженная земля, та же безотрадная перспектива в будущем. Всюду они встречали ту же бедноту, те же страдания. Теперь в её глазах предметы рисовались менее отчетливо, шум раздавался не так громко, а дорога становилась все хуже и труднее: бедняжка от слабости часто спотыкалась, хотя и старалась бодриться.

Около полудня старик стал жаловаться на голод: она подошла к убогой лачужке, стоявшей у самой дороги, и постучала в дверь.

- Что вам тут нужно? спросил, отворяя ее, хозяин лачужки.

Он был страшно худой и жалкий с виду.

- Подайте милостыню. Хоть кусочек хлеба!

- Взгляните сюда, сказал он, указывая на валявшийся на полу сверток. - Это мой умерший ребенок. Три недели тому назад я, вместе с 500 товарищами, лишился работы, и в это короткое время у меня умерли все трое детей, вот этот - последний. И вы думаете, что я могу подавать милостыню, что у меня есть лишний кусок хлеба!

Девочка отошла от двери, которая тотчас же и затворилась за ней. Делать было нечего, она постучала у следующей лачуги. Дверь сама подалась под её рукой.

В этой хижине, повидимому, жили две семьи, потому что в двух противоположных углах ютились две женщины с своими детъми. Посреди комнаты стоял какой-то важный господин, вес в черном, держа за руку мальчика. Казалось, он только что перед тем вошел в лачугу.

- Вот, матушка, тной сын, глухонемой. Благодари меня за то, что я привел его к тебе. Сегодня утром его поймали в краже и доставили ко мне с поличным. Другому бы не сдобровать, но я пожалел его ради его немощи. Откуда, думаю, глухонемой может научиться чему нибудь путному? я и избавил его от наказания. Вперед смотри за ним в оба.

- A мне вы не возвратите моего сына? подскочила к нему другая женщина.- Мне, сударь, вы не отдадите моего сына, сосланного за такую же провинность?

- Разве он тоже был глухонемой? послышался грозный вопрос.

- A по-вашему, сударь, нет?

- Ты сама знаешь, что нет.

- Неправда, он с самой колыбели был и глух, и нем, и слеп ко всему, что только есть хорошего, честного на свете, кричала несчастная мать.- Видите ли, какое дило! её мальчику негде было научиться добру, а моему было где и у кого?

- Успокойся, матушка. Твой сын осужден по закону. Он не лишен ни зрения, ни слуха, ни языка.

- Потому-то его и легче было совратить с пути истины, не унималась та. - Если вы находите возможным простить её сына, говорите, что он не умеет отличать добро от зла, как же вы не прощаете моего мальчика? Кто его-то учил различать добро от зла? Вы, господа, имеете такое же право наказать её сына, которого Господь Бог лишил слуха и языка, как и моего, которого вы сами лишили света и разума. И сколько так-то погибает и детей, и взрослых, глухих и слепых разумом, пока вы так рассуждаете, чему их учить и чему не учить, и их сгоняют к вам на суд, и вы не имеете к ним жалости. Будьте-ж справедливы, сударь, возвратите мне моего сына.

- Мне жаль вас. Вы в отчаянии, поэтому не знаете, что говорите, промолвил важный господин, вынимая табакерку из кармана.

- Если я и в отчаянии, так через вас. Отдайте мне моего сына. Он будет зарабатывать хлеб для этих несчастных сирот. Ради самого Бога, будьте справедливы, сударь. Вы сжалились над этимь мальчиком, возвратите же и мне моего!

Девочка достаточно насмотрелась и наслушалась у этой двери. Убедившись, что отсюда никто не подаст ей милостыни, она увела старика на дорогу, и они пошли дальше. И в продолжение всего этого тяжелаго дня она заставляла себя идти через силу, раз навсегда решившись ни словом, ни движением не выказать слабости, которая с каждым часом увеличивалась. Тепер, когда ей поневоле приходилось идти медленнее, она реже останавливалась, желая вознаградить потерянное время. Уже вечерело, когда они подошли к какому-то оживленному городу.

Улицы этого шумного города показались невыносимы для измученных, убитых странников. Они было подошли к одному, другому дому, прося о помощи, но их отогнали от двери, и они поспешили уйти из города, в надежде, что, может быть, в какой нибудь уединенной хижине сжалятся над ними и впустят переночевать.

Они с трудом дотащились до последней улицы и девочка уже чувствовала, что скоро силы совсем ее оставят, как вдруг они увидели, что в недалеком расстоянии перед ними идет какой-то путник с сумкой на спине. Одной рукой он опирался на толстую палку, в другой держал раскрытую книгу, которую читал на ходу.

Догнать его, чтобы попросить милостыню, было не так-то легко: он шел довольно скоро и уже порядочно опередил их. Но вот он остановился, - хотел внимательнее прочесть какую-то страницу, - и девочка воспользовалась этой минутой. Окрыленная наденсдой, она выпустила руку дедушки и, подбежав к незнакомцу, слабым голооом попросила его о помощи.

Когда тот повернул к ней голову, девочка всплеснула руками, дико вскрикнула и, как сноп, свалилась к его ногам.

IX.

Это был никто иной, как знакомый нам школьный учитель. Он был не менее её удивлен и взволновакь этой неожиданной встречей и до того растерялся, что не сейчас приподнял ее с земли. Но к нему скоро возвратилось все его самообладание. Он бросил наземь книгу и палку и, опустившись на одно колено около девочки, старался, чем мог и как умел, привести ее в чувство, тогда как дедушка только ломал руки от отчаяния и, называя ее самыми нежными именами, умолял сказать ему хоть словечко, хои одно словечко.

- Она совершенно истощена. Уж слишком вы понадеялись на её силы, дружище, сказал учитель, взглянув старику в лицо.

- Она умирает от лишений. До сей минуты я и не воображал, что она так слаба и больна, молвил старик.

Учитель еще раз взглянул на него, не то с упреком, не то с состраданием и, взяв девочку на руки, понес ее, приказав старику подобрать с земли её корзиночку и тотчас же следовать за ним.

Невдалеке от дороги, где разыгралась эта маленькая сцена, находилась гостинница для приезжающих, куда, по всей вероятности, и нааравлялся учитель, когда Нелли подошла к нему. В эту-то гостинницу он и побежал с своей живой ношей. Он бросился в кухню и, умоляя всех, ради самого Бога, пропустить его, донес Нелли до камина и усадил ее в кресле перед самым огнем.

Все встали, и поднялась обычная в подобных случаях суматоха. Каждый наперерыв советовал употребить то средство, которое, по его мнению, непремеино должно помочь, и никто палец о палец не ударил, чтобы добыть это средство. Все в один голос кричали, что ей надо побольше чистого воздуха и все теснились около больной и тем еще больше затрудняли её дыхание: не сознавая собственной недогадливости, каждый удивлялся недогадливости своего соседа.

К счастью, подоспела хозяйка гостинницы. Эта умная, проворная женщина сейчас же сообразила, что нужно сделать, чтобы помочь больной: она уже несла подогретую водку, разбавленную водой, а за ней шла служанка с уксусом, нюхательным спиртом и т. п. средствами, - эти средства всегда под рукой, - с помощью которых им и удалось настолько привести девочку в чувство, что она уже могла, хотя и слабым голосом, поблагодарить их за хлопоты и протянуть руку бедняге-учителю, стоявшему около неё с крайне озабоченным лицом. Тут обе женщины в один миг, прежде чем она успела произнести еще хоть слово, или пошевельнуть пальцем, подняли ее на руки и унесли наверх, где и уложили в постель, укутав одеялами. Затим оне обмыли её похолодевшие ноги, обернули их фланелью и послали за доктором, который тотчас же и явился.

Поспешно войдя в комнату, этот краснощекий господин, с огромной связкой брелоков, болтавшихся поверх черного, полосатого атласного жилета, уселся у постели больной, вынул часы и стал щупать пульс. Потом он посмотрел на её язык и опят пощупал пульс, все время, якобы в глубоком раздумьи, поглядывая на стакан с вином, до половины отпитый, стоявший на столе.

- Я бы посоветовал ей... принимать время от времени по чайной ложке подогретой водки с водой, изрек он наконец.

- Да мы это-то, сударь, и давали ей, заметила обрадованная хозяйка.

- Загем, затем... недурно было бы поставить ей ноги в теплую воду, а потом обернут их фланелью, продолжал доктор тоном оракула; когда он поднимался по лестнице, он наткнулся на ножную ванну, - да скушат чего нибудь легонького, ну хоть бы крылышко цыпленка, на ужин.

- Боже милосердый, да ведь у меня, как нарочно, сейчас жарится на плите цыпленок! воскликнула хозяйка.

И точно, из кухни несся приятный запах жареного цыпленка, заказанного учителем. Вероятно запах этот не миновал и докторского носа.

- После ужина вы можете ей дать стакан теплаго глинтвейна, если она пьеть вино, произнес доктор, важно подымаясь с места.

- С поджареными ломтиками хлеба, подсказала хозяйка.

- Пожалуй, можно и с поджареными ломтиками хлеба, снисходительным тоном проговорил доктор.- Только имейте в виду: кроме хлеба, ничего.

И он торжественно вышел из комнаты. Он произвел на всех в доме самое блатоприятное впечатление своими мудрыми советами, которые так удивительно сходились с их собственными. Все говорили, что он чрезвычайно искусный врач, что он умеет приноравливаться к организму больного, в чем, кажется, они не ошибались.

Больная между тем вздремнула, так что ее пришлось разбудить, когда ужин был готов. Она видимо встревожилась, узнав, что дедушка внизу, далеко от нея; поэтому его позвали наверх, и он должен был ужинать вместе с ней, а для того, чтобы окончательно ее успокоить, ему приготовили постель с соседней комнате. По счастью, ключ от его двери оказался с её стороны. Как только хозяйка ушла к себе, девочка соскользнула с постели, повернула ключ в замке и, перекрестясь, с спокойным сердцем легла спать.

Долго сидел учитель в кухне, у опустелаго очага и с сияющей от счастья физиономией покуривал трубку. Он мысленно благодарил судьбу, так кстати направившую его в эту сторону, что дало ему возможность придти на помощь бедному ребенку и, насколько хватало уменья, старался отделываться от расспросов любопытной хозяйки, желавшей знать реаштельно все, до мельчайших подробностей, о жизни Нелли. Он был такой чистосердечный человек и так далек от всякого притворства и лжи, что она, конечно, могла бы в несколько минут добиться от него, чего хотела, но это оказалось невозможным, потому что он и сам ничего не знал о Нелли. Так он и объявил хозяйке, чему та, разумеется, не поверила. Он, дескать, увертывается; конечно, у него есть на то свои причины. Боже сохрани, чтобы она стала выведывать чужия тайны: это вовсе не её дело, у неё достаточно и своего. Она, мол, так, просто из вежливости, сделала этот вопрос, зная, что получит такой же вежливый ответь, и совершенно удовлетворена. Конечно, ей было бы приятнее, если бы он с самого начала предупредил ее, что, мол, не желает с ней разговаривать, и только; тогда, по крайней мере, не было бы никаких недоразумений, но во всяком случае она не считает себя в праве обижаться. Ему лучше знать, как поступать, и он волен говорить или не говорить. Никто об этом и спорить не станет. Видит Бог, что она нисколько на него не в претензии.

- Могу вас уверить, голубушка, что я вам сказал истинную правду, вот хоть бы перед образом побожиться, кротко оттоваривался учитель.

- Ну, так я вам верю вполне, отозвалась хозяйка сразу возвращаясь к своему обычнему доброму настроению;- мне совестно, что я так надоедала вам своими приставаниями. Но что будешь делать, любопытство - присуший всем нам; женщинам, грех.

При этих словах муж её почесал себе голову "дескать и мы не без греха на этот счеть", но он не успел бы высказать свое мнение, если бы даже и желал: учитель его предупредил.

- Поверьте, сказал он, - еслиб я знал что нибудь! я бы с радостью, хоть шесть часов кряду, отвечал на ваши вопросы: я так благодарен вам за то искреннее участие, которое вы оказали больной. Но это не в моей власти; мне остается только просить вас и завтра утром позаботиться о ней и раненько уведомить меня о её здоровье. Расходы за всех троих я, разумеется, беру на себя.

Они расстались в самых дружеских отношениях, чему, конечно, не мало способствовало упоминание о плате. Учитель отправился в свою комнату, а те в свою.

Утром ему дали знать, что девочке лучше, но что она очень слаба: ей следовало бы денек отдохнуть и посидеть на постной пище. Это известие нисколько его не огорчило; он сказать, что у него день, два лишних в запасе и что он с радостью переждет, пока девочка немного поправится. Так как больной только к вечеру позволена было встать с постели, он велел передать ей, что зайдет к ней в таком-то часу, и, взяв книгу, ушел из дому.

Он возвратился домой как раз к назначенному времени и прямо прошел к больной. Когда они остались вдвоем, Нелли заплакала. Прослезился и учитель, глядя на её осунувшееся личико, хотя он энергически протестовал против такой слабости, - говорил, что это безумие с их стороны, которое легко можно избегнуть: стоит лишь захотеть.

- Мне, просто, совестно подумать, сколько хлопот мы вам наделали, сказала Нелли.- И чем я в состоянии буду доказать вам свою глубокую благодарност за ваше доброе участие к нам? Если бы не вы, я умерла бы на дороге, и тогда он остался бы один-одинешенек на свете.

- Что за пустяки. Теперь нечего говорить о смерти. A хлопот вы мне никаких не делаете. Знаете ли, вы мне принесли счастие. После того, как вы переночевали у меня, я получил другое, лучшее место.

- Да неужели? радостно воскликнула девочка.

- Меня назначили школьным учителем и вместе с тем клерком в одну деревню, отстоящую далеко и отсюда, и от моего прежнего местожительства. И, представьте себе, я буду получать 35 ф. в год!

- Как я рада, как я рада, твердила Нелли.

- Туда-то я и отправляюсь теперь. Мне собственно предложили ехать в дилижансе, т. е. на империале - нечего сказать, они ничего для меня не жалеют, - но так как времени впереди было достаточно, я решил идти пешком, и очень рад, что мне пришла в голову такая счастливая мысль.

- A для нас-то какое это счастье!

- Да, да, хорошо, что все так случилось, говорил учитель, ерзая беспокойно на стуле.- Разскажите же мне теперь, вы-то откуда и куда шли, что вы поделывали с тех пор, как мы расстались? и вообще мне хотелось бы иметь хоть какое нибудь понятие о вашей прежней жизни. Правда, я очень мало знаю свет и людей - может быть даже вы опытнее меня в этом отношении и скорее могли бы мне дать какой нибудь практичный совет, чем я вам, но я искренно к вам расположен и, как вам известно, не без основания люблю вас. Мне кажется, что с тех пор, как умер мой милый мальчик, - на ваших глазах, - вся моя любовь к нему перешла на вас. Если это чудное создание возродилось в ней, прибавил он, устремляя глаза к небу, - да водворится мир в моей душе: я всем сердцем люблю и жалею этого ребенка.

Он говорил с таким благородством и искренностью, с таким дружеским учасгием; каждое его слово, взгляд дышали такой неподдельной правдивостью, что девочка почувствовала к ниму безграничное доверие, которое нельзя было бы вызвать в ней никакими, даже самыми искусными ухищрениями и притворством. Она рассказала ему всю печальную историю своей жизни: что у них не было ни друзей, ни родных, что они бежали из дому, боясь, как бы её дедушку не засадили в сумасшедший дом, а теперь она бежит с ним, спасая его от него самого, и ищет такого уединенного уголка в каком нибудь патриархальном местечке, где бы он был огражден от соблазна и где они могли бы пользоваться относительным спокойствием.

Учитель слушал её рассказ с глубоким изумлением.

"Этот слабый ребенок, думал он, так настойчиво и так геройски боролся с нищетой, страданиями, со всевозможными опасностями и сомнениями, и в этой борьбе ее поддерживала лишь всесильная любовь и сознание долга. Впрочем, чему я удивляюсь? Мир полон такого будничного, всевыносящего героизма, о котором никто не знает и никто не кричит".

Мы не станем распространяться о том, что он думал и говорил по этому поводу. Скажем только, что он убедил Нелли и её дедушку отправиться вместе с ним в ту деревню, где он получил место, обещая найти ей какое нибудь занятие, которое обезпечивало бы их существование.

- Я убежден, что это мне удастся: слишком хороша цель, чтоб ей погибнуть прахом, говорил он.

Решено было совместно продолжать путешествие на другой день вечером, сговорившись с фурщиком, который должен был в это время проезжать мимо гостинницы, чтобы он, за небольшую плату, дал место Нелли внутри фуры: их путь лежал в одном направлении. Все устроилось как нельзя лучше. Фурщик, конечно, согласился: девочку усадили в фуре между мягким товаром - учитель и дедушка должны были идти пешком - и шествие тронулось среди прощальных криков и всяких пожеланий со стороны добрых хозяев и всех обитателей гостинницы.

Что за роскошь путешествовать в фуре! Колымага слегка покачивается. Лежишь себе покойно и с наслаждением прислушиваешься к звону бубенчиков, хлопанью бича, к мягкому стуку громадных колес, к бренчанью лошадиной сбруи, к веселым приветствиям, которыми при встрече обмениваются возницы, ко всем этим звукам, неясно раздающимся под навесом фуры, словно он для того и сделан, чтоб под ним было слаще дремать. Лежишь себе и почти не чувствуешь, как подвигаешься, без малейшей усталости, вперед; только голова покачивается на подушке, и все эти разнообразные звуки убаюкивают тебя и услаждают, словно музыка во сне; и вот мало-по-малу все вокруг тебя замирает. A потом медленно просыпаешься и смотришь сквозь чуть-чуть приподнятую занавеску на ясное, холодное небо, сплошь усеянное звездами; на фонарь, слабо мерцающий у козел, - он танцует и подпрыгивает, как блуждающий огонь на болоте, - на темные деревья, мимо которых едешь, и на дорогу, извивающуюся бесконечной лентой. Вот она идет в гору: тянется, тянется - кажется, и конца ей не будет и, добравшись до самой вершины, вдруг сразу обрывается, словно уж дальше дороги нет, а только одно небо. Останавливаешься у тавервы, чтобы подкрепиться, входишь в теплую освещенную комнату, где тебя приветливо встречають; от непривычки с трудом смотришь на свет, щуришь глаза, а самому так приятно обогреться, вспоминая, что на дворе холодно; даже готов преувеличить этот холод в своем воображении для того, чтобы еще дольше насладиться теплом и окружающим тебя комфортом. Да, для Нелли это путешествие было истинным наслаждением.

Согревшись на постоялом дворе, опять влезаешь в фуру. Сначала сидишь бодро и не думаешь о сне, но скоро опять дремота начинает тебя одолевать. Вот уж и крепко заснул, и вдруг тебя будит какой-то странный шум: точно комета, промчался мимо мальпость с зажженными фонарями. Перед тобой мелькнула заспанная физиономия какого-то господина в меховой шапке, - он как-то странно таращил на тебя глаза, да кондукторь на запятках, - тот силился, стоя, согреть ноги, а затем все исчезло, как сон... Вот мы у шлагбаума. Смотритель давно уже спит в той маленькой комнатке, наверху, где мерцает ночншсь. После многократного стука в дверь, он неразборчиво выкрикивает что-то из-под одеяла, но, немного спустя, выходит, в ночном колпаке, дрожа от холода и посылая к чорту всех проезжающих ночью, открываеггь ворота, и мы едем дальше. Ночь приближается к концу. На заре становится еще холоднее. На горизонте показывается тоненькая полоска света. Она по степенно расширяется и разрастается; из серой тени переходит в белую, потом в желтую и, наконец, в огненно-красную. Наступает день, разливая всюду жизнь и веселье. Вон там, на поле, уже мужички идут за плугом, птички зашевелились и зачирикали в деревьях и в изгородях, и мальчики уже принялись разгонять их трещотками. Приехали в город. На базаре большое оживление: постоялый двор загроможден повозками и бричками; у дверей лавокь стоят приказчики, зазывая покупателей; на улице взад и вперед гоняють лошадей, которых привели на продажу; тут же в грязи копаются свиньи. Выскочив из лужи, с длинной веревкой, болтающейся у ног, эти милые животные забегают в аптеку, откуда их метлой выгоняют аптекарские ученики. Ночной дилижанс меняеть лошадей; продрогшие пассажиры такие хмурые, скучные и не интересные с виду: у иных за ночь так отросла борода, точно они месяца три ее не брили. За то кучер выглядывает таким бодрым, свежим, элегантным в сравнении с ними. Боже! что за жизнь, что за суета везде, какое разнообразие впечатленийи Ну, что может быть приятнее подобного путешествия в фуре? Иногда Нелли сажала вместо себя дедушку, иногда ей удавалось уговорить и учителя, чтобы он отдохнул в колымаге, и тогда она шла несколько версть пешком. Таким-то образом они наконец добрались до большого города, дальше которого фура уже не шла, где они и провели ночь. Вот они миновали большую церковь. На улицах много старинных домов, построенных из какой-то глины и черных балок, перекрещивающихся во всех направлениях, что придает им особенно древний, оригинальный вид. Двери низкие, сводчатые; у иных дубовые портики и тут же у входа скамейки странной формы, на которых когда-то, в летние вечера, отдыхали обитатели этих домов. Окна из маленьких подслеповатых стекол мигают и щурятся на прохожих, словно они плохо видят. Далеко за собой оставили наши путники фабричный район; лишь кое-где в поле одиноко высится заводская труба, все вокруг сожигая своим дыханием. Пройдя только что описанный нами город, они вышли в поле и уже стали приближаться к месту своего назначения.

