Берте Эли
«Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 9 часть.»

"Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 9 часть."

Огорченная этой помехой, Роза тоже встала, и Мег рассеянно уже проговорил:

- Уходи... тебе нельзя здесь оставаться!

Вытерев глаза и вздохнув, Роза поспешила повиноваться. Бо Франсуа, смягчив голос, прибавил.

- Мы скоро опять увидимся, моя Розочка!

Трепеща при этой надежде, она снова остановилась, но, боясь каким-нибудь неосторожным словом испортить счастливое для нее настроение духа атамана, она низко поклонилась и вышла.

В ту же минуту Руж д'Оно и Баптист вошли в ложу.

IX

Покинутый

Руж д'Оно, хотя и занимавший второе место в иерархии шайки, однако не был на этот раз в одном из тех великолепных костюмов, в которые так любил рядиться и которые, быть может, поддерживая иллюзии, помогали ему забывать о своем ужасном ремесле. Шляпа его была скомкана, рваная одежда говорила об отчаянной борьбе, которую ему приходилось подчас выдерживать со своими жертвами, о гнусных оргиях, которые он так любил и, наконец, о его кочевой жизни, не позволявшей привести в порядок свой костюм. В жизни разбойников эти переходы бывают очень часты; то они залиты золотом, то должны прикрываться рубищем.

Руж д'Оно, на которого как будто имела унижающее влияние его одежда, шел убитый с опущенной головой. Глаза его, всегда слезящиеся, имели в эту минуту мрачное выражение, а шрам, перерезывающий лицо, как печать отвержения виднелся из-под тонких, нависших прядей его рыжих волос.

Баптист хирург же, напротив, вошел с тем важным и самоуверенным видом, какой постоянно придавало ему сознание своего нравственного превосходства над товарищами. На лице его в эту минуту виднелось какое-то презрительное сострадание к своему спутнику, которому, впрочем, так как он его боялся наравне с Бо Франсуа, опасался очень-то ясно высказывать это презрение, чтобы не возбудить гнева, от которого вся его ученость не в силах будет его спасти.

Едва они показались, как Бо Франсуа бросился к ним навстречу.

- Наконец-то вот и вы! Черт возьми, Ле Руж, что с вами случилось? - вскричал он. - Еще два часа тому назад вам следовало быть здесь.

Не ответив ничего, Руж д'Оно опустился в изнеможении на обрубок, только что оставленный Розой.

- Тут не наша вина, Мег, - ответил хирург. - Мы выехали в назначенный час, но дурные вести, Мег! Говорят, солдаты и жандармы рыщут в окрестностях, вот мы и сочли нужным несколько поколесить.

- Тс, молчи! Я лучше тебя знаю, - прервал его Бо Франсуа, - что к чему. А если ты, Баптист, вздумаешь рассказывать шайке эти длинные истории, то... Держи-ка свой язык на привязи; этак умнее будет!... Ну а ты Ле Руж, - продолжал он нарочно дружеским тоном, - тоже, должно быть, испугался, что я вижу тебя таким раскисшим!

- Да, - отвечал мрачный разбойник в забытьи, - да, я испугался!

- Чего же?

- Чего-то, что сидит во мне и что часто подымается и душит меня... У меня в груди огонь; о зачем он не может подняться еще и сжечь вас всех!

- Хорошо, - сказал Бо Франсуа, пожав плечами, - на него опять блажь нашла! Нечего делать, Баптист, - обратился он к хирургу, - расскажи хоть ты, что с вами случилось по дороге, что ему опять там голову свернуло?

- Честное слово, Мег, я сам ничего не понимаю; сто раз видел я, что Ле Руж делал вещи хуже этого, а между тем, не случалось с ним этих нервных припадков! Но Ипократ утверждает...

- Этот господин не из нашей шайки, а потому оставь его в покое и вообще не болтай пустяков!

- Итак, я хочу только сказать, что не умею объяснить себе этой новой бредни Ружа д'Оно. К Утервилю мы ехали группами по пять, по шесть человек из предосторожности, чтобы большое число нас не возбудило подозрения. Я ехал в первой из этих групп с Ле Ружем; остальные ехали далеко позади. Вдруг видим мы, навстречу нам едет верхом старик, по наружности или богатый фермер, или хлебный торговец. Это была славная пожива, и Ле Ружу захотелось ею воспользоваться. В ту минуту, как старик проезжал мимо нас и раскланивался, ничего не подозревая, Ле Руж выстрелил в него из пистолета, старика сбросило с лошади. Тотчас же и Руж д!Оно соскочил, чтобы обыскать его; но наклонясь уже над фермером с ножом в руке, он вдруг остановился чем-то пораженный, и старик тоже, в свою очередь еще живой, пристально взглянув на Ле Ружа, проговорил ослабевшим совсем уже голосом:

- Рянжет, несчастный Рянжет, ты ли это?

- Да, да, он узнал меня, - перебил Руж д'Оно с отчаянием. - Это был дядюшка Герино, у которого я служил прежде и который ко мне был всегда так добр; я всегда делал ему страшные пакости; я обокрал его, а он все-таки не хотел предать меня правосудию; мало того, вынужденный наконец отослать меня с фермы, он дал мне денег и много добрых советова; нужно бы было следовать мне его советам! Бедный Герино!

И Ле Руж залился слезами.

- Ну, - заметил Бо Франсуа, - я отгадываю, что потом случилось; он посадил старика на лошадь, отдал ему кошелек и отпустил его!

- Напротив, - начал опять Баптист, - сначала он остался с минуту неподвижным, как статуя, потом с каким-то остервенением принялся его рубить своим ножом. Фермер давно уже мертвый, а этот все его рубит.

Руж д'Оно выпрямился.

- Я это сделал, Баптист? Уверен ли ты? Мне кажется, что действительно... но я потерял голову, я ничего не видел, я ничего не могу припомнить; а между тем, это должно быть так; да и вот смотрите, смотрите, - прибавил он, указывая на свой рукав, где еще виднелись следы крови, - вот и доказательства! Да, я убил этого бедного Герино, такого доброго, снисходительного, сострадательного; ах я негодяй! И как это небесная молния, до сих пор не убивает меня! О, если бы она могла задушить меня со всеми вами, воры, разбойники, убийцы!

Он весь дрожал и, по-видимому, эта нервная дрожь должна была перейти в конвульсии припадка. Бо Франсуа, улыбаясь, глядел на него, как смотрят на бессильный гнев и капризы ребенка.

- Ну Ле Руж, полно сумасшествовать! - начал он снисходительно. - Что сделано, то сделано, не следует больше и думать о том; лучше послушай, мне надобно с тобой поговорить о серьезном деле.

Но эти, почти что дружеские слова, вызвали новый взрыв бешенства в Руже д'Оно.

- Не подходи ко мне, не трогай меня, не говори со мной! - произнес он, в ужасе отскакивая от него. - Бо Франсуа, Мег, убийца, сатана! Это ты со своим дьявольским искусством погубил меня! Пусть в награду тебе...

- Замолчишь ли ты? - перебил его Бо Франсуа.

- Нет, я не хочу молчать, хоть раз, да выскажу же я тебе всю правду. Ты чудовище, кровожадный зверь. Я, по крайней мере, когда убиваю, переношу все муки ада, я в лихорадочном состоянии, повинуюсь не знаю какому демонскому влиянию, толкающему мою руку; но ты, когда убиваешь, проливаешь кровь, как воду, ты холоден, равнодушен, ты в состоянии улыбаться...

- Если ты не замолчишь, - заговорил взбешенный в свою очередь Мег, выхватывая из кармана пистолет, - я сейчас же...

Баптист с несвойственной ему храбростью поторопился вмешаться.

- Подумайте, Мег, - сказал он вполголоса, - ведь он не помнит, что говорит... У него начинается разложение мозгов, и я нахожу у него все признаки белой горячки; оставьте его, он представляет собой очень интересный факт для науки.

Вероятно, эти убеждения не подействовали бы на неукротимого Мега, но, казалось, вид наведенного на него оружия, разом привел в себя Ружа д'Оно. Инстинкт сохранения жизни сильнее в негодяях, чем в честных людях.

- Мег, Мег, простите меня! - забормотал он.

Так как для Бо Франсуа невыгодно было в настоящую минуту доводить дело до крайности, потому что ссора со своим лейтенантом могла бы иметь для него плохие последствия, он притворился великодушным, что вовсе не согласовывалось ни с его характером, ни с его привычками действовать, если кто лично обижал его.

- Ну, - продолжал он миролюбиво, - приятелей надо уметь и прощать иногда; но - смотри, не начни еще раз, а не то раскаешься... А теперь не будем более и толковать об этом... Слушай же, мой бедный Руж д'Оно, чтоб рассеять тебя, я расскажу, какое славное дело готовлю я вам на сегодняшнюю ночь. Никто из вас никогда не был на таком празднике.

И он рассказал ему свой план атаковать Меревиль. Он не забыл упомянуть о страшных богатствах поставщика Леру, находящегося теперь в замке, о бриллиантах и других драгоценностях, имеющихся у дам, о шестидесяти тысячах ливров в билетах, привезенных нотариусом Лафоре, он ничего не упустил из виду, чтобы ослепить кровожадного и корыстолюбивого разбойника.

Тот, между тем, все еще задумчивый, ничего не отвечал; может быть волнение его еще не настолько улеглось, чтобы он сразу понял атамана. Зато Баптист, все это время глубокомысленно щупавший пульс Ружа д'Оно, казалось, вдруг отбросил в сторону все свои медицинские соображения.

- Мег, - беспокойно и с удивлением спросил он, - не ослышался ли я? Вы хотите идти на Меревильский замок? Куда ж делась дружба, царствовавшая между вами?...

- Молчать, проклятый шарлатан! - перебил его Бо Франсуа. - Никак, хочешь ты разболтать мои тайны? Беда тебе, если б я только заподозрил тебя в этом; я вырву тебе язык, и тогда посмотрим, как твои медицинские познания и лекарства вырастят тебе новый?...

Новое это оскорбление казалось глубоко обидело хирурга.

"Грубое животное! - подумал он. - Неужели ж никогда в жизни не придет мой черед иметь тебя в своей власти, чтоб с лихвой отомстить за все обиды".

Между тем, громко он ответил:

- Я вовсе не намерен выдавать вашей тайны, Мег, но позвольте мне ввиду общей безопасности заметить вам, что предприятие это чересчур уж смело, когда страна наполнена солдатами...

- Говорят тебе, молчи! Ты можешь после свалки перевязывать и лечить лошадей и людей, а в делах людей храбрых, ты ровно ничего не смыслишь... Но Руж д'Оно, отчаянная голова, несмотря на все свои бредни, верно, согласится со мной! Однако послушай, Ле Руж, - начал он заискивающим тоном, - так как мы теперь будем вести настоящую войну, то тебе надобно новое звание, новый титул; а так как ты всегда предводительствовал нашими всадниками, то как тебе покажется например титул... да, да этак... кавалерийский генерал шайки?

Безжизненные глаза Ле Ружа вдруг блеснули.

- Генерал! Я генерал?... И конечно буду одет генералом?

- Почему же и нет? Я отдал орлеанскому франку на сбережение великолепный генеральский мундир и шляпу с перьями, мундир весь выложен золотым галуном, сабля с серебряным чеканом. Я не хотел продавать все эти дорогие тряпки из боязни, чтобы они не выдали нас; теперь я это все дарю тебе и уверен, что мундир очень пойдет к тебе.

Ле Руж больше не выдержал: лицо его за минуту перед тем мрачное, сейчас сияло радостью.

- Благодарю, Франсуа! - вскричал он в восторге. - Я буду кавалерийский генерал... Генерал Руж д'Оно! У меня будут золотые эполеты, золотом шитый мундир, золотые шпоры... То-то заглядятся теперь на меня все женщины в шайке... Ляборт не узнает меня... Когда же, Мег, получу я свой мундир?

Бо Франсуа с трудом скрыл презрение, внушаемое ему мелочным тщеславием своего лейтенанта и только переглянулся с Баптистом, испытавшим, казалось, то же чувство. Несмотря на то, он серьезно ответил:

- Завтра после экспедиции! Так порешили - надо созвать поскорее совет. Все люди теперь в сборе, одного только негодяя Борна де Жуи нет, но это ничего! Бывают случаи, когда я вовсе не прочь иметь его подальше от себя.

Действительно, через несколько минут совет уже был в сборе около возобновленного костра. Сосновые ветви и свечи освещали собрание. Тут заседали все почетные лица шайки: дедушка Прованшер, покровитель шайки, кюре де Пегров, Жак де Петивье, Борн де Мане, Сан-Пус, Баптист хирург и многие другие, уже испытанные злодеи, одна только женщина участвовала в совете, да и то переряженная в мужское платье, то была Гранд Мари, ужасное создание, которое у нас недостало духу выставить в этом рассказе, даже наряду с Бо Франсуа и Ружем д'Оно. Все эти негодяи, со зверскими лицами, своими отталкивающими физиономиями составляли такие чудовищные группы, каких, вероятно, не приходило на ум самому Калло.

Когда все собрались и дверь была заперта, Бо Франсуа наскоро обменялся с каждым из присутствующих какими-то особенными словами, потом, исполнив этот обряд, он стал описывать свой план атаки Меревильского замка.

Вот в чем заключался этот план. Сам Бо Франсуа со ста хорошо вооруженными людьми окружит замок, выломают двери, перероют в замке все сверху донизу и схватят все, что найдут. Остальная шайка в это время задержит жителей местечка и не допустит их прийти на помощь к обитателям замка. Окончив это первое дело, точно таким же образом ограбят еще шесть больших ферм по соседству, которые тут же и сожгут. Добыча должна быть громадная. По выражению Бо Франсуа, то должна была быть всеопустошающая война, война вандалов, война диких. (Подобный план существовал в действительности, как можно видеть из бумаг процесса.)

Каждый член из собрания был, конечно, испуган громадностью и опасностями этого предприятия, но, задобренные сначала Франсуа, никто из них не решался выразить своего недоверия, один только Баптист пытался было сделать некоторые возражения, но Бо Франсуа так свирепо погрозил ему, что он поспешил забыть о своем несогласии. После этого уж стали только рассуждать о разных подробностях, как вдруг за дверью послышался шум, и в ту же минуту Роза Бигнон, бледная, растерянная, вошла в ложу; позади нее в тени виднелась фигура мальчика, молодого воришки, поставленного на часы около дверей залы собрания, чтобы отгонять любопытных.

Подобное нарушение правил строго воспрещалось уставами ассоциации, и Мег нахмурился; но Роза была слишком взволнована, чтобы заметить этот гнев.

- Извините меня, Мег, - вскричала она, - но принесенные мною вести, не терпят отлагательства... Все потеряно! Сейчас приехал меревильский франк с известием, что Борн де Жуи взят жандармом Вассером, Меревиль наполнен солдатами и Борн де Жуи изменил. Вместо того чтобы нападать, вы сами должны с часу на час ждать нападения.

Глубокое молчание было ответом на роковую весть.

Но Бо Франсуа, непоколебимый в отношении сохранения дисциплины и законов шайки, спокойно ответил:

- Хорошо, Роза! Но тебе не следовало бы нарушать правила. Мальчишка Ля Мармот, поставленный часовым у дверей, получит двадцать палок за то, что впустил тебя без приказания. - За поднявшимся шумом приговора этого никто не расслышал, кроме заинтересованного тут мальчугана, с криком бросившегося спасаться в лес. За первым оцепенением последовал общий взрыв: все поднялись, кричали, предлагали самые неосуществимые планы, большинство требовало тотчас же спасаться бегством.

- Постойте, постойте же! - вскрикнул оглушающим голосом Бо Франсуа. - Узнаем по крайней мере подробнее, что случилось?

Ввели меревильского франка, а за ним ворвались и все, кто только мог поместиться в ложу; важность случая уничтожала иерархию, смешивала чины.

Франк, прежний служитель Меревильского поместья, и был той личностью, неосторожно вскрикнувшей на деревенской площади, при виде Борна де Жуи, приведенного жандармами. Узнав подробно о случившемся и обо всем, что готовилось, он приехал предупредить разбойников в их главной квартире. Он подтвердил известие, сообщенное Розой, прибавя самые грустные подробности. В Меревиле он видел приготовления к походу, вся страна была под оружием, и с минуты на минуту следовало ожидать появления солдат, под предводительством Вассера и Ладранжа.

Всеобщий ужас вышел из границ. Присутствующие бросились к дверям, чтобы спасаться, но громовой голос Бо Франсуа еще раз восторжествовал.

- Куда вы, трусы? Дурачье! - воскликнул он. - Если и в самом деле вооруженная сила идет на нас, прекрасный случай напасть на Меревиль, оставшийся теперь без защиты и где есть богатая пожива. В случае, если встретим солдат по дороге, можем дать хороший урок им, которого они долго не забудут. Нас втрое больше, чем их, и мы знаем местность; а Борна де Жуи недаром зовут генералом Надувалой; если он нас надул, он захочет обмануть и их; бьюсь об заклад, что он их угостит по-своему. К чему же нам расставаться? Наше спасение теперь в нашей силе, в помощи, которую мы можем оказывать один другому; если мы рассеемся, нас всех без труда переловят и, конечно, скорее отправят к чертям!

Убеждения эти, казалось, произвели впечатление на большую часть присутствующих, но наконец страх опять взял верх над всеми соображениями. Уже проект Бо Франсуа открыто атаковать Меревиль произвел в них тайное негодование, уверенность же, что значительная вооруженная сила идет атаковать их самих в их притон, приводила их в отчаяние.

Мег ошибся в своей шайке: он видел в них солдат, а они были только мошенники и не были в состоянии умереть храбро, защищая свою жизнь.

Никто из всей толпы не посмел ответить, но переговорив между собой вполголоса, они направились к двери.

- Не шевелись никто! - прогремел Бо Франсуа. - Все вы подлецы, изменники! Вы что, не признаете над собой власти Мега?

И он бросился к двери, схватился за нее, и выхватя два пистолета, прибавил:

- Если хоть один из вас сделает шаг, застрелю.

Решительная поза Бо Франсуа, его свирепое лицо, оружие в руках, которое, все знали, он не задумается пустить в дело, остановили разбойников. Все молчали, только глазами спрашивали один другого, что делать. Мег воспользовался этой минутой, чтобы снова начать попытку - то просьбой, то угрозой хотел он заставить этих людей защищаться. Видя бесполезность своих усилий, он топал, рычал со злости, и с пеной у рта грозил им кулаком. Все дрожали перед ним, но другая боязнь, сильнейшая, казалось, отвлекала их внимание. Когда голоса на минуту смолкали, они прислушивались, как будто уже слышали гусар и жандармов на соседней площадке.

Но время было слишком дорого, чтобы подобное колебание могло продолжаться. Когда Бо Франсуа остановился, измученный собственным азартом, люди начали перешептываться, и наконец Жак де Петивье, по-видимому, решившийся передать атаману итог этих переговоров, начал своим грубым голосом:

- Пустите нас, Мег; вы видите, что мы более ничего не в силах сделать. Нас теперь знают, и не сегодня так завтра у нас здесь будет все войско республики. Самое лучшее, что остается сделать, это каждому идти в свою сторону и выпутываться из беды кто как сможет. Не будем же терять времени; франк уверяет, что солдаты должны были рано отправиться из Меревиля, а потому не замедлят явиться сюда. Я по крайней мере, сейчас же распрощаюсь с приятелями и в дорогу! Очень может быть, пока я учил Борна, дал ему не один лишний щелчок, а потому поручусь, что негодяй меня особенно отрекомендует своим новым приятелям жандармам.

- А я-то! - подхватил Руж д'Оно. - Что про меня-то он порасскажет! Меня убьют на месте, расстреляют, разорвут на куски! Я страшный негодяй! Пойдемте, пойдемте, Мег! Да пропустите же нас, тысячу чертей!...

- Да, да, побежим, - повторило несколько голосов, - с этими переговорами солдаты застанут нас здесь!

- Подождите хоть до завтра! - продолжал уже умоляющим голосом Бо Франсуа. - Эта Меревильская экспедиция не может не обогатить нас, тогда каждый, взяв свою долю, будет волен идти куда хочет.

- Завтра мы уже будем все схвачены, если еще проторгуемся здесь! - проговорил чей-то сиплый голос.

- А если я не хочу, чтобы вы все таким образом оставили меня? - вскричал Мег, возвращаясь опять к угрозе. - Не Мег ли я ваш? Не имею ли я над каждым из вас права жизни и смерти? Бунтовать вы хотите, что ли? Забыли устав нашей ассоциации?

- Ассоциация наша уже больше не существует, - ответил Баптист, которому уверенность, что его поддержат, придавала храбрости, - и было бы сумасшествием опираться теперь на ее уставы, когда нам грозит такая опасность.

Слова эти были приняты всеобщим одобрением.

- Ага! Это ты Баптист храбрец, Баптист краснобай! -ответил с презрительною улыбкой Бо Франсуа. - Я так и знал, что ты будешь против меня!... Ну так, ради ж всех чертей, ты поплатишься за все и послужишь примером для других.

Говоря это, он навел на бледного, дрожащего Баптиста один из своих пистолетов и спустил курок.

Невидимая рука, может быть, рука Розы, подняла ему локоть, и пуля, поразившая бы несколько человек в толпе, попала в крышу. Живо схватился Бо Франсуа за другой свой пистолет, но его не допустили им воспользоваться. Несколько человек бросились на него и общим усилием, несмотря на его геркулесову силу, на его проклятия и топот ногами, отняли оружие. В одно мгновение он был опрокинут, и бросили ему на голову кусок холста, как будто деятели этого насилия еще боялись быть узнанными. Напрасно Бо Франсуа метался, с ним обходились так, как часто обходился он со своими жертвами.

Наконец он почувствовал, что давление державших его рук ослабло и числом их стало меньше; скоро это давление совсем исчезло, и он понял, что сторожа оставили его; он хотел встать, но голова его все еще оставалась окутанною, а туловище было связано веревками. Вертясь на голой земле в безумном бешенстве, он услышал тихий голос просивший его успокоиться, а нетерпеливые руки торопились развязать опутывавшие его веревки. Освободясь и сбросив покрывало, он мог наконец разглядеть, что происходило вокруг него. Он сидел посреди ложи, освещаемой теперь только дрожащим пламенем костра. Перед ним стояла Роза, убитая, немая; густая же толпа, бывшая тут за минуту перед тем, уже исчезла, и сквозь отворенную дверь слышался вдали шум, передававший всеобщее волнение.

Бо Франсуа увидел около себя свой заряженный пистолет, которого никто у него отнять не посмел, схватил его и с неистовым криком бросился в дверь.

- Франсуа, Франсуа, что вы хотите делать? - простонала Роза. Он выбежал вон.

На площадке пять или шесть мальчишек остались еще около большого огня и толковали о том, на что им решиться при таких обстоятельствах, но эти несчастные не были достойны его гнева. На другом конце площадки виднелось несколько человек всадников, из которых одни разъезжались уже по разным сторонам, другие садились на лошадей; к этим последним-то он и направился, узнав между ними Ружа д'Оно и Баптиста, кончавших свои приготовления.

- Негодяи! Подождите меня, - кричал он уж совсем нечеловеческим голосом.

- Мег! - произнес в ужасе Руж д'Оно.

- Черт побери того, кто его так скоро развязал! - прошептал Баптист, и оба, пришпорив лошадей, скрылись в лесной чаще. Франсуа выстрелил по ним, но без успеха, и бросив ненужное ему оружие, ворча вернулся в ложу.

Люди, остававшиеся еще около бивуачного огня, что-то спросили его, он не слыхал ничего и прошел, не отвечая им, потом вошел в ложу, теперь совершенно уже пустую, где виднелась только одна тонкая стройная фигура женщины. Сев около потухавшего огня, обхватив голову руками, он весь отдался своим горьким думам, вызванным этим неожиданным событием... Так просидел он несколько минут, сожалея более всего о неудавшемся плане своего зверского мщения, как вдруг услыхал около себя тихий вздох.

- Кто там? Что еще от меня нужно? - спросил он сердито.

- Это я, это Роза, - ответил нерешительный голос.

- Ну что же ты тут делаешь? Чего ты ждешь от меня?

- Я здесь, Франсуа, потому, что люблю вас и хочу страдать вместе с вами!

- Ну вот еще! Зачем не ушла ты вместе с другими. Неужели ты думаешь, что тебя пощадят более, чем меня.

- Какова бы ни была ваша участь, я разделю ее с вами.

- Как хочешь.

И он снова впал в свою мрачную думу, и снова водворилось молчание.

- Франсуа, вы кажется забываете, что солдаты должны быть близко, поищем же мы какого убежища?

- А если я хочу их дождаться?

- В таком случае я их тоже подожду. Франсуа, вы оттолкнули меня, когда были в силе, теперь, когда вы одни, несчастны, я надеюсь, что вы позволите не оставлять вас более?

Мег не выдержал долее и взглянул на нее дружески.

- Ты, Роза, доброе создание, - сказал он уже смягченным несколько голосом, - и мне жаль, что порой я был не добр к тебе... Но что же мы теперь с тобой будем делать, когда все эти негодяи разбежались?

- Ваше положение и мое, если вы позволите мне разделить вашу участь, не совсем еще отчаянное, но не следует оставаться в бездействии... Не думайте больше об этих несчастных, все должно быть кончено между ними и вами, лучше послушайте мой совет: сейчас же мы пустимся с вами в дорогу одни и пешком; наши оба короба спрятаны в лесу, они будут кормить нас, впрочем, у меня в платье зашито еще несколько золотых монет. В Бретани до сих пор продолжается еще восстание; мы хорошо знаем туда дорогу, и, идя только ночью, а днем отдыхая где-нибудь в лесу или в уединенной ферме, мы скоро можем дойти до бунтующейся страны. Там мы будем вне всяких преследований и будем жить покойно нашей торговлей, если не захотим отправиться в Англию... Я готова разделять все твои опасности, Франсуа, и ты увидишь сколько во мне энергии и силы, если только ты позволишь своей бедной Розе любить тебя!

Этот план был действительно единственный, которым мог воспользоваться при настоящих обстоятельствах Бо Франсуа, а потому Мег после нескольких минут молчания, твердо проговорил:

- Ты права, Роза, и я последую твоему совету. Самое нужное в настоящее время, это найти нам безопасное место; к тому же, - прибавил он, как будто что-то вдруг вспомнив, - это с Даниэлем Ладранжем все еще длится; он мне дал три дня сроку, чтобы достигнуть границы, добравшись до какого-нибудь иностранного города, я могу требовать значительную сумму денег, которая мне приходится, и, конечно, Даниэль будет настолько глуп, что отдаст мне ее. Устроив это дело, отчего же мне и не явиться в одну прекрасную ночь в Меревиле, чтобы покончить свои старые счеты?

Бо Франсуа, не стесняясь, излагал все свои самые затаенные мысли, как вдруг заметил, что Роза слушает его; но на этот раз уж ему не пришло и в голову рассердиться.

- Да, да, Роза, - начал он опять, - не все еще потеряно, и, может быть, уже скоро я найду возможность вознаградить тебя за твою преданность. Надо случиться чему-нибудь такому, чего я предвидеть не могу, чтобы заставить меня теперь расстаться с тобой когда-нибудь.

- О, благодарю за это ласковое слово, Франсуа! Если бы ты знал, сколько храбрости придает оно мне! Идем же! Мы будем счастливы, я обещаю тебе, я уверена в этом!

С площадки послышался звон оружия и топот лошадей, а вслед затем испуганные голоса. Вооруженная сила, окружив площадку со всех сторон, высыпала на нее.

- Уже поздно, - произнесла Роза в отчаянии.

Бо Франсуа стал искать глазами свое оружие, но не нашел ничего, кроме разряженных пистолетов, впрочем, ему не дали подумать о защите: отряд кавалерии, стрелой пронесясь по площадке, остановился перед ложей, и Вассер, спрыгнув с седла, первый вскочил в нее с саблей наголо.

- Все-таки один есть! - радостно вскричал он. - Да еще самый главный из всех... Не шевелиться, негодяй, или я тебе раскрою череп, чем все-таки поубавлю работы палачу.

Может быть, эти угрозы и не испугали бы свирепого разбойника, но, захваченный врасплох без оружия, он ничего не мог; к тому же и бросившаяся Роза, чтобы собой заслонить его, связывала его.

Впрочем, он хорошо сознавал, что время действовать силой уже прошло, оставалось одно спасение хитрость: шайка его, прежде сильная, была уничтожена, несколько человек, оставшихся еще на площадке, сдались без сопротивления. Ни одного выстрела, ни одного удара не было сделано этими негодяями для защиты собственной жизни, и эти люди, гроза соседних местностей, должны были, как предсказал Бо Франсуа, попасться один за одним, трусливо не заявив ни одним храбрым поступком о своем сопротивлении.

А потому Мег, разом потушив искру своего взгляда и мгновенно приняв на себя тот простодушный вид, которым так часто удавалось ему надувать других, сладкоречиво заговорил:

- Очень ошибаетесь насчет меня, гражданин офицер! Я честный торговец и попал в руки шайки нищих и бродяг; нас привели сюда вот с этой гражданкой, которая... которая мой товарищ по торговле, и нам плохо пришлось бы, если бы вы не подоспели нас выручить, эти все плуты разбежались, и мы вам очень обязаны!

- Славно нашелся! - ответил Вассер молодцевато и потом, обратись к нескольким только что вошедшим жандармам и милиции, сказал:

- Возьмите-ка этого честного торговца! Да связать его покрепче, так как он стоит на вес золота, что касается до этой гражданки, - прибавил он, глядя на Розу, - то это, должна быть, достойная подруга добродетельного торговца... Да, хороша собой, самоуверенная физиономия; это она и должна быть Роза Бигнон, жена Бо Франсуа.

Роза не оказала ни малейшей слабости.

- Его жена? Да, я его жена, - гордо произнесла она, -и надеюсь, что нас не разлучат более?

Бо Франсуа никак не хотел дать жандармам обыскать себя и связать.

- Уверяю вас, граждане, - говорил он с видом святого негодования, - что вы ошибаетесь; вы раскаетесь, что поступаете со мной таким оскорбительным образом, я могу сослаться на самых почтенных личностей в околотке... И когда вы узнаете, кто я...

Хорошо известный ему смех заставил его живо обернуться, как будто змея ужалила его. В темном углу ложи он увидал человека в костюме национальной стражи, заливавшегося смехом. Он узнал Борна де Жуи.

- Но за всем тем, - сказал Вассер, - здесь должны быть разбойники, потому что я рассчитывал на более обильную поживу в эту ночь; где же Руж д'Оно, школьный учитель, кюре Пегров, Гро-Норманд, Сан-Пус, Ланджюмо и особенно этот ученый, этот недосягаемый Баптист хирург? Хотя и не жалуюсь, - прибавил он, гладя свой черный ус, - известно, чего стоят Бо Франсуа и Роза Бигнон, не считая еще там мелкой канальи, забранной нашими гусарами; но эта дичь только разлакомила меня... Впрочем, все это только отлагается до другого раза; теперь, так как я знаю и имею верные их приметы, то скоро и всех переловлю, торжественно обещаю это!

Между тем, Бо Франсуа скоро оправился:

- Гражданин офицер, - начал он с большей уже энергией, - повторяю вам, что вы ошибаетесь на мой счет и на счет моей жены. Вы можете припомнить, что видели меня с председателем суда присяжных, который меня лично знает. Представьте меня ему, и вы увидите, что он тотчас же прикажет...

- Эх, черт возьми! Вы можете сами обратиться к нему с этой просьбой, - ответил насмешливо Вассер, - потому что вот и он сам.

И действительно, из среды солдат, почтительно расступившихся перед ним, показался Даниэль и подошел ближе со словами:

- Чего просит арестант?

Холодный и строгий тон чиновника снова озадачил Бо Франсуа.

- Гражданин Ладранж! - сказал он вполголоса, -нельзя ли мне поговорить с вами наедине?

- Граждане, оставьте нас на минуту! - сказал Даниэль жандармам, караулившим Бо Франсуа. Они отошли на другой конец ложи.

- Берегитесь! - вскричал Вассер, - не подходите без предосторожностей к этому плуту... Я от него всего ожидаю.

- Но он связан, - ответил Даниэль, указывая на связанные руки и ноги арестанта, - впрочем, Вассер, вы можете остаться со мной.

- Эдак лучше будет!

Оба подошли к Мегу, сидевшему на пне и, по-видимому, вне всякой возможности шевелиться.

- То, что я имею сказать, - заметил с замешательством Бо Франсуа, - относится к одному гражданину Ладранжу.

- А у меня нет тайн от Вассера; вы можете свободно говорить при нем. Впрочем, я не имею более права выслушивать ваши просьбы, так как я подал просьбу об отставке, то теперь вы должны отвечать одному гражданину Вассеру.

- Как, вы уже более не председатель присяжных? -спросил, бледнея, Бо Франсуа, так как это обстоятельство разбивало все его расчеты.

- Нет, я передал свою власть гражданину Вассеру, отдав ему также рубиновый убор, присланный недавно ко мне неизвестной личностью и который оказался краденым.

Замешательство Мега все более и более усиливалось при виде неудавшихся интриг.

- Прекрасно! А ваше обещание дать мне три дня сроку, - начал он еще тише, - вы позабыли его?

- А вы думаете я не знаю, что вы теперь здесь делали и на кого должна была быть направлена сегодняшняя экспедиция, - ответил таким же голосом Даниэль, - вы не исполнили моих условий, я не считаю себя более связанным своим обещанием.

- Отлично! Так, значит, вы теперь откроете наше с вами тайное родство?

- Ни Вассер, ни я не считаем нужным в настоящее время упоминать об этом обстоятельстве; но впоследствии, если то понадобится правосудию, мы удерживаем за собой право раскрыть это.

- То есть, если не найдется достаточных улик, чтобы погубить меня... Ну отлично сыграно, все предусмотрено, но неужели вы думаете, что со своей стороны я не буду стараться прикрывать себя честным именем, на которое имею право?

- Поступайте как знаете... но этот разговор становится щекотлив и уже слишком длится. Лейтенант Вассер начнет сейчас допрос арестантам, после чего вы будете отведены в Шартр.

- Но прежде я отблагодарю вас за все ваши одолжения.

И говоря это, Бо Франсуа со своей геркулесовой силой, разом перервал как нитки все связывавшие его веревки и, выхватя из-за пазухи маленький кинжал, неизвестно как уж скрытый им во время обыска, с быстротой молнии бросился на Даниэля.

Плохо пришлось бы молодому человеку, если бы Вассер, следивший за всеми движениями негодяя, не кинулся бы точно так же стремительно на него. Оружие только проскользнуло по груди Даниэля; в ту же минуту Бо Франсуа был повален и обезоружен Вассером и другими жандармами.

- Ведь говорил я вам! - обратился Вассер к Даниэлю, - с этими молодцами никогда нельзя ни на что надеяться, это нам урок... Надеть на него наручники, цепи и кандалы вместо этих так легко рвущихся веревок. Впрочем, - прибавил он тише в виде утешения, - вот еще благоприятное для вас обстоятельство, о котором следует упомянуть в обвинительном акте.

Только после долгих усилий жандармам удалось справиться с грозным Мегом. Теперь уже он лежал на полу в цепях и не был в состоянии двигаться, но, несмотря на все это, взглянув все-таки с угрозой на Даниэля, он проговорил:

- Вы торжествуете свою победу надо мной, гражданин Ладранж! Но пока во мне будет хоть искра жизни -берегитесь!

Из угла, где держали Борна де Жуи, послышался снова смех.

- Гражданин! - говорила Роза Бигнон умоляющим тоном Вассеру, - я прошу одной милости, не разлучайте меня с моим дорогим Франсуа!

X

Процесс

Теперь ненадолго оставим роман, чтобы заняться историческими фактами, и скажем несколько слов о судьбе, постигшей Оржерскую шайку, по известиям, собранным нами из официальных документов.

Бо Франсуа, Роза Бигнон и еще несколько человек, пойманных в Мюэстском лесу, были отведены в Шартрскую тюрьму, куда к ним не замедлило присоединиться много и других негодяев, пойманных поодиночке. Но этого было недостаточно. Со слов Борна де Жуи знали, какие громадные отростки пустила эта чудовищная ассоциация и в другие департаменты; следовало употребить энергичные меры, чтобы эти остатки не соединились бы опять в сообщество, такое же сильное и могучее, какое было прежде.

Лейтенант Вассер не терял надежды привести к желанным результатам это тяжелое и опасное предприятие. Имея о главных лицах шайки самое подробное представление, зная их привычки, их убежища, ему теперь нужна была только твердость характера и храбрость, а ни в том, ни в другом у Вассера недостатка не было, и потому на другой же день, сдав в Шартре захваченных в Мюэсте арестантов, он опять с отрядом кавалерии пустился в розыски.

Из слов одного из жандармов той местности видно, что в продолжение ста двадцати семи дней Вассер почти не сходил с лошади; он объехал все местечки, все фермы в департаменте Сены и Оазы, также Эры и Луары, и положительно можно сказать, что эти несчастные провинции, столько времени опустошаемые этим сбродом, обязаны своим освобождением единственно его неутомимой деятельности.

В силу предписания, выданного чиновником, заменившим Даниэля Ладранжа, Вассер во всех своих поездках брал с собой Борна де Жуи; переодетый в платье национальной милиции, последний ездил тоже верхом между двумя жандармами, имевшими приказание немедленно застрелить его при первой же попытке бежать.

Таким манером объезжали они всю страну; замечая где-нибудь личность, мужчину ли, женщину ли, ребенка ли, известную ему за участвовавшую в шайке, он делал знак и личность эту хватали.

Власть, которой пользовался мошенник, была громадна и, хотя знали его как генерал Надувало, он был весьма способен, чтобы злоупотребить ею. Но ввиду важности ожидаемого результата, не обращали внимания на способ достижения цели, а потому Борн де Жуи проезжал теперь победителем по стране, которую так еще недавно помогал грабить. Люди ни в чем не повинные, имевшие прежде какие-либо сношения с людьми из шайки, не подозревая даже их ремесла, трепетали теперь из-за личного на них неудовольствия Борна де Жуи с одной лишь мыслью - не попасться бы в тюрьму как соучастникам. Борн де Жуи не стеснялся в удовлетворении своих личных неприязней, он дошел до того, что чуть не скомпрометировал одного из карауливших его жандармов; но с другой стороны, он дал возможность арестовать самых главных участников Оржерской шайки, сослужил великую службу.

Во время этих-то поездок Борн де Жуи заявил о всем своем нравственном безобразии. Несмотря на строгий присмотр, в котором он постоянно находился, он все-таки умудрился на одном из ночлегов жандармов в трактире, утащить мешок с деньгами; несколько дней спустя он украл из чемодана самого Вассера тридцать франков, и когда офицер стал бранить его, он наивно ответил:

- Ведь вы знаете, что я вор и что я краду потому, что не могу удержаться, чтобы не красть; вам следовало бы остерегаться.

Немного позже в одной из гостиниц он произвел такую возмутительную сцену, которую мы не решаемся описать.

Для чести человечества следовало бы думать, что подобное явление невозможно, но у нас перед глазами акт, составленный об этом самим Вассером.

Благодаря этим деятельным, неутомимым поискам, большая часть Оржерской шайки разбойников была поймана и переслана в Шартр: Руж д'Оно, кюре де Пегров, Жак де Петивье, Гро-Норманд, Борн де Мане,

Гранд Мария, дедушка Провеншер, мальчишки, женщины, все присоединились в тюрьме к Бо Франсуа.

Хотя некоторые из негодяев и спаслись бегством, в числе которых был Баптист хирург, обязанный, вероятно, спасением своей лошади, к чиновнику, уполномоченному на ведение этого дела явилось семьсот человек. Половина из этого числа была вскоре освобождена по приговору присяжных за недостаточностью улик, но остальными были завалены все тюрьмы. Страшная эпидемия не замедлила развиться среди подсудимых и без того истощенных болезнями.

Более шестидесяти человек из оржерской шайки умерли в самое короткое время: в этом числе были кюре де Пегров, даже и в тюрьме продолжавший свое гнусное фиглярство, Гро-Босерон, один из самых жестоких злодеев шайки, Миракум, дядя Пиголе и другие, менее значительные.

Жак Мобер, прозванный Картр Су, тоже умер, но драматической смертью: он упал без чувств, пораженный как молния тем, что жертва, которую он хотел убить, признала его.

Человеколюбие требовало, чтобы были употреблены все усилия для прекращения этой смертности, могущей вместе с виновными унести и невинных. А потому, чтобы проветрить камеры, больных перевели в госпитали, где в чистых, просторных комнатах они получали медицинскую помощь, и таким образом зараза была прекращена.

Бо Франсуа заболел один из первых, но оттого ли, что за ним как за лицом очень нужным был особенно тщательный уход, или натура его была крепче других, но только он не умер, как большая часть больных; но выздоровление его шло чрезвычайно медленно, а потому и пришлось его переместить в тюрьму самую обширную с лучшим воздухом. Тут-то и выполнил он, давно, конечно, задуманный план, о котором упомянем позже, сказав прежде несколько слов о положении, принятом Мегом с начала следствия.

Прежде всего он отрекся от всего, в чем его обвиняли, утверждал, что он никогда не был атаманом шайки и не знал никого из них, даже отрекся и от того, что он назывался Бо Франсуа. По его словам он был ужасной жертвой ошибки властей и ненависти врагов. Представляемый всеми как самый немилосердный "согреватель" из всей шайки, как беспощадный атаман, проливавший со зверским хладнокровием людскую кровь, он принял тут простой и самый добродушный вид: он был честный разносчик, торговавший по ярмаркам и рынкам со своей законной женой Розой Бигнон, на которой он женился в Блуа.

Роза, со своей стороны преданная как всегда, не опровергала его в продолжение всего процесса, она не произнесла ни одного слова против своего страшного товарища.

Между тем, эта система отрицаний не могла длиться долго. Кроме доносчика Борна де Жуи, другие мошенники тоже не замедлили сознаться. К этому числу принадлежали Жак де Петивье, Сан-Пус, Гранд Мария и главное Руж д'Оно. Последний, арестованный Вассером на другой день Мюэстского дела, в первую минуту тоже хотел все отрицать, но вскоре переменил мнение и кончил тем, что сделался яростным обличителем своих товарищей и себя, так что даже оспаривал пальму первенства в деле доносов у Борна де Жуи. По-видимому, он находил наслаждение в рассказах о тех ужасах, которым был свидетель или действующим лицом.

Как мы уже говорили, впоследствии было доказано, что ле Руж д'Оно не участвовал даже в некоторых преступлениях, в которых обвинил себя, и что он делал это под настроением какого-то непонятного самохвальства.

Все эти доносчики на очной ставке с Бо Франсуа совершенно узнали его, они напоминали ему обстоятельства, давали доказательства, не допускавшие более сомнений в его виновности. Борн де Жуи первый рассказал о трагической смерти Этрешского мальчугана в Мюэстском лесу, кости несчастного ребенка были вырыты и представлены на суд; но даже и перед этими грустными останками Бо Франсуа остался непоколебим и холодно как всегда ответил, что не знает, в чем дело. Несчастная Фаншета Бернард так и умерла, не сделав никакого доноса об этом обстоятельстве, и Мег надеялся, конечно, что этот факт детоубийства, прибавлявший столько ужаса его преступлениям, останется неизвестным. Несмотря на то, необходимость переменить образ действий с каждым днем все становилась сильнее, и Бо Франсуа, по-видимому, покорился. Он объявил наконец, что решается высказать о себе всю правду и выдать себя за то, что он есть в действительности; но вскоре заметили, что он обманывает суд, стараясь только выгадать время: при всяком допросе он принимал новое имя и рассказывал новые сказки. То Жан Ожер, то Франсуа Пеллетье, то Франсуа Жиродо, он потешался, сбивая с толку судей, перемешивая с дьявольской ловкостью правду с обманом.

Все-таки эти хитрости не удались ему вполне, чиновники не долго поддавались этим штукам, и почти все допросы кончались словами: Подсудимый, видимо, обманывает правосудие.

Может быть, его прошлое было лучше известно судьям, чем он думал, так как Даниэль и Вассер должны были рассказать некоторые черты из его прежней жизни, хотя в делах и не значилось, что он, например, был связан узами родства с почтенным семейством в стране. Но так как родство это само по себе не имело ничего относящегося к делу, то, вероятно, не сочли нужным и упоминать о нем без особой надобности.

Бо Франсуа сознался, что под именем Франсуа Жиродо он был присужден к каторжной работе. Он был узнан очень многими, и ему положительно становилось невозможно упорствовать долее в своих отрицаниях по этому делу. Главное, что требовалось узнать, - это ту длинную нить преступлений, совершенных им со дня ухода из дома родителей до дня его ареста; но именно эти обстоятельства он и старался тщательно скрывать и как можно более затемнять это время своей жизни. Впоследствии, конечно, правосудие осветило бы наконец эту тьму выдумок и лжи в решительный день публичного заседания, верно, эта ужасная личность явилась бы без тайн, как вдруг запирательства Бо Франсуа и его борьба против очевидности объяснились. В то время, как он занимал судей своими фальшивыми сознаниями, он думал о побеге.

В одно утро Шартр с ужасом узнал, что Бо Франсуа бежал из тюрьмы.

Вот как это произошло: Атаман Оржерской шайки, как мы уже сказали, пораженный общей эпидемией был перемещен в тюрьму на улице Шандез с некоторыми другими из своей шайки; там с него сняли тяжелые цепи, в которых он постоянно находился. Скоро он оправился, и следовало бы его тотчас же отправить в прежнюю тюрьму, но по слабости одного из докторов, его оставили еще на несколько дней в больнице, в это-то время он и привел в исполнение свой план.

Больница находилась на втором этаже в сорока футах от земли; четыре окна, с толстыми железными решетками освещали комнату, два из них выходили на внутренний двор, два на улицу. В ночь побега смотрители ушли из залы в полночь, оставя все в должном порядке, полтора часа спустя Бо Франсуа уже не было. В это время Мег успел, конечно, с помощью своих товарищей, на которых и в тюрьме он сохранил некоторое влияние, проделать между двумя выступами отверстие, изрезать на полосы суконные одеяла и, скрепя их между собой, спуститься вниз по этим веревкам; один из его товарищей, Пьер Буллей по прозвищу оверньянец, последовал за ним; оба были почти что совершенно голые, так как один из надзирателей, по общему правилу, унес платья арестантов, после того, как они улеглись.

Ночной обход увидел висящие одеяла и дал тотчас же знать, смотритель с несколькими стрелками, поставил часовых около отверстия с приказанием никого не пропускать, также отдано было приказание запереть городские ворота и ни под каким видом не отворять. Однако все эти меры оказались излишними, потому что беглецов уже не было в Шартре.

Утром, при известии об этой новости, весь город взволновался. Национальная гвардия бросилась в погоню. Рапорт медиков заставлял думать, что они не могли далеко уйти, так как не совсем еще оправились после болезни; впрочем, с босыми ногами и без платья их легко можно было узнать: а потому национальная гвардия тотчас же бросилась обыскивать соседний лес. Лейтенант Вассер, прикомандированный к Шартрскому трибуналу по экстренным делам, уже скакал по тому же направлению со своими жандармами. Но напрасно обыскивали лес, нигде не нашли и следа беглецов; только узнали, что в ту же ночь они напали на одного прохожего в Ноженском лесу и, избив его, украли у него девятнадцать франков, но куда они направились вслед за этим, положительно никто знать не мог.

Между тем, Вассер не отчаивался. Он теперь знал все притоны, все логовища атамана Оржерской шайки, а потому был уверен, что опять скоро поймает его. Первой его мыслью было броситься в Меревиль, где он не замедлил предупредить Даниэля быть осторожнее, потом в бывшее жилище нотариуса Лафоре, предполагая, что у Бо Франсуа достанет храбрости явиться туда, чтобы отомстить и попользоваться.

Но Бо Франсуа такой же хитрый, как и он сам, не решился пуститься в те местности, где он знал, что его станут караулить. Соскучившись ожиданиями, Вассер дав подробные инструкции меревильским и Н-ским жандармам, поехал объезжать Мюэстский, Липернский и соседние леса, но и тут ничего не нашел, потом бросился в соседние департаменты. Опять в продолжение двух месяцев ездил он везде по этим местам, опустошаемым прежде шайкой, доезжал даже до Тура; но все его старания не привели ни к чему, и он должен был вернуться в Шартр. Он узнал только, что Бо Франсуа, добравшись до бунтовавших еще провинций, присоединился к шайке Шуанов, расположившейся в самых неприступных местах Нижней Бретани. Бо Франсуа не суждено было еще раз быть пойманным, чтобы дать отчет людскому правосудию в своих злодействах! Позже мы скажем, что с ним сталось, теперь же расскажем судьбу остальной шайки.

Следствие над этим громадным процессом тянулось два года. Только 28 Вантоза, года VII, открылось в первый раз публичное заседание с участием присяжных, под председательством господина Лиендона. Бывшую Кармелитскую церковь превратили в зал заседаний, так как в ней могло поместиться около двух тысяч человек. Для публики было выстроено помещение амфитеатром. Во все время заседания множество мест было занято отвратительнейшими женщинами, известными во Франции того времени как "больших охотниц до сильных ощущений", приходивших сюда со своими работами. Два маленьких придела по обеим сторонам большой церкви, были превращены в трибуны; в одной были скамьи для подсудимых, в другой стоял огромный стол, где были разложены вещественные доказательства, среди которых находились и кости Этрешского мальчугана. Кроме жандармов, взвод гусар с заряженными ружьями присутствовал при заседаниях. И все-таки все эти меры предосторожности оказались недостаточными. Несмотря на эпидемию, значительно поубавившую число подсудимых, их все-таки оставалось 82 человека мужчин и женщин. Такое количество негодяев требовало серьезных предосторожностей, как для обеспечения спокойствия судей, так и для внушения подсудимым уважения к властям. А потому придумали на время заседаний запирать ноги подсудимых чем-то вроде деревянных колодок, которые не стесняя нимало другие члены, не дозволяли только вставать с места. Много толков было в то время, чтобы разрешить, насколько согласуется эта мера с текстом закона, говорящим, что подсудимый должен являться перед судом свободным и без цепей; но необходимость на этот раз извиняла уклонение от закона...

Заседания длились восемь месяцев, и конечно в раздирающих душу сценах недостатка не было; выслушали более двухсот свидетелей и 9-го Термидора, года VIII-го (28 июля 1800 года) после двадцатидвух-часового заседания, присяжные вынесли вердикт, на предложенные им 7.800 вопросов.

Когда председатель присяжных встал, чтобы читать свой приговор, дурно принятое приказание гренадерского офицера, привело всех подсудимых в панический страх. Все они поднялись, чтобы бежать и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы деревянные колодки не удержали их: мужчины махали руками, женщины кричали, плакали; эти несчастные в полном неведении судебных порядков вообразили, что их тут же расстреляют.

Наконец-то они успокоились и мрачно выслушали, как чтение процесса, так и приговора.

22 подсудимых были оправданы за недостатком улик, тридцать семь человек были приговорены к цепям и заключению, и двадцать три человека, в числе которых четыре женщины, к смерти.

Роза Бигнон, причисленная ко 2-й категории, была приговорена к заточению на 24 года; ее не могли обвинить в участии в каком-нибудь воровстве, только как выдававшую себя за жену Бо Франсуа, всюду следовавшую за ним; во всех его преступлениях правосудие признало ее виновной.

К Борну де Жуи, конечно, были снисходительнее, ввиду того, что его открытиям были обязаны уничтожением шайки. Его приговорили только к 25 годам заключения в цепях. Но Руж д'Оно, Сан-Пус, Гро-Норманд, Гранд Мария были в последней категории, то есть осужденных на смерть.

12-го Вандемира IX-го года была их казнь. Подсудимые в красных рубашках были привезены на Шартрскую площадь. Руж д'Оно оказался под конец чрезвычайно слабым, лихорадочная энергия, не оставлявшая его во все время процесса, тут вдруг покинула его в последние минуты. Остальные же умирали в той закоснелости, которую порождает привычка преступлений и убийств.

С этого времени ни одна разбойничья шайка во Франции не доходила до страшных размеров Оржерской шайки. Между тем, вот уже прошло 60 лет, а воспоминания о Согревателях, о Бо Франсуа живы еще в памяти поселян Боссе, Шартрской провинции, а также и департаментах Сены, Луары и Оазы. В некоторых местах указывают на детей их жертв, а рассказы о производимых ими ужасах до сих пор наводят страх на собирающихся потолковать у камина.

P.S. В подтверждение некоторых обстоятельств, только что высказанных нами исторических подробностей, мы не можем отказать себе в удовольствии напечатать здесь письмо очень обязательное для нас и интересное для читателя, которое мы имели честь получить от господина Изамбера, советника кассационного департамента, человека чрезвычайно уважаемого.

"Господину писателю Эли Берте

Милостивый государь.

Никто не может с большим участием относиться к вашему фельетону "Согреватели", чем я.

Кроме литературного достоинства вашего романа, он мне напомнил кровавую экзекуцию, на которую меня, семилетнего ребенка, привел смотреть на Шартрскую площадь один из наших лакеев; впечатление, произведенное на меня этим зрелищем, осталось всегда неизгладимым в моей памяти; до сих пор, я, как будто вижу перед собою эшафот и громадные корзины, куда сложили 21 или 23 обезглавленных трупа. Впрочем, ужас, оставленный по себе Оржерскою шайкою на моей родине, до сих пор у всех на памяти и до сих пор служит темою вечерних рассказов, со всеми обстоятельствами, относящимися к их подвигам. В детстве моем эти рассказы произвели на меня потрясающее впечатление и, проезжая мимо леса, я всегда был убежден увидеть выходящих оттуда разбойников, а на всех деревьях жертв их жестокостей. Один мой родственник был изуродован ими и на просьбу его в кассационную палату Николай Каллош отрекся от этакого покушения, сделанного 2-го ноября 1797 года, на допросе из Оно в Вуаз. Я сам родился в Оней близ Ооно (50-го ноября 1792 года), а шайка в своей среде имела соучастником Франсуа Брольт, по прозвищу Франсуа Мари-Бард, дровосека, жившего в Оней и осужденного на заключение в цепях.

Я искал в канцелярии кассационной палаты указа об отменении перевоза осужденных и нашел его от 6-го Вандемира XI года (1800). С VI года (1795) Кассационная палата издала указ, предоставлявший судьям пограничных департаментов Эр и Луар власть председателей присяжных.

Точно так же 24-го Флореана XI года кассационная палата постановила, что ввиду общественного спокойствия и безопасности отослать процесс Оржерской шайки в уголовную палату Эр и Луар, находящуюся в Шартре.

Постановление это говорит об опасности и невозможности перевозить такое количество подсудимых и свидетелей в те департаменты, где преступления были совершены.

Общественная безопасность, говорит это постановление, не допускает этого перемещения, потому что далеко не безопасно было бы возить в несколько мест столько личностей! Члены этой орды, находившиеся еще на свободе, не преминули бы употребить всю силу для освобождения своих соучастников и тем предупредить невыгодные для них открытия.

Следствие процесса тянулось три года; первый председатель присяжных был гражданин Пайльярд, второй - Лормо, имя третьего я нигде не мог найти.

Вы, конечно, имеете у себя под рукою обвинительный акт от 22-го Вандемира VIII года (октября 1797) и приговор Шартрской (Эр и Луар) уголовной палаты, 9-го Термидора VIII года (28 июля 1797), также как и несколько бумаг, печатанных тогда и виденных мною в Шартре.

Я нашел только 23 осужденных на смерть, в том числе трех женщин.

Борн де Жуи (Людовик Герман Буско) присужден к цепям.

Греле, названная Мария Жозефина Лекиойе, - Мария Роза.

Бигнон, жена Жана Франсуа Ожера, по прозвищу Бо Франсуа, приговорена к заключению.

Если вам нужна будет копия текста отменения 46 человек, отнесшихся в кассационную палату, я могу предоставить ее в ваше распоряжение. Он был дан по докладу советника Виллера, под председательством Таржет, до преобразования VIII года.

Я видел, что у вас Бо Франсуа был приговорен в Дурдоне к каторжной работе на тридцать лет. Это, должно быть, было до революции, так как только тогда существовала там высшая, средняя и низшая инстанция; после же революции Дурдон был только уездным городом, и в нем кроме исправительной полиции не было другого трибунала.

Я думаю, милостивый государь, что получить эти подробности для вас будет приятно и полезно, пока вы еще не закончили ваше издание.

Примите и проч. и проч. и проч.

Изамбер

Советник кассационной палаты"

XI

Эпилог

Более десяти лет прошло после истребления Оржерской шайки. В ясный сентябрьский день 1811 года, мы находимся опять в одной из живописных и плодородных местностей Пикардии, невдалеке от берегов Соймы, главных действующих лиц этой истории...

В центре прекрасного пейзажа, в четверти лье от реки, возвышался замок, или, лучше сказать, большая усадьба. Она состояла из множества зданий, большей частью новоисправленных, и казалась целым городком. От нее в разные стороны расстилались огромные поля, бесконечные луга и все это окаймлялось пушистым лесом. Несколько дубовых и яблонных аллей примыкали к ней с разных сторон, в ее огромных гумнах, колоссальных сушильнях, собирались богатства этой благословенной Богом почвы, а в обширные стойла загонялись по вечерам большие стада быков, овец и великолепных лошадей. Другие жилища, разбросанные по равнине, казалось, были ее подвластными, и их скромный вид говорил об их вассальстве перед этим земледельческим могуществом, от которого, как лучи солнца, расходились во все стороны изобилие и плодородие.

По одной из этих аллей, о которых мы только что говорили, под развесистой тенью деревьев, с висящими плодами, шло несколько человек по направлению к густой рощице, расположенной на ровном расстоянии между усадьбой и соседней деревней, как будто для того, чтобы служить целью прогулок для жителей той и другой. Впереди, резвясь и прыгая, шли двое детей, щегольски одетых, мальчик лет десяти и девочка еще моложе; оба играли, смеялись, болтали с живостью, так присущей этому возрасту; быстрокрылая бабочка, пролетевшая мимо них, красненькая букашка на зеленом листике кустарника, хорошенький цветок в траве - все служило поводом к их радостям, их восторгу.

Мальчик лет пятнадцати, полумужик, полулакей, одетый во что-то напоминающее серую ливрею, приставленный к ним в должности надзирателя, худо исправлял свою должность: с садовничьим ножом в руке, он более был занят своей работой, то выделывал он из дубовой коры дудочку для мальчика, или тросточку ему же, или соломенную мельницу, или плетенку для девочки. Только когда детский шум усиливался до того, что мешал разговору стариков, то он тихо увещевал их, но дети положительно не обращали внимания на своего ментора.

Взрослые, шедшие позади них, были два господина в зрелом возрасте и чрезвычайно приличной наружности; один из них в сером каламянковом костюме, соединявшем в себе уважение к собственной личности хозяина своего с деревенским неглиже, по-видимому, был хозяин этого поместья со всеми от нее зависящими владениями; хотя не старше сорока двух лет, полный здоровья и силы, но выражение лица его было постоянно серьезно, почти грустно; только когда взгляд его останавливался на весело прыгающих впереди детях (которые и были его), все лицо мгновенно прояснялось, и серьезность делового человека уступала место ясной улыбке отца. Этот богатый владелец и счастливый отец был Даниэль Ладранж.

Товарищ был старше его двенадцатью годами. При первом взгляде на эту личность, по живости манер, по его синему до щепетильности опрятному и наглухо застегнутому сюртуку, а также по его седым усам, можно было признать его за военного, а красная ленточка, видневшаяся у него в петлице, убеждала в этом; хотя походка его и была все еще тверда и пряма, но можно было заметить, что увеличивающийся живот начинал уже стеснять его движения; менее привычный, чем Даниэль, к детскому шуму, он часто оборачивался к ним, нахмуривая свои густые брови, но так как вместе с тем снисходительная улыбка, казалось, помимо его воли, скользила по его губам, то дети вовсе не пугались.

Впрочем, маленькие шалуны ненадолго отвлекали внимание двух приятелей от их горячего разговора.

- Итак, командор, - продолжал Даниэль, - на этот раз вы уже положительно расстались со своей службой! Но право, зная вашу неутомимую деятельность, я все спрашиваю себя, как вы сможете привыкнуть к монотонной жизни честного человека!

- Ко всему можно привыкнуть, любезный Ладранж! Много провел я дурных дней, а еще более дурных ночей на службе; ногами своей лошади, я уверен, что истоптал всю французскую землю, немало выстрадал тоже я от холода, от жара, от голода и жажды; наконец, честное слово, уж я и устал, а потому и решился: попросил отставки, получил ее и хочу теперь побаловать себя, без опасения компрометировать свое достоинство. Первое употребление сделанное мною, из моей свободы, это было поехать, сделать визит вам и вашим дамам, сюда к вам на Рамсейнскую ферму, которую, между прочим, я предпочитаю этой старой Меревильской развалине; будем теперь с вами охотиться, ловить рыбу, гулять, и увидите, черт возьми, сумею ли я тоже ужиться в этой, прошу простить, тунеядной жизни?

- Не стесняйтесь, Вассер! Вы не боялись бы, что я могу оскорбиться на этот намек, если бы знали, как мало я его заслуживаю. Управляя один работами этого громадного имения, уверяю вас, что в труде я недостатка не имею. Взамен того, дела мои идут хорошо; у меня славная жена, прелестные дети, хотя немного и шумливы, и никогда еще в жизни я не бывал так счастлив!

- Все это правда, Ладранж, но хотя земледелие хорошая и полезная вещь, все же я не могу не пожалеть, что вы так рано сочли нужным отказаться от другой карьеры... Несколько ведь раз уже с тех пор, что вы отказались от места председателя присяжных в Шартре, вам предлагали такие почетные места в магистратуре, а вы все отказываетесь и отказываетесь...

- Разве вы не знаете причину моих отказов, командор? - ответил Даниэль, понизив голос.

- Ба!... Нелепые опасения!

- Как же быть, мой друг? Могу ли я идти на риск, когда-нибудь, сидя в своей официальной коже, увидеть перед собою этого... родственника... это чудовище, или кого-нибудь из его соучастников?

- Но в сотый раз говорю я вам, что бояться вам нечего; вы помните, что после его побега на меня возложили обязанность поймать его, три месяца гонялся я за ним. Не поймав его, я узнал, что, уйдя в бунтовавший тогда департамент, он присоединился к шайке Шуанов. По усмирении западных провинций, я опять справлялся и убедился, что Бо Франсуа или человек уж очень на него похожий, был расстрелян самими же Шуанами, вследствие воровства и убийства, выходившими из границ терпимости, даже между ними.

- Что вы ни говорите, командор, а все же слишком неверные данные, одни только предположения, - ответил со вздохом Даниэль. - И я счел своей обязанностью устроить свою жизнь так, чтобы постоянно быть наготове к тому, что не сегодня завтра появится опять тот, о котором мы говорим, и каким-нибудь новым преступлением заявит о своем существовании. У меня, Вассер, есть предчувствие, что он непременно опять появится, к стыду нашего семейства. Без этой ужасной мысли, нередко меня посещающей, счастье мое было бы совершенно! Может быть, не меня одного пугает эта мысль, я подозреваю, что моя Мария, хотя мы никогда не говорим об этом между собой, но тоже опасается, как и я, этого появления; у меня недостает духа заговорить с ней об этом предмете. Наконец, что могу сказать я для ее успокоения, когда я сам так мало спокоен?

- Это совершенно химерические опасения. Люди, подобные Бо Франсуа, никогда не живут долго. Они подвергаются слишком многим опасностям, чтоб наконец и не погибнуть в них. Повторяю вам, что в ваших опасениях смысла нет! О, по мне уж лучше эта сильная беспредельная доверчивость вашей тещи, старой маркизы. Еще сегодня утром, после всего того что случилось, старушка утверждает, что Бо Франсуа оклеветали и что эти преступления, на которые существует столько доказательств, никогда не существовали. Помните, тоже как однажды вечером прошлой зимой у вас в гостиной у меня как-то сорвалось с языка имя этого Бо Франсуа и приправленное довольно резким эпитетом; она выпрямилась и, приняв самую презрительную позу, с высоты своего величия заметила мне: "свет очень зол, в нем много лжи и клеветы, и только один Бог может знать правду". Как вам это нравится? Это уж что называется - быть чертовски снисходительным к ближнему!

Даниэль не мог удержаться, чтобы не улыбнуться.

- Голова моей милой тетушки и тещи никогда не была из крепких, после ее временного помешательства, бывшего с нею, после всех этих ужасных нравственных потрясений, - ответил он. - Но, пожалуйста, командор, будьте осторожнее при моих дамах, избегайте всего, что может напомнить им это ужасное прошлое! Уж и без того слишком много есть напоминающего им его ежедневно и ежечасно.

- Обещаю вам быть нем как рыба, милый Ладранж! Но серьезно, вы доходите до крайностей в ваших страхах за прошлое и опасениях за будущее! Хоть бы это например: требовала ли ваша честность, чтобы вы отдали на благотворительные учреждения департамента эти сто тысяч экю, доставшиеся после вашего дяди Ладранжа? Следовало ли вам лишать ваших детей состояния, достававшегося вам по праву? Черт возьми! По мне так это уж излишняя щепетильность! Положим, что это отречение чрезвычайно возвысило вас в общественном мнении, и взамен того со всех сторон вам предлагают всякого рода почести и места; но согласитесь, что платить сто тысяч экю за уважение, на которое и без того имеешь право, -слишком дорого!

- Командор, - горячо заговорил Даниэль. - Мог ли я решиться обогатить эти чистые, невинные создания состоянием, отнятым у негодяя, служившего стыдом и ужасом целому поколению!... Между тем, я всегда сожалел чрезвычайно, что громко не мог объявить о причине этого наружного только великодушия с моей стороны, и, таким образом, невольно присваивал себе общую благодарность и похвалы, которых, в сущности, вовсе не заслуживал. Кроме моего семейства, вы единственный человек в мире, знающий настоящую причину этого бескорыстия.

- И я не выдам вашу тайну, Ладранж! Правду говоря, когда я еще был на службе, то могло представиться какое-нибудь непредвиденное обстоятельство, могущее вынудить меня раскрыть эту тайну, теперь же, когда я стал частным человеком, сам черт не вызовет ее у меня.

- Оставим это, - ответил Даниэль, видимо, недовольный, - поговорим лучше о другом, Вассер... Как вам нравится эта славная Рамсейская ферма, оставленная моим несравненным другом Леру моему Генриху, его крестнику?

- Действительно великолепное имение, - ответил командор, оборачиваясь и разглядывая величественные строения, - много есть замков, не стоящих этой фермы, в том числе и ваша Меревильская руина, Ладранж!... Да, ваш мальчуган счастливчик, честное слово! И старый Леру, оставивший после себя, говорят, состояния на двадцать миллионов, вознаградил его за потерю тех ста тысяч экю...

- Эта добрая душа всегда увеличивала цену услуги, оказанной мной ему когда-то, - ответил Даниэль, - и я не решился отказаться за своего сына от такого царского подарка; теперь мне хочется из этого громадного поместья сделать ресурс благосостояния всего края. Земледелие, этот неиссякаемый источник народного богатства, с некоторых пор оставался здесь в пренебрежении; я употребляю теперь все усилия, чтобы восстановить его в здешнем околотке, вот послушайте, Вассер, какие у меня есть планы и что я хочу сделать.

И он с увлечением принялся перечислять сделанные уже им улучшения, а также и те, которые предполагал сделать для эксплуатации Рамсейских земель. Предмет этот не совсем-то приходился, казалось, по вкусу слушателю, командор поворачивался направо и налево, гримасничал, поддразнивал детей, продолжавших весело порхать около него, но Даниэль, не желая допустить Вассера возвращаться к тяжелому для себя разговору, а также, может быть, и от самого себя отогнать грустные, только что вызванные воспоминания, упорно продолжал перечислять все предполагаемые им осушения, орошения, плантации и рубки лесов.

Он еще не кончил, как веселые крики детей дали знать о появлении новой личности. В этом месте аллея перерезывалась проселочной дорогой, шедшей в соседнюю деревню. Высокий толстый поселянин ехал в эту деревню; а мальчик с девочкой, тотчас же узнав в нем соседнего фермера, весело кричали ему свои детские приветствия.

- Это папа Клошар! Здравствуйте, папа Клошар! Когда же мы пойдем к вам кушать творог со сливками и землянику?

Старик казался весьма озабоченным и печальным, несмотря на то, при виде этих розовеньких, веселеньких, улыбавшихся ему рожиц, лицо его прояснилось и, остановившись, он дружески заговорил со своими маленькими приятелями. Окончив с ними, он собирался уже пришпорить своего лошака и продолжать путь, как увидел в аллее приближавшихся Ладранжа и Вассера.

Деревенская вежливость, налагающая на личностей обязанности не хуже политики, не дозволяла ему уехать, не дождавшись богатейшего владельца в стране и не обменявшись с ним несколькими приветствиями, несколькими словами о погоде, об уборке хлеба и тому подобное. А потому Клошар, несмотря на все нетерпение достигнуть скорее цели своего путешествия, остановился опять, и как только гуляющие подошли поближе, почтительно снял свой бумажный колпак.

- Каково поживаете, Клошар? - спросил Даниэль дружеским тоном. - Что поделывается на Рошеморе? Вы, кажется, очень спешите куда-то? Ваш бедный лошак из сил выбился.

- Дело тут в том, - пробормотал Вассер, - что ездок был бы более в силах тащить лошака, чем лошак ездока...

Но мужичок, не обратя внимания на это замечание и глубоко вздохнув, ответил Даниэлю:

- Вы очень добры, господин Ладранж... Знаете, дни идут за днями и не похожи бывают один на другой... Да, я в большом горе, господин Ладранж, у нас в семье случилось несчастье. - И он снова так вздохнул, как будто бы простонал.

- Что такое? Разве госпожа Клошар?...

- Она-то здорова, благодарю вас; без того уж потеря слишком велика.

- Так кто-нибудь из ваших детей...

- Нет, нет, сударь! Сохрани их Бог, не менее того большое несчастье...

- Но что же такое, наконец, у вас случилось, бедный мой Клошар?

- Ах, господин Ладранж! Никто не поверит, чтоб в один день смерть могла бы похитить столько жертв, а все-таки шесть самых красивых, самых сильных и самых здоровых.

- Как? Шесть человек умерло... В один день?

- Ах, сударь, не о людях идет речь, а о коровах моего тестя, которого это обстоятельство разорит совсем.

Услыхав причину такой глубокой печали, Ладранж насилу удержался от нетерпеливого движения, Вассер же, не стесняясь, пожав плечами, довольно громко произнес:

- Дурак.

Клошар, убитый своим горем, казалось, и не слыхал этого.

- Да, господин Ладранж, - продолжал он жалобно, -это как я вам сказал, шесть коров, из которых худшая стоила сто экю... Но, как честный человек, скажу - продолжал он, сердясь и указывая концом своей палки на деревню, - негодяй, сделавший нам эту штуку, поплатится и, попадись он мне теперь под руку, уж я расправлю ему кости. Бедные коровы!

- Как? - спросил Даниэль, считавший своей обязанностью принять участие в горе своего соседа, - неужели это несчастье следствие чьего-нибудь недоброжелательства?

- Да, сударь, да! Там в деревне уже несколько дней обретается какой-то кочующий ветеринар. Все говорили, что он чудесно лечит больной скот, я и поверил этому, а он - вор, разбойник, лгун, которому следовало бы на гильотине голову отрубить. Вот вчера мой тесть и сказал мне, Клошар, у нас шесть коров невеселы, ничего не едят, не спят, думается мне что они больны; сходи-ка ты к этому, говорят, доктору, попроси чего-нибудь, чтобы полечить наших коров, что будет стоить, заплатим. Хорошо, говорю, я схожу. И действительно, пошел и нашел я этого длинного дурака, назвавшего мне по латыни болезнь моих коров; после долгих переговоров дал он мне пакет с лекарством, стоящий три экю; это очень дорого, но что же было делать? Надо быть добрым к скотинке. Вот я и вернулся в Рошемор, отдал пакет тестю, чтобы тотчас же он дал коровам, и немного спустя что ж я вижу? Лежат мои бедные коровушки на соломе, не шевелясь; это меня точно ошпарило, дотронулся я до них, ни одной уже нет, все околели... Так вот как!...

Горе прервало речь Клошара, но, скоро оправясь, он продолжал, все грозя палкой деревне:

- Но он, отравитель, заплатит мне за коров моего тестя; я поеду теперь, отыщу его у кабатчика Бланше, у которого он поселился, и уж если только найду его, то вздую... Разве только он согласится заплатить тестю чистоганом... Но я не думаю, чтоб у него в кармане сильно бы звенели экю!

Командор исподтишка смеялся над гневом старика и над его ораторством. Даниэль же слушал его гораздо серьезнее.

- А что это за личность, Клошар, сделавшая вам столько убытку?

- Это ученый, сухой, не очень еще старый, в длинном сюртуке и в военной шляпе с галуном. У него, кажется, и фальшивые волосы и фальшивые зубы и уж, конечно, самое фальшивое лицо, какое только можно себе вообразить; он на всех языках рассказывает такие удивительные вещи, в которых и сам черт ничего не поймет... Говорят, что он также лечит людей и что будто он прервал лихорадку у маленького Галюше; но теперь уж я знаю, на что он способен... а еще корчит из себя важного барина; есть у него и старая карета для перевозки лекарств, и лошадь, чтобы таскать эту карету, и вдобавок еще всегда ходит лакей в лохмотьях, страшнее всех смертных грехов. