Георг Ф. Борн
«Грешница и кающаяся. 8 часть.»

"Грешница и кающаяся. 8 часть."

Мартин вернулся к тому месту, где бренчание доносилось наиболее отчетливо, и топнул ногой: звон усилился.

- Должно быть, звук доносится от стола,- пробормотал Мартин.- Черт возьми, не клад ли здесь спрятан? Но клады никто не прячет в столе, да и откуда у старой Урсулы сокровища?

Рассуждая таким образом, Мартин подошел к старинному столу, на котором горела свеча и в беспорядке разбросаны были различные безделушки. Он внимательно исследовал все эти статуэтки, вазочки и прочую дребедень; взяв свечу, заглянул под стол, но там не было ни тумбы, ни ящиков, искусной резьбы ножки крепились прямо к столешнице.

Что же, все-таки, могло звенеть? Теряя терпение, Мартин выпрямился, держа в руках свечу, и от резкого движения она погасла. Храбрый моряк оказался в полной темноте.

Впрочем, фитиль еще тлел, но напрасно пытался он вздуть огонь, как удавалось ему в молодости, когда свечи были сальные. Фитиль угас окончательно.

- Вот они, проклятые новшества,- сердито проворчал Мартин.- Одна только выгода в этих свечах, что не надо снимать нагар.

Взять с собой спички Мартин не догадался, в комнате не было видно ни зги, и ему теперь придется положиться только на свое осязание.

- Да простит меня Бог,- бормотал он,- но в этой чертовой темноте ничего не стоит свернуть себе шею. Все спят, и если я выйду в коридор и начну шарить по комнатам в поисках спичек, молодая госпожа может проснуться и, чего доброго, принять меня за привидение. Что же теперь делать? Сейчас лишь полночь, ждать до утра долго, раньше шести теперь не рассветает. Посмотрим, нет ли здесь в какой-нибудь коробочке или шкатулке спичек, которые выручили бы меня из этого дурацкого положения. Да, и пистолет надо прибрать в сторону, а то, пожалуй, нечаянно заденешь его, и он выстрелит!

Мартин осторожно нашарил на столе пистолет, положил его на пол под стол и стал ощупывать коробочки на столе.

Большие руки моряка, непривычные к мелким предметам, двигались неловко, неуклюже, приходилось быть очень осторожным, чтобы нечаянно не сломать что-нибудь или не уронить на пол.

Перебирая на столе безделушки, он наконец нащупал широкую фарфоровую вазу.

- В ней уж спичек быть не может,- пробормотал он и хотел отставить вазу в сторону и продолжить свои поиски, как вдруг раздалось то же звяканье, что и при сотрясении пола; он ощупью открыл крышку и запустил внутрь руку, но тут же вытащил ее, будто ожегшись.

- Монеты,- озадаченно пробормотал он,- монеты, холодные, как лед, а с ними какая-то бумага. Что это значит, откуда они?

Мартин не знал, что и думать. Оставив вазу открытой, он снова принялся шарить на столе в поисках спичек. И ему повезло! Открыв одну из шкатулок, он нащупал в ней целый коробок.

Мартин быстро вытащил одну из них, принялся чиркать, но она не зажигалась. Вторая спичка сломалась.

- Черт побери! - одернул он себя.- Ты, наверное, думаешь, что имеешь дело с веслами! Не так быстро, старина!

Этот выговор, сделанный самому себе, помог Мартину извлечь огонь из третьей спички, и он зажег свечку. Комната осветилась. Он присел к столу и нетерпеливо придвинул к себе старинную китайскую вазу. По-видимому, до нее давно никто не дотрагивался, она была вся покрыта слоем пыли. Мартин заглянул внутрь и увидел целую россыпь золотых монет. Они ярко блеснули при свете свечи. Не веря своим глазам, Мартин поднес вазу к самой свечке, не это действительно были золотые монеты, а между ними виднелись исписанные листки бумаги.

- Странная находка,- сказал он себе и недоуменно посмотрел на вазу.- Каким образом попали сюда деньги? Может быть, в этих бумажках есть какое-нибудь пояснение?

Мартин взял листок, лежавший сверху, приблизил его к огню и с трудом разобрал слова:

XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ

Прочитав этот заголовок, он невольно вздрогнул и оглянулся.

- Гм, завещание,- задумчиво повторил он, рассматривая листок бумаги с неровными строчками, выведенными неверной дрожащей рукой,- старуха не очень-то надежно спрятала свои сокровища; хотя она вряд ли предполагала, что умрет так внезапно и такой страшной смертью.

Мартин положил листок на стол и начал выкладывать на него монеты. Их оказалось около сотни. Под ними, на самом дне вазы, лежал еще один лист бумаги, сложенный вчетверо и исписанный той же дрожащей рукой. Должно быть, немало времени понадобилось старой Урсуле, чтобы составить свое завещание. Судя по различному почерку, можно было полагать, что она часто прерывала свое писание и затем через некоторое время вновь продолжала его. Однако, несмотря на разницу во времени, завещание было составлено хотя и по-своему, но весьма разумно.

"Я, Урсула Вессельмон,- так начиналось завещание,- родилась 10 января 1790 года в городе... (здесь было указано место ее рождения). Я рано потеряла своих родителей, и родные мои обо мне не заботились. Я служила у богатых людей, пока мне не минуло пятьдесят лет. Тогда стало мне трудно найти себе место, потому что никто не нуждался в старухе.

В это время могильщик кладбища Святого Павла Самуил Барцель, моложе меня несколькими годами, искал себе пожилую помощницу, говоря, что он слишком беден, чтобы жениться и содержать детей.

Все мои родные в это время уже умерли, и я поселилась у могильщика, не спрашивая его о жаловании, потому что видела, как он был беден, а я хотела иметь на старости лет лишь спокойное пристанище.

Он был странный, немного грубоватый в обращении, но в душе все-таки добрый человек. Оттого-то я и терпела от него все, даже иногда и голод; я не покидала его и даже мечтала, что он сделает меня своей женой.

Я прожила три или четыре года в его доме. В один прекрасный день - я помню это как вчера, было довольно холодно - ему заказали выкопать к завтрашнему дню могилу.

Самуил Барцель тотчас же принялся за работу, но земля была мерзлая, и он вынужден был работать и ночью, чтобы успеть в срок.

Он редко рыл могилы по ночам, но тут, как видно, вмешалась судьба.

Я не хотела ложиться, пока Самуил работал, и хотя было очень холодно, укуталась в платок и около полуночи вышла.

Глубокий снег лежал повсюду. Я стала искать Самуила около свежевырытой могилы, черные края которой резко выделялись среди белого снега, но его нигде не было.

Я подумала, не стоит ли он в самой могиле, и направилась туда, пробираясь между надгробьями и крестами.

Но напрасно заглядывала я в могилу, напрасно звала его - он не откликался.

Где же он мог быть?

Он никогда не уходил с кладбища, особенно ночью.

Вдруг в лунном свете я увидела его стоящим у калитки, выходящей на дорогу, которая ведет из города ко дворцу принца; он наполовину был скрыт каменной колонной и, казалось, что-то высматривал или к чему-то прислушивался.

- Что он там делает? - спросила я сама себя и из любопытства пошла к нему.

Было холодно, и я сильно озябла.

Самуил Барцель поставил свою лопату и в ту минуту, когда я подошла к калитке, направился куда-то по дороге.

- Что он задумал? - спрашивала я себя.- Что он ищет в лесу, что заметил там?

Я ждала у калитки. Вскоре он возвратился, держа что-то на руках.

Я очень испугалась.

- Урсула! - проговорил он вполголоса, увидев меня.- Смотри, ребенок!

- Как,- воскликнула я,- что это значит? Что вы намерены с ним делать?

- Послушай, Урсула,- продолжал он шепотом, укрывая совсем озябшего новорожденного ребенка,- ужасно было смотреть! Вообрази, молодая женщина положила там около дерева своего ребенка и ушла.

- И вы подобрали его?

- Он ведь умер бы от холода, Урсула, он уже наполовину замерз!

Самуил Барцель, этот обычно грубый и неприветливый человек, был в эту минуту нежнее и чувствительнее меня.

- Что вы с ним собираетесь делать? Чем станете его кормить, Самуил? - воскликнула я.- Не хватало нам еще чужих детей! И что люди обо мне подумают?

- Пусть думают, что хотят,- отвечал он. Затем взял лопату и сам понес ребенка домой.

Я шла за ним, ворча то громко, то про себя.

Теперь мне больно об этом вспоминать, но тогда я именно так думала.

Нам и без того часто нечего есть, а тут еще дитя - чужое дитя, к тому же, о котором каждый может подумать, что оно мое!"

Мартин невольно улыбнулся, вспомнив, как Урсула вечно уверяла его, что ни одна мужская рука ее не касалась и что маленький Иоганн на самом деле найденыш. Завещание подтверждало это, но Мартин и без того не сомневался в правдивости ее слов.

"Маленький новорожденный мальчик,- писала далее Урсула,- был очень слаб и болен. Холодный ночной воздух пагубно отразился на его здоровье, и если бы он оставался на дороге еще несколько минут, то, о Боже, его уже нельзя было бы спасти, он погиб бы! Много трудов стоил мне уход за ним. Часто я недоедала, чтобы купить ему немного молока. Самуил Бар-цель тоже любил маленького Иоганна, как своего родного ребенка.

Но он все-таки на мне не женился, хотя и видел, что я заменяла ребенку мать.

Так проходили годы. Маленький Иоганн рос, как положено, но не хотел учиться говорить, и вскоре мы заметили, что он нем. Очевидно, на морозе он лишился способности говорить.

Я была очень недовольна, что приходилось содержать лишний рот, и не раз бранилась из-за этого с Барцелем. Теперь я чувствую свою несправедливость; не будь Иоганна, я не испытала бы многих счастливых дней на исходе своей жизни.

Недаром говорят, что подкидышам везет. Снова-таки по велению судьбы, маленький Иоганн, начавший уже ходить, вышел однажды из калитки и перебежал через дорогу. Его все тянуло к деревьям, где он когда-то лежал. Вдруг его задела коляска и сбила с ног. Тут подошел князь Монте-Веро, поднял его и на руках принес к нам.

Так мальчик узнал князя и полюбил его. Я понимала все его жесты и знаки и видела, что он все время думает о князе.

Когда через несколько лет Самуил Барцель заболел и был при смерти, я побежала во дворец на Марштальской улице и сообщила об этом князю; он приехал, и когда старый могильщик навеки закрыл глаза, он взял к себе маленького Иоганна, а вместе с ним и старую Урсулу.

Все было так, как я описываю, в том беру Бога в свидетели.

О матери маленького Иоганна я никогда ничего не слыхала. Как обрадовалась бы она, узнав, что князь взял на себя заботу о мальчике!

Мои дни проходят спокойно и счастливо, мне не на что тратить деньги, которые князь велит мне ежемесячно выплачивать.

В то время, как я пишу, я уже успела скопить восемьдесят золотых монет, и сумма все увеличивается.

Но может случиться, что скоро я умру, так же как и старый Барцель, об упокое души которого я постоянно молюсь! Мне скоро шестьдесят шесть лет, и следует приготовиться к смерти.

Оттого я теперь и пишу (пользуясь тем временем, когда Иоганн спит), чтобы знали, как в случае моей смерти поступить с деньгами.

Моя последняя воля такова, чтобы все, что я скопила, а именно все то, что найдется в этой вазе, было отдано теперешнему могильщику при кладбище Святого Павла; ему должно быть не легче, чем было Самуилу Барцелю и потому деньги эти ему пригодятся.

Я ставлю только одно условие: он должен из этих денег поставить Самуилу Барцелю, похороненному на кладбище Святого Павла, крест с золотой надписью:

"Здесь похоронен могильщик Самуил Барцель, и крест этот поставлен Урсулой Вессельмон, покоящейся на чужбине."

Такова моя последняя воля!

Как вазу, так и ее содержимое найти легко, мне некуда прятать то, что я скопила.

Да благословит Бог доброго князя и маленького Иоганна. Урсула Вессельмон".

Мартин окончил чтение, еще раз взглянул на документ и на деньги и подумал, что Урсула, так ужасно окончившая свою жизнь, была очень доброй и честной женщиной. Всю жизнь ее преследовала нужда, и она ничего не имела, кроме куска сухого хлеба и тяжелого труда. Когда же на склоне лет пришли покой и достаток, судьба уготовила ей мучительную смерть.

- Так обычно и бывает,- бормотал Мартин,- что когда горе сменяется радостью, уже не остается времени, чтобы предаваться этой радости. Добрая честная Урсула, я заверяю тебя, что твоя воля будет свято исполнена; как только настанет утро, я отнесу все это благородной дочери господина Эбергарда, чтобы она прочла этот документ и выполнила твою последнюю волю.

Мартин сложил завещание и оставил его на столе, рядом с золотом.

Свечка догорала, за окнами начало светать. Привидение, о котором говорил Сандок, так и не появилось, Мартин видел перед собой только завещание старой Урсулы.

Когда совсем рассвело, Мартин вышел осмотреть просторный двор, дабы убедиться, что все в порядке.

Он заглянул во флигель, занимаемый прислугой, в конюшни, и везде, несмотря на отсутствие князя, был полный порядок и люди занимались делами.

Увидев в окне спальни Маргариту, Мартин зашел в комнату Урсулы, взял завещание и принес его благородной дочери господина Эбергарда. После этого он удалился, и Маргарита начала читать завещание старухи.

С каждой прочитанной строчкой сердце ее билось все сильнее, затаив дыхание, с лихорадочным волнением вчитывалась молодая мать в каждое слово и когда дошла до того места, где упоминалось о брошенном ребенке, которого Самуил Барцель нашел зимней ночью в парке, Маргарита с жаром воскликнула:

- Это он, это мое покинутое дитя, из-за которого я столько выстрадала и которого наконец нашла! Жозефина, ты слышишь? Иоганн - твой брат и мой потерянный сын! Даст Бог, скоро они вернутся с охоты, и мы сможем обнять его!

Жозефина от этих слов вскочила со своего места, личико ее выражало радость и вместе с тем тревогу.

- Иоганн - мой брат? Ах, если бы он совсем не уезжал, мне так страшно за него!

Маргарита прижала к груди руки и старалась унять расходившееся сердце. Счастье переполняло ее, и она совсем забыла о зловещем предсказании старой цыганки.

Она целовала листки завещания и жалела, что доброй верной Урсулы нет в живых и нельзя расспросить ее о всех подробностях. Конечно, главное Урсула рассказала, но сколько важных мелочей осталось в памяти ее и вместе с ней ушло в могилу. А сколько труда стоило ей вырисовывать буквы, сколько времени должна была она провести за этим непривычным занятием!

В особняке на улице Риволи царствовали радость, надежда и трогательное ожидание.

Мартин разделял общее ликование и часто повторял:

- Вот если бы теперь вернулись господин Эбергард и Иоганн, это было бы просто здорово, черт побери!

- И это вы, добрый Мартин, нашли завещание старой Урсулы, примите же мою искреннюю благодарность! - сказала Маргарита и протянула руку смущенному моряку.

- При чем тут я,- бормотал он,- на все воля Божья. Скорей бы вернулся господин Эбергард с мальчиком.

- О добрый Мартин, мы украсим гирляндами веранду и ворота в честь их возвращения.

- А я буду их приезд караулить! - горячо воскликнула юная Жозефина.

- Раньше завтрашнего дня они никак не приедут, сегодня продолжается охота,- напомнил Мартин.

- Зачем только мы их отпустили,- вздохнула Маргарита.

- О, вспомни, что нагадала старая цыганка,- прошептала в ответ Жозефина.

Сияющая от радости мать вдруг побледнела, в памяти ее возникли слова старой Цинны, они начинали сбываться!

- Пресвятая матерь Божия, сохрани нас и помилуй! - горячо проговорила она, молитвенно сложив руки.

- Это цыганская болтовня! - успокаивал ее Мартин.- Если верить всему, что они говорят, то жизнь превратится в сплошные слезы и мучения. Во дворце Сен-Клу теперь, должно быть, весело, господину Эбергарду не до нас. А к завтрашнему дню мы сплетем гирлянды и соорудим триумфальную арку в честь наших охотников. Вот будет радости, когда они вернутся, большей и придумать трудно! Господин Эбергард так всегда любил маленького Иоганна, будто предчувствовал, что это его родной внук! Странные, все-таки, вещи происходят на белом свете, кто бы мог подумать, что так все получится?

Вера старого моряка во все хорошее заставила Маргариту и Жозефину забыть мрачное предсказание цыганки и предаться радостному ожиданию предстоящей встречи.

Кающаяся. Магдалина нашла наконец обоих своих детей! Когда Мартин вышел из комнаты, Маргарита упала на колени, Жозефина последовала ее примеру, и обе начали горячо молиться.

Теперь у них было только одно желание: поскорее увидеть Эбергарда и юного Иоганна и объявить им радостную весть. До этой минуты оставалось еще несколько часов, и они считали их с нетерпением.

"Что скажет князь?" - вновь и вновь спрашивала себя Маргарита.

Истек наконец этот бесконечный день, стало смеркаться, теперь следовало только дождаться завтрашнего дня.

С наступлением вечера Мартин со всей прислугой занялся плетением гирлянд, которыми украсили веранду и соорудили роскошную триумфальную арку.

Наступила ночь, а Мартин никак не мог налюбоваться своим произведением искусства. И действительно, было чем любоваться. Особняк, разукрашенный множеством цветов и освещенный нежным светом луны, представлял великолепное зрелище.

Маргарита и Жозефина еще не спали, возбужденные событиями минувшего дня, и сидели рядом, как две сестры, исполненные блаженных надежд.

Когда было уже далеко за полночь и Мартин собирался опять идти в комнату старой Урсулы, чтобы заступить на свой ночной пост, на улице послышался топот лошадиных копыт.

Мартин прислушался и вернулся на веранду.

Маргарита и Жозефина бросились к окну.

- Кто бы это мог быть? - бормотал кормчий.- Это не господин Эбергард, я вижу только одного верхового. Может быть, Сандок? Нет, проезжает мимо - значит, это посторонний.

Но наездник направил вдруг свою великолепную лошадь прямо к воротам особняка.

- Это к нам! - пробормотал Мартин и пошел к воротам.

- Кто приехал? - в один голос воскликнули Маргарита и Жозефина.

- Сейчас посмотрю,- отвечал Мартин, направляясь к ограде.

- Эй,- закричал молодой голос,- это особняк князя Монте-Веро?

- Точно так, благородный господин,- отвечал Мартин, узнавший в наезднике испанского офицера.

- В таком случае, доложите обо мне донье Маргарите,- сказал он.- Вы удивлены? Без сомнения, вы и есть тот Мартин, о котором говорил мне князь.

При этих словах старый моряк почувствовал, как по всему его телу пробежала дрожь.

- Это я, благородный господин. Не случилось ли чего, что вы приехали в столь поздний час? - спросил Мартин вполголоса и отворил ворота.

- Донья Маргарита уже спит? Да, я торопился изо всех сил, посмотрите на мою лошадь, и вы все поймете... Доложите поскорей обо мне донье, я послан князем.

- Хорошо, благородный господин, о ком я должен доложить?

- Ах, да! Ужасное происшествие заставило меня совсем потерять голову. Доложите, что приехал граф Рамиро де Тэба. Не поможете ли вы мне исполнить мое тягостное поручение? Князь назвал вас своим доверенным.

- Конечно, благородный господин, располагайте мной,- сказал Мартин, передавая взмыленную лошадь другому слуге.- Я вижу, произошло какое-то несчастье?

- Да, ужасное несчастье!

- С князем?

- Нет, с его питомцем.

- С юным Иоганном?!

- Да, он умер... Застрелен неизвестным преступником сегодня около полудня, во время охоты в Сен-Клу.

Мартин не мог вымолвить ни слова, он был бледен как мрамор.

- Умер! - вымолвил он наконец дрожащими губами.

- Князь преследует злоумышленников. Угольщики видели в лесу двух незнакомых людей... Завтра к вечеру тело бедного мальчика доставят сюда. Князь Монте-Веро, которого я за несколько дней успел полюбить, попросил меня подготовить к этой печальной встрече обитателей особняка.

- Да, тяжелое поручение,- срывающимся голосом произнес Мартин.- Тяжелее, чем это думает господин Эбергард... Выходит, мы соорудили триумфальную арку для покойника...

- Я разделяю ваше горе, друг мой. Князь тоже вне себя от такого несчастья, хотя, как мне известно, убитый мальчик и не состоял с ним в родстве.- Молодой офицер, сам еще почти мальчик, в своем обращении унаследовавший изящные манеры своего отца дона Олоцаго, принялся отряхивать от пыли платье.- Однако не будем терять времени, дамы уже спускаются с веранды.

Мартин и молодой офицер направились к дому. Мартин негромко сказал ему:

- Вы не совсем правы, благородный господин. Юный Иоганн действительно не был сыном господина Эбергарда. Он был его родным внуком, сыном госпожи Маргариты...

- О Боже, это ужасно, - прошептал юноша и, сделав несколько шагов, поклонился дамам с любезностью, свойственной офицеру и дворянину.

У Мартина сердце обливалось кровью при мысли о том, какое горе предстоит вынести этим двух женщинам. Но, тем не менее, он доложил по всей форме:

- Господин граф Рамиро де Тэба с поручением от господина князя.

- О Боже, верно, случилось какое-нибудь несчастье! - простонала бледная как смерть Маргарита и поклонилась посланцу ее отца.

- Да благословит вас Пресвятая Богородица, донья Маргарита,- произнес Рамиро, обращаясь к ней,- и да ниспошлет она вам силу и стойкость.

- Войдите, граф,- дрожащим голосом произнесла Маргарита, тогда как Жозефина зарыдала,- расскажите нам все, я уже привыкла к испытаниям.

Дон Рамиро последовал за дамами в особняк, уже освещенный внутри.

Войдя в зал, Рамиро участливо посмотрел на Маргариту и Жозефину, а затем, когда прислуга удалилась, заговорил:

- Меня привело в ваш дом весьма печальное обстоятельство. Князь Монте-Веро вернется завтра вечером и поручил мне подготовить вас к несчастью, поразившему даже короля и внезапно прервавшему всю охоту...

- Довольно...- простонала Маргарита,- по вашему бледному и встревоженному лицу я все поняла... Иоганн убит!...

Жозефина рухнула на колени и, заливаясь слезами, обняла, свою мать.

- Все старания спасти его, вернуть к жизни были безуспешны,- сказал Рамиро, тронутый горем коленопреклоненной девочки.

В дверях зала показалась фигура Мартина, несчастье как будто придавило его.

- О, это самое ужасное испытание в моей жизни! - со стоном вырвалось у Маргариты, и она закрыла лицо руками.

Граф де Тэба, уважая горе молодой матери и не желая мешать его излиянию, отвернулся; а может быть, и потому, что на глазах его тоже показались слезы.

Несколько долгих минут в гостиной царила томительная тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями Жозефины и тихими стенаниями Маргариты.

Наконец молодая женщина совладала со своим горем. Понимая, что нельзя требовать того же от совсем еще юной девушки, не привыкшей владеть собой, зная, что посланник князя - совершенно чужой им, посторонний человек, она заговорила ровным, хотя и прерывающимся голосом:

- Мой добрый благородный отец просил вас, граф, оставить блестящее общество и мчаться сюда, и эта жертва для вас, должно быть, тем труднее, что вам пришлось быть вестником тяжкого горя. Вы нам сочувствуете, и хотя я вижу вас впервые, ваше лицо внушает мне большое доверие. Общее горе быстро сближает людей. Благодарю вас за ваше участие!

Маргарита протянула руку графу де Тэба.

Рамиро преклонил колена перед прекрасной дочерью Эбергарда, на которую он смотрел с благоговением, как на святую, и поцеловал ей руку.

- С первой же нашей встречи князь Монте-Веро внушил мне глубокое уважение к нему; те же чувства я повергаю теперь к вашим стопам, благородная донья. Да укрепит вас Матерь Божия и даст силы достойно нести ваше горе. Удары судьбы не должны поражать такую возвышенную и нежную душу, как ваша, но такова, знать, воля Всевышнего. Из этого прекрасного дома я вынесу высокое и святое чувство. Дай Бог нам встретиться еще раз, чтобы я мог увидеть, как стойко перенесли вы тяжкий и столь внезапный удар судьбы.

Маргарита подняла Рамиро и, привлекая к себе Жозефину, сказала:

- Еще раз благодарю вас, граф, за ваше сочувствие. Да, ужасно тяжело достичь того, к чему всю жизнь стремился, и тотчас же навеки его лишиться. Прощайте! Да сохранит вас Господь от такого горя!

Граф де Тэба поклонился Маргарите, затем Жозефине и вышел.

Теперь вернемся к тому, что случилось во время королевской охоты.

XX. СЕН-КЛУ

В окрестностях Парижа немало излюбленных мест отдыха. Но если, скажем, Венсенский парк привлекает в основном парижан среднего сословия, то в Булонском лесу собирается для отдыха и прогулок весь цвет общества.

Через Булонский лес можно выехать на дорогу, ведущую в Сен-Клу и Версаль, эти загородные дворцы различных династий французских королей.

Булонский лес тянется до самой Сены, а на противоположном берегу находится местечко Сен-Клу, состоящее преимущественно из загородных домов богатых парижан.

Императорский дворец находится еще дальше, в глубине большого парка, переходящего в настоящий лес, и с дворцом этим связано немало исторических событий.

Здесь в 1589 году Жак Клеман убил Генриха III; здесь была низвергнута директория, за которой последовало консульское правление.

Наполеон Бонапарт великолепно отделал дворец, ставший его любимым местопребыванием в период консульства и в начале императорского правления.

В 1814 году здесь была главная квартира союзных войск, а в 1815 году вместо Наполеона в покоях дворца спал Блюхер.

Затем дворец этот сделался резиденцией короля Луи Филиппа, после чего спустя некоторое время снова перешел в руки императора и опять-таки Наполеона.

К этому-то дворцу и прибыли по высочайшему приглашению на королевскую охоту князь Монте-Веро и юный Иоганн.

Богатый экипаж Эбергарда остановился у ворот дворца под вечер.

Дежурный лакей взял у князя пригласительный билет и с низким поклоном отворил ворота.

Иоганн с жадным любопытством осматривался вокруг и брал себе на заметку, о чем попозже расспросить дядю Эбергарда.

Загородный дворец стоял на возвышенности, в окружении высоких деревьев. Зимой он, судя по всему, выглядел довольно мрачно, но сейчас свежая зелень смягчала его суровость.

От ворот через парк к подъезду вела широкая аллея, усыпанная красным песком. Ветви деревьев в молодой листве смыкались над ней.

Следы колес и лошадиных копыт показывали, что они прибыли далеко не первыми.

На круглых лужайках парка пестрели статуи, фонтаны и большие хрустальные шары, отражающие в миниатюре окрестности.

Странный контраст с этим мирным пейзажем представляли пушки, выставленные вдоль дороги, но они, без сомнения, находились здесь преимущественно для украшения.

Карета князя подъехала к подъезду, украшенному высокими колоннами.

Здесь в больших старинных дверях толпились егеря и лакеи.

Слуга князя быстро соскочил с козел и, отворив дверцы кареты, присоединился к стоящим в дверях.

В вестибюле дворца прибывающих гостей встречал герцог Морни, которому была поручена эта обязанность.

Самого императора ожидали через час.

Герцог Морни, дородный мужчина в годах, двоюродный брат Наполеона, своей любезностью к князю Монте-Веро подтвердил то участие, которое император принимал в Эбергарде, этом "друге двух монархов", как он называл иногда князя.

Разнаряженный в такой же роскошный охотничий костюм, как и у Эбергарда, герцог Морни проводил князя и мальчика в предназначенные им покои и попросил явиться к ужину в приемную залу дворца.

Эбергард и Иоганн первым делом распаковали багаж, который внес слуга, переоделись и отправились в зал, освещенный целым морем огней, где все свидетельствовало о пышности предстоящей охоты.

На стенах, украшенных высокими зеркалами, висели ветвистые оленьи рога; окна были полузадернуты зелеными занавесями, вдоль стен на мраморных столах красовалось дорогое оружие.

Посреди зала был накрыт стол на тридцать персон.

Герцог Морни, занимавший гостей, пошел навстречу князю, чтобы познакомить его с теми из приглашенных, кого он не имел чести знать. То были: дон Олоцаго, посланник королевы Изабеллы, со своим сыном юным графом Рамиро де Тэба; молодой на вид принц Меттерних; лорд Мотервиль, член английского посольства (посланник находился в это время в Лондоне); маркиз де Монтрикур и прусский посланник, страстный любитель охоты.

Остальные гости, собравшись отдельными группами, разговаривали между собой, всех их Эбергард знал. То были посланники Италии и Америки, несколько маршалов.

Представительный и учтивый князь Монте-Веро, судя по всему, очень понравился дону Олоцаго и его сыну молодому графу де Тэба, потому что они никак не могли наговориться.

Дон Олоцаго, этот тонкий дипломат, проницательным взором угадал в князе Монте-Веро человека просвещенного и благородного.

Пока дон Рамиро, молодой офицер испанской армии, разговаривал с живым и бойким Иоганном, Олоцаго вполголоса, как это принято среди дипломатов, высказывал удивление, отчего столь достойный человек редко появляется при дворе.

- Благородный дон, - отвечал Эбергард из любезности на испанском языке, которым владел так же свободно, как и немецким, французским, английским и португальским,- я имею привычку сторониться придворных увеселений. Иначе я давно уже имел бы честь испросить для себя ваше покровительство.

- Всегда рад вам услужить, дорогой князь!

- Спасибо, благородный дон,- отвечал Эбергард,- ваша помощь очень пригодилась бы, когда мне, преодолевая множество затруднений и угроз, необходимо было проникнуть в один испанский монастырь.

Олоцаго пожал плечами.

- Добрейший князь,- произнес он с тонкой улыбкой,- при мадридском дворе сутаны, к сожалению, имеют большой вес, и это несмотря на то, что мои друзья и единомышленники прилагают все усилия, чтобы ограничить их тлетворное влияние. Впрочем, если я не ошибаюсь, то же самое происходит и в Рио.

- Вы ошибаетесь, благородный дон. Император Педру...

- Ваш друг, как говорят...

- ...энергичный, деятельный человек, не подчиняющийся воле эгоистичных и властолюбивых монахов. Никто не может знать это лучше меня!

- Ваши владения находятся там, на этой благодатной земле?

- Да, я владею небольшим участком земли и надеюсь скоро опять вернуться в Монте-Веро.

- Мне очень хотелось бы завтра во время охоты быть подле вас: говорят, вы отличный стрелок, дорогой князь,- сказал дипломат.

- Я действительно много практиковался в стрельбе, но после отъезда из Германии совсем забросил это благородное искусство. Однако же мне очень приятно ваше желание, и я почту особым удовольствием возможность разговаривать с вами во время охоты. Разумеется, в свободные минуты,- с улыбкой добавил князь.

Разговор их был прерван шумом и легкой суматохой, вызванными приездом императора.

Герцог Морни поспешил вниз.

Гости образовали обычный полукруг, чтобы приветствовать монарха.

Через несколько секунд появился Луи Наполеон в сопровождении флигель-адъютантов.

Все формальности и церемонии строгого придворного этикета были отменены на время этой охоты, участвовать в которой удостоились приглашения только наместники иностранных государей и знатнейшие вельможи столицы.

- Здравствуйте, господа,- сказал Наполеон,- рад вас всех видеть. Прошу без церемоний, я хочу отдохнуть в вашем обществе.

Император обвел взглядом приглашенных, милостиво кивнул Меттерниху, графу Гольцу; завидев же князя Монте-Веро, воскликнул:

- А, наш гость из Бразилии! Очень рад вас видеть! Отчего это вы до сих пор лишали нас вашего приятного общества, милейший князь?

- Ваше высочество, деятельная жизнь, которую я вынужден вести, и многочисленные заботы по управлению колониями заставляют меня дорожить временем и часто отнимают целые ночи.

- Придется поверить вам, князь,- я слышал от королевского посланника, как значительны ваши владения,- промолвил император, делая знак управляющему подавать.- Сядемте за стол, я желал бы видеть вас возле себя.

Эбергард поклонился и последовал за императором. Другие гости также заняли свои места. Герцог Морни сел по другую сторону императора. Лакеи разносили блюда с едой и наполняли бокалы сначала дорогими винами, а потом любимым всеми шампанским.

Император пил очень мало и оживленно беседовал с князем Монте-Веро; завидуя монаршему благоволению, кое-кто из гостей бросал на князя косые взгляды, не Эбергард не обращал на это внимания.

Рамиро сидел рядом с юным Иоганном, любовавшимся обилием орденов у знатных гостей.

Разговор за столом зашел об Ангулемском дворце и владелице его графине Понинской, о певице Терезе и о балетах.

Так как князь молчал, то Меттерних позволил себе спросить, знает ли он о волшебных ночах во дворце польской графини. Эбергард ответил отрицательно и в то же время заметил, что Наполеон внимательно наблюдал за ним.

Неужели император знает тайну, связывающую его с многогрешной графиней?

Из-за стола встали рано, так как на следующее утро предстояло чуть свет собраться на одной из лужаек парка.

Когда Эбергард и Иоганн легли в мягкие постели, они долго делились впечатлениями об ужине и разговаривали о предстоящей охоте. Князь давал своему питомцу различные наставления, пока не обнаружил, что тот спит.

Эбергард же долго не мог уснуть. Разговор за столом всколыхнул его память, и тени прошлого, далекого и совсем недавнего встали перед ним: злой демон Леона, изможденная Маргарита, пожар в особняке на улице Риволи...

Наконец стало светать.

Прислуга и егеря были уже на ногах, и скоро лакеи забегали взад-вперед по коридорам.

Собаки выведены были из псарни, лошади - из конюшен, и скоро на лужайке, назначенной местом сбора, раздались звуки охотничьего рога.

Сандок оседлал для князя и юного Иоганна лошадей, на красоту которых обратили внимание все гости, даже сам император, решивший сесть в легкий экипаж с герцогом Морни и наблюдать издали за охотой.

Егеря, разделившиеся на несколько групп, уже давно были в лесу Сен-Клу, тянувшемся на десятки лье.

В их задачу входило гнать всю дичь, какая встретится, на охотников.

Гости учтиво раскланивались друг с другом. Но вот затрубили рога, собаки нетерпеливо залаяли, лошади заржали, охота началась.

Часть егерей осталась с охотниками; смешавшись с прислугой, они следовали за гостями на почтительном расстоянии.

Маркиз Монтрикур гарцевал на лошади рядом с лордом Мотервилем, князь Монте-Веро скакал с доном Олоцаго, за ними двигались маршалы, которые никак не могли обуздать своих горячих лошадей, чем обратили на себя внимание принца Меттерниха и графа Гольца, а Рамиро забавлялся проделками юного Иоганна, выкидывавшего на своем Исландце разные фокусы.

Эбергард также смотрел на него и поощрительно улыбался; дон Олоцаго не уставал высказывать князю свое удивление храбростью столь юного наездника; даже император заметил его и приветственно помахал рукой'

Кавалькада всадников миновала, наконец, парк и углубилась в лес.

Цепь загонщиков двигалась им навстречу. Они как бы отсекали отведенное для охоты пространство. За спинами их оставались холмы и овраги, где стояли лачуги угольщиков, а еще дальше в заповедном месте находилась лесная часовня, время от времени посещаемая императрицей. В одной из следующих глав мы еще расскажем о ней.

Охота должна была проходить в стороне от часовни и от избушек угольщиков.

Вскоре один за другим прозвучали выстрелы, и азарт охотников усиливался с каждой минутой.

Но егеря решили доставить императору особенное удовольствие: на дорогу, где он ехал в экипаже, пригнали дикого кабана.

Наполеон не решился прикончить фыркающее от бешенства животное, так как был уже слаб здоровьем, и попросил князя Монте-Веро сделать это за него.

Во всяком случае, это была честь, и Эбергард ее несомненно заслуживал.

Пока принц Меттерних и лорд Мотервиль с испугом поглядывали на огромного щетинистого зверя, рывшего своими клыками землю, Эбергард спрыгнул с коня и, поклонившись императору, подскочил к дикому зверю и в упор застрелил его.

Тотчас же по приказу императора затрубили рога. Наполеон вышел из экипажа и приблизился к огромному животному, лежавшему у ног князя Монте-Веро.

Подоспели остальные охотники, и все наперебой восхищались прекрасной добычей. Наполеон поздравил князя, сделав в его адрес несколько лестных замечаний, и вернулся в экипаж. Несколько егерей остались, чтобы освежевать и увезти зверя.

Тем временем увлеченные охотой гости, в том числе и Рамиро, воодушевленные отменной добычей князя Монте-Веро, двинулись дальше, и никто не заметил отсутствия юного Иоганна. Даже Сандок, который вместе с другими слугами находился в отдалении, не заметил, как мальчик отстал.

Когда всеобщее внимание было приковано к кабану, и Рамиро, предлагая питомцу князя следовать за собой, поскакал к экипажу императора, Иоганн вдруг увидел неподалеку оленя. Он еще не сделал ни одного выстрела, а ему так хотелось вернуться во дворец Сен-Клу хоть с каким-нибудь трофеем!

Поэтому Иоганн не последовал за Молодым графом де Тэба, хотя тот очень нравился ему, а, движимый охотничьим инстинктом, погнался за оленем.

- Какой красавец! - прошептал он, так пришпорив своего Исландца, что тот встал на дыбы.- Будет чистый срам, если ты убежишь от меня.

Олень мчался в чащу, Иоганн - за ним, все дальше удаляясь от дороги и шумливого сообщества охотников.

Было около полудня; теплые весенние лучи солнца освещали лесные куши, покрытые нежно-зеленой молодой листвой, но скоро их сменила темная зелень раскидистых елей и сосен.

Звук рога доносился издалека, как эхо.

Но Иоганн, увлеченный погоней, ничего не слышал. Он давно уже пересек границу отведенной для охоты территории. Олень то показывался между деревьями, то опять исчезал.

- Нет, не уйдешь! - воскликнул разгоряченный охотник.- Теперь уж я не смогу показаться дяде Эбергарду на глаза, если не всажу в тебя пулю!

И он направил Исландца в неглубокий овраг, в котором пытался укрыться олень и за которым виднелись лачуги угольщиков.

Неподалеку на возвышении стояла часовенка, но мальчик не обратил на нее внимания.

Наконец ему удалось приблизиться к животному на расстояние выстрела. Иоганн сжал коленями бока верного Исландца, бросил поводья, прицелился и выстрелил.

Олень припал на передние ноги и стал биться, Иоганн радостно захлопал в. ладоши и закричал так громко, что голос его разнесся далеко вокруг:

- Попал, попал! Я подстрелил его!

Он взялся за поводья, чтобы скакать к тому месту, где находилось раненное животное, как вдруг совсем рядом сверкнул огонь, прогремел гром, и грудь его пронзила острая боль.

Иоганн без чувств упал с коня; Исландец через кусты потащил его за собой, пока ноги мальчика не высвободились из стремян; он остался лежать на земле, а. Исландец с ржанием ускакал.

Из-за густого вяза вышел человек в легком плаще и широкополой шляпе, надвинутой на лицо; к нему подошел второй, укрывавшийся неподалеку; оба они походили на разбойников.

Они направились к тому месту, где лежал мальчик; из груди его сочилась кровь.

- Это он! - сказал Фукс, приподнимая немного свою шляпу.

- Отличный выстрел! - сказал второй, Рыжий Эде, наклоняясь к мальчику и осматривая его.- Ему конец, пуля попала в сердце.

- Ну вот, я и отомстил господину Эбергарду, князю Монте-Веро! - воскликнул Фукс.- Представляю, как обрадуются графиня и барон, что я смог, наконец, сдержать свое слово!

- Он удачно подставил себя под твой выстрел,- заметил Рыжий Эде.

- Если бы он сам не подставил себя, все равно я подкрался бы к нему, если бы даже для этого пришлось пробраться в самую гущу охотников. После побега из Ла-Рокет мне уже ничего не страшно. Сюда, сюда, господа! - закричал он громко.- Здесь подстрелена отличная дичь!

- Смываемся отсюда побыстрей! - торопил его Рыжий Эде.

- Нет, погоди! Я хочу сполна насладиться своей местью, хочу увидеть князя на коленях и в слезах перед этим бездыханным трупом! Пусть поймет, с кем имеет дело, и перестанет преследовать Фукса!

- Звуки рогов все ближе.

- Они кличут мертвеца! - ответил Фукс, и слова эти были ужасны.

У ног его лежал юный Иоганн, глаза мальчика были широко открыты, но взор их потух. Зеленый охотничий костюм и палые листья вокруг залиты кровью, ягдташ отлетел в сторону, руки безжизненно раскинуты.

Иоганн умер! Этому милому и ни в чем неповинному мальчику не суждено было увидеть свою мать, приветствовать Жозефину сладостным и доселе неведомым ему словом "сестра"! А между тем обе жаждали его увидеть! И он умирал в то время, когда мать с беспокойством думала о нем; он умер, так и не вкусив материнской любви.

Горе негодяю, подлому убийце, осмелившемуся торжествовать у его трупа!

Но настанет и его час, и кончина негодяя будет ужасной!

Юный Иоганн, любимец князя, многообещающий и не по годам развитый мальчик, пал жертвой низкого заговора, жертвой Леоны и Шлеве!

Но ведь хромой барон для того и помог освободиться Фуксу из тюрьмы Ла-Рокет, чтобы он совершил еще и это убийство. Низкий, ничтожный завистник, он не имел мужества самому сквитаться с князем Монте-Веро, непосредственно излить на него свою ненависть. Да, он остро ненавидел князя, одного из лучших людей своего времени! Ненавидел за то, что чувствовал свое ничтожество по сравнению с ним; так всякий подлец ненавидит человека благородного. Да, если бы его храбрость равнялась его ненависти, чтобы открыто восстать против князя и вызвать его на открытый честный поединок, тогда, по крайней мере, можно было бы говорить хоть о каком-нибудь характере. Но он, ничтожный трус, предпочел действовать через каторжника, наемного убийцу, и тем самым пал еще ниже Фукса, чьими услугами воспользовался, еще ниже графини Понинской, чья мстительность, по крайней мере, выражалась открыто и преследовала хотя и дьявольскую, но определенную цель!

Трус и негодяй, носивший титул барона, исчадие порока и греха, заслужил кару, которая ни в чем не должна была уступить каре, предопределенной небом прямым преступникам - Фуксу и Рыжему Эде.

Время расчета приближалось. Негодяи сами громоздили вину на вину, и чаша терпения была переполнена!

Звук рогов раздавался все ближе и ближе. Без сомнения, охотники слышали оба последовавших друг за другом выстрела и обнаружили исчезновение юного Иоганна.

Никто и подозревать не мог, что любимец Эбергарда пал жертвой проклятых убийц и сейчас бездыханный лежит неподалеку от лесной часовни.

Рыжий Эде схватил за руку своего расхрабрившегося товарища, все еще стоявшего над окровавленным телом мальчика.

- Вернемся в часовню,- говорил он,- оттуда мы все увидим и услышим.

- Да, они уже близко,- говорил Фукс и, тем не менее, не трогался с места.- Ха, вот если бы они нас поймали! То-то радости было бы захватить такую добычу! Но ничего, теперь, я думаю, у них пройдет охота продолжать борьбу со мной. Вот им расплата за все - за наше путешествие по морю в ореховой скорлупке, за испытанный нами смертельный страх, за дни, проведенные на корабле! - воскликнул он, скрежеща зубами и указывая на тело мальчика.

Рыжий Эде дернул его за руку и потащил за собой. Сдавленным голосом он произнес:

- Тихо, молчи! Они совсем близко!

- Пусть слышат! - как сумасшедший, закричал Фукс. Вид крови превратил его в дикого зверя.

Голоса охотников звучали совсем рядом, доносился уже конский топот и шорох кустов.

Эде и Фукс побежали к лесной часовне, издалека видневшейся между деревьев.

Едва они скрылись, из чащи показались Эбергард и Рамиро.

Со всех сторон доносилось пенье рогов, и эхо отвечало им негромко и печально.

Вдруг Рамиро увидел ружье Иоганна, а затем и его самого, лежащего на земле. Он подбежал ближе и наклонился над ним.

- О Боже! - воскликнул он в ужасе.- Вот он! Его убили! Вы были правы, господин Эбергард, утверждая, что из двух выстрелов только один сделан из ружья Иоганна...

Князь соскочил с лошади, бросил поводья негру и замер у обагренного кровью тела.

- Мой Иоганн... Он убит! - воскликнул он и издал глухой стон. В этом звуке вылилось все глубокое горе, пронзившее его душу, вся любовь, которую он питал к мальчику. Он стал перед ним на колени, поднял его на руки и заглянул в тусклые безжизненные глаза.

- Он мертв, помочь ему уже нельзя,- промолвил он и сжал кулаки.- О изверги, кто это сделал?! У кого поднялась рука на безвинное дитя? Или пуля, посланная в грудь мальчика, предназначалась мне? О, я поймаю этого злодея, и он ответит за безвинно пролитую кровь. Сандок! Побудь здесь, пока я не вернусь!

Негр со слезами бросился целовать мертвое тело, он так любил мальчика! А князь и Рамиро поскакали по лесу. Они увидели лежащего на земле оленя, подстреленного Иоганном, и, оставив часовню справа от себя, поспешили к лачугам угольщиков на холме.

Эбергард надеялся получить от угольщиков какие-нибудь сведения.

Егеря, подъехавшие к Сандоку, дали сигнал, что Иоганн найден, и вскоре по поручению императора на месте происшествия были герцог Морни и маркиз Монтрикур.

Они донесли императору о печальном событии, и Наполеон приказал тотчас же прекратить охоту; его чрезвычайно встревожило случившееся несчастье - не только потому, что он не ожидал появления в лесу разбойников, но и потому, что искренне сочувствовал горю князя Монте-Веро.

Эбергард и граф де Тэба узнали от угольщиков, что две таинственные фигуры все утро бродили в этой части леса и что они приняли их за разбойников.

По просьбе Эбергарда угольщики, как могли, описали ему внешность незнакомцев, и стало ясно, что это ужасное преступление совершили Фукс и его товарищ.

После недолгих размышлений князь попросил Рамиро оказать ему большую услугу - срочно возвратиться в Париж и, разыскав его особняк, подготовить обитателей к трагическому известию и его возвращению.

Не колеблясь ни секунды, Рамиро пришпорил коня, а князь вернулся к трупу своего любимца, велел Сандоку доставить его во дворец Сен-Клу, а сам с несколькими егерями продолжил преследование убийц. С помощью собак-ищеек они напали на след, который привел их к берегу Сены и там обрывался - по всей вероятности, преступники сели в лодку.

До поздней ночи преследователи продолжали поиски, но это ни к чему не привело, преступники скрылись.

Удалось поймать лишь Исландца, но для него уже не было седока.

На следующее утро Эбергард повез убитого Иоганна в свой особняк, откуда они так весело уезжали несколько дней назад.

Маргарита рассказала ему о завещании старой Урсулы, и весть о том, что покойный Иоганн приходится ему кровным внуком, еще больше усугубила горе князя.

XXI. КЛЯТВА В ЛЕСНОЙ ЧАСОВНЕ

Глубокий траур царил в особняке князя Монте-Веро. Скорбь утраты разделяла и прислуга, потому что все искренне любили маленького Иоганна - так называли его здесь с момента появления и до горького дня похорон. Для всех он был добрым гением и с помощью щедрого и великодушного "дяди Эбергарда" всем оказывал благодеяния, служил посредником между подчиненными и их господином.

Но вот он покоится в сырой земле и уже не придет, веселый и оживленный, как всегда, в прекрасно оборудованную конюшню, чтобы оседлать красавца-коня и вести его в манеж, устроенный по указанию князя в задней части парка; теперь он уже не вскочит, как прежде, в седло и не начнет гонять коня по кругу. Понуро опустив голову, стоит Исландец в конюшне, ждет своего юного хозяина, хочет услышать его голос, но увы...

Манеж в запустении, и уже не раздаются на аллеях парка звонкие голоса Жозефины и Иоганна, еще совсем недавно резвившихся там.

Лишь несколько дней прошло, а как все изменилось!

Сандок горевал о погибшем не меньше других, но кроме того негр испытывал еще и другие чувства. Он инстинктивно чувствовал, откуда исходил этот новый удар, поразивший его хозяина, и ненависть к тем, кто его нанес, разрасталась в нем все больше и больше.

Он питал особое доверие к Мартину, которое окрепло еще больше после того, как кормчий, честно сдержав свое слово, стал называть Сандока братом.

Читатель должен помнить тот уговор, который заключили меж собой старый моряк и негр: если Сандок узнает во дворце графини местопребывание Маргариты, Мартин станет называть его братом. Сандок исполнил свое обещание, Мартин - тоже.

Кончалось лето. Однажды, когда князь с Маргаритой и Жозефиной прогуливался по тенистой аллее парка, а Мартин, погруженный в свои мысли, стоял возле флигеля, к нему подошел Сандок и, по-своему истолковав его мрачный вид, сказал:

- Все равно масса Эбергард расплатится с негодяями, и Сандок ему в этом поможет.

Мартин вздрогнул от неожиданности и обернулся.

- А, это ты! Я и не слышал, как ты подошел, брат Сандок. У тебя черт знает какая бесшумная поступь.

- Тихая поступь всегда хороша, кормчий Мартин, тихая поступь идет из сердца Сандока,- важно произнес негр, сверкнув белками глаз.

- Черт тебя поймет, африканец! Каким это образом твои тихие шаги выходят, как ты утверждаешь, из твоего сердца?

- Именно так, Мартин, из самого сердца, которое у Сандока исполнено ненависти и жажды мести, а негр всегда подкрадывается к тому, кого он ненавидит.

- Черт побери, ты, значит, и ко мне подкрадываешься?

- О, Сандок не может ненавидеть доброго кормчего Мартина!

- Надеюсь, что так.

- Сандок подкрадывается потому, что у него теперь такая походка, а сердце исполнено ненависти к убийцам милого маленького Иоганна.

- Это мне понятно, брат Сандок, я тоже ненавижу тех негодяев.

- О, Сандок не знает Ни сна, ни покоя! Сандок часто просыпается ночью, и зубы его скрежещут от злости.

- Да, брат Сандок, лицо твое выражает одну только кровожадность.

- Сандок не может больше ждать, Сандок должен отомстить за массу и за своего маленького любимца!

- Ты удивительное существо, Сандок!

- Его зовут "брат Сандок"!

- Да, ты прав. Итак, брат Сандок, ты удивительное существо! Но предоставь право мстить и наказывать самому господину Эбергарду; он лучше знает, чего заслуживают проклятый Фукс, спасшийся от эшафота, и Рыжий Эде.

- Хорошо, Мартин, пусть масса накажет Фукса и Рыжего Эде, а Сандок накажет другого злодея.

- Ты что опять замышляешь? Так закатываешь глаза, что даже страх берет.

- О, Сандок сделал хорошее знакомство в замке императора, он узнал там тайну.

- Ну-ка, признавайся, что это за злодей, которого ты собираешься наказать, и какую тайну ты узнал в Сен-Клу?

- Кормчий Мартин будет молчать? - спросил негр.

- Конечно, брат Сандок, говори скорей!

- Масса накажет Фукса и Рыжего Эде, но не они главные убийцы Иоганна.

- Ты считаешь, что барон Шлеве главный убийца?

- Да, Мартин, барон самый главный злодей! Барон должен умереть, умереть страшной смертью, как умер господин черного Марцеллино.

- Черт побери, негр! Не собираешься ли и ты перегрызть ему горло?

- Барон должен погибнуть, как дикое животное, барон должен умереть после десяти часов мук и страданий.

- Конечно, брат Сандок, ты совершенно прав. Этот негодяй виноват больше всех и заслужил самую мучительную смерть. Но что общего это имеет с тайной, которую ты узнал в Сен-Клу?

- Много общего, Мартин, очень много! Сандок встретил в замке императора черного брата.

- Как, в Сен-Клу тоже есть негр?

- Моро, слуга императора, как Сандок - слуга массы.

- Но почему его никогда не видно подле императора?

- Моро живет в Сен-Клу и редко бывает около Тюильри, но Моро умный и добрый!

- И этот черный брат поверил тебе важную тайну?

- Пришлось к случаю, Мартин! Сандок прибыл в замок днем раньше массы, Сандок устал и захотел лечь спать в комнате во флигеле.

- Черт побери! Брат Сандок, твое место было не в комнате, а на конюшне.

Негр улыбнулся.

- Сандок это знает, но в комнате флигеля, где хотел лечь Сандок, никто не живет; в этой комнате находится ангел, такой прекрасный, что Сандок не мог отойти от него.

- Черт тебя разберет! В комнате, где ты хотел лечь, находился ангел?

- Да, Мартин, совершенно верно! В этой комнате на красной стене над кроватью летит ангел.

- Там-то ты и спал?

- Нет, Сандок хотел лечь на постель, но пришел Моро и согнал его с постели.

- Еще бы! - рассмеялся Мартин.- Разве брату Сандоку место на постели во флигеле дворца императора?

- Нет, Моро не потому прогнал Сандока. Белый ангел - ангел-душитель, он убивает всякого, кто спит под его сенью.

- Какие глупости, брат Сандок!

- Кормчий Мартин!

- Что я могу поделать, если ты говоришь глупости! Сперва уверял меня, будто тень старой Урсулы бродит в ее комнате. Теперь рассказываешь сказки про какого-то ангела. Избавь меня от этих историй!

- О, кормчий Мартин может верить, может не верить, Сандоку от этого ни жарко ни холодно.

- Однако ловко ты научился молоть языком,- усмехнулся Мартин.- Значит, я могу верить или не верить - тебе все равно, так? А если я еще раз повторю, что ты говоришь глупости?

- Что же делать Сандоку, если кормчий Мартин не хочет верить.

- Черт побери, негр! Ты порядочно-таки упрям! - воскликнул Мартин, удерживая Сандока за руку, потому что тот хотел уйти.

- Негр? Мартин говорил "брат Сандок"!

- Верно, верно! - рассмеялся Мартин, в сущности, очень заинтересованный - рассказ негра произвел на него впечатление.- Так ты все-таки доскажи мне свою историю.

- Моро выгнал Сандока из комнаты, потому что прекрасный белый ангел на стене - ангел-душитель. Кто спит на этой кровати, к утру умирает. Ночью ангел спускается и убивает его.

- Моро такой же дурак, как брат Сандок.

- Нет, не дурак, Мартин. Два года назад этот ангел убил слугу императора, год назад - ключницу замка, а в этом году - пьяного лейб-кучера. Когда они вечером ложились спать, то были совершенно здоровы, а к утру их уже не было в живых. Кормчий Мартин смеется, а между тем это сущая правда.

- И ты хочешь приманить барона к ангелу-душителю?

- Моро и Сандок его заманят.

- Он будет следовать за вами до Сен-Клу?

- Да, барон будет следовать за нами, Мартин. Он ляжет спать, а к утру будет мертв, как маленький любимец масса.

- Это было бы чисто сработано, брат Сандок.

- В прошлый раз кормчий Мартин тоже смеялся,- произнес негр с лукавой улыбкой,- а когда Сандок принес известия и письма, смеяться перестал...

- Ты хочешь сказать, что я и теперь должен тебе верить? Тогда было совсем другое дело, ты мог рассчитывать на свое умение и ловкость, а теперь ты рассказываешь какие-то волшебные сказки.

- Кормчий Мартин и тогда не верил, а теперь все-таки называет бедного негра "брат Сандок"; сейчас он снова не хочет верить, но потом убедится, что брат Сандок опять прав.

- Черт побери, как ты самоуверен! Ну, поживем - увидим, во всяком случае, мешать я тебе не стану. Делай, что хочешь, но только отвяжись от меня с этим твоим ангелом-душителем, брат Сандок. Если все, что ты говоришь, правда, то тогда и белая фигура, висящая над постелью господина Эбергарда в Монте-Веро, тоже должна спускаться по ночам и вытворять разные фокусы. Не давай повода смеяться над собой, брат Сандок, и не заманивай барона в Сен-Клу.

- Через месяц или два барон будет задушен ангелом.

- Не торопись так, брат Сандок!

- Сандок не может сказать точно, когда именно будет убит барон, потому что могут возникнуть препятствия, но когда-нибудь это случится.

- Увидим, увидим,- смеясь, сказал Мартин и последовал за Эбергардом, который, окончив прогулку, входил вместе с Маргаритой и Жозефиной в особняк.

- Или бедный негр умрет, или злодей барон! - крикнул ему вслед Сандок.- Пусть кормчий Мартин так и знает: если ангел не задушит барона, Сандок убьет себя.

- Не горячись так, негр,- вполоборота ответил Мартин.

- Его зовут брат Сандок, и он имеет на это право!

Кормчий от души смеялся, а Сандоку было не до смеха. Разговор с Мартином настолько вывел его из себя, что вены на лбу и руках вздулись от прилива крови.

- Он должен умереть от руки ангела,- упрямо повторял негр,- слово Сандока исполнится.

В это время к воротам подъехал экипаж. Один слуга соскочил с козел, второй - с запяток, из чего Сандок заключил, что приехавший должен быть каким-нибудь важным лицом. Он подошел к воротам.

- Здесь особняк князя Монте-Веро? - по-немецки спросил один из слуг.

Сандок ответил утвердительно.

- Так доложите, мой друг, что приехал его высочество принц Вольдемар,- сказал слуга,- и побыстрее!

- Хорошо, Сандок доложит,- ответил негр и поспешил в покои князя.

Увидев негра, Эбергард дружески спросил:

- Что ты хотел, Сандок?

- Масса, у ворот стоит экипаж важного господина. Принц Вольдемар велел доложить о себе.

- Как! Принц Вольдемар? - От удивления Эбергард приподнялся со стула и вновь опустился на него.- Это странно... Интересно, что ему понадобилось?

Несколько секунд он раздумывал, как ему поступить - отказать принцу или принять его.

Было бы неловко и даже оскорбительно послать немецкому принцу отказ через слугу, тем более что тот сам приехал и просит его принять.

- Проси принца сюда, в мой кабинет! - приказал он ожидавшему негру, и тот немедленно удалился.

Высокий лоб Эбергарда прорезала складка.

Что заставило этого человека нарушить покой его особняка? На что может он рассчитывать после того, что сделал Маргарите? И как мог он узнать о том, что князь всячески скрывал от него? Неужели Шарлотта все-таки нарушила свое обещание?

А вдруг Маргарита увидит принца?

Появись он получасом раньше, они обязательно встретились бы в парке...

Да, с этим человеком, которого Эбергард не мог не презирать, лучше встречаться с глазу на глаз.

Сам Эбергард за всю свою жизнь не был запятнан ни одним бесчестным поступком.

Прошлое его напоминало открытую книгу. Здесь оставили свои следы годы борьбы, смут и приключений, многие заботы, трудности и потери, но ни одна из страниц не была чем-то испачкана.

В ожидании принца Эбергард заложил руки за спину и прохаживался по кабинету. Лицо его было сурово и неприветливо.

В это время Сандок отворил дверь, Вольдемар вошел и молча поклонился князю.

Эбергард так же молча ответил на поклон.

Портьера за принцем опустилась, дверь плотно закрылась. Они остались наедине.

Перед Эбергардом стоял уже не молоденький болезненного вида юнец, но зрелый, серьезный мужчина.

Вольдемар чувствовал нравственное превосходство князя, видел его суровость и неприязнь, понимал, что вряд ли заслуживает другого, более радушного приема, но он был полон раскаяния и готовности ответить на все вопросы князя.

- Я пришел, уважаемый князь, сказать вам, что моя жизнь находится в ваших руках,- произнес он смиренно.- Я приехал издалека, чтобы услышать от вас решение моей судьбы.

- Что за странные слова, принц! Все мы смертны, и наша судьба зависит не от нас. Вы, может быть, и не испытали, каким бессильным чувствует иногда себя человек, мне же довелось ощутить это в полной мере. Чему обязан я вашим посещением?

Эбергард не предложил принцу сесть.

То, что должно было произойти между ними, не потребует много времени; стоя, он скорее доберется до сути дела, избегая, таким образом, всяких лишних разговоров.

Вольдемар понял это и страшно побледнел.

Но он сознавал, что заслужил такое обращение. Он не испытал ни гнева, ни обиды, напротив - был полон смирения.

- Выслушайте меня, князь,- сказал он мягко,- меня привели к вам не прихоть и не опрометчивость, а влечение сердца, побороть которое я не имею сил! Я пришел к вам не как принц, а как человек, нуждающийся в вашем совете и помощи, в исцелении, так не откажите мне в этом подаянии, идущем от вашего великодушного сердца, сделавшего так много людей счастливыми, не отталкивайте меня, как презренного изгоя! - Он шагнул к Эбергарду, голос его дрогнул.- Я пришел к вам с просьбой, с надеждой, будьте благодетельны, как всегда!

Князь остался холоден, и когда заговорил, в голосе его не было обычного участия.

- Я всю жизнь свою старался быть справедливым, принц Вольдемар; справедливость и сила воли должны быть поддержкой человеку всегда. Мой девиз - одинаковая справедливость ко всем, и я никогда ему не изменил! Говорите, я выслушаю вас и, в согласии с этим девизом, отвечу вам. Но должен сознаться, что мне было бы приятнее, если бы вы не требовали от меня никаких слов... Впрочем, довольно, я вас слушаю!

Принц благодарно склонил голову и заговорил.

- Постараюсь быть краток, князь, чтобы не отнимать у вас драгоценное время, но начать придется издалека...

В одной немецкой столице жил-был мальчик; отец перед смертью назначил ему наставника, которого считал добрым, справедливым и умным. Этот полунаставник-полусоветник воспользовался своей властью над мальчиком, чтобы различными путями завлечь его в объятия греха, а мальчик, не зная всей низости его души, целиком доверял наставнику.

Мальчика должен был бы удерживать страх перед сатаной, он должен был бы опомниться раньше, но поверенный так ловко поймал его в свои сети, так искусно сумел увести с праведного пути, что юноша и не замечал своих заблуждений. Этот лженаставник увлек его в мир, состоящий из одних удовольствий, где все было для него легким и доступным; это был Мефистофель, толкающий юношу в пропасть.

Несчастный юноша совсем уже потерял способность сопротивляться. Сила греха велика, неодолима, и гибель настает неожиданно!

Однажды юноша увидел на безлюдной дороге прекрасную девушку; она молилась. Неведомая сила повлекла его к этому юному чистому существу, он хотел только поклониться девушке, но она исчезла!

Он полюбил эту девушку так горячо и пылко, как никого еще не любил! Презренный наставник заметил это. Неспособный поверить в истинную любовь, он нашел способ завлечь девушку и подтолкнуть ее в объятия ослепленного юноши. Она ответила ему на любовь, и однажды в минуты страстного восторга он поклялся доверчивой девушке в вечной любви и принес ее в жертву своим страстям.

Презренный советник понимал, что, полюбив девушку, юноша может расстроить его планы, и он нашел средство заставить его заподозрить невинную девушку в обмане, измене и бросить ее. После этого негодяй, обманув юношу, вытолкнул несчастную беспомощную девушку на улицу, в непогожую ночь.

И это еще не все! Он запер ее в отдаленном доме, а когда юноша все-таки узнал о бедствиях несчастной, еще раз солгал ему, заявив, что она - сумасшедшая.

Но тут как будто голос свыше сказал юноше: "Не верь этой презренной твари!"

С этой минуты юноша был спасен.

Он поспешил к дому, где томилась взаперти несчастная, и вызволил ее. Теперь он любил ее еще больше, чем прежде.

Однако низкий советник почувствовал, что юноша избавился от его влияния и может быть теперь опасен для него. Посредством лести и обмана он приобрел власть и воспользовался ею для того, чтобы изгнать юношу, превращавшегося уже в зрелого мужчину.

Таким образом юноша, исполненный любви к девушке, опять оказался разлучен с ней, а между тем его сердце принадлежало ей навеки; когда же он возвратился из мест ссылки и надеялся найти несчастную, чтобы тысячекратно вознаградить за все испытания, он узнал, что ее уже нет...

Тут Вольдемар замолчал. Голос его дрожал, лицо исказила мука, и он закрыл его руками.

Но князь Монте-Веро оставался холоден и недвижим. Справившись с волнением, принц продолжал:

- Конечно, юноша превратился в мужчину, и вместе с лучшими его качествами возрастала и его любовь... к умершей! Он считал это карой Господней: отныне ему суждено вечно любить мертвую! Ее образ не покидал его, он молился за нее, во сне произносил ее имя, последние ее слова, исполненные любви, отзывались в его сердце, как небесное благословение. Он любил ее так искренне и горячо, что клятва, произнесенная им в минуту восторга любви, была исполнена.

Но промысел Божий устроил так, что серьезный, перестрадавший и исправившийся человек увидел на базаре королевы маленькую прелестную девочку, с таинственной силой привлекшую к себе его симпатии. Через некоторое время он снова пришел на базар, виделся с девочкой, говорил с ней; в конце концов он вызволил ее из воспитательного дома, где она подвергалась издевательствам, и отдал в привилегированный монастырь, не зная того, что это его родная дочь!

Совсем недавно этот человек узнал, что и мать девочки жива!

С трепетно бьющимся сердцем он узнал, что Маргарита, которую он оплакивал как мертвую, находится во Франции и что она - ваша дочь. А заблуждавшийся юноша, много перестрадавший и ставший мужчиной, который сожалеет о своем прошлом,- вот он, перед вами!...

Вольдемар умолк и, приблизившись к Эбергарду, протянул ему руку.

- Неужели нам непозволительно исправлять свои ошибки? Вы молчите, князь? Я пришел к вам с сердцем, переполненным чувствами и озаренным лучом надежды - о, не заставляйте его угаснуть! Даруйте счастье двум сердцам... отдайте мне руку вашей дочери, которую я любил, люблю и буду вечно любить!

Эбергард был тронут, это стало заметно по его глазам. Он молчал, думал...

Затем он протянул руку стоявшему перед ним принцу.

Этот благородный жест означал, что князь заключает с принцем мир, все прощает ему и готов забыть случившееся.

С сияющим лицом Вольдемар опустился перед ним на колени.

"Отец!" - хотел воскликнуть он, но слово осталось непроизнесенным.

Не пришло еще время!

Эбергард поднял принца, он не любил, чтобы перед ним стояли на коленях. Он сказал потеплевшим голосом:

- Для меня благодеяние все то, что вы мне рассказали. Ваши слова, в искренность и правдивость которых я верю, примирили меня с вами настолько, насколько это возможно. Большего я вам сказать не могу. Вернитесь к себе домой и постарайтесь найти там покой и утешение. Что касается Маргариты, то скоро она уезжает со мной за океан, в Монте-Веро.

Вольдемар встал. Казалось, он не хотел верить своим ушам, но лицо его за какие-то секунды приняло выражение глубокой скорби.

- Так вы на самом деле хотите погасить тот лучик надежды, с которым я пришел к вам? Вы действительно отвергаете единственную священную просьбу в моей жизни и разбиваете самую искреннюю любовь, какая только существовала на земле?

- Будет лучше, если я скажу прямо: руки своей дочери я вам никогда не отдам,- твердо произнес князь.- Не заставляйте меня объяснять причину отказа, она обусловлена прошлым. Да будет между нами мир, принц! Не сердитесь на меня, мой отказ - это результат глубоких раздумий и зрелой предусмотрительности.

- И вы не оставляете мне ни капли надежды? Может быть, со временем...

- Никогда, принц! Мы должны расстаться навеки! Считайте, что Маргарита для вас умерла, как вы и полагали долгое время.

- Прощайте! - со стоном вымолвил Вольдемар.- Жизнь без Маргариты для меня невыносима, и я положу ей конец!

- Вы назвали себя мужчиной,- сказал Эбергард - Неужели у вас меньше сил и мужества, чем у несчастной страдалицы, ради которой вы пришли сюда? Прощайте, принц, что предназначено нам судьбой, то должно исполниться.

Принц, шатаясь, вышел.

Через минуту донесся шум отъезжающего экипажа.

Эбергард остался на месте, чело его вновь омрачилось.

- Я только исполнил свой долг,- проговорил он в задумчивости,- и со временем принц это поймет. Возбужденное состояние, в котором он находился сегодня, мешало ему судить об этом спокойно, но через несколько лет он сам скажет: иначе и быть не могло!

Маргарита его все еще любит, но что поделаешь, даже если принц и не является главным виновником всего происшедшего, все равно им лучше расстаться, ибо он никогда не даст ей забыть свое тягостное прошлое. А кроме того я не хочу видеть свою дочь униженной немецкой знатью, которая будет смотреть на нее с презрением.

Другое дело - Монте-Веро! Там моя дочь встретит везде любовь и участие, там умеют ценить тех, которые, подобно ей, подверглись стольким испытаниям, тогда как здесь ее только осудят и высмеют!

Но Маргарита не должна знать о нашем разговоре, о том, что принц был совсем неподалеку от нее. Зачем бередить еще не зажившие раны? Надеюсь, что около меня она со временем исцелится полностью...

Так думал князь Монте-Веро, и владела им одна забота - уберечь свою многострадальную дочь от новых несчастий и потрясений.

Однако Маргарита, умевшая наружно владеть собой, до сих пор любила принца пылко и страстно, это была ее первая и единственная любовь, и чувству этому суждено было умереть вместе с ней. Чтобы не огорчать отца, она не пыталась оспаривать его слова, невольно чувствуя их справедливость, когда он наставлял ее:

- Учиться владеть собой - самое высокое и благородное стремление человека, так же как умение верить и не страшиться смерти; кто усвоил себе эти принципы, тот счастливейший человек в мире.

Чаще всего ей удавалось побороть душевную тоску и внешне казаться спокойной и беззаботной, но любовь к Вольдемару жила в ней постоянно. Эта любовь служила истинным утешением для ее израненного сердца, она сияла для нее, подобно солнечному свету, являющемуся после пасмурной погоды; любовь эта была ее путеводной звездой.

Маргарита знала, что отец ее тверд в своих решениях, она помнила его слова: "Никогда ты не должна отдать своей руки принцу - какому бы то ни было". В этих словах она чувствовала глубокую заботу отца, понимала их справедливость, но никак не соотносила с тем принцем, кому навеки принадлежало ее сердце.

Прошло несколько дней после разговора князя с Вольдемаром.

На том месте, где был убит юный Иоганн, Эбергард установил памятник из черного мрамора.

Все старания поймать убийц оказались тщетными, и полицейский префект доложил императору, что они, по всей вероятности, покинули Францию морским путем.

Маргарита выразила желание посмотреть то место, где ее сын стал жертвой ужасной мести, и помолиться в лесной часовне.

Эбергард одобрил ее желание.

Итак, в одно прекрасное светлое утро Маргарита, вся в черном, села в экипаж князя и поехала в Сен-Клу.

Она никому не разрешила сопровождать ее, даже Жозефине. Одному Сандоку позволено было сесть на козлы рядом с кучером.

Около полудня они миновали городок Сен-Клу и подъехали к лесу. У опушки Маргарита велела остановиться и вышла из кареты; Сандок должен был сопровождать ее.

Было довольно прохладно. Маргарита медленно шла по лесу, прекрасное лицо ее было бледно и выражало страдание. Негр следовал за ней на некотором расстоянии.

Когда они достигли часовни, всегда открытой для путников, Сандоку послышался вдалеке топот лошадиных копыт, но он не обратил на это внимания, так как должен был показать Маргарите место, где нашли Иоганна.

Она увидела черный памятник, высоко вознесенный над тем местом, где пролилась его кровь.

Долго стояла она перед ним, заливаясь горькими слезами, губы ее шептали:

- Мальчик мой дорогой, ты лишился жизни именно тогда, когда я нашла тебя и узнала. Ты пал жертвой гнусного убийцы; не предчувствуя своей гибели, ты поскакал ей навстречу. О, если это правда, а не только земное утешение, что ты смотришь на меня сверху, увидь, что я простираю к тебе руки, я страдаю без тебя, страдаю потому, что мне не удалось искупить пред тобой свой проступок.

И если взор твой сверху обращен на меня, то загляни в мое сердце, полное горячей материнской любви к тебе, пойми мои муки и прости меня! Я хотела бы быть около тебя, Иоганн, хотела бы быть на твоем месте и с душой младенца войти в царство небесное. Я устала, Иоганн, возьми меня к себе! Мне бы только еще раз увидеть того, кто так далеко отсюда, проститься с ним, а потом возьми меня к себе! На этой земле для меня нет больше счастья!...

Слезы душили ее.

Сандок стоял поодаль, за деревьями, боясь пошевелиться, чтобы не помешать матери Оплакивать своего сына. У него тоже было тяжело на сердце, и в то же время он порывался сказать дочери его господина, что в лесу появились какие-то всадники. Впрочем, что им до этого одинокого памятника и скорбной фигуры перед ним? Тоскующая, плачущая мать - все равно что святая, кто посмеет обидеть ее?

Негр имел чрезвычайно восприимчивое сердце ко всему доброму, но и к злому тоже.

Маргарита простилась с местом гибели своего сына и направилась к лесной часовне, чувствуя неодолимую потребность помолиться в уединении. Сандоку она сделала знак оставаться на месте.

Часовня походила на маленькую церковь в готическом стиле. Дверь была открыта, свет проникал внутрь через четыре стрельчатых окна. У противоположной от входа стены возвышался аналой, над ним парило изображение Богоматери; на аналое лежало маленькое распятие.

С поникшей головой вошла Маргарита в часовню, медленно поднялась по ступеням и преклонила колена перед аналоем, опершись на него дрожащей рукой; взгляд ее был устремлен на изображение Мадонны.

Маргарита усердно молилась, и душа ее до того вознеслась к небесам, что она не услышала тихих шагов позади себя.

Увидев ее, вошедший остолбенел.

Он молитвенно сложил руки, он дрожал всем телом...

Принц Вольдемар узнал в коленопреклоненной молодой женщине свою Маргариту!

Глаза его заблистали радостью, на красивом мужественном лице расцвела улыбка счастья.

Он не осмеливался подойти ближе и застыл в неподвижности.

Таким образом долго оставались они в капелле, и души их соединились в одной общей молитве.

Наконец Маргарита поднялась, взглянула последний раз на светлый лик Божьей Матери и направилась к выходу.

Сбоку от входа со слезами на глазах стоял принц Вольдемар.

Кроме них и Божьей Матери, в часовне, освещенной лучами заходящего солнца, не было больше никого.

- Маргарита! - прошептал растроганный принц.

Молодая женщина вздрогнула; ей казалось, что принц, протягивающий к ней руки,- это наваждение, сон.

Она замерла на месте, боясь неосторожным движением прогнать желанное видение.

- Маргарита, это Божья воля,- сказал Вольдемар, и, сделав шаг, взял ее за руку,- мы должны были еще раз увидеться, и мы встретились!

- Не сон ли это, не видение ли, посланное мне с небес? - прошептала Маргарита, освещенная золотыми лучами солнца.

- Это не сон, моя дорогая Маргарита, это явь! Мы оба пришли сюда для молитвы, и нам суждено было встретиться. Не это ли Божье Провидение?

Маргарита смотрела на бесконечно дорогого ей человека и не находила слов для выражения своих чувств, пока слезы радости не хлынули из ее глаз.

- Это ты, я опять тебя вижу! - прошептала она.

- Преклоним колена, Маргарита; здесь, перед обликом Божьей Матери, я еще раз клянусь, что навеки принадлежу тебе!

- Мы не имеем более права принадлежать друг другу, принц!

- Если мы должны навеки расстаться, то, по крайней мере, заключим союз между нашими душами, Маргарита; преклони колена рядом со мной и поклянись, подобно мне, что наши сердца навеки принадлежат друг другу!

Маргарита без колебаний последовала примеру принца, и они оба преклонили колена перед аналоем. Вечернее солнце дивно освещало их лица, и казалось, будто благословение свыше осеняло союз их любящих сердец, заключенный перед Девой Марией и Иисусом Христом.

- Клянусь, что мое сердце вечно будет принадлежать тебе,- прошептала она.

Потом она бросилась в его объятия, и никто не видел их ласк, никто не мешал им, только Утешитель скорбящих невидимо парил над влюбленными, после долгой разлуки отыскавшими, наконец, друг друга в уединенной глухой часовне.

Они расстались с закатом солнца.

Маргарита возвратилась в Париж.

Принц Вольдемар исчез в лесной чаще.

Неужели это было последнее их свидание, неужели двум влюбленным никогда не суждено соединиться окончательно?...

XXII. АНГЕЛ-ДУШИТЕЛЬ

Мартин с нетерпением ожидал, когда же Сандок исполнит свое обещание.

История с ангелом-душителем была ему не вполне понятна и он говорил себе, что если Сандок будет полагаться на россказни о привидениях, то барон, по всей вероятности, переживет молодого и крепкого негра. Оставалось надеяться, что Сандок все же не так глуп, и в один прекрасный день барон понесет, наконец, давно заслуженное наказание.

Он не мог удержаться, чтобы однажды вечером не окликнуть Сандока, проходившего по парку:

- Эй, брат Сандок! Ну, как дела? В каком положении находятся твои акции с безбожным бароном?

- О, высоко, кормчий Мартин - самоуверенно отвечал негр.- Сандок ожидает удобного случая, чтобы поймать барона! Не следует торопиться, кормчий Мартин, чтобы добыча надежней попала в сети.

- Ты прав! Надо выкидывать брам-дрек не прежде, чем корабли сойдутся борт с бортом! Но признайся, брат Сандок, что ты отказался от помощи ангела-душителя. Даю тебе слово моряка, что вся эта история с ангелом мало походит на правду. Черт по-прежнему не прогуливается по земле и не сворачивает шею своим верным помощникам и последователям, скорее, наоборот; что же касается привидений, то и они вздор!

- Кормчий Мартин не верит? Что ж, кормчий, поедем сегодня вечером туда, и сам испытаешь на себе объятия ангела-душителя.

- Черт побери... Что ты имеешь в виду?

- Пусть кормчий Мартин ляжет под ангелом и сам испытает его объятия. Сандок будет находиться вблизи и прогонит ангела-душителя, когда жизни доброго кормчего будет угрожать опасность.

- Я охотно посмотрел бы на эти чудеса со стороны, но у меня нет никакого желания производить подобные опыты на собственной шее.

- О, кормчий Мартин не верит в ангела-душителя, так пусть он испытает'

- Я понимаю, что ты хочешь сказать,- с улыбкой возразил гигант-моряк,- но лучше, чтобы ты лег под ангела, а я посмотрел бы.

- О, кормчий Мартин, Сандок верит в ангела-душителя и ему не надо никаких опытов... Хороший совет дает Мартин,- проговорил Сандок, посмеиваясь.

- Я охотно посмотрел бы на ангела-душителя, но это, наверное, не так просто.

- Очень даже просто! Кормчий Мартин и Сандок возьмут лошадей и поедут в Сен-Клу. Моро с радостью примет гостей, а завтра утром мы вернемся домой.

- Гм, а мы оба вернемся? - проговорил кормчий в раздумье.

- О, Мартин боится?

- Как бы не так! Я говорю это потому, что завтра утром господин Эбергард заметит наше отсутствие.

- Если мы выедем пораньше, масса не заметит. От замка сюда три часа езды на хороших лошадях.

- Вот бьет восемь часов. Ну, так и быть, брат Сандок, выведи-ка двух лошадей получше, а я сейчас приду.

Негра очень обрадовало решение Мартина, и он поспешил в конюшни, а Мартин пошел в особняк спросить, не понадобятся ли до утра услуги его или Сандока.

Все, казалось, благоприятствовало ночному предприятию. Князь работал и, не имея никаких приказаний для Мартина и негра, охотно позволил им прокатиться.

Сандок быстро оседлал двух отличных скакунов и поджидал Мартина на улице.

Он тихо засмеялся, когда кормчий довольно неловко влез на лошадь и сидел в седле, как все моряки, сильно подавшись вперед.

.- Эй, негр, ты что это позволяешь себе? - полушутя-полусерьезно бранился Мартин.- Или так всегда бывает, когда к вам, неграм, относишься с добром? Какая тебе разница, сижу ли я прямо или согнувшись?

- Меня зовут брат Сандок.

- Пусть будет брат Сандок, но все равно кормчий Мартин, какой бы он ни был, прямой или согнутый, должен внушать тебе уважение.

- Еще бы, конечно! - добродушно рассмеялся негр и тронул коня. Они поскакали рядом по темной улице.

Сандок выбрал дорогу, ведущую через предместья, чтобы въехать в Булонский лес и затем достигнуть Сен-Клу.

Проезжая мимо дворца Ангулем, они увидели, что все окна его ярко освещены, и Сандок сказал:

- У графини игры и танцы, как в волшебном замке, вот где должно быть красиво!

- Барон, небось, опять там, смотрит на красивых женщин и пускает слюнки!

- О да, кормчий Мартин, барон - старый любезник и охотник до всякой хорошенькой женской ножки.

Мартин рассмеялся.

- Я думаю, ты прав, брат Сандок. Барон любит все, что видит. Он любит каждую обнаженную шею, каждую изящную руку, не глядя на лицо и не спрашивая, кому принадлежит шея или рука.

Негр усмехнулся его словам, и они продолжили свой путь в Сен-Клу.

Ночь стояла тихая и лунная. День накануне выдался необычайно жарким, и ночная свежесть радовала обоих всадников.

Около одиннадцати часов вечера они миновали городок и пришпорили коней, чтобы побыстрей достигнуть загородного дворца, смутно видневшегося на возвышенности в наступивших сумерках.

В ту пору никто из членов императорского дворца во дворце не находился, и там жили только управляющий и прислуга, присматривающие за порядком. К числу этой прислуги принадлежал и негр Моро, с которым Сандок свел знакомство во время весенней охоты и, разумеется, сдружился.

Они происходили из разных племен, но легко понимали родной язык друг друга и в те часы, которые провели вместе, предавались воспоминаниям о родных местах.

Обоим неплохо жилось на чужбине, но, тем не менее, и тот и другой в глубине души тосковали по отечеству и хотели бы повидать его еще раз. Только повидать, потому что у каждого возникли новые привязанности. Сандок, к примеру, очень любил своего господина, сдружился с Мартином и никогда не согласился бы их оставить.

Сандок был очень рад столь неожиданно встретить черного собрата и услышал от него много интересного, в том числе и тайну об ангеле-душителе, хотя старый дворецкий строго-настрого запретил слугам распространять эту, как он выразился, дурацкую болтовню.

Сама комната давно уже пустовала, поэтому перестали говорить и о чуде, связанном с ней. Старый дворецкий в последние годы жизни уже не тешился таинственными историями, хотя его не переставало занимать, почему человек, укладывающийся спать под сенью прекрасного белого ангела, всякий раз наутро оказывался мертвым.

Поэтому он никому больше не позволял занимать зловещую комнату.

Предосторожность эта оказалась совершенно излишней. Никто из прислуги ни за что не согласился бы ночевать в этой комнате, предпочтя провести ночь на лютом холоде, нежели в мягкой постели под ангелом-душителем.

Боязнь привидений и всякой чертовщины, обычная у прислуги старинных дворцов и замков, дошла здесь до того, что никто не хотел даже хранить у себя ключ от комнаты; он переходил из рук камердинеров в руки лакеев, пока наконец не попал к Моро, оставившему его у себя.

Моро отличался трезвым взглядом на вещи.

Что худого может причинить ему ключ, который он не собирается использовать по назначению?

Часто его мучило любопытство, он порывался зайти в комнату, но останавливал запрет или страх. Но однажды он все-таки осмелился...

Помещение имело странный вид. Пол находился на одном уровне с землей, окна, по странной прихоти архитектора, отсутствовали вовсе. Только два отверстия проделаны были в углу, чтобы пропускать воздух. Освещалась комната свечами.

Нас не должно удивлять это обстоятельство, потому что в старинных замках и дворцах зачастую не только спальни, но и столовые не имеют окон, дабы обитатели их могли продлить ночь искусственно, а в случае необходимости прервать ее, осветив множеством свечей.

Мы уже знаем, что увеселительный дворец Сен-Клу построен был давно, позже не раз обновлялся и благоустраивался вместе с обоими флигелями, и только комната с ангелом-душителем, что находилась в дальнем флигеле, осталась без изменений.

Что именно там происходило, каким образом ангел расправлялся со своими жертвами - никто не знал, живых свидетелей не оставалось. Каждый по-своему пытался объяснить ужасную тайну, но все это были лишь догадки.

Впрочем, главным героем всегда оставался прекрасный ангел, и молва сошлась на том, что в самое глухое ночное время, в этот час духов, ангел спускался и душил спавших на постели, потому что все его жертвы, а их за последние годы было пять или шесть, по свидетельству докторов, осматривающих трупы, умирали от удушья и сильного сердцебиения.

Не подлежало никакому сомнению, что тут таится какой-то секрет, но никто более не решался войти в комнату, не говоря уж о том, чтобы остаться ночевать. О ней старались не вспоминать без особой нужды, но о том, что она существует, не забыл никто. Так и Сандок узнал жуткую историю про ангела-душителя...

Раз императора во дворце не было, то не было и охраны. Мартин и Сандок беспрепятственно открыли ворота и проникли в парк. Там они спешились и привязали коней.

Во дворце все спали, окна были погашены.

Мартин в нерешительности остановился, но Сандок был смелее: он знал, где спит Моро, и решил его разбудить.

- О кормчий Мартин,- шептал он, увлекая его за собой,- это отлично, что все спят, по крайней мере, никто не помешает нам пойти к ангелу-душителю, и Моро нас поведет туда.

- Нас, пожалуй, примут за воров,- проворчал Мартин.

- О, пусть кормчий Мартин не беспокоится, нас никто не примет за воров, все спят так крепко, что мыши могут бегать по столам и делать все, что им захочется. Управляющий стар, очень стар, лакеи тоже старые, прислуга старая, и все здесь предоставлено воле Божьей.

- Ну, тогда поскорей взглянем на ту комнату. Должен признаться, брат Сандок, что твоя тайна все больше разжигает мое проклятое любопытство.

- Это тайна не Сандока, это тайна замка, все здесь знают об этом покое смерти,- тихо проговорил негр, приближаясь к флигелю у левого крыла дворца.

Перед домом он остановился и прислушался, но повсюду царила полная тишина.

Мартин же обошел флигель кругом, его привлек какой-то странный запах. Откуда он исходит?

Сандок между тем подошел к одному из окон флигеля и тихо постучал. Никто не отозвался.

- Моро спит крепко,- прошептал Сандок,- живя во дворце, он утратил свою чуткость.

- Постучи еще раз и погромче,- посоветовал Мартин.

Сандок снова постучал, и на этот раз не напрасно.

Через несколько секунд в окне появилась черная голова, которую можно было заметить лишь по белкам глаз.

Моро долго всматривался, наконец кивнул и исчез. Через минуту дверь флигеля отворилась и он вышел и направился к прибывшим, бесшумно ступая по песчаной дорожке.

Был он поменьше Сандока ростом и выглядел не таким сильным, хотя сложен был так же пропорционально; волосы короткие и курчавые, губы толстые, слегка вывернутые; как и все негры, он не носил бороды. Одет он был в цветную рубашку и темные брюки.

- О Моро,- прошептал Сандок, здороваясь с ним,- это кормчий Мартин, называющий Сандока братом.

- А, братом называет - это хорошо,- с похвалой отозвался Моро и протянул Мартину свою черную руку.

- Кормчий Мартин не верит в ангела-душителя,- продолжал Сандок,- и хочет сам посмотреть эту странную комнату.

- Если это не будет для вас затруднительно или неприятно,- учтиво добавил Мартин.

- Вовсе нет,- отвечал уступчивый Моро,- мы побываем в покое смерти, ключ у Моро, и он вас поведет туда.

- Никто нас не заметит?

- Ни один человек не подходит близко к флигелю, где находится ангел смерти, Моро один там спит.

- А вы не боитесь ангела?

- О нет, Моро не боится. Ангел заперт и не может выйти; он не сходит со своего места и ждет очередную жертву.

- Гм! - с усмешкой хмыкнул Мартин.- Странный какой-то ангел.

- Кормчий Мартин не хочет верить! - объяснил Сандок своему собрату, очень довольному тем, что его навестили.

- Не беспокойся, поверит,- отвечал Моро.- Я тоже прежде не верил, а потом бежал со всех ног, когда ангел ожил и стал спускаться.

- Черт побери! - воскликнул Мартин.- Хватит вам рассказывать сказки, ведите меня туда.

Сандок посмеивался, обрадованный тем, что сможет и в этот раз доказать свою правоту.

- Сандок сказал,- шепнул он Моро,- что через один год и один день ангел задушит некоего барона, или Сандока не станет.

- Где лошади? - спросил Моро, пропустив мимо ушей слова про барона и подумав о делах более насущных.

- Они привязаны у ворот,- ответил Мартин.

- Хорошо, пойдемте,- сказал негр, делая знак рукой следовать за ним.

Бесшумными шагами он двинулся к дверям флигеля, из которого только что вышел. Отворив их, он пропустил вперед своих гостей и тут же запер за. ними.

В коридоре было совершенно темно. Шепнув, чтобы его минутку подождали, он сбегал в свою маленькую комнатку и принес зажженную свечу.

Мартин увидел, что по обеим сторонам вымощенного плиткой коридора находятся высокие белые двери.

Моро двинулся вперед по коридору, гости за ним. У крайней двери он остановился и высоко поднял свечу. Дверь была широкая, с затейливой резьбой.

- Вот он, покой смерти! - сказал Моро и вставил ключ в замочную скважину.

Мартин нетерпеливо следил за каждым его движением.

Сандок взял из рук своего соотечественника свечу, чтобы тот мог открыть дверь легко и без шума.

- Есть у кормчего револьвер? - спросил Моро, обращаясь к Мартину.

- Есть.

- Хорошо, только не стрелять. Выстрел может разбудить управляющего и всех слуг.

- Понимаю,- сказал Мартин.- Я просто люблю носить эту вещицу с собой.

Моро отпер и распахнул дверь. Сандок через его плечо пытался заглянуть внутрь. Моро взял у него из рук свечу и вошел первый.

Мартин, отличающийся острым обонянием, уловил тот же неприятный запах, но отнес это за счет того, что помещение давно не проветривали.

Комната была длинная и узкая. Входная дверь находилась с торцевой стороны, противоположная стена, как мы знаем, была глухая.

Слева от входа стояла кровать и подле нее - мраморный ночной столик; у другой длинной стены находились диван, стол и несколько стульев.

А на потолке над кроватью красовалась лепнина, изображавшая прекрасного белого ангела; в одной руке он держал кольцо, за которое крепился ниспадающий по обе стороны кровати шелковый полог, другая была простерта, как для благословения.

- Вот он, ангел смерти,- сказал Мартину Моро, высоко подняв свечу.

- Посмотрим, посмотрим,- пробормотал старый моряк, неотрывно глядя на парящего в вышине ангела.- Время к полуночи, приближается час духов, самый подходящий для ваших небылиц.

- Час духов ни при чем,- заметил Моро,- ангел душит свои жертвы и до полуночи, и под самое утро.

- А как скоро он приходит и приходит ли, когда не спишь?

- Моро пробовал, но ангел приходит не раньше, чем заснешь.

- Долго же, в таком случае, мне придется лежать и ждать этого ангела.

- Кормчий Мартин хочет сам все испытать,- пояснил Сандок.

- Недолго придется ждать,- серьезно сказал Моро,- о, очень недолго. Ангел сойдет скоро, очень скоро, Мартин будет кричать, когда ангел придет, тогда Моро и Сандок войдут и спугнут ангела!

- Черт возьми,- воскликнул старый моряк,- это приключение начинает меня всерьез занимать. Ничего подобного со мной еще не происходило в жизни, а мне ведь доводилось служить на одном катере, где пошаливала нечистая сила.

Мартин обошел комнату вдоль стен, постучал по ним, даже заглянул под кровать. Он имел обыкновение прежде всего знакомиться с местностью и проделывал это и здесь. Одного лишь он не заметил: запах в комнате, поразивший его вначале, начал усиливаться, а он уже привык к нему, принюхался.

- Здесь очень уютно,- бормотал он, лучшего места для отдыха и желать нечего: пуховая постель, мягкие шелковые подушки - недурно, весьма недурно!

"Очень дурно,- подумал про себя Моро.- Постель мягкая и удобная, но на ней засыпают и уже не просыпаются..."

Мартин удовлетворенно улыбался. Он посматривал на ангела, на откинутый полог над кроватью, заметил, что ткань полога, прежде, как видно, темно-голубая, как-то странно изменила свой цвет: местами будто вылиняла, местами потемнела и позеленела, но не придал этому значения, приписав изменение цвета действию времени.

- Говорят, эта штука там, наверху, может шевелиться,- продолжал он бубнить себе под нос,- говорят, она может спускаться и душить... Что за ерунда! Глуп я был, что поверил этим сказкам и приехал сюда!

- Пусть кормчий Мартин сам испытает,- сказал Моро, похлопывая его по мускулистому плечу.- Пусть ляжет на постель и испытает.

- Нет, кормчий Мартин выдержит! - воскликнул Сандок, слепо веривший в необычайную силу своего друга.- Ангел будет душить его, а он - ангела, получится поединок!

- Моро и Сандок придут помогать!

- Черт возьми, вы что, за слабосильного меня принимаете? Неужели вы думаете, что я один с ним не справлюсь? У меня еще мускулы не одрябли и кровь в жилах не остыла.

С этими словами моряк поднял одной рукой Моро высоко над полом, прежде чем тот успел опомниться.

- Оу-а! - возопил негр, у которого дух захватило от этой проделки, и Мартин бережно вернул его на привычную твердь.- Кормчий Мартин очень силен, но Моро полагает, будь кормчий даже вдвое сильней, ангела ему все равно не одолеть.

- Убирайтесь вон! - притворно рассердился Мартин, подтолкнув улыбающихся негров к дверям.

Моро хотел прихватить и свечу с туалетного столика, очевидно для того, чтобы подзадорить и испытать самоуверенного моряка.

- Э, нет, так дело не пойдет! - воскликнул Мартин, хватаясь своей широкой лапищей за подсвечник.- Без свечи опыт будет неполным, мне ведь хочется посмотреть, как паренек наверху будет действовать!

И он указал на белого ангела, неподвижно парившего над кроватью.

- Ладно,- согласился Моро,- пусть свеча остается у кормчего Мартина, только здесь в сторонке, на большом столе.

- Это почему же? - насторожился Мартин.

- Маленький столик может легко опрокинуться во время борьбы, и тогда кормчий Мартин останется совсем без света.

- С этим я согласен,- произнес Мартин.- Поставьте свечу на большой стол. Не хватает еще, чтобы вы, чумазые черти, предложили мне содовой воды с опиумом, чтобы грезилась всякая чертовщина!

- Ничего, грезиться будет и так,- заверил Моро.

- Но как кормчий Мартин подаст нам знак? - забеспокоился Сандок.- Если ангел спустится и понадобится наша помощь, как мы узнаем?

- Закройте дверь и убирайтесь! - всерьез рассердился Мартин.

Моро увлек Сандока к выходу и шепнул ему:

- Через часок мы заглянем узнать, как идут дела. Сандок вполне с этим согласился, так как полагал, что час-другой Мартин вполне продержится и без их помощи.

Оба негра вышли, плотно прикрыв за собой дверь.

Мартин остался один в комнате.

Еще раз внимательно оглядевшись, то ли с любопытством, то ли с недоверием, он вынул из кармана револьвер и положил его рядом со свечой на овальный стол, покрытый черным сукном.

- Интересно знать, что из этого выйдет,- пробормотал он, подошел к кровати и откинул покрывало.

Перед ним была одна из тех заманчиво мягких постелей, в которых нежатся только знатные господа.

"Отчего бы и мне не прилечь на шелковую постель? - подумал он, добродушно улыбаясь.- А то уж слишком часто приходилось вытягивать усталые члены прямо на голой земле".

Однако прежде чем лечь, он еще раз обошел комнату, заглядывая во все углы и по привычке разговаривая сам с собой:

- Похоже все-таки, что эти шельмы хотят сыграть со мной злую шутку; если это так, она дорого им обойдется! Я пробуду здесь столько, сколько надо, и если ничего не случится - горе им! Они познакомятся с моими кулаками! Но чу! Кажется, слышен их смех и шушуканье. Смейтесь себе на здоровье, чумазые черти, придет и мой черед посмеяться над вами!

В комнате было душно, или, по крайней мере, моряку так казалось. Он расстегнул свою синюю полосатую рубаху и уже готов был погрузиться в мягкие подушки.

Глубокая тишина царила вокруг.

Мартину подумалось, что комнату эту справедливо называют покоем смерти.

Он невольно поднял глаза на ангела. Действительно ли с ним связано нечто необычайное?

Это-то и предстояло выяснить.

Не раздеваясь, Мартин улегся на мягкие подушки, а ноги, обутые в башмаки, свесил с краю так, чтобы не касаться ими шелкового одеяла. Взгляд его опять обратился к прекрасной парящей фигуре. Собственно говоря, смотреть больше было не на что.

Мартин заложил руки за голову и повел плечами. Да, никогда еще он не отдыхал с такими удобствами, это надо признать.

Чтобы было еще удобнее и спокойней, он хотел задернуть пожелтевший полог, но потом раздумал; в этом случае он окажется в полумраке, свеча и так светит тускло.

По обыкновению он принялся рассуждать с самим собой:

- Ну, пока заснешь, пройдет немало времени,- бормотал он,- известное дело, сон бежит от глаз того, кто его ищет... Ах, если бы я сейчас был на море! Мартин-Мартин, ты стал совершенно сухопутной крысой, просто срам! Покуда Бог поможет возвратиться в Монте-Веро, у меня терпение лопнет от этой собачьей жизни на берегу. Вода - моя стихия, штурвал - моя невеста! Ах, когда буря начнет разгонять и громоздить волны, так что пенящиеся гребни их хлещут через фальшборт... Черт возьми, вот это истинное наслаждение!... Судно кренится, его то вздымает на гребень волны, то бросает вниз между бушующих водяных гор... Как это хорошо убаюкивает, как сладко... что за музыка... как я ее люблю!...

Мартин блаженно улыбался, он видел себя посредине бушующего моря и лежал с полуоткрытыми глазами, совершенно забыв о том, что покоится на шелковых подушках под чудесным изображением ангела. Тут его взор опять обратился вверх, он смутно припомнил, с какой целью находится здесь, и широко раскрыл глаза, уставившись на лепнину. Сквозь полудрему и какое-то непонятное опьянение ему начало казаться, что ангел, доселе свободно паривший в вышине, начал тихо спускаться к нему, все ниже и ниже; благословляющая рука была уже прямо над ним, прекрасное лицо улыбалось так нежно, так обольстительно, ниспадающие складки белой одежды, казалось, шевелились.

Снилось ли все это Мартину? Нет, он лежал с открытыми глазами, однако как бы в лихорадочном бреду - он, который вошел в эту таинственную комнату здоровый, как дай Бог всякому!

Что же с ним происходило? Он более уже не владел собой и не мог, вернее, даже не хотел оторвать взгляд от улыбавшегося ему, озаренного небесной красотой ангела, казавшегося столь обольстительно прекрасным даже ему, Мартину, вообще говоря, не очень-то чувствительному по натуре. Всегда сдержанный и практичный, он не поддавался даже чарам женской красоты.

А сейчас он чувствовал, что кровь в нем волновалась, как морские волны, о которых он только что вспоминал с такой любовью. Он чувствовал, что лицо его раскраснелось и горело, участилось биение его пульса, всегда столь спокойного и замедленного.

Чему приписать все это?

Под влиянием охвативших его непонятных ощущений Мартин совершенно забыл о предостережениях Моро и сомнительных рассказах Сандока, словно ангел парализовал его волю и усыпил в нем чувство осмотрительности, осторожности. Он упоенно смотрел на распростершуюся над ним фигуру; теперь это была прекрасная обольстительная женщина, он видел страстную улыбку на лице, чарующем его до самозабвения, полную нежную грудь, трепетные полураскрытые губы... Сердце его колотилось, кровь волновалась все сильнее. Это был как бы сон и вместе с тем явь, он отчетливо видел пламя свечи, ткань полога, глаза его были открыты, но им овладело странное, доселе неизведанное блаженство.

Прошел почти час с того времени, как Мартину стало казаться, будто ангел спускается к нему. Комната, свеча, полог - все вдруг исчезло, он видел только обольстительную улыбку ангела, тот спускался все ниже и ниже, Мартин чувствовал его прикосновения к своему телу, хотел пошевелиться и не мог... он был очарован... заворожен...

Ангел неотрывно смотрел на него и мягким облаком сковывал его члены. Мартин не сопротивлялся, да и что могло сделать ему это видение, чего бояться? Все предостережения забыты, разрушены обаянием и нежностью ангела. Над самым ухом Мартина звучал неизъяснимо глубокий тихий голос:

- Не бойся ничего, я приведу тебя к вечному блаженству, переход короток, но труден, однако без страдания нет и радости!...

Мартин не шевелился; он чувствовал, как на грудь его навалилась страшная тяжесть; он хрипел; он видел близко над собой ангела, чувствовал его холодную как лед щеку на своем разгоряченном лице; он хотел закричать, но голос отказывался служить ему!

Настала минута несказанного страха и мук; Мартин ощущал уже прикосновение рук ангела к своей шее; они обхватывали ее железными тисками, сдавливали так, что он задыхался; он пытался разжать эти руки и приподняться...

Напрасно!...

Улыбка ангела была уже не ласковой, а зловещей. Холодный пот выступил у Мартина на лбу. Напрасно старался он оттолкнуть душивший его призрак. Закинутые за голову руки оставались неподвижны, они больше не принадлежали ему - он погибал!

Он стонал. Бурно вздымалась его широкая, крепкая грудь.

Нет слов описать весь ужас этого состояния, и все-таки мученик видел ангела пока еще над собой, а не на себе!

Но вдруг ему послышались какие-то чужие, непонятные ему голоса, все ближе и ближе; чьи-то руки начали тормошить его...

Роковой час миновал.

Моро и Сандок вовремя вошли в комнату, это их голоса уловил угасающим сознанием старый моряк, и для него они были лишь далекими отголосками.

Оба негра поспешили к постели, где Мартин лежал весь красный, как в горячке, с широко открытыми глазами.

- Какой тяжелый воздух тут в комнате! - воскликнул Сандок.- Чем это так пахнет? О бедный, бедный Мартин!

- Впредь будет верить в ангела! - пробормотал Моро, боязливо поглядывая на парившее как ни в чем не бывало над кроватью белое изваяние. Он вытащил согнутые руки Мартина из-под подушки и не без труда приподнял его за мускулистые плечи.

- Бери его за ноги, тащи скорей из комнаты!

Они вынесли хрипевшего моряка через коридор в парк, на свежий воздух, и положили его под дерево на мягкий мох.

Старые башенные часы глухо пробили час.

- О Мартин, добрый Мартин! - звал его Сандок, стоя перед ним на коленях и вытирая пот с его лба.

- Полно, Сандок, Мартин оживет. Теперь уж он поверит, сам испытал, как душит ангел; Моро тоже испытал, только он не ждал до конца, вовремя вскочил и убежал!

Прохладный и свежий ночной воздух благотворно подействовал на Мартина, а когда Моро принес в чашке воды и дал ему напиться, он полностью очнулся.

Не сразу сообразил он, что с ним произошло, и удивленными глазами посматривал на обоих негров.

- Очнулся, очнулся! - радостно восклицал Сандок.- Брат Сандок очень боялся за жизнь кормчего Мартина!

Мартин уже посмеивался над хлопотливой заботливостью негров.

- Черт возьми,- пробормотал он хриплым голосом,- прости, Господи, мои прегрешения, но какой-то дьявол с ласковой улыбкой пытался передавить мне шею.

- Ну что, кормчий Мартин теперь верит в ангела-душителя? - со скрытым торжеством спросил Моро, незаметно подмигивая своему собрату.

- Проваливай ко всем чертям! - огрызнулся Мартин.- Да, верю, черт побери!... У меня до сих пор ломит все кости! Нет, брат, шалишь, меня теперь и десятком лошадей не затащишь на эту проклятую шелковую постель!

Сандок был вполне удовлетворен и хохотал во все горло, но заботливости своей не оставил.

- Добрый брат Мартин в состоянии будет ехать верхом?

- Поеду и даже скоро, но дай мне прийти в себя. Да, это была адская мука, и тот бездельник, для которого ты ее уготовил, вполне заслуживает подобной кары.

- О, Сандок сдержит клятву! Барон будет у ангела в покое смерти!

- Хотя бы при мне не называйте его ангелом! - воскликнул Мартин.- Не верю ни в ангелов-душителей, ни в привидения, но за этим что-то кроется.- И он покачал головой.

Тем временем Моро вернулся в комнату за револьвером и свечой. Выходя из покоя смерти, он накрепко запер высокую резную дверь.

Через час Мартин почувствовал, что силы его восстановились настолько, что он может сесть в седло.

- Пора ехать,- сказал он Сандоку.

Простившись с Моро, они вывели лошадей за ограду, вскочили в седла и пустились во весь опор, чтобы до рассвета попасть в особняк на улицу Риволи.

Мартин всю дорогу молчал, и при одном только воспоминании о случившемся его начинала бить дрожь.

XXIII. ТАЙНА ГОСПОДИНА Д'ЭПЕРВЬЕ

Спустя несколько дней Эбергард с распростертыми объятиями принимал в своем особняке двух друзей, до сего времени действовавших в соответствии с его убеждениями в отдаленной столице,- доктора Вильгельми и банкира Юстуса Армана.

Что касается художника Вильденбрука, то он опять пустился путешествовать и признался Юстусу, что все его желания сводятся к тому, чтобы снова оказаться во владениях уважаемого князя Монте-Веро и застать там самого владельца.

Эбергард сказал, что разделяет это желание, но так как дела пока что не отпускают его, он душевно радуется, что Вильденбрук отправился в Монте-Веро не сразу, а кружным путем.

Путешествие Вильгельми и Армана кроме посещения Парижа имело, как о том еще раньше догадывался Эбергард, более серьезную причину, которую они и не замедлили открыть князю.

За несколько недель до этого неизлечимо больной Ульрих, искавший себе облегчение в Палермо, скончался там от чахотки.

Кто поверит, что за какие-то два-три года эта страшная болезнь превратила в жалкий скелет некогда полного и сильного мужчину.

- Благодарите Бога, Эбергард, что вы его больше не видели и в памяти вашей сохранился его прежний облик! - сказал доктор Вильгельми.- Нам представилось печальное зрелище, и сердце мое не раз обливалось кровью, когда я убедился, что бессилен оказать ему еще какую-нибудь помощь. Раньше я не раз упрекал себя, что мы, доктора,- жалкие невежды, бродим в потемках и мало чем можем облегчить страдания больного; но сознание собственного бессилия никогда еще так не удручало меня, как при виде Уль-риха. Он так хотел пожить еще, так надеялся до последней минуты!...

Эбергарда глубоко опечалило это известие; Арман и Вильгельми даже не подозревали, каким близким родственником приходился ему покойный.

- И мне не суждено было видеть его, говорить с ним! - грустно сказал князь.

- Его последние слова принадлежали вам,- проговорил Юстус,- мы передаем вам его прощальный привет.

- Боязнь смерти и сознание того, что дни его, несмотря ни на что, могут быть сочтены, побудили его послать за мной и Арманом,- рассказывал Вильгельми.- Он все-таки надеялся, что я могу спасти его, он думал, что друг поможет ему лучше, чем все чужие доктора, вместе взятые! Но это была просто-напросто горькая иллюзия; осмотрев его, я понял, что он уже одной ногой в могиле. Присутствующие плакали, зная, что он обречен.

Он призвал нашего Юстуса, чтобы передать ему управление имениями и сообщить свою последнюю волю. До самой смерти он оставался вашим благородным единомышленником, Эбергард, и он, как никто, достоин называться вашим другом! Оставшееся после него состояние оказалось столь значительным, что не только его семейство может жить безбедно, но он завещал кроме того некоторую сумму для ежегодного пособия бедным работницам, не могущим прокормить себя собственным трудом.

- Узнаю своего брата Ульриха,- прошептал князь,- он имел благородное, щедрое сердце!

- А я считаю своим святым долгом лично и с особой тщательностью исполнить все пункты его завещания,- вставил Юстус.- Для меня это двойной долг, так как во всех его желаниях заметно влияние вашего сиятельства.

- Тело Ульриха, по его предсмертному желанию, перевезено из Палермо в Германию; он хотел быть погребенным на родине, в семейном склепе. Жизнь его была чиста, и да почиет его прах в мире! - заключил Вильгельми.

Эбергард повел друзей представить Маргарите; Мартину также было позволено войти, чтобы приветствовать господ, прибывших погостить у князя. Приезд их стал благодетельным развлечением не только для измученного душой Эбергарда, но и для Маргариты, не перестававшей грустить со дня гибели юного Иоганна.

Хотя свидание с принцем несколько успокоило ее и вселило смутную надежду на будущее, она нет-нет да и заливалась слезами при одном воспоминании об утраченном сыне.

Трагическая гибель любимца князя Монте-Веро имела и другие важные последствия.

Происшествие это настолько неприятно поразило императора, что, несмотря на текущие государственные дела, он вспоминал о нем и по прошествии многих недель.

Больше всего его беспокоил и возмущал тот факт, что дерзкое убийство было беспрепятственно совершено вблизи его императорской особы; из-за этого пострадал ни в чем неповинный полицейский префект.

Дело приняло еще более серьезный поворот, когда неопровержимо было доказано, что убийца - не кто иной, как Фукс, бежавший накануне казни из тюрьмы Ла-Рокет.

Приходилось признать, что побег этого преступника, уникальный в своем роде, был окутан какой-то непостижимой тайной.

Следствие установило, что опасный преступник беспрепятственно вышел из тюрьмы под видом помощника палача, но каким образом попала к нему одежда - это оставалось неясным.

Дальнейший, более углубленный розыск показал, что к приговоренному приходил проститься брат, но его сопровождал сам обер-инспектор.

Господин д'Эпервье пользовался полным доверием, слыл человеком безупречной репутации, поэтому можно было предположить что угодно, только не соучастие его в преступлении; никто и мысли не допускал, что платье помощника палача могло попасть к преступнику через него.

То обстоятельство, что господин обер-инспектор покинул свой кабинет около десяти часов вечера и вышел через боковой ход, ни у кого не вызвало подозрений - начальник тюрьмы волен распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится.

Таким образом, из лиц, имеющих сношение с заключенным Фуксом накануне его побега, оставался еще надзиратель Гирль - на него и пало основное подозрение.

Гирля обвинили в том, что он, будучи подкуплен, содействовал побегу, вступив в сговор с преступником, и взяли его под арест. На доводы и уверения бедняги полицейские чиновники не обращали никакого внимания; не был принят во внимание и чистосердечный рассказ остальных надзирателей о том, что заключенный действительно бежал из тюрьмы под видом помощника палача и что боковая дверь была открыта самим господином д'Эпервье, выходившим через нее.

Невольно возникал вопрос: как обо всем этом мог узнать Фукс? Приходилось допустить, что его известил Гирль, но при этом забывали, что ни в чем не повинный надзиратель вышел из тюрьмы раньше господина обер-инспектора, ничего не зная о его намерении уйти вслед за ним.

Гирль должен был оставаться под арестом до тех пор, пока Фукса не разыщут и не заключат снова в тюрьму.

Бедный Гирль с нетерпением, но с чистой совестью ожидал поимки преступника, бежавшего от эшафота и тем самым не только насмеявшегося над правосудием и традициями, но и осмелившегося застрелить любимца князя Монте-Веро, когда тот был в гостях у самого императора.

Как мы уже знаем, объединенные усилия полиции всей империи, направленные на поимку опасных преступников Фукса и Рыжего Эде, ни к чему не привели, хотя не только весь Париж, но и сам император с нетерпением ожидали других, более успешных результатов. И легко можно себе представить, как приходилось страдать бедному Гирлю, когда на него одного изливался гнев правительства, сознающего в данном случае свое полное бессилие.

Его почти ежедневно допрашивали, и каждый допрос кончался горчайшими упреками в предательстве и неисполнении служебного долга.

После тщетных попыток оправдаться и приступов бессильной ярости Гирль сделался равнодушным к своему положению подозреваемого. Он лишь повторял с упорством стоика, что невиновен, ничего не знает и сообщить по этому делу ничего нового не может. Бедняга и не мог ничего другого ответить, даже если бы его замучили до смерти. Но кто ему верил?

Кому могла бы прийти в голову мысль, что в побеге Фукса всецело виноват не несчастный надзиратель Гирль, а сам обер-инспектор тюрьмы Ла-Рокет, блестящий господин д'Эпервье!

Но не утративший своей важности обер-инспектор находился на воле, а бедный надзиратель сделался козлом отпущения. Как часто происходят на служебном поприще такие несправедливости!

Хотя господин д'Эпервье был человеком изрядно опошлившимся и не особенно разборчивым в средствах для достижения своих целей, однако и он чувствовал внутренний укор, угрызения совести по поводу судьбы своего несчастного подчиненного. Он не был еще настолько испорчен, чтобы совсем не иметь совести, скорее, он просто был легкомыслен. Давно известно, что люди легкомысленные в то же время весьма добродушны, одно с другим каким-то образом тесно связано...

Господину д'Эпервье было жаль безвинно страдавшего Гирля, но что он мог сделать для его спасения? Не жертвовать же ему собой, объявив истинного виновника?!. Это означало бы слишком многого требовать от его добродушия!

Господин д'Эпервье думал и колебался. Минуты воображаемого наслаждения в Ангулемском дворце приходилось искупать теперь угрызениями совести, донимавшими его много дней и недель. За один взгляд на прекрасную графиню Леону Понинскую он обрек себя на бессонные ночи, а бедного Гирля - на заточение в тюрьме.

Действительно, душевные муки подчас не легче телесных. В нем зрело решение дать делу другой поворот; при этом он не хотел сам совать голову в петлю, но и не собирался щадить истинного виновника всего случившегося.

При этом он отдавал себе отчет, что если скомпрометирует хитрого и влиятельного барона, то, без сомнения, и сам будет раздавлен - он ни минуты не сомневался в могуществе графини Понинской.

Что же оставалось делать?

Господин д'Эпервье пришел, наконец, к решению своеобразному и не лишенному риска - разыскивать Фукса и его товарища самому, без посторонней помощи, так как он достаточно хорошо знал законы преступного мира.

Не было никакого сомнения в том, что оба злодея находятся в Париже, потому что трудно придумать более безопасное место, чем лабиринт домов и улиц этого Содома. Однако господин д'Эпервье сильно сомневался, что преступников следует искать в трущобах и ночлежках.

Он знал Фукса как матерого, опытного хищника и потому не мог ожидать от него такой неосторожности, граничащей с безумием.

Едва ли тот имел доступ в добропорядочное семейство; скорее всего, нашел приют под покровом лицемерного благочестия в каком-нибудь монастыре.

Во всяком случае, размышлял обер-инспектор, Фукс наверняка встречается с бароном Шлеве - вот через кого проще всего разузнать местопребывание преступника!

Господин д'Эпервье чувствовал, что изнемогает под гнетом тайны, окружавшей побег Фукса и все, что ему предшествовало.

Но кому он мог и должен был довериться?

Никому! Под страхом разоблачения...

В этой критической обстановке ему приходилось полагаться только на самого себя.

Он охотно уступил бы этот труд другому. И с готовностью пожертвовал бы значительную сумму денег, только чтобы проследить, какие сношения поддерживает барон Шлеве с Фуксом. Но передоверить это было некому.

Оставалась только одна возможность с наименьшим риском узнать местопребывание бывшего ла-рокетского узника - принять на себя роль шпиона.

Он решился, наконец, и вечером отправился к особняку барона Шлеве.

Предприятие это, как он теперь видел, имело свои минусы: не только потому, что караулить на улице, пока барону вздумается выехать, было не очень приятно; гораздо худшим представлялось то, что слуга барона вскоре, по-видимому, заметил слежку, несмотря на все принятые д'Эпервье меры предосторожности.

Это стало очевидным уже из того, что слуга, перед тем как ехать куда-либо, вначале оглядывался по сторонам, да и сам Шлеве с еще большим вниманием устремлял взгляд на каждого, кто казался ему подозрительным.

Но господин д'Эпервье не так-то легко отступал от принятого плана.

Напротив особняка Шлеве находилась кофейня, в укромном уголке которой можно было с успехом продолжить наблюдение за домом.

В эту кофейню обер-инспектор приходил теперь каждый вечер, пил ликер и посматривал в окно.

Дважды он брал фиакр и преследовал барона, но экипаж последнего неизменно направлялся к Ангулемскому дворцу.

На третий вечер господин д'Эпервье решил перенести свой наблюдательный пост непосредственно во дворец. Там его терпение и выдержка должны были увенчаться успехом.

Он не пошел в кофейню, но прямо поехал в Булонский лес, до дворца добрался пешком и незаметно проник в парк.

С наступлением сумерек к парадному подъезду дворца начали подъезжать кареты, из них выходили знатные гости. Д'Эпервье под покровом темноты внимательно следил за происходящим из-за деревьев.

Уже было поздно, и он собирался покинуть свой пост, как вдруг к подъезду подкатил еще один экипаж.

- Быть может, это барон пожаловал? - пробормотал уставший ждать господин д'Эпервье и подался вперед, чтобы лучше видеть.- Клянусь всеми святыми, это его экипаж!

Однако карета, вопреки ожиданию, не остановилась у подъезда, а покатила дальше, ко входу для прислуги.

Это было по меньшей мере странно! Господин д'Эпервье оставил свой пост и последовал за экипажем, прячась в тени деревьев. Измученный ожиданием, подгоняемый любопытством, он совсем забыл о предосторожности и, чтобы лучше видеть, приблизился к террасе, у которой остановился экипаж барона.

Терраса была изнутри ярко освещена, господин д'Эпервье мог хорошо видеть, кто выходит из экипажа - так же, впрочем, как и они его. Спохватившись, он поспешил укрыться за одной из колонн, которые поддерживали увитую плющом галерею.

Лакей отворил дверцу кареты, из нее выбрался Шлеве и тотчас же вошел в дверь заднего хода. За ним из кареты показался человек, закутанный в темный плащ, в котором д'Эпервье без труда узнал Фукса. Ну, наконец-то!

Фукс скрывался в Ангулемском дворце - быть может, даже против воли графини Понинской или, по крайней мере, без ее согласия.

Во всяком случае, лучшего убежища и придумать было бы трудно, так как вряд ли кому-нибудь пришло в голову искать беглого каторжника во дворце, посещаемом исключительно знатными людьми.

Забывшись, д'Эпервье слишком высунул голову из-за колонны, и бдительный лакей его заметил. Спустя некоторое время, когда обер-инспектор, обдумывая планы захвата беглого преступника, торопился домой, барон вышел к своей карете, и лакей тотчас донес ему обо всем замеченном.

Когда господин д'Эпервье возвратился в свою квартиру на улице Ла-Рокет, чтобы предпринять дальнейшие шаги, ему доложили о приезде какого-то господина, который просит немедленно принять его.

Обер-инспектор догадался, что за гость пожаловал к нему в такое время, и велел привратнику не принимать его, ссылаясь на поздний час. Привратник ушел, но тут же вернулся со словами, что господин не принял отказа и вручил ему для передачи свою визитную карточку. На ней значилась фамилия барона Шлеве.

Пока обер-инспектор придумывал новую причину для отказа, непрошенный гость уже стоял на пороге. Барон выглядел взволнованным, морщинистое лицо было бледней обычного, а серые глаза слегка косили, что служило у него признаком волнения.

- Извините, господин д'Эпервье,- сказал он, подавая свою костлявую руку в безукоризненной перчатке,- тысячу раз извините, что вынужден беспокоить вас в столь неурочное время...

Шлеве умолк и бросил вопросительный взгляд на привратника, все еще находившегося в комнате.

- Я собираюсь уезжать, господин барон,- холодно заметил обер-инспектор и повелительным тоном бросил привратнику: - Прикажите кучеру ждать меня внизу!

Привратник удалился. Когда дверь за ним закрылась, Шлеве приблизился к д'Эпервье.

- Я приехал так поздно, чтобы удержать вас от необдуманного шага, могущего причинить вам страшный вред; вы ведь собрались ехать к префекту полиции, не так ли?

- А если бы и так, господин барон, что из этого?

- Этот поступок оказался бы для вас роковым...

- Вы говорите загадками, господин барон!

- Да, я взволнован, позвольте мне собраться с мыслями. Вы были час назад в Ангулемском дворце?

- Вполне возможно... Ну и что?

- Вы видели там...- Шлеве оглянулся и произнес, понизив голос: - ла-рокетского узника?

- Вполне возможно... Продолжайте!

- И вы хотите принять меры для его поимки?

- Как вы догадливы, господин барон! Кажется, наш уговор выполнен обеими сторонами, и больше никто никому не должен.

- Выполнен, но не забыт!

- Что вы хотите этим сказать?

- Вы можете поплатиться головой, если захотите выдать преступника властям!

- Я не трус, господин барон, и готов это доказать!

- Вот видите, мои опасения подтвердились! - вскричал барон с большим волнением.- Как вовремя я успел! Послушайте меня, господин д'Эпервье, и поверьте, что не корыстолюбие привело меня сюда. Уговор наш действительно исполнен и прекратил свое действие, но не забывайте, что посредством его мы навсегда отдали себя в руки Фукса!

- Относительно себя я так не думаю! - с ледяным спокойствием произнес обер-инспектор.- Я должен исполнить свой долг.

- Предупреждаю вас, дорогой д'Эпервье, не делайте этого! Страшная опасность грозит нам обоим. Если вы решитесь отдать Фукса в руки полиции, он и нас с вами потянет за собой.

- Это вам сам Фукс сказал?

- Если хотите... да!

- Ах, какая зловещая угроза! - насмешливо сказал обер-инспектор.- Она, конечно, заслуживает полного доверия, равно как и субъект, от которого она исходит. И, тем не менее, я не должен забывать о своих обязанностях и не могу позволить снова обмануть себя, как это уже было однажды. Я совершил ошибку и теперь без колебаний намерен ее исправить!

- Вы погубите себя и меня!

Д'Эпервье пожал плечами.

- У вас еще есть время решиться и принять меры! - сказал он холодно.

- Послушайте! - воскликнул Шлеве.- Ваша торопливость ни к чему не приведет, она бессмысленна! Вы полагаете, что Фукс все еще находится в Ангулемском дворце?

Только теперь д'Эпервье понял, что совершил непростительную ошибку, не окружив предварительно дворец надежной охраной. Конечно, это было бы непросто сделать, и потом он ведь не знал, что его слежка обнаружена.

- Вы хотите,- продолжал Шлеве, видя, что его слова произвели ожидаемое впечатление,- вы хотите арестовать Фукса во дворце, но при этом забываете, что, пока мы тут с вами разговариваем, он давно уже находится в другом надежном месте. Вы ничего не достигли бы посредством ваших розысков, а только навлекли бы на себя двойное несчастье и погибли бы безвозвратно!

- Хотя я и сознаю, что вы правы, хотелось бы знать, в чем именно заключается это двойное несчастье! - спросил обер-инспектор несколько обескураженно, видя, что его обвели вокруг пальца.- Вы подразумеваете долю моей вины в бегстве этого каторжника? Полагаю все-таки, что не я главный виновник...

- Это так, достойный господин д'Эпервье, без сомнения, вина ваша есть и немалая. Но не забывайте, что вам еще грозит месть человека, не знающего, что такое страх, и поклявшегося убить вас, если вы вздумаете его выдать. Он страшный человек и исполнит свою угрозу, чего бы это ему ни стоило. И я, чтоб вы знали, нахожусь в такой же опасности, в таком же положении, как и вы, поэтому можете судить о намерении, которое привело меня сюда!...

- Но ведь вы и теперь помогали преступнику, предоставляя ему убежище, не так ли?

- Боже мой, что же мне оставалось делать? Я самый несчастный человек на свете, потому что этот проклятый каторжник вымогает у меня деньги и заставляет делать все, что он захочет, а при малейшем моем несогласии грозит передать вас, достойный господин д'Эпервье, и меня в руки правосудия. Этому висельнику ничего не стоит так и сделать, чувство благодарности ему неведомо. И пока мне не удастся освободиться из когтей этого негодяя, я несчастнейший человек в мире!

Этот монолог барон произнес с таким неподдельным страхом и так трогательно, что д'Эпервье не мог не поверить его рассказу, тем более что слова барона звучали вполне убедительно...

- Так вы прятали преступника и помогали ему потому только, что боялись его мести?

- Конечно, господин д'Эпервье! - вскричал Шлеве, прижимая руку к груди и этим желая придать больше искренности своим словам.- Я пришел сюда только для того, чтобы спросить у вас совета, каким образом мы можем освободиться от этого страшного человека! Я глубоко раскаиваюсь в своем простодушии, но это случилось только однажды, и нам остается заключить меж собой союз, чтобы по возможности обезвредить этого человека.

- Вы знаете, куда он отправился?

- Нет, дорогой д'Эпервье, у меня не было времени узнать это, я очень торопился сюда, к вам, чтобы предупредить ужасные последствия вашей горячности. Представляете, если бы нас обоих подвергли аресту?... Об этом даже подумать страшно!... И все из-за вашего несвоевременного вмешательства! Дайте мне руку и обещайте, что не откажете мне в помощи и содействий против этого негодяя, дайте честное слово, что отныне мы будем действовать сообща!

Голос Шлеве прерывался, он весь дрожал от возбуждения.

- Охотно! - сказал доверчивый господин д'Эпервье, подавая барону руку.- Я не знал истинного положения дел. Но теперь вы мне все объяснили и я верю, что ваши опасения вполне обоснованы. Мы действительно должны объединить наши усилия. Вы составили уже какой-нибудь план?

- По дороге сюда мне пришла в голову одна мысль... Перед тем, как ехать к вам, я все-таки успел шепнуть графине Понинской, чтобы она выведала у Фукса, куда он намерен отправиться.

- Графиня тоже знакома с этим негодяем? - спросил удивленный господин д'Эпервье.

- Мне кажется, я вам уже однажды говорил об этом... Здесь замешана семейная тайна... Этот Фукс раньше был порядочным человеком, канцелярским чиновником, с того времени графиня и знает его.

- И вы полагаете, что он сказал красавице-графине, куда собирается?

- Не сомневаюсь! Но чтобы добраться до него, мы должны быть очень осторожны и не спугнуть его снова; вы представить себе не можете, как опасен, мстителен и хитер этот Фукс!...

- Охотно верю, но мне он все-таки не внушает такого страха, как вам.

- Тем лучше! Авось, нам удастся перехитрить его, и тогда он окажется в наших руках. Но надо бы посоветоваться с графиней. Не отправиться ли нам завтра вечером в Ангулемский дворец, дорогой д'Эпервье?

- В Ангулемский дворец? - повторил обер-инспектор, не столько удивленный, сколько обрадованный.

- Графиня Понинская славится не только своей красотой, но и умом. В ее лице мы можем приобрести ценного союзника, но... Нам необходимо принять все меры предосторожности, никто не должен знать о нашем приезде! Вы поняли меня, достойный господин д'Эпервье? Никто!...

- Хорошо, пусть будет так. Ни одна живая душа не узнает о нашем совещании.

- Во дворец вам лучше поехать не в своем экипаже, а в наемном фиакре.

- И это будет исполнено, дорогой барон. В котором часу мне прибыть?

- В десять вечера. Это самое удобное время - вы сможете еще кое-что увидеть, не будучи никем замечены...

- О, вы необычайно любезны и внимательны!

- Покорнейше прошу вас исполнить все в точности, любезный господин д'Эпервье! - с улыбкой проговорил Шлеве, еще раз пожимая руку обер-инспектору.- За бокалом вина и в обществе графини мы все подробно обсудим и выработаем общее решение.

- Вино, к сожалению, придется отставить, уже несколько дней я страдаю приливами крови.

- О!... Вы не советовались с вашим врачом?

- Давеча он говорил мне, что я должен воздерживаться от всех горячительных напитков - во избежание удара!

- Хорошо, дорогой д'Эпервье, обойдемся без вина. Итак, до завтра, до встречи в волшебном дворце рядом с Булонским лесом. Ухожу от вас исполненный уверенности, что в дальнейшем мы будем действовать только сообща. Надеюсь, я убедил вас?

- Да, дорогой барон. Тысяча извинений, что я плохо о вас подумал!

Шлеве любезно улыбнулся.

- Я счастлив, что наставил вас на путь истины, дорогой д'Эпервье. До скорого свидания!

Обер-инспектор проводил барона до экипажа, который поджидал у подъезда, и на прощание еще раз крепко пожал ему руку. Он был вполне убежден в его чистосердечности и даже мысли не допускал, что Шлеве устроил сейчас небольшой спектакль и, как талантливый актер, сыграл свою роль весьма и весьма достоверно!...

XXIV. ЯД В ЛИМОНАДЕ

Когда лакей барона Шлеве заметил слежку, узнал в следившем обер-инспектора и доложил об этом своему господину, барон сразу догадался, какие цели мог преследовать д'Эпервье: выследить и арестовать беглеца. Эта затея была чревата самыми неприятными последствиями. На допросе Фукс мог выдать своих сообщников, и тогда под суд пошли бы не только барон, оказавший деятельную помощь преступнику, но и графиня как главный организатор. Столь опасному намерению д'Эпервье необходимо было помешать, и как можно скорей.

Дорога была каждая минута, барон даже не смог предупредить графиню о грозившей им обоим опасности. Он быстро помчался в своем экипаже на улицу Ла-Рокет, удача, как это часто бывало, способствовала ему, и он успел вовремя. Остальное не представляло труда. Он так легко и вместе с тем энергично разрушил планы д'Эпервье и помешал их осуществлению, что теперь, возвращаясь в свой особняк, испытывал глубокое удовлетворение, на морщинистом лице его сияла торжествующая улыбка. Он узнал даже больше, чем намеревался, и теперь явственно видел, какую опасность представлял для него обер-инспектор, и понимал, что ее во что бы то ни стало следует устранить.

Шлеве слишком хорошо знал, что подобные д'Эпервье добродушные люди в минуты угрызений совести бывают очень опасны, потому что действуют необдуманно. Кроме того у барона была еще одна причина заботиться о том, чтобы Фукс не попал в руки правосудия: он надеялся и в будущем еще не раз воспользоваться его услугами...

Барону было прекрасно известно, куда направился Фукс из Ангулемского дворца, ведь он сам отыскал это убежище!

Полицейские могли искать сколько угодно во всех районах города преступники были уверены, что их не найдут... В любом, даже самом отдаленном доме они не чувствовали бы себя в безопасности, так как тайные агенты полиции наперечет знали все захолустные трущобы; необходимо было более надежное убежище, и они нашли его на берегу Сены, в барке, пришвартованном за городской чертой.

Это небольшое элегантное суденышко, на котором в случае необходимости можно было выйти в открытое море, купил барон Шлеве и передал в распоряжение Фукса и Рыжего Эде.

Никому и в голову не могло прийти искать их здесь, на безлюдном берегу, тем более что поблизости стояло еще несколько таких же суденышек, временно пустующих или брошенных...

На следующий вечер барон отправился в Ангулемский дворец на час раньше, чтобы как следует подготовить графиню к визиту господина д'Эпервье.

К подъезду один за другим подкатывали роскошные экипажи многочисленных гостей Леоны, искавших и находивших в залах, ее дворца величайшие наслаждения. У графини было немало подражателей, пытавшихся воспроизвести ее представления с живыми картинами, зажигательными песенками и канканом очаровательной Терезы, но получалась лишь бледная тень, скверная копия, не сравнимая с подлинником.

Сама Леона редко появлялась среди гостей, но она, как мы знаем, незримо присутствовала всюду и, подобно злому гению, руководила всеми этими развратными представлениями, была их душой, и неистощимая ее фантазия постоянно изощрялась в поисках новых заманчивых развлечений.

Да, она обладала недюжинным режиссерским талантом, но этим даром наградил ее дьявол, и она понимала, чью волю исполняет!...

А погубленные души... Леона язвительно смеялась, когда ей намекали на это, как бы желая сказать: "Что мне эти глупцы? Я хочу властвовать над ними, все они должны быть моими рабами и падать предо мною ниц!"

Результаты не замедлили сказаться, и Леона наслаждалась созерцанием их... Мы знаем, что любимым ее занятием было наблюдать за гостями из потайной ниши, откуда видны сцена и зал. Из ниши через скрытый коридор можно тайно заглядывать во все тщательно укрытые гроты и беседки, в которых гости графини, считавшие себя в полном уединении, предавались греховным утехам. Наблюдая за ними, взволнованными, опьяненными страстью, Леона и сама испытывала сладострастное наслаждение.

...Она нежилась на оттоманке, внимая дивным звукам музыки, как вдруг раздался легкий стук в дверь. Графиня насторожилась, но не испугалась, так как только один человек имел право войти в это святилище - барон Шлеве. Она отворила дверь. Действительно, это был барон.

Войдя в ротонду, освещенную красным светом, он молча поклонился.

- Вы взволнованы, барон, румянец покрывает ваши щеки,- с -улыбкой произнесла владелица Ангулемского дворца.- Что у вас нового? Вчера вечером вы так внезапно исчезли!

- Да, я взволнован, любезная графиня, у меня есть на это все основания, но сейчас я явился к вам как победитель и с готовыми планами на будущее.

- Вы, как всегда, изобретательны, барон! Там, где надо пустить в дело хитрость и ум, вы непобедимы!

- Вы очень любезны, мой милый друг,- прошептал барон и поднес белую нежную руку Леоны к своим губам.

Она не мешала ему целовать руку, но губы ее дрогнули в ироничной усмешке.

- Кто ваша новая жертва? - спросила графиня, приглашая барона сесть.

- Удивляюсь вашему спокойствию и беспечности, графиня! Мне казалось вчера вечером, что вы слышали донесение моего лакея...

- Относительно господина д'Эпервье?

- Конечно!

- И что же вас, в таком случае, удивляет?

- Ваши спокойствие и нелюбопытство!

- Должна вам признаться, барон, что этот д'Эпервье и все его дела меня нимало не заботят.

- Разделяю ваше мнение, но на этот раз его дела - одновременно и наши...

- Вы имеете в виду то, что связано с Фуксом?

- Вы сами назвали имя, любезная графиня.

- Я и не предполагала, что дело господина д'Эпервье было и моим также...

Шлеве изменился в лице и язвительно усмехнулся.

- Несмотря на то, что моя незначительная персона замешана в этом деле.

- Ах да, припоминаю!... Вы, кажется, спасли этого человека...

- Да, вы правы, графиня. И представьте себе, как бы вы были скомпрометированы, если бы вчера вечером полиция окружила Ангулемский дворец, устроила обыск и нашла бы ла-рокетского беглеца!

- Отчего же, барон? Разве не мог этот беглец так же легко пробраться в Тюильри, чтобы чувствовать там себя в безопасности, и затем быть пойманным полицией в императорском дворце?

Шлеве злобно ощерился.

- Гм... Ваше сиятельство забывает, что этот Фукс знает о нас побольше, чем об императоре, и ему было бы что рассказать...

- Хорошо, вернемся к делу. В чем заключается ваша победа?.

- Ее результаты будут зависеть от вас, мой милый друг.

- Как ловко вы вывернулись! - рассмеялась графиня.- Что я должна сделать?

- Через час здесь будет господин д'Эпервье, чтобы узнать от вас, где находится Фукс, и посоветоваться с нами, каким способом захватить его.

- Но мне нечего сказать ему, барон!

- Я должен был так поступить, милая графиня, чтобы помешать опасным для нас замыслам д'Эпервье, замыслам, которые могли бы иметь для нас пагубные последствия... Да, графиня, самые пагубные, потому что Фукс, попадись он снова, не станет нас щадить.

- Вы полагаете, д'Эпервье позволит уговорить себя не открывать властям нашу тайну?

- Отнюдь, мой любезный друг, он готов сам предать эту тайну огласке, если... если ему будет суждено дожить до этого!...

- Хорошо ли я вас поняла, барон?

- Д'Эпервье нас погубит, если узнает, что мы заодно с Фуксом; лучше всего, если он не доживет до завтрашнего дня!...

- И вы решились...

- Да, ничего другого не остается. Либо мы его, либо он нас.

- Вы чудовище, барон! С каким дьявольским спокойствием замышляете вы свои адские планы. Придется мне и в этот раз стать вашей верной союзницей. Вы полагаете, что завтра господин д'Эпервье должен прекратить свое земное существование - что ж, быть по сему. Позвольте мне в таком случае сделать Заранее все необходимые распоряжения.

С этими словами Леона поднялась и, дружески кивнув барону, приятна пораженному ее сговорчивостью, грациозно удалилась.

Барон Шлеве удовлетворенно поглядел ей вслед и направился в вестибюль; чтобы встретить своего гостя. Часы пробили десять, и вскоре к подъезду подкатил наемный фиакр, высадивший господина д'Эпервье.

Барон с любезной улыбкой поспешил навстречу и пожал ему руку, как лучшему другу. Затем они проследовали в одну из уединенных ниш, куда почти тотчас же вошла и Леона.

Яркая красота этой женщины производила неотразимое впечатление на обер-инспектора. Достаточно было увидеть ее, и вся решимость господина д'Эпервье отошла на задний план. Обольстительно улыбаясь, Леона изящным движением руки указала ему место рядом с собой и завела оживленный разговор о последних новостях. Однако барон Шлеве искусно вклинился в разговор и предложил потолковать сначала о деле, интересующем их всех.

- Охотно,- согласилась Леона,- но прежде позволю себе небольшую паузу.

Она нажала золотой пружинный звонок, стоявший перед ней на столе, появилась служанка.

- Прикажите, милая Миранда, чтобы нам подали шампанского!

Служанка направилась было к выходу, чтобы исполнить приказание, но Шлеве жестом остановил ее.

- Извините, графиня,- сказал он с преувеличенной заботливостью,- господин д'Эпервье слегка нездоров, и врач запретил ему пить вино.

Леона в это время сделала глоток лимонада из стоящего перед ней бокала.

- Вы очень любезны, дорогой барон,- смущенно проговорил господин д'Эпервье,- но мне и в самом деле предпочтительнее было бы выпить немного лимонада.

- Я опасаюсь, что вы только из вежливости хотите разделить со мной мой напиток! - с улыбкой заметила Леона и повелительным жестом своей точно из мрамора высеченной руки приказала служанке наполнить один из хрустальных бокалов лимонадом и на серебряном подносе подать его господину д'Эпервье.

- Как вкусно! - воскликнул обер-инспектор, поспешно осушая свой бокал под чарующим взглядом красавицы графини.

Миранда хотела наполнить другой бокал для барона, но тот поспешно отказался, всем своим видом показывая, что желает поскорей избавиться от присутствия служанки.

- Давайте возвратимся к делу,- сказал он, понизив голос, когда за Мирандой закрылась дверь.- Смею ли я предложить вам свой план?

Леона выразила согласие молчаливым кивком, д'Эпервье так же молча кивнул, не спуская глаз с окончательно очаровавшей его графини.

- Я думаю, что будет лучше всего, если мы отправим этого человека, то есть, заставим его уехать на корабле, уходящем в Ост-Индию... Средство и способ найти будет несложно.

- Извините, многоуважаемый барон,- возразил д'Эпервье,- но в таком случае что помешает Фуксу возвратиться на первом же встречном корабле?

- Он уже немолод... Кроме того можно принять соответствующие меры.

- Но прежде всего нам необходимо знать его местонахождение,- заметил д'Эпервье.

- Этим сведением мы обязаны нашей любезной графине, как я и предупреждал вас,- сказал барон.- Фукс и его товарищ находятся в гостинице "Под тремя лилиями", что в конце Венсена, налево от дороги.

- Разве полиция не проводила там обысков?

- Без сомнения, проводила,- усмехнулся Шлеве,- но полиция далеко не всегда находит то, что ищет! Преступники укрываются там в потайной комнате.

Д'Эпервье бросил вопросительный взгляд на графиню.

- Это действительно так, как рассказывает барон,- подтвердила Леона,- и я должна признаться, что предпочла бы устранить этого человека, нежели передать в руки правосудия.

- Ваше желание для меня закон,- отвечал д'Эпервье.

- Слушайте же тогда,- продолжил барон.- Я уже навел справки. Корабль "Рекэн" через три-четыре дня отплывает из Гавра в Калькутту. В устье Ганга свирепствует холера; жертвами ее становятся в основном пожилые люди из числа приезжих - как раз для нашего подопечного.

- Это было бы прекрасно! - откликнулся д'Эпервье.

- Мы должны следующей же ночью без лишнего шума захватить этих негодяев и тотчас же отправить их в Гавр!

- Вы говорите, гостиница находится в тихом, уединенном месте?

- Именно так. И нам предстоит не очень много хлопот, если мы найдем шестерых молодцов для этой цели. Крытый экипаж я приготовлю.

- Превосходно, дорогой барон! Время и другие подробности мы сможем уточнить завтра в течение дня.

- Буду очень рад, если вы удостоите меня своим посещением. Но почему вы так торопитесь?

- Этот несносный прилив крови! - сказал д'Эпервье, вставая.

- Позвольте предложить вам еще глоток лимонада,- с улыбкой предложила графиня,- он превосходно охлаждает кровь.

- О да,- подхватил д'Эпервье,- ваш лимонад укрепляет мне силы!

С этими словами он осушил еще один бокал. Затем низко поклонился графине, которая тоже встала, предоставляя барону проводить гостя.

- До свидания, любезный господин д'Эпервье,- шепнул барон, прощаясь с обер-инспектором на террасе.

- Завтра около полудня я буду у вас! - так же тихо произнес д'Эпервье и шагнул в темноту.

-Не будешь ты у меня,- пробормотал Шлеве, глядя ему вслед;

Под утро господин д'Эпервье почувствовал недомогание и послал за врачом, но когда врач пришел, то застал своего пациента уже лежащим на полу возле кресла с широко раскрытыми глазами. Его тотчас уложили в постель, но доктор объявил, что господин д'Эпервье в медицинской помощи уже не нуждается, и сделал заключение, что смерть наступила в результате удара, причиной которого явилось злоупотребление горячительными напитками, против чего он, врач, решительно возражал...

Доктор ошибался, как это часто случается.

Начальника тюрьмы Ла-Рокет господина д'Эпервье похоронили с должными почестями. В погребальной процессии принимал участие и барон Шлеве в очень изящном экипаже.

XXV. САНДОК И МОРО

Спустя несколько недель после описанного происшествия, погожим летним вечером на улице Риволи появилась странная фигура. Лицо ее почти полностью было скрыто широкополой соломенной шляпой. Легкий темный плащ укутывал туловище и спускался ниже колен; ноги, казалось, были обуты в черные сапоги. Но присмотревшись повнимательнее к этой крадущейся, как кошка, фигуре, можно было заметить, что никаких сапог нет, ноги вовсе босы и, так же как и лицо, от природы черны или очень смуглы. Это был Моро.

Бесшумной тенью скользил он мимо домов, пока не приблизился к особняку князя Монте-Веро. Достигнув ажурной калитки в решетчатой ограде и найдя ее запертой, он в нерешительности замер на месте.

Сумерки уже сгустились, в домах зажглись огни, наступила та вечерняя пора, когда солнце давно зашло, а луна на усеянном звездами небосводе еще не появилась.

Колебания Моро длились недолго. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, он с удивительной ловкостью перемахнул через ограду в парк, окружавший особняк. Здесь он с минуту прислушивался... до него донеслись чьи-то шаги. Имел ли Моро какой-нибудь злой умысел, что так старался быть незамеченным? Подобно змее, он скользнул в тень деревьев и оттуда следил, кто же появится на дорожке парка.

Вскоре он убедился, что в парке прогуливался князь со своими друзьями, приехавшими из столицы Германии; Маргарита с Жозефиной следовали за ними, а Мартин позади замыкал шествие.

- О, бедная дочь массы! - пробормотал негр, вспомнив убитого мальчика.- Она носит черное платье и очень печальна... бедная красивая дочь!

Следом за Мартином по дорожке шел еще кто-то, как верный слуга за господином, и глаза Моро блеснули: он узнал в этом человеке своего собрата Сандока.

Быстро и бесшумно пробрался он между кустарником на дорожку и, не замеченный никем из лиц, шедших впереди Сандока, дотронулся до его плеча. Тот мгновенно обернулся, и лицо его расплылось в улыбке.

- А, добрый брат Моро!

Моро приложил палец к губам.

- Тсс, тихо! Никто не должен знать, что Моро здесь! - шепнул он.

- Спрячься в кустах. Когда масса уйдет в дом, Сандок придет к тебе, добрый брат Моро!

Негр кивнул в знак того, что понял, и скрылся в тени деревьев, а Сандок как ни в чем не бывало последовал за Мартином и господами к увитому плющом балкону, где их ожидал богато сервированный, освещенный великолепными лампами стол.

Пока все рассаживались и лакеи подавали кушанья, Сандок, улучив минуту, шепнул несколько слов Мартину, оставшемуся внизу.

- Будь осторожен, Сандок! - тихо сказал в ответ кормчий.- Я догадываюсь, зачем пришел сюда этот негр. Ты знаешь, что барон и графиня еще больше возненавидели тебя после того, как ты выкрал письма. Не делай вид, будто ты хитрее и ловчее их всех! Иногда можно перехитрить самого ловкого и опытного человека!

- Не беспокойся, Мартин, мы еще посмотрим, кто кого. Сандок дал клятву задушить этого подлого барона, самому или с помощью ангела, и бросить в Сену!

- Ну, ступай,- ответил с улыбкой Мартин, видя, что негра мучит нетерпение.- Ступай, а я останусь здесь.

Самонадеянно усмехаясь, Сандок кивнул кормчему и исчез в темной аллее. Там его поджидал Моро.

- Что нового, брат? - спросил Сандок, возбужденно сверкнув глазами.

- Барон во дворце графини... ночь благоприятствует... дворецкий Сен-Клу отсутствует!...

- Ты считаешь, мы должны захватить барона?

- Да, в эту ночь, брат Сандок! Самое удачное время... Барон приехал в экипаже во дворец графини, оттуда будет возвращаться с одним только кучером. Сандок и Моро догонят карету, прыгнут в нее, свяжут барону руки, заткнут ему рот и увезут.

- Или убьют кучера?

- Нехорошо, если Моро убьет слугу императора,- шепотом ответил Моро.- Кучер должен остаться жив, а барона мы тайком увезем во дворец Сен-Клу!

- О, брат Моро придумал хороший план... Сандок очень рад, что проклятый барон будет наконец убит, очень рад... Сандок снимет это платье с галунами и оденется так же, как брат Моро!

- Только скорей! - шепнул Моро, и Сандок поспешил в людскую.

Вскоре он возвратился. Вместо синей ливреи с серебряными галунами и шитьем на нем был легкий плащ, на голове - старая коричневая шляпа, ноги ниже колен обнажены, так же как и у Моро.

- Хорошо подкрадываться, хорошо бегать! - сказал он, указывая на босые ноги.

- О, очень хорошо, брат Сандок,- подтвердил Моро. Он находился в прекрасном расположении духа, его радовала предстоящая охота.

Оба негра с легкостью перелезли через забор обратно на улицу Риволи и побежали по направлению к Булонскому лесу.

Было около одиннадцати часов, когда они оказались у Ангулемского дворца. Окна его были ярко освещены, у ворот стояло множество экипажей.

Моро повлек Сандока под деревья у забора, чтобы кучера и лакеи, разговаривающие между собой, не могли их заметить.

Им удалось беспрепятственно пробраться в переднюю часть парка через главный вход.

Сандок знал не только план парка, но и был знаком с внутренним расположением дворца.

- Два выхода,- сказал он своему спутнику, когда они осторожно пробирались под деревьями.- Моро останется здесь, у передних ворот, Сандок будет караулить у задних!

Моро кивнул в знак того, что понял, и пробрался к группе деревьев, росших напротив парадного входа. Отсюда очень удобно было наблюдать за каждым подъезжающим и отъезжающим экипажем.

Сандоку было несколько сложнее. У террасы сияли большие канделябры, дорожки освещались фонарями, в глубине парка горели разноцветные шары и лампионы, многие деревья сверху донизу были увешаны фонариками, как рождественские елки.

К тому же повсюду гуляли парочки, порхающие танцовщицы в своем бесконечном веселье забегали в самую гущу кустов, гоняясь друг за другом. Поэтому не так-то легко оказалось найти подходящее убежище, откуда можно было бы наблюдать исход этого веселья, не опасаясь быть замеченным самому.

Сандоку оставалось рассчитывать только на свое везение, так как он не был здесь в безопасности, в чем скоро и убедился: влюбленные парочки для своих непродолжительных пастушеских сцен охотнее всего выбирали самые темные, самые укромные уголки парка. Пришлось Сандоку удовольствоваться отдаленным местом наблюдения, потому что отыскать подходящее укрытие вблизи ярко освещенной террасы было бы безумием. Нет никакого сомнения, что если бы его обнаружили, то как незваного и по своей наружности нежеланного гостя тотчас задержали бы и очень скоро опознали бы в нем опасного своей отвагой и ловкостью княжеского лазутчика.

Этого ни в коем случае нельзя было допустить!

Итак, Сандок устроился в некотором отдалении от второго входа и так хорошо укрылся, что найти его можно было бы лишь приблизившись вплотную; а между тем ему видны были приближающиеся экипажи, среди которых он без труда мог отличить карету барона, которую хорошо знал.

Гости, судя по всему, начинали разъезжаться. Экипажи, шурша колесами по мелкому гравию, подъезжали к террасе и увозили знатных господ обратно, в их великолепные особняки и дворцы. Сандок провожал глазами каждый; кроме того он ожидал сигнала Моро, который тот должен был подать, если барон, подобно многим гостям, выйдет из переднего подъезда.

Очаровательные балерины все еще разгуливали в разных местах парка по дорожкам среди зелени и весело щебетали, тихо смеясь, о своих победах над герцогом Монфиром, о любезном маркизе де Шальбере, о расточительном персидском принце Улюе и о сотне других.

Вдруг на террасе показалась высокая статная женщина с горделивой осанкой, рядом с ней шел прихрамывающий господин. Сандок подскочил на месте, глаза его мрачно сверкнули - он узнал графиню и барона! Барон как будто поджидал кого-то. На главной аллее показалась карета и быстро приблизилась к террасе.

Этого было достаточно для Сандока; барон собирался уезжать, и надо было предупредить Моро, чтобы вместе с ним поджидать на дороге карету барона поблизости от дворца. Быстро и ловко побежал он по опустевшим теперь дорожкам и на повороте аллеи столкнулся с Моро, который тоже заметил карету барона и в свою очередь торопился предупредить об этом собрата. Однако радость и нетерпение сделали Моро неосторожным, и кучер вполне мог его заметить.

Оба негра заторопились к воротам; оставаться в парке далее не имело смысла, так как необходимо было опередить карету барона и поджидать ее в подходящем месте.

Миновав ворота, они затаились в придорожных кустах.

- Очень хорошо,- шептал Моро,- все гости разъехались, никто не помешает.

- Ты прав, экипаж барона - последний.

- Моро побежит догонять карету, чтобы вскочить на запятки.

- Ого, Сандок тоже умеет бегать! Моро побежит с одной стороны, Сандок - с другой, мы нападем с обеих сторон и, пока кучер заметит что-нибудь, успеем зажать барону рот и вытащить его из кареты.

Несколько капель дождя упало на листву; тучи на небе сгущали ночной мрак, и это благоприятствовало замыслу негров. Было душно, глубокая тишина царила в парке, только издалека доносился шум удаляющихся экипажей и всадников.

Давно уже пробило полночь, когда на главной аллее показалась наконец карета барона; она двигалась в сторону ворот.

Моро и Сандок ждали, пригнувшись, как два тигра, которые готовятся напасть на свою жертву.

Карета приближалась к воротам. Моро и Сандок замерли; как только она поравняется с ними, оба сбросят стеснявшие движения плащи и нападут с двух сторон одновременно. Но что это? Карета повернула в противоположном направлении.

Что бы это значило?

Неужели барон заподозрил опасность? А может, кучер заметил Моро и доложил об этом своему господину?

Эти вопросы мелькнули, подобно молнии, в головах обоих негров, и они, не тратя лишних слов, воодушевленные одной мыслью, бросились вслед за экипажем барона по безлюдной ночной дороге, ведущей к отдаленным берегам Сены.

Оба негра с неимоверной быстротой бежали по дороге, каждый со своей стороны экипажа.

Кучер нахлестывал лошадей кнутом; прежде он никогда этого не делал - неужели заметил преследование?

Тем временем расстояние между неграми и экипажем все более и более сокращалось.

Через несколько секунд они догонят экипаж... они уже могли дотронуться до него. Внезапно Сандоку показалось, что из окошка с его стороны кто-то выглянул и тут же спрятался. Но нет, он ошибся, темнота и азарт погони породили этот призрак!

Дорога делала поворот; Сандок бежал по внутренней стороне круга и на несколько шагов опередил Моро; тот наддал, и дверок экипажа они достигли почти одновременно. Напрягшись, Сандок уцепился за поручень и вскочил на рессору экипажа; чутье подсказало ему, что Моро проделал то же самое.

"Ну, пора",- подумал Сандок. Он подтянулся и хотел заглянуть внутрь экипажа, как вдруг его шею обхватили чьи-то руки и принялись душить.

Внезапное нападение настолько ошеломило его, что он, всегда решительный и находчивый в минуту опасности, на этот раз чуть не соскользнул с рессоры на дорогу, но в данную минуту это было бы для него счастьем! Тщетно пытался он разжать руки на своей шее. Готовясь предать барона в объятия ангела-душителя, он, казалось, сам становился жертвой последнего.

Одного взгляда было ему достаточно для того, чтобы убедиться: железные тиски, в которые угодила его шея, принадлежат Фуксу; с другой стороны коляски Рыжий Эде проделывал такую же процедуру с Моро.

По всей вероятности, барон, заподозрив неладное, взял с собой в качестве телохранителей обоих преступников, чего негры не заметили, и сейчас преспокойно восседал между ними, поглядывая то в одну, то в другую сторону и ни во что не вмешиваясь.

Между тем, Рыжий Эде, увидев, что негров двое, на какой-то миг растерялся и ослабил хватку; этого оказалось достаточно, чтобы Моро освободился, в то время как Сандок все еще извивался в цепких руках Фукса. Упустив Моро, Эде пришел на помощь товарищу, и как Сандок ни сопротивлялся, совместными усилиями они втащили его в экипаж и связали так крепко, что бедный негр, попавший в ловушку, не мог даже пошевелиться.

Сандок питал слабую надежду на то, что Моро, которому удалось освободиться и соскочить, повторит свое нападение, на этот раз более обдуманно и с лучшим результатом, но потом ему пришло в голову, что собрат его безоружен, как и он сам, и эту надежду пришлось оставить.

Связанный по рукам и ногам, всецело во власти трех негодяев, он почувствовал себя брошенным на произвол судьбы, и быстро мчавшийся экипаж уносил его все дальше и дальше от тех, кто мог бы его спасти.

Барон пересел на заднее сидение, предоставив переднее обоим преступникам и пленнику, помещенному между ними.

- Вот мы, наконец, и поймали птичку! - торжествовал Фукс, пробуя крепость узлов на путах.- Смотри, негр князя Монте-Веро, какие прочные веревки, тебе их век не одолеть. Ну, так что же привело тебя к экипажу господина барона, друг Сандок? Или ты решил пополнить ряды уличных воров и грабителей?

Барон Шлеве, видя, что пленник крепко связан, тоже решил позабавиться.

- Князь, должно быть, не заплатил тебе жалованья? - участливо спросил он.- Представьте себе, любезный Фукс, этот мошенник пробрался в спальню графини и украл самые важные письма!

- Талант, которым обладают все черные,- смеясь, сказал Фукс,- пожалуй, он еще и нас научит, поэтому подождем сворачивать ему шею.

- Боже упаси иметь дело с черными людьми,- сказал барон.

- Черные - не люди,- заметил Рыжий Эде и ударил беззащитного Сандока в лицо так сильно, что кровь брызнула у него из носа.

- Проклятый разбойник,- проговорил связанный, скрежеща зубами,- придет и твой черед!...

- Не надо его убивать,- продолжал Шлеве,- подержим лучше взаперти. Этот черный пес может сообщить нам немало интересного, если мы хорошенько попросим его!

- Немного горячей смолы или сургуча на грудь хорошо развяжут ему язык,- со зверской улыбкой проговорил Фукс.- Перестань скалить зубы, черный дьявол, или я тебе их выбью!

- Сделай это... сделай! День мести все равно настанет! - прохрипел Сандок, и глаза его налились кровью.

Несмотря на связанные руки и ноги, он готов был при малейшей возможности выброситься на дорогу, но Фукс и Эде караулили его с двух сторон, как собаки.

- Да-да,- посмеивался барон,- я уверен, что горячая смола развяжет ему язык. С черномазыми нельзя иначе. Готов биться об заклад, что этот негр по приказу князя Монте-Веро готовил на меня покушение, иначе зачем ему было гнаться за моим экипажем?

- Он сам обо всем расскажет,- пообещал Рыжий Эде.- Погоди, голубчик, ты потеряешь и зрение и слух, когда попадешь к нам на лечение!

- К вам на лечение? - смеясь переспросил Шлеве.- Вот так шутка - к вам на лечение! Воистину, не рой яму другому, сам в нее попадешь. Как будет смеяться графиня, когда я завтра расскажу ей эту превосходную шутку!

- Давно уже обратил я внимание на этого черного шпиона,- сказал Фукс,- а теперь он сам к нам пожаловал.

- Не он один таким образом попадал в ловушку,- посмеиваясь сказал Рыжий Эде. Он высунул голову в окошко и поглядел по сторонам.- Да, но куда девался второй мошенник? Я успел хорошенько ударить его в висок, но эти негры живучи как кошки.

- Я видел, как он свалился замертво,- вставил Шлеве.- Но если даже он и придет в себя, то впредь поостережется нападать на нас, видя, что произошло с его собратом.

- Эти черные псы трусливы, в чем я смог убедиться на пути из Рио-де-Жанейро в Монте-Веро,- сказал Фукс.- Трусливы и продажны. Интересно попробовать, не изменит ли и он своему господину за сотню франков?

Сандок весь кипел, но молчал и от злости кусал себе язык.

- А что, попробуем! - воскликнул барон.- Произведем этот занимательный опыт. А пока что, господа, глаз не спускайте с этого черномазого.

- Можете не беспокоиться,- заверил Рыжий Эде,- всех, кто имеет отношение к князю Монте-Веро, сославшему нас на каторгу, я ненавижу, как смерть и палача. Да-да, черный негодяй, тебя я ненавижу, потому что ты негр князя Монте-Веро!

Фукс злорадно засмеялся и пробормотал:

- Я тоже...

- Что ж,- сказал Шлеве, - господину Сандоку теперь не поздоровится, но это справедливо: он вполне заслужил такое отношение. Однако же есть смысл покамест пощадить его: трудно предугадать, в чем он окажется полезен нам. Думаю, что не только мне, но и графине понадобятся от него некоторые сведения.

- Он будет жить до тех пор, пока мы в безопас ности. Как только князь Монте-Веро начнет угрожать нам, мы будем вынуждены освободиться от этого негодяя,- решительно проговорил Фукс.- Знай же об этом, черная тварь, и моли усердно своих богов, чтобы они охраняли нас от всякой опасности... для твоей же пользы!

Карета достигла Сены и катила по аллее, тянувшейся вдоль берега. Рыжий Эде внимательно следил за дорогой, потом повернулся к Фуксу.

- Что будем делать с этим негром? Завяжем ему глаза или просто выколем, чтобы он не видел, куда мы его поведем?

- Можно бы и выколоть, да кучер увидит, неудобно как-то...

- Нет, господа,- вмешался барон,- мой кучер видит только то, что должен видеть, поэтому поступайте так, как найдете нужным!

- Завяжи ему глаза! - приказал Фукс своему товарищу и повернулся к Сандоку.- А ты учти, черная образина: иди туда, куда тебя поведут, и не вздумай сопротивляться. При первом подозрительном движении я перережу тебе глотку!

- Мне идти? - спросил Сандок.- Разве Фукс может ходить со связанными ногами?

- Ты прав,- насмешливо ответил Фукс,- я развяжу тебе ноги, но горе тебе, если ты сделаешь хоть один шаг в сторону!

Рыжий Эде притянул голову Сандока к себе, вынул из кармана платок и туго завязал глаза пленнику, а Фукс снял с его ног веревку и набросил на шею, чтобы вести бедного негра на привязи, подобно животному.

В конце аллеи кучер остановил лошадей. Барон Шлеве, которого очень забавляло, что шпион князя Монте-Веро попал в руки преступников, меньше всего заботившихся о вежливом с ним обращении, распрощался с обоими. Фукс и Эдуард в ответ раскланялись с ним и принудили Сандока выйти из коляски. Тому ничего не оставалось, как повиноваться.

На шее негра петлей была захлестнута веревка, другой ее конец Фукс держал в руке.

Кучер развернул лошадей и повез барона домой, а Фукс и Эдуард повели пленного берегом Сены до того места, где стоял барк "Рекэн".

Рыжий Эде проворно влез на палубу и спустил узкий трап, по которому Фукс помог Сандоку подняться на борт, предварительно убедившись, что поблизости нет ни души.

Сандок легко догадался, что находится на судне, но где оно пришвартовано - понятия не имел. Его провели по палубе и заставили спуститься в какое-то тесное душное помещение. Здесь ему удалось наконец развязать руки и снять повязку с глаз.

Кругом царил полный мрак. О побеге нечего было и думать, так как Фукс убрал за собой лестницу и крепко запер дверь.

Ощупывая стены этой каморки, Сандок определил, что находится в кормовой части судна, под рулем. Он заскрежетал зубами...

Мало того, что планы поимки барона окончательно расстроились, так он еще и сам угодил в руки его сообщников!

XXVI. ИМПЕРАТОР И КНЯЗЬ

Едва настало утро и первые лучи солнца осветили деревья в парке, как Эбергарду, работавшему в своем кабинете, доложили о прибытии покрытого пылью и запыхавшегося негра, непременно желающего говорить с ним.

Князь был удивлен этим ранним и странным посещением, но все-таки приказал лакею впустить негра.

В комнату вошел Моро, приложив к груди руки, пал на колени и ждал княжеского слова.

- Встань! - приказал Эбергард, благосклонно кивнув.- Ты - негр императора, я видел тебя в Сен-Клу?

- О, великий масса очень милостив, он сразу узнал бедного Моро!

- Почему ты пришел так рано и чего ты хочешь от меня?

Георг Ф. Борн - Грешница и кающаяся. 8 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :