Чарльз Диккенс
«Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 03.»

"Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 03."

ГЛАВА XXI,

Мадам Манталини остается в довольно затруднительном положении, а мисс Никльби остается без всякого положения

Волнение, испытанное Кэт Никльби, три дня не давало ей возможности вновь приступить к работе у портнихи; по истечении этого срока она в обычный час направилась усталыми шагами к храму моды, где правила самодержавно мадам Манталини.

За это время недоброжелательство мисс Нэг отнюдь не потеряло своей силы. По-прежнему молодые леди добросовестно избегали всякого общения с опороченной товаркой, а эта примерная особа, мисс Нэг, нимало не потрудилась скрыть неудовольствие по поводу возвращения Кэт.

- Честное слово,- сказала она, когда ее поклонницы столпились вокруг, помогая ей снять шляпку и шаль,я думала, что у иных людей должно хватить духу удаляться окончательно, раз они знают, какой помехой является их присутствие для порядочных особ. Но странный у нас мир, ох, какой странный!

Высказав это суждение о мире таким тоном, каким обычно высказывают суждение о мире люди, находящиеся в дурном расположении духа,- то есть так, словно они не имеют к нему никакого отношения,- мисс Нэг испустила глубокий вздох, как бы смиренно сокрушаясь о греховности рода человеческого.

Свита не замедлила повторить этот вздох, и мисс Нэг готовилась одарить ее еще некоторыми моральными поучениями, но тут голос мадам Манталини, дошедший по переговорной трубке, потребовал мисс Никльби наверх привести в порядок выставку моделей - честь, заставившая мисс Нэг так сильно тряхнуть головой и так крепко закусить губы, что способность вести разговор была временно ею утрачена.

- Ну как, мисс Никльби? - спросила мадам Манталини, когда Кэт предстала перед ней.- Вы совсем выздоровели, дитя?

- Мне гораздо лучше, благодарю вас,- ответила Кэт.

- Хотела бы я сказать то же самое о себе,- заметила мадам Манталини, садясь с усталым видом.

- Вы больны? - спросила Кэт.- Меня это очень огорчает.

- Собственно, не больна, дитя, а встревожена... встревожена,- ответила мадам.

- Это меня огорчает еще больше,- кротко сказала Кэт.- Физическую боль гораздо легче выносить, чем душевную.

- Да, а еще легче говорить, чем выносить ту или другую,- заявила мадам с величайшей досадой, потирая себе нос.- Принимайтесь за работу, дитя, и приведите все в порядок.

Пока Кэт размышляла о том, что могут предвещать эти симптомы необычного раздражения, мистер Манталини просунул в полуоткрытую дверь сначала кончики бакенбардов, а затем голову и нежным голосом осведомился:

- Здесь ли моя жизнь и душа?

- Нет,- ответила его жена.

- Можно ли так говорить, если она цветет здесь в салоне, словно маленькая роза в дьявольском цветочном горшке! - настаивал Манталини.- Можно ли ее крошке войти и побеседовать?

- Разумеется, нет,- ответила мадам.- Ты знаешь, что я тебя никогда не пускаю сюда. Уходи!

Однако крошка, ободренный, быть может, более мягким тоном ответа, осмелился взбунтоваться и, прокравшись в комнату, на цыпочках направился к мадам Манталини, посылая ей на ходу воздушный поцелуй.

- Почему она себя мучает и кривит свое личико, превращая его в очаровательного щелкунчика? - вопросил Манталини, левой рукой обвивая талию своей жизни и души, а правой притягивая ее к себе.

- О, я тебя не выношу! - ответила жена.

- Не выно... как, не выносить меня? - воскликнул Манталини.- Выдумки, выдумки! Этого быть не может. Нет женщины на свете, которая могла бы сказать такую вещь мне в лицо - в лицо мне!

Говоря это, мистер Манталини погладил свой подбородок и самодовольно посмотрел в зеркало.

- Какая пагубная расточительность! - тихо промолвила жена.

- Все это от радости, что я завоевал такое прелестное создание, такую маленькую Венеру, такую чертовски очаровательную, обворожительную, обаятельную, пленительную маленькую Венеру,- сказал Манталини.

- Подумай, в какое положение ты меня поставил! - упорствовала мадам.

- Никакой беды не будет, никакой беды не может быть с милочкой,возразил мистер Манталини.- Все прошло, ничего плохого не случится, деньги будут получены, а если они заставят ждать, старому Никльби придется снова приковылять сюда, а не то ему вскроют вены на шее, если он осмелится мучить и обижать маленькую...

- Тише! - перебила мадам.- Разве ты не видишь? Мистер Манталини, который под влиянием горячего желания уладить дело с женой либо не замечал до сих пор, либо притворился, будто не замечает мисс Никльби, понял намек и, приложив палец к губам, понизил голос еще больше. Тогда началось перешептывание, продолжавшееся долгое время, в течение коего мадам Манталини, по-видимому, не раз упоминала о некоторых долгах, сделанных мистером Манталини до того дня, как она очутилась под покровительством мужа, а также о непредвиденных издержках на уплату указанных долгов; и, наконец, о некоторых приятных слабостях этого джентльмена, вроде пристрастия к картам, мотовства, лени и любви к лошадям. Каждый из этих пунктов мистер Манталини опровергал одним или несколькими поцелуями, в зависимости от степени важности. Результатом всего этого было то, что мадам Манталини осталась в восторге от своего супруга, и они отправились наверх завтракать.

Кэт занималась своим делом и молча размещала всевозможные уборы, по мере своих сил самым лучшим образом, как вдруг вздрогнула, услышав в комнате незнакомый голос, и вздрогнула снова, когда, оглянувшись, обнаружила, что некая белая шляпа, красный галстук, широкая круглая физиономия, большая голова и часть зеленого пальто также находятся в комнате.

- Не пугайтесь, мисс,- сказал обладатель вышеописанной наружности.Послушайте, здесь торговля модным товаром?

- Да,- с величайшим изумлением ответила Кэт.- Что вам нужно?

Незнакомец ничего не ответил, но, сначала оглянувшись, словно для того, чтобы поманить кого-то за дверью, преспокойно вошел в комнату, а за ним по пятам следовал маленький человечек в коричневом костюме, чрезвычайно пострадавшем от времени, который принес с собой смешанный запах затхлого табака и свежего лука. Костюм этого джентльмена был весь в пуху, а башмаки, чулки и нижняя половина одеяния, от пяток до пуговиц на спине фрака включительно, были густо разрисованы брызгами грязи, попавшей сюда две недели назад, когда еще не установилась хорошая погода.

У Кэт мелькнула догадка, что эти привлекательные субъекты явились с целью завладеть незаконным образом теми удобоносимыми вещами, какие поразят их воображение. Она не пыталась скрыть свои опасения и сделала шаг к двери.

- Подождите минутку,- сказал человек в зеленом пальто, тихо прикрывая дверь и прислоняясь к ней спиной.- Это дело неприятное. Где ваш главный?

- Мой - кто, как вы сказали? - дрожа, спросила Кэт, ибо ей пришло в голову, что "главный" может означать на воровском жаргоне часы или деньги.

- Мистер Мунтльхини,- сказал пришедший.- Где он обретается? Он дома?

- Кажется, он наверху,- ответила Кэт, слегка успокоенная этим вопросом.- Он вам нужен?

- Нет,- ответил посетитель.- Он мне, собственно, не нужен. Вы только передайте ему вот эту карточку и скажите, что если он хочет поговорить со мной и избежать хлопот, так я здесь,- вот и все.

С этими словами незнакомец сунул в руку Кэт квадратную карточку из плотной бумаги и, повернувшись к своему приятелю, заметил с развязным видом, что "комнаты здорово высокие", с чем приятель согласился, добавив в виде иллюстрации, что "здесь за глаза хватит места мальчику вырасти в мужчину, не опасаясь, что он когда-нибудь заденет головой потолок".

Позвонив в колокольчик, чтобы вызвать мадам Манталини, Кэт взглянула на карточку и увидела, что на ней красуется фамилия "Скели" и еще какие-то сведения. с которыми она не успела ознакомиться, так как ее внимание было привлечено самим мистером Скели, который. подойдя к одному из трюмо, сильно ткнул его в середину своею тростью с таким хладнокровием, словно оно было сделано из чугуна.

- Хорошее зеркало, Тике,- сказал мистер Скели своему другу.

- Да,- отозвался мистер Тике, оставляя следы четырех пальцев я двойной отпечаток большого пальца на куске небесно-голубого шелка.- И заметьте, сделать эту штуку тоже денег стоило.

С шелка мистер Тике перенес свое восхищение на некоторые элегантные принадлежности туалета, а мистер Скели не спеша поправил галстук перед зеркалом, а затем с помощью того же зеркала приступил к тщательному исследованию прыщика на подбородке. Он еще занимался этим увлекательным делом, когда мадам Манталини, войдя в комнату, испустила изумленный возглас, который привлек его внимание.

- О! Так это хозяйка? - осведомился Скели.

- Это мадам Манталини,- сказала Кэт.

- В таком случае,- сказал мистер Скели, извлекая из кармана какой-то небольшой документ и медленно его разворачивая,- вот приказ о наложении ареста на имущество, и, если вы не уплатите, мы сейчас же обойдем весь дом и составим опись.

Бедная мадам Манталини в горе начала ломать руки и позвонила, призывая мужа; покончив с этим, она упала в кресло и в обморок одновременно. Однако джентльмены отнюдь не были обескуражены этим событием, и мистер Скели, облокотившись на манекен в нарядном платье (плечи мистера Скели были видны над ним, как видны были бы плечи леди, для которой предназначалось платье, если бы она его надела), сдвинул шляпу набекрень и почесал голову с полным равнодушием; его друг, мистер Тике, воспользовавшись случаем обозреть помещение, прежде чем приступить к делу, стоял с инвентарной книгой под мышкой и со шляпой в руке, мысленно определяя цену каждой вещи, находившейся в поле зрения.

Таково было положение дел, когда в комнату вбежал мистер Манталини. А так как сей отменный джентльмен в дни своей холостой жизни поддерживал близкое общение с собратьями мистера Скели и вдобавок отнюдь не был застигнут врасплох только что случившимся волнующим событием, то он только пожал плечами, засунул руки поглубже в карманы, поднял брови, просвистал два-три такта, изрыгнул два-три проклятия и, усевшись верхом на стул, с великим спокойствием и выдержкой постарался наилучшим образом встретить такой оборот дел.

- Сколько всего, черт побери? - был первый заданный им вопрос.

- Тысяча пятьсот двадцать семь фунтов четыре шиллинга девять пенсов и полпенни,- ответил мистер Скели, оставаясь совершенно неподвижным.

- К черту полпенни! - нетерпеливо сказал мистер Манталини.

- Разумеется, если вам угодно,- отозвался мистер Спели,- а также и девять пенсов.

- Нам-то все равно, хотя бы и тысяча пятьсот двадцать семь фунтов отправились туда же,- заметил мистер Тике.

- Нам наплевать,- подтвердил Спели.

- Ну-с,- помолчав, продолжал этот джентльмен,- что нам предпринять? Что это - только маленький крах или полное разорение? Банкротство - вот что это такое. Прекрасно! В таком случае, мистер Том Тикс, эсквайр, вы должны уведомить вашего ангела-жену и любезное семейство, что три ночи не будете ночевать дома и займетесь своим делом здесь. И зачем только леди так терзается? - продолжал мистер Скели.- Вероятно, за добрую половину того, что здесь есть, не уплачено, а это должно послужить ей утешением!

С такими замечаниями, в которых приятная шутливость сочеталась с разумной моральной поддержкой в затруднительных обстоятельствах, мистер Скели приступил к описи имущества, и в этой деликатной работе ему существенно помогли необыкновенный такт и опытность мистера Тикса, оценщика.

- Усладительная чаша моего счастья!- вымолвил мистер Манталини, с покаянным видом подходя к жене.- Согласна ли ты слушать меня в течение двух минут?

- О, не говори со мной! - рыдая, ответила жена.- Ты меня разорил, и этого достаточно!

Едва услышав эти слова, произнесенные тоном скорбным и суровым, мистер Манталини, который несомненно хорошо обдумал свою роль, отступил на несколько шагов, придал своему лицу выражение беспредельной душевной муки и опрометью выбежал из комнаты, а вскоре после этого услышали, как наверху, в туалетной комнате, с силой захлопнулась дверь.

- Мисс Никльби! - вскричала мадам Манталини, когда этот звук коснулся ее слуха.- Ради бога, скорее! Он покончит с собой! Я говорила с ним сурово, и он этого не перенесет! Альфред, мой ненаглядный Альфред!

С такими возгласами она бросилась наверх, а следом за ней Кэт, которая хотя и не вполне разделяла опасения нежной жены, была тем не менее слегка встревожена. Когда они быстро распахнули дверь туалетной комнаты их взорам предстал мистер Манталини с симметрично отвернутым воротничком сорочки, точивший столовый нож о ремень для правки бритв.

- Ах! - воскликнул мистер Манталини.- Помешали! - И столовый нож мгновенно исчез в кармане халата мистера Манталини, в то время как глаза ми-

стера Манталини дико выкатились, а волосы, развевавшиеся в диком беспорядке, перепутались с бакенбардами.

- Альфред! - вскричала жена, обвивая его руками.- Я не то хотела сказать, не то!

- Разорил! - вскричал мистер Манталини.- Неужели я довел до разорения самое лучшее и чистое создание, какое когда-либо благословляло жизнь проклятого бродяги? Проклятье! Пустите меня!

В порыве безумия мистер Манталини снова полез за столовым ножом, а когда жена удержала его, схватив за руку, он сделал попытку размозжить себе голову о стену, хорошенько позаботившись о том, чтобы находиться от нее на расстоянии по крайней мере шести футов.

- Успокойся, мой ангел,- сказала мадам.- Никто в этом не виноват, это столько же моя вина, сколько и твоя. Мы еще поживем хорошо. Приди в себя, Альфред, приди в себя!

Мистер Манталини не считал удобным прийти в себя сразу, но, после того как несколько раз потребовал яду и попросил какую-нибудь леди или какого-нибудь джентльмена пустить ему пулю в лоб, более нежные чувства нахлынули на него, и он трогательно расплакался. В таком размягченном состоянии духа он отдал нож - от которого, сказать по правде, пожалуй, рад был избавиться, как от предмета неудобного и опасного для кармана халата,- и в конце концов позволил нежной спутнице жизни увести его.

По прошествии двух или трех часов молодым леди сообщили, что без их услуг будут обходиться вплоть до особого распоряжения, а по истечении двух дней фамилия Манталини появилась в списке банкротов. В то же утро мисс Никльби получила уведомление по почте, что в дальнейшем фирма будет значиться под фамилией мисс Нэг и что в ее помощи больше не нуждаются,известие, которое заставило миссис Никльби заявить, едва эта славная леди о нем узнала, что она все время этого ждала, и привести ряд никому неведомых случаев, когда она предсказывала именно такие последствия.

- И я повторяю,- заявила миссис Никльби (вряд ли нужно упоминать, что раньше она никогда этого не говорила),-я повторяю, Кэт, что ремесло портнихи или модистки-тот род занятий, за который тебе следовало бы браться в самую последнюю очередь. Я тебя не упрекаю, моя милая, но все-таки я должна сказать, что если бы ты посоветовалась с родной матерью...

- Хорошо, мама, хорошо,- кротко сказала Кэт.- А что бы вы мне теперь посоветовали?

- Что бы я посоветовала!- воскликнула миссис Никльби.- Ну, разве не очевидно, дорогая моя, что из всех занятий для молодой леди и при таких обстоятельствах, в каких находишься ты, быть компаньонкой у какой-нибудь приятной леди - самая подходящая должность, к которой ты прекрасно подготовлена благодаря твоему образованию, манерам, наружности и всему прочему? Разве ты никогда не слыхала, как твой бедный дорогой папа рассказывал об одной молодой леди, которая была дочерью одной старой леди, жившей в том самом пансионе, где жил когда-то он в бытность свою холостяком... Ах, как ее фамилия?.. Начинается на "Б", а кончается на "г".

Не Уотерс ли это, или... нет, тоже не то! Но как бы ее там ни звали, разве ты не знаешь, что эта молодая леди поступила компаньонкой к замужней даме, которая вскоре после этого умерла, а она вышла замуж за ее мужа, и у нее родился прелестный мальчик,- и все это за полтора года?

Кэт прекрасно звала, что этот поток воспоминаний вызвав какими-то перспективами, реальными или воображаемыми, которые открыла ее мать на жизненной стезе компаньонки. Поэтому она очень терпеливо ждала, пока не были исчерпаны все воспоминания и анекдоты, имевшие и не имевшие отношения к делу, и, наконец, осмелилась полюбопытствовать, какое было сделано открытие.

И тогда истина обнаружилась.

В то утро миссис Никльби взяла - в трактире, откуда приносили портер, вчерашнюю газету, отличавшуюся величайшей респектабельностью, и в этой вчерашней газете было помещено объявление, изложенное на самом чистом и грамматически безупречном английском языке, возвещавшее, что замужняя леди ищет в компаньонки молодую леди из хорошей семьи и что фамилию и адрес замужней леди можно узнать, обратившись в библиотеку в Вест-Энде, упомянутую в этом объявлении.

- И я скажу, что стоит попробовать! - воскликнула миссис Никльби, с торжеством откладывая газету.- Если у твоего дяди нет возражений.

Кэт была слишком обескуражена жестоким столкновением с жизнью и в сущности в тот момент слишком мало интересовалась тем, какая судьба ей уготована, чтобы приводить какие бы то ни было возражения.

Мистер Ральф Никльби не привел никаких, напротив - весьма одобрил эту мысль. Не выразил он и особого удивления по случаю внезапного банкротства мадам Манталини, да и странно было бы, если бы он его выразил, поскольку банкротство было подготовлено и подстроено главным образом им самим. Итак, не теряя времени, узнали фамилию и адрес, и мисс Никльби в то же утро отправилась со своей матушкой на поиски миссис Уититерли, Кэдоген-Плейс, Слоун-стрит.

Кэдоген-Плейс служит единственным легким мостиком, соединяющим две великие крайности,- связующим звеном между аристократическими тротуарами Бельгрев-сквера и варварством Челси. Кэдоген-Плейс вливается в Слоун-стрит, но сторонится ее; Обитатели Кэдоген-Плейс смотрят сверху вниз на Слоун-стрит и считают Бромтон вульгарным. Они притворяются людьми великосветскими и делают вид, будто не знают, где находится Нью-роуд. Нельзя сказать, чтобы они притязали быть на равной ноге с аристократами Бельгрев-сквера и Гровенор-Плейс, но по отношению к ним они занимают приблизительно то же положение, что незаконные дети знати, которые довольствуются тем, что хвастают своей родней, хотя она от них отрекается. Подражая по мере сил виду и манерам знатных особ, обитатели Кэдоген-Плейс принадлежат к среднему классу. Кэдоген-Плейс-проводник, передающий электрическую искру гордыни, рожденной происхождением и званием, населению других районов,- искру, ему не принадлежащую, но заимствованную из чужого источника: или же, подобно связке, соединяющей сиамских близнецов*, он содержит частицу жизненной сущности обоих тел, но не принадлежит ни тому, ни другому.

В этом сомнительном районе проживала миссис Уититерли, и в дверь миссис Уититерли постучала дрожащей рукой Кэт Никльби. Дверь открыл дюжий лакей с головой, посыпанной мукой или мелом, а может быть выкрашенной (похоже на то, что напудренной она не была), и дюжий лакей, взяв визитную карточку, передал ее маленькому пажу - такому маленькому, что на нем не могли поместиться в должном порядке пуговицы, необходимые для костюма пажа, и поэтому они были пришиты в четыре ряда. Сей юный джентльмен понес карточку на подносе наверх, а в ожидании его возвращения Кэт и ее мать были проведены в столовую, довольно неопрятную и запущенную и так удобно устроенную, что она годилась для любых занятий, кроме принятия пищи.

Как полагается и согласно всем достоверным описаниям светской жизни, которые мы находим в книгах, миссис Уититерли надлежало быть в своем будуаре, но возможно, что в то время в будуаре брился мистер Уититерли. Как бы там ни было, несомненно одно: миссис Уититерли дала аудиенцию в гостиной, где было все, что требуется и что необходимо, включая занавески и обивку розового цвета - дабы придавать мягкий оттенок лицу миссис Уититерли, а также маленькую собачку - чтобы хватать посетителей за ноги для развлечения миссис Уититерли, и упомянутого выше пажа - чтобы подавать шоколад для услаждения миссис Уититерли.

У леди вид был нежный и томный, а лицо отличалось интересной бледностью; было что-то увядшее и в ней, и в мебели, и в самом доме. Она полулежала на диване в такой естественной позе, что ее можно было принять за актрису, совсем готовую для первой сцены в балете и ожидавшую только поднятия занавеса.

- Подайте стулья.

Паж подал.

- Выйдите, Альфонс.

Альфонс вышел; но если у какого-нибудь Альфонса было ясно написано на лице "Билл", то именно таким мальчуганом был этот паж.

- Увидев ваше объявление, я взяла на себя смелость зайти к вам, сударыня,- сказала Кэт после нескольких секунд неловкого молчания.

- Да,- отозвалась миссис Уититерли,- кто-то из моих людей поместил его в газете... Да.

- Я подумала,- скромно продолжала Кэт,- быть может, если вы еще не приняли окончательного решения, вы простите, что я вас потревожила своей просьбой...

- Да-а-а,- снова протянула миссис Уититерли.

- Если вы уже сделали выбор..,

- Ах, боже мой, нет! - перебила леди.- Меня не так легко удовлетворить.

Право, не знаю, что вам сказать. Вы еще никогда не занимали места компаньонки?

Миссис Никльби, нетерпеливо подстерегавшая удобный случай, ловко вмешалась, прежде чем Кэт успела ответить.

- У чужих людей никогда, сударыня,- сказала славная леди,- но моей компаньонкой она была в течение нескольких лет. Я - ее мать, сударыня.

- О! - сказала миссис Уититерли.- Я вас понимаю.

- Уверяю вас, сударыня,- продолжала миссис Никльби,- было время, когда я и не помышляла о том, что моей дочери придется идти в услужение, так как ее бедный дорогой папа был джентльменом с независимыми средствами и оставался бы им и теперь, если бы он только вовремя внял моим неустанным мольбам и...

- Милая мама,- тихо сказала Кэт.

- Милая моя Кэт,- возразила миссис Никльби,- если ты позволишь мне говорить, я возьму на себя смелость объяснить этой леди...

- Мне кажется, мама, в этом нет необходимости. И несмотря на сдвинутые брови и подмигивания, коими миссис Никльби давала понять, что имеет сообщить нечто, долженствующее немедленно решить дело, Кэт, бросив на нее выразительный взгляд, настояла на своем. И на сей раз миссис Никльби должна была остановиться на пороге торжественной речи.

- Что вы умеете делать? - закрыв глаза, спросила миссис Уититерли.

Кэт, краснея, начала перечислять основные свои таланты, а миссис Никльби отсчитывала их один за другим по пальцам, заранее подведя итог. К счастью, оба вычисления совпали, так что у миссис Никльби не оказалось повода заговорить.

- У вас хороший характер? - спросила миссис Уититерли, приоткрыв на секунду глаза и снова их закрыв.

- Надеюсь,- ответила Кэт.

- И у вас есть вполне респектабельная рекомендация, подтверждающая все, что вы говорите?

Кэт ответила утвердительно и положила на стол визитную карточку своего дяди.

- Будьте добры, придвиньте свой стул поближе и дайте мне посмотреть на вас,- сказала миссис Уитятерли.- Я так близорука, что плохо различаю черты вашего лица.

Кэт, хотя и не без смущения, исполнила эту просьбу, и миссис Уититерли принялась томно рассматривать ее лицо, что продолжалось минуты две или три.

- Ваша наружность мне нравится,- сказала она, позвонив в маленький колокольчик.- Альфонс, попросите сюда вашего хозяина.

Паж вышел исполнить поручение и после короткого промежутка, в течение которого обе стороны не обмолвились ни словом, распахнул двери перед напыщенным джентльменом лет тридцати восьми, с простоватой физиономией и очень скудной растительностью на голове, который на минуту наклонился к миссис Уититерли и заговорил с ней шепотом.

- О! - сказал он, затем обернувшись: - Да! Это чрезвычайно важно.

Миссис Уититерли - натура очень чувствительная, очень деликатная, очень хрупкая: оранжерейное растение, экзотическое растение...

- О Генри, дорогой мой! - перебила миссис Уититерли.

- Это так, любовь моя, ты знаешь, что это так. Одно дуновение,- сказал мистер Уититерли, сдувая воображаемую пушинку,- пфу! - и тебя нет.

Леди вздохнула.

- Душа твоя слишком велика для твоего тела,- продолжал мистер Уититерли.Твой ум изнуряет тебя - Это утверждают все медики; как тебе известно, нет ни одного врача, который не гордился бы тем, что его приглашают к тебе. Каково их единодушное заявление? "Дорогой мой доктор,сказал я сэру Тамли Снафиму в этой самой комнате, когда он недавно был здесь,- дорогой мой доктор, каким недугом страдает моя жена? Скажите мне все. Я могу это вынести. Нервы?" - "Дорогой мой,- сказал он,- гордитесь этой женщиной, лелейте ее: для лучшего общества и для вас она служит украшением.

Ее недуг - душа. Она растет, расцветает, ширится, кровь закипает, ускоряется пульс, усиливается возбуждение... Фью!"

Тут мистер Уититерли, который, увлекшись своим описанием, размахивал правой рукой на расстоянии меньше одного дюйма от шляпки миссис Никльби, поспешно отдернул руку и высморкался столь энергически, как будто это было проделано какой-нибудь мощной машиной.

- Ты изображаешь меня хуже, чем я на самом деле. Генри,- со слабой улыбкой сказала миссис Уититерли.

- Нет, Джулия, нет! - возразил мистер Уититерли.- Общество, в котором ты вращаешься - вращаешься по необходимости, в силу своего положения, связей и достоинств,- представляет собой водоворот и вихрь, действующий страшно возбуждающе. Силы небесные! Могу ли я когда-нибудь забыть тот вечер, когда ты танцевала с племянником баронета на балу избирателей в Эксетере! Это было потрясающе.

- Я всегда расплачиваюсь за такие триумфы,- сказала миссис Уититерли.

- И по этой-то причине,- отозвался ее супруг,- ты должна иметь компаньонку, которая была бы очень кротка, очень отзывчива, отличалась бы мягкостью характера и полным спокойствием.

Тут и мистер и миссис Уититерли, обращавшиеся скорее к обеим Никльби, чем друг к другу, прервали разговор и посмотрели на своих слушательниц с таким видом, будто хотели сказать: "Что вы обо всем этом думаете?"

- Знакомства с миссис Уититерли,- сказал ее супруг, адресуясь к миссис Никльби,- ищут и добиваются в высшем свете и в ослепительных кругах. На нее действует возбуждающе опера, драма, изящные искусства и... и... и...

- Аристократическое общество, дорогой мой,- вставила миссис Уититерли.

- Да, вот именно, аристократическое общество,- сказал мистер Уититерли.- И военные. Она составляет и высказывает множество разнообразнейших мнений о множестве разнообразнейших предметов. Если бы некоторые великосветские особы знали подлинное мнение о них миссис Уититерли, пожалуй, они так бы не задирали нос, как задирают сейчас.

- Полно, Генри,- сказала леди,- нехорошо так говорить.

- Я не называю имен, Джулия,- возразил мистер Уититерли,- и никто не будет в обиде. Я упоминаю об этом обстоятельстве лишь с целью показать, что ты - особа незаурядная, что между твоим духом и плотью происходят постоянные столкновения и что тебя нужно покоить и лелеять. А теперь я выслушаю беспристрастно и хладнокровно, какими качествами обладает молодая леди, претендующая на это место.

В результате его просьбы были снова перечислены все достоинства Кэт, причем мистер Уититерди часто перебивал и переспрашивал. В конце концов было решено, что наведут справки и не позже чем через два дня мисс Никльби будет дан окончательный ответ на адрес ее дяди. Когда эти условия были приняты, паж проводил их до окна на лестнице, а дюжий лакей, сменив здесь караул, довел их в целости и сохранности до двери на улицу.

- Очевидно, это люди из лучшего общества,- сказала миссис Никльби, взяв под руку дочь.- Какая выдающаяся особа миссис Уититерли!

- Вы так думаете, мама? - вот все, что ответила Кэт.

- Да разве можно думать иначе, милая моя Кэт? - возразила ее мать.- Она очень бледна и кажется изнуренной. Надеюсь, она не доведет себя до полного истощения, но я этого сильно опасаюсь.

Эти мысли привели дальновидную леди к вычислениям, сколько может продлиться жизнь миссис Уититерли и велики ли шансы, что безутешный вдовец предложит свою руку ее дочери. Еще не дойдя до дому, она освободила душу миссис Уититерли от всех телесных уз, с большой помпой выдала замуж Кэт в церкви Сент Джордж на Ганновер-сквере и оставила нерешенным только менее важный вопрос: где поставить предназначавшуюся ей самой великолепную кровать красного дерева, крытую французским лаком,- в задней ли половине дома на Кэдоген-Плейс, во втором этаже, или же в третьем, окнами на улицу.

Преимущества каждого из этих помещений она не могла как следует взвесить, а посему покончила с этим вопросом, решив предложить его на рассмотрение своему зятю.

Справки были наведены. Ответ - нельзя сказать, чтобы к большой радости Кэт,- оказался благоприятным, и к концу недели она перебралась со всем своим движимым имуществом и драгоценностями в дом миссис Уититерли, где мы и оставим ее на время.

ГЛАВА XXII,

Николас в сопровождении Смайка отправляется на поиски счастья. Он встречает мистера Винсента Крамльса, а кто он такой - здесь объясняется

Весь капитал, находившийся в распоряжении Николаса - на руках, по праву наследования и в перспективе - после уплаты за квартиру и расчета с маклером, у которого он брал напрокат жалкую мебель, превышал не больше чем на несколько полупенсов сумму в двадцать шиллингов. И все-таки Николас с легким сердцем приветствовал рассвет того дня, когда решил покинуть Лондон, и вскочил с постели с тою бодростью, какая, по счастью, является уделом молодежи, а иначе и мире не было бы стариков.

Была ранняя весна - холодное, сухое, туманное утро. Несколько тощих теней сновало по мглистым улицам, и изредка вырисовывались сквозь густой пар грубые очертания какой-нибудь возвращающейся домой наемной кареты, которая, медленно приближаясь, дребезжала и, проезжая мимо, сбрасывала тонкий слой инея с побелевшей крыши и вскоре снова скрывалась в дымке. Иногда слышались шарканье стоптанных башмаков и зябкий шаг бедного трубочиста, пробиравшегося к месту утренней своей работы, тяжелые шаги ночного сторожа, медленно маршировавшего взад и вперед и проклинавшего томительные часы, которые еще отделяли его ото сна, грохот тяжелых повозок и подвод, стук более легких экипажей, доставлявших на различные рынки покупателей и торговцев, удары в дверь, не доносившиеся до тех кто крепко спал. Все эти звуки время от времени касались слуха, но все казались приглушенными туманом и почти такими же расплывчатыми, каким был каждый предмет для глаза. С наступлением дня ленивая мгла сгущалась, и те, у кого хватило мужества встать, и из-за оконной занавески посмотреть на сумрачную улицу, забирались обратно в постель и свертывались клубочком, чтобы снова заснуть.

Еще до появления в суетливом Лондоне этих предвестников приближающегося утра Николас отправился один в Сити и остановился под окнами дома, где жила его мать. Дом был хмурый и невзрачный, но для него в нем были свет и жизнь, потому что в этих старых стенах билось по крайней мере одно сердце, в котором от оскорблений и унижения закипала та же кровь, какая текла и в его жилах.

Он перешел через дорогу и поднял глаза на окно комнаты, где, как он знал, спала его сестра. Темное окно было закрыто. "Бедная девушка! - подумал Николас.- Она и не подозревает, кто стоит под этим окном".

Снова он поднял глаза и на секунду почувствовал чуть ли не досаду, что нет, здесь Кэт,-чтобы обменяться с ней хоть словом на прощанье. "Боже мой,подумал он, вдруг опомнившись.- Какой я еще мальчик!"

- Так лучше, как сейчас,- сказал -Николас, пройдя несколько шагов и вернувшись на прежнее место, - Когда я в первый раз их покинул - и мог бы тысячу раз с ними попрощаться, если бы захотел,- я их избавил от муки расставанья. Почему не поступить так же и теперь?

В эту минуту ему почудилось, будто шевельнулась занавеска; он почти поверил, что Кэт стоит у окна, и под влиянием странных противоречивых чувств, свойственных всем нам, невольно спрятался в каком-то подъезде, чтобы она его не заметила. Затем он улыбнулся своей слабости, сказал: "Да благословит их бог",- и удалился более легкими шагами.

Смайк нетерпеливо поджидал его, когда он вернулся в свое старое жилище;

поджидал его и Ньюмен, который истратил дневной заработок на кружку рома и молока, чтобы приготовить их к путешествию. Они связали вещи в узел, Смайк взвалил его на плечо, и они тронулись в путь в сопровождении Ньюмена Ногса, который настоял накануне, что проводит их как можно дальше.

- Куда? - озабоченно спросил Ньюмен.

- Сначала в Кингстон,- ответил Николас.

- А потом куда? - спросил Ньюмен.- Почему вы не хотите мне сказать?

- Потому что вряд ли я и сам знаю, мой друг,- отозвался Николас, кладя руку ему на плечо.- А если бы и знал, то у меня нет еще ни планов, ни проектов, и я могу сто раз перебраться в другое место, прежде чем вы успеете прислать мне весть.

- Боюсь, что у вас какая-то хитрая затея на уме,- недоверчиво сказал Ньюмен.

- Такая хитрая, что даже я ее не понимаю,- ответил его молодой друг.На что бы я ни решился, будьте уверены, что я вам скоро напишу.

- Вы не забудете? - спросил Ньюмен.

- Вряд ли это может случиться,- возразил Николас.- У меня не так много друзей, чтобы я их перепутал и забыл самого лучшего.

Занимаясь такими разговорами, они шли часа два и могли бы идти и два дня, если бы Николас не уселся на придорожный камень и не заявил решительно о своем намерении не трогаться с места, пока Ньюмен Ногс не повернет обратно. После безуспешных попыток добиться позволения пройти еще хоть полмили, еще хоть четверть мили Ныомен поневоле подчинился и пошел по направлению к Гольдн-скверу, предварительно обменявшись на прощанье многочисленными сердечными пожеланиями и все оглядываясь, чтобы помахать шляпой двум путникам даже тогда, когда те стали крохотными точками в пространстве.

- Теперь слушайте меня, Смайк,- сказал Николас, когда они скрепя сердце побрели дальше.- Мы идем в Портсмут.

Смайк кивнул головой и улыбнулся, но больше никаких эмоций не выразил, ибо шли они в Портсмут или в Порт-Рояль - было ему безразлично, раз они шли вдвоем.

- В этих делах я мало понимаю,- продолжал Николае,- но Портсмут -

морской порт, и если никакого другого места не удастся получить, я думаю, мы можем устроиться на борту какого-нибудь судна. Я молод,энергичен и во многих отношениях могу быть полезен. И вы также.

- Да, надеюсь,- ответил Смайк.- Когда я был... вы знаете, где...

- Да, знаю,- сказал Николас.- Вам незачем называть это место.

- Так вот, когда я был там,- продолжал Смайк, у которого глаза загорелись при мысли о возможности проявить свои способности,- я не хуже всякого другого мог доить корову и ходить за лошадью.

- Гм!..-сказал Николас.- Боюсь, что не много таких животных держат на борту судна, Смайк, а если у них и есть лошади, то вряд ли там особенно заботятся о том, чтобы их чистить, но вы можете научиться делать что-нибудь другое. Была бы охота, а выход найдется.

- А охоты у меня очень много,- сказал Смайк, снова просияв.

- Богу известно, что это так,- отозвался Николае.- А если ничего у вас не выйдет, нам будет нелегко, но я могу работать за двоих.

- Мы доберемся сегодня до места? - спросил Смайк после недолгого молчания.

- Это было бы слишком суровым испытанием, как бы охотно ни шагали ваши ноги,- с добродушной улыбкой сказал Николас.- Нет. Годэльминг находится в тридцати с чем-то милях от Лондона,- я посмотрел по карте, которую мне дали на время. Там я думаю отдохнуть. Завтра мы должны идти дальше, потому что мы не настолько богаты, чтобы мешкать. Дайте я возьму у вас этот узел, давайте!

- Нет, нет! - возразил Смайк, отступив на несколько шагов.- Не просите меня, я не отдам.

- Почему? - спросил Николас.

- Позвольте мне хоть что-нибудь для вас сделать,- сказал Смайк.- Вы никогда не позволяете мне служить вам так, как нужно. Вы никогда не узнаете, что я день и ночь думаю о том, как бы вам угодить.

- Глупый вы мальчик, если говорите такие вещи, ведь я это прекрасно знаю и вижу, иначе я был бы слепым и бесчувственным животным,- заявил Николас.- Ответьте-ка мне на один вопрос, раз я об этом сейчас подумал и с нами никого нет,- добавил он, пристально глядя ему в лицо,- у вас хорошая память?

- Не знаю,- сказал Смайк, горестно покачивая головой.- Я думаю, когда-то была хорошая, но теперь совсем пропала, совсем пропала.

- Почему вы думаете, что когда-то была хорошая? - спросил Николас, быстро поворачиваясь к нему, словно этот ответ как-то удовлетворил его.

- Потому что я мог припомнить многое, когда был ребенком,- сказал Смайк,- но это было очень-очень давно, или по крайней мере мне так кажется.

Всегда у меня голова кружилась и мысли путались в том месте, откуда вы меня взяли, я никогда не помнил, а иногда даже не понимал, что они мне говорили.

Я... постойте-ка... постойте!

- Вы не бредите? - сказал Николас, тронув его за руку.

- Нет,- ответил его спутник, дико озираясь.Я только думал о том, как...- При этих словах он невольно задрожал.

- Не думайте больше о том месте, потому что с ним покончено,- сказал Николас, глядя прямо в глаза своему спутнику, на лице которого появилось бессмысленное, тупое выражение, когда-то ему свойственное и все еще временами возвращавшееся.- Вы помните первый день, когда вы попали в Йоркшир?

- А? - воскликнул юноша.

- Вы знаете, это было до той поры, когда вы начали терять память,спокойно продолжал Николас.- Погода была теплая или холодная?

- Сырая,- ответил Смайк,- очень сырая. Я всегда говорил, когда шел сильный дождь, что так было в вечер моего приезда. А они, бывало, толпились вокруг меня и смеялись, видя, как я плачу, когда льет дождь. Они говорили, что я - как ребенок, и тогда я стал больше об этом думать. Иной раз я весь холодел, потому что видел себя таким, каким был тогда, когда входил в ту самую дверь.

- Каким был тогда,- с притворной небрежностью повторил Николас.- Каким же?

- Таким маленьким,- сказал Смайк,- что, вспомнив об этом, они могли бы сжалиться и пощадить меня.

- Ведь вы же пришли туда не один,- заметил Николас.

- Нет, о нет! - отозвался Смайк.

- Кто был с вами?

- Мужчина, смуглый худой мужчина. Я слышал - так говорили в школе, да и я раньше это помнил. Я рад был расстаться с ним: я его боялся; но их я стал бояться еще больше, и обращались они со мной хуже.

- Посмотрите на меня.- сказал Николас, желая сосредоточить на себе его внимание.- Вот так, не отворачивайтесь. Не помните ли вы женщины, доброй женщины, которая когда-то склонялась над вами, целовала вас и называла своим ребенком?

- Нет,- сказал бедняга, покачав головой,- нет, никогда этого не было.

- И никакого дома не помните, кроме того дома и Йоркшире?

- Нет,- с грустным видом ответил мальчик.- Комнату помню. Я спал в комнате, в большой пустой комнате под самой крышей, и там был люк в потолке.

Часто я закрывался с головой, чтобы не видеть его, потому что он меня пугал: маленький ребенок ночью, совсем один. И я себя спрашивал, что может быть по ту сторону люка. Были там еще часы, старые часы в углу. Это я помню. Я никогда не забывал этой комнаты, потому что, когда мне снятся страшные сны, она появляется точь-в-точь такой, как была. Я вижу в ней людей и вещи, которых никогда там не видел, но комната остается точь-в-точь такой, как прежде: она никогда не меняется.

- Теперь вы дадите мне понести узел? - спросил Николас, резко переменив тему.

- Нет,- сказал Смайк,- нет! Ну, пойдемте дальше.

С этими словами он ускорил шаги, находясь, видимо, под впечатлением, будто они стояли неподвижно в продолжение всего предшествующего диалога.

Николас внимательно присматривался к нему, и каждое слово, произнесенное во время этой беседы, запечатлелось в его памяти.

Было одиннадцать часов утра, и хотя густая мгла все еще окутывала покинутый ими город, словно дыхание деловых людей нависло над их проектами, связанными с наживой и прибылью, и предпочитало оставаться там, не поднимаясь в спокойные верхние слои атмосферы,- в открытой сельской местности было светло и ясно. Изредка в ложбинах они видели клочья тумана, которых еще не выгнало солнце из их твердыни, но вскоре они их миновали, а когда поднялись на холмы, приятно было смотреть вниз и наблюдать, как тяжелая клубящаяся масса медленно отступала перед благодатным днем. Большое, прекрасное солнце озаряло зеленые пастбища и тронутую рябью воду, напоминая о лете, но не лишая путешественников бодрящей свежести этой ранней поры года. Земля казалась упругой под их стопами, звон овечьих колокольчиков ласкал их слух, как музыка, и, оживленные ходьбой и возбужденные надеждой, они шли вперед, неутомимые, как львы.

День клонился к вечеру, яркие краски угасли и приняли более тусклый оттенок, подобно тому как юные надежды укрощаются временем, а юношеские черты постепенно обретают спокойствие и безмятежность старости. Но в своем медленном угасании они были вряд ли менее прекрасны, чем во всем блеске, ибо каждому часу и каждой поре года природа дарит свою особую красоту, и от рассвета до заката, так же как с колыбели до могилы, перемены следуют одна за другой столь мягко и легко, что мы едва их замечаем.

Наконец пришли они в Годэльминг. Здесь они заплатили за две скромные постели и крепко заснули. Утром они встали, хотя и не так рано, как солнце, и продолжали путь пешком, если и не со вчерашней бодростью, то все же с надеждой и мужеством, достаточными, чтобы весело идти вперед.

Путешествие оказалось тяжелее, чем накануне, потому что здесь дорога долго и утомительно шла в гору, а в путешествиях, как и в жизни, гораздо легче спускаться, чем подниматься. Однако они шли с неумолимой настойчивостью, а нет еще на свете такого холма, вершины которого настойчивость в конце концов не достигнет.

Они шли по краю Пуншевой Чаши Дьявола, и Смайк с жадным любопытством слушал, как Николас читал надпись на камне, который воздвигнут в этом пустынном месте, вещая об убийстве, совершенном в ночи. Трава, на которой они стояли, была когда-то окрашена кровью, и кровь убитого стекала капля за каплей в пропасть, от которой это место получило свое название. "В Чаше Дьявола,- подумал Николас, наклоняясь над бездной,- никогда не было более подходящего напитка".

С твердой решимостью продолжали они путь и очутились, наконец, среди широко раскинувшихся открытых возвышенностей, зеленеющую поверхность которых разнообразили холмики и ложбины. Здесь вздымалась почти перпендикулярно к небу вершина, такая крутая, что вряд ли она была доступна кому бы то ни было, кроме овец и коз, которые паслись на склонах, а там поднимался зеленый холм, выраставший так незаметно и сливавшийся с равниной так мягко, что едва можно было определить его границы. Холмы, поднимавшиеся один выше другого, волнистые возвышенности, красиво очерченные или бесформенные, приглаженные или суровые, изящные или неуклюжие, брошенные небрежно бок о бок, заслоняли горизонт со всех сторон. Часто с неожиданным шумом взмывала над землей стая ворон, которые, каркая и кружа над ближними холмами, словно ища пути, вдруг скользили вниз, со скоростью света, к открывающейся перед ними вытянутой долине.

Постепенно кругозор расширился с обеих сторон, и если прежде от них были скрыты широкие пространства, то теперь они снова вышли на открытую равнину. Сознание, что они приближаются к цели своего путешествия, придало им новые силы. Но дорога была тяжелая, они замешкались в пути, и Смайк устал. Сумерки уже сгустились, когда они свернули с тропинки к двери придорожной гостиницы, не дойдя двенадцати миль до Портсмута.

- Двенадцать миль,- сказал Николас, опираясь обеими руками на палку и нерешительно глядя на Смайка.

- Двенадцать длинных миль,- повторил хозяин гостиницы.

- Дорога хорошая? - осведомился Николас.

- Очень плохая,- ответил хозяин гостиницы. Конечно, так и должен был он ответить, будучи хозяином.

- Мне нужно идти дальше,- колеблясь, сказал Николас.- Не зняю, что делать.

- Не хочу вас уговаривать,- заметил хозяин гостиницы,- но, будь я на вашем месте, я бы не пошел.

- Не пошли бы? - все так же неуверенно переспросил Николас.

- Не пошел бы, если бы знал, где мне будет хорошо,- сказал хозяин.

С этими словами он подвернул передник, засунул руки в карманы и, шагнув за дверь, посмотрел на темную дорогу якобы с величайшим равнодушием.

Взгляд на измученное лицо Смайка положил конец колебаниям Николаса, и без дальнейших размышлений он решил остаться.

Хозяин повел их в кухню и, так как здесь ярко пылал огонь, заметил, что погода очень холодная. Если бы огонь угасал, он сказал бы, что погода очень теплая.

- Что вы нам дадите на ужин? - был естественный вопрос Николасв.

- А чего бы вы хотели? - был не менее естественный вопрос хозяина.

Николас заговорил о холодной говядине, но холодной говядины не было; о вареных яйцах, но яиц не было; о бараньих котлетах, но бараньих котлет не было и за три мили отсюда, хотя на прошлой неделе их было столько, что не знали, куда их девать, и послезавтра их будет получено чрезвычайно много.

- В таком случае,- сказал Николас,- предоставляю решать вам, что я хотел сделать с самого начала, если бы вы мне позволили.

- Так вот что я вам скажу,- отозвался хозяин,- в гостиной сидит джентльмен, который заказал к девяти часам горячий мясной пудинг и картофель. Приготовлено больше, чем он может съесть, и я почти не сомневаюсь, что, если я попрошу у него разрешения, вы можете поужинать вместе с ним. Я это устрою в одну минуту.

- Нет,- возразил Николас, удерживая его.- Мне бы не хотелось. Я... по крайней мере... э, да почему бы мне не сказать прямо? Так вот, вы видите, что я путешествую очень скромно и сюда пришел пешком. Мне кажется более чем вероятным, что джентльмен не останется доволен такой компанией, и хотя я, как видите, весь в пыли, но я слишком горд, чтобы навязывать ему свою особу.

- Господь с вами! - сказал трактирщик.- Ведь это только мистер Крамльс, уж он-то непривередлив.

- Непривередлив? - переспросил Николас, на которого, по правде сказать, произвело некоторое впечатление упоминание о вкусном пудинге.

- Конечно, нет! - ответил хозяин.- Я знаю, ему понравится ваша манера вести разговор. Но мы скоро все это выясним. Вы только минуту подождите.

Хозяин поспешил в гостиную, не дожидаясь разрешения Николасв, а тот не пытался его задержать, мудро рассудив, что при данных обстоятельствах ужин -

дело слишком серьезное, чтобы этим шутить. Очень скоро хозяин вернулся в чрезвычайном возбуждении.

- Готово! - сказал он тихим голосом.- Я знал, что он согласится. Вы там увидите такое, на что стоит посмотреть. Ей-богу, здорово они это проделывают!

Некогда было осведомляться, к чему относилось это замечание, сделанное восторженным тоном, так как он уже распахнул дверь комнаты, куда и направился Николас в сопровождении Смайка с узлом на плече (он таскал его с таким тщанием, словно это был мешок золота).

Николас приготовился увидеть нечто странное, однако же не столь странное, как зрелище, представившееся его глазам. В дальнем конце комнаты два подростка, один весьма рослый, а другой малорослый, оба одетые матросами

- или по крайней мере театральными матросами, с поясами, пряжками, косицами и пистолетами,- были погружены в занятие, которое на афишах называется страшным поединком: они орудовали двумя короткими палашами, какими обычно пользуются в наших второстепенных театрах. Малорослый одерживал верх над рослым, который очутился в смертельной опасности, и за обоими наблюдал большой грузный мужчина, примостившийся на углу стола; мужчина энергически заклинал их выбивать побольше искр из палашей, и тогда они на первом же представлении не преминут потрясти весь зал.

- Мистер Винсент Крамльс,- с величайшим почтением сказал хозяин гостиницы,- вот этот молодой джентльмен.

Мистер Винсент Крамльс поздоровался с Николасом легким кивком - это было нечто среднее между приветствием римского императора и кивком собутыльника - и предложил хозяину закрыть дверь и удалиться.

- Вот это картина! - сказал мистер Крамльс, жестом предлагая Николаса не приближаться и не портить се.- Маленький его загнал. Если большой не поразит его через три секунды, ему конец! Повторите-ка это, ребята!

Двое сражающихся снова принялись за работу и рубились, пока не высекли из палашей сноп искр, к великому удовольствию мистера Крамльса, который, по-видимому, считал это очень важным достижением. Схватка началась примерно с двухсот ударов палашом, наносимых то малорослым, то рослым матросом без каких-либо решительных результатов, пока малорослый не опустился под ударом на одно колено; но для него это были пустяки, ибо и на одном колене он продолжал обороняться, пустив в ход левую руку, и дрался отчаянно, пока рослый матрос не выбил у него из рук палаша. Казалось, малорослый, доведенный до крайности, немедленно сдастся и запросит пощады; но вместо этого он внезапно выхватил из-за пояса большущий пистолет и приставил его ко лбу рослого матроса, который был этим так ошарашен (от неожиданности), что дал время малорослому поднять палаш и начать сначала. Битва возобновилась, и обеими сторонами были нанесены всевозможные и невероятные удары, как то -

удары левой рукой, и из-под колена, и через правое плечо, и через левое;

когда же малорослый матрос энергически полоснул по ногам рослого,- причем ноги были бы начисто сбриты, если бы удар возымел действие,- рослый перепрыгнул через палаш малорослого, а затем, чтобы сравнять шансы и честно вести игру, нанес малорослому матросу такой же удар по ногам, а малорослый перепрыгнул через его палаш. После этого долго занимались ложными выпадами и подтягиванием "невыразимых",- вследствие отсутствия подтяжек,- а затем малорослый (который несомненно был добродетельным персонажем, ибо всегда одерживал верх) начал неистовое наступление и сошелся с рослым грудь с грудью, а рослый после безуспешного сопротивления упал и в страшных мучениях испустил дух, в то время как малорослый поставил ногу ему на грудь и просверлил в нем дыру насквозь.

- Вас будут не один раз вызывачь на бис, если вы, ребята, постараетесь,- сказал мистер Крамльс.- А теперь отдышитесь и переоденьтесь.

Обратившись с такими словами к участникам поединка, он приветствовал затем Николаса, который обнаружил, что лицо у мистера Крамльса вполне отвечало размерам его тела, что у него очень толстая нижняя губа, хриплый голос, словно он имел привычку очень много кричать, и очень короткие черные волосы, обритые почти до самой макушки,- для того (как узнал он впоследствии), чтобы легче было надевать характерные парики любой формы и фасона.

- Что вы об этом скажете, сэр? - осведомился мистер Крамльс.

- Очень хорошо, превосходно! - ответил Николас.

- Верно, вы не часто видите таких ребят, как эти,сказал мистер Крамльс.

Николас согласился, добавив, что если бы они были больше под пару...

- Под пару? - воскликнул мистер Крамльс.

- Я хочу сказать - если бы они были приблизительно одного роста,пояснил Николас.

- Одного роста! - повторил мистер Крамльс.- Да ведь вся суть поединка в том, чтобы разница между ними была один-два фута! Как можете вы без надувательства завоевать симпатию зрителей, если малорослый не сражается против верзилы или - еще лучше - если не сражается один против пятерых? Но для этого у нас в нашей труппе не хватает людей!

- Понимаю,- ответил Николас.- Прошу прощения. Признаюсь, мне это не пришло в голову.

- В этом все дело,- сказал мистер Крамльс.- Послезавтра я начинаю выступать в Портсмуте. Если вы направляетесь туда, загляните в театр и посмотрите, как идут дела.

Николас обещал это исполнить в случае возможности и, придвинув стул поближе к очагу, тотчас завязал разговор с директором. Тот был очень разговорчив и общителен, быть может не только по природным наклонностям, но и под влиянием больших глотков виски с водой и больших понюшек табаку, который он доставал из бурого бумажного пакета, находившегося в жилетном кармане. Он без всяких умолчаний поведал о своих делах и пространно сообщил о достоинствах своей труппы и о талантах своей семьи: оба подростка с палашами являлись почтенными членами той и другой. По-видимому, разные леди и джентльмены должны были собраться завтра в Портсмуте, куда направлялись и отец с сыновьями (не на весь сезон, но как бродячая труппа), с величайшим успехом закончив выступления в Гильдфорде.

- Вы держите путь туда же? - спросил директор.

- Д-да,- сказал Николас.- Да. туда же.

- Вы хоть немного знаете город? - осведомился директор, который как будто полагал, что имеет право требовать такого же доверия, какое он сам оказывал.

- Нет,- ответил Николас.

- Никогда не бывали там?

- Никогда.

Мистер Винсент Крамльс отрывисто, сухо кашлянул, как бы желая сказать:

"Не хотите говорить откровенно, не говорите",- и взял из бумажного пакетика столько понюшек табаку, одну за другой, что Николас подивился, где они все поместились.

Занимаясь эчим делом, мистер Крамльс время от времени посматривал с величайшим интересом на Смайка, который как будто с первой же минуты произвел на него сильное впечатление. Сейчас Смайк задремал и клевал носом, сидя на стуле.

- Простите, пожалуйста,- сказал директор, наклоняясь к Николасу и понижая голос,- но какое замечательное лицо у вашего друга!

- Бедняга! - слабо улыбнувшись, сказал Николас.- Хотел бы я, чтобы оно было немножко полнее и не такое измученное.

- Полнее?! - с неподдельным ужасом воскликнул директор.- Вы бы его навеки испортили!

- Вы так думаете?

- Думаю ли я так, сэр! - вскричал директор, энергически хлопнув себя по колену.- Да ведь таков, как он есть, без всяких толщинок на теле и разве что с одним мазком краски на лице, он был бы таким актером на роли умирающих с голоду, каких у нас в стране еще не видывали! Наденьте на него костюм аптекаря в "Ромео и Джульетте", положите чуть-чуть красной краски на кончик носа, и его непременно встретят тремя овациями, как только он просунет голову в дверь против суфлерской будки.

- Вы на него смотрите с профессиональной точки зрения,- смеясь, сказал Николас.

- Ну еще бы! - отозвался директор.- С той поры, как я занялся этой профессией, мне не доводилось видеть молодого человека, который бы так подходил для этой роли. А я играл толстых детей, когда мне было полтора года.

Мясной пудинг, появившийся одновременно с младшими Крамльсами, перевел разговор на другие темы и, собственно говоря, совсем прервал его на время.

Эти два молодых джентльмена орудовали ножами и вилками едва ли с меньшей ловкостью, чем палашами, и так как у всей компании аппетит оказался не менее острым, чем любой вид оружия, для разговоров не было времени, пока не покончили с ужином.

Не успели младшие Крамльсы проглотить последний оставшийся на столе кусок, как обнаружили приглушеными зевками и потягиваньем явное желание отойти ко сну, каковое желание Смайк проявлял еще более энергически: за ужином он несколько раз засыпал в процессе еды. Поэтому Николас предложил немедленно разойтись, но директор и слышать об этом не хотел, клянясь, что он предвкушал удовольствие предложить своему новому знакомому разделить с ним чашу пунша, и, если тот откажется, он будет это рассматривать как весьма неблаговидный поступок.

- Пусть они уходят,- сказал мистер Винсент Крамльс,- а мы с вами уютно и приятно посидим вдвоем у камелька.

Николаса не особенно клонило ко сну,- по правде говоря, он был слишком озабочен,- поэтому, помявшись сначала, он принял предложение и обменялся рукопожатием с юными Крамльсами; и когда директор, со своей стороны, отпустил, сердечно благословив, Смайка, Николас уселся против этого джентльмена у камина, чтобы помочь осушить чашу, которая вскоре появилась, дымясь так, что было радостно ее созерцать, и распространила чрезвычайно приятный и соблазнительный аромат.

Но, несмотря на пунш и на директора, который рассказывал разнообразнейшие истории, курил трубку и нюхал табак в невероятном количестве, Николас был рассеян и угнетен. Мысли его вращались вокруг родного дома, а когда они сосредоточивались на теперешнем его положении, неуверенность в завтрашнем дне приводила его в уныние, которое он не мог побороть, несмотря на все свои усилия. Внимание его было отвлечено: он слышал голос директора, но был глух к тому, что тот говорил. И когда мистер Винсент Крамльс закончил длинный рассказ о каком-то приключении громким смехом и вопросом, что бы при таких обстоятельствах сделал Николае, тот принужден был принести искреннее извинение и признаться в полном своем неведении, о чем шла речь.

- Да, я это заметил,- сказал мистер Крамльс.- У вас есть что-то на душе. В чем дело?

Николас невольно улыбнулся, услышав столь прямой вопрос, но, не считая нужным уклоняться от ответа, признался, что у него есть опасения, достигнет ли он цели, какая привела его в эти края.

- Что это за цель? - спросил директор.

- Получить какую-нибудь работу, которая обеспечила бы мне и моему бедному спутнику самое необходимое для жизни,- ответил Николас.- Вот вам вся правда. Конечно, вы давно уже ее угадали, но все же я могу льстить себе мыслью, что любезно открыл вам ее.

- А что вы можете найти в Портсмуте скорее, чем в другом месте? -

осведомился мистер Винсент Крамльс, растапливая в огне свечи сургуч на мундштуке своей трубки и разминая его мизинцем.

- Я думаю, из порта выходит много судов,- ответил Николас.- Я попытаюсь получить место на каком-нибудь корабле. Во всяком случае, там будет что есть и пить.

- Солонина и разбавленный ром, гороховое пюре и сухари из мякины,сказал директор, затянувшись трубкой, чтобы она не потухла, и снова принимаясь украшать ее.

- Бывает и хуже,- сказал Николас.- Думаю, я могу все это перенести так же, как и другие юноши моих лет и в моем положении.

- Придется переносить, если вы попадете на борт судна,- сказал директор.- Но только вы никаким образом не попадете.

- Почему?

- Потому что нет такого шкипера иди штурмана, который нашел бы, что вы стоите полагающейся вам соли, если он может нанять опытного парня вместо вас. А их там столько же, сколько устриц продается на улицах.

- Что вы хотите сказать? - осведомился Николае, встревоженный этим предсказанием и уверенным тоном, которым оно было произнесено.- Люди не рождаются опытными моряками. Я думаю, их нужно обучать?

Мистер Винсент Крамльс кивнул головой.

- Нужно, но не в вашем возрасте и не таких джентльменов, как вы.

Наступило молчание. У Николаса вытянулась физиономия, и он мрачно смотрел на огонь.

- Вам не приходило на ум никакой другой профессии, которой легко мог бы заняться молодой человек с нашей наружностью и манерами, и при этом посмотреть мир с большими удобствами? - осведомился директор.

- Нет,- ответил Николас, покачав головой.

- В таком случае, я вам назову одну,- вытряхивая пепел из трубки в камин, громко сказал мистер Крамльс.- Сцена!

- Сцена?! - воскликнул Николас едва ли не так же громко.

- Театральная профессия! - сказал мистер Винсент Крамльс.- Я сам занимаюсь театральной профессией, моя жена занимается театральной профессией, мои дети занимаются театральной профессией. У меня была собака, которая, вступив на это поприще щенком, жила и умерла на этой работе. Мой пони выступает в "Тимуре Татарине". Я вас выведу в люди, а также и вашего друга. Скажите только слово. Мне нужна новинка.

- Я в этом ничего не понимаю,- ответил Николас, у которого дух захватило от неожиданного предложения.- Ни разу в жизни я не играл на сцене, разве что в школе.

- Есть нечто от благородной комедии в вашей походке и манерах, нечто от юношеской трагедии в вашем взгляде и нечто от животрепещущего фарса в вашем смехе,- сказал мистер Винсент Крамльс.- Вы будете преуспевать не хуже, чем если бы с первого дня рождения не мечтали ни о чем, кроме рампы.

Николас подумал о скудном запасе мелкой монеты. какой останется у него в кармане после уплаты по трактирному счету, и начал колебаться.

- Вы можете быть нам полезны,- продолжал мистер Крамльс.- Подумайте, какие великолепные афиши на все лады может сочинять человек с вашим образованием.

- С этим делом я, пожалуй, могу справиться.- сказал Николас.

- Конечно, можете,- подтвердил мистер Крамльс.- Подробности в программах - в каждую из них мы можем вместить с полкнижки. А затем пьесы: вы могли бы написать пьесу, когда она понадобится, чтобы показать труппу во всем блеске.

- В этом я не так уверен,- возразил Николас,- но, пожалуй, иногда я бы мог набросать что-нибудь для вас подходящее.

- Мы немедленно поставим новый великолепный спектакль,- сказал директор.- Позвольте-ка припомнить... только в нашем театре... новые превосходные декорации... Вам придется как-нибудь ввести настоящий насос и две лохани для стирки.

- В пьесу? - осведомился Николас.

- Да,- ответил директор.- Я их купил на днях по дешевке с торгов, и они произведут прекрасное впечатление. Это по примеру Лондона. Там достают костюм, обстановку и заказывают пьесу, которая бы подходила к этим вещам.

Большинство театров держит для этой цели автора.

- Неужели? - воскликнул Николас.

- Да, да,- подтвердил директор.- Самое обычное дело. Это будет иметь превосходный вид на афишах, oтдельными строчками: "Настоящий насос!

Великолепные лохани! Замечательный аттракцион!" Быть может, вы немножко художник, а?

- Этого таланта у меня нет,- ответил Николас.

- Ну, в таком случае ничего не поделаешь,- сказал директор.- А то бы мы могли сделать для афиши большую гравюру, изображающую всю сцену в последнем акте, с насосом и лоханями посредине. Но раз вы не художник, значит ничего не поделаешь.

- Сколько я мог бы получать за все это? - спросил Николас, несколько секунд подумав.- На это можно было бы жить?

- Жить! - воскликнул директор.- Как принц! С вашим жалованьем, с жалованьем вашего друга и вашими писаньями вы могли бы зарабатывать... да, вы могли бы зарабатывать фунт в неделю.

- Вы шутите?

- Нисколько. А если у нас будут хорошие сборы, то почти вдвое больше.

Николас пожал плечами; но впереди он видел буквально нищету, и если бы у него даже хватило силы духа переносить величайшие лишения и тяжкий труд, то стоило ли ему спасать своего беспомощного спутника только ради того, чтобы Смайку выпала такая же суровая доля, от какой он его избавил? Легко считать семьдесят миль пустяком, когда ты находишься в одном городе с человеком, столь жестоко с тобою поступившим и пробудившим у него самые горькие мысли, но теперь это расстояние казалось немалым. Что же будет, если он отправится в плаванье, а за это время умрет его мать или Кэт?

Без долгих размышлений он поспешил заявить, что сделка заключена, и скрепил ее, подав руку мистеру Винсенту Крамльсу.

ГЛАВА XXIII,

повествует о труппе мистера, Винсента Крамльса и о его делах, домашних и театральных*

Так как у мистера Крамльса стояло в конюшне гостиницы странное четвероногое животное, которое он называл пони, и экипаж неведомого образца, каковой он удостаивал наименования четырехколесного фаэтона, то на следующее утро Николас отправился в путь с большими удобствами, чем ожидал: директор и сам он занимали переднее сиденье, а юные Крамльсы и Смайк ютились в обществе плетеной корзинки, защищенной от сырости прочной клеенкой, в каковой корзинке находились палаши, пистолеты, косички, матросские костюмы и прочие необходимые профессиональные принадлежности упомянутых молодых джентльменов.

В дороге пони действовал не спеша и - быть может, вследствие своего театрального воспитания - то и дело обнаруживал явную наклонность лечь.

Впрочем, мистер Винсент Крамльс неплохо удерживал его в стоячем положении, дергая вожжами и пуская в ход кнут, а когда эти средства не достигали цели и животное останавливалось, старший сын Крамльса вылезал и давал ему пинка. Благодаря таким поощрениям пони время от времени соглашался двигаться дальше, и они трусили к вящему удовольствию всех заинтересованных сторон (как справедливо заметил мистер Крамльс).

- По существу своему он хороший пони,- сказал мистер Крамльс, повернувшись к Николасу.

Он мог быть таким по существу, но уж никак не по виду, ибо шкура у него была самая грубая и безобразная. Поэтому Николас заметил только, что его это не удивляет.

- Много и много турне совершил этот пони,- сказал мистер Крамльс, ловко хлестнув его по глазу в знак старого знакомства.- Он все равно что один из членов нашей труппы. Его мать выступала на сцене.

- Вот как! - отозвался Николас.

- Свыше четырнадцати лет она ела в цирке яблочный пирог,- сообщил директор,- стреляла из пистолета, ложилась спать в ночном чепце - короче говоря, вела весь водевиль. А отец его был танцором.

- Он как-нибудь отличился?

- Не сказал бы,- ответил директор.- Он был довольно вульгарным пони.

Дело в том, что поначалу его брали напрокат поденно, и он так до конца и не отвык от старых привычек. Он был хорош в мелодраме, но слишком груб, слишком груб. Когда умерла мать, он перешел на портвейн.

- На портвейн? - воскликнул Николас.

- Распивал портвейн с клоуном,- пояснил директор.- Но он был жаден и однажды вечером разгрыз стеклянную чашу и подавился; таким образом его вульгарность в конце концов привела его к гибели.

Потомок этого злополучного животного по мере выполнения своей дневной работы требовал удвоенного внимания со стороны мистера Крамльса, а потому у джентльмена оставалось мало времени для разговоров. Таким образом, Николас мог на досуге развлекаться собственными мыслями, пока они не подъехали к подъемному мосту в Портсмуте, где мистер Крамльс остановил пони.

- Мы здесь вылезем,- сказал директор,- а мальчики отведут его в конюшню и принесут багаж к нам на квартиру. Пусть и ваши вещи отнесут пока туда.

Поблагодарив мистера Винсента Крамльса за его любезное предложение, Николас выпрыгнул из экипажа и, подав руку Смайку, отправился в сопровождении директора по Хай-стрит к театру, чувствуя себя немного взволнованным и смущенным перспективой немедленно вступить в столь новый для него мир.

Они прошли мимо великого множества афиш, расклеенных на стенах и выставленных в окнах (на афишах имена мистера Винсента Крамльса, миссис Винсент Крамльс, Крамльса 2-го, Крамльса 3-го и мисс Крамльс были напечатаны очень крупными буквами, а все остальные очень мелкими), и, свернув, наконец, в подъезд, где сильно пахло апельсинными корками и лампадным маслом и примешивался запах опилок, ощупью пробрались темным коридором, а затем, спустившись с двух-трех ступенек, вступили в маленький лабиринт холщовых экранов и горшков с краской и очутились на сцене портсмутского театра.

- Вот и пришли,- сказал мистер Крамльс. Было довольно темно, но Николас мог разглядеть, что стоит на грязных подмостках у первой кулисы со стороны будки суфлера, среди голых стен, пыльных декораций, заплесневевших облаков и густо размалеванных драпировок. Он осмотрелся вокруг: потолок, партер, ложи, галерея, место для оркестра и всевозможные украшения - все казалось грубым, холодным, мрачным и жалким.

- Неужели это театр? - с изумлением прошептал Смайк.- Я думал - он весь сверкает огнями и роскошью.

- Да, это верно,- ответил Николас, едва ли меньше удивленный,- но не днем, Смайк, не днем.

Голос директора помешал ему более тщательно осмотреть помещение, его отозвали в другой конец авансцены, где за овальным красного дерева столиком на тонких ножках сидела тучная, осанистая женщина, по-видимому в возрасте от сорока до пятидесяти лет, в потускневшем шелковом плаще - шляпка ее болталась на лентах на руке, а волосы (их было очень много) были уложены крупными фестонами на обоих висках.

- Мистер Джонсон,- сказал директор (Николас назвался именем, которым наделил его Ньюмен Ногс в разговоре с миссис Кенуигс),- позвольте вас познакомить с миссис Винсент Крамльс.

- Рада вас видеть, сэр,- замогильным голосом сказала миссис Крамльс.Очень рада вас видеть и еще более счастлива приветствовать вас как многообещающего члена нашей корпорации.

Обращаясь в таких выражениях к Николасу, леди пожала ему руку. Он заметил, что рука большая, но все-таки не ждал такого сильного пожатия, каким она его удостоила.

- А это,- сказала леди, шествуя к Смайку, как шествуют трагические актрисы, исполняя указания режиссера,- а это второй. Приветствую и вас, сэр.

- Мне кажется, он подойдет, моя дорогая? - спросил директор, беря понюшку табаку.

- Он великолепен,- ответила леди.- Просто находка.

Когда миссис Винсент Крамльс прошествовала обратно к столу, на сцену из какого-то таинственного закоулка выпрыгнула девочка в грязной белой юбке в складках, доходящей до колен, в коротких панталончиках, в сандалиях, белой жакетке, розовом газовом чепце, зеленой вуали и папильотках, которая сделала пируэт, два антраша, еще один пируэт, затем, взглянув на противоположные кулисы, взвизгнула, прыгнула вперед, остановившись в шести дюймах от рампы, и упала в красивой позе, выражающей ужас, когда появился, проделав энергическое глиссе, оборванный джентльмен в старых туфлях из буйволовой кожи и, скрежеща зубами, стал свирепо размахивать тростью.

- Они репетируют "Дикаря-индейца и девушку",- сказала миссис Крамльс.

- О! Маленький балет-интермедия,- сказал директор.- Прекрасно, продолжайте. Пожалуйста, подвиньтесь немного, мистер Джонсон. Вот так. Ну-с!

Директор хлопнул в ладоши, давая сигнал приступить, и дикарь, рассвирепев, сделал глиссе в сторону девушки, но девушка ускользнула от него при помощи шести пируэтов и в конце последнего замерла на самых кончиках пальцев. Это как будто произвело некоторое впечатление на дикаря, потому что, побесновавшись еще немного и погоняв девушку из угла в угол, он начал смягчаться и несколько раз погладил себя по лицу всеми пятью пальцами правой руки, давая этим понять, что приведен и восторг ее красотой. Действуя под влиянием страсти, он (дикарь) принялся колотить себя кулаком в грудь и об наруживать другие признаки отчаянной влюбленности, но эта процедура, будучи довольно прозаической, по всей вероятности, привела к тому, что девушка заснула. Это ли послужило причиной, или что другое, но она заснула крепко, как сурок, на отлогом склоне насыпи, а дикарь, заметив это, прижал левую ладонь к левому уху и покивал головой, давая понять всем, кого это могло касаться, что она действительно спит, а не притворяется. Предоставленный самому себе, дикарь один-одинешенек исполнил танец. Не успел он кончить, как девушка проснулась, протерла глаза, поднялась с насыпи и тоже исполнила танец одна-одинешенька - такой танец, что дикарь все время смотрел на нее в экстазе, а по окончании его сорвал с ближайшего дерева какую-то ботаническую диковинку, похожую на маленький кочан кислой капусты, и поднес ее девушке, которая сначала не хотела брать, но при виде проливающего слезы дикаря смягчилась. Потом дикарь подпрыгнул от радости; потом девушка подпрыгнула от восторга, вдыхая сладкий аромат кислой капусты. Потом дикарь и девушка исполнили вдвоем бешеный танец, и, наконец, дикарь упал на одно колено, а девушка стала одной ногой на другое его колено, закончив таким образом балет и оставив зрителей в состоянии приятной неуверенности, выйдет ли она замуж за дикаря, или вернется к своим друзьям.

- Очень хорошо,- сказал Крамльс.- Браво!

- Браво! - крикнул Николас, решив видеть все в наилучшем свете.Превосходно!

- Сэр,- сказал мистер Винсент Крамльс, выдвигая вперед девушку,- это дитя-феномен - мисс Нинетта Крамльс.

- Ваша дочь? - осведомился Николас.

- Моя дочь, моя дочь,- подтвердил мистер Винсент Крамльс,- идол всех мест, какие мы посещаем, сэр. Об этой девочке, сэр, мы получили лестные письменные отзывы от знати и дворянства чуть ли не всех городов Англии.

- Меня это не удивляет,- сказал Николас.- Должно быть, она настоящий прирожденный гений.

- Настоящий, э...- Мистер Крамльс запнулся: не было слов, достаточно сильных для изображения дитяти-феномена.- Я вам вот что скажу, сэр,продолжал он.- талант этого ребенка вообразить немыслимо. Ее нужно видеть, сэр, видеть, чтобы хоть в слабой степени оценить. Ну, иди к маме, дорогая моя.

- Могу ли я спросить, сколько ей лет? - осведомился Николас.

- Можете, сэр,- ответил мистер Крамльс, в упор глядя в лицо собеседника, как смотрят иные люди, когда сомневаются, будет ли безоговорочно принято на веру то, что они намерены сказать.- Ей десять лет, сэр.

- Не больше?

- Ни на один день.

- Боже мой! - сказал Николас.- Это поразительно. Да, поразительно, ибо у дитяти-феномена, несмотря на маленький рост, лицо было довольно старообразное. и дитя оставалось все в том же возрасте - если и не на памяти старейших из зрителей, то во всяком случае добрых лет пять. Но девочку заставляли поздно ложиться спать и с младенческих лет отпускали ей в неограниченном количестве джин с водой, чтобы воспрепятствовать росту; быть может, такая система воспитания породила у дитяти-феномена эти добавочные феноменальные явления.

Пока происходил этот короткий диалог, джентльмен, игравший дикаря, подошел, обутый в башмаки и с туфлями в руке, и остановился в нескольких шагах, как бы желая принять участие в разговоре. Найдя момент благоприятным, он вставил слово.

- Вот это талант, сэр! - сказал дикарь, кивая в сторону мисс Крамльс.

Николас с этим согласился.

- Ax!-сказал актер, сжимая зубы и со свистом втягивая воздух.- Ей нельзя оставаться в провинции. Нельзя!

- Что вы хотите этим сказать? - спросил директор.

- Хочу сказать.- с жаром ответил тот,- что она слишком хороша для провинциальной сцены и что она должна быть в одном из больших театров в Лондоне или нигде! И я вам больше скажу, напрямик: если бы не ревность и не зависть со стороны особ, вам известных, она была бы уже там. Может быть, вы меня представите, мистер Крамльс?

- Мистер Фолер,- сказал директор, представляя его Николасу.

- Счастлив познакомиться с вами, сэр.- Мистер Фолер прикоснулся указательным пальцем к полям шляпы, а затем пожал Николасу руку.- Новый коллега, сэр, насколько я понимаю?

- Недостойный этого звания,- ответил Николас.

- Видали вы когда-нибудь такую приманку? - прошептал актер, отводя в сторону Николасв, когда директор отошел от них, чтобы поговорить с женой.

- Какую именно?

Мистер Фолер скорчил забавную гримасу из своей пантомимной коллекции и указал через плечо.

- Неужели вы имеете в виду феноменального ребенка?

- Обман, а не феномен! - заявил мистер Фолер.- Любая приютская девочка с самыми заурядными способностями сыграла бы лучше, чем эта. Она может поблагодарить свою счастливую звезду, что родилась дочерью директора.

- Вы как будто принимаете это близко к сердцу,- с улыбкой заметил Николас.

- Да, клянусь богом! Еще бы не принимать! - сказал мистер Фолер, беря его под руку и прогуливаясь с ним взад и вперед по сцене.- Есть от чего человеку раздражаться, если он видит, как эта неуклюжая девчонка каждый вечер выступает в лучших ролях и буквально лишает театр сборов, потому что ею насильно пичкают пубяяку, а других актеров обходят. Не удивительно ли, что проклятое семейное тщеславие ослепляет человека до такой степени, что он жертвует собственными интересами? Мне точно известно, что в прошлом месяце в Саутгемптоне явилось однажды вечером зрителей на пятнадцать шиллингов шесть пенсов, чтобы посмотреть, как я исполняю шотландский танец, а каковы были последствия? С тех пор меня ни разу - ни единого разу! - не выпускали с этим танцем, а дитя-феномен каждый вечер сквозь букеты искусственных цветов ухмылялось пяти взрослым и одному младенцу в партере и двум мальчишкам на галерке:

- Поскольку я могу судить на основании того, что видел,- сказал Николас.- вы являетесь достойным членом труппы.

- О! - отозвался мистер Фолер, похлопывая одной туфлей о другую, чтобы выколотить из них пыль.- Я недурно справляюсь - пожалуй, лучше всех в моем жанре,- но при таком отношении, как здесь, это все равно что подвешивать свинец к подошвам, вместо того чтобы натирать их мелом, и танцевать в кандалах без всякой от того прибыли. Алло, старина, как поживаете?

Джентльмен, к которому относились эти последние слова, был человек со смуглым, почти желтым лицом, с длинными густыми черными волосами и явными намеком (хотя он был гладко выбрит) на такую же темную жесткую бороду и бакенбарды. На вид ему было не больше тридцати лет, хотя в первый момент многие сочли бы его значительно старше, так как лицо у него было очень бледное от постоянного применения грима. На нем была рубашка в клетку, старый зеленый фрак с новыми позолоченными пуговицами, галстук с широкими красными и зелеными полосами и просторные синие брюки; к тому же при нем была простая ясеневая трость, служившая скорее для парада, чем для полезного употребления, так как он размахивал ею, держа рукоятью вниз, за исключением тех случаев, когда поднимал ее на несколько секунд и, став в позицию, делал два-три выпада в кулисы или в какой-нибудь иной предмет, одушевленный или неодушевленный, представлявший в тот момент удобную мишень.

- Ну, Томми, что нового? - сказал этот джентльмен, делая выпад тростью, который его друг ловко парировал туфлей.

- Новое лицо, вот и все,- ответил мистер Фолер, смотря на Николаса.

- Познакомьте же, Томми, познакомьте,- сказал другой джентльмен, укоризненно похлопывая его тростью по тулье шляпы.

- Это мистер Ленвил, наш первый трагик, мистер Джонсон,- сказал пантомимист.

- За исключением тех случаев, когда старому кирпичу приходит в голову самому быть трагиком, могли бы вы добавить, Томми,- заметил мистер Ленвил.-

Полагаю, вам известно, сэр, кто такой кирпич?

- Нет, право же, нет,- ответил Николас.

- Так мы называем Крамльса, потому что у него манера игры тяжеловесная и грузная,- пояснил мистер Ленвил.- А впрочем, мне шутить некогда, у меня тут роль на двенадцати страницах, в которой я должен выступить завтра вечером, а я еще не успел заглянуть в нее. Я чертовски быстро заучиваю - это единственное утешение.

Успокоив себя таким соображением, мистер Ленвил достал из кармана засаленную, измятую рукопись и, сделав еще один выпад в сторону своего друга, начал шагать взад и вперед, зазубривая роль и изредка позволяя себе принимать соогветствующие позы, какие ему подсказывало его воображение и текст.

К тому времени собралась почти вся труппа. Кроме мистера Ленвила и его приятеля Томми, здесь присутствовали стройный молодой джентльмен с подслеповатыми глазами, который играл несчастных влюбленных и вел теноровые арии, и рука об руку с ним комический поселянин, человек со вздернутым носом, большим ртом, широкой физиономией и выпученными глазами. С дитятей-феноменом любезничал подвыпивший пожилой джентльмен, оборванный донельзя, который играл умиротворенных и добродетельных старцев, а за миссис Крамльс старательно ухаживал другой пожилой джентльмен, чуточку более респектабельного вида, который играл вспыльчивых старцев - тех забавных чудаков, чьи племянники служат в армии и которые вечно гоняются за ними с толстыми палками, принуждая их жениться на богатых наследницах. Затем здесь был субъект в мохнатом пальто, походивший на бродягу, который шагал взад и вперед перед рампой, размахивая тросточкой и что-то без умолку бормоча вполголоса для увеселения воображаемой аудитории. Он был уже не так молод, как в прежние времена, и фигура его, пожалуй, изменилась к худшему, но было в нем что-то преувеличенно-щегольское, свойственное герою благородной комедии. Была здесь еще небольшая группа из трех-четырех молодых людей со впалыми щеками и густыми бровями, беседовавших в углу, но они как будто не играли особой роли и смеялись и болтали, не привлекая к себе ни малейшего внимания.

Леди собрались особой стайкой вокруг вышеупомянутого расшатанного стола. Здесь была мисс Сневелличчи - она могла исполнять что угодно, начиная с любого танца и кончая леди Макбет, а в свой бенефис всегда играла какую-нибудь роль в голубых шелковых штанишках до колен. Из глубин своей соломенной шляпки, похожей на ящик для угля, она посматривала на Николаса и делала вид, будто поглощена сообщением занимательной истории своей подруге мисс Ледрук, которая принесла с собой рукоделие и самым натуральным образом мастерила гофрированный воротничок. Здесь была мисс Бельвони, которая редко притязала на роль с текстом и обычно играла пажа в белых шелковых чулках: стояла, согнув одну ногу, и созерцала публику или входила и выходила вслед за мистером Крамльсом в высоких трагедиях; сейчас она подвивала локончики красавицы мисс Бравасса, чей портрет в одной из ролей, сделанный когда-то учеником гравера, выставлялся на продажу в витрине кондитера и зеленщика, а также в библиотеке и в кассе каждый раз, когда появлялись афиши, возвещавшие о ее ежегодном бенефисе. Здесь была миссис Ленвил в помятой шляпке с вуалью, как раз в том интересном положении, в каком ей, верно, хотелось быть, если она по-настоящему любила мистера Ленвила. Здесь была мисс Гейзинджи в боа из поддельного горностая, небрежно завязанном вокруг шеи, обоими концами которого она шутливо подхлестывала мистера Крамльса-младшего. И, наконец, здесь была миссис Граден в коричневом суконном пальто с пелериной и в касторовой шляпе; она помогала миссис Крамльс по хозяйству, получала деньги у входа, одевала леди, подметала театр, бралась за тетрадь суфлера, когда все прочие были заняты в последней сцене, исполняла в случае необходимости любую роль, никогда ее не разучивая, и появлялась на афишах под любой фамилией, которая, по мнению мистера Крамльса, производила впечатление.

Мистер Фолер, любезно сообщивший эти сведения Николасу, покинул его, чтобы присоединиться к друзьям; церемония взаимного знакомства была завершена мистером Винсентом Крамльсом, который представил нового актера как чудо гениальности и учености.

- Простите,- сказала мисс Сневелличчи, бочком прокрадываясь к Николасу,- вы никогда не играли в Кентербери?

- Никогда,- ответил Николас.

- Припоминаю,- продолжала мисс Сневелличчи,- в Кентербери я видела джентльмена,- правда, всего несколько секунд, потому что я уходила из труппы, когда он поступал в нее,-джентльмена, до такой степени похожего на вас, что я была почти уверена, что вы и он - одно лицо.

- Я вас вижу впервые,- возразил Николас с подобающей галантностью.- Я уверен, что раньше никогда вас не видел: этого я бы не мог забыть.

- О, разумеется, вы мне очень льстите,- с милостивым поклоном ответствовала мисс Сневелличчи.- Теперь, когда я смотрю на вас, я вижу, что у джентльмена в Кентербери глаза были не такие, как у вас... Я вам кажусь очень глупой, потому что обращаю внимание на такие вещи, не правда ли?

- О нет! Могу ли я не быть польщенным вашим вниманием? - ответил Николас.

- Ах, вы, мужчины, такие тщеславные существа! - воскликнула мисс Сневелличчи.

После чего она очаровательно сконфузилась и, вынув носовой платок из выцветшего розового шелкового ридикюля с позолоченной застежкой, окликнула мисс Ледрук.

- Лед, милая моя! - воскликнула мисс Сневелличчи.

- Что случилось? - отозвалась мисс Ледрук.

- Это не тот.

- Кто не тот?

- Тот, из Кентербери... вы знаете, что я хочу сказать. Идите сюда. Я хочу поговорить с вами.

Но мисс Ледрук не захотела подойти к мисс Сневелличчи; поэтому мисс Сневелличчи принуждена была пойти к мисс Ледрук и поспешила к ней вприпрыжку, что было поистине очаровательно, а мисс Ледрук, по-видимому, стала подшучивать, будто Николас произвел неотразимое впечатление на мисс Сневелличчи, так как мисс Сневелличчи, весело пошептавшись с мисс Ледрук, пребольно ударила ее по рукам и отошла в приятном смущении.

- Леди и джентльмены,- сказал мистер Винсент Крамльс, писавший что-то на клочке бумаги,- мы репетируем "Смертельную борьбу" завтра в десять. В процессии участвуют все. Интрига, содержание и взаимоотношения персонажей известны всем, стало быть нам нужна только одна репетиция. Все к десяти, пожалуйста.

- Все к десяти,- повторила миссис Граден, озираясь вокруг.

- В понедельник утром мы будем читать новую пьесу,- объявил мистер Крамльс.- Роли еще не распределены, но у каждого будет хорошая роль. Об этом позаботится мистер Джонсон.

- Как? - встрепенувшись, вскричал Николас.- Я...

- В понедельник утром,- повторил мистер Крамльс, дабы заглушить возражения злополучного мистера Джонсона.- Вот и все, леди и джентльмены.

Леди и джентльмены не нуждались во вторичном разрешении уйти, и через несколько минут в театре не осталось никого, кроме семейства Крамльсов, Николаса и Смайка.

- Уверяю вас,- сказал Николас, отводя в сторону директора,- вряд ли я могу приготовиться к понедельнику.

- Вздор, вздор! - отозвался мистер Крамльс.

- Но, право же, я не могу,- возразил Николас.- Моя фантазия не приучена к таким требованиям, в противном случае я, быть может...

- Фантазия! Черт побери, да какое она имеет к этому отношение? -

воскликнул директор.

- Большое, дорогой мой сэр.

- Ровно никакого, дорогой мой сэр! - с явным нетерпением отрезал директор.- Вы французский язык знаете?

- Да, в совершенстве.

- Очень хорошо,- сказал директор, доставая из ящика стола свернутые в трубку бумаги и протягивая их Николасу.- Вот! Вы только переведите это на английский и поставьте свою фамилию на титульном листе. Будь я проклят,-

сердито продолжал мистер Крамльс,- если не говорил много раз, что не хочу держать у себя в труппе никого, кто не владеет этим языком: тогда бы они могли заучивать с оригинала и играть по-английски, а я был бы избавлен от всех этих хлопот и расходов. Николас улыбнулся и положил в карман пьесу.

- Как вы полагаете устроиться с жильем? - спросил мистер Крамльс.

Николас невольно подумал, что на первую неделю было бы совсем неплохо получить раскладную кровать в партере, но в ответ сказал только, что еще не обращал своих мыслей на сей предмет.

- В таком случае, пойдемте со мной,- сказал мистер Крамльс,- а после обеда мои мальчики отправятся с вами и покажут вам подходящее помещение.

От такого предложения нельзя было отказываться. Николас и мистер Крамльс подали руку миссис Крамльс и вышли на улицу в величественном строю.

Смайк, мальчики и феномен пошли домой кратчайшей дорогой, а миссис Граден осталась, чтобы подкрепиться в билетной кассе холодной тушеной бараниной с луком и картофелем и пинтой портера.

Миссис Крамльс шагала по тротуару, как будто шла на казнь, воодушевляемая сознанием своей невинности, и с той героической стойкостью, какую дарует только добродетель. Мистер Крамльс, со своей стороны, напоминал осанкой и поступью бесчувственного тирана, но оба привлекали некоторое внимание многочисленных прохожих, и, когда слышался шепот: "Мистер и миссис Крамльс!" - или какой-нибудь мальчуган забегал вперед посмотреть им в лицо, строгие их физиономии смягчались, ибо они чувствовали, что это - слава.

Мистер Крамльс жил на Сент-Томас-стрит, в доме лоцмана, некоего Бульфа, который мог похвастать корабельного зеленого цвета дверью и того же цвета оконными рамами, а на каминной полке в его гостиной красовался мизинец утопленника рядом с другими диковинками моря п суши. Он мог похвастать также бронзовым дверным кольцом, бронзовой табличкой и бронзовой ручкой звонка, блестящими и сверкающими, а на заднем дворе у него была мачта с флюгером на верхушке.

- Добро пожаловать,- сказала миссис Крамльс, обращаясь к Николасу, когда они вошли в комнату во втором этаже с полукруглыми окнами на улицу.

Николас поклонился в знак признательности и непритворно обрадовался при виде накрытого стола.

- У нас только баранья лопатка с луковым соусом,- сказала миссис Крамльс все тем же загробным голосом,- но каков бы ни был наш обед, мы просим вас откушать с нами.

- Вы очень добры,- ответил Николас,- я воздам ему должное.

- Винсент,- сказала миссис Крамльс,- который час?

- Обеденный час пробил пять минут назад,- отозвался мистер Крамльс.

Миссис Крамльс позвонила в колокольчик.

- Пусть подают баранину и луковый соус. Раба, прислуживавшая жильцам мистера Бульфа, ушла и вскоре вновь появилась с пиршественными яствами.

Николас и дитя-феномен сели друг против друга за раскладной стол, а Смайк и юные Крамльсы обедали на диване, служившем кроватью.

- Любят здесь театр? - спросил Николас.

- Нет,- ответил мистер Крамльс.- Отнюдь нет, отнюдь нет.

- Я их жалею,- заметила миссис Крамльс.

- Я тоже,- сказал Николас,- если они не питают никакого пристрастия к театральным увеселениям, устроенным надлежащим образом.

- Не питают ни малейшего, сэр,- отозвался мистер Крамльс.- В прошлом году, в бенефис феномена, когда она сыграла три самые популярные свои роли, а также появилась во вновь созданной ею роли в "Волшебном дикобразе", билетов продали не больше, чем на четыре фунта двенадцать шиллингов.

- Может ли это быть?! - вскричал Николас.

- Да из них - на два фунта в кредит, папаша,сказал феномен.

- Да из них - два фунта в кредит,- повторил мистер Крамльс.- Самой миссис Крамльс случалось играть перед горсточкой зрителей.

- Но они всегда живо откликаются, Винсент,- сказала жена директора.

- Почти все зрители откликаются, если видят хорошую игру...

действительно хорошую игру... настоящую,- внушительно ответил мистер Крамльс.

- Вы даете уроки, сударыня? - осведомился Николае.

- Даю,- сказала миссис Крамльс.

- Но, полагаю, здесь учеников нет?

- Были,- сказала миссис Крамльс.- Я принимала Здесь учеников. Я обучала дочь поставщика судового провианта, но потом обнаружилось, что она была не в своем уме, когда в первый раз пришла ко мне. В высшей степени странно, что она пришла при таких обстоятельствах.

Не будучи в этом столь уверен, Николас счел наилучшим промолчать.

- Позвольте-ка,- сказал директор, предавшись послеобеденным размышлениям,- вы бы не хотели сыграть какую-нибудь маленькую приятную роль, имея своим партнером феномена?

- Вы очень любезны,- поспешил ответить Николас,- но, мне кажется, пожалуй, лучше будет, если я сначала сыграю с кем-нибудь, кто одного роста со мной, чтобы я не показался неловким. Быть может, я бы себя чувствовал более непринужденно.

- Правда,- сказал директор.- Может быть, и так. А со временем вы будете в силах играть с феноменом.

- Несомненно,- ответил Николас, от всей души надеясь, что пройдет очень много времени, прежде чем он удостоится этой чести.

- Теперь я вам скажу, что мы сделаем,- сказал мистер Крамльс.- Вы будете разучивать Ромео, когда кончите ту пьесу,- кстати, не забудьте ввести насос и лохани. Джульеттой будет мисс Сневелличчи, старая Граден -

кормилицей. Да, так выйдет прекрасно. Вот еще Пират - вы можете заучить Пирата, раз уж вы займетесь ролями, а также Кассио и Джереми Дидлера*. Вы их без труда одолеете: одна роль очень помогает другой. Вот они - и реплики и все прочее.

Торопливо дав эти общие указания, мистер Крамльс сунул в трепещущие руки Николаса несколько маленьких книжек и, приказав старшему сыну проводить его и показать, где можно снять помещение, пожал ему руку и пожелал спокойной ночи.

В Портсмуте нет недостатка в комфортабельно меблированных комнатах, нетрудно найти и такие, которые доступны человеку с весьма скудными средствами; но первые были слишком хороши, а последние слишком плохи, и они обошли столько домов и ушли такими неудовлетворенными, что Николас начал всерьез подумывать, как бы не пришлось ему все-таки просить разрешения провести эту ночь в театре.

Впрочем, в конце концов они наткнулись на две маленькие комнатки в третьем этаже (со второго этажа туда вела наружная лестница) у владельца табачнон лавки на Коммон-Хард, грязной улице, идущей к пристани. Их и снял Николас, радуясь, что к нему не обратились с требованием уплатить за неделю вперед.

- Ну вот, кладите здесь наши вещи, Смайк,- сказал он. проводив юного Крамльса вниз.- Странное случилось с нами происшествие, и только небу известно, чем оно кончится. Но я устал от событий этих трех дней и хочу отложить размышления до завтра, если удастся.

ГЛАВА XXIV,

О великолепном спектакле, заказанном для мисс Сневелличчи, и о первом появлении Николаса на сцене

На следующее утро Николас встал рано; однако он едва начал одеваться, когда на лестнице послышались шаги, и вскоре его приветствовали голоса мистера Фолера, пантомимиста, и мистера Ленвила, трагика.

- Вы дома?- орал мистер Фолер.

- Эй! Хо! Дома? - восклицал басом мистер Ленвил.

"Черт бы их побрал! - подумал Николас.- Должно быть, они пришли завтракать".

- Подождите минутку, сейчас я открою дверь. - Джентльмены просили его не спешить и, чтобы скоротать время, принялись фехтовать тросточками на крохотной лестничной площадке, к невыразимому смятению всех нижних жильцов.

- Входите! - сказал Николас, закончив свой туалет.- Ради всех чертей, не поднимайте такой шум за дверью.

- Удивительно уютная маленькая ложа,- сказал мистер Ленвил, входя в первую комнату и предварительно сняв шляпу, дабы иметь возможность войти.-

Чертовски уютная.

- Для человека хоть сколько-нибудь привередливого она была бы чуточку слишком уютной,- сказал Николас.- Хотя это несомненно большое удобство -

доставать, не вставая со стула, все, что угодно, с потолка, с пола и из любого угла комнаты, но такими преимуществами можно пользоваться только в помещении крайне ограниченных размеров.

- Здесь вполне достаточно места для холостяка,- возразил мистер Ленвил.- Кстати, это мне напомнило... моя жена, мистер Джонсон... надеюсь, она получит хорошую роль в этой вашей пьесе.

- Вчера вечером я просмотрел французский текст,- сказал Николас.- Мне кажется, роль очень хороша.

- А для меня что вы думаете сделать, старина? - осведомился мистер Ленвил, потыкав тростью в разгорающийся огонь, а затем вытерев трость полой сюртука.Что-нибудь такое грубое и ворчливое?

- Вы выгоняете из дому жену с ребенком,- сообщил Николас,- и в припадке бешенства и ревности закалываете в кабинете своего старшего сына.

- Да неужели! - воскликнул мистер Ленвил.- Вот это здорово!

- Затем,- сказал Николас,- вас терзают угрызения совести вплоть до последнего акта, и тогда вы решаете покончить с собой. Но как раз в тот момент, когда вы приставляете пистолет к голове, часы бьют... десять...

- Понимаю! - закричал Ленвил.- Очень хорошо!

- Вы замираете,- продолжал Николас.- Вы припоминаете, что еще в младенчестве слышали, как часы били десять. Пистолет падает из вашей руки...

Вы обессилены... Вы разражаетесь рыданиями и становитесь добродетельным и примерным человеком.

- Превосходно! - сказал мистер Ленвил.- Эга картина выигрышная, очень выигрышная. Опустите занавес в такой трогательный момент - и успех будет потрясающий.

- А для меня есть что-нибудь хорошее? - с беспокойством спросил мистер Фолер.

- Позвольте-ка припомнить...- сказал Николас.Вы играете роль верного и преданного слуги, вас выгоняют из дому вместе с вашей хозяйкой и ее ребенком.

- Вечно я в паре с этим проклятым феноменом! - вздохнул мистер Фолер.

И, не правда ли, мы идем в убогое жилище, где я не хочу получать никакого жалованья и говорю чувствительные слова?

- Мм... да,- ответил Николас,- так получается по ходу пьесы.

- Мне, знаете ли, нужен какой-нибудь танец,- сказал мистер Фолер.- Вам все равно придется ввести танец для феномена, так что лучше вам сделать pas de deux(Танец одной пары (франц.)) и сберечь время.

- Нет ничего легче,- сказал мистер Ленвил, увидев, что молодой драматург смутился.

- Честное слово, я не знаю, как это сделать,- заявил Николас.

- Да ведь это же ясно! - возразил мистер Ленвил.- Черт подери, разве не ясно, как это сделать! Вы меня изумляете. У вас налицо несчастная леди, маленький ребенок и преданный слуга в убогом жилище, понимаете? Так вот слушайте. Несчастная леди опускается в кресло и прячет лицо в носовой платок. "Почему ты плачешь, мама? - говорит ребенок.- Не плачь, мама, а то я тоже заплачу".- "И я!" - говорит верный слуга, растирая себе глаза рукавом.

"Что нам делать, чтобы подбодрить тебя, дорогая мама?" - говорит дитя. "Да, что нам делать?" - говорит верный слуга. "О Пьер! - говорит несчастная леди.- Как бы я хотела избавиться от этих мучительных мыслей!" -

"Постарайтесь, сударыня,- говорит верный слуга,- приободритесь, сударыня, отвлекитесь".- "Да,говорит леди,- да, я хочу научиться страдать мужественно.

Вы помните тот танец, который в дни более счастливые вы, верный мой друг, исполняли с этим милым ангелом? Он неизменно действовал успокоительно на мою душу. О, дайте мне увидеть его еще раз, пока я жива!" Ну вот, "пока я жива"

- сигнал оркестру, и они пускаются в пляс. Это как раз то, что нужно, не правда ли, Томми?

- Совершенно верно.- ответил мистер Фолер.- Несчастная леди падает в обморок по окончании танца, живая картина и занавес.

Извлекая пользу из этих и других уроков, являвшихся результатом личного опыта обоих актеров, Николас охотно угостил их наилучшим завтраком, какой только мог предложить, и, наконец, избавившись от них, приступил к работе, не без удовольствия убедившись, что она значительно легче, чем он предполагал. Он усердно трудился весь день и не покидал своей комнаты до самого вечера, а затем отправился в театр, куда Смайк ушел до него, чтобы

"представлять" вместе с другим джентльменом всеобщее восстание.

Здесь все люди так изменились, что он едва мог их узнать. Фальшивые волосы, фальшивый цвет лица, фальшивые икры, фальшивые мускулы - люди превратились в новые существа. Мистер Ленвил был полным сил воином грандиозных размеров; мистер Крамльс, с пышной черной шевелюрой, затеняющей его широкую физиономию,- шотландским изгнанником с величественной осанкой;

один из старых джентльменов - тюремщиком, а другой - почтенным патриархом;

комический поселянин - доблестным воином, не лишенным искры юмора; оба юных Крамльса-принцами, а несчастный влюбленный - отчаявшимся пленником. Все было уже приготовлено для роскошного банкета в третьем акте, а именно: две картонные вазы, тарелка с сухарями, черная бутылка и бутылочка из-под уксуса; короче говоря, все было готово и поистине великолепно.

Николас стоял спиной к занавесу, то созерцая декорация первой сцены, изображающие готическую арку фута на два ниже мистера Крамльса, который должен был, пройдя под этой аркой, совершить свой первый выход, то прислушиваясь к двум-трем зрителям, которые щелкали орехи на галерке и рассуждали, есть ли еще кто-нибудь, кроме них, и театре, когда к нему запросто обратился сам директор.

- Были сегодня в зале? - спросил мистер Крамльс.

- Нет,- ответил Николас,- еще нет. Но я собираюсь смотреть представление.

- Билеты шли недурно,- сказал мистер Крамльс,- четыре передних места в середине и целая ложа.

- Вот как! - сказал Николас.- Должно быть, для семьи?

- Да,- ответил мистер Крамльс.- Это очень трогательно. Там шестеро детей, и они приходят только в том случае, если играет феномен.

Трудно было кому-нибудь - кто бы он ни был - посетить театр в тот вечер, когда бы феномен не играл, поскольку он ежевечерне исполнял по меньшей мере одну, а нередко две или три роли; но Николас, щадя отцовские чувства, не стал упоминать об этом пустячном обстоятельстве, и мистер Крамльс продолжал говорить, не встретив возражений.

- Шестеро! - сказал этот джентльмен.- Папа и мама - восемь, тетка -

девять, гувернантка - десять, дедушка и бабушка - двенадцать. Потом еще лакей, который стоит за дверью с мешком апельсинов и кувшином воды, настоенной на сухарях*, и бесплатно смотрит спектакль через окошечко в двери ложи. И за всех одна гинея - им выгодно брать ложу.

- Удивляюсь, зачем вы пускаете столько народу,- заметил Николас.

- Ничего не поделаешь,- отозвался мистер Крамльс,- так принято в провинции. Если детей шестеро, то приходят шестеро взрослых, чтобы держать их на коленях. В семейной ложе всегда помещается двойное количество. Дайте звонок оркестру, Граден.

Эта незаменимая леди выполнила приказ, и вскоре можно было услышать, как настраивают три скрипки. Эта процедура растянулась на столько времени, на сколько предположительно могло хватить терпения у публики; конец ей положил второй звонок, являвшийся сигналом начинать всерьез, после чего оркестр заиграл всевозможные популярные мелодии с неожиданными вариациями.

Если Николас был поражен переменой к лучшему, происшедшей с джентльменами, то превращения леди оказались еще более изумительными. Когда из уютного уголка директорской ложи он узрел мисс Сневелличчи в ослепительно-белом муслине с золотой каймой, и миссис Крамльс во всем величии жены изгнанника, и мисс Бравасса во всей прелести наперсницы мисс Сневелличчи, и мисс Бельвони в белом шелковом костюме пажа, исполнявшего свой долг всюду и клявшегося жить и умереть на службе у всех и каждого, он едва мог сдержать свой восторг, выразившийся в громких аплодисментах и глубочайшем внимании к происходящему на сцене.

Сюжет пьесы был в высшей степени интересен. Неизвестно было, в каком веке, среди какого народа и в какой стране он развертывается, и, быть может, благодаря этому он был еще восхитительнее, так как, за неимением предварительных сведений, никто не мог догадаться, что из всего этого получится.

Некий изгнанник что-то и где-то совершил с большим успехом и вернулся домой с триумфом, встреченный приветственными кликами и звуками скрипок, вернулся, дабы приветствовать свою жену - леди с мужским складом ума, очень много говорившую о костях своего отца, которые, по-видимому, остались непогребенными, то ли по своеобразной причуде самого старого джентльмена, то ли вследствие предосудительной небрежности его родственников - это осталось невыясненным. Жена изгнанника находилась в каких-то отношениях с патриархом, жившим очень далеко в замке, а этот патриарх был отцом многих из действующих лиц, но он хорошенько не знал, кого именно, и не был уверен, своих ли детей воспитал у себя в замке, или не своих. Он склонился к последнему и, находясь в замешательстве, развлек себя банкетом, во время коего некто в плаще сказал: "Берегись!" - но ни один человек (кроме зрителей) не знал, что этот некто и был сам изгнанник, который явился сюда по невыясненным причинам, но, может быть, с целью стащить ложки.

Были также приятные маленькие сюрпризы в виде любовных диалогов между удрученным пленником и мисс Сневелличчи и между комическим воином и мисс Бравасса; кроме того, у мистера Ленвила было несколько очень трагических сцен в темноте во время его кровожадных экспедиций, потерпевших неудачу благодаря ловкости и смелости комического воина (который подслушивал все, что говорилось на протяжении всей пьесы) и неустрашимости мисс Сневелличчи, которая облачилась в трико и в таком виде отправилась в темницу к своему пленному возлюбленному, неся корзиночку с закусками и потайной фонарь.

Наконец обнаружилось, что патриарх и был тем самым человеком, который так неуважительно обошелся с костями тестя изгнанника, и по этой причине жена изгнанника отправилась в замок патриарха, чтобы убить его, и пробралась в темную комнату, где после долгих блужданий в потемках все сцепились друг с другом и вдобавок принимали одного за другого, что вызвало величайшее смятение, а также пистолетные выстрелы, смертоубийство и появление факелов.

После этого вперед выступил патриарх и, заметив с многозначительным видом, что теперь он знает все о своих детях и сообщит им это, когда они вернутся, заявил, что не может быть более благоприятного случая для сочетания браком молодых людей. Затем он соединил их руки, с полного согласия неутомимого пажа, который (будучи, кроме этих троих, единственным оставшимся в живых)

указал своей шапочкой на облака, а правой рукой на землю, тем самым призывая благословение и давая знак опускать занавес, что и было сделано при дружных рукоплесканиях.

- Ну, как по-вашему? - осведомился мистер Крамльс, когда Николас снова прошел на сцену.

Мистер Крамльс был очень красен и разгорячен, потому что эти изгнанники

- отчаянные люди, когда дело доходит до крика.

- По-моему, великолепно,- ответил Николас.- В особенности мисс Сневелличчи была необычайно хороша.

- Это гений! - сказал мистер Крамльс.- Эта девушка - настоящий гений!

Кстати, я подумываю о том, чтобы поставить вашу пьесу в ее заказанный вечер.

- Когда? - переспросил Николас.

- В ее вечер, заранее заказанный. В ее бенефис, когда ее друзья и патроны заказывают спектакль,- пояснил мистер Крамльс.

- А, понимаю,-отозвался Николас.

- Видите ли,- сказал мистер Крамльс,- в такой день пьеса несомненно пройдет, и если даже она не будет пользоваться тем успехом, на какой мы рассчитываем, то, знаете ли, мы ничем не рискуем.

- То есть вы,- поправил Николас.

- Я и сказал - я,- возразил мистер Крамльс.- В понедельник на будущей неделе. Что вы на это скажете? Пьесу вы сделаете задолго до этого и, конечно, успеете разучить роль любовника.

- Не могу сказать, что "задолго до этого",- ответил Николас,- но к тому времени я, пожалуй, берусь приготовиться.

- Прекрасно,- продолжал мистер Крамльс.- Итак, будем считать вопрос решенным. Теперь я хочу просить вас еще кое о чем. В таких случаях проводится маленькая... как бы это выразиться... маленькая кампания по сбору голосов.

- Вероятно, среди патронов? - осведомился Николае.

- Среди патронов. Но у Сневелличчи было столько бенефисов в этом году, что она нуждается в приманке. У нее был бенефис, когда умерла ее свекровь, и еще бенефис, когда умер ее дядя; у миссис Крамльс и у меня были бенефисы в день рождения феномена, в годовщину нашей свадьбы и по случаю других такого же рода событий, так что, собственно говоря, хороший бенефис связан с некоторыми трудностями. Мистер Джонсон, не согласитесь ли вы помочь бедной девушке? - сказал Крамльс, присаживаясь на барабан, взяв большую понюшку табаку и пристально поглядев в лицо своему собеседнику.

- Что вы имеете в виду? - спросил Николас.

- Как вы думаете, не можете ли вы уделить завтра утром полчасика, чтобы зайти вместе с ней к двум-трем патронам? - вкрадчивым голосом прошептал директор.

- Знаете ли...- сказал Николас с видом явно протестующим,- мне бы этого не хотелось!

- Феномен будет ее сопровождать,- сказал мистер Крамльс.- Когда мне это предложили, я тотчас разрешил феномену пойти. Ровно ничего неприличного в этом нет: мисс Сневелличчи - воплощение чести, сэр. Это принесло бы существенную пользу: джентльмен из Лондона... автор новой пьесы... актер, выступающий в новой пьесе... первое появление на подмостках - это дало бы нам великолепный бенефис, мистер Джонсон!

- Мне очень грустно омрачать надежды кого бы то ни было, и в особенности леди,- ответил Николас,- но право же, я бы хотел решительно отказаться от участил в кампании!

- Что сказал мистер Джонсон, Винсент? - раздался голос над самым его ухом.

Оглянувшись, он увидел, что за его спиной стоят миссис Крамльс и сама мисс Сневелличчи.

- У него есть возражения, дорогая моя,- ответил мистер Крамльс, смотря на Николаса.

- Возражения! - воскликнула миссис Крамльс.- Возможно ли это?

- О, надеюсь, что нет! - вскричала мисс Сневеллпччи.- Конечно, вы не столь жестоки. О боже мой! О, я... подумать только, сколько надежд я возлагала на вас!

- Мистер Джонсон не станет упорствовать, дорогая моя,- сказала миссис Крамльс.- Будьте о нем лучшего мнения и не думайте этого. Галантность, человечность, все лучшие чувства, свойственные его натуре, должны оказать поддержку этому замечательному начинанию.

- Которое растрогало даже директора,- улыбаясь, сказал мистер Крамльс.

- И жену директора,- добавила миссис Крамльс привычным трагическим тоном.- Полно, полно, вы смягчитесь, знаю, что смягчитесь.

- Не в моей натуре,- сказал Николас, тронутый этими мольбами,противиться каким бы то ни было просьбам, разве что с ними связано что-нибудь дурное; а кроме гордости, я не нахожу ничего, что бы мешало мне это сделать! Я здесь никого не знаю, и меня никто не знает. Пусть будет по-вашему. Я сдаюсь.

Мисс Сневелличчи тотчас залилась румянцем и рассыпалась в выражениях благодарности; на этот последний товар отнюдь не поскупились также и мистер и миссис Крамльс. Было условлено, что Николас зайдет к ней на квартиру завтра в одиннадцать часов утра, и вскоре после этого они расстались: он -

чтобы вернуться домой к своим писаниям, мисс Сневелличчи - переодеться для следующей пьесы, а бескорыстный директор и его жена - подсчитать возможный доход от предстоящего бенефиса, так как, согласно торжественному договору, им надлежало получить две трети всей прибыли.

На следующее утро в назначенный час Николас отправился на квартиру мисс Сневелличчи, находившуюся на улице, именуемой Ломберд-стрит, в доме портного. В маленьком коридорчике сильно пахло утюгом, а дочь портного, открывшая дверь, находилась в том возбужденном состоянии духа, в каком так часто пребывают семьи в день стирки белья.

- Кажется, здесь живет мисс Сневелличчи? - спросил Николас, когда дверь открылась.

Дочь портного ответила утвердительно.

- Не будете ли вы так добрн уведомить ее, что пришел мистер Джонсон? -

сказал Николас.

- О, пожалуйста, поднимитесь наверх,- с улыбкой ответила дочь портного.

Николас последовал за молодой леди, и его ввели в маленькую комнату во втором этаже, сообщавшуюся с задней комнатой, где, как предположил он, судя по приглушенному зову чашек и блюдец, мисс Сневелличчи в тот момент завтракала в постели.

- Вам придется подождать, будьте так добры,- сказала дочь портного после недолгого отсутствия, во время которого звон прекратился и уступил место шепоту.- Она скоро выйдет.

С этими словами она подняла штору и (как думала она) отвлекла таким путем внимание мистера Джонсона от комнаты и привлекла его к улице, после чего схватила какие-то вещи, сушившиеся на каминной решетке и имевшие большое сходство с чулками, и убежала.

Так как за окном было не очень много предметов, представляющих интерес, то Николас осмотрел комнату с большим вниманием, чем уделил бы ей при других обстоятельствах. На диване лежала старая гитара, какие-то скомканные ноты и кучка папильоток вместе с кипой афиш и парой грязных белых атласных туфель с большими голубыми розетками. На спинке стула висел еще не дошитый муслиновый передник с карманчиками, украшенными красной лентой,- такие передники носят на сцене горничные, и, следовательно, нигде в другом месте их не увидишь. В одном углу стояли миниатюрные сапожки с отворотами; в сапожках мисс Сневелличчи обычно изображала маленького жокея, а тут же на стуле лежал сверток, имевший подозрительное сходство с короткими штанишками под стать сапожкам.

Но, пожалуй, самым интересным предметом был раскрытый альбом газетных вырезок, красовавшийся среди разбросанных по столу театральных либретто в двенадцатую долю листа. В этот альбом были вклеены всевозможные критические отзывы об игре мисс Сневелличчи, извлеченные из различных провинциальных газет, а также дифирамбы в ее честь, начинавшиеся так:

Пой, бог любви, и почему, ответь, Талантливая Сневелличчи снизошла на землю?

Чтоб нас пленять, играть, а также петь?

Пой, бог любви, и торопись, тебе я жадно внемлю!"

Помимо этого излияния, здесь было множество лестных намеков, также извлеченных из газет, например: "Из объявления, помещенного на другой странице сегодняшнего номера нашей газеты, мы узнаем, что бенефис очаровательной и высокоталантливой мисс Сневелличчи назначен на среду и по этому случаю ею составлена программа, которая может зажечь восторгом даже сердце мизантропа. Пребывая в уверенности, что наши сограждане не утратили той высокой способности цениnь как дела общеполезные, так и личные достоинства, каковою способностью они издавна одарены столь изумительно, мы предсказываем этой очаровательной актрисе восторженный прием". "Ответы подписчикам. Дж. С. введен в заблуждение, если он полагает, что высокоодаренная и прекрасная мисс Сневелличчи, каждый вечер пленяющая все сердца в нашем изящном и уютном маленьком театре, не является той самой леди, которой недавно сделал честные предложения чрезвычайно богатый молодой джентльмен, проживающий в ста милях от славного города Йорка. У нас есть основания предполагать, что мисс Сневелличчи является той леди, которая играла роль в этой таинственной и романической истории и чье поведение при таких обстоятельствах делает честь ее уму и сердцу не меньше, чем театральные триумфы ее сверкающему гению". Альбом мисс Сневелличчи был заполнен богатой коллекцией таких заметок, как приведенные выше, и пространными программами бенефисов, кончавшимися призывом, напечатанным крупным шрифтом:

"Приходите заблаговременно".

Николас прочел множество этих вырезок и был поглощен подробным и меланхолическим отчетом о ходе событий, которые привели к тому, что мисс Сневелличчи вывихнула себе лодыжку, поскользнувшись на апельсинной корке, брошенной на сцену в Винчестере каким-то чудовищем в образе человека (так сообщала газета), когда сама молодая леди в шляпке, напоминавшей ящик для угля, и в полном выходном костюме впорхнула в комнату, принося тысячу извинений, что заставила его ждать так долго после назначенного часа.

- Но уверяю вас,- сказала мисс Сневелличчи,- моя дорогая Лед, которая живет вместе со мной, так разнемоглась ночью, что я боялась, как бы она не испустила дух в моих объятиях.

- Такая судьба почти достойна зависти,- заявил Николас,- но тем не менее мне очень грустно это слышать.

- Как вы умеете льстить! - сказала мисс Сневелличчи, в большом смущении застегивая перчатку.

- Если лестью называть восхищение вашими чарами и талантами,- возразил Николас, кладя руку на альбом вырезок,- то здесь вы имеете лучшие образцы.

- О жестокое создание, как вы могли читать такие вещи! После этого мне стыдно смотреть вам в лицо, право же стыдно! - воскликнула мисс Сневелличчи, хватая книгу и пряча ее в шкаф.- Какая небрежность со стороны Лед! Как могла она поступить так нехорошо!

- Я думал, вы любезно оставили ее здесь, чтобы я почитал,- сказал Николас. Это и в самом деле казалось правдоподобным.

- Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы вы ее видели,- возразила мисс Сневелличчи.- Никогда еще я не была так раздосадована, никогда! Но Лед такое небрежное существо, ей нельзя доверять.

Тут разговор был прерван приходом феномена, который до сей поры скромно оставался в спальне, а теперь появился с большой грацией и легкостью, держа в руке очень маленький зеленый зонтик с широкой бахромой и без ручки.

Обменявшись несколькими словами, приличествующими случаю, они вышли на улицу.

Феномен оказался довольно докучливым спутником, ибо сначала у него свалилась правая сандалия, а потом левая, а когда эту беду поправили, обнаружилось, что белые панталончики с одной стороны спускаются ниже, чем с другой; помимо этих происшествий, зеленый зонтик провалился сквозь железную решетку и был выужен с большим трудом и после многих усилий. Однако немыслимо было бранить ее, так как она была дочкой директора; посему Николас принимал все это с невозмутимым добродушием и шествовал под руку с мисс Сневелличчи, в то время как надоедливое дитя шло с другой стороны.

Первый дом, куда они направили свои стопы, стоял на улице респектабельного вида. В ответ на скромный стук мисс Сневелличчи вышел лакей, который, выслушав ее вопрос, дома ли миссис Кэрдль, очень широко раскрыл глаза, очень широко улыбнулся и сказал, что не знает, но справится.

Затем он провел их в приемную, где заставил их ждать, пока там под каким-то предлогом не побывали две служанки, чтобы поглазеть на актеров; поделившись с ними впечатлениями в коридоре и приняв участие в долгом перешептывании и хихиканье, лакей, наконец, отправился наверх доложить о мисс Сневелличчи.

Миссис Кэрдль, по признанию тех, кто был наилучшим образом осведомлен в такого рода делах, обладала поистине лондонским вкусом во всем, имеющем отношение к литературе и театру, а что до мистера Кэрдля, то он написал брошюру в шестьдесят четыре страницы в одну восьмую листа о характере покойного супруга кормилицы в "Ромео и Джульетте", разбиравшую вопрос, был ли он действительно -"весельчаком" при жизни, или же только пристрастие любящей вдовы побудило ее отзываться о нем подобным образом. Доказал он также, что если отступить от принятой системы пунктуации, то любую из шекспировских пьес можно переделать наново и совершенно изменить ее смысл.

Посему нет надобности говорить, что он был великим критиком и весьма глубоким и в высшей степени оригинальным мыслителем.

- Ну, как вы поживаете, мисс Сневелличчи? - осведомилась миссис Кэрдль, входя в приемную.

Мисс Сневелличчи сделала грациозный реверанс и выразила надежду, что миссис Кэрдль здорова, равно как и мистер Кэрдль, появившийся одновременно.

Миссис Кэрдль была в утреннем капоте и маленьком чепчике, сидевшем на макушке. На мистере Кэрдле был широкий халат, а указательный палец правой его руки приложен ко лбу в соответствии с портретами Стерна, с которым, как однажды кто-то заметил, он имел разительное сходство.

- Я осмелилась нанести вам визит, сударыня, с целью спросить, не подпишетесь ли вы на мой бенефис,- сказала мисс Сневелличчи, доставая бумаги.

- О, право, не знаю, что сказать,- отозвалась миссис Кэрдль.- Нельзя утверждать, чтобы сейчас театр находился на высоте величия и славы... Что же вы стоите, мисс Сневелличчи?.. Драма погибла, окончательно погибла.

- Как восхитительное воплощение видений поэта и как материализация человеческой интеллектуальности, золотящая своим сиянием наши грезы и открывающая перед умственным взором новый и волшебный мир, драма погибла, окончательно погибла,- сказал мистер Кэрдль.

- Где найти человека из живущих ныне, который может изобразить нам все меняющиеся цвета спектра, в какие облечен образ Гамлета! - воскликнула миссис Кэрдль.

- Да, где найти такого человека... на сцене? - сказал мистер Кэрдль, делая маленькую оговорку в свою пользу.- Гамлет! Фу! Смешно! Гамлет погиб, окончательно погиб.

Совершенно подавленные этими горестными соображениями, мистер и миссис Кэрдль вздохнули и некоторое время сидели безгласные. Наконец леди, повернувшись к мисс Сневелличчи, осведомилась, в какой пьесе та намерена выступить.

- В новой,- сказала мисс Сневелличчи,- автором которой является этот джентльмен и в которой он будет играть: это его первое выступление на подмостках. Джентльмена зовут мистер Джонсон.

- Надеюсь, вы сохранили единства, сэр? - спросил мистер Кэрдль.

- Эта пьеса - перевод с французского,- сказал Николас.- В ней много всевозможных происшествий, живых диалогов, ярко очерченных действующих лиц...

- Все это бесполезно без строгого соблюдения единств, сэр,- возразил мистер Кэрдль.- Единства драмы - прежде всего.

- Разрешите вас спросить,- сказал Николас, колеблясь между уважением, которое должен был оказывать хозяину, и желанием позабавиться,- разрешите вас спросить, что такое единства?

Мистер Кэрдль кашлянул и призадумался.

- Единства, сэр,- сказал он,- это завершение... нечто вроде всеобщей взаимосвязи по отношению к месту и времени... своего рода универсальность, если мне разрешат воспользоваться столь сильным выражением. Это я и считаю драматическими единствами, поскольку я имел возможность уделить им внимание, а я много читал об этом предмете и много размышлял. Перебирая в памяти роли, исполняемые этим ребенком,- продолжал мистер Кэрдль, повернувшись к феномену,- я нахожу единство чувства, широту кругозора, свет и тень, теплоту окраски, тон, гармонию, художественное развитие первоначальных замыслов, что я тщетно ищу у взрослых актеров. Не знаю, понятно ли я изъясняюсь.

- Вполне,- ответил Николас.

- Вот именно,- сказал мистер Кэрдль, подтягивая галстук.- Таково мое определение единств драмы.

Миссис Кэрдль сидела и слушала это столь исчерпывающее объяснение с великим самодовольством. По окончании его она осведомилась, что думает мистер Кэрдль по поводу подписки.

- Не знаю, дорогая моя, честное слово, не знаю,- сказал мистер Кэрдль.-

Если мы подпишемся, то подлежит ясно дать понять, что мы не гарантируем качества исполнения. Пусть публика знает, что за них мы своим именем не поручимся, но что эту честь мы оказываем только мисс Сневелличчи. Когда это будет ясно установлено, я сочту своим долгом распространить наше покровительство на пришедший в упадок театр хотя бы ради тех ассоциаций, с которыми он для меня связан. У вас найдется два шиллинга шесть пенсов разменять полукрону, мисс Сневелличчи? - сказал мистер Кэрдль, доставая четыре полукроны.

Мисс Сневелличчи обшарила все уголки розового ридикюля, но ни в одном из них ничего не оказалось. Николас пробормотал шутливо, ччо он автор, и решил вовсе обойтись без формальной процедуры обшаривания своих карманов.

- Позвольте-ка,- сказал мистер Кэрдль,- дважды четыре восемь,- по четыре шиллинга за место в ложе, мисс Сневелличчи, чрезвычайно дорого при теперешнем положении театра; три полукроны - это семь шиллингов шесть пенсов. Полагаю, мы не будем спорить из-за шести пенсов? Шесть пенсов нас не поссорят, мисс Сневелличчи?

Бедная мисс Сневелличчи с улыбками и поклонами взяла три полукроны, а миссис Кэрдль, сделав несколько дополнительных замечаний на тему о том, чтобы места были им оставлены, с сидений стерта пыль и присланы две афиши, как только они будут выпущены, позвонила в колокольчик, давая сигнал, что совещание кончено.

- Странные люди,- сказал Николас, когда они вышли из дому.

- Уверяю вас,- отозвалась мисс Сневелличчи, беря его под руку,- я почитаю себя счастливой, что они недодали шести пенсов... Они могли пока ничего не заплатить. Теперь в случае вашего успеха они дадут понять публике, что всегда вам покровительствовали, а в случае вашего провала - что они были в этом уверены с самою начала.

В следующем доме, какой они посетили, их приняли восторженно, ибо здесь обитали шесть человек детей, которые восхищались публичными выступлениями феномена, и, когда их призвали из детской, чтобы они насладились лицезрением этой юной леди в интимной обстановке, они принялись тыкать пальцами ей в глаза, наступать на ноги и оказывать другие маленькие знаки внимания, свойственные их возрасту.

- Я непременно уговорю мистера Борума взян, oтдельную ложу,- сказала хозяйка дома после самой любезной встречи.- Я прихвачу с собой только двух детей, а остальное общество будет состоять из джентльменов - ваших поклонников, мисс Сневелличчи. Огастес, гадкий мальчик, не приставай к девочке!

Это относилось к молодому джентльмену, который щипал девочку-феномена сзади, очевидно с целью установить, настоящая ли она.

- Вероятно, вы очень устали,- сказала мамаша, обращаясь к мисс Сневелличчи.- Я никак не могу отпустить вас, пока вы не выпьете рюмку вина.

Фи, Шарлотта, мне стыдно за тебя! Мисс Лейн, милая моя, пожалуйста, присмотрите за детьми.

Мисс Лейн была гувернантка, а эта просьба была вызвана неожиданной выходкой младшей мисс Борум, которая, стащив зеленый зонтик феномена, хотела дерзко его унести, в то время как ошеломленный феномен беспомощно взирал на это.

- Где вы могли научиться так играть, как вы играете? - спросила добродушная миссис Борум, снова обращаясь к мисс Сневелличчи.- Право же, я понять не могу (Эмма, не таращи глаза): в одном месте вы плачете, а в другом смеетесь, и все это так естественно, ах, боже мой!

- Я счастлива слышать столь благоприятное мнение.- сказала мисс Сневелличчи.- Восхитительно думать, что вам нравится моя игра.

- Нравится! - вскричала миссис Борум.- Кому же она может не нравиться?

Будь у меня возможность, я бы ходила в театр два раза в неделю: я без ума от него. Только иногда вы бываете слишком трогательны. Вы доводите меня до такого состояния, до таких судорожных рыданий! Господи боже мой, мисс Лейн, почему вы позволяете им так мучить это бедное дитя?

Девочке-феномену и в самом деле грозила опасность быть разорванной на части, так как два здоровых мальчугана, ухватившись каждый за ее руку, тянули в противоположные стороны, пробуя свою силу. Однако мисс Лейн

(которая сама была слишком занята созерцанием взрослых актеров, чтобы обращать должное внимание на происходящее) в критический момент спасла злосчастного младенца, который подкрепился рюмкой вина и вскоре был уведен своими друзьями, не потерпев особо серьезных повреждений, если не считать того, что розовый газовый чепчик был приплюснут, а белое платьице и панталончики порядочно измяты.

Это было изнурительное утро, потому что пришлось сделать множество визитов и у всех вкусы были разные. Одни хотели трагедий, а другие комедий;

одни возражали против танцев, другие только танцев и хотели. Одни считали комического певца решительно вульгарным, а другие надеялись, что у него дела будет больше, чем обычно. Одни не обещали прийти, потому что другие не обещали прийти, а иные вовсе не хотели идти, потому что другие придут.

Наконец мало-помалу, в одном месте что-нибудь вычеркивая, а в другом что-нибудь добавляя, мисс Сневелличчи поручилась за программу, которая другими достоинствами, может быть, и не отличалась, но зато была достаточно обширна, (среди прочих безделок она включала четыре пьесы, различные песни, несколько поединков и много танцев), и они вернулись домой, не на шутку измученные трудами этого дня.

Николас корпел над пьесой, которую быстро начали репетировать, а затем корпел над своей ролью, которую разучивал с большой настойчивостью и исполнил, как заявила вся труппа, безупречно. И, наконец, настал великий день. Утром был послан в обход глашатай, звоном колокольчиков возвещавший на всех людных улицах о представлении; специально выпущенные афиши длиной в три фута и шириной в девять дюймов были рассеяны повсюду, разбросаны по всем подвальным лестницам, подсунуты под все дверные кольца и развешены во всех лавках. Были они также вывешены на всех стенах, хотя и не с полным успехом, ибо по случаю болезни постоянного расклейщика афиш эту обязанность исполняло лицо неграмотное, и часть афиш была развешена косо, а остальные вверх ногами.

В половине шестого в дверь галерки ломились четыре человека; без четверти шесть их было по крайней мере дюжина; в шесть часов колотили ногами в дверь устрашающим образом, а когда старший сынок Крамльса открыл ее, ему пришлось спрятаться за ней, спасая собственную жизнь. В первые же десять минут миссис Граден собрала пятнадцать шиллингов.

За кулисами царило такое же беспримерное возбуждение. Мисс Сневелличчи вспотела так, что румяна едва держались у нее на лице. Миссис Крамльс была так нервна, что с трудом могла припомнить свою роль. Локончики мисс Бравасса развились от жары и волнения; даже сам мистер Крамльс все время смотрел в дырочку в занавесе и то и дело прибегал возвестить, что еще один человек пришел в партер.

Наконец оркестр умолк, и занавес поднялся. Первая сцена, в которой не участвовал никто примечательный, прошла довольно спокойно, но когда во второй появилась мисс Сневелличчи, сопровождаемая феноменом в роли дитяти, какой раздался гром аплодисментов! В ложе Борума все встали, как один человек, размахивая шляпами и носовыми платками и крича: "Браво!". Миссис Борум и гувернантка бросали венки на сцену, из коих некоторые опустились на лампы, а один увенчал чело толстого джентльмена, который, жадно смотря на сцену, остался в неведении об оказанной ему чести; портной и его семейство колотили ногами в переднюю стенку верхней ложи, грозя вывалиться наружу;

даже мальчик, разносивший имбирное пиво, застыл на месте посреди зрительного зала; молодой офицер, которого считали влюбленным в мисс Сневелличчи, вставил в глаз монокль, как бы желая скрыть слезу. Снова и снова мисс Сневелличчи приседала все ниже и ниже, и снова и снова аплодисменты раздавались все громче и громче. Наконец, когда феномен взял один из дымящихся венков и косо нахлобучил на самые глаза мисс Сневелличчи, овация достигла своего апогея, и представление продолжалось.

Но когда появился Николас в своей блестящей сцене с миссис Крамльс, какие раздались рукоплескания! Когда миссис Крамльс (которая была его недостойной матерью) насмехалась над ним и назвала его "самонадеянным мальчишкой", а он отказал ей в повиновении, какая была буря аплодисментов!

Когда он поссорился с другим джентльменом из-за молодой леди и, достав ящик с пистолетами, сказал, что если его соперник - джентльмен, то он будет драчься с ним здесь, в этой гостиной, пока мебель не оросится кровью одного из них, а может быть, и обоих, как слились в едином оглушительном вопле ложи, партер и галерка! Когда он бранил свою мать за то, что она не хотела вернуть достояние молодой леди, а та, смягчившись, побудила и его смягчиться, упасть на одно колено и просить ее благословения, как рыдали леди в зрительном зале! Когда он спрятался в темноте за занавес, а злой родственник тыкал острой шпагой всюду, но только не туда, где ясно видны были его ноги, какой трепет неудержимого страха пробежал по залу! Его осанка, его фигура, его походка, его лицо - все, что он говорил или делал, вызывало похвалу. Аплодисменты раздавались каждый раз, когда он начинал говорить. А когда, наконец, в сцене с насосом и лоханью миссис Граден зажгла бенгальский огонь, а все незанятые члены труппы вышли и разместились повсюду

- не потому, что это имело какое-нибудь отношение к пьесе, но для чего, чтобы закончить ее живой картиной,- зрители (которых к тому времени стало значительно больше) испустили такой восторженный крик, какого не слыхали в этих стенах много и много дней.

Короче - успех и новой пьесы и нового актера был полный, и, когда мисс Сневелличчи вызвали в конце пьесы, ее вел Николас и делил с ней аплодисменты.

ГЛАВА XXV,

касающаяся молодой леди из Лондона, которая присоединяется к труппе, и пожилого поклонника, который следует в ее свите; трогательная церемония, последовавшая за их прибытием

Новая пьеса, будучи явной удачей, была анонсирована на все вечерние представления впредь до особого извещения, а по вечерам театр оставался закрытым два раза в неделю вместо трех. И это были не единственные признаки необычайного успеха, ибо в ближайшую субботу Николас получил через посредство неугомимой миссис Граден ни больше ни меньше как тридцать шиллингов; помимо такой существенной награды, он был удостоен немалой чести и славы, получив на адрес театра экземпляр брошюры мистера Кэрдля с автографом этого джентльмена на первой странице (само по себе бесценное сокровище), в сопровождении записки, записка содержала многочисленные похвалы и непрошенное заверение в том, что мистер Кэрдль с величайшим удовольствием будет каждое утро читать с ним Шекспира три часа перед завтраком во время его пребывания в этом городе.

- У меня есть еще одна новинка, Джонсон,- весело объявил однажды утром мистер Крамльс.

- Что именно? - спросил Николас.- Пони?

- Нет, к пони мы обращаемся только в тех случаях, когда все остальное провалилось,- сказал мистер Крамльс.- Думаю, что в этом сезоне нам вообще не придется пользоваться им. Нет, нет, не пони.

- Быть может, мальчик-феномен? - предположил Николас.

- Есть только один феномен, сэр,- внушительно ответил мистер Крамльс,и это - девочка.

- Совершенно верно,- сказал Николас.- Прошу прощенья. В таком случае я, право же, не знаю, что это может быть.

- Что бы вы сказали по поводу молодой леди из Лондона? - осведомился мистер Крамльс.- Мисс такая-то из Королевского театра Друр-и-Лейн?

- Сказал бы, что она будет очень хороша на афишах,- отозвался Николас.

- В этом вы правы,- заметил мистер Крамльс,- и если бы вы сказали, что она будет очень хороша также и на сцене, вы бы не ошиблись. Посмотрите-ка, что вы об этом думаете?

Задав такой вопрос, Мистер Крамльс развернул красную афишу, синюю афишу и желтую афишу, вверху которых было начертано гигантскими буквами: "Первое выступление несравненной мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн".

- Ах, боже мой, я знаю эгу леди! - воскликнул Николас.

- Стало быть, вы знакомы с самым большим талантом, каким когда-либо была наделена молодая особа,- заявил мистер Крамльс, снова свертывая афиши.-

Собственно, с талантом особого рода... особого рода. "Кровопийца",- с пророческим вздохом добавил мистер Крамльс,- "Кровопийца" умрет, когда умрет эта девушка; она - единственная из всех сильфид, виденных мною, которая может, стоя на одной ноге, бить бубном о колено другой подобно сильфиде.

- Когда же она приезжает? - спросил Николас.

- Мы ждем ее сегодня,- ответил мистер Крамльс.- Она старая приятельница миссис Крамльс. Миссис Крамльс поняла, на что она способна,- знала это с самого начала. В сущности, она обучила ее почти всему, что та знает. Первой

"кровопийцей" была миссис Крамльс.

- Да неужели?

- Да! Но она принуждена была отказаться от этого.

- Ей пришлось не по нраву? - осведомился Николае.

- Не столько ей, сколько публике,- ответил мистер Крамльс.- Никто не мог выдержать. Это было слишком потрясающе. Вы еще не знаете, какова миссис Крамльс!

Николас осмелился намекнуть, что, кажется, он это знает.

- Нет, нет, не знаете,- возразил мистер Крамльс,- конечно, не знаете!

Даже я толком не знаю, и это факт. Не думаю, что страна это узнает, пока она не умрет. Ежегодно у этой изумительной женщины расцветает какой-нибудь новый талант. Посмотрите на нее - мать шестерых детей, из них трое живы, и все на сцене.

- Поразительно! - воскликнул Николас.

- Да, поразительно,- подтвердил мистер Крамльс,- самодовольно беря понюшку табаку и с важностью покачивая головой.- Даю вам мое честное слово актера, я даже не знал, что она умеет танцевать, до последнего ее бенефиса

(она тогда играла Джульетту и Элен МакГрегор*, а между пьесами исполнила матросский танец со скакалкой). В первый раз, когда я увидел эту превосходную женщину, Джонсон,- сказал мистер Крамльс придвигаясь ближе и говоря тоном конфиденциальным и дружеским,- она стояла на голове на тупом конце копья, а кругом сверкал фейерверк.

- Вы меня изумляете! - воскликнул Николас.

- Она меня изумила! - заявил мистер Крамльс с очень серьезной миной.Такая грация, соединенная с таким достоинством! С того момента я начал ее обожать.

Появление даровитого объекта этих замечаний резко положило конец панегирику мистера Крамльса. Почти немедленно вслед за этим вошел юный Перси Крамльс с письмом, прибывшим по почте и адресованным его любезной матери;

при виде надписи на нем миссис Крамльс воскликнула: "Честное слово, от Генриетты Питоукер!" - и тотчас погрузилась в его содержание.

- Разве она...- нерешительно осведомился мистер Крамльс.

- О нет, все в порядке,- ответила миссис Крамльс, предваряя вопрос.Право, какой это для нее чудесный случай!

- Я думаю, наилучший, о каком я когда-либо слышал,- сказал мистер Крамльс.

А затем мистер Крамльс, миссис Крамльс и юный Перси Крамльс принялись неудержимо смеяться. Николас предоставил им веселиться и отправился к себе, недоумевая, какая тайна, связанная с мисс Питоукер, могла вызвать такое веселье, а еще более задумываясь о том крайнем изумлении, с каким эта леди отнесется к его неожиданному выбору профессии, столь славным и блистательным украшением которой она являлась.

Но в этом последнем пункте он ошибся, ибо - то ли мистер Винсент Крамльс подготовил почву, то ли у мисс Питоукер были особые причины обращаться с ним даже с большею любезностью, чем прежде,- встреча их на следующий день в театре скорее носила характер встречи двух дорогих друзей, не разлучавшихся с детства, чем леди и джентльмена, которые виделись раз пять, да и то случайно. Мало того: мисс Питоукер шепнула, что в разговоре с семьей директора она вовсе не упоминала о Кенуигсах и изобразила дело так, будто встречала мистера Джонсона в самых высших и фешенебельных кругах.

Когда же Николас принял это сообщение с не скрываемым удивлением, она добавила, бросив нежный взгляд, что имеет теперь право полагаться на его доброту и, быть может, в скором времени подвергнет ее испытанию.

В тот вечер Николас имел честь играть в маленькой пьеске вместе с мисс Питоукер и не мог не заметить, что теплый прием, ей оказанный, следовало приписать главным образом весьма настойчивому зонту в одной из верхних лож;

видел он также, что обворожительная актриса часто бросала нежные взгляды в ту сторону, откуда доносился стук зонта, и что каждый раз, когда она это делала, зонт снова принимался за работу. Один раз ему показалось, что оригинальной формы шляпа в том же углу зала ему как будто знакома, но, будучи поглощен своей ролью на сцене, он мало внимания обратил на это обстоятельство, и воспоминание о нем улетучилось окончательно к тому времени, как он дошел до дому. Он только что сел ужинать со Смайком, когда один из жильцов дома подошел к его двери и объявил, что какой-то джентльмен внизу желает поговорить с мигтером Джонсоном.

- Ну что ж, если он этого желает, предложите ему подняться, вот все, что я могу сказать,- отозвался Николае.- Должно быть, один из нашей голодной братии, Смайк.

Его сожитель посмотрел на холодную говядину, молча вычисляя, сколько останется к завтрашнему обеду, и положил обратно кусок, отрезанный им для себя, чтобы вторжение посетителя оказалось менее устрашающим по своим результатам.

- Это не из тех, кто бывал здесь раньше,- сказал Николас,- потому что он спотыкается на каждой ступеньке. Входите, входите. Вот чудеса! Мистер Лиливик?

Действительно, это был сборщик платы за водопровод, физиономия его хранила полную неподвижность, и, глядя на Николаса остановившимся взглядом, он пожал ему руку с торжественной важностью и занял место в углу у камина

- Когда же вы сюда приехали? - спросил Николас.

- Сегодня утром, сэр,- ответил мистер Лиливик.

- О, понимаю! Так, значит, сегодня вечером вы были в театре, и это ваш эо...

- Вот этот зонт,- сказал мистер Лиливик, показывая толстый зеленый бумажный зонт с погнутым железным наконечником.- Какого вы мнения об этом спектакле?

- Поскольку я мог судить, находясь на сцене,- ответил Николас,- мне он показался очень милым.

- Милым! - вскричал сборщик.- А я говорю, сэр, что он был восхитителен.

Мистер Лиливик наклонился вперед, чтобы с наибольшим ударением произнести последнее слово, и, справившись с этим, выпрямился, нахмурился и несколько раз кивнул головой.

- Я говорю, что спектакль был восхитительный,- повторил мистер Лиливик.- Ошеломляющий, волшебный, потрясающий!

И снова мистер Лиливик выпрямился, и снова он нахмурился и кивнул головой.

- Вот как! - сказал Николас, слегка удивленный этими проявлениями восторженного одобрения.- Да, она способная девушка.

- Она божественна.- заявил мистер Лиливик, ударив упомянутым зонтом в пол двойным ударом, как это делают сборщики налогов.- Я знавал божественных актрис, сэр,- бывало, я собирал... вернее я заходил, и заходил очень часто, чтобы получить за воду, в дом к одной божественной актрисе, которая больше четырех лет жила в моем приходе,- но никогда, никогда, сэр, среди всех божественных созданий, актрис и не актрис, не видывал я создания такого божественного, как Генриетта Питоукер.

Николасу много труда стоило удержаться от смеха; не решаясь заговорить, он только кивал, сообразуясь с кивками мистера Лиливика, и безмолвствовал.

- Разрешите сказать вам два слова конфиденциально,- сказал мистер Лиливик.

Николас добродушно взглянул на Смайка, который, поняв намек, скрылся.

- Холостяк - жалкое существо, сэр,- сказал мистер Лиливик.

- Что вы! - сказал Николас.

- Да,- ответил сборщик.- Вот уже скоро шестьдесят дет, как я живу на свете, и я должен знать, что это такое.

"Разумеется, вы должны знать,- подумал Николас,- но знаете вы или нет - это другой вопрос".

- Если холостяку случится отложить немного денег,- сказал мистер Лиливик,- его сестры и братья, племянники и племянницы думают об этих деньгах, а не о нем; даже если, будучи должностным лицом, он является старейшиной рода или, скорее, тем основным стволом, от которого ответвляются все прочие маленькие ветви, они тем не менее все время желают ему смерти и приходят в уныние всякий раз, когда видят его в добром здравии, потому что хотят вступить во владение его маленьким имуществом. Вы понимаете?

- О да,- ответил Николас.- Несомненно это так.

- Главный довод против женитьбы - расходы, вот что меня удерживало, а иначе - о боже! - сказал мистер Лиливик, щелкнув пальцами,- я мог бы иметь пятьдесят женщин.

- Красивых женщин? - спросил Николас.

- Красивых женщин, сэр! - ответил сборщик.- Конечно, не таких красивых, как Генриетта Питоукер, ибо она - явление необычное, но таких женщин, какие не каждому мужчине встречаются на пути, смею вас заверить. Теперь предположим, что человек может получить богатство не в виде приданого жены, но в ней самой! А?

- Ну, в таком случае это счастливчик,- отвечил Николас.

- То же самое и я говорю,- заявил сборщик, благосклонно похлопывая его зонтом по голове,- как раз го же самое. Генриетта Питоукер, талантливая Генриетта Питоукер, в себе самой заключает богатство, и я намерен...

- Сделать ее миссис Лиливик,- подсказал Николас.

- Нет, сэр, не сделать ее миссис Лиливик,- возразил сборщик,- актрисы, сэр, всегда сохраняют свою девичью фамилию, таково правило, но я намерен жениться на ней, и жениться послезавтра.

- Поздравляю вас, сэр,- сказал Николас.

- Благодарю вас, сэр.- отозвался сборщик, застегивая жилет.Разумеется, я буду получать за нее жалованье, и в конце концов я надеюсь, что содержать двоих почти так же дешево, как одного. В этом есть утешение.

- Но, право же, вы не нуждаетесь в утешении в такой момент,- заметил Николас.

- Не нуждаюсь,- сказал мистер Лиливик, нервически покачивая головой,-

нет... конечно, не нуждаюсь.

- Но зачем же вы оба приехали сюда, если собираетесь вступить в брак, мистер Лиливик? - спросил Николас.

- Да я для того-то и пришел, чтобы объяснить вам,- ответил сборщик платы за водопровод.- Дело в том, что мы сочли наилучшим сохранить это в тайне от семейства.

- От семейства? - повторил Николас.- Какого семейства?

- Конечно, от Кенуигсов,- сказал мистер Лиливик.- Если бы моя племянница и ее дети услыхали об этом хоть словечко до моего отъезда, они валялись бы в судорогах у моих ног и не пришли бы в себя, пока я не поклялся бы ни на ком не жениться. Или они собрали бы комиссию, чтобы признать меня сумасшедшим, или сделали бы еще что-нибудь ужасное,- добавил сборщик, даже задрожав при этих словах.

- Совершенно верно,- сказал Николас,- да, несомненно они бы ревновали.

- Дабы этому воспрепятствовать,- продолжал мистер Лиливик,- Генриетта Питоукер (так мы с ней условились) должна была приехать сюда, к своим друзьям Крамльсам, под предлогом ангажемента, а я должен был выехать накануне в Гильдфорд, чтобы там пересесть к ней в карету. Так я и сделал, и вчера мы вместе приехали из Гильдфорда. Теперь, опасаясь, что вы будете писать мистеру Ногсу и можете сообщить что-нибудь о нас, мы сочли наилучшим посвятить вас в тайну. Сочетаться браком мы отправимся, с квартиры Крамльсов и будем рады видеть вас либо перед церковью, либо за завтраком, как вам угодно. Завтрак, понимаете ли, будет скромный,- сказал сборщик, горя желанием предотвратить всякие недоразумения по этому поводу,всего-навсего булочки и кофе и, понимаете ли, быть может, креветки или что-нибудь в этом роде как закуска.

- Да, да, понимаю,- ответил Николас.- О, я с великой радостью приду, мне это доставит величайшее удовольствие. Где остановилась леди? У миссис Крамльс?

- Нет,- сказал сборщик,- им негде было бы устроить ее на ночь, а потому она поместилась у одной своей знакомой и еще одной молодой леди: обе имеют отношение к театру.

- Вероятно, у мисс Сневелличчи? - спросил Николае.

- Да, так ее зовут.

- И, полагаю, обе будут подружками? - спросил Николас.

- Да,- с кислой миной сказал сборщик,- они хотят четырех подружек.

Боюсь, что они это устроят несколько по-театральному.

- О нет, не думаю! - отозвался Николас, делая неловкую попытку превратить смех в кашель.- Кто же могут быть эти четыре? Конечно, мисс Сневелличчи, мисс Ледрук...

- Фе...феномен,- простонал сборщик.

- Ха-ха! - вырвалось у Николасв.- Прошу прощенья, не понимаю, почему я засмеялся... Да, это будет очень мило... феномен... Кто еще?

- Еще какая-то молодая женщина,- ответив сборщик, вставая,- еще одна подруга Генриетты Пичоукер. Итак, вы ни слова об этом не скажете, не правда ли?

- Можете всецело на меня положиться,- отозвался Николас.- Не хотите ли закусить или выпить?

- Her,- сказал сборщик,- у меня нет ни малейшего аппетита. Я думаю, это очень приятная жизнь - жизнь женатого человека?

- Я в этом нимало не сомневаюсь,- ответил Николае.

- Да,- сказал сборщик,- разумеется. О да! Несомненно. Спокойной ночи.

С эгими словами мистер Лиливик, в чьем поведении на протяжении всей этой беседы изумительнейшим образом сочетались стремительность, колебания, доверчивость и сомнения, нежность, опасения, скаредном и напыщенность, повернулся к двери и оставил Николасв хохотать в одиночестве, если он был к тому расположен.

Не трудясь осведомляться, показался ли Николасу следующий день состоящим из полагающегося ему числа часов надлежащей длительности, можно отметить, что для сторон, непосредственно заинтересованных, этот день пролетел с удивительной быстротой, в результате чего мисс Питоукер, проснувшись утром в спальне мисс Сневелличчи, заявила, что ничто не убедит ее в том, будто это тот самый день, при свете коего должна произойти перемена в ее жизни.

- Я никогда этому не поверю,- сказала мисс Питоукер,- просто не могу поверить. Что бы там ни говорили, я не могу решиться пройти через такое испытание!

Услыхав эти слова, мисс Сневелличчи и мис Ледрук, очень хорошо знавшие, что вот уже три или четыре года, как их прекрасная подруга приняла решение и в любой момент беззаботно прошла бы через ужасное испытание, если бы только могла найти подходящего джентльмена, не возражавшего против этого рискованного предприятия,- мисс Сневелличчи и мисс Ледрук начали проповедовать спокойствие и мужество и говорить о том, как должна она гордиться своей властью осчастливить на многие годы достойного человека, и о том, сколь необходимо для блага всего человечества, чтобы женщины выказывали в таких случаях стойкость и смирение; хотя сами они видят истинное счастье в одинокой жизни, которой не изменили бы по своей воле,- да, не изменили бы по каким бы то ни было суетным соображениям,но (благодарение небесам!), если бы настало такое время, они надеются, что знают свой долг слишком хорошо, чтобы возроптать, но с кротостью и покорностью подчинятся судьбе, для которой их явно предназначило провидение, дабы утешить и вознаградить их ближних.

- Я понимаю, что это страшный удар,- сказала мисс Сневелличчи,- порвать старые связи и тому подобное, как оно там называется, но я бы этому подчинилась, дорогая моя, право же, подчинилась.

- Я тоже,- сказала мисс Ледрук.- Скорее я бы приветствовала ярмо, чем бежала от него. Мне случалось разбивать сердца, и я очень сожалею об этом.

Это ужасно, если подумать!

- Да, конечно,- сказала мисс Сневелличчи.- А теперь, Лед, дорогая моя, мы, право же, должны заняться ею, не то мы опоздаем, непременно опоздаем.

Такие благочестивые соображения, а быть может, боязнь опоздать, поддерживали невесту во время церемонии одевания, после чего крепкий чай и бренди предлагались попеременно как средства для укрепления ее ослабевших ног и с целью придать большую твердость ее поступи.

- Как вы себя чувствуете сейчас, милочка? - осведомилась мисс Сневелличчи.

- О Лиливик! - воскликнула невеста.- Если б вы знали, что я претерпеваю ради вас!

- Конечно, он знает, милочка, и никогда не забудет,- сказала мисс Ледрук.

- Вы думаете, он не забудет? - воскликнула мисс Питоукер, проявляя и в самом деле недюжинные способности к сценическому искусству.- О, вы думаете, он не забудет? Вы думаете, Лиливик будет помнить всегда... всегда, всегда, всегда?

Неизвестно, чем мог закончиться этот взрыв чувств, если бы мисс Сневелличчи не возвестила в тот момент о прибытии экипажа. Это известие столь поразило невесту, что она избавилась от всевозможных тревожных симптомов, проявлявшихся очень бурно, подбежала к зериалу и, оправив платье, спокойно заявила, что готова принести себя в жертву.

Затем ее почти внесли в карету и там "поддерживали" (как выразилась мисс Сневелличчи), непрестанно давая нюхать ароматические соли, глотать бренди и прибегая к другим легким возбуждающим средствам, пока не подъехали к двери директора, которую уже распахнули оба юных Крамльса, нацепившие белые кокарды и нарядившиеся в наилучшие и ослепительнейшие жилеты из театрального гардероба. Благодаря совместным усилиям этих молодых джентльменов и подружек и с помощью извозчика мисс Питоукер была, наконец, доставлена в состоянии крайнего изнеможения на второй этаж, где, едва успев увидеть молодого жениха, она упала и обморок с величайшей благопристойностью.

- Генриетта Питоукер! - воскликнул сборщик.- Мужайтесь, моя красавица.

Мисс Питоукер схватила сборщика за руку, но волнение лишило ее дара речи.

- Разве вид мой столь ужасен, Генриетта Питоукер? - сказал сборщик.

- О нет, нет, нет! - отозвалась невеста.- Но все мои друзья, милые друзья моей юности, покинуть их всех - это такой удар!

Выразив таким образом свою скорбь, мисс Питоукер принялась перечислять милых друзей своей юности и призывать тех из них, кто здесь присутствовал, чтобы они подошли и поцеловали ее. Покончив с этим, она вспомнила, что миссис Крамльс была для нее больше, чем мать, а затем, что мистер Крамльс был для нее больше, чем отец, а затем, что юные Крамльсы и мисс Нинетта Крамльс были для нее больше, чем братья и сестры. Эти разнообразные воспоминания, из которых каждое сопровождалось объятиями, заняли немало времени, и в церковь они должны были ехать очень быстро, опасаясь, как бы не опоздать.

Процессия состояла из двух одноконных экипажей; в первом ехали мисс Бравасса (четвертая подружка), миссис Крамльс, сборщик и мистер Фолер, которого выбрали шафером сборщика. Во втором ехали невеста, мисс Сневелличчи, мисс Ледрук и феномен. Наряды были великолепны. Подружки были сплошь покрыты искусственными цветами, а феномен оказался почти невидимым благодаря портативной зеленой беседке, в которую был заключен. Мисс Ледрук, отличавшаяся слегка романтическим складом ума, нацепила на грудь миниатюру какого-то неведомого офицера, которую не так давно купила по дешевке. Другие леди выставили напоказ драгоценные украшения из поддельных камней, почти не уступавших настоящим, а миссис Крамльс выступала с суровым и мрачным величием, которое вызвало восторг всех присутствующих.

Но вид мистера Крамльса, пожалуй, еще более соответствовал торжественности церемонии я поражал больше, чем вид других членов компании.

Этот джентльмен, представлявший отца невесты, возымел счастливую и оригинальную мысль "приготовиться" к своей роли, и надел парик особого фасона, известный под названием "коричневый Георг"*, и вдобавок облачился в табачного цвета костюм прошлого века с серыми шелковыми чулками и башмаками с пряжками. Для наилучшего исполнения роли он решил быть глубоко потрясенным, и в результате, когда они вошли в церковь, рыдания любящего родителя были столь душераздирающими, что церковный сторож предложил ему удалиться в ризницу и до начала церемонии выпить для успокоения стакан воды.

Шествие по проходу между скамьями было великолепно: невеста и четыре подружки, выступавшие тесной группой, что было заранее обдумано и прорепетировано; сборщик в сопровождении своего шафера, подражавшего его поступи и жестам, к неописуемому удовольствию театральных друзей на хорах;

мистер Крамльс с его немощной и расслабленной походкой; миссис Крамльс, подвигавшаяся театральной поступью (шаг вперед и остановка),- это было самое великолепное зрелище, какое когда-либо случалось наблюдать. С церемонией покончили очень быстро, и, когда присутствующие расписались в метрической книге (для этой цели мистер Крамльс, когда дошла до него очередь, старательно протер и надел огромные очки), все в прекрасном расположении духа вернулись домой завтракать. И здесь они встретили Николаса, дожидавшегося их возвращения.

- Ну-с, завтракать, завтракать! - сказал Крамльс, помогавший миссис Граден, которая занималась приготовлениями, оказавшимися более внушительными, чем могло быть приятно сборщику.

Вторичного приглашения не понадобилось. Гости сбились в кучу, по мере сил протискались к столу и приступили к делу; мисс Питоукер очень краснела, когда кто-нибудь на нее смотрел, и очень много ела, когда на нее никто не смотрел, а мистер Лиливик принялся за работу, как бы преисполнившись холодной решимости: раз уже все равно придется платить за все эти вкусные вещи, то он постарается оставить как можно меньше Крамльсам, которые будут доедать после.

- Очень быстро проделано, сэр, не правда ли? - осведомился мистер Фолер у сборщика, перегнувшись к нему через стол.

- Что быстро проделано, сэр? - спросил мистер Лиливик.

- Завязан узел, прикреплена к человеку жена,- отвечал мистер Фолер.Немного на это времени нужно, правда?

- Да, сэр,- краснея, отозвался мистер Лиливик.- На это не нужно много времени. А дальше что, сэр?

- О, ничего! - сказал актер.- И немного нужно времени человеку, чтобы повеситься, а? Ха-ха!

Мистер Лиливик положил нож и вилку и с негодующим изумлением обвел взглядом сидевших за столом.

- Чтобы повеситься? - повторил мистер Лиливик. Воцарилось глубокое молчание, ибо величественный вид мистера Лиливика был неописуем.

- Повеситься! - снова воскликнул мистер Лиливик.- Сделана ли здесь, в этом обществе, попытка провести параллель между женитьбой и повешеньем?

- Петля, знаете ли,- сказал мистер Фолер, слегка приуныв.

- Петля, сэр! - подхватил мистер Лиливик.- Кто осмеливается говорить мне о петле и одновременно о Генриетте Пи...

- Лиливик,- подсказал мистер Крамльс.

- ...и одновременно о Генриетте Лиливик? - вопросил сборщик.- В этом доме, в присутствии мистера и миссис Крамльс, которые воспитали талантливых и добродетельных детей, дабы они были для них благословением и феноменами и мало ли чем еще, мы должны слушать разговоры о петлях?

- Фолер, вы меня изумляете,- сказал мистер Крамльс, считая, что приличие требует быть задетым этим намеком на него и на спутницу его жизни.

- За что вы на меня так накинулись? - вопросил злополучный актер.- Что я такое сделал?

- Что сделали, сэр! - вскричал мистер Лиливик.- Нанесли удар, потрясающий основы общества!

- И наилучшие, нежнейшие чувства,- присовокупил Крамльс, снова входя в роль старика.

- И самые святые и почтенные общественные узы,- сказал сборщик.- Петля!

Словно человек, вступающий в брак, был пойман, загнан в западню, схвачен за ногу, а не по собственному желанию пошел и не гордится своим поступком!

- Я вовсе не хотел сказать, что вас поймали, и загнали, и схватили за ногу,- ответил актер.- Я очень сожалею; больше я ничего не могу добавить.

- Вы и должны сожалеть, сэр! - заявил мистер Лиливик.- И я рад слышать, что для этого у вас еще хватает чувства.

Так как последней репликой спор, по-видимому, закончился, миссис Лиливик нашла, что это самый подходящий момент (внимание гостей уже не было отвлечено) залиться слезами и прибегнуть к помощи всех четырех подружек, каковая была оказана немедленно; впрочем, это вызвало некоторое смятение, так как комната была маленькая, а скатерть длинная, и при первом же движении целый отряд тарелок был сметен со стола. Однако, невзирая на это обстоятельство, миссис Лиливик отказывалась от утешений, пока воюющие стороны не поклянутся оставить спор без дальнейших последствий, что они и сделали, предварительно проявив в достаточной мере свою неохоту; и начиная с этого времени мистер Фолер сидел погруженный в мрачное молчание, довольствуясь тем, что щипал за ногу Николаса, когда кто-нибудь начинал говорить, и тем выражал свое презрение как к оратору, так и к чувствам, которые тот демонстрировал.

Было произнесено великое множество спичей: несколько спичей Николасом, и Крамльсом, и сборщиком, два - юными Крамльсами, приносившими благодарность за оказанную им честь, и один феноменом - от имени подружек, причем миссис Крамльс пролила слезы. Немало также и пели благодаря мисс Ледрук и мисс Бравасса и, весьма вероятно, пели бы еще больше, если бы кучер экипажа, ждавшего, чтобы отвезти счастливую чету туда, где она предполагала сесть на пароход, отходивший в Райд, не прислал грозного извещения, что, если они не выйдут немедленно, он не преминет потребовать восемнадцать пенсов сверх условленной платы.

Эта ужасная угроза положила конец веселью.

После весьма патетического прощания мистер Лиливик и новобрачная отбыли в Райд, где должны были провести два дня в полном уединении и куда с ними отправлялась девочка-феномен, избранная сопровождающей подружкой по особому настоянию мистера Лиливика, ибо пароходное общество, введенное в заблуждение ее ростом, согласилось взять за нее (в этом он удостоверился заранее)

половинную плату.

Так как спектакля в тот вечер не было, мистер Крамльс заявил о своем намерении не отходить от стола, пока не будет покончено со спиртными напитками, но Николас, которому завтра предстояло в первый раз играть Ромео, ухитрился улизнуть благодаря временному замешательству, вызванному поведением миссис Граден, у которой неожиданно обнаружились резкие симптомы опьянения.

К бегству побудило его не только собственное желание, но и беспокойство за Смайка, который, получив роль аптекаря, до сей поры ровно ничего не мог вбить себе в голову, кроме общей идеи, что он очень голоден, каковую - быть может, по старой памяти - он усвоил с удивительной легкостью.

- Не знаю, что делать, Смайк,- сказал Николас, положив книгу.- Боюсь, что вы, бедняжка, не сможете это заучить.

- Боюсь, что так,- отозвался Смайк, покачивая головой.- Я думаю, если бы вы... но это причинит вам столько хлопот...

- Что такое? - спросил Николас.- Обо мне не беспокойтесь.

- Я думаю,- сказал Смайк,- если бы вы повторяли мне роль по маленьким кусочкам снова и снова, я мог бы ее запомнить с вашего голоса.

- Вы так думаете? - воскликнул Николас.- Прекрасная мысль! Ну-ка, посмотрим, кто раньше устанет. Во всяком случае, не я, Смайк, можете мне поверить. Ну-с, начнем. "Кто так громко зовет?"

- "Кто так громко зовет?" - сказал Смайк.

- "Кто так громко зовет?" - повторил Николас.

- "Кто так громко зовет?" - закричал Смайк.

Так продолжали они снова и снова спрашивать друг друга: "Кто так громко зовет?", а когда Смайк заучил это наизусть, Николас перешел к следующей фразе, а потом сразу к двум, а потом к трем, и так далее, пока около полуночи Смайк не обнаружил, к невыразимой радости, что он и в самом деле начинает припоминать кое-что из роли.

Рано утром они снова принялись за работу, и Смайк, обретя уверенность благодаря сделанным им успехам, усваивал быстрее и веселее. Когда он начал неплохо произносить слова, Николас показал ему, как он должен выходить, держась растопыренными пальцами за живот, и потирать его время от времени, согласно обычному приему, следуя которому актеры на сцене всегда дают понять, что им хочется есть. После утренней репетиции они снова принялись за работу, прервав ее только для того, чтобы наскоро пообедать, и трудились до самого вечера, пока не настало время отправляться в театр.

Никогда еще не бывало у учителя более старательного, смиренного, послушного ученика. Никогда еще не бывало у ученика более терпеливого, неутомимого, заботливого, доброжелательного учителя.

Как только они оделись, Николас возобновил свои уроки, продолжая их в перерывах между выходами на сцену. Успех был полный. Ромео заслужил дружные аплодисменты и величайшее одобрение, а Смайк был единодушно провозглашен как зрителями, так и актерами чудом и первым среди аптекарей.

ГЛАВА XXVI,

чреватая опасностями, угрожающими спокойствию духа мисс Никльби

Место действия - прекрасные апартаменты на Риджент-стрит; время - три часа пополудни для унылых и корпящих над работой и первый утренний час для веселых и жизнерадостных; действующие лица - лорд Фредерик Верисофт и его друг сэр Мальбери Хоук.

Эти два отменных джентльмена лениво развалились на двух диванах, разделенные столом, на котором был сервирован обильный завтрак, оставшийся, однако, нетронутым. Газеты были разбросаны по комнате, но и они, подобно трапезе, оставались незамеченными и в пренебрежении. Однако отнюдь не беседа мешала искать развлечения в чтении газет, ибо ни единым словом не обменялись эти двое и не произносили ни звука, за исключением тех случаев, когда один из них, начиная метаться в поисках более удобного местечка для раскалывавшейся от боли головы, издавал нетерпеливое восклицание и, казалось, заражал своим беспокойством другого.

Уже одни эти признаки в достаточной мере подтверждали догадку о размерах дебоша прошедшей ночи, даже если бы не было других указаний на то, в каких увеселениях прошла эта ночь. Два грязных бильярдных шара, две продавленные шляпы, бутылка из-под шампанского с обернутой вокруг горлышка запачканной перчаткой, чтобы крепче можно было сжимать ее в руке в качестве наступательного оружия, сломанная трость, карточная коробка без крышки, пустой кошелек, разорванная цепочка от часов, горсть серебра, перемешанного с сигарными окурками, сигарный пепел - все эти и многие другие следы разгула ясно свидетельствовали о том, какой характер носили прошлой ночью проказы джентльменов.

Первым заговорил лорд Верисофт. Спустив ноги в туфлях на пол и протяжно зевнув, он с трудом принял сидячее положение и обратил тусклый, томный взгляд на своего друга, которого окликнул сонным голосом.

- Ну? - отозвался сэр Мальбери, повернувшись.

- Мы весь де-ень будем здесь лежать? - спросил лорд.

- Вряд ли мы годимся на что-нибудь другое,- ответил сэр Мальбери,- во всяком случае, в ближайшее время. Сегодня утром во мне нет ни искры жизни.

- Жизни! - воскликнул лорд Фредерик.- Я чувствую себя так, как будто ничего не может быть уютнее и приятнее смерти.

- Так почему же вы не умираете? - сказал сэр Мальбери.

Задав такой вопрос, он отвернулся и, казалось, сделал попытку заснуть.

Его неунывающий друг и ученик придвинул стул к столу и попробовал поесть, но, убедившись, что это невозможно, поплелся к окну, затем начал слоняться по комнате, приложив руку к пылающему лбу, и, наконец, снова бросился на диван и снова разбудил своего друга.

- В чем дело, черт побери? - простонал сэр Мальбери, садясь на своем ложе.

Хотя сэр Мальбери произнес это довольно недоброжелательно, однако он, по-видимому, не считал себя вправе хранить молчание. Несколько раз потянувшись и заявив с содроганьем, что "дьявольски холодно", он приступил к эксперименту за столом, накрытым для завтрака; здесь он преуспел больше, чем его менее выносливый ученик, а потому за этим столом и остался.

- А не вернуться ли нам,- протянул сэр Мальбери, помедлив с куском, наткнутым на вилку,- а не вернуться ли нам, к малютке Никльби, а?

- К какой малютке Никльби, - к ростовщику или к девице? - спросил лорд Фредерик.

- Вы меня поняли, я вижу,- отозвался сэр Мальбери.- Разумеется, к девице.

- Вы мне обещали отыскать ее,- сказал лорд Фредерик.

- Совершенно верно,- подтвердил его друг,- но с той поры я передумал. В делах вы мне не доверяете - отыскивайте ее сами.

- Не-ет,- возразил тот.

- А я говорю - да! - заявил друг.- Вы ее отыщете сами. Не думайте, что я хочу сказать - когда вам это удастся! Я не хуже вас знаю, что без меня вам ее в глаза не видать. Да. Я говорю, что вы можете ее отыскать- можете,-

а я вам укажу путь.

- Ах, будь я проклят, если вы не истинный, дьявольски честный, несравненный друг! - сказал молодой лорд, на которого эта речь произвела весьма живительное действие.

- Я вам скажу - как,- продолжал сэр Мальбери.- На том обеде она была приманкой для вас.

- Не может быть! - вскричал молодой лорд.- Какой чер...

- Приманкой для вас,- повторил его друг.- Старый Никльби сам мне это сказал.

- Что за славный малый! - воскликнул лорд Фредерик.- Благородный мошенник!

- Да,- сказал сэр Мальбери,- он знал, что она миленькое создание...

- Миленькое! - перебил молодой лорд.- Клянусь душой, Хоук, она безупречная красавица... э... картинка, статуя... э... клянусь душой, это так!

- Что ж,- отозвался сэр Мальбери, пожимая плечами и подчеркивая свое равнодушие, подлинное или притворное,- это дело вкуса. Если у нас с вами вкусы несходные, тем лучше.

- Проклятье! - воскликнул лорд.- В тот вечер вы от нее не отставали. Я едва мог сказать слово.

- Для одного раза она совсем недурна, совсем недурна,- сказал сэр Мальбери,- но не стоит того, чтобы еще раз стараться ей понравиться. Если вы желаею всерьез приударить за племянницей, скажите дядюшке, что вы хотите знать, где она живет, и как она живет, и с кем, иначе вы отказываетесь быть его клиентом. Он не замедлит вам сообщить.

- Почему же вы мне этого раньше не сказали, вместо того чтобы заставлять меня целую ве-ечность пылать, чахнуть, влачить жалкое существование? - спросил лорд Фредерик.

- Во-первых, я этого не знал,- небрежно ответил сэр Мальбери.- а во-вторых, я не думал, что для вас это так важно.

Истина, однако, заключалась в том, что за время, истекшее со дня обеда у Ральфа Никльби, сэр Мальберп Хоук тайком использовал все имевшиеся в его распоряжении средства, чтобы обнаружить, откуда столь внезапно появилась Кэт и куда она скрылась. Однако без помощи Ральфа, с которым он не поддерживал никаких отношений, после того как они столь недружелюбно расстались тогда, все его усилия были тщетны, а потому он принял решение сообщить молодому лорду о признании, которое выудил у достойного ростовщика. К сему побуждали его различные соображения; среди них отнюдь не последнее место занимало намерение узнать то, что могло стать известно слабохарактерному молодому человеку, а желание встретить снова племянницу ростовщика и прибегнуть к любым хитростям, чтобы сломить ее гордость и отомстить за презрение, преобладало над всеми его помыслами. Это был хитроумный план, который не мог не соответствовать его интересам с любой точки зрения, ибо даже то обстоятельство, что он вырвал у Ральфа Никльби признание, с какой целью тот ввел свою племянницу в такое общество, а также его полная личная незаинтересованность, раз он столь откровенно сообщил об этом своему другу, должны были показать его в самом лучшем свете и чрезвычайно облегчить переход монет (и без того частый и быстрый) из кармана лорда Фредерика Верисофта в карман сэра Мальбери Хоука.

Так рассуждал сэр Мальбери, и, руководствуясь этими соображениями, он и его друг вскоре отправились к Ральфу Никльби, чтобы осуществить план, задуманный сэром Мальбери и якобы благоприятствующий целям его друга, но в действительности способствующий достижению его собственных целей.

Ральфа они застали дома, и одного. Когда он ввел их в гостиную, ему как будто пришла на память сцена, здесь происшедшая, потому что он бросил на сэра Мальбери странный взгляд, на который тот никак не ответил, если не считать небрежной улыбки.

Они приступили к короткому собеседованию о денежных делах, и едва с этими делами было покончено, как одураченный лорд (следуя указаниям своего друга) не без замешательства попросил разрешения поговорить наедине с Ральфом.

- Наедине... вот как!..- воскликнул сэр Мальбери, притворяясь изумленным.- О, превосходно! Я пойду в соседнюю комнату. Но только не заставляйте меня долго ждать.

С этими словами сэр Мальберн подхватил свою шляпу и, напевая какую-то песенку, скрылся за дверью между двумя гостиными и закрыл ее за собой.

- Ну-с, милорд, в чем дело? - спросил Ральф.

- Никльби,- сказал его клиент, растягиваясь на диване, на котором он сидел, чтобы приблизить свои губы к уху старика,- какое прелестное создание ваша племянница!

- Неужели, милорд? - отозвался Ральф.- Может быть, может быть. Я себе не забиваю головы такими вещами.

- Вы знаете, что она чертовски хорошенькая девушка,- сказал клиент.- Вы это должны знать, Никльби. Полно, не отрицайте!

- Да, ее как будто считают хорошенькой,- ответил Ральф.- Пожалуй, я это и сам знаю, а если бы я и не знал, то вы - знаток в таких вещах, и ваш вкус, милорд... всегда бесспорно хорош.

Никто, кроме молодого человека, к которому были обращены эти слова, не остался бы глух к тому ироническому тону, каким они были произнесены, и не остался бы слеп при виде презрительного взгляда, их сопровождающего. Но лорд Фредерик Верисофт был и глух и слеп и принял их за комплимент.

- Быть может, вы чуточку правы и чуточку не правы - и то и другое, Никльби. Я хочу знать, где живет эта красотка, чтобы еще раз глянуть на нее хоть одним глазком, Никльби.

- В самом деле...- начал обычным своим тоном Ральф.

- Не говорите так громко,- воскликнул лорд, превосходно повторяя преподанный ему урок.- Я не хочу, чтобы Хоук слышал.

- Вы знаете, что он ваш соперник? - спросил Ральф, зорко посмотрев на него.

- Всегда он мой соперник, черт его побери,- сказал клиент,- а сейчас я хочу его обскакать. Ха-ха-ха! Как он взбесится, Никльби, оттого, что мы здесь разговариваем без него! Одно только слово, Никльби: где она живет? Вы только скажите мне, где она живет, Никльби.

"Идет на приманку,- подумал Ральф,- идет на приманку".

- Ну, Никльби, ну! - настаивал клиент.- Где она живет?

- Право же, милорд,- сказал Ральф, медлительно потирая руки,- я должен подумать, прежде чем ответить.

- К чему. Никльби? Вам вовсе не нужно думать. Где?

- Ничего не получится, если вы даже узнаете,- ответил Ральф.- Ее воспитывали добродетельной и порядочной девушкой. Конечно, она хорошенькая, бедная, беззащитная! Бедняжка, бедняжка!

Ральф сделал краткий обзор положения Кэт, как будто эти мысли промелькнули у него в голове и он не имел намерения высказывать их вслух, но проницательный лукавый взгляд, устремленный на собеседника во время этой речи, обличал его в гнусном притворстве.

- Да говорю же вам, что я только увидеть ее хочу! - воскликнул его клиент.- Может же че-еловек смотреть на хорошенькую женщину, не причиняя ей никакого вреда? А? Ну, так где же она живет? Вы заработали на мне состояние, Никльби, и, клянусь душой, никто не затащит меня к кому-нибудь другому, если вы только ответите мне.

- Раз вы мне это обещаете, милорд,- сказал Ральф с притворной неохотой,- и так как я очень хочу оказать вам услугу, а никакого вреда от этого не будет - никакого вреда,- то я вам скажу. Но лучше сохраните это в тайне, милорд, в строжайшей тайне!

При этих слонах Ралыр указал на смежную комнату и выразительно мотнул головой.

Молодой лорд притворился, будто и сам признает необходимость такой предосторожности, и Ральф сообщил адрес и занятие своей племянницы, заметив, что, судя по слухам, дошедшим до него о семействе, где служит Кэт, оно чрезвычайно дорожит знакомствами со знатными людьми и что лорд несомненно может представиться без всяких затруднений, буде он того пожелает.

- Если единственным вашим намерением является увидеть ее еще раз,сказал Ральф,- вы можете таким путем осуществить его в любое время.

Лорд Фредерик ответил на этот совет, много раз пожав грубую, мозолистую руку Ральфа, и, прошептав, что лучше им сейчас закончить разговор, позвал сэра Мальбери.

- Я думал, вы заснули.- сказал сэр Мальбери, появляясь с недовольным видом.

- Простите, что задержал вас,- ответил простак,- но Никльби был так удивительно за-абавен - ну просто не оторвешься.

- О нет, это не милорд,- сказал Ральф.- Вы знаете, какой остроумный, веселый, элегантный, превосходный человек лорд Фредерик. Осторожнее, милорд, ступенька... Сэр Мальбери, пожалуйста, посторонитесь.

Учтиво разговаривая, низко кланяясь и усмехаясь. Ральф заботливо провожал своих посетителей вниз по лестнице и, если не считать едва заметного подергивания уголков его рта, не давал ровно никакого ответа на восхищенный взгляд, которым сэр Мальбери Хоук поздравлял его с тем, что он такой законченный и ловкий негодяй.

За несколько секунд до этого зазвонил колокольчик. и на звонок вышел Ньюмен Ногс, как раз в тот момент, как они показались в холле. При обычном ходе дел Ньюмен либо впустил бы вновь прибывшего молча, либо предложил постоять в сторонке, пока джентльмены выйдут, но, едва увидев, кто пришел, он, очевидно по каким-то своим соображениям, дерзко отступил от правил, установленных в доме Ральфа для деловых часов, и, взглянув на почтенное трио, к нему приближающееся, провозгласил громким и звучным голосом:

- Миссис Никльби.

- Миссис Никльби? - вскричал сэр Мальбери Хоук. а приятель его повернулся и уставился ему прямо в лицо.

Да, действительно это была та самая благонамеренная леди, которая, получив предложение сдать незанятый дом в Сити - предложение, адресованное к квартирохозяину,- явилась впопыхах, чтобы незамедлительно сообщить о нем мистеру Никльби.

- Эту особу вы не знаете,- сказал Ральф.- Войдите в контору, моя...

моя... дорогая. Я сейчас приду к нам.

- Эту особу я не знаю! - вскричал сэр Мальбери Хоук, подходя к изумленной леди.- Да разве это не миссис Никльби... мать мисс Никльби...

этого очаровательного создания, которое я имел счастье встретить в этом доме, когда последний раз здесь обедал? А впрочем, нет,сказал сэр Мальбери, запнувшись,- нет, быть того не может! Это те же черты лица, то же неописуемое выражение... Но нет! Эта леди слишком моложава.

- Мне кажется, вы можете сказать этому джентльмену, деверь, если ему интересно знать,- промолвила миссис Никльби, отвечая на комплимент грациозным поклоном,- что Кэт Никльби - моя дочь.

- Ее дочь, милорд! - вскричал сэр Мальбери, поворачиваясь к своему другу.- Дочь этой леди, милорд!

"Милорд! - мысленно произнесла миссис Никльби.- Ну, никогда бы я не подумала..."

- Итак, милорд,- сказал сэр Мальбери,- это та самая леди, чьему удачному замужеству мы обязаны таким счастьем. Эта леди - мать прелестной мисс Никльби. Вы замечаете изумительное сходство, милорд? Никльби, представьте нас.

Ральф это исполнил как бы с отчаянием.

- Клянусь моей душой, это превосходнейший случай! - сказал лорд Фредерик, выдвигаясь вперед.- Как вы поживаете?

Миссис Никльби была слишком взбудоражена этими необычайно дружескими приветствиями и собственными сожалениями по поводу того, что не надела другой шляпки, чтобы дать немедленно какой-нибудь ответ; поэтому она только кланялась и улыбалась и казалась очень возбужденной.

- А... а как поживает мисс Никльби? - осведомился лорд Фредерик.Надеюсь, хорошо?

- Очень вам признательна, милорд, она совсем здорова,- ответила миссис Никльби, оправившись.- Совсем здорова. Несколько дней ей нездоровилось, после того как она здесь обедала, и я склонна думать, что она схватила простуду в наемном кэбе, когда возвращалась домой. Наемные кэбы, милорд, такая неприятная штука, что лучше всего ходить пешком, потому что, хотя кучера наемного кэба, по-моему, и следовало бы осуждать на вечную каторгу за разбитое стекло, но все-таки они так неосторожны, что у них почти у всех разбиты стекла. Как-то я полтора месяца ходила с распухшим лицом, милорд, проехавшись в наемном кэбе... кажется, это был наемный кэб,- подумав, сказала миссис Никльби,- хотя я не совсем уверена, не была ли это двухместная карета. Во всяком случае, знаю, что она была темно-зеленая, с очень длинным номером, начинавшимся с нуля и кончавшимся девятью... нет, начинавшимся с девяти и кончавшимся нулем, и, разумеется, в почтовом ведомстве сразу узнали бы, наемный это кэб или двухместная карета, если бы навести там справки... Как бы то ни было, стекло в карете было разбито, а я шесть недель ходила с распухшим лицом. Кажется, у этой кареты, как потом обнаружилось, верх был откинут, а мы бы этого даже никогда и не узнали, если бы с нас не взяли по лишнему шиллингу и час за то, что он откинут. Потому что есть, оказывается, такой закон, или тогда был, и, на мой взгляд, самый возмутительный закон; я в этих делах не понимаю, но я бы сказала, что хлебные законы* - ничто по сравнению с этим постановлением парламента!

Порядком задохнувшись, миссис Никльби остановилась так же внезапно, как начала, и повторила, что Кэт совсем здорова.

- Право же,- продолжала она,- я думаю, Кэт никогда не чувствовала себя лучше с той поры, как выздоровела после коклюша, скарлатины и кори, всего сразу, и это сущая правда.

- Это письмо мне? - проворчал Ральф, указывая на маленький пакет, который миссис Никльби держала в руке.

- Вам, деверь.- ответила миссис Никльби,- и я шла сюда всю дорогу пешком, чтобы передать его вам.

- Всю дорогу! - воскликнул сэр Мальбери, пользуясь случаем узнать, откуда пришла миссис Никльби.- Как дьявольски далеко! Какое это, на ваш взгляд, расстояние?

- Какое на мой взгляд расстояние? - повторила миссис Никльби.- Дайте прикинуть. От этой двери до Олд-Бейли ровно миля.

- Нет, нет, меньше,- возразил сэр Мальбери.

- О, право же, миля! - сказала миссис Никльби.- Пусть скажет его лордство!

- Я бы решительно сказал, что миля будет,- с торжественным видом заметил лорд Фредерик.

- Несомненно. Ни на ярд меньше,- сказала миссис Никльби.- Пройти всю Ньюгет-стрит, весь Чипсайд, всю Ломберд-стрит, по Грейсчерч-стрит и по Темз-стрит до самой верфи Спигуифин. О, это не меньше мили!

- Да, пожалуй, я бы сказал, что миля будет,- отозвался сэр Мальбери.

Но не намерены же вы и весь обратный путь пройти пешком?

- О нет! - ответила миссис Никльби.- Обратно я поеду в омнибусе. Я не ездила в омнибусах, деверь, когда был жив мой бедный дорогой Николас. Но теперь, знаете ли...

- Да, да,- нетерпеливо перебил Ральф,- и лучше бы вам вернуться засветло.

- Благодарю вас, деверь, я так и сделаю,- ответила миссис Никльби.Пожалуй, я сейчас распрощаюсь.

- Не хотите посидеть... отдохнуть? - спросил Ральф, который редко предлагал угощение, если ему не было от того никакой выгоды.

- Ах, боже мой, нет! - сказала миссис Никльби, бросив взгляд на часы.

- Лорд Фредерик,- заметил сэр Мальбери,- нам по дороге с миссис Никльби. Не усадим ли мы ее в омнибус?

- Разумеется.

- О, право же, я не могу на это согласиться! - сказала миссис Никльби.

Но сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик в учтивости своей были настойчивы и, расставшись с Ральфом, который, казалось, считал, и довольно разумно, что будет не так смешон в качестве простого зрителя, чем в роли участника всего происходящего, они покинули дом, шагая по правую и по левую руку миссис Никльби. Эта добрая леди была в полном восторге как от внимания, оказанного ей двумя титулованными джентльменами, так и от уверенности в том, что теперь Кэт может сделать выбор по крайней мере между двумя солидными состояниями и двумя безукоризненными супругами.

Пока ее уносил неудержимый поток мыслей, связанных с великолепным будущим ее дочери, сэр Мальбери Хоук и его друг переглядывались поверх ее шляпки - той самой шляпки, которая, к столь большому сожалению бедной леди, не осталась дома,- и с великим восторгом, но в то же время с не меньшим почтением, распространялись о многочисленных совершенствах мисс Никльби.

- Какой радостью, каким утешением, каким счастьем должно быть для вас это милое создание,- сказал сэр Мальбери, придавая своему голосу интонации, указывающие на самые теплые чувства.

- Истинная правда, сэр,- отозвалась миссис Никльби.- Она - самое кроткое, самое доброе создание, и как умна!

- Она и выглядит умницей,- сказал лорд Фредерик Верисофт с видом знатока по части ума.

- Уверяю вас, она такова и есть, милорд,- заявила миссис Никльби.Когда она училась в школе в Девоншире, она была, по всеобщему признанию, самой умной девочкой, без всяких исключений, а там было множество очень умных, и это сущая правда - двадцать пять молодых леди, пятьдесят гиней в год, не считая дополнительной платы, а обе мисс Даудльс - в высшей степени образованные, элегантные, очаровательные создания... Ах, боже мой! Никогда не забуду, какое удовольствие доставляла она мне и своему бедному дорогому папе, пока училась в этой школе, никогда... Такое чудесное письмо каждые полгода, сообщавшее нам, что она первая ученица во всем заведении и сделала больше успехов, чем кто-нибудь другой! Я и теперь волнуюсь, когда вспоминаю об этом! Девочки все письма писали сами,- добавила миссис Никльби,- а учитель чистописания подправлял их потом с помощью лупы и серебряного пера;

по крайней мере я думаю, что они писали их сами, хотя Кэт никогда не была в этом вполне уверена, так как не могла узнать потом своего почерка, но во всяком случае я знаю, что у них был образец, с которого они все списывали, и, конечно, это было очень утешительно... очень утешительно...

Подобными воспоминаниями миссис Никльби скрашивала однообразный путь, пока они не дошли до остановки омнибуса, откуда величайшая учтивость новых ее друзей не позволила им уйти, пока омнибус не отъехал, после чего они сняли шляпы, "сняли их совсем",- как торжественно уверяла миссис Никльби впоследствии своих слушателей,- и целовали кончики своих пальцев, затянутых в лайковые перчатки соломенного цвета, пока не скрылись из виду.

Миссис Никльби откинулась на спинку сидения в дальнем углу экипажа и, закрыв глаза, предалась приятнейшим размышлениям. Кэт не сказала ни слова о встрече с этими джентльменами. "Это доказывает,- подумала миссис Никльби,что она весьма расположена в пользу одного из них". Тогда возник вопрос, который это мог быть. Лорд был моложе и титул его, разумеется, выше, однако Кэт не такая девушка, чтобы на нее могли повлиять подобные соображения. "Я никогда не буду противиться ее склонностям,- сказала себе миссис Никльби,но, честное слово, мне кажется, что никакого сравнения быть не может между его лордством и сэром Мальбери. Сэр Мальбери такой внимательный джентльмен, такие прекрасные манеры, такая приятная внешность... Многое говорит за него. Я надеюсь, что это сэр Мальбери; мне кажется, это должен быть сэр Мальбери".

И мысли ее обратились к ее давним прорицаниям и к тем временам, когда она столько раз говорила, что Кэт, не имея никакого состояния, сделает лучшую партию, чем дочери других людей, располагающие тысячами. И когда она, со всею живостью материнского воображения, представила себе красоту и грацию бедной девушки, которая так бодро пробивала себе дорогу в этой новой жизни труда и испытаний, сердце ее переполнилось и по лицу заструились слезы.

Тем временем Ральф прохаживался из угла в угол в своем маленьком заднем кабинете, обеспокоенный только что происшедшим. Утверждать, что Ральф любил кого-нибудь или был расположен - в самом обычном смысле этого слова - к кому-нибудь, было бы нелепейшей выдумкой. Однако время от времени к нему каким-то образом подкрадывалась мысль о племяннице, окрашенная сочувствием и жалостью. Прорываясь сквозь густое облако неприязни или равнодушия, чернившее в его глазах мужчин и женщин, появлялся теперь слабый проблеск света - очень бледный и чахлый луч, не больше, но все-таки появлялся,- и бедная девушка представала перед ним в образе более прекрасном и чистом, чем все человеческие образы, какие он до сих пор видел.

"Лучше бы я этого не делал,- подумал Ральф.- Однако это удержит мальчишку при мне, пока на нем можно нажиться. Продать девушку... толкнуть ее на путь соблазна, оскорблений, непристойных речей... Но зато уже сейчас почти две тысячи фунтов прибыли от него. Ба! Матери-свахи проделывают то же самое каждый день".

Он сел и принялся на пальцах подсчитывать шансы за и против.

"Не направь я их сегодня на след,- подумал Ральф,- глупая женщина все равно бы это сделала. Ну что ж? Если ее дочь останется верна себе,- а так и должно быть, судя по тому, что я видел,- то какой от этого может быть ущерб?

Немножко досады, немножко унижения, несколько слезинок".

- Да! - вслух сказал Ральф, запирая свой несгораемый шкаф.- На такую жертву она должна пойти. На такую жертву она должна пойти.

ГЛАВА XXVII,

Миссис Никльби знакомится с мистерами Пайком и Плаком, чье расположение и интерес к ней превосходят все границы

Давно не чувствовала себя миссис Никльби такой гордой и важной, чем в те часы, когда, вернувшись, отдалась приятным видениям, которые сопровождали ее на обратном пути. Леди Мальбери Хоук - эта идея преобладала. Леди Мальбери Хоук! В прошлый вторник в церкви Сент Джордж епископ Лендафский сочетал браком сэра Мальбери Хоука из Мальбери-Касл, Норт-Уэльс, с Кэтрин, единственной дочерью покойного Николаса Никльби, эсквайра, из Девоншнра.

- Честное слово,- это звучит очень неплохо! - воскликнула миссис Ннкльби.

Покончив, к полному своему душевному удовлетворению, с церемонией и сопутствующими ей празднествами, сангвиническая мамаша принялась рисовать в своем воображении длинную вереницу почестей и отличий, которые не преминут сопровождать Кэт в этой новой и блестящей сфере. Конечно, она будет представлена ко двору. В день ее рождения, девятнадцатого июля ("ночью, десять минут четвертого,- подумала в скобках миссис Никльби,- помню, я, спросила, который час"), сэр Мальбери устроит пиршество для всех своих арендаторов и подарит им три с половиной процента от их последней полугодовой арендной платы, что будет полностью отражено в газетных столбцах, посвященных фешенебельному обществу, к безграничному удовольствию и восхищению всех читателей. И портрет Кэт появится по меньшей мере в полудюжине альманахов, а на обратной стороне будет напечатано мелким шрифтом: "Стихи, сочиненные при созерцании портрета леди Мальбери Хоук сэром Дингльби Дэбером". Быть может, в одном каком-нибудь ежегоднике, более объемистом, будет помещен даже портрет матери леди Мальбери Хоук и стихи отца сэра Дингльби Дэбера. Случались вещи и более невероятные. Помещались портреты и менее интересные. Когда эта мысль мелькнула в голове славной леди, лицо ее, помимо ее воли, расплылось в глупой улыбке и одновременно стало сонным, каковое выражение, общее всем подобным портретам, быть может, и является единственной причиной, почему они всегда столь очаровательны и приятны.

Такими шедеврами воздушной архитектуры увлекалась миссис Никльби весь вечер после случайного знакомства с титулованными друзьями Ральфа, и сновидения, не менее пророческие и столь же многообещающие, преследовали ее и ту ночь. На следующий день она готовила свой скромный обед, по-прежнему поглощенная все теми же мечтами,- пожалуй, слегка потускневшими после сна и при дневном свете,- когда девушка, которая ей прислуживала, отчасти чтобы составить компанию, а отчасти чтобы помочь в домашних делах, с необычным волнением ворвалась и комнату и доложила, что в коридоре ждут дна джентльмена, которые просят разрешения подняться к ней.

- Господи помилуй! - воскликнула миссис Никльби, поспешно приводя в порядок волосяную накладку и чепец.- А что, если это... Ах, боже мой, стоят все время в коридоре!.. Почему же вы, глупая, не попросите их подняться?

Пока девушка ходила исполнять поручение, миссис Никльби второпях сунула в буфет все, что напоминало о еде и питье. Едва она с этим покончила и уселась с таким спокойным видом, какой только могла принять, как явились два джентльмена, оба совершенно ей незнакомые.

- Как поживаете? - сказал один джентльмен, делая сильное ударение на последнем слове.

- Как поживаете? - сказал другой джентльмен, перемещая ударение, словно бы с целью разнообразить приветствие.

Миссис Никльби сделала реверанс и улыбнулась и снова сделала реверанс и заметила, потирая при этом руки, что, право же, она... не имеет... чести...

- ...знать нас,- закончил первый джентльмен.- Потеряли от этого мы, миссис Никльби. Потеряли от этого мы, не так ли, Пайк?

- Мы, Плак,- ответил второй джентльмен.

- Мне кажется, мы очень часто об этом сожалели, Пайк? - сказал первый джентльмен.

- Очень часто, Плак,- ответил второй.

- Но теперь,- сказал первый джентльмен,- теперь мы вкушаем счастье, по которому вздыхали и томились. Вздыхали и томились мы по этому счастью, Пайк, или нет?

- Вы же знаете, что вздыхали и томились, Плак,- укоризненно сказал Пайк.

- Вы слышите, сударыня? - осведомился мистер Плак, оглядываясь.- Вы слышите неопровержимое свидетельство моего друга Пайка... Кстати, это напомнило мне... формальности, формальности... ими не следует пренебрегать в цивилизованном обществе. Пайк - миссис Никльби.

Мистер Пайк прижал руку к сердцу и низко поклонился.

- Представлюсь ли я с соблюдением таких же формальностей,- сказал мистер Плак,- сам ли я скажу, что моя фамилия Плак, или попрошу моего друга Пайка (который, будучи теперь надлежащим образом представлен, вправе исполнить эту обязанность) объявить за меня, миссис Никльби, что моя фамилия Плак, или я буду добиваться знакомства с вами на том простом основании, что питаю глубокий интерес к вашему благополучию, или же я представлюсь вам как друг сэра Мальбери Хоука - об этих возможностях и соображениях, миссис Никльби, я предлагаю судить вам.

- Для меня друг сэра Мальбери Хоука не нуждается в лучшей рекомендации,- милостиво заявила миссис Никльби.

- Восхитительно слышать от вас эти слова! - сказал мистер Плак, близко придвигая стул к миссис Никльби и усаживаясь.- Утешительно знать, что вы считаете моего превосходного друга сэра Мальбери заслуживающим столь большого уважения. Одно слово по секрету, миссис Никльби: когда сэр Мальбери об этом узнает, он будет счастлив - повторяю, миссис Никльби, счастлив.

Пайк, садитесь.

- Мое доброе мнение,- сказала миссис Никльби, и бедная леди ликовала при мысли о том, как она удивительно хитра,- мое доброе мнение может иметь очень мало значения для такого джентльмена, как сэр Мальбери.

- Мало значения! - воскликнул мистер Плак.- Пайк, какое значение имеет для нашего друга сэра Мальбери доброе мнение миссис Никльби?

- Какое значение? - повторил Пайк.

- О! - сказал Плак.- Великое значение, не так ли?

- Величайшее значение,- ответил Пайк.

- Миссис Никльби не может не знать,- сказал мистер Плак,- какое огромное впечатление произвела эта прелестная девушка...

- Плак,- сказал его друг,- довольно!

- Пайк прав,- пробормотал после короткой паузы мистер Плак.- Об этом я не должен был упоминать. Пайк совершенно прав. Благодарю вас, Пайк.

"Ну, право же,- подумала миссис Никльби,- такой деликатности я никогда еще не встречала!"

В течение нескольких минут мистер Плак притворялся, будто находится в крайнем замешательстве, после чего возобновил разговор, умоляя миссис Никльби не обращать ни малейшего внимания на его опрометчивые слова -

почитать его неосторожным, несдержанным, безрассудным. Единственное, о чем он просит,- чтобы она не сомневалась в наилучших его намерениях.

- Но когда,- сказал мистер Плак,- когда я вижу, с одной стороны, такую прелесть и красоту, а с другой - такую пылкость и преданность, я...

Простите, Пайк, у меня не было намерения возвращаться к этой теме.

Поговорите о чем-нибудь другом, Пайк.

- Мы обещали сэру Мальбери и лорду Фредерику,- сказал Пайк,- зайти сегодня осведомиться, не простудились ли вы вчера вечером.

- Вчера вечером? Нисколько, сэр,- ответила миссис Никльби.- Передайте мою благодарность его лордству и сэру Мальбери за то, что они оказали мне честь и справляются об этом. Нисколько не простудилась - и это тем более странно, что в сущности я очень подвержена простуде, очень подвержена.

Однажды я схватила простуду,- сказала миссис Никльби,- кажется, это было в тысяча восемьсот семнадцатом году... позвольте-ка, четыре и пять - девять...

и - да, в тысяча восемьсот семнадцатом! - и я думала, что никогда от нее не избавлюсь. Совершенно серьезно, я думала, что никогда от нее не избавлюсь. В конце концов меня излечило одно средство, о котором, не знаю, приходилось ли вам когда-нибудь слышать, мистер Плак. Нужно взять галлон воды, такой горячей, как только можно вытерпеть, фунт соли и лучших отрубей на шесть пенсов и каждый вечер, перед самым сном, держать двадцать минут в этой воде голову, то есть я хотела сказать не голову, а ноги. Это изумительное средство, изумительное! Помню, в первый раз я прибегла к нему на второй день после рождества, а к середине апреля простуда прошла. Если подумать, это кажется просто чудом, потому что она у меня была с начала сентября.

- Ну, что за напасть! - сказал мистер Пайк.

- Поистине ужасно! - воскликнул мистер Плак.

- Но о ней стоило услышать хотя бы только для того, чтобы узнать, что миссис Никльби выздоровела. Не так ли, Плак? - воскликнул мистер Пайк.

- Именно это обстоятельство и придает делу живейший интерес,- отозвался мистер Плак.

- Но позвольте, миссис Никльби,- сказал Пайк, как бы внезапно вспомнив,- несмотря на эту приятную беседу, мы не должны забывать о нашей миссии. Мы явились с поручением.

- С поручением! - воскликнула эта славная леди, мысленному взору которой тотчас предстало в ярких красках брачное предложение, адресованное Кэт.

- От сэра Мальбери,- ответил Пайк.- Должно быть, вы здесь очень скучаете?

- Признаюсь, бывает скучновато,- сказала миссис Никльби.

- Мы передаем приветы от сэра Мальбери Хоука и тысячу просьб присутствовать сегодня вечером в театре, в отдельной ложе,- сказал мистер Плак.

- Ах, боже мой! - сказала миссис Никльби.- Я никогда не выхожу, никогда.

- Тем больше оснований выйти сегодня, дорогая миссис Никльби,- возразил мистер Плак.- Пайк, умоляйте миссис Никльби.

- О, прошу вас! - сказал Пайк.

- Вы должны! - настаивал Плак.

- Вы очень любезны,- нерешительно сказала миссис Никльби,- но...

- В данном случае не может быть никаких "но", дорогая моя миссис Никльби,- заявил мистер Плак,- нет такого слова в словаре. Ваш деверь будет с нами, лорд Фредерик будет с нами, сэр Мальбери будет с нами, Пайк будет с нами - об отказе не может быть и речи. Сэр Мальбери пришлет за вами карету ровно без двадцати минут семь. Не будете же вы столь жестоки, чтобы огорчить всю компанию, миссис Никльби?

- Вы так настойчивы, что, право же, я не знаю, что сказать,- ответила достойная леди.

- Не говорите ничего. Ни слова, ни слова, сударыня! - убеждал мистер Плак.- Миссис Никльби,- продолжал этот превосходный джентльмен, понизив голос,- в том, что я собираюсь сейчас сказать, есть самое пустячное, самое извинительное нарушение чужой тайны, и, однако, если бы мой друг Пайк это услышал, он поссорился бы со мной еще до обеда - таково утонченное чувство чести у этого человека, миссис Никльби.

Миссис Никльби бросила опасливый взгляд на воинственного Пайка, который отошел к окну, а мистер Плак, сжав ее руку, продолжал:

- Ваша дочь одержала победу - победу, с которой я могу вас поздравить.

сэр Мальбери, сударыня, сэр Мальбери - преданный ее раб! Гм!..

- Ах! - воскликнул в этот критический момент мистер Пайк, театральным движением схватив что-то с каминной полки.- Что это? Что я вижу?

- Что вы видите, дружише? - спросил мистер Плак.

- Это то лицо, тот образ, то выражение! - вскричал мистер Пайк, падая с миниатюрой в руке на стул.- Портрет неважный, сходства маловато, но все-таки это то лицо, тот образ, то выражение.

- Я узнаю его отсюда! - воскликнул мистер Плак восторженно.- Не правда ли, сударыня, это слабое подобие...

- Это портрет моей дочери,- с великой гордостью сказала миссис Никльби.

И действительно, это был он. Маленькая мисс Ла-Криви принесла показать его всего два дня назад.

Едва мистер Пайк убедился в правильности своего заключения, как рассыпался в самых неумеренных похвалах божественному оригиналу и в пылу восторга тысячу раз поцеловал портрет, в то время как мистер Плак прижимал к сердцу руку миссис Никльби и поздравлял ее со счастьем иметь такую дочь, проявляя столько жара и чувства, что слезы выступили, или как будто выступили, у него на глазах. Бедная миссис Никльби, которая сначала слушала с завидным самодовольством, была, наконец, совершенно ошеломлена этими знаками внимания и привязанности к ней и ее семейству, и даже служанка, заглянувшая в дверь, осталась пригвожденной к месту от изумления при виде экстаза этих двух столь дружески расположенных посетителей.

Мало-помалу восторги улеглись, и миссис Никльби принялась занимать гостей оплакиваньем утраченного богатства и весьма ярким изображением старого своего деревенского дома, подробно описывая различные комнаты

(причем не была забыта маленькая кладовая) и вспоминая, сколько ступенек вело в сад, и куда вам следовало повернуть, выйдя из гостиной, и какие замечательные удобства были в кухне. Эти размышления, естественно, привели ее в прачечную, где она наткнулась на всевозможные аппараты для варки пива, среди которых могла бы проблуждать не меньше часа, если бы одно упоминание об этой утвари не напомнило мгновенно, по ассоциации идей, мистеру Пайку, что ему "ужасно хочется пить".

- Вот что я вам скажу,- заявил мистер Пайк,- если вы пошлете за угол в трактир за кувшином портера пополам с элем, я решительно и определенно выпью его.

И решительно и определенно мистер Пайк его выпил, а мистер Плак помогал ему, в то время как миссис Никльби взирала на них, равно восхищаясь снисходительностью обоих и ловкостью, с какой они управлялись с оловянным кувшином. Для объяснения этого якобы чудесного явления можно здесь отметить, что такие джентльмены, как мистеры Пайк и Плак, живущие своим умом (или, пожалуй, не столько своим умом, сколько отсутствием оного у других), иной раз попадают в весьма затруднительное положение и в такие периоды довольствуются самым простым и неприхотливым угощением.

- Итак, без двадцати минут семь карета будет здесь,- сказал мистер Пайк, вставая.- Еще раз взглянуть, еще разок взглянуть на это прелестное лицо! А, вот оно! Все такое же, не изменилось. (Кстати сказать, это было весьма примечательное обстоятельство, поскольку лица на миниатюрах склонны, как известно, к многочисленным переменам.) О Плак, Плак!

Вместо ответа мистер Плак с большим чувством и жаром поцеловал руку миссис Никльби. Когда мистер Пайк проделал то же самое, оба джентльмена поспешно удалились.

Миссис Никльби имела обыкновение приписывать себе солидную дозу проницательности и тонкости, но никогда еще не была она так довольна своею прозорливостью, как в тот день. Еще накануне вечером она угадала все. Она никогда не видела сэра Мальбери и Кэт вместе - даже имени сэра Мальбери никогда прежде не слыхала,- и, несмотря на это, разве не сказала она себе с самого начала, что видит, как обстоит дело? И какой это был триумф, ибо теперь ни малейших сомнений не оставалось! Если бы это лестное внимание по отношению к ней не являлось достаточным доказательством, то закадычный друг сэр Мальбери, проговорившись, выдал секрет.

- Я совсем влюбилась в этого милого мистера Плака, право же, совсем влюбилась,-..- сказала миссис Никльби.

Несмотря на такую удачу, оставалась одна серьезная причина для недовольства, именно - не было поблизости никого, с кем бы она могла поделиться. Раза два она почти решила отправиться прямо к мисс Ла-Криви и рассказать ей все. "Нет, не знаю,- подумала миссис Никльби,- она весьма достойная особа, но, боюсь, по положению своему настолько ниже сэра Мальбери, что мы не можем отныне считать ее своей приятельницей. Бедняжка!"

Опираясь на это веское соображение, она отказалась от мысли сделать маленькую портретистку своей наперсницей и удовольствовалась тем, что неясно и таинственно намекнула служанке на повышение жалованья, а служанка выслушала эти туманные намеки о грядущем величии благоговейно и почтительно.

Ровно в назначенный час прибыл обещанный экипаж, который оказался не наемной, а собственной двухместной каретой; на запятках стоял лакей, чьи ноги хотя и были несколько велики для его туловища, но сами по себе могли служить моделью в Королевской академии. Радостно было слышать грохот и треск, с какими он захлопнул дверцу, когда миссис Никльби уселась. А так как эта славная леди пребывала в полном неведении, что он приложил к кончику носа позолоченный набалдашник своей палки и весьма непочтительно передавал таким образом над самой ее головой телеграфические знаки кучеру, то она и восседала с большою чопорностью и достоинством, немало гордясь своим положением.

У входа в театр было еще больше грохота и треска, и были здесь также мистеры Пайк и Плак, поджидавшие ее, чтобы проводить в ложу; и были они так учтивы, что мистер Пайк с проклятьями пригрозил "мордобитием" случайно загородившему ей дорогу дряхлому старику с фонарем, к великому ужасу миссис Никльби, которая, заключив, скорее благодаря возбуждению мистера Пайка, чем благодаря предварительному знакомству с этимологией этого слова, что мордобитие и кровопролитие должны означать одно и то же, чрезвычайно обеспокоилась, как бы чего не случилось. Но, к счастью, мистер Пайк ограничился словесным мордобитием, и они добрались до своей ложи без всяких серьезных помех, если не считать желания, выраженного тем же драчливым джентльменом, "прихлопнуть" капельдинера, указавшего по ошибке не тот номер.

Едва миссис Никльби успела усесться в кресло за драпировкой ложи, как вошли сэр Мальбери и лорд Фредерик Верисофт, одетые в высшей степени элегантно и пышно от макушки до кончиков перчаток и от кончиков перчаток до носков ботинок. Сэр Мальбери говорил более хриплым голосом, чем накануне, а у лорда Фредерика вид был слегка сонный и странный; на основании этих признаков, а также того обстоятельства, что оба не совсем твердо держались на ногах, миссис Никльби справедливо заключила, что они пообедали.

- Мы пили... пили... за здоровье вашей очаровательной дочери, миссис Никльби,- шепнул сэр Мальбери, садясь за ее спиной.

"О! О! - подумала догадливая леди.- Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке".

- Вы очень любезны, сэр Мальбери.

- О нет, клянусь честью! - отозвался сэр Мальбери Хоук.- Эго вы любезны, клянусь честью. Так любезно с вашей стороны, что вы сегодня приехали.

- Так любезно было с вашей стороны пригласить меня, хотите вы сказать, сэр Мальбери,- возразила миссис Никльби, мотнув головой и принимая необыкновенно лукавый вид.

- Я так стремлюсь узнать вас, так стремлюсь заслужить ваше доброе мнение, так хочу, чтобы между нами было очаровательное, гармоническое родственное согласие,- сказал сэр Мальбери,- что вы не должны думать, будто я не заинтересован в том, что делаю. Я чертовски эгоистичен, да, клянусь честью, это так.

- Я уверена, что вы не можете быть эгоистичны, сэр Мальбери,- заявила миссис Ннкльби.- Для этого у вас слишком открытое и благородное лицо.

- Как вы изумительно наблюдательны! - сказал сэр Мальбери.

- О нет, право, я не отличаюсь особой проницательностью, сэр Мальбери,-

отозвалась миссис Никльби тоном, который давал понять баронету, что она и в самом деле очень проницательна.

- Я просто боюсь вас,-сказал баронет.- Честное слово,- повторил сэр Мальбери, оглянувшись на своих спутников,- я боюсь миссис Никльби. У нее гигантский ум.

Мистеры Пайк и План таинственно покачали головой и заявили в один голос, что они давно уже это обнаружили, после чего миссис Никльби захихикала, а сэр Мальбери засмеялся, а Пайк и Плак захохотали.

- Но где же мой деверь, сэр Мальбери? - осведомилась миссис Никльби.- Я бы не хотела быть здесь без него. Надеюсь, он придет.

- Пайк,- сказал сэр Мальбери, доставая зубочистку и разваливаясь в кресле, словно ему лень было выдумывать ответ на этот вопрос,- где Ральф Никльби?

- Плак,- сказал Пайк, подражая баронету и перепоручая ложь своему другу,- где Ральф Никльби?

Мистер Плак собирался дать какой-нибудь уклончивый ответ, когда шум, вызванный компанией, вошедшей в соседнюю ложу, казалось привлек внимание всех четырех джентльменов, которые многозначительно переглянулись. Когда же вновь прибывшие заговорили, сэр Мальбери внезапно сделал вид, будто очень внимательно прислушивается, и попросил своих друзей затаить дыханье...

затаить дыханье.

- Почему? - спросила миссис Никльби.- Что случилось?

- Тише! - отозвался сэр Мальбери, положив свою руку на ее.- Лорд Фредерик, узнаете ли вы этот голос?

- Пусть черт меня поберет, если это не голос мисс Никльби.

- Ах, боже мой, милорд! - воскликнула мамаша мисс Никльби, высовывая голову из-за драпировки.- Да, в самом деле... Кэт, дорогая моя Кэт!

- Вы здесь, мама? Может ли быть!

- Да, дорогая моя, может! Да.

- Но кто... боже мой, кто это с вами, мама? - спросила Кэт при виде человека, который улыбался ей и посылал воздушные поцелуи.

- Как ты думаешь, кто, дорогая моя? - отозвалась миссис Никльби, наклоняясь в сторону миссис Уититерли и слегка повышая голос в назиданье этой леди.- Здесь мистер Пайк, мистер Плак, сэр Мальбери Хоук и лорд Фредерик Верисофт.

"Боже милостивый! - быстро мелькнуло в голове Кэт.- Как она попала в такую компанию".

Мысль эта промелькнула так быстро, а удивление было так велико и с такой силой воскресило воспоминание о том, что произошло за восхитительным обедом у Ральсра, что Кэт страшно побледнела и казалась чрезвычайно взволнованной, каковые симптомы, будучи замечены миссис Никльби, были немедленно определены этой прозорливой леди как следствие пламенной любви.

Но хотя ее немало порадовало это открытие, которое делало честь ее собственной сообразительности, однако оно не уменьшило материнской тревоги за Кэт, а посему в большом волнении она покинула свою ложу, чтобы поспешить в ложу миссис Уититерли. Миссис Уититерли, живо ощущая, какая эта будет честь иметь среди своих знакомых лорда и баронета, не теряя времени, дала знак мистеру Уититерли открыть дверь, и таким образом не прошло и полминуты, как компания миссис Никльби вторглась в ложу миссис Уититерли, заполнив ее до самой двери, так что для мистеров Пайка и Плака только и осталось места, чтобы просунуть головы и жилеты.

- Дорогая моя Кэт,- сказала миссис Никльби, нежно целуя дочь,- какой у тебя был больной вид минуту тому назад! Уверяю тебя, ты меня испугала.

- Вам просто показалось, мама... Это... это, может быть, от освещения,-

ответила Кэт, нервно оглядываясь и видя, что не представляется случая шепотом предостеречь ее или как-то объясниться.

- Разве ты не видишь сэра Мальбери Хоука, дорогая моя?

Кэт слегка поклонилась и, закусив губу, повернула голову к сцене.

Но сэра Мальбери Хоука не так-то легко было обескуражить; он приблизился с протянутой рукой, и так как миссис Никльби угодливо сообщила об этом KэT, та принуждена была в свою очередь протянуть руку. Сэр Мальбери задержал ее в своей, пока рассыпался в комплиментах, которые Кэт, помня, что между ними произошло, справедливо сочла новым оскорблением. Затем последовали приветствия лорда Фредерика Верисофта, а затем поклоны мистера Пайка, а затем поклоны мистера Плака, и наконец, что довершило унижение молодой леди, она должна была, по просьбе миссис Уититерли, проделать церемонию представления этих гнусных людей, которые вызывали у нее чувство величайшего негодования и отвращения.

- Миссис Уититерли восхищена,- сказал мистер Уититерли, потирая руки,уверяю вас, восхищена, милорд, этой возможностью заключить знакомство, которое, надеюсь, милорд, мы будем поддерживать. Джулия, дорогая моя, ты не должна приходить в чрезмерное возбуждение, не должна. Право же, не должна. У миссис Уититерли натура чрезвычайно легко возбудимая, сэр Мальбери. Пламя свечи, огонь лампы, пушок на персике, пыль на крыльях бабочки - одно дуновение, и она исчезнет, милорд, и она исчезнет.

Казалось, сэр Мальбери подумал, что было бы неплохо, если бы эта леди исчезла от одного дуновения. Однако он сказал, что восхищение взаимно, и лорд Фредерик присовокупил, что оно взаимно, после чего слышно было, как мистеры Пайк и Плак пробормотали издали, что, разумеется, оно взаимно.

- Я интересуюсь, милорд,- слабо улыбаясь, сказала миссис Уититерли,- я так интересуюсь театром.

- Да-а, это очень интересно,- ответил лорд Фредерик.

- Я всегда бываю больна после Шекспира,- сказала миссис Уититерли.- На следующий день я чуть живая. Реакция так велика после трагедии, милорд, а Шекспир такое восхитительное создание...

- О да-а! - ответил лорд Фредерик.- Он был способный человек.

- Знаете ли, милорд,- сказала миссис Уититерли после долгого молчания,-

я замечаю, что начала особенно интересоваться его пьесами после того, как побывала в этом милом жалком домике, где он родился. Вы бывали там когда-нибудь, милорд?

- Нет, никогда,- ответил милорд.

- В таком случае, вы непременно должны туда поехать,- заявила миссис Уититерли, томно растягпння слова.- Не знаю, почему это так, но, когда вы увидите это место и запишете свою фамилию в небольшой книге, вы почувствуете себя каким-то образом вдохновленным. Это как бы возжигает в вас пламя!

- Ну-у! - ответил лорд Фредерик.- Я непременно там побываю.

- Джулия, жизнь моя,- вмешался мистер Уититсрли,- ты вводишь в заблуждение его лордство... неумышленно, милорд, она вводит вас в заблуждение, это твой поэтический темперамент, дорогая моя... твоя эфирная душа... твое пылкое воображение возжигают в тебе огонь гениальности и чувствительности. Ничего особенного там нет в тех местах, дорогая моя...

ничего, ровно ничего.

- Я думаю, что-то там должно быть,- сказала миссис Никльби, которая слушала молча,- потому что вскоре после моего замужества я с моим бедным дорогим мистером Никльби поехала в Стрэтфорд в бирмингемской почтовой карете... а впрочем, почтовая ли это была карета? - призадумавшись, сказала миссис Никльби.- Да, должно быть, это была почтовая карета, потому что, помню, я тогда заметила, что у кучера на левый глаз надвинут зеленый козырек... так вот, в почтовой карете из Бирмингема, и после того как мы осмотрели могилу и место рождения Шекспира, мы вернулись в гостиницу, где переночевали, и, помню, всю ночь напролет мне снился черный джентльмен из гипса, выпрямившийся во весь рост, в отложном воротнике, завязанном шнурком с двумя кисточками, он прислонился к столбу и о чем-то размышлял. А утром, когда я проснулась и описала его мистеру Никльби, он сказал, что это был Шекспир, точь-в-точь такой, как при жизни, и это, конечно, замечательно!

Стрэтфорд. ...Стрэтфорд,- задумчиво продолжала миссис Никльби.- Да, в этом я не сомневаюсь, потому что, помню, я была тогда беременна моим сыном Николасом и в то самое утро меня очень испугал итальянский мальчик, продававший статуэтки. Знаете ли это счастье, сударыня,- шепотом добавила миссис Никльби, обращаясь к миссис Уититерли,- что из моего сына не вышло Шекспира. Как бы это было ужасно!

Когда миссис Никльби довела до конца этот занимательный рассказ, Пайк и Плак, всегда ревностно служившие интересам своего патрона, предложили, чтобы часть общества перешла в соседнюю ложу, и предварительные меры были приняты с такою ловкостью, что Кэт, сколько бы она ни возражала, ничего не оставалось, как позволить сэру Мальбери Хоуку увести ее. Их сопровождали ее мать и мистер Плак, но достойная леди, кичась своим благоразумием, весь вечер старалась даже не смотреть на дочь и делать вид, будто она всецело поглощена остротами и речами мистера Плака, который, будучи назначен специально для этой цели часовым при миссис Никльби, со своей стороны не упускал ни единого случая завладеть ее вниманием.

Лорд Фредерик Верисофт остался в соседней ложе слушать разговор миссис Уититерли, и мистер Пайк присутствовал там с целью вставлять два-три слова в случае необходимости. Что до мистера Уититерли, то он был в достаточной мере занят, уведомляя тех своих друзей и знакомых, которые находились в театре, что два джентльмена в ложе наверху, коих они видели беседующими с миссис Уититерли, были известный лорд Фредерик Верисофт и его закадычный друг весельчак сэр Мальбери Хоук,- сообщение, которое преисполнило нескольких матерей семейства величайшей завистью и бешенством и довело шестнадцать незамужних дочерей до грани отчаяния.

Кончился, наконец, этот вечер, но Кэт еще предстояло сойти вниз в сопровождении ненавистного сэра Мальбери; и столь искусно были проведены маневры мистеров Пайка и Плака, что она и баронет шли последними и даже -

как будто без всяких стараний и умысла - немного отстали от остального общества,

- Не спешите, не спешите,- сказал сэр Мальбери, когда Кэт ускорила шаг и попыталась высвободить руку.

Она ничего не ответила и рванулась вперед.

- Ну нет...- хладнокровно заметил сэр Мальбери, заставив ее остановиться.

- Лучше не пытайтесь задерживать меня, сэр,- гневно сказала Кэт.

- А почему? - возразил сэр Мальбери.- Милое мое дитя, почему вы все еще притворяетесь недовольной?

- Притворяюсь?! - с негодованием повторила Кэт.- Как вы смеете заговаривать со мной, сэр, обращаться ко мне, показываться мне на глаза?

- Вы хорошеете, когда сердитесь, мисс Никльби,- сказал сэр Мальбери Хоук, наклоняясь, чтобы лучше видеть ее лицо.

- Я к вам питаю величайшее отвращение и презрение, сэр! - сказала Кэт.-

Если вы находите что-то привлекательное во взглядах, выражающих омерзение, вы... Немедленно отпустите меня к моим друзьям, сэр! Какие бы соображения ни удерживали меня до сих пор, я пренебрегу ими и приму меры, которые будут чувствительны даже для вас, если вы сейчас же не отпустите меня.

Сэр Мальберн улыбнулся и, по-прежнему засматривая ей в лицо и удерживая ее руку, направился к двери.

- Если уважение к моему полу и беспомощному положению не заставит вас прекратить это грубое и подлое преследование,- продолжала Кэт, едва сознавая в порыве гнева, что она говорит,- то у меня есть брат, который когда-нибудь жестоко посчитается с вами.

- Клянусь, она стала еще прекрасней! - воскликнул сэр Мальбери, как будто мирно разговаривая сам с собой, и при этом обвил рукой ее талию.Такой она мне еще больше нравится, чем тогда, когда глаза ее потуплены и она спокойна.

Кэт не знала, как дошла она до вестибюля, где ее ждали друзья, но через вестибюль она пробежала, даже не взглянув на них, освободилась от своего спутника, вскочила в карету и, забившись в самый темный угол, залилась слезами.

Зная свои роли, мистеры Пайк и Плак тотчас привели в смятение всю компанию, громкими криками вызывая кареты и затевая бурные ссоры со всевозможными безобидными людьми, стоявшими тут же; в разгар этой суматохи они усадили испуганную миссис Никльби в карету и, благополучно спровадив ее, занялись миссис Уититерли, которую они привели в состояние крайнего изумления и оцепенения, чем совершенно отвлекли ее внимание от молодой леди.

Наконец экипаж, в котором она прибыла, также отъехал со своим грузом, и четыре достойных джентльмена, оставшись одни под портиком, от души расхохотались все вместе.

- Ну вот! - сказал сэр Мальбери, повернувшись к своему аристократическому другу.- Не говорил ли я вам вчера вечером, что, если только нам удастся узнать через слугу, подкупленного моим лакеем, куда они едут, а затем устроиться по соседству вместе с мамашей, дом этих людей будет все равно что наш дом? Так и случилось. Дело обделано за одни сутки.

- Да-а,- отозвалась жертва обмана.- Но я весь вечер был пришпилен к этой старухе.

- Вы только послушайте его! - воскликнул сэр Мальбери, обращаясь к своим двум приятелям.- Послушайте недовольного ворчуна! Разве этого не достаточно, чтобы человек поклялся никогда больше не помогать ему в его интригах и затеях? Разве это не возмутительно?

Пайк спросил Плака, а План спросил Пайка, не возмутительно ли это, но ни тот, ни другой не ответил.

- Но разве это не правда? - возразил Фредерик Верисофт.- Разве не так было дело?

- Разве не так было дело! - повторил сэр Мальберн.- А как бы вы хотели, чтобы оно было? Как могли бы мы получить сразу приглашение - приходите когда хотите, уходите когда хотите, оставайтесь сколько хотите, делайте что хотите,- если бы вы, лорд, не поухаживали за глупой хозяйкой дома? Что мне эта девица, не будь я вашим другом? Ради вас не нашептывал ли я ей похвалы вам и не терпел ли весь вечер ее прелестное раздражение и надутый вид? Из какого вещества я, по-вашему, сделан? Для каждого стал бы я так трудиться? И за это я даже благодарности не заслуживаю!

- Вы чертовски славный малый! - сказал бедный молодой лорд, беря под руку друга.- Клянусь честью, вы чертовски славный малый, Хоук.

- И я поступил правильно, не так ли? - настаивал сэр Мальбери.

- Совершенно пра-авильно.

- Как и подобает такому бедному, добродушному, глупому другу, как я, да?

- Да-а, да-а, как подобает другу,- ответил тот.

- В таком случае,- заявил сэр Мальбери,- я удовлетворен. А теперь пойдем и отомстим немецкому барону и французу, которые так здорово обставили вас вчера.

С этими словами верный друг взял под руку своего спутника и увел его, оглянувшись при этом вполоборота и с презрительной улыбкой подмигнув мистерам Пайку и Плаку, которые, засунув носовой платок в рот в знак молчаливого восхищения происходящим, последовали на небольшом расстоянии за своим патроном и его жертвой.

ГЛАВА XXVIII,

Мисс Никльби, доведенная до отчаяния преследованиями сэра Мальбери Хоука и затруднениями и огорчениями, ее осаждающими, прибегает к последнему средству, взывая о помощи к своему дяде

Утро следующего дня, как бывает всегда, принесло с собой размышления, но весьма различны были мысли, пробужденные им у различных особ, которые столь неожиданно оказались вместе накануне вечером благодаря деятельному участию мистеров Пайка и Плака.

Мысли сэра Мальбери Хоука - если можно применить это слово к планам закоренелого н расчетливого распутника, чьи радости, сожаления, усилия и удовольствия сосредоточены были только на нем самом и который, кажется, из всех интеллектуальных способностей сохранил лишь дар марать себя и, оставаясь человеком лишь по облику, унижать человеческую природу,- мысли сэра Мальбери Хоука были устремлены к Кэт, и сущность их Заключалась в том, что она несомненно красива, что ее застенчивость может быть легко побеждена таким ловким и опытным человеком, как он, и что такая победа не преминет доставить ему славу и будет весьма полезной для его репутации в свете. Чтобы это последнее соображение, отнюдь не пустое или второстепенное для сэра Мальбери, не показалось кому-нибудь странным, напомним, что большинство людей живет в своем собственном мире, и только в этом ограниченном кругу жаждет оно отличий и похвал. Мир сэра Мальбери был населен распутниками, и он поступал соответственно.

Повседневно мы сталкиваемся с несправедливостью, угнетением, тиранией и беспредельным ханжеством. Принято трубить о недоумении и изумлении, вызываемом виновниками таких дел, столь дерзко пренебрегающими мнением целого света. Но это грубейшая ошибка: такие дела совершаются именно потому, что виновники их считаются с мнением своего маленького мирка, тогда как великий мир цепенеет от изумления.

Мысли миссис Никльби были по характеру своему чрезвычайно лестные для ее самолюбия; под влиянием своей весьма приятной иллюзии она немедленно уселась сочинять длинное письмо Кэт, в котором выражала полное двое одобрение превосходному выбору, сделанному дочерью, и до небес превозносила сэра Мальбери, утверждая, для наибольшего успокоения чувств своей дочери, что он именно тот человек, которого бы она (миссис Никдьби) избрала себе в зятья, хотя бы ей был представлен на выбор весь род человеческий. Далее славная леди, заметив предварительно, что нельзя же предположить, чтобы она, так долго живя в свете, не знала его обычаев, сообщала множество мудрых правил для руководства в период ухаживания и подтверждала их разумность на основании собственного опыта.

Превыше всего советовала она строго блюсти девическую скромность не только как нечто само по себе похвальное, но и как нечто существенное, укрепляющее и разжигающее пыл влюбленного. "И никогда еще,- присовокупила миссис Никльби,- никогда не была я в таком восхищении, как вчера вечером, дорогая моя, видя, что тебе это уже подсказал здравый смысл". Поведав об этом чувстве и много раз упомянув о том, сколь приятно было ей узнать, что дочь счастливо унаследовала ее собственный здравый смысл и рассудительность

(можно было надеяться, что со временем и при старании она будет обладать ими в полной мере), миссис Никльби закончила свое длинное и не совсем разумное письмо.

Бедная Кэт едва не лишилась рассудка, получив четыре мелко исписанных вдоль и поперек страницы поздравлений как раз с тем, что всю ночь не давало ей сомкнуть глаза и заставляло плакать и бодрствовать в спальне. Еще тяжелее и еще мучительнее была необходимость угождать миссис Уититерли, которая, находясь в унынии после утомительного вечера, желала, чтобы ее компаньонка

(иначе за что бы получала она жалованье и содержание?) была в наилучшем расположении духа. Что касается до мистера Уититерли, то он весь день пребывал в трепетном восторге оттого, что пожимал руку лорда и всерьез пригласил его к себе домой. Сам лорд, не будучи в сколько-нибудь неприятной мере обременен способностью мыслить, услаждал себя разговором с мистерами Пайком и Плаком, которые оттачивали свое остроумие, щедро пользуясь за его счет разнообразными дорогими возбудительными напитками.

Было четыре часа дня - то есть вульгарные четыре часа по солнцу и часам,- и миссис Уититерли, по своему обыкновению, полулежала на софе в гостиной, а Кэт читала вслух новый роман в трех томах, озаглавленный "Леди Флабелла", каковой принес в то самое утро из библиотеки псевдо-Альфонс. Это произведение как раз подходило для леди, страдающей недугом миссис Уититерли, ибо в нем от начала до конца не было ни единой строки, которая могла бы вызвать хоть тень волнения у кого бы то ни было из смертных.

Кэт читала:

- "Шеризет,- сказала леди Флабелла, сунув свои маленькие ножки, похожие на мышек, в голубые атласные туфли, которые невзначай вызвали вчера вечером полушутливые-полусердитые пререкания между ней самой и молодым полковником Бефилером в salon de danse (Зал для танцев (франц.)) герцога Минсфенилла,Шеризет, ma chere, donnez moi de l'eau-de-Cologne, s'il vous plait, mon enfant"(Милочка, дайте мне, пожалуйста, одеколон, дитя мое

(франц.)).

"Мерси, благодарю вас,- сказала леди Флабелла, когда бойкая, но преданная Шеризет щедро окропила душистой смесью mouchoir (Носовой платок

(франц.)) леди Флабеллы из тончайшего батиста, обшитый драгоценными кружевами и украшенный по четырем уголкам гербом Флабеллы и гордым геральдическим девизом сей благородной семьи.- Мерси, этого достаточно".

В это мгновение, когда леди Флабелла, поднеся к своему очаровательному, но мечтательно выточенному носику mouchoir, еще вдыхала восхитительный аромат, дверь будуара (искусно скрытая богатыми портьерами из шелкового Дамаска цвета тальянского неба) распахнулась, и два лакея, одетые в ливреи цвета персика с золотом, вошли бесшумной поступью в комнату в сопровождении пажа в bas de soie - шелковых чулках, который, пока они стояли поодаль, отвешивая грациознейшие поклоны, приблизился к ногам своей прелестной госпожи и опустившись на одно колено, подал на великолепном подносе чеканного золота надушенный billet (Письмо, записку (франц.)).

Леди Флабелла с волнением, которого не могла подавить. разорвала envelope (Конверт (франц.)) и сломала благоухающую печать. Это письмо было от Бефилера - молодого, cтройного, с тихим голосом.- от ее Бефилера..."

- О, очаровательно! - прервала Кэт ее покровительница, иногда проявлявшая склонность к литературе.- Настоящая поэзия. Прочтите еще раз это описание, мисс Никльби.

Кэт повиновалась.

- Как мило! - со вздохом сказала миссис Уититерли.- Так сладострастно, не правда ли? Так нежно?

- Да, мне кажется,- тихо отозвалась Кэт.- Очень нежно.

- Закройте книгу, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли.- Больше я не могу сегодня слушать. Я бы не хотела нарушать впечатление, произведенное этим прелестным описанием. Закройте книгу.

Кэт охотно повиновалась; меж тем миссис Уититерли, подняв томной рукой лорнет, заметила, что она бледна.

- Меня испугали эгот... этот шум и суматоха вчера вечером,- сказала Кэт.

- Как странно! - с удивленным видом воскликнула миссис Уититерли.

И действительно, если подумать, было очень странно, что компаньонку может что-нибудь взволновать,- легче вывести из строя паровую машину или другой какой-нибудь хитроумный механизм.

- Каким образом вы познакомились с лордом Фредериком и этими другими очаровательными созданиями, дитя мое? - спросила миссис Уититерли, все еще созерцая Кэт в лорнетку.

- Я их встретила у моего дяди,- сказала Кэт, с досадой чувствуя, что густо краснеет, но не в силах удержать потоп крови, приливавшей к ее щекам, когда она думала о том человеке.

- Вы давно их знаете?

- Нет,- ответила Кэт.- Не очень.

- Я очень рада, что эта почтенная особа, ваша мать, дала нам возможность познакомиться с ними,- высокомерным тоном сказала миссис Уититерли.- Это тем более примечательно, что кое-кто из наших друзей как раз собирался нас познакомить.

Это было сказано для того, чтобы мисс Никльби не вздумала чваниться почетным знакомством с четырьмя великими людьми (ибо Пайк и Плак были включены в число очаровательных созданий), с которыми не была знакома миссис Уититерли. Но так как это обстоятельство не произвело ни малейшего впечатления на Кэт, то она и не обратила на ее слова никакого внимания.

- Они просили разрешения зайти с визитом,- продолжала миссис Уититерли.- Конечно, я разрешила.

- Вы ждете их сегодня? - осмелилась спросить Кэт. Ответ миссис Уититерли был заглушен устрашающим стуком в парадную дверь, и не успел он стихнуть, как к дому подъехал изящный кабриолет, из которого выпрыгнули сэр Мальбери Хоук и его друг лорд Фредерик.

- Они уже здесь! - сказала Кэт, вставая и спеша уйти.

- Мисс Никльби! - крикнула миссис Уититерли, придя в ужас от попытки своей компаньонки покинуть комнату, не испросив предварительно ее разрешения.- Прошу вас, и не думайте о том, чтобы уйти.

- Вы очень добры,- ответила Кэт,- но...

- Ради бога, не волнуйте меня и не говорите так много,- очень резко сказала миссис Уититерли.- Ах, боже мой, мисс Никльби, я прошу...

Бессмысленно было Кэт говорить, что она нездорова, так как шаги уже раздавались на лестнице. Она снова заняла свое место и едва успела сесть, как в комнату ворвался псевдо-Альфонс и одним духом доложил о мистере Пайке, и мистере Плаке, и лорде Фредерике Верисофте, и сэре Мальбери Хоуке.

- Удивительнейшая вещь в мире,- сказал мистер Плак, с величайшей любезностью приветствуя обеих леди,- удивительнейшая вещь! Мы с Пайком постучали в тот момент, как лорд Фредерик и сэр Мальбери подъехали к двери.

- В тот самый момент постучали,- сказал Пайк.

- Неважно, как вы пришли, важно, что вы здесь,сказала миссис Уититерли, которая благодаря тому, что три с половиной года пролежала все на той же софе, собрала маленькую коллекцию грациозных поз и теперь приняла самую потрясающую из серии с целью поразить посетителей.- Уверяю вас, я в восторге.

- А как поживает мисс Никльби? - тихо спросил сэр Мальбери Хоук, обращаясь к Кэт, впрочем не так тихо, чтобы это не коснулось слуха миссис Уититерли.

- Она жалуется на нездоровье после вчерашнего испуга,- сказала эта леди.- Право же, я не удивляюсь, потому что у меня нервы растерзаны в клочья.

- И, однако, ваш вид,- повернувшись, заметил сэр Мальбери,- и, однако, ваш вид...

- Превосходит все! - сказал мистер Пайк, приходя на помощь своему патрону.

Разумеется, мистер Плак сказал то же самое.

- Боюсь, милорд, что сэр Мальбери льстец,- сказала миссис Уититерли, обращаясь к молодому лорду, который молча сосал набалдашник своей трости и таращил глаза на Кэт.

- О, чертовский! - отозвался милорд. Высказав эту примечательную мысль, он вернулся к прежнему занятию.

- И у мисс Никльби вид нисколько не хуже,- сказал сэр Мальбери, устремив на нее наглый взгляд.- Она всегда была красива, но, честное слово, сударыня, вы как будто еще уделили ей частицу своей красоты.

Судя по румянцу, залившему после этих слов лицо бедной девушки, можно было не без оснований предположить, что миссис Уититерли уделила ей частицу того искусственного румянца, который украшал ее собственные щеки. Миссис Уититерли признала, хотя и не очень любезно, что Кэт и в самом деле миловидна. Она подумала также, что сэр Мальбери не такое уж приятное создание, каким она сначала его считала, ибо хотя ловкий льстец и является очаровательнейшим собеседником, если вы можете завладеть им всецело, однако вкус его становится весьма сомнительным, когда он начинает расточать комплименты другим.

- Пайк,- сказал наблюдательный мистер Плак, заметив впечатление, произведенное похвалой по адресу мисс Никльби.

- Что, Плак? - отозвался Пайк.

- Нет ли каких-нибудь особ, вам известных, чей профиль напоминает вам миссис Уититерли? - таинственно спросил мистер Плак.

- Напоминает профиль...- подхватил Пайк.- Конечно, есть.

- Кого вы имеете в виду? - тем же таинственным тоном продолжал Плак.-

Герцогиню Б.?

- Графиню Б.,- ответил Пайк с легкой усмешкой, скользнувшей по лицу.Из двух сестер красавица - графиня, не герцогиня.

- Правильно,- сказал Плак,- графиня Б. - Сходство изумительное.

- Буквально потрясающее! - сказал мистер Пайк.

Так вот как обстояло дело! Миссис Уититерли была провозглашена на основании свидетельства двух правдивых и компетентных судей точной копией графини! Вот что значило попасть в хорошее общество! Да ведь она могла двадцать лет вращаться среди ничтожных людей и ни разу об этом не услышать!

Да и как было ей услышать? Что знали они о графинях?

Определив по той жадности, с какою была проглочена эта маленькая приманка, до какой степени миссис Уититерли жаждет лести, оба джентльмена принялись отпускать этот товар весьма крупными дозами, предоставив таким образом сэру Мальбери Хоуку возможность докучать мисс Никльби вопросами и замечаниями, на которые та поневоле должна была что-то отвечать. Тем временем лорд Фредерик наслаждался без помех приятным вкусом золотого набалдашника, украшавшего его трость, чем и занимался бы до конца свидания, если бы не вернулся домой мистер Уититерли и не перевел разговор на любимую свою тему.

- Милорд,- сказал мистер Уйтитерли,- я восхищен, почтен, горд! Прошу вас, садитесь, милорд. Да, я горд. весьма горд.

Слова мистера Уититерли вызвали скрытое раздражение у его жены, ибо, хотя она и раздувалась от гордости и высокомерия, ей хотелось дать понять знатным гостям, что их визит является событием самым обыкновенным и что не проходит дня, чтобы их не навешали лорды и баронеты. Но чувства мистера Уититерли подавить было немыслимо.

- Поистине это честь! - сказал мистер Уититерли.- Джулия, душа моя, завтра ты будешь из-за этого страдать.

- Страдать? - воскликнул лорд Фредерик.

- Реакция, милорд, реакция,- сказал мистер Уититерли.- Когда пройдет это чрезвычайное напряжение нервной системы, милорд, что последует? Упадок, депрессия, уныние, усталость, расслабленность. Милорд, если бы сейчас сэр Тамли Снафим увидел это деликатное создание, он не дал бы вот... вот столько за ее жизнь.

В пояснение своих слов мистер Уититерли взял из табакерки понюшку табаку и слегка подбросил ее, как эмблему бренности.

- Вот столько!-повторил мистер Уититерли, озираясь вокруг с серьезной миной.- Сэр Тамли Снафим вот столько не дал бы за жизнь миссис Уититерли!

Мистер Уититерли произнес это с видом сдержанно-торжествующим, словно иметь жену, находящуюся в столь отчаянном положении, было очень для него почетно, а миссис Уититерли вздохнула и посмотрела так, будто она понимала, какая это честь, но решила держать себя по возможности смиренно.

- Миссис Уититерли,- продолжал ее супруг,- любимая пациентка сэра Тамли Снафима. Мне кажется, я имею право сказать, что миссис Уититерли была первой особой, принявшей новое лекарство, которому приписывают гибель целой семьи в Кенсингтон-Грэвл-Питс. Кажется, она была первой. Джулия, дорогая моя, если я ошибаюсь, поправь меня.

- Кажется, я была первой,- слабым голосом сказала миссис Уититерли.

Видя, что патрон его слегка недоумевает, как ему наилучшим образом вмешаться в этот разговор, неутомимый мистер Пайк бросился напролом и, решив сказать нечто по существу дела, осведомился - имея в виду упомянутое лекарство,- было ли оно приятно на вкус.

- Нет, сэр, не было. Даже этого преимущества оно не имело,- ответил мистер Уититерли.

- Миссис Уититерли - настоящая мученица,- с любезным поклоном заметил Пайк.

- Думаю, что да,- улыбаясь, сказала миссис Уититерли.

- И я так думаю, моя дорогая Джулия,- заметил ее супруг тоном, казалось, говорившим, что он не тщеславен, но тем не менее твердо намерен настаивать на своих привилегиях.- Если кто-нибудь, милорд,- добавил он, поворачиваясь к аристократу,- представит мне более великую мученицу, чем миссис Уититерли, я одно могу сказать: я буду рад увидеть эту мученицу - или мученика,- вот и все, милорд!

Пайк и Плак быстро подхватили, что более справедливого замечания, разумеется, сделать нельзя, и, так как визит к тому времени чрезвычайно затянулся, они повиновались взгляду сэра Мальбери и встали. Это заставило подняться также и самого сэра Мальбери и лорда Фредерика. Обменялись многочисленными заверениями в дружбе и надеждами на будущие удовольствия, которые неизбежно должны последовать за столь счастливым знакомством, и посетители отбыли после новых заявлений, что для дома Уититерли будет честью принять их в любой день и час под своей кровлей.

Они и приходили в любой день и час; сегодня они там обедали, завтра ужинали, послезавтра опять обедали и постоянно то появлялись, то снова исчезали; они отправлялись компанией в общественные места и случайно встречались на прогулке; при каждом случае мисс Никльби подвергалась упорному и неумолимому преследованию сэра Мальбери Хоука, репутация которого

(он это почувствовал к тому времени) даже в глазах его двух прихлебателей зависела от успешного укрощения ее гордости, и у нее не было ни отдыха, ни покоя, за исключением тех часов, когда она могла сидеть одна в своей комнате и плакать после перенесенных за день испытаний. Все это являлось последствиями, естественно вытекавшими из хорошо обдуманных планов сэра Мальбери, искусно выполнявшихся его приспешниками Пайком и Плаком.

Так шли дела в течение двух недель. Вряд ли нужно говорить, что только самые слабые и глупые люди могли не заметить на протяжении даже одной встречи, что лорд Фредерик Верисофт, хоть он и был лордом, и сэр Мальбери Хоук, хоть он и был баронетом, не принадлежали к числу завидных собеседников; по привычкам своим, манерам, вкусам и по характеру их разговоров они не были предназначены к тому, чтобы ослепительно сверкать в обществе леди. Но для миссис Уититерли было вполне достаточно двух титулов;

грубость превращалась в юмор, вульгарность воспринималась как самая очаровательная эксцентричность, наглость принимала обличье легкой развязности, доступной лишь тем, кто имеет счастье общаться со знатью.

Если хозяйка давала такое толкование поведению своих гостей, то что могла возразить против них компаньонка? Если они привыкли так мало сдерживать себя перед хозяйкой дома, то каковы же были те вольности, которые они могли себе позволить по отношению к подчиненной, получавшей жалованье!

Но это было еще не наихудшее. По мере того как гнусный сэр Мальбери Хоук все более открыто ухаживал за Кэт, миссис Уититерли начала ревновать к превосходящей ее очарованием мисс Никльби. Если бы это чувство повлекло за собой се изгнание из гостиной, когда там собиралось высокое общество, Кэт была бы только счастлива и радовалась бы тому, что такое чувство возникло;

но на свою беду она отличалась той природной грацией, подлинным изяществом и тысячей не имеющих названия достоинств, в которых главным образом и состоит прелесть женского общества. Если повсюду имеют они цену, то в особенности ценны они были там, где хозяйка дома представляла собой одушевленную куклу.

В результате Кэт переносила двойное унижение: должна была неизменно присутствовать, когда приходил сэр Мальбери со своими друзьями, и именно по этой причине была не защищена от всех капризов и дурного расположения духа миссис Уититерли, когда гости уходили. Она была глубоко несчастна.

Миссис Уититерли ни разу не сбрасывала маски перед сэром Мальбери и, если бывала более, чем обычно, не в духе, приписывала это обстоятельство -

что иногда делают дамы - расстроенным нервам. Но, когда у этой леди зародилась и постепенно утвердилась страшная мысль, что лорд Фредерик Верисофт тоже слегка увлечен Кэт и что она, миссис Уититерли, является всего-навсего лицом второстепенным, миссис Уититерли преисполнилась в высшей степени приличным и весьма добродетельным негодованием и признала своим долгом как замужняя женщина и высоконравственный член общества безотлагательно сообщить об этом обстоятельстве "молодой особе".

В результате на следующее утро миссис Уититерли нарушила молчание во время перерыва в чтении романа.

- Мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли,- я хочу поговорить с вами очень серьезно. Я сожалею, что принуждена это сделать, честное слово, очень сожалею, но другого выхода вы мне не оставили, мисс Никльби.

Тут миссис Уититерли тряхнула головой - не гневно, а только добродетельно - и заметила с некоторыми признаками возбуждения, что боится, как бы у нее не возобновилось сердцебиение.

- Ваше поведение, мисс Никльби,- продолжала леди,- мне отнюдь не нравится, отнюдь! Я горячо желаю, чтобы ваши дела шли хорошо, но можете быть уверены, мисс Никльби, что этого не случится, если вы будете вести себя, как теперь.

- Сударыня! - гордо воскликнула Кэт.

- Не волнуйте меня, говоря таким тоном, мисс Никльби, не волнуйте меня!

- довольно резко сказала миссис Уититерли.- Иначе вы принудите меня позвонить в колокольчик.

Кэт посмотрела на нее, но ничего не сказала.

- Не воображайте, пожалуйста, мисс Никльби, что, если вы будете так на меня смотреть, это мне помешает сказать вам все, что я намерена сказать, считая это своим священным долгом. Можете не устремлять на меня ваши взгляды,- сказала миссис Уититерли с внезапным взрывом злобы,- я не сэр Мальбери, да и не лорд Фредерик Верисофт, и я не мистер Пайк и не мистер Плак.

Кэт снова посмотрела на нее, но уже не с такой твердостью, и, облокотившись о стол, прикрыла глаза рукою.

- Если бы подобная вещь произошла, когда я была молодой девушкой,сказала миссис Уититерли (кстати, с тех пор прошло немалое время),-

не думаю, чтобы кто-нибудь этому поверил.

- Да, я не думаю, что поверил бы,- прошептала Кэт.- Не думаю, что кто-нибудь мог бы поверить, если бы не знал всего, что я обречена переносить.

- Пожалуйста, не говорите мне о том, что вы обречены переносить, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли пронзительным голосом, совершенно неожиданным у столь великой страдалицы.- Я не желаю, чтобы мне отвечали, мисс Никльби. Я не привыкла, чтобы мне отвечали, и не допущу этого... Вы слышите? -добавила она, с явной непоследовательностью ожидая ответа.

- Я вас слушаю, сударыня,- ответила Кэт,- слушаю с удивлением, с большим удивлением, чем могу выразить.

- Я всегда считала вас весьма благовоспитанной молодой особой, если принять во внимание ваше общественное положение,- продолжала миссис Уититерли,- и так как ваша наружность свидетельствует о здоровье и вы аккуратно одеваетесь, то я заинтересовалась вами и продолжаю интересоваться, считая это в некотором роде моим долгом по отношению к почтенной старухе -

вашей матери. По этой причине, мисс Никльби, я должна сказать вам сразу и прошу вас запомнить мои слова: я принуждена настаивать на том, чтобы вы немедленно изменили ваше весьма развязное обращение с джентльменами, посещающими этот дом. Право же, это неприлично,- сказала миссис Уититерли, закрывая при этих словах свои целомудренные глаза.- Это непристойно, просто непристойно!

- О! - вскричала Кэт, подняв глаза и сжимая руки.- Разве это не верх жестокости, разре человек способен слушать это? Разве мало того, что я страдала и днем и ночью, что я почти что пала в своих собственных глазах, от одного только стыда, общаясь вопреки своему желанию с подобными людьми? И на меня еще возводят это несправедливое и ни на чем не основанное обвинение!

- Будьте добры припомнить, мисс Никльби,- сказала миссис Уититерли,что, употребляя такие слова, как "несправедливое" и "неоснованное", вы, значит, упрекаете меня в том, что я говорю неправду.

- Да! - со справедливым негодованием сказала Кэт.- Выдвигаете ли вы это обвинение сами или по наущению других, мне все ясно. Я говорю, что оно подло, грубо, умышленно лживо! Может ли быть,- вскричала Кэт,- чтобы особа моего же пола могла смотреть и не видеть, какие мучения причиняют мне эти люди? Может ли быть, сударыня, чтобы вы были рядом и не замечали оскорбительной вольности, которую выражает каждый их взгляд? Может ли быть, чтобы вы не видели, как эти бесчестные люди, не питая ни малейшего уважения к вам и совершенно пренебрегая правилами поведения, приличествующего джентльменам, и даже пристойностью, преследовали только одну цель, когда явились сюда, и цель эта - осуществить свой замысел, направленный против беззащитной девушки, которая и без этого унизительного признания должна была бы надеяться на женское участие и помощь той, кто гораздо старше ее? Я не верю, я не могу этому поверить!

Если бы бедная Кэт хоть сколько-нибудь знала жизнь, она, конечно, не осмелилась бы, даже в том возбужденном состоянии, до которого ее довели, произнести столь неосторожные слова. Действие их мог в точности предвидеть более опытный наблюдатель. Миссис Уититерли встретила атаку на собственную правдивость с примерным спокойствием и выслушала с героической стойкостью отчет о страданиях Кэт. Но ссылка на неуважение к ней джентльменов привела ее в сильнейшее волнение, а когда за этим ударом последовало замечание касательно ее зрелого возраста, она немедленно упала на софу, испуская отчаянные вопли.

- Что случилось? - вскричал мистер Уититерли, врываясь в комнату.- О небо, что я вижу? Джулия, Джулия! Открой глаза, жизнь моя, открой глаза!

Но Джулия упорно не желала открыть глаза и завизжала еще громче. Тогда мистер Уититерли позвонил в колокольчик, заплясал, как сумасшедший, вокруг софы, на которой лежала миссис Уититерли, и истошно завопил, призывая сэра Тамли Снафима и упорно требуя какого-нибудь объяснения происходившей перед ним сцены.

- Беги за сэром Тамли!-закричал мистер Уититерли, обоими кулаками грозя пажу.- Я это предвидел, мисс Никльби,- сказал он, оглядываясь с меланхолическим и торжествующим видом.- Это общество оказалось ей не по силам. Все в ней, знаете ли, одна душа, все... до последнего кусочка.

После такого заверения мистер Уититерли поднял распростертую бренную оболочку миссис Уититерли и отнес ее на кровать.

Кэт подождала, пока сэр Тамли Снафим не закончил своего визита и не явился с сообщением, что благодаря специальному вмешательству милосердного провидения (так выразился сэр Тамли) миссис Уититерли заснула. Тогда она быстро оделась, чтобы выйти из дому, и, передав, что вернется часа через два, поспешила к дому своего дяди.

Для Ральфа Никльби день выдался весьма удачный, прямо-таки счастливый день. Когда он шагал взад и вперед по своему маленькому кабинету, заложив руки за спину и мысленно подсчитывая суммы, которые застряли или застрянут в его сети благодаря делам, проведенным с утра, рот его растягивался в жесткую, суровую улыбку, а твердость линий и изгибов, образовавших эту улыбку, и хитрое выражение холодных блестящих глаз как будто говорили, что, если беспощадность или хитрость могут увеличить прибыль, он не преминет прибегнуть к ним для этой цели.

- Прекрасно! - сказал Ральф, несомненно намекая на какую-то операцию этого дня.- Он бросает вызов ростовщику? Хорошо, посмотрим. "Честность -

наилучшая политика", вот как? Испробуем и это.

Он остановился, затем снова стал шагать.

- Он рад,- сказал Ральф, растягивая рот и улыбку,- рад противопоставить свою всем известную репутацию и порядочность власти денег. "Презренный металл" - так он их называет. Каким безмозглым идиотом должен быть этот человек! Презренный металл! Как бы не так! Кто там?

- Я,- сказал Ньюмен Ногс.- Ваша племянница.

- Ну, так что с ней? - резко спросил Ральф.

- Она здесь.

- Здесь?

Ньюмен мотнул головой в сторону своей комнатки, давая понять, что она ждет там.

- Что ей нужно? - осведомился Ральф.

- Не знаю,- ответил Ньюмен.- Спросить? - быстро добавил он.

- Нет,- возразил Ральф.- Впустите ее... Постойте! - Он быстро спрятал стоявшую на столе шкатулку с деньгами, снабженную висячим замком, и на ее место положил пустой кошелек.- Вот теперь она может войти!

Хмуро улыбнувшись этому маневру, Ньюмен дал знак молодой леди войти и, придвинув ей стул, удалился; медленно уходя и прихрамывая, он украдкой поглядывал через плечо на Ральфа.

- Ну-с,- сказал Ральф довольно грубо, но все-таки в тоне его было больше добродушия, чем мог бы он проявить по отношению к кому бы то ни было другому.- Ну-с, моя... дорогая? Что у вас там еще?

Кэт подняла глаза, полные слез, и, сделав усилие, чтобы совладать со своим волнением, попыталась заговорить, но безуспешно. Снова опустив голову, она молчала. Ральфу не видно было ее лица, но он знал, что она плачет.

"Я угадываю причину,- подумал Ральф, некоторое время смотревший на нее молча.- Я угадываю причину. Ну-ну! - подумал Ральф, на секунду совсем растерявшись при виде терзаний своей красивой племянницы.-Велика беда! Всего несколько слезинок, а ей это послужит превосходным уроком, превосходным уроком".

- В чем дело? - спросил Ральф, придвигая стул и садясь против нее.

Его слегка смутила внезапная решимость, с какой Кэт подняла глаза и ответила ему.

- Дело, которое привело меня сюда, сэр, такого свойства, что вам должна кровь броситься в лицо и вам придется гореть от стыда, слушая меня, как горю я, рассказывая! Мне нанесли тяжелую обиду, мои чувства оскорблены, возмущены, ранены смертельно вашими друзьями.

- Друзьями!- нахмурясь, воскликнул Ральф.- Милая моя, у меня нет друзей.

- Значит, людьми, которых я встретила здесь! - воскликнула Кэт.- Если они вам не друзья и вы знали, что они за люди, о, тем стыднее вам, дядя, что вы ввели меня в их среду! Если вы подвергли меня таким испытаниям, потому что были обмануты в своем доверии или недостаточно знали ваших гостей, то и тогда вина ваша велика! Но если вы это сделали, зная их хорошо,- а теперь я думаю, что так оно и было,- то это величайшая подлость и жестокость!

Ральф отпрянул, приведенный в полное изумление этими откровенными словами, и бросил на Кэт самый суровый взгляд. Но она встретила его гордо и непоколебимо, и ее лицо, хотя и очень бледное, казалось сейчас, в минуту волнения, более благородным и прекрасным, чем когда бы то ни было.

- Я вижу, и в вас есть кровь этого мальчишки,сказал Ральф самым жестким своим тоном, когда вспыхнувшие ее глаза напомнили ему Николасв во время последнего их свидания.

- Надеюсь, что да! - ответила Кэт.- Я должна этим гордиться. Я молода, дядя, горести и трудности моего положения заставили меня склонить голову, но дольше я, дочь вашего брата, не хочу переносить эти оскорбления!

- Какие оскорбления, моя милая? - резко спросил Ральф.

- Вспомните, что произошло здесь, и задайте этот вопрос себе! - густо покраснев, ответила Кэт.- Дядя, вы должны - я уверена, что вы это сделаете,-

должны избавить меня от общества гнусных и подлых людей, перед которыми я теперь беззащитна. Я не хочу,- сказала Кэт, быстро подойдя к старику и положив руку ему на плечо,- я не хочу быть вспыльчивой, я прошу у вас прощения, если вам показалось, что я вспылила, дорогой дядя, но вы не знаете, конечно вы не знаете, как я страдала. Вы не можете знать сердце молодой девушки - я не имею никакого права ждать этого от вас. Но, когда я говорю вам, что я несчастна, что сердце у меня надрывается, я уверена, что вы мне поможете. Я уверена, уверена!

Ральф мгновение смотрел на нее, потом отвернулся и стал нервно постукивать ногой по полу.

- Я терпела день за днем,- сказала Кэт, наклоняясь к нему и робко вкладывая маленькую ручку в его руку,- надеясь, что это преследование прекратится. Я терпела день за днем и должна была притворяться веселой, когда я была так несчастна. У меня не было ни помощника, ни советчика -

никого, кто бы меня защитил. Мама думает, что они люди достойные, богатые, благовоспитанные, и как могу я, как могу я раскрыть ей глаза, когда ее так радуют эти маленькие иллюзии, а других радостей у нее нет? Леди, к которой вы меня поместили, не такая особа, чтобы я могла ей довериться в столь деликатном вопросе, и вот, наконец, я пришла к вам, к единственному другу, который здесь, близко,чуть ли не единственному другу, какой есть у меня на свете,- чтобы просить и умолять вас мне помочь!

- Как я могу помочь вам, дитя? - спросил Ральф, вставая со стула, и принялся шагать по комнате, снова заложив руки за спину.

- Я знаю, на одного из этих людей вы имеете влияние,- решительно заявила Кэт.- Разве ваше слово не заставит их тотчас же отказаться от этого недостойного поведения?

- Нет,- ответил Ральф, неожиданно повернувшись.- А если бы и заставило, я не могу сказать его.

- Не можете сказать его?

- Не могу,- повторил Ральф, останавливаясь как вкопанный и крепче сжимая за спиной руки.- Я не могу сказать его.

Кэт отступила шага на два и посмотрела на него, словно сомневаясь, не ослышалась ли она.

- Мы связаны делами,- сказал Ральф, балансируя то на носках, то на каблуках и холодно глядя в лицо племяннице,- делами, и я не могу нанести оскорбление этим людям. В конце концов что за беда? У нас у всех бывают свои испытания, и это одно из ваших. Иные девушки гордились бы, видя у своих ног таких поклонников.

- Гордились! - вскричала Кэт.

- Я не говорю, что вы не правы, презирая их,- продолжал Ральф, подняв указательный палец.- Нет, в этом вы проявили здравый смысл, как я и предвидел с самого начала. Ну что ж, прекрасно. Во всех других отношениях вы хорошо устроены. С вашим положением не так уж трудно мириться. Если этот молодой лорд ходит за вами по пятам и нашептывает вам на ухо бессмысленный вздор, что за беда? Страсть эта безнравственна? Пусть так: долго она не продлится. В один из ближайших дней появится что-нибудь новенькое, и вы будете свободны. А пока...

- А пока,- перебила Кэт со справедливым чувством гордости и негодования,- я должна быть позором для моего пола и игрушкой для другого, навлекать на себя заслуженное осуждение всех порядочных женщин и презрение всех честных и достойных мужчин, терять уважение к себе и быть униженной в глазах всех, кто на меня смотрит! Нет, этого не будет, хотя бы мне пришлось трудиться, стирая пальцы до кости, хотя бы я должна была взяться за самую грязную и тяжелую работу! Не поймите меня превратно. Я не опорочу вашей рекомендации. Я останусь в этом доме, куда вы меня поместили, пока не буду вправе покинуть его по условиям моего соглашения, но помните: тех людей я больше не увижу! Когда я оттуда уйду, я спрячусь от них и от вас, и, принявшись за тяжелый труд, чтобы содержать мать, я буду по крайней мере жить спокойно и верить, что бог мне поможет!

С этими словами она махнула рукой и вышла из комнаты, оставив Ральфа Никльби застывшим, как статуя.

Закрыв дверь, Кэт едва не вскрикнула от удивления, обнаружив Ньюмена Ногса, стоявшего в маленькой нише в стене, словно воронье пугало или Гай Фокс*, спрятанный на зиму в чулан. Но у нее хватило присутствия духа сдержать себя, так как Ньюмен приложил палец к губам.

- Не надо,- сказал Ньюмен, выскользнув из своего тайника и провожая ее через холл.- Не плачьте, не плачьте.

А в это время две крупные слезы катились по щекам Ньюмена.

- Я знаю, каково вам! - сказал бедный Ногс, вытаскивая из кармана нечто похожее на старую пыльную тряпку и вытирая ею глаза Кэт с такою нежностью, словно она была малюткой.- Сейчас вы ослабели. Да, да, очень хорошо. Это правильно, мне это нравится. Правильно, что не ослабели перед ним. Да, да.

Ха-ха-ха! О да! Бедняжка!

С такими бессвязными восклицаниями Ньюмен вытер и себе глаза упомянутой пыльной тряпкой и, проковыляв к входной двери, открыл ее, чтобы выпустить Кэт.

- Не плачьте больше,- прошептал Ньюмен.- Скоро я вас увижу. Ха-ха-ха! И еще кто-то вас увидит. Да, да. Хо-хо!

- Да благословит вас бог,- сказала Кэт, быстро уходя.- Да благословит вас бог!

- И вас также! - подхватил Ньюмен, снова приоткрыв немного дверь, чтобы сказать эти слова.- Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

И Ньюмен Ногс еще раз открыл дверь, чтобы весело кивнуть и засмеяться, и закрыл ее, чтобы горестно покачать головой и заплакать.

Ральф оставался в прежней позе, пока не услышал стука захлопнувшейся двери, после чего пожал плечами и, пройдясь несколько раз по комнате,сначала быстро, потом, по мере того как приходил в себя замедляя шаги,- сел к столу.

Вот одна из тех загадок человеческой природы, которые могут быть поставлены, но не разрешены. Хотя в тот момент Ральф нисколько не раскаивался в своем поведении по отношению к невинной, чистосердечной девушке, хотя его распутные клиенты поступили именно так, как он рассчитывал

- именно так, как он больше всего желал, именно так, как было ему наиболее выгодно,- однако он всей душой ненавидел их за то, что они так поступили.

- Уф! - сказал Ральф, хмурясь и грозя кулаком, когда в его воображении возникли лица двух распутников.- Вы за это заплатите. О, вы за это заплатите!

Ростовщик в поисках утешения обратился к своим книгам и бумагам, а за дверью его делового кабинета шел спектакль, который привел бы его в немалое изумление, если бы он каким-то образом мог взглянуть на него.

Ньюмен Ногс был единственным актером. Он стоял в нескольких шагах от двери, повернувшись к ней лицом, и, засучив рукава, занимался тем, что осыпал по всем правилам искусства самыми энергическими ударами пустое пространство.

На первый взгляд это могло показаться лишь мудрой мерой предосторожности человека, ведущего сидячий образ жизни,- мерой, принимаемой для расширения грудной клетки и развития ручных мышц. Но напряжение и радость на лице Ньюмена Ногса, которое было залито потом, изумительное упорство, с каким он направлял непрерывный поток ударов в сторону дверной филенки, примерно в пяти футах девяти дюймах от пола, и неутомимость, с какой он действовал,- все это в достаточной мере объяснило бы зоркому наблюдателю, что Ньюмен Ногс в воображении своем избивает до полусмерти своего весьма деятельного хозяина, мистера Ральфа Никльби.

ГЛАВА XXIX,

О делах Николаса, и о разладе в труппе мистера Винсента Крамльса

Неожиданный успех и благоволение, с которым был принят первый опыт Николаса в Портсмуте, побудили мистера Крамльса затянуть пребывание в этом городе на две недели дольше срока, назначенного им первоначально для своего визита, и за это время Николас сыграл множество разнообразнейших ролей с неизменным успехом и привлек в театр столь многих зрителей, раньше никогда там не бывавших, что бенефис показался директору многообещающей затеей. Так как Николас согласился на предложенные условия, бенефис был назначен, и благодаря ему он выручил ни больше ни меньше как двадцать фунтов.

Оказавшись неожиданным обладателем такого богатства, Николас первым делом отправил по почте славному Джону Брауди сумму, равную его дружеской ссуде; посылку денег он сопроводил изъявлениями благодарности и уважения и сердечными пожеланиями счастья в супружеской жизни. Ньюмену Ногсу он послал половину полученных денег, умоляя его найти случай вручить деньги Кэт потихоньку и передать ей горячие заверения в его любви и привязанности. Он ни словом не упомянул о том, какое нашел себе занятие, только уведомил Ньюмена, что письмо, адресованное ему на вымышленную его фамилию в Портсмут, Почтамт, всегда дойдет до него, и умолял достойного друга написать подробно о положении матери и сестры и дать отчет обо всех великих благодеяниях, какие оказал им Ральф Никльби со времени его отъезда из Лондона.

- Вам не по себе,- сказал Смайк в тот вечер, когда было отправлено письмо.

- Ничуть не бывало,- возразил Николас с напускной веселостью, чтобы не сделать юношу несчастным на весь вечер.- Я думал о моей сестре, Смайк.

- О сестре?

- Да.

- Она похожа на вас? - осведомился Смайк.

- Говорят, что похожа,- смеясь, ответил Николас,- только гораздо красивее.

- Значит, она очень красива,- слазил Смайк, после того как некоторое время молча размышлял, сложив руки и не спуская глаз со своего друга.

- Каждый, кто не знает вас так, как знаю я, сказал бы, что вы -

настоящий кавалер,- заявил Николас.

- А я даже не понимаю, что это значит,- покачивая головой, заметил Смайк.- Увижу я когда-нибудь вашу сестру?

- Конечно!- воскликнул Николас.- Скоро мы будем жить все вместе...

когда мы разбогатеем, Смайк.

- Как это случилось, что у вас, такого ласкового и доброго ко мне, нет никого, кто был бы добр к вам? - спросил Смайк.- Я не могу понять.

- Ну, это длинная история,- ответил Николас,- и боюсь, что ее вам нелегко будет понять. У меня есть враг - вы знаете, что значит иметь врага?

- О да, это я знаю,- сказал Смайк.

- Так вот, он тому причина,- продолжал Николае.- Он богат, и его не так легко наказать, как вашего старого врага мистера Сквирса. Он мой дядя, но он негодяй и причинил мне зло.

- Это правда? - спросил Смайк, с волнением наклоняясь вперед.- Как его зовут? Скажите мне его имя.

- Ральф, Ральф Никльби.

- Ральф Никльби,- повторил Смайк.- Ральф. Это имя я заучу наизусть.

Он пробормотал его себе под нос раз двадцать, но тут громкий стук в дверь отвлек его от этого занятия. Не успел он ее открыть, как мистер Фолер, пантомимист, просунул голову в комнату.

Голова мистера Фолера обычно была украшена круглой шляпой с необычно высокой тульей и круто загнутыми полями. На этот раз он надел ее совсем набекрень и задом наперед, так как сзади она меньше порыжела; шею он обмотал огненно-красным шерстяным шарфом, выбившиеся концы которого выглядывали из-под поношенного ньюмаркетского пальто*, очень узкого и застегнутого сверху донизу. В руке он держал одну, очень грязную, перчатку и дешевую тросточку со стеклянной ручкой. Короче говоря, вид у него был ослепительный и свидетельствовал о том, что он уделил своему туалету значительно больше внимания, чем обычно.

- Добрый вечер, сэр,- сказал мистер Фолер, снимая шляпу с высокой тульей и расчесывая волосы пальцами.- Я пришел к вам с поручением. Гм!

- От кого и в чем дело? - осведомился Николас.- У вас сегодня необычайно таинственный вид.

- Холодный, быть может,- возразил мистер Фолер,- быть может, холодный.

Тому виной мое положение - вина не моя, мистер Джонсон. Этого требует мое положение, сэр, как общего друга.

Мистер Фолер умолк с весьма внушительным видом и, запустив руку в упомянутую шляпу, извлек оттуда кусок бурой бумаги, затейливо сложенный, из коей вынул записку, которая благодаря этой бумаге осталась чистой и, протянув ее Николасу, сказал:

- Будьте добры прочесть это, сэр. Николас с величайшим изумлением взял записку и сломал печать, поглядывая при этом на мистера Фолера, который, с большим достоинством сдвинув брови и поджав губы, сидел и упорно смотрел в потолок.

Она была адресована Джонсону, эсквайру, через посредство Огастеса Фолера, эсквайра, и изумление Николаев отнюдь не уменьшилось, когда он обнаружил, что она составлена в следующих лаконических выражениях:

"Мистер Ленвил свидетельствует свое глубокое уважение мистеру Джонсону и будет признателен, если он уведомит его, в котором часу завтра утром будет ему наиболее удобно встретиться с мистером Л. в театре с тою целью, чтобы мистер Л. дернул его за нос в присутствии труппы.

Мистер Ленвил просит мистера Джонсона не преминуть назначить ему свидание, так как он пригласил двух-трех друзей, актеров, быть свидетелями церемонии и ни в коем случае не может обмануть их ожидания. Портсмут, вторник вечером".

Было что-то столь восхитительно нелепое в этом письменном вызове, что Николас хотя и возмутился подобной наглостью, однако принужден был закусить губу и раза три перечитать записку, прежде чем ему удалось в достаточной мере вооружиться серьезностью и строгостью, чтобы обратиться к вражескому посланцу, который не отрывал глаз от потолка и совершенно не изменил выражения своей физиономии.

- Вам известно содержание этой записки, сэр? - спросил он наконец.

- Да,- ответил мистер Фолер, на секунду оглядываясь и тотчас же снова вперив взгляд в потолок.

- А как вы осмелились принести ее сюда, сэр? - осведомился Николас, разорвав ее на мельчайшие кусочки и швырнув в лицо посланцу.- Вы не подумали, что вас пинком спустят с лестницы, сэр?

Мистер Фолер повернул к Николасу голову, украшенную сейчас несколькими обрывками записки, и все так же невозмутимо, с достоинством ответил коротко:

- Нет.

- В таком случае,- сказал Николас, взяв шляпу с высокой тульей и швырнув ее к двери,- советую вам последовать за этой принадлежностью вашего туалета, сэр, иначе вы будете весьма неприятно разочарованы,- и не позже, как через десять секунд...

- Послушайте, Джонсон,- запротестовал мистер Фолер, внезапно потеряв все свое достоинство,- этого, знаете ли, не нужно. Никаких шуток с гардеробом джентльмена!

- Убирайтесь вон! - крикнул Николас.- Негодяй! Как хватило у вас дерзости явиться сюда с таким поручением?

- Фу-фу! - сказал мистер Фолер, разматывая шерстяной шарф и постепенно освобождаясь от него.- Ну, довольно!

- Довольно? - вскричал Николас, приближаясь к нему.- Вон, сэр!

- Фу-фу! Говорю же вам,- возразил мистер Фолер, помахивая рукой, чтобы предупредить новую вспышку гнева,- это было не всерьез. Я просто пошутил.

- Вы бы лучше не забавлялись впредь такими шутками! - сказал Николас.

А не то вам придется убедиться, что тот, над кем вы насмехаетесь, первый приведет угрозу в исполнение и дернет вас за нос! Скажите, пожалуйста, это было написано также в шутку?

- Нет! - объявил актер.- Самым серьезнейшим образом, клянусь честью.

Николас не мог не улыбнуться при виде странной фигуры, которая всегда должна была вызывать скорее смех, чем гнев, а в данном случае казалась особенно смешной: мистер Фолер, опустившись на одно колено, начал крутить надетую на руку шляпу, словно его терзали мучительнейшие опасения, как бы ее не лишили ворса - украшения, которым она уже много месяцев не могла похвастать.

- Послушайте, сэр,- сказал Николас, поневоле рассмеявшись,- будьте добры объясниться.

- Я вам изложу, как было дело,- сказал мистер Фолер, с большим хладнокровием усаживаясь на стул.- С тех пор как вы сюда приехали, у Ленвила ничего не осталось, кроме второстепенных ролей, и вместо приема каждый вечер, как бывало раньше, публика к его выходу относится так, словно он -

никто.

- Что вы называете приемом? - осведомился Николас.

- О боги! - воскликнул мистер Фолер.- Какой же вы наивный пастушок, Джонсон! Ну, разумеется, аплодисменты публики при первом выходе! И вот он выходил вечер за вечером, не получая ни одного хлопка, тогда как вас приветствовали рукоплесканиями по крайней мере два, а иногда и три раза, так что, наконец, он впал в отчаяние и вчера вечером совсем было уже решился играть Тибальда с настоящей шпагой и проколоть вас - не опасно, а только...

чтобы уложить вас месяца на два.

- Очень деликатно с его стороны,- заметил Николае.

- Да, я тоже так думаю, если принять во внимание обстоятельства: на карту была поставлена его репутация актера,- очень серьезно сказал мистер Фолер.- Но мужество ему изменило, и он стал придумывать какой-нибудь другой способ досадить вам и в то же время завоевать себе популярность, ибо в этом суть. Громкая молва! Вот что ему нужно. Ах, боже мой, если бы он вас проколол,- сказал мистер Фолер, приостановившись, чтобы произвести в уме вычисления,- это бы ему принесло-ax!-это бы ему принесло восемь или десять шиллингов в неделю. Весь город пошел бы смотреть актера, который случайно чуть не убил человека. Я бы не удивился, если бы это доставило ему ангажемент в Лондоне. Однако он принужден был испробовать какое-нибудь другое средство стать популярным, и вот это и пришло ему в голову. Право же, идея недурна! Если бы вы струсили и позволили ему дернуть вас за нос, он постарался бы, чтобы это попало в газету; если бы вы поклялись изувечить его, об этом тоже напечатали бы, и о нем говорили бы столько же, сколько и о вас, понимаете?

- О, разумеется! - отозвался Николас.- А что, если бы я смешал ему все карты и дернул его за нос, чго тогда? Принесло бы это ему удачу?

- Ну, не думаю,- ответил мистер Фолер, почесывая голову,- потому что в этом не было бы ничего романтического и такая известность не пошла бы ему на пользу. Но, сказать вам по правде, этого он почти не принимал в расчет: вы всегда так ласковы и любезны и пользуетесь такой любовью наших дам, что мы не допускали мысли о вашем сопротивлении. Впрочем, если бы это и случилось, у него есть средство выпутаться благополучно, будьте уверены.

- Вот как? - отозвался Николас.- Завтра утром мы это проверим. А пока вы можете дать какой вам вздумается отчет о нашем свидании. Спокойной ночи.

Так как мистер Фолер был хорошо известен среди собратьев-актеров как любитель сеять раздор и отнюдь не отличался щепетильностью, Николас нисколько не сомневался в том, что он тайком подстрекнул трагика к такому образу действий. Мало того, он выполнил бы свое поручение чрезвычайно высокомерно, если бы не был сбит с толку весьма неожиданным протестом, который оно вызвало. Однако не имело смысла относиться к нему серьезно, и Николас выпроводил пантомимиста, деликатно намекнув, что в случае нового оскорбления ему грозит опасность остаться с проломанной головой. Мистер Фолер, весьма добродушно выслушав предостережение, удалился, чтобы побеседовать со своим другом и дать о своей миссии такой отчет, какой, по его мнению, наиболее способствовал бы исполнению намеченного плана.

Несомненно, он доложил, что Николас вне себя от страха, ибо на следующее утро, когда сей молодой джентльмен спокойно отправился в обычный час в театр, он застал всю труппу в явном ожидании, а мистер Ленвил, состроив самую свирепую трагическую мину, величественно восседал на столе и вызывающе посвистывал.

Леди были на стороне Николаса, а джентльмены (будучи ревнивы) оказались на стороне разочарованного трагика; поэтому последние образовали маленькую группу вокруг грозного мистера Ленвила, а первые наблюдали издали не без трепета и волнения. Когда Николас остановился, чтобы поздороваться с ними, мистер Ленвил презрительно захохотал и высказал общие замечания о природе щенят.

- А! - сказал Николас, спокойно оглянувшись.- Вы здесь?

- Раб! - ответствовал мистер Ленвил, помахивая правой рукой и приближаясь к Николасу театральным шагом.

Но почему-то в этот момент он казался слегка удивленным, словно у Николаса был не такой уж испуганный вид, как он ожидал, и вдруг неуклюже остановился, причем собравшиеся леди разразились визгливым смехом.

- Предмет моей злобы и ненависти! - сказал мистер Ленвил.- Я питаю презрение к вам!

Николас рассмеялся, наслаждаясь этим совершенно неожиданным представлением, а леди в виде поощрения засмеялись еще громче, тогда как мистер Ленвил воспользовался самой горькой из своих улыбок и назвал их

"фаворитками".

- Но они вас не защитят! - сказал трагик, окидывая Николаса взглядом снизу вверх, начиная с его башмаков и кончая макушкой, а затем сверху вниз, начиная с макушки и кончая башмаками (эти два взгляда, как всем известно, выражают на сцене вызов).- Они вас не защитят, мальчишка!

При этих словах мистер Ленвил скрестил руки и угостил Николаса той миной, с какой в мелодраматических ролях он имел обыкновение взирать на королей-тиранов, когда те говорили: "Бросьте его в самую глубокую темницу под рвом замка", и которая, как известно, производила в свое время при слабом бряцании цепей чрезвычайно сильное впечатление.

То ли из-за отсутствия цепей, то ли по какой-нибудь другой причине, но на противника мистера Ленвила это возымело не очень сильное действие и скорее способствовало веселому расположению духа, отразившемуся на его физиономии. В этой стадии поединка два-три джентльмена, пришедшие специально с целью быть свидетелями, как Николаса дернут за нос, проявили признаки нетерпения, пробормотав, что если уж вообще это делать, то лучше сделать сразу, и что если мистер Ленвил не намерен это делать, то пусть он так и скажет и не заставляет их ждать. Таким образом понукаемый, трагик поправил обшлаг правого рукава для произведения вышеупомянутой операции и величественной поступью направился к Николасу, который дал ему подойти на требуемую дистанцию, а затем, сохраняя полнейшее спокойствие, сбил с ног одним ударом.

Не успел поверженный трагик оторвать голову от пола, как миссис Ленвил

(которая, как было упомянуто выше, находилась в интересном положении)

выбежала из задней шеренги дам и, испустив пронзительный вопль, упала на его тело.

- Вы это видите, чудовище! Видите вы это? - вскричал мистер Ленвил, садясь и указывая на свою распростертую леди, которая крепко обхватила его за талию.

- Полно! - сказал Николас, кивая головой.- Принесите извинения за дерзкую записку, которую вы мне вчера прислали, и не тратьте времени на болтовню!

- Никогда!- крикнул мистер Ленвил.

- Извинись, извинись!- застонала его жена.- Ради меня, ради меня, Ленвил, откажись от всех условностей, иначе увидишь меня бездыханным трупом у своих ног!

- Это трогательно! - сказал мистер Ленвил, озираясь и проводя тыльной стороной руки по глазам.- Узы природы сильны. Слабый супруг и отец - будущий отец - смягчается. Я приношу извинения.

- Смиренно и покорно? - спросил Николас.

- Смиренно и покорно,-подтвердил трагик, хмуро поднимая глаза.- Но только чтобы спасти ее, ибо настанет день...

- Прекрасно,- сказал Николас,- надеюсь, для миссис Ленвил он будет счастливым, а когда он настанет и вы будете отцом, вы возьмете назад свои извинения, если у вас хватит храбрости. В следующий раз, сэр, подумайте о том, до чего вас может довести ваша зависть. И подумайте также о том, что нужно удостовериться, каков характер у вашего противника, прежде чем заходить слишком далеко.

С этим прощальным советом Николас поднял ясеневую трость мистера Ленвила, которую тот уронил и, сломав ее пополам, швырнул ему обломки и удалился.

С глубочайшим уважением относились все в тот вечер к Николасу. Те, кому утром не терпелось, чтобы его дернули за нос, ловили случай отвести его в сторонку и поведать, сколь они довольны, что он надлежащим образом проучил Ленвила, несноснейшего человека, которого все они, по замечательному совпадению, намеревались подвергнуть рано или поздно заслуженному наказанию, от чего их удерживали только соображения, продиктованные милосердием. Право же, если судить по неизменному окончанию всех этих рассказов, не бывало еще на свете таких сострадательных и добрых людей, как представители мужского пола в труппе мистера Крамльса.

Николас принял свой триумф так же, как и свой успех в маленьком театральном мирке: с величайшей сдержанностью и добродушием. Павший духом мистер Ленвил сделал жалкую попытку отомстить, послав какого-то юнца свистеть на галерку, но тот пал жертвой народного негодования и был быстро изгнан, не получив денег обратно.

- Ну что, Смайк? - спросил Николас, когда была сыграна первая пьеса и он кончал переодеваться, чтобы идти домой.- Нет ли письма?

- Есть,- ответил Смайк.- Вот что я принес с почты.

- От Ньюмена Ногса,- сказал Николас, взглянув на неразборчиво написанный адрес.- Нелегкое дело разобрать его писания. Посмотрим, посмотрим.

После получасового внимательного изучения письма он ухитрился овладеть его содержанием, которое, разумеется, было не таково, чтобы его успокоить.

Ньюмен взял на себя ответственность отослать ему обратно десять фунтов, сообщая, что, как он установил, ни миссис Никльби, ни Кэт в настоящее время не испытывают нужды в деньгах и что скоро может настать день, когда они больше понадобятся самому Николасу. Он умолял его не беспокоиться по поводу того, что он пишет ему дальше: никаких дурных новостей нет - они в добром здоровье,- но он полагает, что для Кэт может оказаться совершенно необходимым воспользоваться защитой брата; и буде это случится, писал Ньюмен, он даст ему тотчас же знать.

Николас много раз перечитал это место, и чем больше он о нем думал, тем сильнее начинал опасаться какого-нибудь вероломства со стороны Ральфа. Раза два он почувствовал соблазн поехать на авось в Лондон, не медля ни часа, но недолгие размышления убедили его в том, что в случае необходимости такого шага Ньюмен был бы откровенен и сейчас же написал бы ему об этом.

- Как бы там ни было, я должен предупредить их здесь о возможности моего внезапного отъезда,- сказал Николас.- Нужно это сделать не теряя времени.

Как только эта мысль пришла ему в голову, он взял шляпу и поспешил в фойе для актеров.

- Итак, мистер Джонсон,- сказала миссис Крамльс, которая сидела там в полном королевском уборе, держа в материнских объятиях феномена в костюме девы,- на будущей неделе в Райд, затем в Уинчестер, затем...

- У меня есть основания опасаться,- перебил Николае,- что, прежде чем вы отсюда уедете, моя карьера у вас будет закончена.

- Закончена? - вскричала миссис Крамльс, в изумлении воздев руки.

- Закончена? - вскричала облаченная в трико мисс Сневелличчи, так сильно задрожав, что даже вынуждена была опереться о плечо директрисы.

- Уж не хочет ли он сказать, что уезжает? - воскликнула миссис Граден, приближаясь к миссис Крамльс.- Вздор! Глупости!

Феномен, будучи по природе своей привязчив и вдобавок легко возбудим, издал громкий вопль, а мисс Бельвони и мисс Бравасса по-настоящему прослезились. Даже мужской персонал труппы оборвал беседу и повторил слово

"уезжает!", хотя некоторые актеры (а они-то громче всех поздравляли его в тот день) перемигнулись, словно им не жаль было потерять столь удачливого соперника,- мнение, которое честный мистер Фолер, уже переодетый дикарем, откровенно высказал в нескольких словах демону, с коим распивал кружку портера.

Николас коротко сказал, что такие опасения у него есть, хотя говорить с уверенностью он еще не может, и, постаравшись поскорее уйти, отправился домой перечитывать письмо Ньюмена и заново его обдумывать.

Каким ничтожным казалось ему в эту бессонную ночь все, что в течение многих недель занимало его время и мысли, и как упорно и настойчиво представлялось его воображению, что, может быть, в эту самую минуту Кэт, окруженная какими-то опасностями, в отчаянии призывает его - и призывает тщетно!

ГЛАВА XXX,

Празднества в честь Николаса, который внезапно покидает мистера Винсента Крамльса и своих театральных приятелей

Едва узнав о том, что Николас публично заявил о возможности выхода из труппы в ближайшее время, мистер Винсент Крамльс обнаружил все признаки скорби и ужаса и в порыве отчаяния дал даже некоторые туманные обещания повысить незамедлительно не только постоянное его жалованье, но и случайное вознаграждение за авторство. Убедившись, что Николас твердо намерен покинуть труппу (ибо теперь он решил, что, даже если не будет больше известий от Ньюмена, он для своего успокоения на всякий случай отправится в Лондон и удостоверится, каково в действительности положение его сестры), мистер Крамльс поневоле должен был довольствоваться подсчитыванием шансов на его возвращение и принятием быстрых и энергических мер для извлечения наибольшей выгоды из него, пока он не уехал.

- Позвольте-ка,- сказал мистер Крамльс, снимая свой парик изгнанника, дабы со свежей головой обдумать создавшуюся ситуацию,- позвольте-ка: сегодня у нас среда, вечер. Утром мы первым делом развесим афиши, объявляющие категорически о вашем последнем выступлении завтра.

- Но, возможно, это будет не последнее мое выступление,- сказал Николас.- Если меня не вызовут, я бы не хотел поставить вас в затруднительное положение, уйдя до конца недели.

- Тем лучше,- сказал мистер Крамльс.- У вас может быть безусловно самое последнее выступление в четверг, ангажемент на один вечер в пятницу и, уступая желанию многочисленных влиятельных патронов, которым не удалось достать места,- в субботу. Это должно дать три весьма приличных сбора.

- Значит, у меня будет три последних выступления? - улыбаясь, спросил Николас.

- Вот именно,- отозвался директор, с огорченным видом почесывая голову.- Трех недостаточно, и по всем правилам полагается устроить еще несколько, но раз ничего нельзя поделать, значит ничего не поделаешь, а стало быть, и говорить об этом не стоит. Что-нибудь новенькое было бы очень желательно. Вы не могли бы спеть комическую песенку верхом на пони?

- Нет, не могу,- ответил Николас.

- Прежде это приносило деньги,- с разочарованным видом сказал мистер Крамльс.- Что вы скажете по поводу ослепительного фейерверка?

- Это обошлось бы довольно дорого,- сухо отозвался Николас.

- Хватило бы восемнадцати пенсов,- сказал мистер Крамльс.- Вы с феноменом на возвышении в две ступени в живой картине: сзади на транспаранте

- "Счастливого пути", и девять человек вдоль кулис с петардами в обеих руках

- все полторы дюжины взрываются сразу. Это было бы грандиозно! Зрелище устрашающее, просто устрашающее!

Так как Николас как будто вовсе не почувствовал величия предполагаемого зрелища, но, наоборот, принял предложение крайне непочтительно и от души посмеялся над ним, мистер Крамльс отказался от проекта в момент его зарождения и хмуро заметил, что они должны дать наилучшую программу с поединками и матросскими танцами и, таким образом, не отступать от узаконенного порядка.

С целью немедленно привести этот план в исполнение директор тотчас отправился в маленькую соседнюю уборную, где миссис Крамльс занималась переделкой одеяния мелодраматической императрицы в обычное платье матроны девятнадцатого века. И с помощью этой леди и талантливой миссис Граден

(которая была подлинным гением по составлению афиш, мастерски разбрасывала восклицательные знаки и благодаря многолетнему опыту знала в точности, где именно надлежит быть самым крупным прописным буквам) он приступил к сочинению афиши.

- Уф! - вздохнул Николас, бросаясь в суфлерское кресло, после того как дал необходимые указания Смайку, который играл в интермедии тощего портного в сюртуке с одной полой, с маленьким носовым платком, украшенным большой дыркой, в шерстяном ночном колпаке, с красным носом и прочими отличительными признаками, свойственными портным на сцене.- Уф! Хотел бы я, чтобы со всем этим было уже покончено!

- Покончено, мистер Джонсон? - с каким-то жалобным удивлением повторил за его спиной женский голос.

- Вы правы, это было не галантное восклицание,- сказал Николас, подняв голову, чтобы посмотреть, кто говорит, и узнав мисс Сневелличчи.- Я бы его не обронил, если бы предполагал, что вы можете услышать.

- Какой славный этот мистер Дигби! - сказала мисс Сневелличчи, когда портной по окончании пьесы покинул сцену при громких рукоплесканиях. (Дигби был театральный псевдоним Смайка.)

- Я сейчас же передам ваши слова, чтобы доставить ему удовольствие,заявил Николас.

- Ах, какой вы нехороший! - воскликнула мисс Сневелличчи.- А впрочем, не думаю, чтобы для меня имело значение, если он узнает мое мнение о нем;

разумеется, кое с кем другим это могло быть...

Тут мисс Сневелличчи запнулась, словно дожидаясь вопроса, но никаких вопросов не последовало, так как Николас размышлял о более серьезных вещах.

- Как мило с вашей стороны,- продолжала мисс Сневелличчи после недолгого молчания,- сидеть здесь и ждать его вечер за вечером, вечер за вечером, каким бы усталым вы себя ни чувствовали, и столько сил тратить на него, и делать все это с такой радостью и охотой, как будто это вам оплачивается золотой монетой!

- Он всецело заслуживает той доброты, с какой я к нему отношусь, и даже гораздо большего,- сказал Николас.- Он - самое благодарное, чистосердечное, самое любящее существо в мире.

- Но он такой странный, не правда ли? - заметила мисс Сневелличчи.

- Да поможет бог ему и тем, кто сделал его таким! Он и в самом деле странный,- покачивая головой, отозвался Николас.

- Он чертовски скрытный парень,- сказал мистер Фолер, который подошел незадолго до этого и теперь вмешался в разговор.- Из него никто ничего не может вытянуть.

- А что хотели бы из него вытянуть? - спросил Николае, резко повернувшись.

- Черт возьми! Как вы запальчивы, Джонсон! - отозвался мистер Фолер, подтягивая задник своей балетной туфли.- Я говорил только о вполне натуральном любопытстве людей здесь, у нас, которые хотели бы знать, чем он занимался всю свою жизнь.

- Бедняга! Мне кажется, совершенно ясно, что он был неспособен заниматься чем-нибудь, представляющим интерес для кого бы то ни было,сказал Николас.

- Совершенно верно! - подхватил актер, созерцая свое отражение в рефлекторе лампы.- Но, знаете ли, в этом-то весь вопрос и заключается.

- Какой вопрос? - осведомился Николас.

- Ну как же? Кто он и что он такое, и как вы двое, такие разные люди, стали такими близкими друзьями,- ответил мистер Фолер, радуясь случаю сказать что-нибудь неприятное.- Это у всех на язьгке.

- Вероятно, "у всех" в театре? - презрительно сказал Николас.

- И в театре и не только в театре,- отозвался актер.- Вы знаете, Ленвил говорит...

- Я думал, что заставил его замолчать,- покраснев, перебил Николас.

- Возможно,- подхватил невозмутимый мистер Фолер.- В таком случае он это сказал до того, как его заставили замолчать. Ленвил говорит, что вы настоящий актер и что только тайна, вас окружающая, заставила вас поступить в эту труппу, а Крамльс хранит ее в своих интересах, хотя Ленвил не думает, чтобы тут было что-нибудь серьезное, разве что вы попали в какую-нибудь историю и после какой-то выходки должны были откуда-то бежать.

- О! - сказал Николас, пытаясь улыбнуться.

- Вот часть того, что он говорит,- добавил мистер Фолер.- Я упоминаю об этом как друг обеих сторон и строго конфиденциально. Я лично, знаете ли, с ним не согласен. Он говорил, что считает Дигби скорее мошенником, чем дураком, а старик Флягерс, который, знаете ли, на черной работе у нас, так тот говорит, что, когда он в позапрошлом сезоне был рассыльным в Ковент-Гардене, там, бывало, вертелся около стоянки кэбов карманный воришка

- вылитый Дигби, хотя, как он справедливо замечает, это мог быть и не Дигби, а только его брат или близкий родственник.

- О! - снова воскликнул Николас.

- Вот-вот! - сказал мистер Фолер с невозмутимым спокойствием.- Вот что они говорят. Я решил сообщить вам, потому что, право же, вам следует знать.

О, наконец-то и благословенный феномен! Уф, маленькая мошенница, хотелось бы мне... Я готов, моя милочка-притворщица... Дайте звонок, миссис Граден, и пусть любимица публики расшевелит ее!

Произнося громким голосом те из последних замечаний, какие были лестны ничего не подозревающему феномену, и сообщая остальное конфиденциально, "в сторону", Николасу, мистер Фолер следил глазами за поднятием занавеса; он наблюдал с усмешкой прием, оказанный мисс Крамльс в роли девы, затем, отступив шага на два, чтобы появиться с наибольшим эффектом, испустил предварительно вопль и "выступил" в роли дикаря-индейца, щелкая зубами и размахивая жестяным томагавком.

"Так вот какие о нас выдумывают истории и распускают слухи! - подумал Николас.- Если человек задумал непростительно оскорбить общество - пусть добьется успеха! Общество - все равно какое, большое или маленькое,- любое преступление ему простит, только не успех".

- Вы, конечно, не обращаете внимания на то, что говорит это злобное существо, мистер Джонсон? - самым обаятельным своим тоном заметила мисс Сневелличчи.

- О да! - ответил Николас.- Если бы я намерен был здесь остаться, может быть, я бы и нашел нужным затеять ссору, ну, а теперь пусть говорят, пока не охрипнут. Но вот,- прибавил Николас, когда подошел Смайк,- вот идет тот, кому они уделили частицу своего доброго отношения, и мы с ним вместе пожелаем вам, с вашего разрешения, спокойной ночи.

- Нет, ни тому, ни другому я этого не разрешу,- возразила мисс Сневелличчи.- Вы должны пойти ко мне познакомиться с мамой, которая только сегодня приехала в Портсмут и умирает от желания увидеть вас. Лед, дорогая моя, уговорите мистера Джонсона!

- О, я уверена,- отозвалась мисс Ледрук с необычайной живостью,- что если вы не можете его уговорить...

Мисс Ледрук больше ничего не сказала, но с мастерской шутливостью дала понять, что если мисс Сневелличчи не могла убедить его, то никто не сможет.

- Мистер и миссис Лиливик сняли квартиру у нас в доме и временно пользуются нашей гостиной,- сказала мисс Сневелличчи.- Может быть, это побудит вас прийти?

- Уверяю вас, кроме вашего приглашения, никакие побудительные причины мне не нужны,- сказал Николас.

- О, я знаю, что это не так! - воскликнула мисс Сневелличчи.

А мисс Ледрук сказала:

- Вот оно что!

Потом мисс Сневелличчи сказала, что мисс Ледрук - ветреница, а мисс Ледрук сказала, что мисс Сневелличчи незачем так краснеть, а мисс Сневелличчи шлепнула мисс Ледрук, а мисс Ледрук шлепнула мисс Сневелличчи.

- Пойдемте,- сказала мисс Ледрук,- нам давно пора быть там, иначе бедная миссис Сневелличчи подумает, что вы сбежали с ее дочерью, мистер Джонсон, поднимется суматоха.

- Дорогая моя Лед,- запротестовала мисс Сневелличчи,- можно ли так говорить?

Мисс Ледрук не дала никакого ответа, но, взяв под руку Смайка, предоставила своей подруге и Николасу следовать за ними, когда им будет угодно. Им было угодно,- или, вернее, угодно Николасу, который, принимая во внимание обстоятельства, не особенно стремился к tete-a-tete (Свиданию наедине (франц.)) ,- сделать это немедленно.

Не было недостатка в темах для разговора, когда они вышли на улицу.

Выяснилось, что мисс Сневелличчи должна отнести домой маленькую корзинку, а мисс Ледрук - маленькую картонку, и в той и в другой находились те мелкие принадлежности театрального туалета, какие обычно приносят и уносят актрисы каждый вечер. Николае настаивал на том, чтобы нести корзинку, а мисс Сневелличчи настаивала на том, чтобы нести ее самой, и это привело к борьбе, в которой Николас завладел корзинкой и картонкой. Затем Николас сказал, что интересно было бы познакомиться с содержимым корзинки, и попытался заглянуть в нее, а мисс Сневелличчи взвизгнула и заявила, что непременно упала бы в обморок, будь она уверена, что он действительно туда заглянул.

За этим заявлением последовало такое же покушение на картонку и такие же протесты со стороны мисс Ледрук, а потом обе леди поклялись не делать ни шагу дальше, пока Николас не даст обещания больше не заглядывать. Наконец Николас дал слово не любопытствовать, и они отправились дальше: обе леди хихикали и говорили, что никогда, за всю свою жизнь, не видели они такого ужасного человека, никогда!

Сокращая путь такими шутками, они и не заметили, как дошли до дома портного, а здесь собралось маленькое общество: присутствовали, кроме мистера Лиливика и миссис Лиливик, не только мамаша мисс Сневелличчи, но также и ее папаша. И на редкость интересным мужчиной был папаша мисс Сневелличчи, с орлиным носом, белым лбом, вьющимися черными волосами, выступающими скулами. Словом, лицо у него было красивое, но только слегка прыщеватое, словно от пьянства. Очень широкая грудь была у папаши мисс Сневелличчи, и ее туго обтягивал поношенный синий фрак, застегнутый на позолоченные пуговицы, и как только он увидел входившего в комнату Николасв, то засунул два пальца правой руки между двумя средними пуговицами и, грациозно подбоченившись другой рукой, как будто хотел сказать: "Я здесь, а вы, франт, что имеете мне сообщить?"

В такой позе сидел и таков был папаша мисс Сневелличчи, который занимался своей профессией с той поры, как в десятилетнем возрасте начал играть чертенят в святочных пантомимах; он немножко умел петь, немножко танцевать, немножко фехтовать, немножко играть и делать все понемножку, но только понемножку, и перебывал во всех лондонских театрах - то в балете, то в хоре. Благодаря своей фигуре он всегда получал роли пришедших в гости военных и безмолвствующих аристократов, всегда носил элегантный костюм и появлялся под руку с элегантной леди в короткой юбке и всегда проделывал это с таким видом, что нередко публика в партере кричала "браво", считая его в самом деле важной особой. Таков был папаша мисс Сневелличчи; иные завистники возводили на него обвинение, будто он время от времени поколачивает мамашу мисс Сневелличчи, которая все еще была балериной с изящной фигуркой и кое-какими следами былой миловидности и которая сейчас сидела, так же как и танцевала,- будучи старовата для ослепительных огней рампы,- на заднем плане.

Этим славным людям Николас был представлен с большой торжественностью.

После церемонии представления папаша мисс Сневелличчи (от которого пахло ромом) сказал, что радуется знакомству со столь высокоталантливым джентльменом, и далее заметил, что такого успеха еще не бывало - да, не бывало - со времени дебюта его друга мистера Главормелли в Кобурге.

- Вы его видели, сэр? - осведомился папаша мисс Сневелличчи.

- Нет, никогда не видел,- ответил Николас.

- Вы никогда не видели моего друга Главормелли, сэр! - воскликнул папаша мисс Сневелличчи.- Значит, вы никогда еще не видели настоящей игры.

Будь он жив...

- Так он умер? - перебил Николас.

- Умер,- сказал мистер Сневелличчи,- но не лежит в Вестминстерском аббатстве, и это позор*. Он был... Впрочем, неважно. Он ушел в те края, откуда ни один путник не возвращается. Надеюсь, там его оценят.

С такими словами папаша мисс Сневелличчи потер кончик носа сильно пожелтевшим шелковым носовым платком и дал понять обществу, что эти воспоминания его растрогали.

- Мистер Лиливик,- сказал Николас,- как поживаете?

- Очень хорошо, сэр,- ответил сборщик.- Нет ничего лучше супружеской жизни, сэр, можете быть уверены.

- В самом деле? - смеясь, сказал Николас.

- В самом деле, сэр,- торжественно ответил мистер Лиливик.- Как вы находите...- прошептал сборщик, увлекая его в сторону.- Как вы ее находите сегодня вечером?

- Как всегда, прекрасна,- ответил Николас, взглянув на бывшую мисс Питоукер.

- В ней есть что-то, сэр, чего я никогда ни в ком не замечал,прошептал сборщик.- Посмотрите на нее - вот она сделала движение, чтобы поставить чайник. Вот! Ну, не очаровательно ли это, сэр?

- Вы счастливец,- сказал Николас.

- Ха-ха-ха! - отозвался сборщик.- Нет! А вы и в самом деле так думаете?

Быть может, и так, быть может, и так. Послушайте, я бы не мог сделать лучший выбор, даже если бы я был молодым человеком, не так ли? Вы сами не могли бы сделать лучший выбор, не правда ли, а? Не могли бы?

Задавая эти и многие другие подобные вопросы, мистер Лиливик ткнул Николасв локтем в бок и хохотал до тех пор, пока лицо у него не побагровело от старания обуздать радость.

К тому времени соединенными усилиями всех леди накрыли скатертью два стюла, составленные вместе; один был высокий и узкий, а другой широкий и низкий. В верхнем конце были устрицы, в нижнем сосиски, в центре щицпы для снимания нагара со свечей, а жареный картофель всюду, куда только можно было наиудобнейшим образом его поместить. Принесли еще два стула из спальни; мисс Сневелличчи села во главе стола, а мистер Лиливик в конце его; Николас удостоился чести не только сидеть рядом с мисс Сневелличчи, но и иметь по правую руку мамашу мисс Сневелличчи, а напротив папашу мисс Сневелличчи.

Короче говоря, он был героем празднества; а когда убрали со стола и подали некий горячий напиток, папаша мисс Сневелличчи встал и предложил выпить за здоровье Николаса, произнеся спич, содержавший такие трогательные намеки на близкий его отъезд, что мисс Сневелличчи расплакалась и была принуждена удалиться в спальню.

- Ничего! Не обращайте внимания,- сказала мисс Ледрук, выглянув из спальни.- Когда она вернется, скажите ей, что она переутомилась.

Мисс Ледрук сопроводила эти слова столь многочисленными таинственными кивками и мрачными взглядами, прежде чем снова закрыла дверь, что глубокое молчание спустилось на всю компанию, в течение коего папаша мисс Сневелличчи смотрел очень внушительно - как смотрят только на сцене - на всех по очереди, но в особенности на Николаса, и то и дело осушал и снова наполнял свой бокал, пока леди не вернулись стайкой, и среди них мисс Сневелличчи.

- Вам совсем не следует беспокоиться, мистер Сневелличчи,- сказала миссис Лиливик.- Она только немножко слаба и нервна; она чувствовала себя неважно с самого утра.

- О! - сказал мистер Сневелличчи.- И это все, да?

- О да, это все! Не поднимайте из-за этого шума! - хором воскликнули все леди.

Но такого рода ответ не вполне соответствовал достоинству мистера Сневелличчи как мужа и отца, поэтому он приступил к злосчастной миссис Сневелличчи и спросил ее, что, черт возьми, имеет она в виду, говоря с ним таким тоном.

- Ах, боже, милый мой! - сказала миссис Снсвслличчи.

- Не называйте меня вашим милым, сударыня,- сказал мистер Сневелличчи,-

будьте так любезны.

- Пожалуйста, папа, не надо,- вмешалась мисс Сневелличчи.

- Чего не надо, дитя мое?

- Не надо так говорить.

- А почему? - спросил мистер Сневелличчи.- Надеюсь, ты не думаешь, что кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю?

- Никто и не хочет, папа,- возразила дочь.

- Никто не может, если бы и захотел,- сказал мистер Сневелличчи.- Мне нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?!

Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду - я его удивлю без всяких разговоров, вот я каков!

С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик.

- Вот я каков! - повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную, сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать.

Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: "За дам. Да благословит бог их сердечки!.."

- Я их люблю,- сказал мистер Сневелличчи, обводя взглядом стол,- я их всех люблю.

- Не всех,- кротко возразил мистер Лиливик.

- Всех! - повторил мистер Сневелличчи.

- Это, знаете ли, включило бы и замужних леди,- сказал мистер Лиливик.

- Их я тоже люблю, сэр,- сказал мистер Сневелличчи.

Сборщик с видом глубокого изумления посмотрел на окружавшие его лица, словно говоря: "Нечего сказать, хороший человек!" - и, казалось, был слегка удивлен, что миссис Лиливик не обнаружила никаких признаков ужаса и негодования.

- За добро платят добром,- сказал мистер Сневелличчи,- я их люблю, и они меня любят.

И, словно мало было этого признания, выражавшего неуважение и презрение ко всем моральным обязанностям, мистер Сневелличчи подмигнул, подмигнул явно и неприкрыто, подмигнул правым глазом Генриетте Лиливик!

Сборщик в крайнем изумлении откинулся на спинку стула. Если бы кто-нибудь подмигнул Генриетте Питоукер, это было бы в высшей степени непристойно, но миссис Лиливик!.. Пока он размышлял об этом, весь в холодном поту, и задавал себе вопрос, не грезит ли он, мистер Сневелличчи опять подмигнул и, показав знаками, что пьет за здоровье миссис Лиливик, осмелился послать ей воздушный поцелуй! Мистер Лиливик поднялся со стула, направился прямо к другому концу стола и мгновенно повалился на мистера Сневелличчи -

буквально повалился на него. Мистер Лиливик был тяжеленек, и в результате, когда он повалился на мистера Сневелличчи, мистер Сневелличчи свалился под стол, мистер Лиливик последовал за ним, а леди завизжали.

- Что такое с ними? С ума они, что ли, сошли? - вскричал Николас, ныряя под стол, силком вытаскивая сборщика и впихивая его в кресло, причем мистер Лиливик сложился вдвое, словно был набит опилками.- Что вы намеревались делать? Чего вы хотите? Что такое с вами?

Пока Николас поднимал сборщика, Смайк оказал такую же услугу мистеру Сневелличчи, который взирал с пьяным изумлением на своего бывшего противника.

- Смотрите, сэр,- ответил мистер Лиливик, указывая на свою изумленную жену,- вот целомудрие в сочетании с изяществом, чьи чувства были возмущены, оскорблены, сэр!

- Боже, что за чепуху он болтает! - воскликнула миссис Лиливик в ответ на вопросительный взгляд Николаса.- Никто ни слова мне не сказал.

- Не сказал, Генриетта! - вскричал сборщик.- Разве я не видел, как он...

Мистер Лиливик не мог заставить себя произнести это слово, но изобразил подмигиванье одним глазом.

- Ну так что ж? - вскричала миссис Лиливик.- Или вы думаете, что никто не должен смотреть на меня? Нечего сказать, приятно быть замужем, если таков закон! Но он не таков!

- Вы ничего против этого не имели? - воскликнул сборщик.

- Ничего не имела! - презрительно повторила миссис Лиливик.- Вы должны на коленях просить у всех прощенья, вот что вы должны сделать.

- Прощенья, дорогая моя? - переспросил смущенный сборщик.

- Да, и прежде всего у меня,- ответила миссис Лиливик.- Или, по-вашему, не я являюсь наилучшим судьей, что прилично и что неприлично?

- Совершенно верно! - подхватили все леди.- Разве, по-вашему, не мы должны были заговорить первыми, если бы случилось что-нибудь такое, на что следовало обратить внимание?

- Разве, по-вашему, они не знают, сэр? - сказал папаша мисс Сневелличчи, подтягивая воротничок и бормоча что-то о затрещинах и о том, что его удерживает только уважение к старости. При этом папаша мисс Сневелличчи несколько секунд смотрел пристально и сурово на мистера Лиливика, а затем, решительно встав со стула, перецеловал всех леди по кругу, начав с миссис Лиливик.

Злополучный сборщик жалобно взглянул на свою жену, словно присматриваясь, не осталось ли хоть какой-нибудь черты мисс Питоукер в миссис Лиливик, и, увидев слишком ясно, что ничего не осталось, с большим смирением попросил прощения у всей компании и сел на свое место с таким сокрушенным, унылым и разочарованным видом, что, несмотря на свой эгоизм и слабоумие, поистине внушал сострадание.

Папаша мисс Сневелличчи, восхищенный этим триумфом и неопровержимым доказательством своей популярности у прекрасного пола, тотчас же стал очень весел, чтобы не сказать буен. Не дожидаясь просьб, он исполнял чрезвычайно длинные песни, а в промежутках между ними угощал гостей воспоминаниями о разных ослепительных женщинах, которые якобы пылали к нему страстью; за иных из них он провозглашал тост, называя их по именам и в то же время пользуясь случаем заметить, что если бы он чуточку больше внимания уделял своим интересам, то разъезжал бы сейчас в собственном экипаже, запряженном четверкой. По-видимому, эти воспоминания не причиняли чересчур мучительной боли сердцу миссис Сневелличчи, которая была в достаточной мере занята, повествуя Николасу о разнообразных достоинствах и совершенствах своей дочери. Да и сама молодая леди отнюдь не отставала от нее, пуская в ход самые изысканные свои приманки; но они, несмотря на хитрые уловки мисс Ледрук, не возымели никакого действия и не вызвали ухаживанья со стороны Николаса, который, еще храня воспоминание об инциденте с мисс Сквирс, стойко противился всем чарам и вел себя с такой сугубой осторожностью, что, когда он распрощался, леди единогласно признали его бесчувственным чудовищем.

На следующий день в надлежащее время появились афиши всех цветов радуги и буквами, страдающими всеми видами искривления позвоночника, оповестили публику о том, что мистер Джонсон будет иметь честь в последний раз появиться в этот вечер на сцене, и о том, что следует заблаговременно позаботиться о местах ввиду чрезвычайного наплыва зрителей, сопутствующего его выступлениям. В театральной истории факт замечательный, но давно установленный неоспоримо: безнадежна попытка заманить людей в театр, если не внушить сначала уверенности, что им никак не удастся туда попасть.

Явившись в тот вечер в театр, Николас не знал, чем объяснить необычное смятение и возбуждение, отражавшиеся на физиономиях всех актеров, но ему недолго пришлось гадать о.причине: не успел он о ней осведомиться, как к нему подошел мистер Крамльс и взволнованным голосом сообщил, что в ложе присутствует лондонский антрепренер.

- Это феномен, будьте уверены, сэр! - сказал Крамльс, увлекая Николаса к маленькой дырочке в занавесе, чтобы он мог поглядеть на лондонского антрепренера.- Я нимало не сомневаюсь, что это слава феномена... Вот он: тот, что в пальто и без воротничка... Она будет получать десять фунтов в месяц, Джонсон, ни на фартинг меньше, иначе она не покажется на лондонских подмостках. И им не удастся подписать с ней ангажемент, если они не ангажируют также и миссис Крамльс - двадцать фунтов в неделю за пару. Или вот что я вам скаэцу: я дам в придачу самого себя и обоих мальчиков, и тогда они получат всю семью за тридцать. Более справедливых условий я предложить не могу. Они должны будут взять нас всех, если никто из нас не пойдет один.

Так поступают иные лондонцы, и это всегда удается. Тридцать фунтов в неделю.

Слишком дешево, Джонсон. Чертовски дешево.

Николас отвечал, что это несомненно дешево, и мистер Винсент Крамльс, взяв для успокоения своих чувств несколько основательных понюшек табаку, поспешил к миссис Крамльс сообщить, что он окончательно остановился на единственно приемлемых условиях и решил не уступать ни одного фартинга.

Когда все были облачены в костюмы и занавес поднялся, возбуждение, вызванное присутствием лондонского антрепренера, усилилось в тысячу раз.

Каждый каким-то образом узнал, что лондонский антрепренер приехал с единственной целью - посмотреть его (или ее) игру, и все трепетали от беспокойства и ожидания. Иные из тех, кто не участвовал в первой сцене, поспешили к кулисам и там вытягивали шеи, чтобы одним глазком взглянуть на него; другие пробрались в две маленькие ложи над входом на сцену и с этой позиции наблюдали лондонского антрепренера. Видели, как один раз лондонский антрепренер улыбнулся. Он улыбнулся, когда комический поселянин делал вид, будто ловит муху, а в это время миссис Крамльс исполняла свой самый эффектный номер.

- Прекрасно, милейший,- сказал мистер Крамльс, грозя кулаком комическому поселянину, когда тот ушел за кулисы,- в будущую субботу вы покинете труппу.

Равным образом все, кто был на сцене, не видели никого из публики, кроме одного зрителя: все играли для лондонского антрепренера. Когда мистер Ленвил в порыве неудержимого гнева назвал императора злодеем, а затем, кусая перчатку, сказал: "Но я должен лицемерить",- он, вместо того чтобы мрачно смотреть на подмостки и, как полагается в таких случаях, ждать реплики, устремил взгляд на лондонского антрепренера. Когда мисс Бравасса пела песенку своему возлюбленному, который, согласно обычаю, стоял наготове, чтобы пожимать ей руку между куплетами, они смотрели не друг на друга, но на лондонского антрепренера. Мастер Крамльс умер, глядя на него в упор, а когда пришли два стража, чтобы унести тело после крайне мучительной агонии, оно открыло глаза и воззрилось на лондонского антрепренера. Наконец обнаружили, что лондонский антрепренер заснул, и вскоре вслед за этим - что он проснулся и ушел, после чего вся труппа с гневом обрушилась на злополучного комического поселянина, заявив, что всему виной его шутовские выходки, а мистер Крамльс сказал, что он долго с ним мирился, но дольше, право же, не в силах терпеть, а посему был бы признателен, если бы тот поискал другой ангажемент.

Все это немало позабавило Николаса, который испытывал лишь искреннее удовлетворение от мысли, что великий человек удалился до его выхода. Он провел свою роль в последних двух пьесах с таким подъемом, на какой только был способен, и, заслужив чрезвычайное одобрение и беспримерные аплодисменты

- так оповещали афиши на завтрашний день, отпечатанные часа за два до этого,- взял под руку Смайка и пошел домой спать.

С утренней почтой пришло письмо от Ньюмена Ногса, очень замаранное чернилами, очень лаконическое, очень грязное, очень маленькое и очень таинственное, предлагавшее Николасу вернуться в Лондон немедленно, не терять ни одной секунды, быть там, если возможно, к вечеру.

- Буду!- сказал Николас.-Небу известно, что я оставался здесь с благими намерениями, и, конечно, против своей воли, но, может быть, я и так уже слишком замешкался. Что могло случиться? Смайк, дружище, вот возьмите мой кошелек. Уложите вещи и заплатите наши маленькие долги... Поторопитесь, и мы еще захватим утреннюю карету. Я только предупрежу, что мы уезжаем, и сейчас же вернусь.

С этими словами он схватил шляпу, бросился к дому мистера Крамльса и с таким усердием принялся стучать дверным кольцом, что разбудил этого джентльмена, который еще пребывал в постели, а лоцман, мистер Бульф, от крайнего изумления чуть не выронил изо рта первую утреннюю трубку.

Когда дверь открылась, Николас без всяких церемоний побежал наверх и, ворвавшись в затемненную гостиную во втором этаже окнами на улицу, увидел, что оба юных Крамльса вскочили с кровати-софы и с большим проворством одеваются, находясь под впечатлением, что сейчас глубокая ночь и в соседнем доме пожар.

Прежде чем он успел их в этом разуверить, спустился мистер Крамльс в ночном колпаке и во фланелевом халате, и ему Николас коротко объяснил, что возникли обстоятельства, требующие его немедленного отъезда в Лондон.

- Итак, до свиданья! - сказал Николас.- До свиданья, до свиданья.

Он уже спустился до половины лестницы, прежде чем мистер Крамльс настолько оправился от изумления, что мог забормотать что-то об афишах.

- Ничего не могу поделать,- ответил Николас.- Возместите убытки тем, что я заработал за эту неделю, а если это не окупит расходов, говорите сразу, сколько нужно. Скорее! Скорее!

- Будем считать, что мы квиты,- заявил Крамльс.- Но не можете ли вы остаться еще на один последний вечер?

- Ни на час, ни на минуту,- нетерпеливо отозвался Николас.

- Не подождете ли вы, чтобы сказать словечко миссис Крамльс? - спросил директор, спускаясь с ним к двери.

- Я не мог бы ждать, даже если бы это продлило мне жизнь на двадцать лет! - воскликнул Николас.- Ну, вот моя рука и примите мою сердечную благодарность... О, зачем я даром убил здесь столько времени!

Произнеся эти слова и нетерпеливо топнув ногой, ои прервал директорское рукопожатие и, стрелой помчавшись по улице, мгновенно скрылся из виду.

- Боже мой, боже мой! - сказал мистер Крамльс, задумчиво глядя в ту сторону, где он исчез.- Если бы он и дальше так играл, какие бы деньги он выколачивал! Ему следовало остаться до конца этого турне. Он был бы мне очень полезен. Но он не понимает, что ему выгодно. Порывистый юноша! Молодые люди безрассудны, очень безрассудны.

Предавшись нравоучительным размышлениям, мистер Крамльс, быть может, размышлял бы еще несколько минут, если бы машинально не полез в жилетный карман, где имел обыкновение хранить нюхательный табак. Отсутствие карманов в полагающихся им местах внезапно напомнило ему о том, что на нем вовсе нет жилета, а так как эта мысль побудила его заметить крайнюю небрежность своего костюма, он резко захлопнул дверь и стремительно удалился наверх.

Пока Николас отсутствовал, Смайк действовал с большим проворством, и вскоре все было готово к отъезду. На ходу они слегка закусили, и не прошло и получаса, как уже явились в контору пассажирских карет, едва переводя дыхание - так они спешили, чтобы поспеть вовремя. Оставалось еще несколько минут; поэтому, обеспечив себе места, Николас забежал поблизости в лавку готового платья и купил Смайку пальто. Оно было бы широковато даже дюжему фермеру, но лавочник заверил (и не без основания), что сидит оно поразительно, а Николае в нетерпении своем купил бы его, будь оно даже вдвое шире.

Когда они бежали к карете, которая уже стояла на улице, готовая к отправке, Николас немало удивился, внезапно очутившись в чьих-то тесных и пылких объятиях, которые едва не свалили его с ног; изумление его отнюдь не уменьшилось, когда он услышал восклицания мистера Крамльса:

- Это он - мой друг, мой друг!

- Господи помилуй! - возопил Николас, барахтаясь в руках директора.Что с вами?

Директор не дал никакого ответа, но снова прижал его к своей груди, восклицая:

- Счастливого пути, мой благородный юноша с львиным сердцем!

Дело в том, что мистер Крамльс, никогда не упускавший случая для профессионального выступления, пришел со специальной целью - попрощаться с Николасом на людях. Чтобы сделать эту сцену более внушительной, он принялся теперь, к величайшей досаде молодого джентльмена, награждать его серией быстрых театральных поцелуев, которые, как всем известно, выражаются в том, что целующий или целующая кладет подбородок на плечо предмета своей любви и смотрит через это плечо. Мистер Крамльс проделывал это в высоком стиле мелодрамы, изрекая в то же время все самые заунывные прощальные фразы, какие мог припомнить из репертуара. Но это было еще не все, ибо старший отпрыск мистера Крамльса проделывал такую же церемонию со Смайком, а юный Перси Крамльс, в коротком подержанном плаще, театрально наброшенном на левое плечо, стоял поодаль в позе стражника, ожидающего, чтобы вести обе жертвы на эшафот.

Зрители от души смеялись; раз ничего иного, как примириться с обстоятельствами, не оставалось, Николас тоже засмеялся, когда ему удалось вырваться, и, освободив пораженного Смайка, полез вслед за ним на крышу кареты, а отъезжая, послал воздушный поцелуй отсутствующей миссис Крамльс.

ГЛАВА XXXI,

О Ральфе Никльби и Ньюмене Ногсе и о некоторых разумных мерах предосторожности, успех или неудача коих обнаружится в дальнейшем

В блаженном неведении, что племянник его приближается с быстротою четырех добрых коней к сфере его деятельности и что каждая уходящая минута сокращает расстояние между ними, Ральф Никльби занимался в то утро обычными своими делами и, однако, не мог помешать тому, что его мысли время от времени возвращались к свиданию с племянницей, которое имело место накануне.

В такие промежутки Ральф, на несколько секунд рассеявшись, досадливо что-то бормотал и с удвоенным рвением принимался за лежавший перед ним гроссбух, но снова и снова те же мысли возвращались, несмотря на все его усилия отогнать их, мешая ему в его вычислениях и отвлекая внимание от цифр, над которыми он склонялся. Наконец Ральф положил перо и откинулся на спинку кресла, словно решил позволить потоку размышлений бежать своим руслом, и, чтобы от них избавиться, дал им полный простор.

- Я не из тех, кого может растрогать хорошенькое личико,- сердито пробормотал Ральф.- За ним скрывается оскаленный череп, а такие люди, как я, которые смотрят вглубь, видят череп, а не изящную оболочку. И все-таки я расположен к этой девушке, или был бы расположен, если бы ее не воспитали такой гордой и щепетильной. Если бы мальчишка утонул или его повесили, а мать умерла, этот дом был бы ее домом. От всей души хотел бы я, чтобы это с ними случилось.

Несмотря на смертельную ненависть, какую Ральф питал к Николасу, и на жгучее презрение, с каким высмеивал бедную миссис Никльби, несмотря на ту низость, какую он проявил и теперь проявлял (и, если бы того потребовали его интересы, продолжал бы проявлять впредь) по отношению к самой Кэт, все же, как ни странно может это показаться, в ту минуту в размышлениях его сквозила какая-то человечность и даже мягкость. Он думал о том, каким мог быть его дом, если бы здесь была Кэт; он усаживал ее в кресло, смотрел на нее, слушал ее речи; он снова ощущал на своей руке нежное прикосновение дрожащей руки;

он разбрасывал по своим богато убранным комнатам сотню немых знаков женского присутствия и женской заботы; потом он возвратился к холодному очагу и безмолвной мрачной роскоши, и в это мгновение - возвышенное, хотя и рожденное эгоистическими мыслями, богач осознал, что у него нет ни детей, ни друзей - никого. И золото на миг утратило в его глазах свой блеск, потому что за него нельзя было купить несметные сокровища сердца.

Самого ничтожного обстоятельства было достаточно, чтобы изгнать эти размышления из головы такого человека. Рассеянно глядя через двор в сторону окна другой конторы, он внезапно обнаружил, что находится под пристальным наблюдением Ньюмена Ногса, который, чуть ли не касаясь красным носом стекла, делал вид, будто чинит перо заржавленным обломком ножа, но в действительности во все глаза смотрел на своего хозяина, выражая своей физиономией самое напряженное и страстное внимание.

Ральф оторвался от своих мыслей и принял обычный деловой вид; лицо Ньюмена скрылось, а с ним и вереница мыслей мгновенно обратилась в бегство.

Через несколько минут Ральф позвонил. Ньюмен явился на зов, и Ральф украдкой бросил взгляд на его лицо, словно боялся прочесть на нем, что тот знает его недавние размышления.

Но ни малейшего проблеска мысли не отражалось на лице Ньюмена Ногса.

Если возможно представить себе человека, у которого целы оба глаза и оба широко раскрыты, но никуда не смотрят и ничего не видят, то таким человеком казался Ньюмен, когда Ральф Никльби вглядывался в него.

- Что нужно? - проворчал Ральф.

- О! - сказал Ньюмен, тотчас же придав некоторую живость своему взгляду и устремив его на хозяина.- Я думал, вы звонили.

С таким лаконическим замечанием Ньюмен повернулся и заковылял к двери.

- Стойте! - сказал Ральф.

Ньюмен остановился, ничуть не растерявшись.

- Я звонил.

- Я знал, что звонили.

- Так почему же вы собираетесь уйти, если вы это знаете?

- Я думал, вы звонили, чтобы сказать, что вы не звонили,- ответил Ньюмен.- Вы часто так делаете.

- Как вы смеете шпионить, подсматривать, смотреть на меня в упор, сударь? - сурово спросил Ральф.

- Смотреть в упор! - воскликнул Ньюмен.- На вас! Ха-ха!..

Вот и все объяснение, какое удостоил дать Ньюмен.

- Берегитесь, сэр,- сказал Ральф, глядя на него пристально.- Чтобы у меня здесь не было пьяных дурачеств! Видите этот пакет?

- Он достаточно велик,- отозвался Ньюмен.

- Отнесите его в Сити, Кросс, на Брод-стрит, и оставьте там. Живо!

Слышите?

Ньюмен кивнул и, выйдя на минутку из комнаты, вернулся со шляпой. После многих неудачных попыток уложить пакет (который был размерами около двух квадратных футов) в тулью упомянутой шляпы Ньюмен взял его под мышку;

натянув с величайшей аккуратностью и старательностью свои перчатки без пальцев, все время не спуская глаз с мистера Ральфа Никльби, он водрузил на голову шляду с такой заботливостью, подлинной или притворной, словно это была новехонькая шляпа самого лучшего качества, и, наконец, отправился исполнять поручение.

Он быстро покончил с ним, только разок заглянув на минуту в трактир, да и то, можно сказать, мимоходом, так как вошел в одну дверь, а вышел в другую; но, повернув домой и дойдя уже до Стрэнда, Ньюмен замедлил шаг с неуверенным видом человека, который окончательно еще не решил, задержаться ему или продолжать путь. После очень короткого раздумья первое влечение победило, и, направившись к тому пункту, который он все время держал в уме, Ньюмен постучал тихим двойным ударом, или, вернее, одним нервическим, в дверь мисс Ла-Криви.

Ее открыла незнакомая служанка, на которую странная фигура посетителя, по-видимому, не произвела благоприятного впечатления, так как, едва взглянув на него, она почти совсем закрыла дверь и, поместившись в узкой щели, спросила, что ему нужно. Но Ньюмен, произнеся один лишь слог "Ногс", словно это было какое-то кабалистическое слово, при звуке которого все засовы должны падать и двери распахиваться, бойко прошмыгнул и очутился у двери гостиной мисс Ла-Криви, прежде чем изумленная служанка могла оказать сопротивление.

- Войдите, пожалуйста! - сказала мисс Ла-Кривн в ответ на стук Ньюмена.

И он вошел.

- Господи помилуй! - воскликнула мисс Ла-Криви, вздрогнув, когда ввалился Ньюмен.- Что вам угодно, сэр?

- Вы меня забыли,- сказал Ньюмен, кланяясь.- Меня это удивляет. Что меня не помнит никто из тех, кто знал меня в былые дни, это натурально, но мало кто, увидев один раз, может забыть меня теперь.

Говоря это, он взглянул на свое поношенное платье и парализованную ногу и слегка покачал головой.

- Правда, я вас забыла,- сказала мисс Ла-Криви, поднимаясь, чтобы принять Ньюмена, который шел ей навстречу,- и мне стыдно, потому что вы добрый, хороший человек, мистер Ногс. Садитесь и расскажите мне все о мисс Никльби. Милая бедная девушка! Вот уже несколько недель, как я ее не видела.

- Как так? - спросил Ньюмен.

- Сказать вам правду, мистер Ногс,- ответила мисс Ла-Криви,- я уезжала погостить - в первый раз за пятнадцать лет.

- Это долгий срок,- грустно сказал Ньюмен.

- Совершенно верно, очень долгий срок, если оглянуться на истекшие годы, хотя так или иначе, слава богу, одинокие дни проходят довольно мирно и счастливо,- отозвалась миниатюристка.- У меня есть брат, мистер Ногс,единственный мой родственник,- и за все это время я ни разу его не видела. Не то чтобы мы поссорились, но он учился в провинции и женился там, а когда возникли новые привязанности, он забыл о такой бедной маленькой женщине, как я, и это, знаете ли, вполне понятно. Не подумайте, что я жалуюсь, я всегда себе говорила: "Это очень натурально: бедный дорогой Джон пробивает себе дорогу в жизни, и у него есть жена, которой он поверяет свои работы и печали, и дети играют теперь около него, и да благословит бог его и их и да приведет нам всем встретиться когда-нибудь там, где мы больше не разлучимся". Но подумайте только, мистер Ногс,- продолжала миниатюристка, просияв и захлопав в ладоши,- этот самый брат приезжает, наконец, в Лондон и не успокаивается до тех пор, пока не находит меня. Вы подумайте только! Он приходит сюда и сидит вот на этом самом стуле и плачет, как дитя, потому что он так рад меня видеть; вы подумайте только, он настаивает на том, чтобы увезти меня к себе домой, в провинцию (это прекрасное место, мистер Ногс, большой сад и уж не знаю сколько там земли, и за столом прислуживает человек в ливрее, и коровы, и лошади, и свиньи, и уж не знаю, что там еще), и заставляет меня гостить целый месяц, и уговаривает остаться там на всю жизнь

- да, на всю жизнь,- и жена его уговаривает, и дети - а детей четверо, и самую старшую девочку они... они назвали в честь меня... уже восемь лет тому назад... правда, они ее назвали в честь меня! Я никогда еще не была так счастлива, никогда в жизни не была так счастлива!

Достойная женщина закрыла лицо носовым платком и расплакалась, потому что ей впервые представился случай раскрыть свое сердце, и сердце дало себе волю.

- Ах, боже мой! - сказала мисс Ла-Криви после короткой паузы, вытерев глаза и очень проворно сунув платок в карман.- Каким глупым созданием должна я показаться вам, мистер Ногс! Мне не следовало об этом рассказывать, но я хотела вам объяснить, почему так случилось, что я не видела мисс Никльби.

- А старую леди вы видели? - спросил Ньюмен.

- Вы имеете в виду миссис Никльби? - осведомилась мисс Ла-Криви.- Так вот что я вам скажу, мистер Ногс: если вы хотите быть там в милости, лучше не называйте вы ее старой леди, потому что, боюсь, ей неприятно будет это слышать. Да, я пошла туда третьего дня вечером, но она почему-то очень важничала и была такой неприступной и таинственной, что я ничего не могла понять. И вот, сказать вам по правде, я решила тоже быть неприступной и с достоинством удалилась. Я думала, она зайдет ко мне, но ее здесь не было.

- А мисс Никльби...- начал Ньюмен.

- О, она заходила два раза за время моего отсутствия,- отозвалась мисс Ла-Криви.- Я боялась, что ей, может быть, не понравится, если я навещу ее у этих важных людей... как там называется это место?.. и вот я решила подождать день-другой и написать, если я ее за это время не увижу.

- А! - воскликнул Ньюмен, треща пальцами.

- Но я хочу услышать от вас все новости,- сказала мисс Ла-Криви.- Как поживает это грубое чудовище на Гольдн-сквере? Разумеется, хорошо: таким людям всегда хорошо. Я не спрашиваю, как его здоровье, но что он поделывает, как себя ведет?

- Будь он проклят! Вероломный презренный пес! - вскричал Ньюмен, швыряя на пол свою драгоценную шляпу.

- Боже милостивый! Мистер Ногс, вы меня просто пугаете! - побледнев, воскликнула мисс Ла-Криви.

- Я бы ему вчера разбил физиономию, если бы только мог себе это позволить,- сказал Ньюмен, беспокойно шагая по комнате и грозя кулаком портрету Каннинга* над камином.- Я был очень близок к этому. Пришлось засунуть руки в карманы и изо всех сил удерживать их там. Когда-нибудь я это сделаю в той задней комнатке, знаю, что сделаю. Я бы давно уже это сделал, если бы не боялся, что выйдет еще хуже. Я еще запрусь с ним в комнате и расправлюсь, прежде чем умереть. В этом я совершенно уверен.

- Я закричу, если вы не успокоитесь, мистер Ногс,- сказала мисс Ла-Криви.- Уверяю вас, я не удержусь и закричу.

- Все равно! - заявил Ньюмен, неистово мечась по комнате.- Он приезжает сегодня вечером: я ему написал. А он и не подозревает, что я знаю; он и не подозревает, что меня это касается. Коварный негодяй! Он этого и не подозревает. О нет, о нет! Все равно, я расстрою его планы - я, Ньюмен Ногс!

Хо-хо, мерзавец!

Доведя себя до бешенства, Ньюмен Ногс, дергаясь, забегал до комнате, проделывая самые эксцентрические движения, какие когда-либо делал человек: то он метил кулаком в миниатюры на стене, то, как бы для полноты впечатления, неистово колотил себя по голове, пока, наконец, не упал на стул, запыхавшись и в полном изнеможении.

- Ну вот,- продолжал Ньюмен, поднимая шляпу,- мне это доставило облегчение. Теперь мне лучше, и я расскажу вам все.

Понадобилось некоторое время, чтобы успокоить мисс Ла-Криви, которая чуть с ума не сошла от страха при виде такой удивительной демонстрации чувств; но после этого Ньюмен добросовестно передал все, что произошло во время свидания Кэт с ее дядей, предпослав своему рассказу замечание о прежних своих подозрениях и о причинах, по которым они возникли, и закончив сообщением о предпринятом им шага - о секретном письме Николасу.

Хотя негодование маленькой мисс Ла-Криви и не проявлялось так странно, как негодование Ньюмена, но вряд ли оно уступало ему по силе и напряженности. Случись Ральфу Никльби появиться в этот момент в комнате, возможно, что он встретил бы в мисс Ла-Криви более опасного врага, чем сам Ньюмен Ногс.

- Да простит мне бог эти слова,- сказала мисс ЛаКриви в заключение своих гневных излияний,- но, право же, я чувствую, что с удовольствием проткнула бы его вот этим. оружие, которое держала в руке мисс Ла-Криви, было не очень грозное - в сущности, это был всего-навсего карандаш,- но, обнаружив свою ошибку, маленькая портретистка заменила его перламутровым ножиком для фруктов, коим в подтверждение своих отчаянных мыслей нанесла при этих словах удар, который вряд ли мог раскрошить мякиш двухфунтовой булки.

- С завтрашнего дия ее не будет там, где она сейчас находится,- сказал Ньюмен.- Это утешительно.

- Не будет! - вскричала мисс Ла-Криви.- Она должна была уйти оттуда еще несколько недель тому назад.

- Если бы мы это знали,- возразил - Ньюмен.- Но мы не знали. Никто не имел права вмешиваться, кроме ее матери и брата. Мать слаба... бедняжка...

слаба. Милый юноша будет здесь сегодня вечером.

- Силы небесные! - вскричала мисс Ла-Криви.- Он сделает что-нибудь отчаянное, мистер Ногс, если вы ему сразу все расскажете.

Ньюмен перестал потирать руки и призадумался.

- Можете быть уверены,- очень серьезно продолжала мисс Ла-Криви,- если вы не будете соблюдать величайшую осторожность, открывая ему правду, он совершит какое-нибудь насилие над своим дядей или над одним из этих людей, чем навлечет страшные беды на свою голову, а всех нас погрузит в печаль и скорбь.

- Я об этом и не подумал,- отозвался Ньюмен, чья физиономия вытягивалась все больше и больше.- Я пришел просить вас, чтобы вы приютили его сестру, в случае если он приведет ее сюда, но...

- Но это вопрос гораздо более важный,- перебила мисс Ла-Криви.- В первом вы могли быть уверены и не приходя сюда, но результатов никто не может предвидеть, если вы не будете очень осторожны и осмотрительны.

- Что я могу поделать! - воскликнул Ньюмен, скребя в затылке с видом крайне расстроенным и недоумевающим.- Если бы он заговорил о том, чтобы перестрелять их всех, я бы вынужден был ответить: "Разумеется. Поделом им".

Услыхав это, мисс Ла-Криви невольно взвизгнула и немедленно потребовала от Ньюмена торжественной клятвы, что он приложит все силы, дабы утишить гнев Николаса, и эта клятва после некоторых колебаний была дана. Затем они вместе стали придумывать самый безопасный и надежный способ сообщить ему о тех обстоятельствах, какие делают его присутствие необходимым.

- Ему нужно дать время остыть, прежде чем он получит возможность что-нибудь предпринять,- сказала мисс Ла-Криви. Это крайне важно! Не нужно говорить ему до поздней ночи.

- Но он приедет сегодня между шестью и семью вечера,- ответил Ньюмен. -

Я не смогу ничего скрыть, когда он меня спросит.

- Значит, вы должны уйти, мистер Ногс,- сказала мисс Ла-Криви.- Вас легко могут задержать по делу, и вы не должны возвращаться раньше полуночи.

- Тогда он придет прямо сюда,- возразил Ньюмен.

- Я тоже так думаю,- заметила мисс Ла-Криви,- но меня он не застанет дома, потому что, как только вы уйдете, я отправлюсь прямо в Сити улаживать отношения с миссис Никльби и уведу ее в театр, так что ему не удастся даже узнать, где живет его сестра.

После дальнейших обсуждений этот план действий был признан самым разумным и легко осуществимым. Поэтому в конце концов порешили, что так и надо поступить. Выслушав ряд дополнительных советов и просьб, Ньюмен распрощался с мисс Ла-Криви и поплелся к Гольдн-скверу, по дороге размышляя о великом множестве событий, возможных и невозможных, мысли о которых неслись в его голове, возникнув после беседы, только что закончившейся.

Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 03., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 04.
ГЛАВА XXXII, повествующая главным образом о примечательном разговоре и...

Жизнь и приключения Николаса Никльби (THE LIFE AND ADVENTURES OF NICHOLAS NICKLEBY) 05.
ГЛАВА XLIII, исполняет обязанности джентльмена-распорядителя, знакомящ...