Деревня, в которую они направлялись, была еще довольно далеко от них; не настолько, однако, чтобы им необходимо было провести еще одну ночь в дороге. Но учителю не хотелось явиться на новое место в нечищенном платье и пыльных сапогах, и они остановились на ночлег, в нескольких милях от деревни.

Было прекрасное, светлое осеннее утро, когда они подошли к ней, издали восторгаясь красивым видом.

- Посмотрите, вот и церковь, а около неё приютился старый дом; это наверно школа, говорил учитель радостным, взволнованным голосом.- Подумайте, какое счастье получать 35 фунтов в год, да еще в такой красивой местности!

Они всем любовались: и старой церковной папертью, и её стрельчатыми окнами, и могильными плитами, ярко обрисовавшимися на темной зелени, заполонившей все кладбшце, и старинной башней, и даже её флюгером.

Bee здесь им нравилось: темные кровли домов, риг и помещичьяго замка, ручеек, запруженный у мельницы, синия горы, видневшиеся на горизонте - все их очаровывало. К таким-то именно краям и стремилось сердце девочки, такие-то пейзажи и грезились ей, когда они пробирались по темным, страшным притонам нищеты и всяких ужасов, когда отдыхали на куче золы. По мере того, как она теряла надежду когда либо попасть в благословенные места, миражи тускнели, бледнели в её воображении, но чем дальше они отодвигались, тем сильнее жаждало их её сердце. Надо правду сказать, на этот раз действительност не обманула ожидание: она являлась чуть ли не прекраснее самих грез девочки.

- Теперь я должен буду на несколько минуть расстаться с вами, промолвил учитель, прерывая молчание: они от радости не могли говорить. - Мне надо снести письма и кое-о-чем поразспросить. Где бы только нам сойтись? Может, вот в той маленькой гостиннице?

- Нет, мы лучше подождем вас здесь, возразила Нелли.- Калитка отперта: мы войдем в ограду и посидим на церковной паперти, пока вы возвратитесь.

- Как здесь хорошо! восхищался учитель, провожая их. Он отстегнул сумку и положил ее на каменную скамью: - Я скоро возвращусь и, надеюсь, с хорошим вестями, сказал он, натягивая новенькие перчатки, которые все время бережно нес в кармане, и веселый, довольный, полетел справлять свои дела.

Сидя на паперти, девочка следила за ним глазами, а когда он скрылся за деревьями, она потихонько встала с своего места и пошла по густо заросшей тропинке старого кладбища. Там было так тихо, что даже еле слышный шелест её платья, шорох осыпавшихся листьев под её ногами, казалось, нарушал торжественное спокойствие и безмолвие. Это кладбище было очень старинное - самое подходящее место для привидений. Церковь была построена несколько веков тому назад.

Когда-то здесь был монастырь, о чем свидетельствовали остатки почерневших, сводчатых стен. Кое-где еще стены поддерживались Божьею помощью, но большая часть их развалилась, рассыпалась и заросла травой, - словно и оне требовали себе погребения и жаждали смешать свою пыль с человеческим прахом. Как раз у самого кладбища, среди развалин, которые в последнее время пытались было возстановить, стояли два маленьких домика, с покривившимися окнами и дубовыми дверьми, тоже приходившие в разрушение, унылые с виду, пустые. Эти-то домики и привлекли к себе внимание девочки. Казалось бы, что церковь, развалины монастыря и старинные гробницы должны были более интересовать всякого человека, впервые попавшего в эти места, но Нелли, с той самой минуты, как увидела эти дома, не могла оторвать от них глаз, сама не зная почему. Даже после того, как она обошла вокруг всей ограды и возвратилась на прежнее место, - она и села-то так, чтобы все время видеть эти строения: ее влекло к ним неведомой силой.

X.

Теперь мы последуем за матерью Кита и за тем господином, который увез ее в почтовой карете, а то, пожалуй, читатель найдет наш рассказ непоследовательным и бессвязным и скажет, что мы оставляем наших героев на произвол судьбы и совершенно забываем о их существовании.

Быстро промчавшись по улицам города, они понеслись во всю прыть по большой дороге.

М-с Неббльз сидела молча. Ей было не по-себе. С одной стороны, как-то неловко, с непривычки, лететь на четверке лошадей, рядом с таким важным господином, а тут еще начинают осаждать всякие материнские страхи: то ей представляется, что кто нибудь из детей, - а, может быть, и оба, - переломал себе ребра, падая с лестницы, или попал в огонь; то ей казалось, что они непременно обожгли себе горло, стараясь напиться из горячаго чайника, или их прищемили за дверью. Глядя в окно кареты и встречаясь глазами то с проходящими и проезжающими, то с смотрителем шлагбаума, с фурщиками, и т. д., она проникается важностью своей роли и принимает величественную осанку: так плакальщики, следуя в траурной карете за бренными останками человека, совершенно им чужого, считают своим долгом, при встрече с знакомыми, напускать на себя унылый вид, словно они всецело поглощены горем и равнодушны ко всему на свете.

Но для того, чтобы остаться равнодушной в обществе такого беспокойного спутника, каким оказался жилец Брасса, надо было обладать железными нервами. Ни этой карете, ни этим лошадям, наверно, никогда еще не приходилось возить такого неугомонного седока. Он двух минут кряду не мог посидет покойно: то одно окно поднимет и тотчас же с шумом опустит, то другое; то в правое окно высунет голову, то в левое; руки и ноги его постоянно в движении. Надо еще к этому прибавить, что он носил в кармане спичечницу с каким-то фокусом. Только что, бывало, мать Кита закроет глаза, чирк... чирк... и уже господин этот смотрит при зажженной спичке на часы, а искры так и падают на солому. Долго ли тут до беды! Форейтор не успеет и лошадей остановить, как они уже будут заживо изжарены. Когда останавливаются на станции, чтобы переменить лошадей, он, не спуская подножки, выскакивает из экипажа и мечется как угорелый по двору: подбежит к фонарю, вынет часы из кармана и, не взглянув на них, снова прячет в карман, и вообще так странно ведет себя, что его компаньонке становится жутко. Вот уже лошади запряжены: он с ловкостью арлекина вскакивает в карету, и не успели они отъехать и версты от станции, как снова зачиркали спички, в конец разгоняя сон только что было задремавшей спутницы.

- Удобно ли вам сидеть? вдруг спрашивает он, выкинув подобную штуку и сразу поворачиваясь к своей соседке.

- Благодарю вас, сударь. Очень удобно.

- Да так ли? Может быть, вам холодно?

- Да, сударь, немного прохладно, отвечает та.

- Я так и знал, и он мгновенно опускает одно из передних стекол.- ей необходимо выпить водки с водой. Необходимо! И как я мог упустить это из виду? Эй, кондуктор! У первой же таверны остановить лошадей и велеть подать подогретой водки с водой.

Напрасно мать Кита силится уверить его, что ей этого вовсе не нужно. Он неумолим, и всякий раз, как ему уже не с чем возиться, все пристает к ней: ей, мол, непременно надо выпить водки с водой.

Так они пропутешествовали вплоть до полуночи. Остановившись в какой-то таверне, чтобы поужинать, он велел подать все, что только было в доме, но так как мать Кита не могла ест всего разом и уничтожить все, что было приготовлено на столе, онь забрал себе в голову, что она, должно быть, больна.

- Вы совсем ослабели, говорит он, - сам он не притрагивается к ужину и только шагаеть по комнате, - Я знаю, о чем вы беспокоитесь. Вы совсем ослабели.

- Да нисколько, сударь, не ослабела. Не извольте беспокоиться обо мне.

- Нет, нет, я уже знаю, что это так. Хорош же я гусь, в самом деле! вырвал, так сказать, бедную женщину из семьи и теперь любуюсь, как она тает на моих глазах. А сколько у вас, мадам, детей.

- Двое, сударь, кроме Кита.

- Оба мальчики?

- Да, сударь, оба мальчики.

- Они уже крещеные?

- Пока только малым крещением.

- Так считайте меня крестным отцом обоих и прошу вас, ма'ам, этого не забывать. Вам бы не мешало выпить немного глинтвейна.

- Нет уж, сударь, избавьте меня от него, я не в состоянии буду и капли проглотить.

- Нет, нет, вы непременно должны выпить. И как это я упустил из виду!

Он рвет колокольчик и с таким неистовством требует глинтвейна, что можно подумать, дело идет об утопленнике или об умирающем. Приносят вино горячее, как кипяток; он заставляет бедную женщину выпить целый бокал, так что у неё даже слезы брызжут из глаз, а затем чуть не толкает ее опять в карету, где она, вероятно вследствие этого успокоительного средства, вскоре же засыпает и хоть на-время избавляется от его надоедливых приставаний. Действие, проозведенное вином, оказывавтся довольно продолжительным: мать Кита просыпается, когда уже на дворе светло и они громыхают по мостовой какого-то города.

- Вот мы и приехали! воскликнул её спутник, разом спуская все стекла. - Эй, кучер! подъезжай к выставке восковых фигур.

Приложившись к шляпе, форейтор пришпорил лошадь и карета помчалась по улицам, заглущая своим грохотом бой городских часов, звонивших в это время на всех башнях 8 1/2, и, переполошив мирных жителей, которые бросались к дверям и окнам, недоумевая, что бы означал этот шум. Наконец, она лихо подкатила к крыльцу, около которого толпилась кучка ротозеев.

- Что такое, что тут случилось? спросил джентльмен, высунув голову из экипажа.

- Здесь, сударь, свадьба, отвечали ему из толпы.- Ура! Ура!

Когда тот, с помощью кондуктора, вышел из кареты, чувствуя себя не совсем ловко среди обступивших его зевак, и подал руку м-с Неббльз, толпа еще больше заволновалась и запрыгала от радости, крича во все горло: "вот еще свадьба. Ура! Ура!"

- Кажется, эти люди с ума сошли, говорил джентльмен, пробираясь с своей мнимой невестой вперед.- Подождите здесь, я сейчас постучу.

Не успел он это сказать, как два десятка грязных рук потянулись к дверному молоточку: для уличных зевак нет большего удовольствия, как производить какой бы то ни было шум - и начался такой оглушительный стук, какой редко приходится выносить дверному молоточку. Оказав непрошенную услугу, толпа скромно подалась назад, предоставляя приезжему расплачиваться за весь произведенный ими шум.

Дверь отворилась, и на пороге показался господин с огромным белым бантом в петлице.

- Нуте-с, что вам нужно? спросил он, окидывая джентльмена самым равнодушным взглядом.

- Чья тут, братец, свадьба? спросил тот.

- Моя.

- Ваша? А на ком же вы, чорт возьми, женитесь?

- A по какому праву вы меня об этом спрашиваете?

И новобрачный смерил его с головы до ног.

- По какому праву? Тут незнакомец стиснул руку своей дамы, вероятно, намеревавшейся, улизнуть от него.- По такому праву, о котором вам даже и не снилось. Слушайте, честной народ, обратился он к толпе, - если этот франт женился на несовершеннолетней... да нет, этого быть не может. Скажитека, любезный, где тут девочка, она, кажется, у вас жила; ее зовут Нелли.

Как только он произнес её имя, а за ним и м-с Неббльз повторила его, кто-то в соседней комнате вскрикнул, и дородная женщина, вся в белом, выбежала к парадной двери и повисла на руке новобрачнаго.

- Где она? что с ней сталось? Какие о ней известия вы мне привезли? кричала молодая.

Приезжий отскочил назад, устремив на бывшую

М-с Джарли - в это утро м-с Джарли вышла замуж за философа Джорджа, к крайнему негодованию и отчаянию поэта Слэма - взгляд, в котором сказывался и страх, и разочарование, и недоверие.

- Я вас спрашиваю, где она, и что означают ваши слова? пробормотал он наконец.

- Ах, сударь! Если вы, действительно, желали ей добра, отчего вы не приехали неделю тому назад? воскликнула молодая.

- Она... она не умерла? спросил приезжий, страшно побледнев.

- Нет, нет, не то.

- Слава Тебе Господи! пробормотал он слабым голосом. - Пустите меня в комнату.

Молодые пропустили его и м-с Неббльз вперед и заперли за ними дверь.

- Друзья мои, обратился к ним незнакомец. - вы видите перед собой человека, для которого старик и девочка, им разыскиваемые, дороже жизни. Меня они не знают, во вот эта дама хорошо им знакома. Если вы их скрываете у себя, - боясь за их судьбу, - если оба они, или хоть один из них, здесь у вас - поведите ее к ним: вы увидите, как они обрадуются ей и тогда вы, конечно, поймете, что меня нечего бояться: я их ищу для их же пользы.

- Я всегда это говорила. Я знала, что она не из простых детей. Увы, сударь, мы ничем не можем вам помоч. Все наши розыски были до сих пор безуспешны, говорила молодая.

И она рассказала без утайки все, что знала о Нелли и её дедушке, начиная с их первой встречи на дороге и кончая их загадочным исчезновением, боясь, как бы с ними не случилось какого несчастья, и чтобы хозяйке не пришлось со временем отвечать за этот побег, они, мол, пустили в ход все средства, чтобы их нагнать, но безуспешно. По их словам, старик совсем выжил из ума: они слышали, будто он стал водиться с подозрительными людьми. Это-то, вероятно, и огорчало девочку: она всегда тревожилась и грустила во время его отсутствия, и это вечное беспокойство мало-по-малу отразилось на её здоровье и расположении духа. Спохватилась ли она ночью, что старика нет дома и пошла его розыскивать, или же они ушли с общего согласия, - этого, мол, никак нельзя решить, но во всяком случае, едва ли им когда либо удастся отыскать беглецов, едва ли те возвратятся к ним.

Незнакомец-был, видимо, удручен этим рассказом. Он горько плакал, когда говорили о старике.

Не желая утомлять читателя излишними подробностями, мы скажем только, что он вскоре же убедился в том, что имеет дело с порядочными людьми и что они говорили истинную правду. Он хотел было поблагодарить их за то, что они приютили и приласкали бедного ребенка, но те наотрез отказались от всякого вознаграждения, и темь кончилось их свидание. Намереваясь провести медовый месяц в путешествии, счастливая парочка села в караван, который и задребезжал по мостовой, а приезжие долго стояли понуря голову у дверки кареты.

- Куда, сударь, прикажете везти? спросил, наконец, кучер.

- Куда хочешь, хоть к чорту, хотел было тот сказать, но, вспомнив, что он не один, приказал ехать в гостинницу, хотя ему-то самому этого вовсе не хотелось.

А в городе уже разнесся слух, что маленькая девочка, показывавшая восковые фигуры, - дочь очень знатных родителей; что ее еще в детстве похитили из семьи и только теперь родные напали на её след. Мнения разделились: одни говорили, что она дочь какого-то принца, другие - герцога, третьи - графа, виконта, барона; но все сходились в одном: что отец её тот самый господин, который приехал в их город с какой-то дамой; и когда карета двинулась по направлению к гостиннице, обыватели бросились к окнам, чтобы полюбоваться хотя бы кончиком его благородного носа.

Чего бы не дал этот, до глубины души потрясенный своими неудачными поисками, человек, на которого они так жаждали взглянуть, если бы кто нибудь ему сказал, что в эту самую минуту дедушка и внучка сидели на церковной паперти, терпеливо ожидая возвращения школьного учителя, и сколько лишних страданий было бы этим устранено!

XI.

Весть о прибытии и поисках таинственного незнакомца облетела весь город и принимая, по обыкновению, при переходе из уст в уста все более и более фантастический характер - известно, что людская молва, в противоположность катящемуся камню, о котором говорит пословица, обростает мхом по мере того, как перебрасывается с места на место - собрала целую толпу зевак у подъезда гостинницы, когда он выходил из кареты. Они обступили его; радостно приветствуя его появление, как благодать, ниспосланную им небом, - так как в настоящую минуту им решительно не на что было глазеть: выставка восковых фигур закрылась, а свадебная церемония, развлекавшая их час тому назад, завершилась отъездом молодых.

Приезжий нисколько не разделял их веселаго настроения. Он жаждал поскорее остаться наедине с самим собой, чтобы хорошенько поразмыслить о своей неудаче. С угрюмым видом, хотя и вежливо, подал он руку своей спутнице, - что произвело глубокое впечатление на толпу - и повел ее в гостинницу, предшествуемый целым отрядом половых, которые, как застрельщики, летели впереди, расчищая дорогу и приглашая приезжих взглянуть на такой-то номер, готовый к их услугам.

- Мне все равно, где бы ни остановиться, лишь бы поближе к выходу, говорил незнакомец.

- Вот в этой стороне есть недалеко свободный номер. Не угодно ли будет взглянуть? предлагал половой.

- А может быть джентльмену понравится вот эта комната? вдруг послышался чей-то голос и в то же время чут не у самой лестницы с шумом растворилась маленькая дверь и оттуда высунулась чья-то голова.- Он будет здесь таким же желанным гостем, как цветы в мае, а в декабре пылающий камин. Угодно ли вам, сударь, взять этот номер? Прошу вас, зайдите, сделайте мне это величайшее одолжение, эту честь.

- Господи помилуй! кто бы подумал! воскликнула мать Кита, с изумлением отшатываясь назад.

И было чему удивиться: это милое приглашение исходило из уст самого Даниеля Квильпа. Дверь, из которой он выглядывал, находилась рядом с кладовой и от этого соседства, надо полагать, мало выигрывали бараньи ляжки и жареные цыплята. Стоя у своей двери и шутовски раскланиваясь, с необычайной развязностью, точно он был у себя дома, он смахивал на влого духа, вышедшего из-под пола для какой нибудь дьявольской проказы.

- Так вы сделаете мне эту честь? приставал Квильп.

- Я предпочитаю быть наедине, возразил незнакомец.

- Вот как! И с этим восклицанием Квильп скрылся в комнате и прихлопнул за собой дверь, - ни дать, ни взять, как те фигурки, что выскакивают из голландских часов, когда они бьют.

- Как это странно, сударь! Ведь вчера вечером я его видела в молельне Little Bethel, шепнула мать Кита своему спутнику.

- В самом деле? Половой, когда приехал этот господин?

- Сегодня утром, в почтовой карете.

- Гм! А когда он уезжаеть отсюда?

- Право, сударь, не могу знать. Да он какой-то чудной! Девушка спрашивала его, не приготовить ли ему постель, а он кроит рожи и лезет целоваться.

- Попроси-ка его сюда. Скажи, что я желаю с ним поговорить. Сию минуту. Слышишь?

Половой вытаращил глаза от изумления: незнакомец так же как и его спутница, удивился, увидев карлика и нисколько не скрывал своего отвращения к нему. Тем не менее слуга поспешил исполнить данное поручение и через минуту карлик вошел в комнату.

- К вашим услугам, сударь. Я встретил вашего посланца на полдороге: сам шел к вам, чтобы засвидетельстаовать свое почтение. Надеюсь, милостивый государь, что вы находитесь в вожделенном здравии!

Прищурив глаза, сложив губы сердечком, он ждал ответа. Но ответа не последовало и он обратился к м-с Неббльз, с которой был более знаком:

- Ба, кого я вижу! Матушка Христофора, почтеннейшая, лиобезнейшая м-с Неббльз, которую Бог наградил таким достойным сыном. А как вы себя чувстауете, милейшая? Не имела ли перемена воздуха влияния на ваше драгоценное? Как поживает Христофор и вся ваша маленькая семья? Дети, конечно, ростут и развиваются, чтобы современем стать достойными гражданами своего отечества, не правда ли?

По мере того, как он говорил, он все повышал голос и кончил на самой высокой, пронзительной нотке, после чего его физиономия приняла свой обычный запыхавшийся вид. Было ли это у него от природы, или он надевал на себя маску, - во всяком случае, это бессмысленное выражение помогало ему скрывать свои мысли и свое расположение духа.

- М-р Квильп, заговорил незнакомец.

Карлик приставил ладонь к своему длинному уху и якобы весь превратился в слух.

- Мы уж встречались с вами и прежде...

- Как же, как же, и карлик закивал головой.- Такое удовольствие и такая честь - для меня это было и большое удовольствие и большая честь, почтеннейшая м-с Неббльз - не скоро забывается.

- Вы, вероятно, помните, что когда, по прибытии моем в Лондон, я нашел старый дом совершенно опустелым и меня направили к вам, я бросился разыскивать вас, даже не отдохнув от дороги...

- Какая поспешность и вместе с тем какой энергичный и дельный прием! говорил Квильп, как бы рассуждая с самим собой, по примеру приятеля своего, адвоката Брасса.

- Оказалось, что вы каким-то непостижимым образом завладели имуществом человека, слывшего до тех пор богачом и вдруг превратившагося в нищего, которого вы выгнали из собственного дома, продолжал незнакомец.

- Мы поступили по закону, государь мой, совершенно по закону. У нас есть свидетели. И вы напрасно изволите так выражаться, будто его выгнали из дома. Он ушел по своей охоте, исчез тайком ночью.

- Не в том дело, - незнакомец начинал сердиться.- Его уже не было здесь.

- Что не было, то не было, об этом никто и спорить не станет, говорил Квильп, с возмутительным спокойствием, - а вот куда он делся, этот вопрос и до сих пор не разрешен.

- Что-ж мне теперь думать о вас? Тут незнакомец строго посмотрел на карлика.- Тогда вы не хотели дать мне никакого разъяснения, стараясь отделаться разными увертками, отговорками, обманом, а теперь вы следуете по моим пятам.

- Я следую по вашим пятам! воскликнул Квильп.

- А то нет?

Незнакомец окончательно вышел из себя.

- Всего несколько часов тому назад, вы были за 60 миль отсюда. М-с Неббльз видела вас в часовне куда она ходит молиться.

- Я полагаю, что ведь и она там была, коли меня видела, молвил Квильп, даже и не моргнув глазом.- И я то же мог бы сказать, еслиб не был так сдержан, - что вы следуете по моим пятам. Я не отказываюсь, я был в часовне, так что-ж из этого? Я читал в книжках, что богомольцы, перед тем, как отправляться в путь, ходят в церковь помолиться Богу о благополучном возвращении домой. И какой, это, право, мудрый обычай, как подумаешь! Мало ли что может случиться во время путешествия, в особенности на империале. Колесо соскочит, лошади чего нибудь испугаются, кучер погонит лошадей и опрокинет экипаж. Я не выезжаю из города, не побывав в церкви: у меня уж такое обыкновение.

Не требовалось большой проницательности, чтобы понять, что Квильп бесстыдно лгал, хотя, по выражению лица, по интонации голоса и жестам карлика, его, пожалуй, можно было бы принять за мученика правды.

- С вами просто сума сойдешь, говорил в отчаянии незнакомец.- Прошу вас, скажите мне откровенно, вас привела сюда та же цель, что и меня? Если вы знаете, для чего я сюда приехал, не можете ли вы мне дать каких нибудь разъяснений по этому делу?

- Вы, вероятно, принимаете меня за колдуна, государь мой! Квилъп с удивлением пожал плечами.- Если бы я был колдун, я прежде всего наворожил бы себе самому, - составил бы себе состояние.

- Я вижу, что от вас ничего не добьешься, воскликнул незнакомец, с сердцем бросаясь на диван.- Прошу вас уйти отсюда.

- С удовольствием... С превеликим удовольствием. Прощайте, почтеннейшая м-с Неббльз. А вам, сударь, желаю приятного путешествия вспять. Гм! Гм!

При последних словах он скорчил такую безобразную гримасу, какую только можно себе представить на человеческом лице, или, вернее, на обезьяньей роже, и, попятившись к двери, медленно вышел.

- Ого! вот оно что! Вот до чего дошло, приятель! сказал он, возвратившись в свою комнату, и опустился в кресло, держась за бока.

Тут уж он дал волю своему нраву, хохотал, - якобы от радости, - кривлялся, корчился, стараясь вознаградить себя за то, что ему пришлось каких нибудь полчаса стеснять себя перед незнакомцем. Успокоившись, наконец, он стал мысленно разбират все обстоятельства, предшествовавшие этой поездке, раскачиваясь в кресле и поглаживая левое колено.

Его размышления не лишены интереса и для нас с читателем. Мы постараемся передать их в нескольких словах.

Зайдя накануне вечером в контору Брасса, Квильп не застал ни адвоката, ни его ученой сестрицы. Дик Сунвеллер как раз в это время был занят увлажнением сухих предписаний и узаконений, от которых у него пересохло в горле - смачивал свою глину, как говорится, - т. е. попросту пил грог и в довольно неумеренном количестве. Но ведь известно, что глина, от слишком обильного смачивания, теряет свою крепость, разрыхляется, разваливается там, где этого никак не ожидают и в таком виде еле удерживает какие бы то ни было отпечатки. Тоже самое бывает и с человеком. Насладившись вдоволь упоительной влагой, Дик раскис, размяк, мысли начали путаться у него в голове, потеряли свою определенность, расплылись. Нет ничего удивительного, что, дойдя до такого состояния, он стал хвастать теми именно качествами, которых теперь-то у него и не хватало, т. е. необыкновенной осторожностью и проницательностью, и тут же разболтал перед карликом, что узнал разные разности о жильце, но что это тайна, которую никто не вырвет у него - ни лаской, ни пыткой. Квильп, конечно, похвалил его за твердость характера и тотчас же принялся, с свойственным ему лукавством, подзадоривать Дика, и через несколько минут выведал у него эту тайну: оказалось, что жилец имел серьезный разговор с Китом в конторе нотариуса.

Квильп мигом сообразил, что таинственный жилец должен быть тот самый господин, который приезжал к нему. Он расспросил Дика еще кое-о-чемь и, удостоверившись в своем предположении, решил, что тот переговаривал с Китом о его старом хозяине и Нелли и что он надеется с его помощью напасть на их след. Сгорая нетерпением узнать, в каком положении дело, он было бросился на квартиру м-с Неббльз, рассчитывая уж от нея-то выведать все, что нужно, но не застал её дома. Какая-то соседка направила его, так-же как и Кита, в молельню, куда он и полетел с твердым намерением, по окончании службы, поймать м-с Неббльз в свои сети.

Не прошло и четверти часа с тех пор, как он сидел в часовне, набожно устремив очи в потолок, - внутренно посмеиваясь над своим мнимым благочестием, - как вошел туда и Кит. Квильп сейчас смекнул, что тот явился не спроста. Не изменяя, как мы видели, своей благоговейной позы, притворяясь, будто весь поглощен благочестивыми мыслями, он следил за каждым его движением, и когда Кит вышел с матерью и братьями из церкви, карлик бросился вслед за ними и, искусно прячась от них, проводил их до самых дверей конторы. Здесь он узнал от форейтора, что карета, запряженная четверней, отправляется в такой-то город, и поспешил на ближайшую станцию омнибусов, откуда тотчас же должен был выехать дилижанс по той же дороге, как и карета. Недолго думая, он взял место на империале. Во время пути, дилижанс то перегонял карету, то отставал от нея, смотря потому, как скоро бежали лошади и как продолжительны были остановки. Но в конце концов они в одно и то же время въехали в город. Не теряя из виду кареты, Квильп смешался с толпой, узнал, для чего приехал незнакомец и какой неудачной оказалась его поездка, поспешил раньше его придти в гостинницу и, после описанного нами свидания с ним, заперся у себя в комнате, размышляя обо всем случившемся.

- Так вот оно что, приятель! повторял он, с жадностью грызя ногти.- Меня считають подозрительным человеком, меня отстраняют, а Кит в чести, доверенное лицо! Посмотрим, как бы ему не пришлось со мной посчитаться! Найди мы сегодня беглецов, я бы предъявил свои права, - и препорядочные, продолжал он свои рассуждения после маленького перерыва.- Уж я бы не выпустил из рук этой добычи. Если бы не проклятые святоши, от которых ничего не выведаешь, этот толстяк был бы уже у меня в руках, не хуже того старого приятеля, нашего общего приятеля, ха, ха, ха! и хорошенькой, розовенькой Нелли. Ну да что делать, лишь бы теперь не оплошать. Нам бы только найти их: старика, вашего приятеля и родственника, сейчас же засадим за решетку, а вашему карману, сударь мой, пустим маленько кровь. Ах, как я ненавижу этих добродетельных людей, ненавижу всех вместе и каждого порознь, заключил карлик, опрокидывая в горло стакан с водкой и чмокая губами.

И на этот раз он говорил то, что чувствовал. Действительно карлик, никого на свете не любивший, мало-по-малу возненавидел всех, кто имел хоть какое нибудь отношение к старику, которого он разорил: прежде всего самого старика за то, что обманул его - бежал тайком и пропал без вести, не смотря на всю его предусмотрительность, Нелли, - за то, что его жена жалела ее и не могла простить себе, что надула бедную девочку, незнакомца, - за то, что он не скрывал своего отвращения к нему, а больше всех Кита и его мать - за что? нам уже известно. Он не только враждебно относился к ним, потому что они стояли у него поперег дороги и мешали ловить рыбу в мутной воде, он просто ненавидел их всех.

Он поддерживал в себе это милое настроение духа и еще более разжигал свою ненависть водкой, которую то-и-дело вливал в горло. Ублаготворив себя во всех отношениях, он потихонько перебрался из гостинницы в какую-то отдаленную харчевню и там принялся со всевозможною осторожностью наводить справки о старике и его внучке. Но его хлопоты не увенчались успехом: о беглецах не было ни слуху ни духу. Они исчезли из города ночью. Никто не видел, как они уходили, никто не встречал их по дороге. Разспрашивали кондукторов, кучеров, извозчиков: никому не попадались путники, которые по описанию были бы похожи на них, никто ничего не слышал о них, словно они в воду канули. Убедившись в бесполезности всех этих поисков, по крайней мере в настоящую минуту, Квильп разослал гонцов во все стороны, пообещав щедро наградить того, кто принесет ему хорошие вести, и на другой же день вернулся в Лондон.

Он очень обрадовался, когда, взбираясь на имперьял, увидел, что внутри дилижанса сидит мать Кита одна-одинешенька. Это давало ему возможность вволю потешиться над ней. Он поминутно свешивался головой вниз, то через правый, то через левый борт имперьяла, - рискуя всякий раз свернуть себе шею, - и, заглядывая в окно дилижанса, страшно ворочал белками. Когда карета останавливалась, чтобы переменить лошадей, он живо соскакивал на землю, бросался к окну и неимоверно косил глазами. У бедной женщины от страха душа уходила в пятки; ей уже казалось, что это сам сатана, которого так часто громят с кафедры маленькой молельни, прыгает и издевается над ней, в наказание за то, что она побывала в цирке и полакомилась устрицами.

Так как она заранее известила сына о своем возвращении, тот явился на станцию, чтобы ее встретить. Каково же было его удивление, когда из-за плеча кучера показалась знакомая ему рожа, как и всегда, скалившая зубы. Ему тоже почудилось, что это сам дьявол сидит невидимкой для всех, кроме него одного.

- Как твое здоровье, Христофор? закаркал Квильп с козел.- Все ли благополучно, дружок? Мать твоя сидит в карете.

- Как он сюда попал? шопотом спросил Кит у матери.

- Не знаю, как он здесь очутился и зачем, но он немилосердно мучил меня всю дорогу.

- Мучил?

- Ты не поверишь, как он мне надоедал. Только пожалуйста, не разговаривай с ним; мне что-то сдается, что это не человек, а... Не оглядывайся на него, а то он догадается, что мы о нем говорим. Ах, Боже мой, как он скосил на меня глаза, да еще под самым фонарем, просто страшно становится!

Не смотря на предостережение матери, Кит быстро повернулся к карлику, а тот, как ни в чем не бывало, глядит себе на небо и любуется звездами.

- Ах, какая хитрая тварь, успел уже отвернуться! воскликнула м-с Неббльз.- Пойдем отсюда поскорее. Я не хочу, чтобы ты с ним сцепился.

- Вот еще глупости, я сейчас же подойду к нему. Послушайте-ка вы, сударь!

Карлик словно вздрогнул от этого оклика и, улыбаясь, оглянулся кругом.

- Оставьте мою мать в покое, слышите, говорил Кит.- Как вы смеете мучить бедную женщину? У неё и без вас не мало горя и беспокойств. Стыдились бы вы, эдакой урод!

- Урод! мысленно повторял Квильп.- Безобразный карлик, которого и за деньги не увидишь, урод!.. Хорошо же, я тебе это припомню.

- Предупреждаю вас, что я не позволю вам приставать к ней, продолжал Кит, взваливая картонку на плечи.- Вы не имеете права ей надоедать. Мы, кажется, не сделали вам никакого зла. Да это и не в первый раз. Повторяю вам, если вам еще раз придет в голову пугать ее, я вас приколочу, хотя мне будет очень неприятно иметь дело с карликом.

Квильп не промолвил ни слова, но, подойдя близко близко к Киту, пристально посмотрел ему прямо в глаза, затем попятился немного, продолжая глядеть на него в упор, и раз шесть то приближался к нему, то отходил от него, - точь-в-точь как голова в туманных картинах. Кит стоял не моргнув, - ожидал нападения, - но так как эти кривлянья не разрешились ничем, он щелкнул палъцами и, взяв мать под руку, пошел домой. Та все время торопила его и, не смотря на то, что он по дороге говорил ей о детях, поминутно оборачивалась назад, боясь, что карлик следует за ними.

XII.

Она напрасно беспокоилась. Квильп не имел ни малейшего намерения ни следовать за ними, ни завязыват с ними ссоры. Он преспокойно шел домой, весело насвистывая какую-то песенку и наслаждаясь мыслью, что жена его сума сходить от горя и поминутно падает в обморок, не имея о нем более двух суток никаких известий.

Это предположение так пришлось ему по душе и так забавляло его, что он хохотал до слез, иной раз даже сворачивал в глухой переулок, чтобы дать волю своему необузданному веселью, и если ему удавалось своими пронзительными вскрикиваниями напугать прохожих, изредка попадавшихся в этих уединенных местах, он ликовал.

В таком-то веселом расположении духа он дошел до своей квартиры в Тоуер-Хилле. Взглянув наверх, на окна своей гостиной, он очень изумился: она была ярко освещена, что отнюдь не соответствовало тому грустному настроению, в каком он рассчитывал застать м-с Квильп. Он подошел ближе и стал прислушиваться: в комнате шел оживленный разговор, в котором принимали участие не только знакомые ему женские голоса, но также и мужские.

- Это еще что? Оне в мое отсутствие принимают гостей! всполошился ревнивый карлик.

В ответ на это восклицание кто-то тихонько кашлянул наверху. Квильп пошарил в кармане, но там отмычки не оказалось; делать было нечего, приходилось стучать в дверь.

- В коридоре светло, говорил Квильп, заглядывая в щелочку - я тихонько постучу и, с вашего позволения, сударыня, нагряну к вам, как снег на голову.

На первый стук ответа не последовало. После второго, дверь тихонько отворилась и на пороге показался мальчик-сторож. Карлик схватил его одной рукой за горло, а другой вытащил на улицу.

- Отпустите меня, вы меня задушите, хрипел мальчик.

- Говори, чертенок, кто там наверху, шопотом допрашивал Квильп, - да смотри потише, не то я взаправду тебя задушу.

Мальчик только указал пальцем на окно, но при этом так радостно, хотя и сдержанно, захихикал, что Квильп вторично схватил его за горло и, пожалуй, привел бы или, по крайней мере, попытался бы привести свою угрозу в исполнение, если бы мальчишка не увернулся, как уж, из-под его рук и не спрятался за фонарный столб. Карлик силился схватить его за волосы, но безуспешно - поэтому пришлось ограничиться переговором.

- Что-ж? будешь ты мне отвечать, или нет! Я тебя спрашиваю: что там делается, наверху?

- Да вы не даете мне слова выговорить. Они там, ха, ха, ха, воображают, что вы... что вы умерли, ха, ха, ха!

- Умер? Не может быть! Уж не врешь ли ты, щенок? промолвил Квильп и сам расхохотался.

- Они думают, что вы... утонули. Вас видели в последний раз на пристани, так боятся, что вы упали в воду. Ха, ха, ха!

Мальчишка был от природы такой же злой, как и его хозяин.

Никакая удача - даже самый блестящий успех в денежных делах - не могла бы доставить карлику такого удовольствия, как этот неожиданный случай, дававший ему возможность выследить все, что у него делалось в доме, и живехоньким ввалиться в комнату, когда его считали уже умершим. Теперь он был в таком же веселом настроении, как и его пособник-мальчишка: в продолжение нескольких секунд они стояди друг против друга, гримасничая, пыхтя и кивая головой, как два китайских идола.

- Ни слова! понимаешь? говорил Квильп, подходя к двери на цыпочках.- Надо так пройти, чтобы под ногой доска не заскрипела, чтобы не зашелестела паутина под рукой.- Так по-вашему я утонул, миссис Квильп, отлично отлично!

С этими словами он потушил свечу, снял башиаки и осторожно поднялся на лестницу, а мальчишка, оставшись на улице, с увлечением предался своему любимому занятию и накувыркался всласть.

Дверь из спальни в коридор не была заперта, карлик проскользнул в нее и, спрятавшись за полуотворенною дверью, отделявшею спальню от гостиной, - в этой двери была к тому же щель, которую он собственноручно расширил ножичком ради подслушиванья и подсматриванья - отлично мог видеть и слышать все, что происходило в этой комнате.

За столом сидел Брасс, а перед ним лежала бумага, перо и чернила и стоял погребец - его, Квильпа, собственный погребец, с его собственным великолепным ямайским ромом, все необходимое для приготовления пунша, как-то: горячая вода, ломтики душистого лимона и колотый сахар, из которых Самсон, знавший всему этому цену, приготовил для себя огромный стакан дымящагося пунша. В ту самую минуту, как Квильп приложил глаз к щели, Самсон мешал ложкой в стакане, устремив на него взгляд, в котором ясно отражалось испытываемое им наслаждение, очевидно бравшее верх над грустью. За тем-же столом, опершись на него обоими локтями, сидела и теща Квильпа. Теперь уж ей нечего было стесняться и украдкой отпивать из чужих стаканов: она открыто прихлебывала большими глотками из собственной кружки, а дочь ея, хотя и не посыпала пеплом главы и не надела власяницы, но все же довольно грустная, - как этого требовали обстоятельсгва, - полулежала в кресле и тоже, повременам, услаждала себя живительной влагой, но, конечно, в более умеренной дозе. Кроме того у притолоки стояли два дюжие лодочника с бреднями и другими атрибутами их ремесла и у каждого из них тоже было по стакану грога в руке. Носы у них были красные, лица угреватые, взгляд веселый; пили они не без удовольствия и своим присутствием не только не портили общей картины, но даже придавали ей еще более приятный, яркий колорит и, так сказать, вносили свою долю веселья в это беспечальное собрание.

- Уф! еслиб я только мог подсыпать яду в стакан старой ведьмы, я бы умер совершенно спокойно, ворчал про себя Квильп.

- Кто знает, начал Брасс, прерывая молчание и со вздохом возводя очи к потолку, - кто знает, может быть он теперь смотрит на нас сверху, бдительным оком следит за нами? О Боже, Боже!

Он остановился и, отпив полстакана, продолжал, - с грустной улыбкой поглядывая на оставшуюся половину:

- Мне даже представляется, будто я вижу на дне этого бокала его сверкающие глаза. Нет, уж не видать нам его никогда, никогда. Вот вам и жизнь человеческая: сегодня мы здесь - он поднял бокал и держал его перед глазами, - а завтра там - он осушил бокал до дна и, ударив себя в грудь - там, в могиле, с пафосом закончил он свою фразу.- И мог ли я подумать, что мне придется пить его собственный ром? Право, кажется, что все это сон.

Желая, должно быть, удостовериться в том, что это не сон, а действительность, он двинул свой стакан к м-с Джиникин, чтобы она вновь наполнила его, и затем обратился к лодочникам:

- Так, стало быть, вы не могли отыскать тело?

- Нет, хозяин, не могли. Уж-если он взаправду утонул, так тело его всплывет где нибудь около Гринвича, завтра во время отлива. А ты как думаешь, товарищ?

Товарищ утвердительно кивнул головой и объявил, что в госпитале уже знают об этом и его там ждут с нетерпением.

- Значит, нам остается только одно: примириться с нашим горем и ждать. Конечно, для нас было бы большим утешением, если бы его тело было уже найдено, величайшим утешением.

- Еще бы! тогда уж не было бы никакого сомнения, поспешила вставить свое слово м-с Джиникин.

- Ну, а теперь снова займемся описанием его примет.- Брасс взялся за перо.- Мы будем с удовольствием, хотя и с грустью, припоминать его дорогие черты. Что мы скажем о его ногах?

- Разумеется, кривые, отозвалась м-с Джиникин.

- Вы думаете, что у него были кривые? переспросил Брасс вкрадчивым голосом.- Вот так и вижу его перед собой, как он, бывало, идет по улице, широко расставив ноги, в узких нанковых панталонах без штрипок. Боже, Боже, в какой юдоли плача мы обретаемся! Так вы говорите, кривые?

- Мне кажется, что оне были немного кривые, заметила м-с Квильп, всхлипывая.

- Мы так и запишем: "ноги кривые. Голова большая, туловище короткое, ноги кривыя", говорил Брасс, водя пером по бумаге.

- Очень кривые, подсказала м-с Джиникин.

- Нет, мадам, это уж лишнее. Не будем строго относиться к физическим недостаткам покойного, набожно молвил Брасс.- Он теперь находится в той обители, где не станут обращать внимание на его ноги. И так, мы ограничимся одним словом: "кривыя".

- Я думала, что вам надо записывать точь-в-точь, как есть на самом деле, оттого и сказала, огрызнулась старуха.

- Тю, тю, тю, душечка, как я тебя люблю, бормотал Квильп. - Фу ты, пропасть, опять она тянет пунш.

- Благодаря этой описи, сказал Брасс, положив перо в сторону и поднося стакан ко рту, - благодаря этой описи, он стоит передо мной, как тень Гамлетова отца. Я вижу до мельчайших подробностей его повседневный костюм: его сюртук, жилет, башмаки, чулки, панталоны; его шляпа, зонтик так и мелькают перед моими глазами. В моих ушах так и раздаются его веселые остроты, его шутки. Я даже вижу его сорочку.- Брасс взглянул на отметку, ласково улыбаясь, - такого, знаете, особенного цвета. Ведь покойник был чудак и вкус у него был странный.

- Вы бы лучше продолжали писать, заметила м-с Джиникин недовольным тоном.

- Совершенно верно, ма'м, совершенно верно. Горе не должно притуплять наши способности. Я попрошу у вас еще стаканчик. Теперь на очереди нос...

- Приплюснутый, сказала та.

- Орлиный, крикнул Квильп, высовывая голову из-за двери и ударяя себя по носу кулаком.- Орлиный, чучело вы гороховое. Нате, смотрите, такие у вас бывают приплюснутые носы? И вы еще смеете называть его приплюснутым!

- Ах, как бесподобно! воскликнул по привычке Брасс.- Восхитительно, великолепно! Какой замечачательный человек, и как он умеет всякого застать врасплох!

Не обращая внимания ни на эти любезности, ни на испуг, мало-по-малу овладевший Брассом, ни на смятение женщин, - жена его вскрикнула и лишилась чувств, а теща убежала из комнаты, - Квилъп, глядя в упор на адвоката, обошел кругом стола, опорожнил сначала его стакан с пуншем, потом остальные два и, наконец, схватил в охапку свой погребец.

- Я еще не умер, Самсон, произнес он, - нет, пока еще живу на этом свете. Погоди немножко!

- Прелестно, прелестно, ха, ха, ха! восхищался Брасс, понемногу приходя в себя.- Во всем мире не найцется человека, который сумел бы выйти с таким торжеством из такого затруднительного положения. Эдакая неистощимая веселость!

- Покойной ночи, сказал карлик с низким поклоном.

- Покойной ночи, сударь, покойной ночи, подхватил адвокат, пятясь к двери.- Что за радостное собьггие, ха, ха, ха! удивительное событие!

Дождавшись, когда все эти восклицания замерли вдали, - Брасс не переставал восторгаться, спускаясь с лестницы, - Квильп подошел к лодочникам, все еще стоявшим у двери с бессмысленно вытаращенными от изумления глазами.

- А вы, братцы, небось, целый день искали тело в реке? сказал он, с необычайной вежливостью держа перед ними открытую настеж дверь.

- Не только сегодня, сударь, но и вчера.

- Сколько, однако, вам пришлось потрудиться! За то вы можете считать своим все, решительно все, что найдете на утопленнике. До свидания!

Лодочники переглянулись между собой, но, не желая в ту минуту вступать в спор по этому вопросу, вышли из комнаты. Очистив свой дом от незванных гостей, Квильп замкнул за ними дверь и, все еще держа под мышкой драгоценный погребец, остановился перед лежавшею без чувств женой, скрестил руки на груди и уставился на нее, словно домовой, спустившийся с чердака.

XIII.

Известно, что ссоры между супругами обыкновенно происходят в виде диалогов; следовательно, жена принимает в них, по крайней мере, такое же участие, как и муж. Но чета Квильп составляла в этом случае исключение: здесь все дело ограничивалось грозными монологами мужа, которые лишь изредка дрожащим голосом прерывала жена кроткими, односложными замечаниями. В данном случае у неё даже и на это не хватало храбрости, и она, придя в чувство, долго сидела молча и со слезами на глазах выслушивала сыпавшиеся на нее упреки и обвинения со стороны её супруга и повелителя; а тот уж так не стеснялся, употреблял такие выражения, так жестикулировал и ломался перед женой, что хотя она и давно привыкла ко всем его кривляньям, но тут не на шутку испугалась. Однако, ямайский ром, благотворно действовавший на его организм, и приятное сознание, что он успел насолить ближнему и своим внезапным появлением разогнал всю честную компанию, мало-по-малу охладили его гнев, постепенно перешедший в его обычное издевательство.

- Так вы думали, негодница вы эдакая, что я, в самом деле, умер, что вы навсегда избавились от меня, что вы уже вдова? ха, ха, ха! потешался Квильп.

- Право, Квильп, мне очень жаль, начала было жена.

- Еще бы, как не жаль; кто может сомневаться в том, что вам очень, очень жаль...

- Я сожалею не о том, что вы вернулись живы и невредимы, а о том, что я поверила этим толкам. Я очень рада, что вас вижу, Квильп, право, я очень рада.

И точно, она казалась так обрадованной благополучным возвращением супруга, что даже трудно было бы объяснить эту радость, зная, как много обид она выносила от него. Однако, это явное расположение к нему и участие нисколько не тронули Квильпа: он только щелкнул пальцами перед самым её носом и стал еще больше над ней издеваться.

- Зачем вы уехали, не сказав мне ни слова, и так долго не давали о себе знать? жаловалась жена сквозь слезы.- Как вы могли так жестоко поступить со мной?

- Как я мог так жестоко поступить! кричал Квильп.- Так мне хотелось. Я и сейчас уйду отсюда.

- Как, опять?

- Да, уйду, сию же минуту уйду. Я хочу вести холостую жизнь; буду жить где и как мне хочется: на пристани, в конторе. Вы, по ошибке, вообразили себя вдовой, а я, чорт возьми, и на самом деле сделаюсь холостяком.

- Вы шутите?

- Я вам говорю, что хочу быть настоящим, беззаботным холостяком, продолжал карлик, увлекаясь своим планом. - Я буду жить в конторе. Посмейте тогда подойти к моему дому! Но не думайте, пожалуйста, что я вас оставлю в покое: я буду шаг за шагом следить за вами, буду ястребом налетать на вас; как крот, как ласка, буду под вас подкапываться. Том Скотт, где Том Скотт? крикнул он, отворяя окно.

- Я здесь, хозяин, отозвался с улицы мальчик.

- Ожидай там, щенок, ты понесешь мой чемодан. Собирайте-ка мои вещи, м-с Квильп, да позовите вашу маменьку, пусть она вам поможет. Постучитесь к ней. Эй, вы! крикнул Квильп и, схватив кочергу, принялся с таким усердием колотить в дверь каморки, служившей спальней старухе, что та, проснувшись в страшном испуге и вообразив, что зятек собирается ее зарезать за то, что она так пренебрежительно отозвалась о его ногах, вскрикнула не своим голосом и уже готова была броситься из окна, но дочь поспешила ее успокоить, рассказав в чем дело. Старуха вышла в фланелевом капоте, и обе женшины, дрожа от страха и от холода - было уже далеко за полночь - принялись беспрекословно и безмолвно исполнять приказание Квильпа. А тот, чтобы проддить их пытку, нарочно тянул эти приготовления. Когда весь его гардероб был уже в чемодане, он, собственноручно, уложил туда же тарелку, нож, вилку, ложку, чашку с блюдцем и т. п. домашнюю утварь, завязал чемодан, взвалил его на плечи и, не говоря ни слова, вышел с погребцом под мышкой, который он все время не выпускал из рук. Спустившись на улицу, он передал мальчику что было потяжелей, а сам для большей храбрости потянул из бутылки, не преминув ударить ею мальчика по голове, и направил свои шаги к пристани, куда они прибыли часа в три или четыре ночи.

- Как здесь хорошо, какой укромный уголок, говорил Квильп, пробравшись в темноте к лачуге и отворив дверь, - он всегда носил ключ с собой.- Прелесть что такое! Разбуди меня в 8 часов. Слышишь, щенок?

И без дальнейших церемоний он схватил чемодан, вошел в контору и запер за мальчиком дверь. Взобравшись на бюро, он свернулся ежом, закутался в старый парус и сейчас же заснул.

С трудом поднявшись на другое утро - он был очень утомлен всеми перипетиями предшествовавшего дня, - Квильп велел мальчику развести на дворе огонь из старых бревен и сварить ему кофе, потом дал ему мелочи и послал в лавочку купить горячих булок, масла, сахару, ярмутской селедки и разных разностей для завтрака, и когда, несколько минут спустя, все было готово и кофе аппетитгно дымился на столе, он с наслаждением набросился на еду, восхищаясь своей цыганской жизнью, о которой он не раз мечтал, как об убежище от всяких супружеских стеснений и как о надежнейшем средстве для запугиванья жены и тещи. Наевшись вдоволь, он стал устраиваться на новоселье.

Прежде всего, он отправился в ближайшую лавчонку, где продавалась всевозможная старая рухлядь; купил там подержанный гамак и привесил его в конторе к потолку, - вроде того, как на кораблях приделывают койки. Потом поставил в той же конторе взятую со старого судна печку с проржавленной трубой, которую и вывел в потолок, и, покончив с этими приспособлениями, начал с восторгом разглядывать свою комнату.

- Я - точно Робинзон Крузе на необитаемом острове, восхищался он.- Здесь можно будет свободно заниматься делом: некому подсматривать и подслушивать. Кругом - никого, кроме крыс, да тех бояться нечего: народ скрытный. Я буду себя чувствовать, как рыба в воде, в этом избранном обществе. Впрочем посмотрю, не найдется ли мзжду ними такой, которая была бы похожа на Христофора: тогда я ее отравлю, ха, ха, ха! Однако, шутки шутками, а не надо забывать и дела. И то все утро даром пропало; не видел, как оно и прошло.

И строго-настрого запретив Тому Скотту, под страхом тяжкого наказания, стоять во время его отсутствия на голове, кувыркаться и ходить на руках, карлик сел в лодку и, причалив к противоположному берегу реки, отправился пешком в Бевис-Маркс, в тот самый трактир, где Дик Сунвеллер проводил обыкновенно все свободное время. Он застал его за обедом.

- Эй, Дик, душа моя, сынок мой, зеница моего ока, начал он, заглядывая в дверь темной столовой.

- А, это вы! Как ваше здоровье? спросил Дик.

- А как поживает Ричард, это чудо из писцов, настоящия сливки почтенной корпорации?

- Плохо, сударь, плохо. Сливки киснут. Скоро оне превратятся в сметану.

- Что так? спросил карлик, приблизившись к Дику.- Уж не обидела ли Сэлли?

Меж всех красоток милых

Нет ни одной такой...

- Правду я говорю, Дик, а?

- Разумеетоя, ей равной нет. Сэлли Брасс - сущий сфинкс семейной жизни, говорил Дик, пресерьезно посылая в рот кусок за куском.

- Вы что-то не в духе, Дик? что с вами? спросил Квильп, подвигая свой стул.

- Юридические занятия мне не по душе: уж слишком сухая материя, да кроме того все время сидишь как в тюрьме. Я чуть было не сбежал.

- Ба! куда это?

- Куда глаза глядят. Вернее всего, что по дороге в Хайгэть. Почем знать, может быть, колокола заиграли бы "Вернись, Сунвеллер, лондонский лорд-мэр". Ведь Виттингтона тоже звали Диком. Я бы только желал, чтобы кошкам пореже давали это имя.

Квильп лукаво посмотрел на своего собеседника, ожидая, чтоб он объяснил, что это за притча. Но Дик не спешил удовлетворить его любопытство: во время обеда, - довольно продолжительного, - он упорно молчал, а затем отодвинул от себя тарелку, откинулся на спинку стула и, сложив руки, устремил меланхолический взгляд на огонь: в пустом камине дымилось несколько окурков от сигар, распространявших в комнатах преприятный запах.

- Может быть, вы не откажетесь съесть кусочек пирожнаго? спросил, наконец, Дик, обращаясь к карлику. - Оно должно вам понравиться: оно вашего собственного приготовления.

- Что вы хотите этим сказать?

Вместо ответа Дик вынул из кармана засаленную бумажку и, осторожно развернув ее, показал карлику маленький ломтик кэка с коринкой, покрытого толстым слоем глазури, очень непривлекательного и неудобоваримого на вид.

- Как вы думаете, что это такое? спросил Дик.

- Должно быть свадебный пирог, отвечал карлшс, осклабившись.

- А как вы полагаете, на чьей свадьбе его пекли?

Дик с каким-то неестественным спокойствием глядел на карлика, потирая себе нос кэком.

- Не на свадьбе же мисс...

- Именно на ея, перебил Дик.- Вам нет надобности упоминать её имя, которое кстати ей уж не принадлежит. Теперь её фамилия Чеггс - Софи Чеггс.

Но я любид ее такой любовью,

Что сердце у меня облилось кровью,

Когда узнад я об её измене...

вдруг перефразировал он народную песню и, завернув пирожное в ту же грязную бумажку, старательно сплющил его между ладонями, спрятал за пазухой, застегнул сюртук и скрестил руки на груди.

- Вы должны быть совершенно удовлетворены, милостивый государь, так же, как и Фрэдь. Вы вместе с ним трудились над этим делом и оно вполне вам удалось. Так вот он, тот триумф, что вы мне сулили! Это мне напоминает старинный контрданс: на каждую даму приходилось по два кавалера - одного она выбирает и с ним танцует, а другой - должен, на одной ножке, выделывать сзади них фигуру. Но ведь против судьбы ничего не поделаешь, а моя жестоко меня преследует.

Неудача Дика привела Квильпа в восторг, но он затаил радость в душе и, желая успокоить горевавшего приятеля, прибегнул к самому действительному средству: он позвонил, велел подать "розового вина" - под этим именем у них обыкновенно слыла простая водка - и начал предлагать тост за тостом, подсмеиваясь над Чеггсом и восхваляя холостую жизнь. Результат получился изумительный: свалив все на судьбу, Дик значительно повеселел и откровенно рассказал приятелю, что пирог принесли и собственноручно передали в контору, весело хихикая, две барышни Уэкльз, остававшиеся пока в девах.

- Подождите, будет и на нашей улице праздник, ободрял его Квильп.- Кстати, вы только что говорили о Тренте, где он теперь?

Дик сообщил, что его приятель получил место ответственного агента при странствующем игорном доме, с которым в настоящее время и разъезжает по Великобритании.

- Очень жаль, промолвил карлик. - Я собственно затем и шел сюда, чтобы узнать о нем. Мне пришло в голову, Дик, что ваш приятель...

- Какой приятель?

- Да тот, что живет у вас наверху.

- Ну?

- Он, может быть, знает его.

- Нет, не знает, - Дик покачал головой.

- Не знает, только потому, что никогда его не видал. Что, если бы мы свели их и рекомендовали Фреда с хорошей стороны? Может быть и он пригодился бы этому чудаку не хуже Нелли с дедушкой. Кто знает? а вдруг он сделает его своим наследником, а через него и вы разбогатеете!

- Дело в том, что их уже сводили, да ничего из этого не вышло.

- Как? кто?- и карлик подозрительно взглянул на своего собеседника.

- Я сам, проговорил Дик несколько смущенный.- Разве я вам этого не говорил, когда вы в последний раз приходили в контору?

- Вы отлично знаете, что не говорили.

- Может быть и так. Да, да, теперь я припоминаю, что не говорил. Как же! Фред очень этого желал и я устроил им свидание.

- Ну и что же?

- А вот что. Когда он узнал, кто такой Фред, он не только не обнял его, заливаясь слезами и рекомендуясь его дедушкой или бабушкой - переодетой разумеется - на что, признаться, мы очень рассчитывали, а накинулся на него, как бешеный, ругал самыми отборными словами, упрекал в том, что старик и Нелли, главным образом, конечно, по его милости, впали в нищету, и, не предложив нам даже водки, чуть-чуть не вытолкал нас в шею.

- Странно! молвил карлик в раздумье.

- И нам тоже показалось странно, .но я вам говорю истинную правду.

Это известие ошеломило Квильпа. Долго сидел он пасмурный, молчаливый, соображая что-то и часто устремляя на Дика испытующий взгляд, словно он хотел угадать, по выражению его лица, не соврал ли он. Но так как ничего подобного ему прочесть на лице Дика не удалось, тем более, что, предоставленный самому себе, несчастный вздыхатель снова впал в уныние, вспоминая о своей неудачной любви, карлик поспешил проститься с ним и вышел из трактира.

- Успел уж их свести, предупредил меня, рассуждал он, шагая по улице.- Положим, беда не велика, коль скоро из этого ничего не вышло. Но все-таки, стало быть, он хотел действовать помимо меня. Как я рад, что он выпустил из рук невесту, ха, ха, ха! Этакой дурак! Теперь уж он не бросит своего места, а для меня это очень важно. Во-первых, я всегда могу его найти, когда он мне нужен, а затем, благодаря его глупости, я знаю все, что делается и говорится у Брасса, и это мне ничего не стоит, кроме грошевого угощения. Подожди, Дик, ты мне еще пригодишься; не сегодня, завтра, я пойду к незнакомцу и, чтобы заслужить доверие, расскажу ему, для чего ты хотел жениться на Нелли, а до поры до времени. мы будем, с вашего, сударь, позволения, самыми лучшими друзьями в мире.

Погруженный в эти размышления, карлик, тяжело дыша, - у него была какая-то особенная одышка - добрался до Темзы и, переправившись на другую сторону, заперся в своей холостой квартире, где, от дыма, света Божьяго не было видно: вместо того, чтобы выходить в трубу, дым целиком расстилался по комнате. Но хозяин не унывал. Напротив, ему, повидимому, доставляло удовольствие дышат таким приятным воздухом, который пришелся бы не совсем по вкусу более деликатной особе. Подкрепившись роскошным обедом из соседнего трактира, он сел перед печкой и принялся курить одну трубку за другой, пока наконец в тумане, наполнявшем комнату, нельзя было различить его фигуру и только воспаленные глаза его сверкали, как угольки, да повременам, когда, от душившего его кашля, несколько рассеевались окружавшие его клубы дыма, обрисовывалась его голова и лицо. И в такой-то атмосфере - всякий другой человек задохнулся бы в ней - карлик очень весело провел вечер, прикладываясь то к трубке, то к погребцу, а иной раз даже принимаясь выть, что у него означало пение, хотя ничего подобного нельзя было бы встретить ни в вокальной, ни в инструментальной, словом, ни в какой человеческой музыке. Позабавившись чут не до полночи, он, совершенно довольный, влез в койку и заснул.

Когда он, на следующее утро, проснулся и, полуоткрыв глаза, удивился, что висит под самым потолком - уж не превратился ли я ночью в муху, мелькнуло у него в голове - он услышал где-то в комнате сдержанные рыдания и стоны. Высунув потихонько голову из койки, он увидел, что это его жена плачет. Молча смотрел он на нее с минуту, да вдруг как гаркнет изо всей мочи "ау!"

- Ах, Квильп, как вы меня испугали! вскрикнула бедная женщина, поднимая на него глаза, полные слез.

- Да я для того-то и крикнул, оправдывался муженек. - Зачем вы сюда пришли, негодница? Ведь я умер, я утонул.

- Прошу вас, Квильп, вернитесь домой, умоляла жена;- обещаю вам, что это никогда более не повторится. Ведь и произошло все это по ошибке - оттого, отгого, что мы так беспокоились о вас.

- Безпокоились обо мне, ухмылялся карлик. - Я очень хорошо знаю, что вы беспокоились, потому что не были вполне уверены в моей смерти. Я вернусь до мой тогда, когда мне вздумается, и опять уйду, когда мне захочется. Я буду, как блуждающий огонь, то там, то здесь; буду постоянно вертеться около вас; буду налетать на вас совершенно неожиданно, чтобы держать вас в вечном страхе и беспокойстве. Уходите отсюда!

Жена с мольбой протянула к нему руки.

- Нет; сказал нет, и баста. Если вы еще раз осмелитесь придти сюда без зова, я заведу злющих собак, которые растерзают вас, поставлю на дворе капкан, разложу петарды, которые взорвут вас на воздух и раскрошат вас на мелкие куски, как только вы наступите на проволоку. Убирайтесь вон, я вам говорю.

- Квильп, простите меня, вернитесь домой, настойчиво молила жена.

- Н-н-н-нет! заревел карлик.- Не прощу до тех пор, пока самому не захочется; да и тогда, чур, помнить: я не стану отдавать отчета, куда и насколько времени ухожу. Видите, вот вам Бог, а вот порог, крикнул он таким страшным голосом, - делая при этом вид, что сию минуту выскочить из койки, - жена стрелой вылетела из комнаты, боясь, что он и в самом деле, как есть, в ночном колпаке, бросится вслед за ней и, схватив ее в охапку, понесет ее по людным улицам домой; а благоверный супруг, вытянув шею, следил за ней, пока она переходила через двор, и затем, расхохотавшись во все горло, снова завалился спать. Он был очень доволен своим подвигом и гордился тем, что настоял на своем и сумел охранить неприкосновенность своего святилища.

XIV.

Долго спал этот гостеприимный хозяин в своей холостой квартире, под аккомпанемент дождя, среди сродной ему обстановки: в грязи, в сырости, в копоти, окруженный крысами. Было уже поздно, когда он позвал своего камердинера Тома Скотта, чтобы тот помог ему встать и приготовил завтрак. Он оделся, поел и, так же как накануне, отправился в Бевис-Маркс.

На этот раз он шел не к Дику, а к его патрону и приятелю - самсону Брассу. Он никого не застал; даже мисс Сэлли, - этот светоч юриспруденции, - не оказался на своем посту. Об отсутствии этих трех лиц извещалось билетиком, привешенным к ручке звонка, с лаконической надписью, сделанной рукою Дика: "возвратятся через час". Но так как не было обозначено время, когда билетик был вывешен, он давал лишь смутное и довольно сбивчивое указание являвшимся клиентам.

- Надо полагать, что здесь, по крайней мере, есть прислуга, подумал карлик, стуча в дверь, - а мне и этого будет достаточно.

После довольно продолжительной паузы, дверь отворилась и чей-то тоненький голосок пропищал: "пожалуйста, потрудитесь оставить вашу карточку или записочку".

- Это что такое? пробормотал карлик, с изумлением опуская глаза - небывалый с ним случай - на крошечную кухарку.

Девочка повторила, - точь-в-точь как тогда, разговаривая с Диком - "пожалуйста, потрудитесь оставить вашу карточку или записочку".

- Хорошо, я напишу записку, сказал Квильп, проходя мимо неё в контору.- Не забудь отдать ее хозяину, как только он придет домой.

Карлик влез на самый высокий табурет и стал писать, а маленькая кухарочка, - в свое время получившая инструкцию, как следует поступать в подобных случаях, - стояла тут же, не спуская с него глаз: если бы он вздумал стащить хоть одну облатку, она тотчас же бросилась бы на улицу и закричала бы "караул".

Квильп торопливо написал всего несколько слов и, складывая записочку, случайно заметил, что девочка смотрит ему в упор. Он пристально взглянул на нее.

- Как ты себя чувствуешь, спросил он, смачивая слюнями облатку и делая при этом невообразимые гримасы.

Девочка, должно быть, испугалась его гримас: она ничего не отвечала на его вопрос и только шевелила губами, видно было, что она повторяет ту же самую фразу, что и в начале: о карточке и записочке.

- С тобой здесь скверно обращаются? хозяйка твоя, должно быть, настоящий татарин?

В глазах у девочки засветился огонек, но вместе с лукавством в них отчасти проглядывал и страх. Она поджала губки и закивала головой.

Не знаю, понравился ли ему этот плутовской прием, или, может быть, выражение её лица чем нибудь иным обратило на себя внимание карлика в эту минуту или, наконец, ему просто-напросто хотелось потешиться над девочкой и напугать ее, только он тяжело оперся обоими локтями на бюро и, сжав щеки ладонями, уставился на нее.

- Откуда ты пришла к ним? спросил он, после небольшого молчания поглаживая подбородок.

- Я и сама не знаю.

- А как тебя зовут?

- Никак не зовут.

- Вздор! Как тебя зовет хозяйка?

- Чертенком, отвечала девочка и поспешила прибавить, словно боясь, чтоб он не вздумал продолжать свои расспросы.- Пожалуйста, потрудитесь оставить вашу карточку или записочку.

Но карлик, повидимому, удовольствовался этими ответами. Не проронив больше ни словечка, он отвел глаза от маленькой служанки, потер задумчиво подбородок и, наклонившись надь запиской, - будто стараясь, как можно тщательнее вывести адрес, - стал украдкой рассматривать ее из-подь нависших, густых бровей. По окончании этого осмотра, он закрыл лицо руками и разразился до того неудержимым, хотя и неслышным хохотом, что у него жилы на лбу вздулись и, казалось, воть-вот он лопнет. Затем он натянул шляпу на самые брови, - чтобы скрыть свое необыкновенно веселое настроение духа, - сунул письмо девочке в руку и выбежал из конторы.

На улице он уже не стеснялся и хохотал до упаду, держась за бока и заглядывая сквозь грязные стекла в комнату, как будто его так и тянуло еще раз взглянуть на маленькую служанку. Утомившись, наконец, таким продолжительным кривляньем, он направился прямо в "Пустыню", отстоявшую на ружейный выстрел от его холостой квартиры, и приказал, чтобы вечером приготовили чай на три персоны в деревянной беседке. Он собственно для того и заходил в контору, чтобы пригласить Брасса с сестрицей на чай.

Нельзя сказать, чтобы погода очень благоприятствовала такому чаепитию в беседке, да еще вдобавок полуразвалившейся и висевшей надь илистым берегом большой реки. Как бы то ни было, а именно в этой самой беседке, под её растрескавшейся крышей, карлик в назначенный час принимал своих гостей.

- Вы, кажется, большой любитель природы? обратился он к Брассу. - Не правда ли, как все здесь прелестно? такой, можно сказать, первобытный уголок!

- Действительно, прелестно, поддакивал адвокат.

- Немножко прохладно? заметил хозяин.

- Не... скажу, чтобы очень, отвечал Брассь. Зубы у него так и стучали от холода.

- Может быть сыровато? Не боитесь ли вы схватить лихорадку?

- Нет, нет. От этой сырости воздух кажется еще приятнее.

- А что скажет наша Сэлли? Нравится ей здесь?

- Ей понравится, когда подадут чай. Распорядитесь, чтобы скорее несли, и не надоедайте мне, отвечала ученая женщина.

- Ах, моя прелестная, очаровательная, неотразимая Сэлли!

И Квильп расставил руки, словно готовясь принять ее в свои объятия.

- Замечательный человек, настоящий трубадур! настоящий трубадур! как-то задумчиво и рассеянно повторял несчастный Брасс, успевший уже схватить насморк и порядочно промокший во время пути. Он чувствовал себя так скверно, что, пожалуй, не прочь был бы даже раскошелиться, лишь бы перебраться из восхитительной бееедки в теплую комнату и обсушиться у огня. А Квильп блаженствовал, глядя на него. Такого наслаждения не мог бы ему доставить самый роскошный пир! Его дьявольскому сердцу всякие человеческие страдания были приятны; тут еще он злился на Брасса за то, что он принимал такое деятельное участие в поминках по нем, у него в доме.

Чтобы познакомить читателя с некоторыми особенностями характера достойной сестрицы адвоката, мы должны сказать, что если бы дело касалось её одной, она не прикидывалась бы такой овечкой и, вероятно, ушла бы из беседки, не дождавшись чаю; но когда она заметила, что брату её не по себе, в душе её зашевелилось радостное чувство, и не смотря на то, что с крыши текло им всем на голову, она не выразила ни малейшего неудовольствия по этому поводу. Тогда как Квильп, разыгрывая роль гостеприимного хозяина, уселся на пустую бочку, расхваливая беседку, - по его словам, такой красивой и удобной не найдется во всем королевстве, - поднял бокал, выражая желание как можно скорее свидеться опять с своими гостями в этом восхитительном уголке, а Брасс, держа в руке чашку, в которую поминутно капало с потолка, делал неимоверные усилия, чтобы казаться довольным и веселым - Том, стоявпиий под дырявым зонтиком за дверью, помирал со смеху, глядя на эту сцену - невозмутимая Сэлли сидела, выпрямившись как струнка, за чайным прибором, не обращая внимания на то, что с крыши лило на её драгоценную особу и на её великолепное платье, и забывая о собственных неудобствах, готова была всю ночь просидеть на этом месте, наслаждаясь терзаниями брата, который из-за своей жадности и раболепства переносил все эти муки и не осмелился бы отомстить за обиду. Для полнейшей характеристики мисс Сэлли следует добавит, что, с точки зрения дельца, она вполне сочувствовала брату, и пришла бы в крайнее негодование, если бы он вздумал хоть в чем нибудь перечить своему клиенту.

Услав за чем-то мальчишку и сбросив с себя личину любезного хозяина, Квильп спустился с бочки.

- Два слова, прежде чем мы снова примемся за чаепитие, промолвил он, взяв адвоката за рукав, - и вы, Сэлли, погодите минуточку, мне надо с вами поговорить.

Зная по опыту, что о делах этого уважаемого клиента можно беседовать не иначе, как шопотом, Сэлли тотчас же подвинулась к нему.

- У меня есть дело, очень секретное. Обдумайте его хорошенько вместе, когда вернетесь домой, говорил Квильп, переводя глаза от братца к сестрице.

- Непременно, непременно, и Брасс вынул из кармана записную книжку. - Я буду заносить на бумагу главные пункты. Это будут замечательные документы, замечательные, повторял адвокат, поднимая глаза к потолку.- Я уверен, что по ясности изложения они поспорят с любым парламентским актом.

- Я лишу вас этого удовольствия, сухо перебил его Квильп.- Спрячьте вашу книжку, нам не надо никаких документов. Теперь к делу. В Лондоне существует мальчишка, по имени Кит...

Мисс Сэлли кивнула головой, дескать, она его знает.

- Кит? переспросил Самсон.- Кит! Я где-то слышал его имя, но где, никак не припомню, никак...

- Вы неповоротливы, как черепаха, череп у вас толще, чем у носорога, нетерпеливо заметил любезный клиент.

- Какой шутник и какие у него удивительные познания в естественной истории! Настоящий Буфон!

Адвокат, разумеется, хотел сказать ему комплимент и назвать его Бюфоном, но немножко ошибся: вместо одной гласной употребил другую. Квильп не дал ему времени исправить ошибку, взявшись исправлять его самого и довольно внушительно хватив его ручкой зонтика по голове.

Сэлли остановила его за руку.

- Перестаньте драться. Я вам сделала знак, что знаю этого мальчика. Чего-ж вам еще?

- Она умнее, догадливее всех, сказал карлик, трепля ее по спине и с презрением глядя на её брата.- Слушайте же, Сэлли! Я не люблю Кита.

- И я его не люблю!

- И я тоже! вторили ему брать и сестра.

- Ну и прекрасно! Стало быть дело уже на половину сделано. Этот Кит принадлежит к разряду так-называемых прекрасных, честных людей, а в сущности он - бродячая собака, всюду сующая свой нос, лицемер, трус, шпион. Он, как настоящий пес, ползает перед теми, кто его ласкает и кормит, а на всех остальных бросается и лает.

- Ужасающее красноречие! воскликнул Брасс.

- Говорите о деле, да, если можно, поскорее, вмешалась Сэлли.

- Верно. Я говорю: она умнее всех, и карлик снова наградил Брасса презрительным взглядом.- Я сказал, Сэлли, что он, как собака, набрасывается на людей и больше всего на меня. Словом, я на него зол.

- Этого для нас совершенно достаточно, заметил Брасс.

- Нет, недостаточно. Карлик усмехнулся.- Дайте мне высказать все. Не говоря о том, что нам надо с ним свести старые счеты, он еще вздумал становиться мне поперег дороги, мешает обделать дельцо, которое всем нам сулит золотые горы. Да и кроме того он мне противен. Я его терпеть не могу. Придумайте вместе, как бы избавить меня от этого мальчишки. Согласны?

- Согласны, сударь, отвечал Брасс.

- Ну, так по-рукам. На вас, Сэлли, я столько-же рассчитываю, как и на него, даже еще больше. А вот и Том Скотт. Эй, ты, неси сюда фонарей, трубок, грогу, побольше грогу, мы будем кутить на славу.

И карлик снова превратился в суетливого хозяина и кричал, прыгал, вертелся как дикарь. В продолжение всего остального вечера они не обмолвились ни одним словом и ни единым взглядом не выдали дела, ради которого собственно и собрались в беседке. Они привыкли действовать сообща и понимали друг друга с полслова: их связывал общий интерес и выгода. Было уже 10 часов, когда прелестная Сэлли вывела своего любящего и горячо любимого братца из "Пустыни". Он очень нуждался в её родственной поддержке: по какой-то неизвестной причине он шатался и ноги его поминутно заплетались, так что Сэлли, этому нежному созданью, пришлось употребить все силы, чтобы поддерживать его в равновесии.

Карлик все еще чувствовал себя утомленным, хотя вволю выспался утром: не теряя времени, он поплелся в свою изящную холостую квартиру и тотчас же заснул в своей койке. Пускай он себе спит и видит сны. Очень может быть, что ему в эту ночь приснятся бедные путники, которых мы оставили отдыхающими на церковной паперти в ожидании школьного учителя. Однако, пора и нам вернуться к ним.

XV.

Долго они его ждали, но наконец-таки он показался у кладбищенской калитки и направился к паперти, звеня связкой ключей. Он так запыхался, торопясь к ним с приятной новостью, что в первую минуту не мог выговорить ни слова и только указывал им на низенький домик, который Нелли так внимательно рассматривала.

- Вы видите эти два старые домика? промолвил он наконец.

- Как не видеть! Я все время смотрела на них, отвечала Нелли.

- Вы бы еще с большим интересом на них смотрели, если бы могли предчувствовать, с какою вестью я к вам вернусь. Один из этих домиков предоставлен в мое распоряжение.

Учитель взял Нелли за руку и молча, с сияющим от удовольствия лицом, повел ее к домику, о котором шла речь.

Остановившись у низенькой, полуоткрытой двери, учител перепробовал много ключей, пока не подобрал настоящаго. Но вот ключ заскрипел в громадном замке и дверь растворилась.

Они вошли в комнату с сводчатым изящным потолком, еще сохранившую следы богатых украшений. Стены были отделаны листьями, высеченными из камня, такой тонкой, изящной работы, что, глядя на них, невольно приходило в голову, уж не хотел ли мастер перещеголять самое природу. Эти красивые листья будто говорили вам, что вот, мол, года сменяются годами, настоящие живые листья рождаются и умирают, а мы остаемся все в том же виде. Хотя фигуры, украшавшие камин, и пострадали от времени, но оне все еще свидетельствовали о своей прежней красоте, - не то, что человек, усыпавший своим прахом ближайшее кладбище. Эти фигуры уныло стояли у опустелаго очага, словно живые люди, пережившие всех своих сверстников и горюющие о слишком долго затянувшейся старости.

Когда-то, давным-давно - дом был такой древний, что даже все позднейшие переделки носили стародавний характер - часть комнаты была отделена деревянной перегородкой для спальни, куда свет проникал через маленькое окошечко, прорубленное в толстой стене. Эта перегородка, точно так же как и два дубовых кресла, с богатой резьбой, стоявшие у камина, очевидно были наскоро сколочены из обломков монашеских сидений.

Из этой комнаты дверь вела в маленькую келийку, слабо освещенную одним окошечком, сплошь заросшим плющем. Вот и весь домик. В нем была кое-какая мебель: несколько стульев старого фасона, точно у них ножки и ручки изсохли от времени, стол или, вернее, призрак стола; большой старинный сундук, хранивший в былые времена церковные документы, такая же старомодная домашняя, утварь и т. д. Кроме того везде на полу валялись дрова - ясный признак, что домик еще недавно был занят.

Девочка оглядывала все вокруг с таким благоговением, с каким мы смотрим на произведения глубокой старины, канувшей в вечность, как капля в море. Все трое стояли молча, притаив дыхание, словно боясь малейшим звуком, малейшим движением нарушить царившее там безмолвие.

- Как здесь хорошо! промолвила тихим голосом девочка.

- А я боялся, что вам не понравится, заметил учитель.- Я видел, как вы вздрогнули, когда мы входили, точно вас обдало холодом или дом показался слишком мрачным.

- Нет, не то; девочка опять оглянулась вокруг и опять легкая дрожь пробежала по её членам.- Я не сумею вам объяснить, что со мной делается, но и в первый раз как я с паперти посмотрела на этот домик, мною овладело то же самое чувство. Может быть это оттого, что он такой старый, древний.

- Хорошее, покойное место для жизни, не правда ли?

- О, да! славное, покойное место, и девочка набожно сложила руки.- Здесь следует жить, чтобы научиться как следует умирать, но тут, от слишком большого наплыва мыслей, голос у неё оборвался и только видно было, как что-то шептали её дрожавшие губы.

- Чтобы научиться, как следует жить, и чтобы окрепнуть и телом, и душою, поправил ее учитель.- Знайте же, что в этом домике вы будете жить.

- Мы? с изумлением воскликнула девочка.

- Да, вы, и надеюсь, что вы счастливо проживете в нем многие и многие годы. Я буду вашим соседом, дверь с дверью, но собственно этот домик будет в вашем распоряжении.

Освободившись от самой главной и самой приятной новости, которой он жаждал поделиться с друзьями, учитель опустился на стул и, притянув к себе девочку, стал ей рассказывать, как это дело устроилось. Он, мол, зашел к здешнему могильщику, - бедняга лежит в ревматизме, - и тот сообщил ему, что в этом домике очень долгое время жила чуть не столетняя старушка, хранившая ключи от церкви. На её обязанности лежало отворять храм и показывать его туристам. Недели три тому назад эта старушка умерла и её место до сих пор никем не занято. Услышав об этом, он, мол, решился намекнуть о своей спутнице. Его предложение было благосклонно принято этой влиятельной особой и, по его совету, он немедленно отправился к священнику, который и велел старику придти к нему с внучкой на следующий день, решив заранее, что место остается за Нелли. Стало быть, им придется только исполнить эту формальность.

- Жалованье, правда, небольшое, но его хватит на жизнь в таком уединенном месте. Вы об этом не беспокойтесь. Мы соединим наши фонды и заживем припеваючи, добавил учитель.

- Да благословит вас Господь за ваше доброе сердце! говорила девочка сквозь слезы.

- Аминь! Он уже и теперь благословил всех нас, сподобив после тяжких испытаний обрести эту тихую пристань, весело заключил её друг.- Теперь пойдем взглянуть на мое помещение.

Они подошли к соседнему домику. И тут им пришлось перепробовать все заржавленные ключи, пока не нашлось подходящего, которым он и отворил всю источенную червями дверь. В этом домике было всего две комнаты, с такими же сводчатыми потолками, как и в первом, но обе небольшия. Не трудно было бы догадаться, что для школьного учителя предназначался тот домик, который был попросторнее, и что он уступил его своим друзьям, желая им доставить как можно более удобств. И тут была кое-какая, самая необходимая мебель и точно также были припасены на зиму дрова.

Прежде всего надо было позаботиться о том, чтобы как можно уютнее и удобнее устроить свое гнездо. Вскоре в обеих квартирах весело затрещал огонек и оживил своим ярким пламенем побледневшие от старости стены. Нелли взяла иголку и усердно принялась штопать и починять изорванные оконные занавески и истасканный ковер. Под её искусными пальчиками и то, и другое вскоре приняло приличный, благообразный вид.

Учитель расчистил, сравнял и вымел плошадки перед входными дверьми, скосил высокую траву, подвязал давно заброшенный, уныло и в беспорядке свесившийся плющ и другия ползучия растения и вообще придал обоим домикам веселый, жилой вид. Старик, по мере сил, помогал им обоим и чувствовал себя совершенно счастливым. Даже соседи, возвратившись с работы, предлагали им свои услуги или присылали с детьми то одно, то другое, что могло им пригодиться на первое время.

День был хлопотливый: уже ночь наступила, а дел не переделали и на половину.

Поужинав в том домике, который мы с этих пор будем называть Неллиным, наши приятели уселись у камина, и стали чуть не шопотом строить планы о будущем. На сердце у них было так радостно и покойно, что они не могли говорить громко. Перед тем как идти спать, учитель прочел молитву и они, совершенно счастливые, разошлись по своим комнатам.

Дедушка же покойно спал в своей постели, и все кругом стихло, а Нелли долго еще сидела у камина и, глядя на потухающий огонь, вспомнила о своей прошлой жизни. Ей казалось, что то был сон, от которого она только что проснулась. Все - и гаснувшее пламя, бросавшее слабый свет на дубовые резные спинки кресел, не ясно обрисовывавшиеся на темном фоне потолка; и старые стены, на которых внезапно появлялись и также быстро исчезали какия-то странные тени, - когда в камине вспыхивал огонек; это медленное разрушение безжизненных предметов, наименее поддающихся влиянию времени внутри дома; это торжественное, невидимое присутствие смерти всюду за его стеной, - все, в этот безмолвный час, навевало на нее глубокие мысли, к которым, впрочем, не примешивалось ни чувство страха, ни беспокойство.

Одиночество и непосильное горе подготовляли ее мало-по-малу к восприятию иных чувств, к зарождению в её душе иных надежд, которые даются в удел немногим. В то время, как тело её слабело, дух, напротив, укреплялся и возвышался, очищаясь от всего земного. Никто не видел, как эта нежная, маленькая фигурка скользнула от камина к открытому окну: лишь звезды глядели в это милое личико, задумчиво обращенное к небу, и читали на нем печальную историю её прошлаго. На старой церкви пробили часы. Колокол прозвучал грустно, уныло: уж слишком много приходилось ему звонить по усопшим и тщетно предостерегать остающихся в живых; зашелестели падающие листья, зашевелилась травка между гробницами и опять все стихло. Все было объято сном.

А сколько народа тут спало непробудным сном! Одни лежали у самой церковной стены, словно ища её защиты и поддержки; другие - под тенью деревьев или у самой дорожки, чтобы люди проходили близко около них; иные - среди детских могилок. Некоторые завещали, чтобы их непременно похоронили на том месте, где они ежедневно гуляли. Одни требовали чтоб заходящее солнце, другие - чтоб восходящее солнце освещало их могилы. Едва ли душа человеческая способна вполне отрешиться от мысли и забот о своей земной оболочке. Если же это и случается, то все-таки, в последнюю минуту, она с любовью думает о ней: так выпущенный на свободу узник с умилением вспоминает о тесной тюремной каморке, в которой ему долго пришлось томиться.

Было уже очень поздно, когда девочка закрыла окно и подошла к своей кровати. Опять какое-то непонятное чувство на минуту овладело ею, - не то дрожь пробежала по телу, не то сердце сжалось от страха - пришло и тотчас-же и ушло, не оставив после себя и следа. И опять она видела во сне умершего мальчика, а затем ей снилось, что потолок разверзся и сонм ангелов, витающих на небе, - точь-в-точь как те, что она видела на картинах из св. Писания - остановился глядя на нее, спящую. Чудный сон! Там, за стеной та-же тишина повсюду; лишь в воздухе раздается музыка, да слышно, как ангелы машут крыльями. Немного погодя, между могилами показалась м-с Эдвардс с сестрой, сон стал расплываться и совсем улетел.

С наступлением светлаго дня возвратились и светлые мысли и надежды. Все трое весело и с новой энергией принялись за неоконченную работу. К полудню все уже было готово и они отправились к священнику.

Это был добродушный, смиренный старичок. Он давным-давно удалился от света и поселился в деревне. С тех пор, как умерла его жена - она скончалась в том самом доме, который он занимал и теперь, - он отказался от всяких надежд и радостей жизни.

Он принял их очень ласково, видимо, интересуясь девочкой - спросил, как ее зовут, сколько ей лет, где она родилась и какими судьбами попала в их деревню. Учитель еще накануне рассказал ему кое-что о своей спутнице: что у них не было ни друзей, ни родных и что они хотят жит вместе с ним: он, мол, любит девочку, как родную дочь.

- Хорошо, будь по-вашему, сказал священник.- Однако, какая она еще молоденькая!

- Это правда, батюшка, она очень молода годами, но ей уже много горя пришлось испытать в жизни, возразил учитель.

- Помоги ей Господи отдохнуть здесь и успокоиться! Только мне кажется, что старая, мрачная церковь не место для такой молоденькой, как вы, дитя мое, обратился священник к девочке.

- Нет, батюшка, это ничего; я об этом и не думаю, возразила Нелли.

- Мне было бы гораздо приятнее видеть ее танцующею на зеленом лугу, чем степенно сидящею под разрушающимися сводами нашего храма, молвил добродушный священник, положив руку на её головку и с грустью глядя на нее. - Смотрите, чтоб она не захирела среди этих развалин! А впрочем, я с удовольствием исполню ваше желание.

Священник всячески старался обласкать их и затем отпустил. Все трое сидели в Неллином домике, весело разговаривая и радуясь своему успеху, как кто то приподнял щеколду у двери и на пороге появилось новое, совершенно им незнакомое лицо.

Это был старичок - школьный товариш и друг пастора. Они уже пятнадцать лет жили вместе, с тех пор, как умерла жена священника. Узнав о постигшем его горе, приятель приехал его утешить и уже никогда больше с ним не расставался. Этот старичок был добрым гением всего прихода: он мирил ссорящихся, устраивал всякие забавы, помогал нуждающимся из средств священника, черпая щедрою рукою и из своего собственного кармана; был общим посредником, утешителем, другом. Никто из прихожан ни разу не спросил, как его зовут, а если кто, случайно, и слышал его имя, тотчас же и забывал. Все звали его баккалавром (По-английски bachelor - баккалавр и холостяк.), может быть потому, что, как только он появился в деревне, всем стало известно, что он блистательно кончил курс в коллегии и получил степень баккалавра, а, может быть, и потому, что он был бессемейный, свободный человек. Так это прозвище за ним и осталось: должно быть, оно ему нравилось, а, впрочем, может быть, ему было решительно все равно, как бы его они ни звали. Вот этот-то самый баккалавр собственноручно нанес дров в обе квартиры, еще до прибытия наших путников. Он с минуту постоял у двери и затем вошел в комнату, как человек, который не раз бывал в этом доме.

- Вы, кажется, м-р Мартон, только что назначенный к нам учитель? спросил он, кланяясь Неллиному другу.

- Точно так, сударь.

- Очень рад с вами познакомиться. Мы получили отличные о вас отзывы. Я бы и вчера зашел к вам, если бы не подвернулось спешное дело: одна больная женщина дала мне поручение к своей дочери, которая живет в нескольких милях отсюда - она там служит у кого-то и я только что вернулся. Вот это и есть наша молоденькая привратница? спросил он, указывая на Нелли.- Как хорошо вы сделали, что привели к нам ее и её дедушку! Для учителя не может быть лучшей рекомендации, как подобный гуманный поступок, - и он поцеловал девочку в щеку.

- Она, сударь, только что оправилась от болезни, сказал учитель, заметив, что гость пристально смотрит на Нелли.

- Да, да, я вижу. Тут было много и физических, и душевных страданий.

- Вы угадали, сударь.

Маленький старичок посмотрел на дедушку, а потом опять на внучку. Он нежно взял ее за руку и не выпускал из своей.

- Здесь вы будете лучше себя чувствовать, дитя мое. По крайней мере мы постараемся, чтобы вам жилось недурно. Однако, как вы славно прибрали вашу квартирку. Это вы сами все починили?

- Да, сударь, сама.

- Надо будет и нам взяться за дело. Хоть у меня не такие искусные руки, за то в моем распоряжении больше средств. Посмотрим, что у вас тут есть?

Нелли показала ему все комнаты, как у себя, так и у учителя. Заметив, что и здесь, и там многаго недоставало, он обещал прислать все, что нужно. У него был бальшой запас всего. Должно быть и в самом деле у него был обширный склад самых разнообразных вещей: минут через десять после того, как он незаметно нсчез, он возвратился нагруженный старыми полочками, одеялами, коврами и т. п. хозяйственными принадлежностями, а за ним следовал мальчик, с таким же грузом. Все это свалили в одну кучу на пол, а затем стали разбирать, сортировать и применять к делу, и всем этим, с видимым наслаждением и очень деятельно, распоряжался баккалавр. Когда все было кончено, он велел мальчику привести своих товарищей - хотел сделать им перед новым учителем парадный смотр.

- Вы увидите, что это за славные ребята, Мартон, обратился он к учителю, когда мальчик ушел.- Само собою разумеется, что я им этого не говорю в лицо - не годится.

Посланец вскоре же возвратился во главе целой колонны мальчуганов, больших и малых. Встреченные у двери старым баккалавром, они хватались за шляпы и шапки, немилосердно мяли их в комок, усердно кланяясь и шаркая ногами. Старичку очень понравились их почтительные поклоны - глядя на них, он только улыбался и одобрительно кивал головой. Хотя он и уверял учителя, что никогда не хвалит их в глаза, но тут же шопотом, - однако, так громко, что всем было слышно, - делал лестные замечания о характере и способностях каждаго.

- Вот того первого мальчугана зовут Джон Оуэн, рекомендовал он:- честный, искренний, и притом талантливый мальчик, но вместе забубенная голова. Он способен сломать себе шею и лишить своих родителей единственного утешения. Но, между нами будь сказано, если бы вам случалось видеть, как он гоняется за зайцем, играя с товарищами в охоту, как ловко перескакивает через заборы и рвы, вы бы сами пришли от него в восторг.

Покончив с этой грозной аттестацией, которую Джон слышал всю до конца, баккалавр принялся за следующаго.

- Потрудитесь взглянуть, сударь, вот на этого мальчика, говорил он. - Его зовут Ричардом Эвансом. Удивительный ребенок - замечательная память и сметливост; вдобавок у него великолепный голос и слух; он отлично, - лучше всеись нас, - поет в церкви псалмы. А между тем, я убежден, что он плохо кончит: он умрет не своей смертью. Дело в том, что во время проповеди он всегда спит в церкви. Сказать по правде, Мартон, и со мной случался этот грех, когда я был маленький - я ничего не мог поделать; такая уж у меня была натура.

После этого строгаго отзыва, в высшей степени назидательного для мальчика, подававшего такие блистательные надежды, он перешел к третьему.

- Видите ли вы того голубоглазаго блондинчика? Надеюсь, сударь, что уж ему-то вы не будете давать пощады. Это маяк, который должен служить предостережением для всех своих товарищей и примером, которого следует избегать. Надо вам сказать, сударь, что он хорошо плавает и отлично ныряет. Представьте себе, какая фантазия пришла ему в голову! Как-то раз, он, как был, не раздеваясь, нырнул на 18 фут в глубину и, как бы вы думали, для чего? чтобы вытащить из воды собаку, утонувшую, благодаря своей тяжелой цепи и ошейнику. Эта собака принадлежала слепцу. Хозяин её стоял на берегу, ломая руки от отчаяния и оплакивая своего единственного друга и проводника. Когда я услышал об этом геройском поступке, я, разумеется, тотчас же послал мальчику 2 гинеи, - от неизвестного лица, добавил баккалавр вполголоса, - только, пожалуйста, никогда не говорите ему об этом; он и не подозревает, что это я ему послал подарок.

От этого великого грешника, он перешел к следующему и таким образом перебрал всех маленьких преступников, с особенным пафосом - вероятно для того, чтоб они не очень-то зазнавались, как он говорил, - указывая на те черты характера, которые в каждом из них были ему всего милее и которые развивались-то в них, главным образом, благодаря его примеру и наставлениям. Убедившись, наконец, что он своими строгостями совершенно уничтожил ребятишек, он дал им денег на пряники и приказал идти домой тихо, скромно, не скакать по дороге, не отставать и не драться, и тут же, обратясь к учителю, сказал особенным, ему одному свойственным шопотом, что когда он был мальчиком, он считал своим долгом не слушаться подобных приказаний, если бы даже за это ему пришлось расплачиваться всю жизнь.

В этих сердечных отношениях баккалавра к мальчуганам учитель видел доброе предзнаменование для себя и некоторую гарантию для своей будущей деятельности. Он весело простился с ним, считая себя счастливейшим человеком в мире. Вечером опять в обоих домиках засветились окна, отражая красноватым блеском огонь, пылавший в каминах. Этот свет невольно обратил на себя внимание баккалавра и его друга пастора, возвращавшихся домой с своей ежедневной прогулки. Они остановились перед Неллиными окнами и, вспоминая о прелестном ребенке, со вздохом оглянулись на соседнее кладбище.

XVI.

Нелли рано поднялась на ноги, убрала свои комнаты, а потом и квартиру учителя, - против чего он горячо, хотя и напрасно возставал, не желая, чтобы она утомлялась над работой, - и сняв с гвоздика связку ключей, которые баккалавр торжественно вручил ей накануне, вышла одна из дома, чтобы осмотреть церковь.

Небо было ясное, воздух прозрачный, благорастворенный, полный аромата от только что осыпавшихся листьев, живительно действующий на нервы. Журчавший невдалеке ручеек весело сверкал на солнце. Зеленые холмики, точно блестками были усыпаны росой, - словно ангелы, горюя о покойниках, оросили их могилы своими слезами. Дети забавлялись, играя в прятки между могилками, и звонко хохотали. Между ними был и грудной ребенокгь. Малютка заснул, и они положили его на кучке сухих листьев на свежей детской могилке. Недавно схороненный ребенок, вероятно, не раз сидел в кругу своих сверстников и, хворый, кроткими глазами следил за их играми, так что дети не могли понять перемены, происшедшей с ним.

Нелли подошла к детям и спросила: чья это могилка? Какой-то маленький мальчик возразил, что это не могилка, а садик его братца. Он зеленее, чем другие садики, и птички любят сюда прилетать, потому что братец всегда кормил их. Сказав это, ребенок посмотрел на Нелли улыбаясь, стал на колени, прижался щечкой к могилке, потом вскочил на ноги и весело поскакал по дорожке.

Нелли обогнула церковь, глядя вверх на её старинную башню, и вышла через калитку в деревню. С ней поздоровался могильщик, стоявший у своей двери, - опираясь на костыл, он вышел из избы, чтобы хоть на пороге подышать свежим воздухом.

- Как вы себя чувствуете? вам сегодня лучше? спросила его девочка.

- Благодарение Богу, гораздо лучше, отвечал старик.

- Бог даст, скоро и совсем поправитесь.

- Я надеюсь. Только надо маленько запастись терпением. Что же вы не войдете в мою избу? милости просим. И старик заковылял вперед, предупреждая свою гостью, что сейчас за порогом есть одна приступка, с которой сам он спустился с большим трудом.

- У меня, как видите, только одна комната, говорил он, входя в иэбу. - Есть еще одна наверху, да теперь уж мне не под силу лазить по лестницам, так я никогда туда и не хожу. Впрочем, как лето настанет, я опять переберусь наверх.

Девочка удивилась, что такой дряхлый, седой старик, как он, да еще вдобавок занимающийся таким ремеслом, мог доверчиво говорить о будущем. Он заметил, что она посмотрела на его инструменты, висевшие на стене, и улыбнулся.

- Голову даю наотрез, что вы подумали: "верно он всеми этими инструментами копает могилы".

- Да, точно; мне это приходило в голову. Только меня удивило, что у вас их так много.

- И немудрено, что много. Ведь я садовник. Я копаю землю и сажаю растения для того, чтобы оне жили и развивались. Не всему тому, что мне приходится закапывать, предназначено гнить и разрушаться. Видите вон тот заступ, что посредине?

- Как же, вижу, еще такой истертый, зазубренный.

- Вот им-то я и копаю могилы: он уже совсем истерся. Хоть мы здесь народ здоровый - нечего сказать, - а все-таки ему пришлось достаточно поработать на своем веку. Если бы он мог заговорить, он рассказал бы вам, сколько раз меня с ним, совершенно неожиданно, посылали на работу. Сам-то я уж перезабыл обо всем, - память стала плоха. Ну, да в этом ничего нет нового, поспешно прибавил он.- Так всегда было, так будет и впредь.

- У вас же есть и другия занятия? Вы сажаете цветы, растения...

- Даже и деревья. Только напрасно вы думаете, что эти два занятия могут быть совершенно разделены в уме, в воспоминаниях могильщика. Например, кто нибудь из прихожан попросил меня посадить ему дерево. Само собою разумеется, что это дерево всегда будет мне напоминать о смерти его хозяина, если тот уже успел умереть. Вот я посмотрю на него, полюбуюсь, какое оно стало развесистое, тенистое, и начинаю припоминать, каким оно было тогда, когда хозяин его был еще жив, а тут уж невольно вспоминаешь и о другой работе, которую пришлось справлять для этого человека, и тогда я почти без ошибки могу сказать, в каком году и даже в каком месяце я рыл для него могилу.

- Однако, дерево может вам напомнить и о тех кто еще живы, заметила девочка.

- Да, на двадцать умерших может быть и придется один живой, как похоронишь и жену, и мужа, и родителей, и братьев, и сестер, и детей, и друзей. Вот оттого-то мой заступ так истерся. Летом надо будет завести новый.

Опять девочка с удивлением взглянула на старика: зачем, мол, он подшучивает над своею старостью и недугами; но старик говорил совершенно серьезно.

- А народ, что! промолвил он после минутного молчания.- Разве он думаеть как следует об этих вещах? Вот как покопаешь тут из года в год землю, в которой ничто не растет, а все, напротив, гниет, так и станешь об этом думать. Вы уже были в церкви?

- Нет, я сейчас туда иду.

- Так послушайте, что я вам скажу. Там, под самой колокольней, есть глубокий-преглубокий колодезь. Лет сорок тому назад воды в нем было так много, что когда опускали в колодезь ведро, то оно уже шлепалось в воду, еле выходил из ворота узел, сделанный на веревке. Но вода мало-по-малу убывала. Лет через десять пришлось сделать второй узел и распутывать веревку, потому что ведро все болталось без воды. Спустя следующия десять лет сделали третий узел, а потом колодезь и совсем высох, так что если теперь вы отпустите всю веревку до конца - даже руки истомятся, разворачивая ее - вы вдруг услышите, как ведро брякнет о голую землю и звук этот раздастся так глубоко и далеко, что вы с испугом отскакиваете от колодца: вам кажется, что вы сами в него падаете.

- Ах, как должно быть страшно к нему подходить, когда в церкви темно!

Девочка с таким вниманием следила за рассказом старика, что ей представилось, будто она стоит у самого колодца.

- А что это, как не могила? продолжал старик.- Все наши прихожане отлично знают всю эту историю о колодце, а разве кто нибудь из них хоть раз подумал о том, что когда молодость прошла, - силы у человека ослабевают и жизнь его подходить к концу? Разумеется, ни одна душа не подумает об этом.

- А вы сами очень стары? невольно вырвалось у Нелли.

- Нынешним летом мне пойдет 80-й год.

- И вы все еще работаете, когда здоровы?

- Разумеется. Вот посмотрите в окно на мой садик. Я собственными руками разработал этот клочок земли. Через год ветви так разростутся, что закроют от меня небо. А зимой у меня есть еще и другая работа.

Он отворил шкафчик, около которого сидел, и вынул оттуда несколько маленьких ящичков самой простой, грубой работы.

- Много есть господ, которые любят старину - вот они и покупают у меня эти безделки в воспоминание о нашей церкви и развалинах. Я их делаю из старых дубовых обломков, из остатков от гробов, сохранившихся под сводами. Вот посмотрите на этот ящичек: он даже скреплен по краям медными пластинками, на которых когда-то была надпись, да теперь её уж не прочтешь. В это время года у меня их остается немного, за то летом все полки будут ими уставлены.

Девочка полюбовалась его работой, похвалила и ушла, удивляясь тому, что старик, извлекающий такое суровое нравоучение из своих мрачных занятий и всей своей обстановки, не применяет его к собственной особе и, постоянно проповедуя о бренности человеческой жизни, себя-то чуть ли не считает бессмертным. Но она была слишком умна, чтобы не понять, что эта вечная надежда на будущее - драгоценный дар, вложенный самой природой в душу человека, и что 80-ти летний могильщик с своими планами на будущее лето олицетворяет собою все человечество.

С такими-то мыслями Нелли подходила к церкви. Она без всякого труда отыскала ключ от наружной двери, так как все они были с занумерованными ярлычками из пожелтевшего от времени пергамента. Ключ как-то глухо зазвенел в замке. Когда же она, переступив нерешительной ногой через порог, затворила за собой дверь, в храме раздалось эхо, от которого она вздрогнула.

Все в жизни, как хорошее, так и дурное, действует на нас главным образом в силу контраста. Уже деревенская тишина, сама по себе, произвела глубокое впечатление на девочку после её тревожных тягостных скитаний по многолюдным, шумным городам и ужасным дорогам. Можно-ж себе представить, как она была потрясена безмолвием старинного храма, когда очутилась в нем совершенно одна. Здесь и свет-то, пробивавшийся сквозь глубокие окна, казался старым и сероватым, а в затхлом воздухе, отделявшемся от стен, арок и колонн, словно пропитанных дыханием минувших веков, как будто носились частички разложения, очищенные временем от самых острых, едких атомов; и плиты на полу, когда-то носившие следы многих тысяч ног, - следы давным давно исчезнувшие - были разбиты и искрошены; балки сгнили, своды осели, стены разваливались; на великолепных гробницах не осталось ни одной надписи; словом все - и мрамор, и камень, и железо, и дерево, и прах, - все здесь служило знамением разрушения: все произведения рук человеческих, как самые лучшие, изящные, великолепные, так и самые плохия, простые, ничтожные, все, что сделано людьми или сотворено Богом, все здесь было подведено под один общий уровень.

В одном углу церкви когда-то существовала часовня, называвшаеся баронской; но и до сих пор там стояли каменные гробницы, на которых были изображены рыцари, распростертые во всю длину с сложенными на груди руками, с скрещенными ногами; крестоносцы лежали в полном вооружении, с которым они не расставались при жизни. Доспехи некоторых рыцарей висели тут же на стене, качаясь на ржавых крючках; хотя они были разбиты и изломаны, но еще сохранили своей прежний вид. Так жестокие дела людские переживают тех, кто их совершил: кровопролитные войны долго еще оставляют после себя печальные следы, тогда как виновники их давно уже обратились в прах.

Девочка присела в часовне. Ей мнилось, что здесь, среди этих неподвижных фигур, веет особенной тишиной. Она с каким-то страхом, но вместе и с наслаждением оглянулась кругом - она чувствовала, что здесь обретет и успокоение, и счастие. Взяв с полки библию, она принялась читать, потом отложила книгу в сторону и задумалась о будущей весне, о лете; и вот в её воображении представляются картины прелестного летнего дня: на дворе птички заливаются песнями и воздух благоухает от распустившихся цветов; солнце, пробравшись сквозь густую листву деревьев, осеняющих окна храма, освещает косыми лучами эти спящия фигуры и рисует на полу причудливые узоры; легкий ветерок прокрадывается в отворенную дверь и играет изорванными в клочья древними знаменами. Правда, все здесь наводить на мысль о смерти. Но что-ж из этого? одни поколения сменят другия, а здесь все будет по-старому: каждую весну будет по-прежнему раздаваться пение птиц и шелест ветерка и солнце будет также радостно светить. Легко, должно быть, спать непробудным сном среди подобной обстановки!

Она встала и медленными шагами удалилась из часовни, поминутно оборачиваясь назад. Подойдя к низенькой двери, ведшей на колокольню, она отворила ее и поднялась по витой лестнице. Ее окутывал непроницаемый мрак: свет виднелся лишь внизу лестницы, да высоко над головой блестели запыленные колокола. Добравшись до верху, она чуть не вскрикнула от восторга: такая чудная светлая картина внезапно представилась её глазам. Далеко по обе стороны простарались зеленые поля и леса, сливаясь на горизонте с голубым. небом. На лугах пасся скот; кое-где, словно из-под зеленой муравы, вился дымок; дети по-прежнему резвились внизу, - все дышало прелестью и счастьем. Точно это был переход от смерти к жизни. Здесь она чувствовала себя ближе к небу.

Когда она вышла из церкви, детей уже не было на могилках. Проходя мимо школы, она услышала детские шумливые голоса - учитель уже вступил в свою должность и в это утро начались занятия. Шум все увеличивался и наконец мальчуганы высыпали из школы и с веселым криком, резвясь, раэбежались в разные стороны.

- Как я рада, что они не минуют церковь, подумала Нелли и остановилась на минуту: стала представлять себе, как их голоса будут раздаваться в храме, постепенно замирая вдали.

В этот день она еще два раза побывала в храме, сидела на той же скамеечке, читала ту же книгу и думала те же думы. Уже смерклось и ночная тень, спустившись в церковь, придала ей еще более торжественный вид, а девочка все сидела, точно прикованная к месту: ей не было страшно в церкви и, пожалуй, она осталась бы в ней на всю ночь, если бы её не хватились дома и не пришли за ней. Она была бледна, но казалась совершенно довольной и счастливой. Когда-же, расставаясь перед сном, учитель, по обыкновению, поцеловал ее в щеку, ему почудилось, что на его лицо капнула слеза.

XVII.

Между разнообразными занятиями баккалавра было одно, которое служило ему неизсякаемым источником наслаждения: он писал историю старой церкви, которой он гордился, как достопримечательностью прихода. Летом он изучал памятники в самом храме, а в зимние вечера, сидя у камина, раабирал свои заметки и прибавлял новые легенды и рассказы к написанным прежде.

Он вовсе не принадлежал к числу тех положительных, непреклонных умов, которые находят, что истина должна быть без всяких прикрас, что ее следует очищать от всех наносных фантастических покровов, в которые ее облекает время и досужая фантазия - эти прикрасы, скажем мы, часто придают ей особенную прелесть и еще больше возбуждают желание ее изследовать. Напротив, он любил видеть эту богиню разукрашенною гирляндами из простых диких цветов, которые предание сплетает для неё и которые часто бывают свежее цветов взращенных. Поэтому он лишь слегка прикасался к воздушным памятникам и ничто не заставило бы его уничтожить хоть одну легенду, в которой говорилось о каком нибудь хорошем, гуманном поступке. Так, например, возник спор об одном старинном гробе, высеченном из грубого камня. Издавна предполагалось, что в этом гробу покоятся останки некоего барона, который, разорив своими набегами массу народа в чужих краях, вволю изрубив и ограбив людей, вернулся домой, где и умер, каясь и сокрушаясь о своих грехах. В последнее время археологи стали оспаривать достоверность этой легенды на том де основании, что сказанный барон, - как им хорошо известно, - умер в сражении, с проклятием на устах. Баккалавр всеми силами поддерживал предание, гласившее, будто барон раскаялся в своих злодеяниях и, желая замолить свои грехи, творил милостыню щедрой рукой. Стало быть, утверждал баккалавр, нет сомнения в том, что он попал в царствие небесное. Те же археологи отвергали другое, давно установившееся предание, будто в потайном склепе похоронен прах одной старушки-дамы, которую, по повелению блаженной памяти королевы Елизаветы, повесили, четвертовали и волочили по улицам города за то, что она оказала помощь некоему священнику, упавшему от голода и жажды, без чувств у её порога. Баккалавр горячо ратовал за это предание, стараясь убедить каждого в том, что церковь их, действительно, была удостоена этой чести, что истерзанные члены несчастной женщины были собраны ночью у четырех городских вороть, привезены в их церковь и там погребены. И тут он обыкновенно прибавлял - он бывал очень возбужден, когда ему приходилось говорить об этих истязаниях - что славы заслуживает не жестокая королева Елизавета, а её ничтожнейшая подданная, оказавшаеся такой гуманной и сердечной женщиной. Когда же ученые стали выражать сомнение насчет того, что будто бы у дверей храма, под простой плитой, был похоронен скряга, лишивший наследства единственного ребенка и завещавший все свое имущество церкви для того, чтобы по нем часто треэвонили в колокола, - он охотно присоединился к их мнению, вполне соглашаясь, с ними, что такого покойника у них в церкви не было. Словом, он бы желал, чтобы каждый памятник, каждая надпись говорила лишь о благородных деяниях, достойных перейти в потомство, остальные же он готов был игнорировать, Пусть, мол, они будут глубоко, глубоко зарыты - хотя бы в этой"-же самой церкви, - лишь бы никогда уж не всплывали на свет Божий.

Вот этот-то добрейший, но и своеобразнейший человек руководил девочкой на первых порах при вступлении её в должность привратницы церкви. Мы уже видели, какое глубокое впечатление произвел на нее древний храм своим великолепным безмолвием среди чудной оживленной природы. Он представлялся ей олицетворением старости, окруженной вечно возрождающеюся юностью. После же рассказов баккалавра, этот храм казался ей каким-то особенным миром, местом успокоения, недоступным для горя, чуждым всего греховнаго.

Посвятив ее в историю всех гробниц, находившихся в церкви, баккалавр повел ее вниз, в подвал, бывший когда-то склепом, где, по его словам, в былые времена не раз ночью совершалась служба: зажигали лампочки, висевшие у потолка, кадили благовонным ладаном, и среди пышной обстановки - мантии блестели серебром и золотом, стены пестрели картинами, одежды из дорогих тканей, усыпанные драгоценными каменьями, сверкали разноцветными огнями - под низкими сводами склепа раздавалось пение старческих голосов, и коленопреклоненные монахи молились, перебирая четки. Возвратившись в церковь, он указал ей на самом верху низенькие хоры, по которым, бывало, монахини скользили, как тени - трудно было на таком далеком расстоянии уловить их мрачный облик - кое-когда останавливаясь, чтобы прислушаться к молитве. Он объяснил ей значение рыцарских доспехов, шлема, щита, железных перчаток, висевших на стене часовни, - рассказал, как воины употребляли огромные мечи о двух рукоятках, как они убивали людей железными палицами. Все, что он ей говорил, она хранила, как драгоценность, в своей памяти и иногда, просыпаясь ночью от снов, навеянных этими рассказами, она вставала с постели и спешила к окну посмотреть на темную церковь: ей казалось, что она увидит освещенные окна храма и что ветер донесет до неё звуки органа и пение человеческих голосов.

Старый могильщик скоро оправился после болезни и стал выходить из дома, но он еще не мог работать: когда пришлось копать новую могилу, позвали другого старика, а он пришел только посмотреть, хорошо ли тот работает. Нелли часто встречалась с ним, и от него слышала много разных разностей, но совсем в другом роде. В этот день он был особенно говорлив. Сначала Нелли разговаривала с ним стоя, а затем присела и, повернув к нему свое задумчивое личико, внимательно слушала его рассказы.

Старик, заменивший его в этот день, был немного старше его годами, но гораздо бодрее и крепче его. К несчастью, он был глух: поэтому могильщик считал своим долгом, делая ему замечания по поводу его работы, напоминать ему всякий раз о его немощах: "куда, мол, тебе, грешному, со мной сравниться!" а сам он часов шесть ковылял бы одну милю, если бы ему пришлось отлучиться куда нибудь из деревни.

- Как грустно, что вы опять занимаетесь таким делом! промолвила девочка, подходя к ним. - Я не слышала, чтобы кто нибудь умер у нас в деревне.

- Покойница жила мили за три отсюда, объяснил могильщик.

- А что, она была молода?

- Д-да; я думаю ей было не больше, как 64 года. Давид, ей было больше чем 64 года, али нет?

Давид в это время усердно копал и не слышал вопроса. Могильщик не мог достать до него клюкой, а подняться на ноги ему было трудно без посторонней помощи: он швырнул в него маленьким комком земли и попал прямо в красный ночной колпак, который был у него на голове.

- В чем дело? спросил Давид, поднимая голову.

- Сколько лет было Бекки Морган? спросил могильщик.

- Бекки Морган?

- Да, Бекки Морган, повторил могильщик и прибавил не то сострадательным, не то раздражительным тоном - ты, Дэви, становишься глух, очень глух.

Старик, не расслышавший этого замечания, приостановил свою работу и стал соображать, очищая заступ кусочком аспидной доски, которую для этого и принес, от приставшей к нему земли, а вместе с ней, Бог знает, может быть и от праха нескольких таких же Бэкки Морган, как та, для которой он рыл могилу.

- Постойте, дайте вспомнить; я, кажись, вчера ночью видел, как записывали на гробу её лета... Чуть ли не 79?

- Нет, не может быть.

- Нет так, стоял на своем старик;- я еще подумал: она почти что наша ровесница, добавил он вздохнув.- Да, да, 79.

- Да так ли, Дэви, не ошибаешься ли ты? говорил тот, волнуясь.

- Что такое? повтори, я не слышу.

- Господи Боже мой, какой же он глухой, жалобно простонал могильщик. - Ты наверно знаешь, что 79? крикнул он.

- Наверно. Да что-ж тут удивительнаго?

- Как он в самом деле глух! Мне кажется, что он даже поглупел от старости, рассуждал про себя могильщик.

Девочка удивилась, откуда это он взял: тот вовсе не казался глупее его и, вдобавок, был гораздо крепче его и сильнее. Но так как разговор между обоими стариками на минуту прервался, она тут же и забыла о его несправедливом замечании и снова обратилась к нему с вопросом:

- Вы мне говорили, что занимаетесь также и садоводством; а здесь вы сажаете деревья?

- Где, на кладбище? Нет, здесь я ничего не сажаю.

- Я вцдела тут много цветов и кустарников, вон там, например. Я думала, что это вы их посадили, хотя, надо правду сказать, они плохо идут.

- Они растут, как Бог велит, а Бог велит, чтобы они плохо росли, произнес старик.

- Не понимаю, что вы хотите сказать.

- А вот что. Эти кусты посажены на могилах преданными друзьями умерших.

- Я так и думала, воскликнула дввочка.- Как хорошо люди делают, что сажают цветы на могилах!

- Подойдите, послушайте, что я вам дальше скажу. Посмотрите-ка на эти цветы. Видите, как они опустили головки: у них совсем нет силы, они завяли. А почему это, как вы думаете?

- Не знаю, отвечала девочка в недоумении.

- Потому что об умершем очень скоро забывают В первое время друзья чуть не по три раза в день приходят на могилку. Но этого усердия хватаеть не надолго: посещения становятся все реже и реже: вместо одного раза в день, они уже навещають могилу раз в месяц, затем раз в годь и наконец совсем не являются. Поэтому-то и цветы здись так плохо растут; бывает так, что самый нежный летний цветок их переживает.

- Как это грустно, однако, заметила девочка.

- Вот то же самое говорят и господа, что приезжают осматривать нашу церковь и кладбище. "У вас, говорят, хороший обычай сажать растения на могилках, только жаль, что все они такие несчастные, - либо завяли, либо посохли", а я на это им обыкновенно говорю:- извините, мол, господа, а мне кажется, что это хороший признак; значит, мол, люди живут счастливо и думают только о веселье. Да оно действительно так и есть. Это в натуре человека.

- А, может быть, друзья или родные, оплакивающие умерших, днем смотрять на голубое небо, а ночью на звезды, и думают, что их дорогой покойник находится там, а не в могиле, промолвйла девочка своим серьезным голосом.

- А может быть, кто его знает? с волнением произнес старик.

- Ну все равно, действительно ли это так, или нет, а я займусь этими растениями, подумала девочка, - это будет мой сад. Ничего дурного не выйдет, если я стану их поливать каждый день; мне же это доставигь удовольствие.

Могильщик, конечно, не заметил, как зарделись на минуту её щеки и отуманились глаза. Он опять окликнул Давида. Ясно было, что вопрос о летах Бэкки Морган очень его беспокоил. Для Нелли это беспокойство было непонятно.

Три раза надо было окликнуть глухого старика, чтобы он услышал. Но вот он облокотился на заступ и приставил руку к уху:

- Ты меня звал? спросил он.

- Я все думаю о ней, Дэви, и он указал на могилу.- Мне кажется, что она была старше нас обоих.

- 79. И старик с грустью покачал головой.- Я тебе говорю, что видел собственными глазами цифру 79.

- Видел! повторил тот.- Да разве ты не знаешь, Дэви, что женщины никогда не говорят своих настоящих лет.

- Это правда, согласился старик и глаза его внезапно сверкнули;- может быть, она и старше нас.

- А я так уверен, что старше. Вспомни только, какой старухой она выглядывала: мы с тобой казались мальчиками перед ней.

- Это правда, это правда. Она выглядывала совсем старухой, повторял тот.

- Ты только вспомни, с которых пор она выглядывала такой старухой! так может ли быть, чтобы ей было всего 79 лет, столько же сколько и нам.с тобой.

- Да; она, по крайней мере, лет на пять была старше нас, кричал глухой.

- Лет на пять! Что ты, что ты! На десять, вот это верно. Ей было добрых 89 лет! Теперь я припоминаю, когда умерла её дочь. Так, так! Ей наверно 89, а все-таки хотелось, чтобы ее считали десятью годами моложе нас. О, суета сует!

Глухой старик не отставал от своего товарища и оба они еще долго распространялись на эту благодарную тему и приводили массу доказательств - по их мнению веских, но в сущности весьма сомнительных, что старухе уж не 89 лет, как они было утверждали, а чуть не все сто. Когда они, наконец, к обоюдному удовольствию решили этот вопрос, могильщик с помощью товарища поднялся с своего места.

- Здесь сидеть сыро, а мне надо беречься до лета, сказал он, собираясь уходогь.

- Что такое? спросил Давид.

- Ну да и глух же он, бедняга! До свидания, сказал он девочке и заковылял домой.

- Ах, Боже мой! Как он сдался! Совсем становится стариком, заметил глухой, глядя ему вслед.

И они расстались, каждый при своем мйении: товарищ-де куда как слабее и хилее его самого, и вполне успокоенные своей выдумкой относительно возраста Бэкки Морган, смерть которой уже не должна была их пугать. "У них, мол, еще целых 10 лет впереди!"

Девочка постояла еще немного, поглядела на глухого старика, - тот, выбрасывая землю лопатой и поминутно останавливаясь, чтобы откашляться или перевести дух, не переставал бормотать про себя с видимым самодовольством, что "могильщик крепко, крепко постарел", - и пошла, задумавшись, прочь. Проходя по кладбищу, она совершенно неожиданно набрела на учителя, гревшагося на солнышке - он сидел на зеленой могилке с книгой в руках.

- Вы здесь, Нелли! обрадовался он и закрыл книгу, - Как хорошо, что вы вышли на чистый воздух, а то я уж боялся, что вы опять сидите в церкви.

- Почему же вы боитесь? Разве там не хорошо? спрашивала девочка, садясь подле него.

- Нет, нет; я этого не говорю. Мне только хотелось бы, чтоб вы иной раз были повеселее. Отчего вы качаете головой и так грустно улыбаетесь?

- Вовсе не грустно. Если бы вы знали, как у меня легко на сердце, вы бы этого не говорили. Не глядите же на меня с таким состраданием, как будто у меня и в самом деле горе на душе. Нет, кажется, в мире человека, который был бы счастливее меня в настоящее время.

И она с чувством нежной, глубокой признательности ваяла его руку и сжала ее своими обеими маленькими ручками.

- Все от Бога! промолвила она после некоторого молчания.

- Что такое все?

- Все, что вокруг нас, отвечала она.- Ну, а теперь, кто из нас грустит? Вы или я? Я, как видите, улыбаюсь.

- И я улыбаюсь, молвил учитель;- вот посмотрите, как часто мы будем улыбаться на этом самом месте. Нелли, вы с кем нибудь сейчас разговаривали?

- Да, разговаривала.

- И, вероятно, о чем нибудь таком, что навеяло на вас грусть?

Девочка молчала.

- Скажите мне, милая Нелли, о чем шла речь? нежно допытывался учитель.

- Мне, просто, больно видеть, да мне больно видеть, как мало заботятся об умерших, как скоро о них забывают, проговорила девочка, заливаясь слезами.

- Так вы думаете, - учител заметил, каким взглядом она окинула соседния могилки, - что если могилу никто не навещает, если посаженное около неё деревцо засохло, цветы завяли, так это значит, что о покойном никто не думает, что о нем забыли? A разве нет иного, более благотворного способа поддерживать память о покойнике? Кто знает, может быт эти самые могилы, как ни кажутся оне заброшенными, были главным стимулом где нибудь ныне совершающихся великих и прекрасных подвигов, источником, давшим жизнь гуманнейшим воззрениям.

- Не говорите больше, не говорите, торопливо перебила его девочка.- Я все знаю, я все понимаю. И как могла я это думать, имея такой пример на глазах?

- Ничто истинно прекрасное, безгрешное не умирает бесследно и не забывается, продолжал учитель. - Мы должны или этому верить, или ничему не верить. Младенец, умирающий в колыбельке, продолжаеть жить в душе оставшихся на земле, обожающих его родителей и наводит их на лучшие, возвышеннейшие мысли, и таким образом он также участвует в искуплении мира, хотя бы прах его был сожжен на костре или опущен на дно морское. Нет ангела в сонме небесном, который не имел бы божественного влияния на близких ему людей, остающихся на земле. Если бы можно было проследить благороднейшие человеческие поступки до источника, их породившего, сама смерть представилась бы нам прекрасной. Сколько подвигов милосердия и самоотвержения, сколько чистых, святых привязанностей было внушено дорогими сердцу могилами!

- Да, да, это истина, и никто не в состоянии проникнуться ею до такой степени, как я, воскресившая собою для вас вашего умершего любимца, промолвила девочка.- Если бы вы знали, милый, дорогой друг мой, как вы меня утешили!

Учитель не мог ничего ответить, так переполнено было его сердце. Он сидел молча, любовно наклонившись над Нелли, когда к ним подошел дедушка.

Не успели они обменяться несколькими фразами, как зазвенел колокол, призывавший мальчиков в школу, и учитель ушел на урок.

- Какой добрый, славный человек, восхищался старик, провожая его глазами, - уж от него-то, кроме добра, мы ничего не увидим. Наконец-то мы добрались до такого места, где нам можно жить совершенно покойно! Не правда ли, Нелли, мы отсюда ншсуда не уйдем?

Девочка улыбнулась и покачала головой.

- Ей надо отдохнуть немножко, говорил старик, ласково гладя ее по щечке;- слишком, слишком бледненькие щечки; не такие, как были прежде.

- Когда это прежде? спросила девочка.

- Ба! в самом деле, сколько времени прошло с тех пор? встрепенулся было старик;- посчитаем-ка по пальцам, сколько недель тому назад? А впрочем, Бог с ними, лучше об этом не вспоминать.

- Гораздо лучше, милый дедушка! Постараемся совсем забыть о прошлом, как о неприятном сне, который был, да и прошел.

- Тсс! И старик торопливо замахал рукой, глядя через плечо.- Ни слова! ни о том сне, ни о бедствиях, которые мы из-за него вынесли. Здесь не может быть снов, они не смеют приближаться к таким мирным местам. Надо отгонять от себя подобные мысли, иначе оне будут нас преследовать. Впалые глаза, втянувшиеся щеки - холод, голод, мокрота и, хуже всего, те ужасы... мы должны забыть обо всем этом, если только хотим жить покойно.

- Господи! Благодарю Тебя за эту перемену в дедушке, мысленно помолилась девочка.

- Я буду терпелив, послушен; я буду очень тебе благодарен, если ты меня оставишь здесь. Только ты не прячься от меня, милая Нелли. Боже сохрани, если ты вздумаешь тайком уйти оть меня! Позволь мне, родная, быть всегда около тебя; право же, я сдержу свое слово.

- Мне уйти тайком от вас, это была бы хорошая шутка, нечего сказать!- Чтобы успокоить старика, девочка старалась казаться веселой.- Знаете ли что, дедушка? Мы вот устроим себе садик - славное место, не правда ли? и будем с завтрашнего дня работать здесь с вами.

- Вот отличная мысль пришла тебе в голову! Смотри же, Нелличка, завтра же и начнем.

Надо было видеть, с каким наслаждением он принялся за дело на следующий день. Могилки, у которых они работали, не возбуждали в нем ни единой мрачной мысяи. Они выпололи сорные травы, подчистили кустарники, сравняли дерн и вымели опавшие листья. В самом разгаре работы Нелли увидела, случайно подняв голову, что неподалеку, на изгороди, сидит баккалавр и молча следит за ними.

- Хорошее дело вы затеяли, сказал он, отвечая на поклон Нелли, - Неужели вы все это сделали нынче утром?

- Это сущая безделица в сравнении с тем, что мы собираемся сделать, отвечала девочка, опустив глаза.

- Ну что-ж! Помогай вам Бог! А скажите пожалуйста, вы хотите расчистить только детские могилки? спросил баккалавр.

- В свое время дойдем и до других, тихо проговорила девочка, отвернувшись в сторону.

Не знаю, с умыслом ли она выбрала это место, или случайно, - может быть, ее привлекла к этим могилкам её естественная симпатия к детям, - но это само по себе незначительное обстоятельство, на которое старик сначала не обратил внимания, теперь поразило его. Он беспокойно оглянулся на могилки, потом посмотрел на девочку, притянул ее к себе, прижал к сердцу и стал просить, чтоб она отдохнула. Казалось, что-то давно забытое зашевелилось у него в мозгу и эта беспокойная мысль не исчезла тотчас же, как бывало с ним прежде и в более серьезных случаях, но назойливо возвращалось к нему и в этогь день, и в следующие дни. Как-то раз, когда они, по обыкновению, вместе работали, девочка заметила, что он все оборачивается и тревожно смотригь на нее - либо его томило какое-то неразрешимое сомнение, либо он силился сосредоточить рассеянные мысли, - и попросила его сказать, что его беспокоит. "Нет, нет, ничего", отговаривался старик и тут же положил к себе на руки её головку и стал гладить ее по прелестной щечке, приговаривая, что теперь, мол, она с каждым днем становится крепче и здоровее и что скоро, скоро она уже будет женщиной.

XVIII.

С той поры старик не знал покоя. В душе его поднялась тревога о ребенке, которая никогда уж более его не покидала. В человеческом сердце есть странные, удивительные струны: оне безмолвствуют, не смотря на самые страстные усилия извлечь из них звуки, и вдруг, повидимому, ни с того, ни с сего, от малейшего, случайного прикосновения зазвучат. В самом детском, первобытном уме есть запас мыслей, которые обнаруживаются неожиданно, под влиянием какого нибудь пустяшного обстоятельства, по самому ничтожному поводу, и которые никак нельая вызвать искусственным образом. Так открывались великие истины - случайно, когда у открывателя на уме было совсем иное, ничего общего с великими открытиями не имеющее. После описанного нами незначительного происшествия на могиле, старик точно прозрел: перед его умственным оком воочию предстала вся привязанность, все самоотвержение ребенка; он только теперь понял, что перенесла Нелли из-за него, и до чего довели ее эти мучения. Во время их многострадальческого странствования, он мало обращал внимания на свою измученную спутницу: если она испытывала лишения, те же самые лишения испытывал и он; тогда он скорбел о себе не менее, чем о ней. Теперь же он беспокоротно забыл о своей собственной особе и уже никогда более не думал о своих удобствах. Все его мысли были заняты одной горячо любимой внучкой. Он всюду следовал за ней, чтобы ей можно было, когда она устанет, опереться на его руку; по вечерам он сидел против неё у камина и долго, долго глядел на нее, пока она не поднимет на него глаз и не улыбнется по-старому; он тайком от неё справлял кое-какие домашния работы, которые были бы ей не под силу, и часто по ночам вставал с постели, подкрадывался к её кроватке, чтобы прислушаться к её дыханию, и по целым часам сидел на корточках, лишь бы только прикоснуться к этой дорогой ручке.

Всевышний, перед которым открыты все сердца людские, видел, какие надежды, какие опасения роились в этом расстроенном мозгу, какая бесконечная любовь переполняла это старческое сердце, как изменился бедный старик.

Прошло несколько недель. Повременам девочка чувствовала себя до такой степени слабой, что целые вечера проводила лежа на кушетке у камина. Учитель приносил книги и читал ей вслух; иногда заходил и баккалавр и тоже принимал участие в чтении. A старик, бывало, сидит и слушает, хоть и мало понимает, и не отрывает глаз от девочки; если она улыбнется и, под влиянием чтения, личико её просветлеет, он хвалить книгу: она ему нравится. Когда же баккалавр рассказывает какую нибудь историю, и старик видит, что она заинтересовала девочку, он всеми силами, хотя и с большим трудом, старается ее запомнить; случалось даже, что он выбегал за уходившим гостем в сени и просил его повторить эту историю для того, чтобы он мог еще раз рассказать ее внучке и тем вызвать улыбку на её личике.

Но эти вечерния собрания редко повторялись: девочка предпочитала быть на чистом воздухе и очень любила прогуливаться по своим безмолвным, торжественным садам. Кроме того ей часто приходилось покаэывать церковь туристам. Не смотря на неподходящее время года, посетители являлись чут не каждый день: одни передавали другим о чудном ребенке, виденном ими в церкви, и тем возбуждали любопытство. Старик следовал за ними в некотором отдалении и с любовью прислушивался к милому голосу, а когда, по окончании осмотра, путешественники, простившись с Нелли, удалялись из церкви, он шел за ними, или стоя у ворот с непокрытой головой, поджидал, когда они пройдут, чтобы услышать, что они скажут о его дорогой девочке. Все, без исключения, восторгались ребенком, её умом и красотой, и он гордился этивий похвалами. Но между этими благосклонными отзывами слышались и иные слова, больно отзывавшиеся в его сердце и заставлявшие бедного старика безутешно рыдать где нибудь в уединенном уголке. Увы! даже чужие люди, чувствовавшие к девочке лишь мимолетное влечение - недальше как через неделю, они совсем забудут о её существовании, - и те замечали в ней что-то особенное, жалели ее. Уходя, они таинственно перешептывались между собою, и грустно звучал их голос, когда они прощались с стариком.

И в том участии, которое деревенские жители, все до одного полюбившие бедную Нелли, выказывали ей, проглядывало то же скорбное чувство, которое росло с каждым днем. Даже шалуны-школьники чуяли что-то неладное и заботились о ней и если, бывало, самый забубенный из них, идя в школу, не встретит ее на обычном месте, он непременно свернет с дороги и подойдеть к решетчатому окошечку узнать о её эдоровье. Если она сидит в церкви, они потихоньку заглянуть в открытую дверь, но не смеют заговорить, ждут, чтобы она сама подошла и обратялась к ним. Это всеобщее сочувствие и уважение к девочке ставили ее в глазах школьников неизмеримо выше всех их.

По воскресеньям церковь бывала переполнена молящимися. Все это был простой народ: замок, в котором когда-то жил владелец с своей семьей, представлял заброшенную развалину и на семь верст в окружности не было ни одной помещичьей усадьбы. И до начала службы, и по окончании ея, все прихожане толлились на паперти около Нелли, считая своим долгом подойти к ней - кто с поклоном, кто с наилучшими пожеланиями, а кто и с небольшим подарком, принесенным издалека. Дети терлись у её подола и ни один крестьянин - даже самый грубый из них, - не проходил мимо без того, чтобы не обратиться к ней с добрым словом.

Нелли особенно ласкала тех деток, которых в первый день по прибытии своем в эту деревню застала гуляющими на могилках. Маленький мальчик, рассказывавший ей о своем умершем братце, был её любимец, её дружок; он часто сидел вместе с ней в церкви и не раз лазил с ней на колокольню. Для него не было большего удовольствия, как поддерживать ее - по крайней мере, он воображал, что поддерживает ее, - взбираясь по лестнице.

Как-то раз, когда она читала в своей часовне, вдруг вбежал туда мальчик, весь в слезах. Бросившись к ней, он крепко обвил её шею своими маленышми ручонками и с минуту жадно всматривался в её лицо.

- Что такое? что случилось? спрашивала Нелли, стараясь его успокоить.

- Нет, нет еще! кричал мальчик, все крепче и крепче прижимаясь к ней.

Она с недоумением посмотрела на него и, откинув назад волоски, падавшие ему на лицо, поцеловала его и спросила, в чем дело.

- Нет, этого не будет, милая Нелли, повторял мальчик.- Мы не можем их видеть: они никогда не приходят с нами играть или разговаривать. Оставайтесь такой, как вы теперь, так лучше.

- Я не понимаю, что ты хочешь сказать.

- Да они говорят, начал мальчик, заглядывая ей в лицо, - они говорят, что, прежде чем запоють птички, вы будете ангелом, но ведь это неправда, вы не уйдете от нас. Не уходите, Нелли, хотя там, на небе, так светло!

Девочка опустила голову и закрыла лицо руками.

- Она даже и подумать об этом не может! радостно вскричал мальчик. Глаза его были еще полны слез.- Так вы не уйдете от нас, нет? Вы знаете, как нам будет грустно без вас. Милая Нелличка, скажите же, что вы останетесь с нами, что вы не уйдете! Он сложил ручонки и стал перед ней на колени.

- Посмотрите на меня хоть разочек, Нелличка, умолял мальчик, и скажите, что вы останетесь с нами, что они неправду говорят; тогда я не буду плакать. Да, Нелли, да?

Но головка не подымалась, ответа не последовало, только слышны были её рыдания.

- А потом через несколько времени добрые ангелы сами будут рады, что вы не бросили нас. И мальчик старался отнять руки от её лица.- Вот и наш Вилли ушел к ним, а что в том хорошаго? Еслиб он знал, как мне скучно без него в постельке, он ни за что бы этого не сделал.

Девочка продолжала горько плакать, словно у неё сердце разрывалось на части.

- И зачем вам уходить от нас, милая Нелли? Разве вам будет хорошо, когда мы здесь будем плакать по вас? Они говорят, что Вилли на небе, и что там всегда лето, а я уверен, что когда я ложусь к нему на могилку, он очень горюет, что не может меня поцеловать. Но уж если вы уйдете к ангелам, милая Нелли, говорил мальчик, ласкаясь и прижимаясь к её лицу, - так вы полюбите его ради меня. Скажите ему, что я и до сих пор его люблю, что я и вас очень любил. Когда я подумаю, что вам хорошо вместе там на небе, я не буду плакать и никогда не буду делать ничего дурного, чтобы вас не огорчить.

Наконец девочка уступила его ласкам: он отнял её руки от лица и обвил ими свою шейку. В продолнеение нескольких минут оба молча плакали. Однако, Нелли вскоре же улыбнулась своему маленькому другу, обещая тихим, нежным голосом остаться с ним и по-прежнему любить его, пока Господь дозволить. Мальчик от радости захлопал в ладоши и долго, долго благодарил ее. Она просила его никому не рассказывать об их разговоре, что он и обещал, и сдержал свое слово. Даже при ней он ни разу не проговорился, хотя с тех пор, как тень, всюду следовал за ней: он чувствовал, что ей иногда было очень тяжело, хотя и не понимал, почему именно. Однако, какое-то подозрение закралось в его детскую душу: часто, даже поздно вечером, он подходил к её домику и спрашивал, там ли она, словно желая удостовериться, что с ней ничего не случилось, и когда она, в ответ на это, зазывала его к себе, он садился на низенькую скамеечку у её ногь, да так и оставался там, пока за ним не приходил кто нибудь из дому. А на утро он уже опять трется у двери - пришел узнать, здорова ли она, и где бы он ни был, с кем бы ни играл, он все бросал, чтобы только быть вместе с Нелли.

- Хороший, добрый мальчик, расхваливал его как-то могильщик;- когда умер его старший брат - смешно сказать старший: этому-то старшему было всего семь лет, - он страсть как убивался по нем.

Девочка вспомнила, что ей говорил учитель. Та истина, которую он тогда развивал перед ней, еще раз подтверждалась на этом ребенке.

- С тех пор он стал как-то покойнее, но это, разумеется, не мешаеть ему иной раз порядком-таки шалить. Голову даю наотрез, что вы уже с ним побывали у колодца.

- Нет, не были. Я боюсь этого колодца, да мы туда и дороги не знаем.

- Пойдемте со мной. Я еще мальчишкой хаживал туда.

Они спустились по узенькой лестнице в склеп и остановились под арками. Кругом мрак.

- Вот он тут, сказал старик. - Смотрите, держитесь за меня, когда я буду открывать крышку, а то, чего доброго, споткнетесь и полетите вниз. Я уж слишком стар, т. е. меня ревматизм одолел, поэтому я не могу наклоняться.

- Как здесь страшно, как темно! воскликнула Нелли.

- Посмотрите-ка туда.

И он ей указал пальцем на дно. Девочка посмотрела вниз.

- Ведь это та же могила, говорил старик.

- Это правда.

- Мне часто приходить в голову, что, должно быть, этот колодезь вырыли нарочно для того, чтобы церковь казалась еще мрачнее и чтобы монахи больше думали о Бог. Но, говорят, его скоро засыпят.

Девочка продолжала задумчиво глядеть в колодезь.

- Посмотрим еще, кто до тех пор доживет. Бог знает, сколько новых могилок выростет к тому времени на кладбище. Это будет, во всяком случае, не раньше весны.

- "Весной птички опять запоют. Какое чудное время весна!" думала девочка, облокотившись в своей комнате на подоконник и любуясь захождением солнца.

Чарльз Диккенс - Лавка древностей. 03., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :