Бласко-Ибаньес Висенте
«Димони.»

"Димони."

перевод с испанского Татьяны Герценштейн

I.

Bo всей валенсианской равнине от Кульера до Сагунто не было деревни или города, где бы его не знали.

Как только раздавались на улице звуки его гобоя, мальчишки прибегали во весь опор, кумушки звали друг друга с жестами удовольствия, а мужчины покидали трактир.

- Димони! Димони пришел!

А он с надутыми щеками и неясным, устремленным в даль взглядом дул себе, не переставая, в длинный гобой и принимал деревенские овации с равнодушием идола.

Он пользовался популярностью и делил всеобщее поклонение со своим старым, потрескавшимся гобоем, вечным спутником его мытарств. Когда тот не валялся где-нибудь на сеновале или под столом в трактире, то торчал всегда под мышкою у Димони, точно это был новый член тела, созданный природою в порыве стремления к гармонии.

Женщины, смеявшиеся над этою знаменитою погибшею душою, сделали открытие: Димони был недурен собою. Он был высокого роста и крепкого сложения, с круглою головою, высоким лбом, коротко остриженными волосами и дерзко горбатым носом. В его спокойной и величественной осанке было что-то, напоминавшее римского патриция, но не из тех, которые жили в период суровости по-спартански и развивали силу на Марсовом поле, а из римлян периода упадка, которые. портили в императорских оргиях расовую красоту, окрашивая вином нос в пурпур и безобразя профиль отвислым вторым подбородком от обжорства.

Димони был пьяницею. Чудеса erо гобоя, заслужившие ему прозвище демона, не привлекали так внимания людей, как знатные попойки, которые он устраивал по большим праздникам.

Благодаря репутации музыканта, которою он пользовался, его приглашали во все города и деревни. Он являлся безмолвный, держась прямо, с гобоем под мышкой, ведя с собою, точно прслушную собаченку, барабанщика - какого-нибудь подобранного по пути парня. Весь затылок этого парня становился лысым от ужасных щипков, которыми угощал его маэстро в случае невнимания, когда он бил по барабану без увлечения. А если ему надоедала такая жизнь, и он покидал маэстро, то это случалось после того, что он напивался так же пьян, как тот.

Bo всем округе не было такого гобоиста как Димони. Но много беспокойств причинял он тем, которые приглашали его участвовать в их праздниках. Им приходилось караулить его, как только он появлялся в деревне, грозить ему палкою, чтобы он не входил в трактир, до окончания процессии, а часто и сопровождать его в минуты крайней снисходительности в трактир, и удерживать его там за руку каждый раз, как он протягивал ее к кружке. Но и эти предосторожности оказывались иногда тщетными; случалось не раз, что шествуя, выпрямившись во весь рост, с серьезным видом, хотя и несколько медленною походкою, перед хоругвями братского общества, он приводил правоверных в ужас, начиная вдруг играть Королевский марш перед оливковою ветвью трактира и затягивая потом печальный De profundis, когда фигура святого вступала обратно в церковь.

Подобные развлечения неисправимого бродяги и пьяного безбожника веселили народ. Детвора кишела вокруг него, прыгая в такт гобоя и превознося Димбни. Местные холостяки смеялись над серьезностью, с которою он шествовал перед приходским крестом и показывали ему издали стакан вина в виде приглашения, на которое он отвечал хитрым подмигиваньем, точно хотел сказать: - Приберегите его на "после".

Это "после" составляло счастье Димони, так как являлось моментом, когда по окончании торжества и освобождении из-под надзора, он вступал снова во владение свободой в очаровательном трактире.

Тут он был в своей сфере - рядом с выкрашенными в темно-красный цвет бочками, среди столиков, усеянных круглыми следами стаканов, вдыхая запах лука, трески и жареных сардин, красовавшихся на прилавке за грязной решеткой под сочным навесом из спускавшихся с потолка рядов засиженных мухами колбас, с которых капало масло, темных сосисек и пузатых окороков, посыпанных красным перцем.

Хозяйка трактира чувствовала себя польщенною присутствием посетителя, приводившего за собою целую толпу людей. Поклонники действительно валили валом. He хватало рук, чтобы наполнять кружки. В комнате распространялся сильный запах грубой шерсти и ножного пота, и пламя коптящей лампы освещало почтенное собрание. Одни из посетителей сидели на квадратных табуретах с сиденьем из испанского дрока, другие - на полу на корточках, поддерживая сильными руками челюсти, точно оне могли развалиться от бесконечного смеха.

Все взгляды были устремлены на Димони и его гобой.

- Бабушку! Сыграй бабушку!

И Димони, не моргнув глазом, точно он не слышал общей просьбы, начинал подражать на гобое разговору в нос двух старух с такою комичною интонациею, с такими удачными паузами, с такими крикливыми и быстрыми пассажами, что трактир оглашался грубым бесконечным смехом, пробуждавшим рядом на дворе лошадей, которые присоединяли свое громкое ржание к общей сумятице.

Затем его просили представить Пьяницу, скверную бабу, ходившую по деревням, продавая платки и спуская весь свой заработок на водку. Интереснее всего было то, что вдохновительница находилась почти всегда среди присутствующих и первая смеялась над умением гобоиста подражать её выкрикиванию товара и ссорам с покупательницами.

Но когда комический репертуар был истощен, Димони, сонный от выпитого алкоголя, уходил в мир фантазии и подражал перед молчаливой и отупевшей публикой щебетанью воробьев, шопоту хлебных полей в ветреную погоду, далекому звону колоколов и ворбще всему тому, что поражало его слух, когда он просыпался посреди поля, сам не понимая, как занесла его туда попойка предыдущей ночи.

Эти грубые люди чувствовали себя неспособными насмехаться над Димони, над его надменным остроумием и подзатыльниками, которыми он угошал барабанщика. Искусство этого деревенского бродяги, хоть и грубое, но наивное и гениальное, оставляло глубокие следы в девственных душах этих людей, и они с изумлением глядели на пьяницу, который, казалось, рос в такт неосязаемых узоров, выводимых гобоем. Он играл всегда с серьезным и рассеянным взглядом, выпуская из рук инструмент только, чтобы взять кружку и усладить высохший язык журчащей струей вина.

И таким он был всегда. Стоило большого труда вытянуть из него слово. О нем знали только, благодаря его популярности, что он был из Беникофара, что он жил там в одном старом доме, который оставался ему еще, потому что никто не давал за этот дом ни гроша, и еще, что он пропил в несколько лет двух мулов, телегу и полдюжины полей, которые получил в наследство от матери.

Работать? Нет, и тысячу раз нет. Он родился, чтобы быть пьяницею. Пока у него будет в руках гобой, он не будет чувствовать недостатка в хлебе. Спал же он, как князь, когда по окончании празднества, проиграв на гобое и пропьянствовав всю ночь, он сваливался, как мешок где нибудь в углу трактира или на поле, а мальчишка-барабанщик, такой же пьяный, как он, ложился у его ног, точно послушная собаченка.

II.

Никто не знал, как произошла встреча. Но это должно было неизбежно случиться и случилось. Димони и Пьяница соединились и слились во едино.

Продолжая свой путь по небу пьянства, они столкнулись и стали с тех пор неразлучны - рыжее светило цвета вина и блуждающая звезда, бледная, как свет алкоголя.

Братская дружба пьяниц перешла в любовь, и они удалились в свои Беникофарские владения, чтобы скрыть свое счастье в старом домишке. По ночам растянувшись на полу в той самой комнате, где родился Димони, они видели звезды, насмешливо мигавшие сквозь большие трещины в крыше, скрашиваемые большими верхушками колыхающихся растений. Этот дом был старою рухлядью, разваливавшеюся на куски. В бурные ночи им приходилось бежать, точно они были в открытом поле; и они ходили, преследуемые дождем, из дома в дом, пока не находили наконец в какой нибудь заброшенной конюшне уголок, где расцветала среди пыли и паутин оригинальная весна их любви.

Венчаться?.. К чему? He все ли им было равно, что скажут люди? Для них не существовало законов или общественных условностей. С них достаточно было крепко любить друг друга, иметь кусок хлеба в полдень, a главное кредит в трактире.

Димони погрузился с головою в новое счастье, как будто перед его глазами открылась какаято незнакомая дверь, показав ему столь же безграничное, сколь неведомое счастье. Вино и гобой задушили в нем с детства все остальные страсти. А теперь, в двадцать восемь лет он потерял стыдливость безчувственного пьяницы и подобно свечкам из тонкого воска, горящим во время процессий, он таял в объятиях Пьяницы, бледной, безобразной, жалкой бабы, почерневшей от огня алкоголя, который пылал внутри ея, и до того страстной, что она вся трепетала, как струна. Но в глазах Димони она была образцом красоты.

Их счастье было так велико, что вырывалось даже за пределы домишки. Они обнимались посреди улиц, с невинным бесстыдством двух собак; много раз, отправляясь в деревню на какое-нибудь торжество, они забегали в поле, и их застигали в высшем порыве страсти крики проезжих, отмечавших это открытие громкими насмешками. Димони располнел от вина и любви; у него вырос живот, и одет он был так тщательно, как никогда. Он чувствовал себя спокойным и довольным в обществе Пьяницы, а эта женщина все худела и чернела, и сосредоточив все свои заботы исключительно на нем, не занималась починкою грязных юбок, окутывавших её впавшие бедра.

Она не покидала его. Простодушный парень, как он, был подвержен всевозможному риску. И не довольствуясь сопровождением его в артистических турнэ, она шествовала рядом с ним во главе процессии, не боясь насмешек и поглядывая на всех женщин с некоторою враждебнстью.

Когда Пьяница забеременела, народ стал чуть не помирать от смеха, потому что она компрометировала торжественность процессий.

Посредине шел он с торжествующим выражением лица и поднятым кверху гобоем, напоминающим огромный нос, направленный в небо. По одну сторону от него шел парень, игравший на барабане, по другую сторону Пьяница, выставлявшая с наслаждением на показ, точно второй барабан, свой вздутый живот, похожий на шар, готовый лопнуть. Этот живот заставлял ее идти медленною и неуверенною походкою и скандально поднимал дерзкою округлостью перед юбки, обнажая распухшие ступни, хлябавшие в старых башмаках, и черные, сухия и грязные ноги, похожия на палочки барабанщика.

Это было настоящим позором, надруганием над святынею, и деревенские священники читали наставления гобоисту:

- Но чорт тебя побери! Женись ты по крайней мере, раз уже эта погибшая душа не желает расставаться с тобою даже в процессии. Я беру на себя хлопогы относительно ваших бумаг.

Но несмотря на высказываемое всеми согласие, Димони и не думал слушаться этих советов. Венчаться! Конечно... а как посмеялись бы люди! Лучше пусть все останется попрежнему.

И, ввиду упорного нежелания Димони, его, хотя и продолжали приглашать на праздники, так как он был дешевле и лучше всех остальных гобоистов, но лишили всех присущих его должности почестей. Его перестали допускать к почетному столу, перестали давать ему освященный хлеб и зарретили им обоим доступ в церковь в дни праздников, точно они были еретики.

III.

Она не сделалась матерью. Когда настал момент, из её горячих внутренностей вырвали по кускам несчастный плод пьянства. А вслед за чудовищным зародышем умерла и мать под изумленным взором Димони. Видя, как угасает эта жизнь без агонии и судорог, он не знал, ушла ли его подруга навсегда или заснула, как в те дни, когда у её ног валялась пустая бутылка.

Известие об этом происшествии разнеслось по деревне, и Беникофарские кумушки столпились у двери домика, чтобы поглядеть издали на Пьяницу, лежащую в гробу бедных, и на громадную фигуру Димони, стоявшего на корточках около трупа, всхлипывая с опущенною головою, точно печальный бык.

Ни один человек в деревне не снизошел до того, чтобы войти в дом. Траурный кортеж состоял из Беникофарского могильщика и полудюжины друзей Димони, оборванных и пьяных, как он, просивших милостыню на больших дорогах.

Они провели ночь у тела покойной, выходя по очереди каждые два часа, чтобы постучаться в дверь трактира и попросить наполнить им огромную бутыль. Когда солнце заглянуло в дом через трещины в крыше, они проснулись все на полу вокруг умершей, точь в точь, как в ночь после воскресенья, когда они валились с братскою доверчивостью где нибудь на соломе по выходе из трактира.

Как они плакали все! А бедняжка лежала в гробу бедных, спокойно, точно спала, и не могла встать, чтобы попросить свою долю вина. О, что значит жизнь! И все мы кончим таким образом!

И пьяницы расплакались так, что растроганность и опьянение не прошли у них и по пути на кладбище.

Все население глядело издали на похороны. Люди смеялись, как сумасшедшие, при виде такого небывалаго зрелища.

Приятели Димони шествовали, неся гроб на плечах, спотыкаясь и встряхивая при этом зловещий ящик, словно старое судно без мачт. И за этими нищими шел Димони со своим неразлучным инструментом под мышкой и с прежним видом умирающего быка, который только что получил ужасный удар в затылок. Ребятишки кричали и скакали перед гробом, точно на празднике, а народ смеялся, уверяя, что история с родами была чистою выдумкою, и Пьяница умерла просто от пресыщения водкой.

Обильные слезы Димони тоже вызывали смех. Славный парень! Он был еще под хмельком после ночи и проливал слезы из вина при мысли, что у него не будет больше подруги для ночных попоек.

Все видели, как он возвращался с кладбища, где позволили из сострадания похоронить эту погибшую душу. Все видели также, как он вошел в трактир со своими приятелями, включая могильщика, и схватил кружку грязными от могильной земли руками.

С этого дня в нем произошла коренная перемена. Прощайте, славные прогулки, успех в трактире, серенады на площадях и громкая музыка в процессиях! Димони не желал выходить из Беникофара или участвовать в празднествах. Работать?.. Это дело дураков. Пусть не рассчитывают на него во время праздников. И для подтверждения этого решения, он отпустил последнего барабанщика, присутствие которого раздражало его.

Может-быть, мечтая иногда, как пьяный меланхвлик, Димони думал при виде вздутого живота Пьяницы о возможности того, что со временем пузатый мальчуган с плутоватой мордочкой, маленький Димони, будет аккомпанироваиь на барабане трепещущим гаммам его гобоя. Теперь же он был одинок. Он узнал счастье только для того, чтобы его положение стало еще грустнее. Он узнал, что такое любовь, чтобы узнать отчаяние. О существовании этих двух вещей он не подозревал до того, что натолкнулся на Пьяницу.

Он отдался водке с таким рвением, точно воздавал посмертную почесть покойной Пьянице. Он ходил грязный и засаленый и не мог повернуться в домишке без того, чтобы не почувствовать отсутствия этих рук колдуньи, сухих и острых, словно когти, ходивших за ним с материнскою заботливостью.

Он сидел, запрятавшись в глубь своей берлоги, в то время, как сияло солнце. По наступлении вечера он осторожно выходил из деревни, точно вор, который прокрадывается в засаду, и тихонько пролезал через трещину в ограде на кладбище с волнистою почвою, которую природа сравняла кустарниками, кишевшими бабочками.

А по ночам, когда запоздалые батраки возвращались в деревню с киркою на плече, они слышали нежную, тихую, несмолкаемую музыку, которая лилась, казалось, из могил.

- Димони? Это ты?

Музыка смолкала вслед за окриком суеверных людей, спрашивавших только, чтобы отогнать страх.

А как только шаги удалялись и в беспредельной равнине возстановлялась шепчущая тишина ночи, тихая музыка снова начиналась, грустная, как жалоба, как далекое всхлипыванье ребенка, зовущего мать, которой никогда не суждено вернуться.

Бласко-Ибаньес Висенте - Димони., читать текст

См. также Бласко-Ибаньес Висенте (Vicente Blasco Ibanez) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :