Бласко-Ибаньес Висенте
«Детоубийцы (Ил и тростник). 4 часть.»

"Детоубийцы (Ил и тростник). 4 часть."

Увидя его в дверях, трактирщица вскрикнула, словно перед ней предстал возставший из гроба. Глаза её сверкнули радостью, но сейчас же потускнели, как будто рассудок вернулся к ней, и она склонила голову с негодующим и непристулным видом.

- Уходи, уходи!- бормотала она. Или ты хочешь меня погубить!

Погубить ее! Это предположение доставило ему такое мучение, что он не осмелился возражать. Инстинктивно он отстуиил и когда раскаялся в своей слабости, он был уже далеко от трактира на площади.

Он не решился вернуться. Когда под влиянием сдерживаемой страсти он думал пойти к ней, было достаточно вспомнить её лицо, чтобы остыть. Между ними все кончено. Сахар, над которым он в былое время смеялся, был неодолимым препятствием.

Ненависть к её мужу побуждала его розыскиивать деда. Все, что он предпримет против него, будет убытком для супруга Нелеты! Ему нужны деньги! Они наживаются, а о нем, хозяине места, забыли! Эти просьбы вызывали между дедом и внуком ссоры и пререкания, которые странным образом не кончались дракой на берегу канала. Старые рыбаки удивлялись тому терпению, с которым Голубь уступал внуку. Год выдался плохой. Главный путь не давал того улова, на который рассчитывали. Сахар к тому же был болен и несговорчив. Сам дядюшка Голубь порою желал, чтобы год скорее кончался и наступила новая жеребьевка, чтобы послать к чорту дело, доставившее ему столько неприятностей. Его старая система была все же лучше. Пусть каждый ловит за свой страх. Никаких компаньонов, хотя бы то была жена!

Когда Тонету удавалось вытянут у деда несколько дуро, он весело свистал Пиавке и они отправлялись от одного трактира в другой, до самой Валенсии, проводили несколько дней, кутя в кабаках предместий, пока пустота кошелька не вынуждала их вернуться на Альбуферу.

Разговаривая с дедом, он узнал о болезни Сахара. В Пальмаре ни о чем другом не говорили, так как трактирщик был первой персоной в деревне, тем более что в минуты нужды почти все обращались к его милости. Болезнь Сахара становилась серьознее. Это не была вовсе мнительность, как думали раньше. Здоровье его было надорвано, но видя его все более толстым, тучным и жирным народ серьезно говорил, что он умирает от избытка здоровья и слишком хорошей жизни!

С каждым днем он все больше жаловался, не в силах определить, в чем заключается его болезнь. Проклятый ревматизм, последствие болотистой почвы и неподвижной жизни, гулял по его жирному телу, играл с ним в прятки, преследуемый домашними средствами, неспособными однако поймать его в его безумной скачке. Утром трактирщик жаловался на головную боль, а вечером на живот или опухоль конечностей. Ночи были ужасны и часто он вскакивал с постели, открывал окно несмотря на зимнюю стужу, говоря, что задыхается в комнатах, где недостаточно воздуха для его легких.

Был момент, когда ему казалось, что он открыл сущность болезни. Он знает ее! Знает даже имя этой негодной! Чем больше он ел, тем труднее ему дышать и он испытывает страшную тошноту. Болезнь его происходила от желудка. И он принялся лечиться, говоря, что дядюшка Голубь мудрец. По словам рыбака, он страдает от избытка удобств, от слишком обильной пищи и хорошего вина. Его врагом является - богатство.

После изгнания из трактира Тонета страшная свояченица снова сблизилась с Сахаром. Зять ея, наконец, проявил совесть, как выражалась дикая гарпия. Она выходила ему навстречу, когда Сахар гулял по деревне. Или она вызывала его из трактира, не осмеливаясь предстать перед Нелетой, зная, что та выгонит ее. Во время этих свиданий она с преувеличенным интересом расспрашивала его о его здоровье, жалея его за его безумный шаг. После смерти покойницы ему следовало бы остаться одиноким. А он хотел разыграть молодого парня, женившись на девочке, и вот теперь у него есть все: и неприятности и болезнь. Хорошо еще, что это неблагоразумие не стоило ему жизни!

Когда Сахар пожаловался ей на желудок, злая кумушжа взглянула на него с изумлением, словно в голове у неё зародилась мысль, которая беспокрит ее самое. В самом деле, у него болит желудок? Может, ему дали что-нибудь, чтобы покончить с ним? И в злых глазах злой старухи трактирщик увидел такое ясное, такое враждебное Нелете подозрение, что пришел в бешенство и чуть не побил ее. Убирайся, злое животное! Не даром покойница говорила, что боится сестры больше дьявола. И он повернулся спиной к свояченице, предпочитая больше с ней не видаться.

Подозревать в таких ужасах Нелету! Никогда жена не была с ним так добра и заботлива. Если в душе дядюшки Пако еще оставался след недовольства от того времени, когда Тонет вел себя как хозяин трактира, пользуясь молчаливым согласием жены, то этот след исчез перед поведением Нелеты, забывавшей все хозяйственные дела, чтобы исключительно думать о муже.

Сомневаясь в знаниях того почти бродячаго врача, бедного наемника науки, который два раза в неделю приезжал в Пальмар, пичкая всех хиной, словно то было единственное ему известное лекарство, идя на встречу все возраставшей лени мужа, она одевала его, как ребенка, надевала на него каждую часть костюма среди жалоб и протестов ревматика и отвозила его в Валенсию, чтобы его изследовали знаменитые врачи. Она говорила за него и советовала ему, как мать младенцу, делать все, что приказывали ему эти господа.

Ответ был вое тот же. У него просто ревматизм, но ревматизм застарелый, не локализованный в определенном месте, а пропитавший весь его организм. Это последствие его бродячей юности и неподвижной жизни, которую вел теперь. Он должен двигаться, работать, делать побольше физических упражнений и - главное - не предаваться излишествам. Пусть он воздерживается от вина. В нем нетрудно угадать трактирщика, который не прочь выпить с посетителями.. Никаких других злоупотреблений. И врач понижал голос, многозначительно подмигивая и не осмеливаясь ясно формулировать свои ооветы в присутствии женщины.

На Альбуферу они возвращались на мгновенье воспрявувшими духом, после советов врачей. Он был готов на все: хотел делать движения, чтобы освободиться от жира, окутавшего его тело, и мешавшего ему дышать, отправиться купаться, как ему рекомендовали, будет слушаться Нелеты, знающей больше его и поражавшей своим уменьем говорить даже этих важных сеньоров. Но стоило ему только вступить в трактир, как его решенье испарялось. Сладостная нега бездействия охватывала его и каждое движение руки стоило ему жалоб и крайнего напряжения. Он проводил дни около печки, глядя в огонь, с пустой головой, выпивая по настоянию друзей. От одной чарки не умрешь! И когда Нелета сурово посматривала на него, браня его как ребенка, великан смиренно оправдывался. Он не может не считаться с посетителями. Надо уважить их. Дело важнее здоровья.

Несмотря на такой упадок сил, на такое безволие и болезненность, его плотский инстинкт, кадалось, усиливался, и до того обострялся, что постоянно мучил его огненными уколами. В объятиях Нелеты он немного успокаивался. То был как бы удар бичом, встряхивавший весь его организм и после него нервы его, повидимому, приходили в равновесие. Она бранила его. Он убивает себя! Пусть вспомнит советы врачей! Дядюшка Пако оправдывался тем же соображением, как и тогда, когда выпивал. От одного раза не умрешь! И она покорно уступала, причем в её кошачьих глазах сверкала искра злой тайны, словно в глубине своего существа она испытывала странное наслаждение от этой любви больного, которая сокращала его жизнь.

Сахар стонал под гнетом плотского инстинкта. Это было его единственным развлечением, его постоянной мыслью среди болезни и неподвижности ревматика. Ночью он задыхался, ложась в постель, а утро он ожидал, сидя в веревочном кресле у окна, мучительно задыхаясь от астмы. Днем он чувствовал себя лучше и когда ему надоедало жарить ноги перед огнем, он шатаюицейея походкой уходил ю внутренния комнаты.

- Нелета, Нелета!- кричал он голосом, в котором чувствовалось желание и в котором жена утадывала мольбу.

И оставляя стойку на попечении тетки, она шла к нему с покорным лицом и оставалась невидимой более часа, тогда как посетители смеялись, хорошо осведомленные обо всем, благодаря постоянному пребыванию в трактире.

Дядюшка Голубь становившийея все менее любезным с своим компаньоном, по мере того как подходила к концу эксплуатация места, говорил, что С ахар и его жена гоняются друг за другом, как собаки на улице.

Свояченица утверждала, что зятя хотят убить. Нелета - преступница, а тетка её - ведьма. Обе они дали дядюшке Пако какое-то зелье, от которого помутился его ум, быть может приворотные порошки, которые умеют стряпать некоторые женщины, чтобы расположить к себе мужчин. Вот и гоняется бедняк бешено за нею, не в силах насытитъся и каждый день теряя частицу здоровья. И неть на земле справедливости, которая покарала бы это преступление.

Состояние дядюшки Пако оправдывало сплетни. Посетители видели, как он сидел неподвижно у очага, даже летом, стремясь поближе к огню, на котором кипело кушанье из риса и говядины. У его лица летали мухи и он не обнаруживал желания отогнать их. В солнечные дни он кутался в плащ, стоная, как ребенок, жалуясь на холод, который вызывал в нем боль. Губы его посинели, дряблые, отвислые щеки были желты, как воск, а выпуклые глаза были окружены черной тенью, в которой, казалось, утопали. То был огромный жирный, дрожащий призрак, нагонявший тоску на посетителей.

Дядюшка Голубь, покончивший дело с Сахаром, не посещал его трактира, утверждая, что вино кажется ему менее вкусным, когда он смотрит на эту кучу болезней и стонов. Так как у старика теперь были деньги, то он посещал небольшой кабачек, куда за ним последовали его друзья и число посетителей трактира Сахара значительно поредело.

Нелета советовала мужу отправиться купаться, как ему рекомендовали врачи. Тетка поедет с ним.

- Потом, потом,- отвечал больной.

И продолжал сидеть неподвижно в кресле, не в силах расстаться с женой и этим углом, к которому точно прирос.

Начали пухнуть лодыжки, принимая чудовищные размеры. Нелета только и ждала этого. Опухоль лодыжки (да, он хорошо помнит это название) предсказывал один из врачей, когда они в последний раа были в Валенсии.

Это проявление болезни вывело Сахара из его сонного состояния. Он тоже знал, что это значит. Проклятая сырость Пальмара бросилась ему на ноги, ввиду его неподвижного образа жизни. Он послушался Нелеты, её приказания, переехать в другое место. Как все пальмарские богачи они имели в Русафе свой маленький домик на случай болезней. Там он мог пользоваться советами врачей и аптеками Валенсии. Сахар отправился в путь в сопровождении тетки жены и отсутствовал две недели. Только что опухоль немного спала, он пожелал вернуться. Он чувствует себя хорошо. Не может он жить без Нелеты! В Русафе он чувствует холод смерти, когда вместо жены, видит морщинистое и острое, похожее на угря, лицо старухи.

Снова пошли старые порядки и в трактире, как беспрерывная жалоба, раздавались слабые стоны Сахара.

В начале осени ему пришлось в худшем состоянии вернуться в Русафу. Опухоль распространилась уже на огромные, обезображенные ревматизмом ноги, настоящия ноги слона, которые он влачил с трудом, опиралсь на ближайших людей и на каждом шагу испуская стон.

Нелета проводила мужа к почтовой барке. Тетка отправилась утром вперед, на телеге угрей, чтобы приготовить все в доме в Русафе.

Ночью, готовясь итги спать, когда трактир уж был заперт, Нелете показалось, что она слышит со стороны канала свист, знакомый ей еще с детства. Она полуотворила окно, чтобы посмотреть. Это был он! Он ходил взад и вперед, как побитая собака, с смутной надеждой, что ему откроют. Нелета закрыла окно и вернулась на постель. То, чего требовал Тонет, было явным безумием. Она не так глупа, чтобы скомпрометировать свое будущее в порыве юношеской страсти. Как говорила её враг, свояченица, она была умнее старух.

Польщенная той страстью, с которой Тонет приходил к ней, как только видел ее одной, трактирщица заснула, мечтая о милом. Надо ждать! Быть может былое счастье вернется, когда они менее всего о том думают.

В жизни Тонета произошла новая перемена. Он снова стал послушнын, жил с отцом, работал в поле, почти уже засыпанном землей, благодаря упорству дядюшки Тони.

Кончилось пребывание Кубинца в Деесе. Жандармы из уэрты Русафы часто посещали лес. Эти усачи-солдаты, с инквизиторским лицом велели ему передать о своем намерении на первый выстрел, который раздастся в сосновом лесу, ответить пулей из маузера. Кубинец принял их предостережение к сведению. Люди с желтыми ремнями были не чета стражникам Деесы. Они могли его уложить под любым деревом, откупаясь бумажкой с отчетом о совершившемся. Он снова расстался с Пиавкой, который вернулся к прежней бродячей жизни, украшая себя в пьяном виде цветами, росшими на берегу, и мечтая о мистическом видении, произведшем на него такое сильное впечатление.

Тонет в свою очередь повесил ружье в хате отца и поклялся, что навсегда раскаялся. Он хочет, чтобы его считали серьозным человеком. Он будет таким же добрым и почтительным сыном дядюшке Тони, как последний - деду. Глупостей больше не будет. Растроганный отец обнял Тонета, в первый раз после его возвращения с острова Кубы и вместе они отдались делу осушки полей с горячностъю людей, видящих близкий конец своого дела.

Грусть подняла энергию Тонета, закалила его волю. Под влиянием страсти, пожиравшей его внутренности, он несколько ночей кружился вокруг трактира, зная, что Нелета одна. Он видел, как слегка открывалось и снова закрывалось окно. Без сомнения, она его узнала, и все же оставалась безответной, неприступной. Нет больше надежды! Ему оставалась только любовь семьи. И с каждым днем он все более привязывался к отцу и Подкидышу, разделяя их иллюзии и разочарования, деля с ними их нищету и удивляя их своей трезвостью, ибо он почти не пил, рассказывая по вечерам отцу о своих военных приключениях. Подкидыш сияла от счастья и если вступала в разговор с соседкой, то для того, чтобы расхвалить брата. Бедный Тонет! Какой он добрый! Как он может радовать отца, когда захочет!

Нелета неожиданно покинула трактир, чтобы поехать в Русафу. Она так спешила, что не хотела дожидаться почтовой барки и просила Голубя отвести ее в своей лодке в Салер, в гавань Катаррохи или в какой-нибудь пункт материка, откуда она могла бы направиться в Русафу.

Здоровье Сахара ухудшилось. Он находился в агонии. Для Нелеты не это было важно. Утром приехала тетка с известиями, от которых она остолбенела за стойкой. Уже четыре дня, как свояченица в Русафе. Она втерлась в дом в качестве родственницы и бедная тетка не осмелилась протестовать. Она привела с собой племянника, которого любила, как сына. Он жил у нея: это был тот самый, которого Тонет побил в ночь альб. Сначала ухаживавшая за больным тетка молчала по доброте простодушной женщины. Они родственники Сахара и у неё не было мужества лишить больного этих посещений. Потом подслушала кое-какие разговоры Сахара и свояченицы. Эта ведьма из сил лезет доказать ему, что никто его так не любит, как она и племянник. Говорили и о Нелете. Только что он уехал, как каждую ночь в его доме бывает внук Голубя. А сверх того (и здесь голос старухи задрожал от страха) вчера в доме были два сеньора, приведенные свояченицей и её племянником. Один спрашивал тихим голосом Сахара, а другой писал. Вероятно, составлялось духовное завещание.

При этом известии Нелета обнаружилась вся. Ея нежный голос с сладкими переливами сделался грубым. Ясные капельки её глаз блестели, словно они тальковые и по её белой коже потекла волна зеленоватой бледности.

- Чорт возьми!- вскричала она не хуже любого рыбака, посещавшего её трактир.

И ради этого она вышла замуж за Сахара? Радя этого терлеливо сносила его бесконечную болезнь, силясь казаться нежной и заботливой. В ней со всей своей бесконечной силой трепетал эгоизм деревенской девушки, ставящей интерес выше любви. В первое мгновенье она хотела ударить тетку, принесшую ей это известие, когда ничем уже нельзя помочь. Но вспышка гнева отняла бы у неё время и она предпочла поспешно побежать к барке Голубя, и сама схватила весло, чтобы как можно скорее выбраться из канала и аоднять парус.

Под вечер она, как ураган, влетела в домик в Русафе. При виде её свояченица побледнела и инстинктивно попятилась к двери. Не успела ояа скрыться, как получила пощечину от Нелеты и обе женщины с глухим, немым бешенством вцепились друг в друга, перебегая с одного конца комнаты на другой, ударяясь об стены, олрокидывая мебель, крепко держа друг друга скрюченными руками за волосы, как две запряженные в повозку коровы, когорые дерутся, не в силах разъединиться. Свояченица была сильна и внушала некоторый страх пальмарским кумушкам, зато Нелета несмотря на свою нежную улыбку и сладкий голосок отличалась изворотливостью гадюки и кусала свою противницу в лицо с таким бешенством, что проглатывала лившую с неё кровь.

- Кто там?- стонал в соседней комнате голос Сахара, ислуганного шумом.- Что там такое?

Находившийся при нем врач выбежал из спальни и с помощью племянннка свояченицы после долгих усилий, получив не одну царапину, смог наконец разнять женщин. В дверях столпились соседки. Оне восхищались слепым бешенством, с которым сражались обе женщины и хвалили мужество маленькой рыжеволосой, плакавшей, потому что не могла больше отвести душу.

Свояченица Сахара убежала с племянником, двер захлолнулась. Нелета с растрепанными волосами и покрасневшим от царапин белым лицом, вошла в комнату мужа, очистив зубы от крови врага.

Сахар походил на развалиину. Ноги чудовищно вздулись: отек распространялся теперь, по словам врачей, на живот и губы его посинели, как у мертвеца.

Он казался еще огромнее, сидя в веревочном кресле, с головой ушедшей в плечи, погруженный в апоплексическую сонливость, которую мог стряхнуть с себя только ценою большого усилия. Он не спросил о причине шума, точно сейчас же забыл о нем и только увидя жену, сделал гримасу, которая должна была выражать радость, и забормотал:

- Плохи дела, плохи!

Он не мог двигаться. Как только он ложился, он задыхался, так что приходилось бежать, чтобы поднять его, словно пришел его конец.

Нелета приготовилась остаться у мужа. Свояченице уже не придется больше торжествовать. Она не покинет его, пока он не поправится настолько, чтобы вернуться в Пальмар.

Однако она сама не надеялась, что Сахар будет в состоянии возвратиться на Альбуферу. Врачи не скрывали своего печального мнения. Он умирает от ревматизма сердца, от асистолии. Болезнь неизлечимая. Сердце неожиданно перестанет сжиматься и наступит конец жизни.

Нелета не покидала мужа. Из её памяти не исчезали сеньоры, писавшие что-то около него. Сонливость Сахара приводила ее в бешенство. Ей хотелось знать, что диктовал он под проклятое нашептывание свояченицы и она встряхивала его, чтобы вывести из его сонливости.

Приходя на мгновение в себя, дядюшка Пако говорил все одно и тоже. Он устроил все к лучшему. Раз она не чувствует за собой вины, раз она любит его так, как неоднократно клялась, ей нечего бояться.

Два дня спустя Сахар умер в своем веревочном кресле, задушенный астмой, весь распухший, с посиневшими ногами. Нелета почти не плакала. Другой вопрос занимал ее. Когда тело было похоронено, и она отделалась наконец от утешений, которые ей расточали жители Русафы, она думала только о том, чтобы разыскать нотариуса, составившего завещание и узнать волю покойного мужа.

Она очень скоро осуществила свое желание. Сахар в самом деле сумел хорошо устроить дело, как он уверял вь последния минуты жизни.

Своей единственной наследницей он назначил Нелету, оговорив впрочем, что если она вторично выйдет замуж или если её поведение будет указывать на любовную связь с другим человеком, то та часть его состояния, которой он мог располагать, должна перейти к свояченице и родственникам первой жены.

VIII.

Никто не знал, как появился Тонет в трактире покойного Сахара.

Посетители увидели его однажды утром, сидящим за маленьким столом и играющим в карты с Пиавкой и другими бездельниками деревни. Никто не удивился. Было так естественно, что Тонет посещал учрежденье, единоличной хозяйкой которого была Нелета.

Кубинец снова стал здесь проводить время. Он опять покинул отца, поверившего было в его полное обращение. Между ним и трактирщицей однако не было тех близких отношений, которые так возмущали пальмарцев своими приемами подозрительной братской дружбы. Одетая в траур, Нелета стояла за стойкой, похорошевшая от сознания своего нового авторитетного положения. Увидя себя богатой и свободной, она, казалось, выросла. Она шутила не так охотно с посетителями, выставляла на показ какую-то воинственную добродетельность, выслушивала, хмуря брови и поджимая губы шутки, к которым привыкли посетители и было достаточно, чтобы кто-нибудь из пьющих касался её обнаженных рук, принимая стакан, чтобы Нелета показала ему когти, угрожая выгнать на улицу.

Посетителей становилось все больше с тех пор, как исчез тучный болезненный призрак Сахара. Вино вдовы казалось вкуснее, и маленькие кабачки Пальмара снова пустели.

Тонет не осмеливался глядеть на Нелету. Он как будто боялся людских сплетен. И так достаточно болтала свояченица, видя его порой в трактире. Он играл, пил, садился в углу, как в былое время делал Сахар и казалось на расстоянии подчиняется власти этой женщины, глядевшей на него меньше, чем на всех других.

Со свойственной ему хитростью дядюшка Голубь понял положение внука. Он всегда сидит там, чтобы доставить приятность вдове, не желающей терять его из виду, желающей иметь на него безграничное влияние. Тонет, стоял на часах, по выражению старика и хотя порой у него появлялось желание отправиться в тростник пострелять, он молчал и сидел спокойно, боясь очевидно упреков Нелеты, как только они останутся одни. Она много перестрадала в последнее время, перенося требовательность и прихоти больного Сахара и теперь почувствовав себя богатой и свободной, вознаграждала себя тем, что подавляла своей властью Тонета.

Бедный молодой человек, изумленный быстротою, с которой смерть устраивала дела, не мог еще поверить в свое счастье, сидя в трактире Сахара и не боясь появления возмущенного трактирщика. Глядя на богатство, единоличной хозяйкой которого была Нелета, он подчинялся всем требованиям вдовы. Она следила за ним с суровой любовью, похожей на строгость матери.

- Не пей больше!- говорила она Тонету, который, повинуясь Пиавке, осмеливался просить у стойки еще по стакану.

И внук Голубя, послушный, как ребенок, не пил, неподвижно сидя на своем месте, пользуясь всеобщим уважением, так как все знали об его отношениях к хоаяйке.

Посетители, бывшие свидетелями их интимностей при жизни Сахара, находили совершенно логическим, что молодые люди сошлись. Разве они не были женихом и невестой? Разве они не любили друг друта до того, что возбудили ревность даже в неповоротливом дядюшке Пако? Теперь они обвенчаются, как только пройдет срок траура, налагаемый законом на вдову, и Кубинец появится в виде законного владельца за стойкой, которую штурмовал еще любовником.

Одна только свояченица и её родные не соглашались с таким решеньем вопроса. Нелета не выйдет замуж. Они были в этом уверены. Эта молодая женщина с медовым голоском слишком испорчена, чтобы поступать по заповедям божьим. Она предпочтеть лучше жить в развратной связи с Кубинцем, чем пожертвовать в пользу родственников первой жены принадлежащею им частью. Для неё это будет не вновь! Перед своей смертью бедный Сахар и не то видел.

Побуждаемые завещанием, открывавшим им возможность стать богатыми, убежденные, что Нелета не расчистит им браком путей к этому богатству, свояченица и её родственники зорко шпионили за любовниками.

Поздно ночью, когда трактир запирался, свирепая старуха, закутавшись в свою накидку, следила за всеми выходившими посетителями, ища среди них Тонета.

Она видела Пиавку, возвращавшагося неуверенным шагом в свою хату. Товарищи преследовали его своими шутками, спрашивали, не встретил ли он опять италианца-точильщика. Он немного протрезвлялся. Разбойники! Если они христиане, как они позволяют себе смеяться над этой встречей. Придет Тот, кто все может и их наказание будет состоять в том, что они Его не узнают, не последуют за Ним и лишатся блаженства, предназначенного избранным.

Иногда, когда Пиавка бывал один перед своей хатой, к нему додходила свояченица Сахара, выступая вдруг из темноты, как ведьма. Где Тонет? Бродяга отвечал насмешливой улыбкой, угадывая намерения старухи. Что она пристает к нему с расспросами! И простирая руки с неопределенным выражением лица, как будто хотел обнять всю Альбуферу, он отвечал:

- Тонет? А вон там,- вон там...

Свояченица была неутомимой шпионкой. Еще не кончался день, а она уже стояла перед хатой Голубей. Подкидыш отворяла дверь и та вступала с ней в беседу, бросая жадные взгляды внутрь хаты, желая убедиться, там ли Тонет.

Неумолимая противница Нелеты была убеждена, что молодой человев проводил ночи в трактире. Какой скандал! Прошел всего один месяц досле смерти Сахара! Что возмущало ее больше этой наглости любовников, было то, что завещание Сахара не было исполнено и что половина его имуицества оставалась в руках вдовы, вместо того, чтобы перейти к родственникам первой жены. Свояченица предпринимала путешествия в Валенсию, наводя справки у людей, знакомых с законами, как с своими пятью пальцами, и была все время в возбуждении, целыми ночами подстерегала около трактира в сопровождении родственников, которые должны была служить свидетелями. Она надеялась, что Тонет выйдет из дома до рассвета и таким образом обнаружатся его отношения к вдове. Однако всю ночь двери трактира не отворялись. Дом был погружен в темноту и безмолвие, словно все внутри его спят сном невинности.

Утром, когда трактир открывался, Нелета появлялась за стойкой, спокойная, улыбающаеся, свежая, глядя всем в глаза, словно ей не в чем упрекнуть себя. А некоторое время спустя появлялся Тонет, словно каким-то волшебством, и посетдтели не могли с уверенностью сказать, вошел ли он в дверь, ведущую на улицу или на канал.

Было нелегко уличить эту парочку. Поняв, насколько Нелета хитра, свояченица пришла в отчаяние. Что бы избежать лишних разговоров, она уволила служанку и заместила ее теткой, безвольной старухой, никогда не противоречившей, испытывавшей некоторое не лишенное страха уважение к жестокому характеру и богатству племянницы - вдовы.

Священник дон Мигуэль, узнав о темных происках свояченицы, не раз советовал Тонету избежать скандала. Они должны обвенчаться. А то в один прекрасный день люди, интересующиеся завещанием, накроют их и об этом событии заговорят по всей Альбуфере. Пусть даже Нелета потеряет часть наследства - все же лучше жить ло божьим задоведям, без обмана и лжи! Кубинец пожимал плечами. Он не прочь жениться, да решение принадлежит ей. Нелета была единственной женщиной во всем Пальмаре, которая при всей своей обычной мягкости не спускала грубому священнику. Слушая его увещания, она возмущалась. Все это ложь! Она живет честно и хорошо! До мужчин ей никакого дела нет. Ей нужен слуга в трактире и она держит вместо него Тонета, друга детства. Разве она уж не имеет драва выбрать для своего заведения человека, на которого может положиться больше, чем да других. Она прекрасно знает, что все это клеветы, пущенные свояченицей, в надежде, что она - Нелета,- подарит ей рисовые поля покойнаго, половину всего состояния, над созданием которого она трудилась, как трудолюбивая и честная жена. Ничего из наследства не получит эта ведьма! Скорее высохнет вся вода в Альбуфере!

Жадность крестьянки обнаруживалась в Нелете с пылом, способным на все. В ней пробудился инстинкт целаго ряда поколений бедных рыбаков, подточенных нуждой, с завистью глядевших на богатство тех, кто владеет полями и продает беднякам вино, мало до малу накопляя деньги. Вспоминалось ей её голодное детство, те дни, когда она всеми брошенная становилась в кроткой позе перед дверью хаты Голубей, в ожидании, что мать Тонета сжалится над ней. Вспомнились и те усилия, которые она делала, чтобы завоеват себе мужа, а потом, чтобы терпеливо снести его болезнь. А теперь, когда она стала первой богачкой Пальмара, она вдруг должна поделиться из-за какой-то совестливости с людьми, которые ей всю жизнь только вредили! Она чувствовала себя способной совершить преступление, лишь бы не отдать своим врагам хотя бы булавку.

Мысль, что к свояченице могла перейти часть рисовых полей, за которыми она ухаживала с такой страстной заботливостью, бросала ее в краску и пальцы её корчились с тем же бешенством, как тогда, когда в Русафе она вцепилась в лицо своего врага. Богатство изменило ее. Она очень любила Тонета, но она с охотой пожертвовала бы им, если бы ей был предоставлен выбор между ним и её имуществом. Если бы она бросила Тонета, он бы все равно рано или поздно вернулся к ней, так как его жизнь была навеки связана с её жизнью, как цепью. Если же она отдаст хоть маленькую частицу наследства, она ее уже больше не увидит.

Она встречала поэтому с негодованием робкие предложения, которые ночью ей делал Тонет, в безмолвии верхнего этажа трактира.

Кубинца тяготила эта жизнь, когда вечно приходилось скрыватъся и лгать. Ему хотелось стать законным владельцем трактира, ослепить всю деревню своим новым положением, стать на равную ногу с теми, кто его презирал. К тому же (и это он скрывал перед ней из предосторожности) став мужем Нелеты, ему придется меньше страдать от её властного характера, от её деспотизма богатой женщины, которая в любую минуту может выставить любовника и потому злоупотребляет своим положением. Раз она его любит, почему она не хочеть выйти за него замуж?

Как только Тонет произносил эти слова, в темноте спальни раздавался скрип маисовых сенников кровати под нетерпеливыми движениями Нелеты. Голос её хрипел от ярости. Он тоже о том же? Неть, сынок! Она знает, что надо делать и не нуждается в советах. Им хорошо и так! Или ему чего-нибудь не достает? Разве он не распоряжается всем, как будто он хозяин. Стоит ли венчаться у дон Мигуэля, чтобы после обряда передать половину имущества в руки этой свиньи, свояченицы? Она лучше дозволит отнять у неё одну руку, чем взять часть наследства. Она знает жизнь! Она несколько раз покидала озеро и бывала в городе, где сеньоры удивлялись её красноречию, и от неё не укрылось, что то, что в Пальмаре кажется большим состоянием, вне Альбуферы едва было бы сносной бедностью. У неё свои честолюбивые планы. Не век же ей наполнять стаканы и иметь дело с пьяницами. Она хочет закончить свою жизнь в Валенсии, на своей квартире, как сеньора, живущая на свою ренту. Она будет отдавать деньги взаймы выгоднее, чем Сахар, будет стараться непрерывно приумножать свое благосостояние, и когда она действительно станет богатой, может статься, она как-нибудь уладит тогда с свояченицей Сахара, предоставив ей то, что в её собственных глазах не будет иметь никакой цены. А потом можно будет поговорить и о свадьбе, если он до тех пор будет вести себя хорошо и повиноваться ей, не доставляя ей неприятностей. А теперь нет. Чорт возьми! Ни замуж она ни выйдет, ни денег не отдаст первому встречному! Она предпочтет скорее дать себе, как линь, вспороть брюхо.

И она так энергично выражала свои мысли, что Тонет не осмелился возражать. Этот парень, который импонировал всем в деревне своей силой, был в полной власти у Нелеты. Он положительно боялся ея, не чувствуя себя, как прежде, уверенным в её любви.

Это однако не значило, чтобы Нелете надоела её связь. Она любила его, но её богатство давало ей громадное преимущество над ним, да к тому-же любовные наслаждения бесконечных ночей в запертой таверне, без всякого риска, убили в ней ту остроту ощущений, которая возбуждалась в ней в былые времена постоянной опасностью, сладострастие, доставляемое ей поцелуями, срываемыми украдкой в дверях, теми короткими свиданиями, которые устраивали они в окрестностях Пальмара, в постоянном страхе, какой-нибудь неожиданности.

Четыре месяца такой почти супружеской жизни протекли без всякой помехи, если не считать, впрочем легко устранимой, бдительнос свояченицы Сахара, и Тонет мог минутами думать, что его мечты о браке близки к осуществлению. Нелета была озабочена и вдруг принимала оерьезный вид. Вертикальная складка между бровями служила признаком мучительных дум. По самому незначительному поводу она начинала бранить Тонета, оскорбляла его, отгалкивала от себя, раскаиваясь в своей любви, проклиная тот момент слабости, когда она уступила ему, а потом, повинуясь влечению инстинкта, она снова беззаветно бросалась в его объятья, словно ее постигло неустранимое несчастье.

Ея настроение, нервное и изменчивое, превратило ночи любви в свидания, полные возбуждения, ласки сменялись взаимными упреками. Губы, недавно целовавшие, готовы были кусать. Наконец однажды ночью Нелета, с страшной злобой, открыла ему тайну своего положения. Она крепилась до последнего момента, надеясь, что можно еще сомневаться в своем несчастии, но теперь досле двух месячного наблюдения, сомнениям не оставалось места. Она готовилась стать матерью.

Тонет в первый момент был поражен и почувствовал прилив радости, между тем, как она продолжала свои жалобы. Случись это при Сахаре, не было бы никакюй опасности. Но диавол, несомненно, впутавшийся в их дела, счел нужным создать это затруднение в самый тяжелый момент, когда ей более всего нужно было скрывать свою связь, чтобы не доставить радости своим врагам. Тонет, очнувщись от изумления, с робким видом спросил ее, что она предполагает делать. По дрожащему голосу своего возлюбленного она угадала его тайные помыслы и разразилась судорожным ироническим смехом, сразу обнаружившим её суровую душу. А! Он, вероятно, думает, что это заставит ее выйти за него замуж? Он не знает ея. Он может быть уверен в том, что она скорее убьет себя, чем уступит своим врагам! То, что принадлежит ей, при ней и останется, и она сумеет отстоять свое. Нет, не придется Тонету жениться, против всего существуют лекарства на белом свете.

Этот взрыв бешенства был вызван той обидной шуткой, которую сыграла природа над ними в тот самый момент, когда они наиболее были уверены в своей безопасности; Тонет и Нелета продолжали свою обычную жизнь, как будто ничего не случилось, избегая поводов говорить о возникшем затруднении, примирившись со своим положением, потому что развязка была еще далека и они питали смутную надежду на какой-нибудь непредвиденный случай, который выведет их из затруднения.

Между тем Нелета ничего не говорила своему возлюбленному, изыскивая средетва избавиться от той новой жизни, биение которой она чувствовала под своим сердцем, как угрозы её скудости.

Тетка, перепуганная её признаниями, говорила о могущественных средствах. Она припоминала свои беседы со старухами Пальмара, когда те жаловались на быстроту, с которой размножались семьи бедных. По просьбе племянницы, она отправлялась в Русафу или в город посоветоваться со знахарками, пользовавшимися темной репутацией в низших классах общества и приносила оттуда странные лекарства, составленные из отвратительных снадобий, от которых могло разорвать желудок.

Очень часто, до ночам, Тонет видел на теле Нелеты пластыри с отвратительным запахом, в которые трактирщица особенно верила, припарки из полевых трав и все это придавало их ночным любовным бдениям вид каких-то колдовских манипуляций.

Время шло и все средства оказывались недействительными. Месяцы проходили за месяцами и Нелета с отчаянием убеждалась в бесполезности своих усилий.

Как говорила тетка, это неведомое существо слишком крепко уцепилось и напрасно Нелета старалась уничтожить его в своей утробе.

Ночные свидания любовников носили бурный характер. Казалось, Сахар мстил за себя, воскресал между ними, и возстановлял их друг против друга.

Нелета плакала от отчаянья, обвиняя Тонета в своем несчастии. О один виновать: благодаря ему её будущее скомпрометировано. И когда, благодаря вызванной её положением нервности, она уставала бранить Кубинца, она устремляла свой гневный взор на живот, освобожденный от тисков, скрыаавщих его в течение дня от взора любопытных, чудовищно, как ей казалось, увеличивающсийя с каждой ночъю. Нелета с дикой яростью ненавидела существо, шевелившееся теперь в её утробе и жестоко колотдла себя сжатым кулаком, словно надеясь раздавить его в его убежище.

Тонет в свою очередь ненавидел его, видя в нем угрозу. Заразившись жадностью Нелеты, он не без ужаса думал о потере части того наследства, на которое он смотрел, как на свое.

Все средства, о которых он имел смутное представление по непринужденным рассказам рыбаков, он не преминул посоветовать своей возлюбленной. Это были жестокие опыты, посягательства против самой природы, от которых волосы становились дыбом, или средства, вызвавшие только улыбку, но здоровье Нелеты выдерживало все. Это на вид нежное тело, было сильно и крепко и продолжало безмолвно выполнять священную функцию природы. Преступные желания не могли ни изменить ни остановить святого процесса зарождения и развития жизни.

Месяцы проходили. Нелета принуждена была делать громадные усилия, вьыносить невероятные мучения, что бы скрыть свое состояние от людских взоров. Она затягивала свой корсет каждое утро с невероятной жестокостъю, приводившей в ужас даже Тонета. Очень часто у неё не хватало сил затянуться так, чтобы скрыть обнаруживавшееся материнство.

"Затягивай!.. Затягивай!" - говорила она, передавая дикими движениями возлюбленному шнуры своего корсета, кусая губы, чтобы задушить крики своих страданий.

И Тонет затягивал её, чувствуя холодный пот на лбу, изумляясь той силе воли, которую обнаруживала эта маленькая женщина, глухо стонавшая и глотавшая слезы мучений.

Она румянилась и употребляла всевозможные дешевые парфюмерные средства, чтобы казаться в трактире свежей, спокойной и красивой, как всегда. Так никто и не мог угадать по её лицу, что она в таком положении. Свояченица Сахара, ходившая, как лягавая собака, вокруг дома предчувствовала что-то неладное и метала испытующие и быстрые взгляды, проходя мимо двери. Остальные женщины, со свойственной им опытностью, догадывались о том, что делалось с трактирщицей.

Атмосфера подозрений и сыска образовалась вокруг Нелеты. То и дело шушукались у дверей хат. Свояченица Сахара и её родичи спорили с женщинами, не верившими их утверждениям. Кумушки-сплетницы, вместо того, чтобы посылать своих ребят за вином или маслом в трактир, отправлялись сами и толклись у стойки, изыскивая разные слособы, чтобы заставить подняться хозяйку с её стула и двигаться, прислуживая им, следя меж тем пристальным взором за линиями её туго стянутой талии.

"А ведь, правда",- говорили одне, торжествуя при встрече с соседками. "Все это ложь!" - кричали другия.

И Нелета, догадывалсь о причине такой сутолки, с насмешливой улыбкой, принимала любопыгаых. Милости дросим! Какая муха укусила их, что они не могут пройти, не завернув к ней?.. Словно торжественный праздник в доме у нея!.."

Но та дерзкая веселость, с которой она принимала люболытство кумушек исчезала тотчас же, как только настудала ночь после дня мучительных страданий и вынужденного спокойствия. Как только она сбрасывала свой корсет, её мужество вдруг пропадало, как отвага солдата, отличившагося в геройском деле и впавшего в изнеможение.

Мрачное уныние овладевало ею в тот самый момент, когда её вздутый живот освобождался оть всех тисков. Она с ужасом думала о той муке, которую должна будет выносить на следующий день, чтобы скрыть свое положение.

Она не может терпеть дольше. Она, всегда такая сильная, говорила об этом Тонету в тиши ночей, полных когда-то любви и ласки, а теперь тревоги и скорбных излияний.

Проклятое здоровье! Как она завидовала больным женщинам, в утробе которых не могла зародиться жизнь...

В эти моменты отчаянья, она заговаривала о том, что следует бежать, оставив на полечении тетки трактир и укрыться в предместьи города, пока она не разделается с своим насчастьем. Но после размышлений, она понимала бесполезность бегства. Образ свояченицы Сахара вставал перед нею. Бежать - это значило признаться в том, что пока еще было только предположением. Куда она могла уйти от свирепой свояченицы Сахара. Тем более приближался конец лета. Наступало время жатвы риса; она наверно бы возбудила подозрения всех несвоевременным отсутствием при её редутации - заботливой и ревностной хозяйки. Она останется. Она встретит опасность лицом к лицу. Если она останется на месте, за ней меньше будут следить. Она с ужасом думала о родах, таинственных и мучительных, которые казались ей еще ужаснее, дотому что былй покрыты мраком нзизвестности. Она старалась забыть свой страх, уходя в заботы о жатве, жадно торгуясь с рабочими о поденной плате.

Она бранила Тонета, который отправляясь по её поручению наблюдать за батраками, забирал всегда с собой ружье Сахара и, сев вместе с собакой "Искрой" в лодку, занимался больше стрельбой птиц, чем счетом снопов риса.

Иногда до вечерам она оставляла трактир на попечение тетки, чтобы отдравиться на гумно,- площадку из затвердевшего ила среди воды полей. Эти прогулки несколько успокаивали её мучительное состояние.

Укрывшись за снопами, она с отчаянием в лице срывала свой корсет, садилась рядом с Тонетом на кучу рисовой соломы, распространявшей острый запах. У их ног в монотонной работе молотьбы ходили кругом лошади, а против них расстилала свою громадную зеленую поверхность Альбуфера, отражая в опрокинутом виде красные и дымчатые горы, замыкавшие гориизонт.

Эти ясные вечера услокаивали влюбленных; они себя чувствовали гораздо лучше, чем в запертой спальне, сумрак которой был наполнен ужасом.

Озеро, казалось, нежно улыбалось, видя, как выходит из его недр годичная жатва. Песни молотильщиков и лодочников на нагруженных рисом больших барках, казалось, убаюкивали Альбуферу после родов, обезпечивающих жизнь детям её берегов.

Тишина вечера смягчала раздражительный характер Нелеты, вливая в нее новое мужество. Она считала ло пальцам, сколько осталось еще до её родов. Оставалось очень немного времени до настулления страшного ообытия, которое могло изменить всю её жизнь. Это должно произойти в следующем месяце, ноябре; быть может в то время, когда на Альбуфере будут большие охоты в честь Св. Мартина и Св. Каталины. По её подсчету вероятно, что не прошло еще года после смерти Сахара и с свойственной ей бессознательной порочностью женщины, желающей, как можно лучше устроиться, она жалела, что её связь с Тонетом не началась несколькими месяцами раньше. Тогда она могла бы смело не скрывать своего положения, выдавая своего мужа за отца ребенка. Надежда, что смерть вмешается придавала ей бодрость. Кто знает, после всех ужасов, испытанных ею, не появится ли ребенок на свет мертвым. Не раз случались подобные вещи. И любовники, поддавались этой иллюзии, начинали говорять о смерти ребенка, как о чем-то несомненном и неизбежном.

А Нелета, прислушиваясь к движениям ребенка под своим сердцем, испытывала радость, когда маленькое существо, повидимому, не обнаруживало более признаков жизни. Оно не будет живым, это несомненно! Счастье, которое всегда сопутствовало ей, наверное не покинет ее.

Конец жатвы отвлек ее от этих мыслей. Мешки с рисом лежали целыми кучами в трактире, они заполняли все внутренния комнаты дома, были нагромождены у самой стойки, лишая места посетителей и занимали почти все углы спальни Нелеты. Она изумлялась богатству, скрытому в этих мешках, опьянялась острым запахом рисовой пыли. Ужели же она уступит половину этих сокровищ свояченице Сахара?.. При одной этой мысли, Нелета чувствовала, как возрождаются её силы под влиянием гнева. Она невыносимо страдала, скрывая свое положение, но лучше умереть, чем поделиться добычей. Необходимо было принять энергичное решение. Состояние её ухудшалось. Ноги пухли. Она испытывала непреодолимое желание не двигаться, не вставать с постели. И несмотря на это, она каждый день появлялась за стойкой, потому что её отсутствие под предлогом болезни могло оживить подозрения. Она медленно передвигалась, когда ей приходилось вставать из-за посетителей и её вынужденная улыбка превращалась в мучительную судорогу, приводившую в трепет Тонета. Ея стянутая талия грозила разорвать корсет.

"Я не могу более!" стонала она в отчаянии, раздеваясь и бросаясь навзничь на свою постель. И оба любовника, в безмолвии спальни, обменивались словами, полные ужаса, словно видели, как между ними вставало привидение, грозящее им за их грех. "А, что если ребенок не родится мертвым?" Нелета была уверена в этом. Она чувствовала, как он шевелится под её сердцем и её преступная надежда исчезала. И в мятежной алчной душе этой женщины, неспособной покаяться в своем грехе, из боязни лишиться материального благосостояния, рождались смелые решения, как в душе великих преступникюв. Нечего и думал о том, чтоб отправить ребенка в какую-нибудь соседнюю местность с Альбуферой, приискав надежную женщину, которая ходила бы за ним. Всегда придется бояться нескромности кормилицы и хитрости врагов. Да и у них самих не хватило бы благоразумия; они, как родители, могли бы почувствовать привязанность к этому маленькому существу и в конце концов тайна их обнаружилась бы. Нелета с страшным хладнокровием обсуждала все это, глядя на мешки с рисом, нагроможденные в её спальне. Нечего было и думать, что ребенка можно было скрыть в Валенсии. Стоит только свояченице Сахара однажды напасть на след и она найдет истину хотя бы на дне самого ада.

И Нелета устремляла на любовника свои зеленые глаза, дикие от мучительного сознания опасности положения. Необходимо было, во что бы то ни стало, избавиться оть ребенка. Тонет должен показать всю свою смелость. В опасности узнаются люди. Он отнесет его ночью в город, оставит на улице, на церковной паперти, не важно где: Валенсия велика..., а там ищи его родителей...

Жестокая жевщина, задумав это преступление, старалась еще подыскать себе оправдания. Почем знать, может быть, это принесет даже счастъе ребенку?.. Если он умрет, тем лучше для него, если выживет, кто знает, в какие руки попадет он? Быть может его ждет богатство.

Мало ли что случаетея на свете! И она припоминала детские сказки о Царевичах, оставленных в лесу или о незаконных детях пастушек, которые вместо того, чтобы быть съеденными волками, делались могущественными людьми.

Тонет с ужасом слушал ее. Он готов был возмутиться, но взор, который бросала на него Нелета, укрощал его всегда слабую волю. К тому же он сам был обуреваем жадностью: он считал своею собственностью все, что принадлежало Нелете, и возмущался при мысли о том, что ему придется поделиться с врагами наследством своей любовницы. Его нерешительность заставляла его закрывать глаза и возлагать надежды на будущее. Не нужно отчаиваться: все устроится, и может быть в последний момент добрая судьба распутает узел. И пользуясь кратковременным спокойствием, он старался не думать о преступных намерениях Нелеты. Он с ней был связан на веки. Она составляла всю его семью. Трактир был его единственным очагом. Он порвал со своим отцом, который узнав о сплетнях, распространившихся в деревне на счет его связи с трактиршицей, и видя, как он целыми неделями и месяцами ни одного разу не ночевал в хате, имел с ним короткую и скорбную беседу.

Поведение Тонета было безчестием для Голубей. Он не может выносить сплетень о том, что его сын открыто живет на счет женщины, которая ему не жена. Если уж он хочет жить в безчестии вдали от своей семьи и не помогая ей, то пусть они не знают больше друг друга! У него нет больше отца! Он не увидит его до тех пор, пока не возстановит своей чести. После этого объяснения, дядюшка Тони, с помощью верной Подкидыша продолжал засыпать свои поля. Но теперь, когда это огромное предприятие близилось к концу, им овладевало уныние; он с горечью задавал себе вопрос: кто поблагодарит его за такой труд и только упорство заставляло его продолжать работу.

Наступило время больших охот в дни св. Мартина и св. Каталины,- праздники Салера. Во всех собраниях рыбаков с восторгом говорилось о необычайном количестве птиц, появившихся в этом году на Альбуфере. Сторожа, наблюдая издали уголки и заросли, где собирались лысухи, видели, как быстро умножалось их число. Оне образовывали громадные черные пятна на поверхности воды и, когда мимо них проплывала лодка, оне вспархивали, образуя трехугольные группы, и подобно туче саранчи, опускались неподалеку, загипнотизированные зеркальной поверхностью озера, не будучи в состоянии покинуть воду, на которой их ожидала неминуемая смерть.

Весть об этом распространилась по всей провинции и охотников ожидалось гораздо больше, чем в прежние годы.

Большие охоты на Альбуфере привели в движение все валенсианские ружья. Это были очень древние праздники, о происхождении которых хорошо знал Голубь с того времени, когда он был присяжным и хранил архив. Он рассказывал об этом своим друзьям в трактире. Когда Альбуфера принадлежала королям Аррагонским, и одни только монархи имели право охоты, король дон Мартин предоставил гражданам Валенсии один праздничный день и избрал для этого день своего святого. Впоследствии охота разрешалась также в день св. Каталины. В эти два праздника всякому был открыт свободный доступ на озеро с оружием и каждый мог стрелять безчисленных птиц, скрывавшихся в тростниках. Эта привилегия, передававшаеся по традиции, стала правом освященным веками. Теперь охоте предшествовали в виде пролога два дня, когда со всех концов провинции съехавшиеся охотники платили деньги арендатору Альбуферы за наилучшие места. Лодок и лодочников не хватало для услуг всем этим охотникам. Дядюшка Голубь, столько уже лет известный любителям охоты, не мог придумать, как удовлетворить все запросы. Он давно находился в услужении у одного богатого сеньора, который платил ему большие деньги за его знание Альбуферы. Тем не менее, охотники обращались к патриарху лодочников и дядюшка Голубь рыскал повсюду в поисках лодок и лодочников для всех тех, которые ему писали из Валенсии. Накануне охоты, Тонет увидел, как дед его вошел в травтир. Он пришел за ним. В этом году на озере будет больше охотников, чем дичи. Он не знает, где ему достать лодочников. Все люди из Салера, из Катаррохи и даже из Пальмара заняты, а теперь один старый клиент, которому он не может отказать, просит у него лодку и человека для одного из своих друзей, который в первый раз хочет охотиться на Альбуфере. Хочет ли Тонет помочь и выручить деда?

Кубинец отказался. Нелета была больна. Утром она покинула стойку, не будучи в состоянии выносить своих страданий. Страшный момент может быт близок, и он не мог оставить трактира.

Его лаконический отказ был истолкован стариком, как оскорбление и он страшно был взбешен.

Теперь, когда Тонеть стал богачом, он позволяет себе издеваться над бедным дедом, ставя его в смешное положение. Он все выносил от Тонета. Терпел его леность, когда они эксплуатировали Главный Путь. Он закрывал глаза на его связь с трактиршицей, связь, которая не делает большой чести его семейству. Но оставить его на произвол судьбы в деле, которое для него являлос вопросом чести, это уже слишком! Гослоди Боже! Что скажут о нем его городские друзья, когда, увидят, что тот, кого они считали хозяином Альбуферы, не может даже найти человека для услуг. И его печаль была так глубока и ясна, что Тонет испытывал угрызение совести. Отказать в помощи во время больших охот, это для дядюшки Голубя было равносильно гибели его репутации и до некогорой степени изменой стране ила и тростника, их взростившей.

Кубинец уступил мольбам деда. Нелета, без сомнения, еще может подождать. Вот уже несколько раз она испытывала ложные боли и этот кризис, вероятно, благополучно пройдет, как и другие.

С наступлением ночи Тонет прибыл в Салер. Как лодочник, он должен был присутствовать вместе с охотником при распределении мест.

Местечко Салер, расположенное вдали от озера в конце канала до направлению к Валенсии, представляло необычайный вид, до случаю больших охоть.

В широкой части канала, именуемой Портом, собрано было несколько дюжин черных лодок, прижатых вплотную, тонкие борта их с треском ударялись друг о друга, дрожа под тяжестью огромных деревянных бочек, которые на следующий день должны были быть поставлены на сваи среди ила. В этих бочках прятались охотники, чтоб стрелять птиц.

Между домами Салера несколько ловких девушек из города разместили свои столы с жареным горохом и миндальными пирожными, освещая свои товары свечами, защищенными от ветра бумажными колпаками. У дверией хаты женщины местечка кипятили свои кофейники, предлагая охотникам чашки кофе с ликером, в которых было меньше всего кофе. Необычная толпа народа кишела в местечке, увеличиваясь каждую минуту с прибытием из города телег и тартан.

Это были Валенсианские граждане в высоких гетрах и громадных фетровых шляпах, словно трансваальские воины, расхаживавшие в своих блузах с безчисленными карманами, подзывая свистом своих собак и хвастаясь ружьями новой системы, висевшими в желтых чехлах через плечо. Богатые крестьяне провинции в великолепных плащах с патронташами у пояса, в платках, которые у одних были свернуты митрами, у других имели форму чалмы, а у третьих развевались длинным концом на шее. По головному убору каждого можно было узнать, из какого он уголка валенсианской провинции.

Оружие равняло охотников. Они по-братски обращались друг с другом, как товарищи по оружию, предвкушая прелести предстоящей завтра охоты. Говорили об английском порохе, о бельгийских ружьях, о преимуществах центрального боя, с трепетной страстью истых арабов, словно уже вдыхая запах пороха. Молчаливые, громадные с живыми глазами собаки, переходили от одной группы к другой, обнюхивая руки охотников и наконец ложились неподвижные у ног своих хозяев.

Во всех хатах, превращенных в гостинницы, женщины деятельно хлопотали, готовя ужин, в лихорадочном возбуждении по случаю праздников, позволявших им потом существовать почти целый год.

Тонет увидел так называемый дом "Инфантов": низкое каменное здание увенчаное высокой черепичной крышей, пестревшей многочисленными слуховыми окнами. Это было большое здание 18-го века, которое постепенно разрушалось с тех пор, как охотники королевской крови перестали посещать Альбуферу. Теперь оно было занято трактиром. Напротив стоял дом Демана, двух-этажное здание, гигантом возвышавшееся посреди хат, с кривыми решетками на облупившихся стенах и колоколом на крыше, которым сзывали охотников при распределении мест.

Тонет вошел в этот дом, бросив взгляд в залу нижнего этажа, где происходила церемония. Громадный фонарь бросал тусклый свет на стол и кресла арендаторов Альбуферы. Эстрада была отделена от остальной части залы железным барьером.

Дядюшка Голубь был здесь в качестве достопочтенного лодочника, и шутил с знаменитыми охотниками, страстными любителями озера, которых он знал уже полвека. Это была охотничья аристократия. Здесь были богатые и бедные: крупные помещики и мясники из города и просто скромные рабочие из окрестных местечек. Они не виделись в остальное время года, но встречаясь на Альбуфере каждую субботу на малых охотах или собираясь на большие, они братски сближались, предлагая друг другу табак, патроны и слушая, не моргая глазами, удивительные рассказы о подвигах на охоте летом в горах. Общность вкусов и охотничья хвастливость братски соединяла их. Почти все имели шрамы от ран, причиненных главной страстью их жизни. Одни, горячо жестикулируя во время рассказа, показывали пальцы, оторванные вследствие разрыва ружья, другие имели обожженые взрывом пороха щеки. Старикив-етераны страдали ревматизмом, полученным еще в юности в сырую погоду; тем не менее они не могли пропустить большой охоты и оставаться спокойно в домах; они являлись, больные, и жаловались на изменчивость и отсутствие пыла в молодых охотниках.

Собрание кончилось. Лодочники возвестили, что ужин готов и охотники группами стали расходиться, направляясь к освещенным хатам, двери которых красными пятнами отражались на илистой почве. Крепкий запах алкоголя носился в воздухе. Охотники боялись воды Альбуферы, они не доверяли воде из озера, которую пили местные жители опасаясь лихорадки и привозили с собой порядочное количество абсенту и рому, крепкий аромат которых разливался в воздухе при раскупоривании бутылок.

Тонет видя такое оживление в Салере, словно армия разбилас лагерем - вспомнил рассказы своего деда: об оргиях, устраиваемых в былые времена богатыми городскими охотниками, с совершенно голыми женщинами, которых травили собаками; о громадных суммах денег, проигрывавшихся в жалких хатах по ночам в промежуток между двумя охотами: о всех нелепых забавах буржуа, взлелеянных быстролетным счастьем, которые, вдали от взоров семьи, в этом почти диком угле, возбужденные видом крови и запахом пороха, давали полный простор своим животным инстинктам.

Дядюшка Голубь отыскал внука, чтобы его представить охотнику. Это был довольно жирный госдодин, с добродушным и миролюбивым лицом; промышленник из города, решивший, что после долгой трудовой жизни настала пора и для него поразвлечься вместе с богатыми людьми и пожить удовольствиями своих новых друзей: его, повидимому, стесняли его страшные доспехи: охотничья сумка, ружье и высокие сапоги - все с иголочки, только что купленное. Тем не менее, любуясь своим патронташем, висевшим через плечо, в громадной фетровой шляпе, он считал себя похожим на одного из тех героев-буров, изображениями которых он восхищался в газетах. Он охотился в первый раз на озере, всецело доверяясь опытности лодочника, который должен был достат для него место, когда очередь дойдет до него.

Все трое поужинали в хате с другими охотниками. Ужин прошел шумно, как обычно в таких случаях. Ром лился рекой, а вокруг стола, как голодные собаки, толпились соседние крестьяне, подобострастно смеясь шуткам гостей, хватая все, что им предлагали, способные выпить сразу столько, сколько, по мнению охотников, хватило бы на всех.

Тонет почти ничего не ел, слушая как сквозь сон, крики и смех этих людей, шутливые протесты, с которыми они принимали вымышленные истории хвастливых охотников. Он думал о Нелете. Ему рисовалось, как она изнемогая от страданий, в верхнем этаже катается по полу, душа в себе крики, которые могли бы облегчить ее.

В хату донеслись звуки колокола с дома Демана, дрожащие, как колокол отшельника.

"Он прозвонил уже два раза", сказал дядюшка Голубь, считая с глубочайшим вниманием удары, более боясь опоздать в дом Демана, чем пропустить мессу.

Когда колокод прозвонил в третий раз охотники и лодочники встали из-за стола и поспешили к месту раздачи постов.

Свет фонаря увеличился двумя лампами на столе эстрады. За решеткой поместились арендаторы Альбуферы, а за ними до самой задней стены охотники, имевшие постоянный абонимент, по праву занявшие эти места. По ту сторону решетки, загромождая дверь и толпясь снаружи, стояли лодочники, бедные охотники, весь мелкий люд, пришедший поглазеть на охоту. Ужасный запах мокрой одежды, водки, дешевого табаку, штанов, запачканных илом, стоял над толпой, теснившейся к решетке. Непромокаемые охотничьи костюмы, прикасаясь друг к друту, издавали, пронизывающий до мозга костей, звук. На громадной темной тени от открытой двери неопределенными пятнами отражались белые фронтоны соседних хат.

Несмотря на такое скопление людей, царило молчание: как только они переступали порог, все невольно ему подчинялись. Заметно было только то немое беспокойство, которое водворяется около трибунала, когда решается участь человека или при жеребьевке, когда речь идет о богатстве семья. И когда кто-нибудь открывал рот, то говорил понизив голос, чуть слышным шопотом, как у постели больного.

Главный арендатор встал.

"Кавальерос!"

Молчание стало еще глубже. Приступили к вопросу о распределении мест.

По обеим сторонам стола, словно олицетворение власти, стояли два сторожа, самые старые в Альбуфере; два тощих человека с мрачным видом, с волнообразными движениями и острым лицом, два угря, наряженные в блузы, которые точно ради великого охотничьяго праздника вышли со дна озера.

Сторож начал перекличку, чтобы узнать все ли посты будут заняты на предстоящей завтра охоте.

"Первый!.. Второй!.."

Они шли по очереди, сообразно с ценой и давностью абонимента. Лодочники, слыша номера своих хозяев, отвечали за них:

"Здесь! Здесь!"

После переклички наступил торжественный момент: выбор мест для охоты каждым лодочником по соглашению с охотником, или по собственной инициативе, как человека более опытнаго.

"Третий!" говорил один из сторожей.

И тотчас же имевший этот номер выкрикивал название места, о котором думал: "Заводь Господа Бога!.." "Гнилая лодка". "Угол Антипы". Таким образом выкрикивались фантастические географические названия Альбуферы: места, окрещенные по вкусу лодочников, названия, которые могли бы заставить покраснеть женщин или вызвать тошноту, если бы они произносились за столом. Но теперь они звучали торжественно, не вызывая улыбки.

Второй сторож с зычным, как труба голосом, после каждого номера выкрикиваемого лодочником, подняв голову и закрыв глаза, положив руку на решетку, всеми силами своих легких испускал пронзительный крик, далеко оглашавший ночную тишину.

"Третий: Заводь Господа Бога!.. Четвертый: Угол Св. Роч... Пятый: ... цирюльника".

Разделение мест продолжалось около часа и в то время, как сторожа медленно выкрикивали номера, молодой человек записывал их в громадную книгу, лежавшую на столе.

По окончании распределения мест, выдавалось разрешение на охоту мелкому люду: билеты, стоившие только два дуро, с которыми рабочие могли исколесить всю Альбуферу на своих лодчонках, в некотором расстоянии от охотничьих постов и убивать всю дичь, ускользавшую от выстрелов богачей.

Охотники поспешно расходились, пожимая друг другу руки. Некоторые оставались ночевать в Салере, в рассчете занять свои места на рассвете; другие, более ръяные, тотчас же отправлялись на озеро, желая руководить лично установлением бочки, в которой они должны были провести целый день. "Всякой удачи! Желаем веселиться!" И каждый охотник звал своего лодочника, чтобы удостовериться, все ли в добром порядке.

Тонета уже не было в Салере. Когда наступила тишина во время распределения мест, его охватила смертельная тоска. Пред его глазами встал скорбный образ Нелеты, которая, извиваясь в муках страданий, лежала на полу одна, без близкого человека, угрожаемая бдительностью врагов, там в Пальмаре.

Будучи не в силах совладать с собой, он вышел из дома Демана, решив тотчас же вернуться в Пальмар, не останавливаясь даже пред разрывом с дедом. Около дома "Инфантов", где находился трактир, его кто-то окликнул. Это был Пиавка. Ему хотелось пить и есть. Он ходил вокруг столов богатых охотников в надежде чем-нибудь поживиться, но не получил ровно ничего, так как лодочники поели все.

Тонету пришла в голову мысль заменить себя бродягой: но предложение погнать лодку возмутило сына озера больше, чем, если бы вдруг священник Пальмара предложил ему произнести праздничную проповедь.

Не для него такая работа: он не намерен тыкать шестом. Тонет должен был знать его образ мыслей: труд - создание рук диавола.

Но Тонет, сгорая от нетерипения и тоски, совершенно не был расположен слушать глупые теории Пиавки. Он не хочет и слышать об отказе, иначе он навсегда отобьет ему аппетит, сбросив его в озеро. Друзья должны помогать друг другу в затруднении. Он прекрасно умел управлять лодкой, когда запускал свои лапы в чужия сети, воруя угрей. А если он голоден, он может поживиться провизией, привезенной этим сеньором из Валенсии. И заметив, что Пиавка колеблется при мысли о пиршестве, он попробовал вызвать его решимость ударами кулаков, толкая его к лодке охотника, объясняя как все приготовить. Когда его хозяин явится, он может объяснить, что де Тонет болен и ему поручено заменит его.

И прежде, чем Пиавка оправился от своего изумления и пришел к какому-нибудь решению, Тонет бросился в свою легкую лодку и двинулся в пут, отчаянно гребя шестом.

Путь был долог. Ему нужно было проехать всю Альбуферу, чтобы достичь Пальмара, и не было ни малейшего ветра. Но Тонета пришпоривал страх и неизвестность и его лодочка прыгала, как ткацкий челнок, по темной основе воды, испещренной светом звезд.

Было уже за полночь, когда он достиг Пальмара. Он был в изнеможении, руки отнимались после отчаянного путешествия и у него было одно только желание, чтобы в трактире было все спокойно и он мог бы мертвым чурбаном броситься на свою кровать. Он причалил свою маленькую лодку пред домом, который молчаливо стоял запертым, как и все дома в деревне, и лишь щели двери светились линиями красного света.

Ему открыла тетка Нелеты и, узнав его, глазами показала на людей, сидевших у очага. Это были крестьяне из Суеки, прибывшие на охоту, имевшие поля в Салере, завсегдатаи, которым нельзя было отказать, не возбудив подозрений. Они, поужинав в трактире, собирались спать у очага, решив за час до рассвета выехать в своей лодке и рассеяться по озеру в рассчете на дичь, которая ускользнет из рук охотников, занявших лучшие места.

Тонет поздоровался со всеми и, обменявшись с ними несколькими словами, по поводу завтрашнего праздника, поднялся в спальню Нелеты.

Он увидел ее в одной рубашке, бледную с искаженнын лицом, обеими руками крепко державшуюся за живот, с безумными глазами. Страдания заставили ее забыть все благоразумие и она испускала рев, приводивший в ужас её тетку.

"Они тебя услышат!" восклицала старуха. Нелета, подавив свои страдания, зажимала рот руками и кусала подушки, чтобы задушить свои крики.

По её совету, Тонет сошел вниз в трактир. Он не мог оказать никакой помощи, оставаясь наверху. Присоединившись к компании, развлекая гостей своей беседой, он, может быть, сумеет отвлечь их внимание, и они не услышат ничего, что могло бы возбудить подозрение.

Тонет больше часа грелся у золы очага, беседуя с крестьянами о минувшем урожае, о великолепии предстоящей завтра охоты. На один момент беседа прервалась. Все услышали страшный дикий крик, словно резали человека. Хладнокровие Тонета успокоило всех.

"Хозяйка немного больна", сказал он. И они продолжали болтать, не обращая внимания на шум шагов тетки, быстро проходившей с места на место, так что дрожал весь потолок. Через полчаса, Тонет, полагая, что инцидент уже забыт, поднялся в спальню. Большинство крестьян дремали, свесив голову на грудь.

Поднявшись наверх, он увидел Нелету на постели бледную, без движения. Только блестящие глаза свидетельствовали о том, что она жива.

"Тонет... Тонет..." слабо прошептала она. Любовник, по её голосу и взгляду, угадал все, что она хотела сказать. Это было приказание, непреклонное веление. Жестокая решимость, так часто пугавшая Тонета, целиком вернулась вновь, несмотря на слабость послеродового кризиса. Нелета говорила тихим голосом, казавшимся вздохом, доносившимся издалека. Самое трудное прошло: теперь очередь за ним. Пусть он докажет, есть ли в нем смелость.

Дрожащая тетка, потеряв голову, не отдавая себе отчета в своих действиях, подала Тонету сверток белья, внутри которого, шевелилось маленькое существо, грязное, с дурным запахом, с багрово-синеватым тельцем.

Нелета увидев около себя новорожденного пришла в ужас. Она не хочет его видеть, она боится смотреть на него. Она боялась за себя, предполагая, что при одном только взгляде на ребенка, в ней проснется мать, и она не будет в состоянии бросить его.

"Тонет... Немедленно... Унеси его". Кубинец, наскоро отдав расдоряжение старухе, спустился вниз, чтобы проститься с крестъянами, которые уже спали. И тетка подала ему через выходившее на канал окно в нижнем этаже живой сверток.

Когда ставни захлопнулись и Тонет очутился один в темноте ночи, он почувствовал вдруг, что вся отвага его сразу пропала. Этот сверток белья с мягким телом, который он нес под мышкой, пугал его. Его мгновенно охватила страшная нервозность, обострившая все его чувства. Он слышал все звуки деревни, даже самые незначительные, и ему казалось, что звезды окрасились в красный цвет. От ветра задрожало чахлое оливковое дерево около трактира и шум листьев заставлял его бежать, как будто вся деревня могла дроснуться и наброситься на него с вопросом, что это у него под мышкой.

Ему казалось, что свояченица Сахара и её родственники, взбудораженные отсутствием Нелеты в течение целаго дня, ходят, как всегда, вокруг трактира и он вдруг увидит старую колдунью на берегу канала. Какой скандал, если она поймает его с этой ношей! В какое отчаяние придет Нелета!..

Он доложил сверток на дно лодки, оттуда раздался отчаянный, неистовый крик. Он схватил шест и с безумной быстротой понесся по каналу. Он яростно греб, пришпориваемый этим криком новорожденного, боясь, что вдруг появится свет в окнах домов и тени любопытных будут спрашивать, куда он едет.

Вскоре он оставил позади себя безмолвные хаты и въехал в Альбуферу.

Тишина озера, полумрак спокойной звездной ночи, возвратили ему всю его смелость. Над головой темная синева неба, внизу бледная лазурь воды, в которой таинственно дрожа сверкали звезды. Чирикали птицы в тростнике и плескалась вода, в которой рыбы гонялись друг за другом. По временам с этим шумом сливались неистовые крики ребенка.

Тонет, измученный непрерывной ездой в эту ночь продолжал грести шестом, направляя свою лодку к Салеру. Он положительно одурел от усталости, но голова его была свежа и мысль, обостряемая опасностью, работала деятельнее, чем руки.

Он был уже далеко от Пальмара. До Салера оставалось еще больше часа. И еще два добрых часа, чтобы добраться до города. Тонет посмотрел на небо; должно быть три часа. Меньше чем через два часа, займется день и солнце поднимется на горизонт, когда он доберется до Валенсии. К тому же он, не без ужаса думал о длинном пути через уэрту Русафы, всегда охраняемой жандармами, о входе в город, под взорами таможенных чиновников, которые наверное захотят посмотреть, что у него в свертке под мышкой, о тех людях, которые, встав до зари и встретясь с ним, узнают его. А тут еще этот плач, все более отчаянный и ужасный, представлявший опасность даже в пустынной Альбуфере!

Тонет видел пред собой бесконечную дорогу и чувствовал, как его оставляют силы. Никогда не достичь ему пустынных на заре городских улиц, ни церковных порталов, где бросают детей, чтобы отделаться от несносного бремени. Легко в Пальмаре, в безмолвном одиночестве спальни сказать: "Тонет, сделай это!". Действительность воздвигала перед ним груду неодолимых препятствий.

Даже на озере порою опасность увеличивалась. В другое время можно проехать с одного берега до другого, всю Альбуферу, не встретив ни одной живой души, а в эту ночь она кшпела народом. В каждой заросли чувствовалась работа невидимых людей, готовившихся к охоте.

По всем направлениям сновали люди во мраке на черных лодках. В безмолвии Альбуферы до воде, до которой малейшие звуки разносятся на громадное дространство, раздавались удары молотков, вбивавших сваи для мест охотников, и как красные звезды, горели на поверхности воды кучи зажженной травы, при свете которой лодочники заканчивали свои приготовления к охоте. Как пробить себе путь среди знакомых ему людей под жалобный плач ребенка, совершенно непонятный среди озера. Ему перерезала путь лодка, хотя и довольно далеко, но все же на расстоянии звука голоса. Несомненно, люди в лодке были поражены этим плачем!

"Товарищ!" прокричал далекий голос: "Что везешь ты?"

Тонет не ответил, но у него не хватило сил продолжать путь и он сел на краю лодки бессильно опустив свой шест. Он хотел остаться, не боясь рассвета. Ему страшно было ехать дальше, и он махнул на все, как отставший путник, который бросается на землю, хотя и знает, что должен умереть. Он был не в состоянии выполнить свое обещание. Пусть его схватят, пусть все узнают, что произошло, пусть Нелета потеряет свое наследство!.. Он не может более!..

Но едва он принял это отчаянное решение, как в голове его возникла мысль, обжегшая его. Сначала она похожа была на огненную точку, потом на раскаленный уголь, наконец на громадное пламя и вдруг вслыхнула ужасным пожаром, грозившим взорвать его голову, меж тем как холодный пот лил по его лбу, словно пар от горевшего внутри огня.

Зачем плыть далъше?.. Нелета хотела уничтожить это доказательство своей вины, чтобы сохранить часть наследства, бросить ребенка, чтобы он не мог нарушить спокойствия их обоих, а для этого что может быть лучше Альбуферы, воды которой очень часто скрывали людей, спасая их от преследований.

Он задрожал при мысли, что озеро не сохранит жизни этого слабого, толъко что родившагося тельца. Но разве судьба ребенка будет вернее, если его бросить где-нибудь на улице в городе? Мертвые не возвращаются, чтобы уличить живых. И при этих мыслях Тонет почувствовал, как поднимается в нем жестокость старых Голубей, суровое хладнокровие деда, который без слез смотрел на смерть своих детей, в эгоистическом убеждении, что смерть благодеяние для бедных, потому что остается больше хлеба для живых.

В момент просветления Тонету становилось стыдно за ту жестокость и безразличие, с которыми он думал о смерти этого маленького существа, лежавшего у его ног, в изнеможении замолчавшего от плача. Он мельком видел его и не испытал при виде его никакого чувства. Ему вспомнилось его багровое лицо, острый череп, выпуклые глаза, громадный рот до ушей. Смешная голова жабы, от которой у него пробежал мороз по спине, и никакого проблеска чувства не испытал он. И однако это был его сын!..

Тонет понял это хладнокровие, припоминая часто слышанные слова деда. Только матери чувствуют огромную инстинктивную нежность к детям с того самого момента, как они родятся на свет. Отец начинает любить их только после: необходимо время и только когда дети подрастут, он благодаря постоянному общению привязывается к ним любовью сознательной и серьезной.

Он думал о состоянии Нелеты, о сохранении того наследства, которое считал своим. Его жестокое сердде ленивца забилось при мысли, что навсегда будет разрешена проблема его существования и он эгоистически задавал себе вопрос, стоит ли портить жизнь ради спасения этого безобразного маленького существа, похожаго на всех новорожденных и не возбуждавшего в нем никакого чувства?

Если оно исчезнет, никакого вреда не будет для его родителей, а если останется жить, приидется половину достояния преподнести ненавистным людям. Смешивая со свойственной преступникам слепотой жестокость и храбрость, Тонет упрекал себя за нерешительность, благодаря которой он словно пригвожденный, сидел на лодке и терял время.

Мрак начинал рассеиваться. Занималась заря. По серому предразсветному небу, как черные чернильные точки, пролетали стаи птиц. Вдали по направлению к Салеру, слышались первые выстрелы. Ребенок начал кричать, терзаемый голодом и утренним холодом.

"Кубинец!.. Это ты?"

Тонету показалось, будто он слышит этот крик с далекой лодки.

Боязнь быть узнанным заставила его вскочить на ноги и схватить шест. В его глазах сверкнула искра, похожая на ту, которой сверкали порой зеленые глаза Нелеты.

Он погнал свою лодку в заросль по извилистым проходам между тростниками. Он ехал наудачу, переезжая от одной заводи к другой, не зная, где он, удвоивая свою энергию, словно кто-то преследовал его. Нос лодки раздирал заросль. Высокая трава расступалась, чтобы дать дорогу лодке. Бешеным ударом шеста заставлял он скользить ее почти по сухим местам, по корням густого тростника.

Он мчался, не зная от кого, словно его преступные мысли плыли за ним, преследуя его. Он несколько раз нагибался, опуская и снова быстро отнимая руку от свертка, испускавшего крики. Но лодка почти стала на мель на корнях тростника, и несчастный, словно желая избавиться от громадной тяжести, схватил сверток и, подняв его над головой, бросил, насколъко мог, дальше, за окружавшие его тростники.

Зашуршал камыш и сверток исчез. Тряпки на мгновенье промелькнули в слабом свете зари, как крылья белой птицы, упавшей мертвой в таинственную глубину тростника.

И снова несчастный почувствовал необходимость бежать, словно кто-нибудь гнался за ним по пятам. Он отчаянно действовал шестом, чтобы выбраться из травы и попасть в воду. Потом поплыл, следуя её извилистому пути между высокими зарослями и достигнув Альбуферы, с освобожденной от груза лодкой, он глубоко вздохнул, увидев голубоватую полосу рассвета.

Затем растянулся на дне барки и уснул глубоким сном, тем мертвым сном, которым разрешаются острые нервные кризисы, в особенности после совершения преступления.

IX.

День начался большими превратностями для охотника, которому пришлось довериться опытности Пиавки.

Пред рассветом, при вбивании свай, благоразумный буржуа счел полезным обратиться за помощью к нескольким лодочникам, которые много смеялись, увидя бродягу, при исполнении новых обязанностей.

С ловкостью, приобретенной привычкой, они быстро воткнули три кола в тинистое дно Альбуферы и устроили сверху громадный шалаш для прикрытия охотника. Затем обложили его тростником, чтоб обмануть птиц, которые, доверчиво приближаясь, могли бы принять его за кусок тростника среди воды. .Чтобы увеличить эту иллюзию пост был окружен несколькими дюжинами чучел уток и лысух, сделанных из пробки, качавшихся на поверхности воды, при каждом движении волны. Издали они были похожи на стаи птиц, спокойно плавающих около тростника.

Довольный тем, что он счастливо освободился от всякого труда, Пиавка пригласил патрона занять место. Он сам удалится в лодке на некоторое расстояние, чтобы не вспугнуть дичь и, когда тот убьет несколько лысух, пусть крикнет и он соберет их на воде.

"До свиданья! Счастливой охоты, дон Хоакин!"

Бродяга говорил с такой предупредительностью и обнаружил такую готовность быгь полезным, что добродушный охотник позабыл все свое недовольство его прежней ленью. Хорошо! Он позоветь его тотчас же, как убьет птицу. А чтобы не слишком скучать ожиданьем, он может позаняться съестными припасами. Сеньора - жена снарядила его, словно для кругосветного путешествия.

Бласко-Ибаньес Висенте - Детоубийцы (Ил и тростник). 4 часть., читать текст

См. также Бласко-Ибаньес Висенте (Vicente Blasco Ibanez) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :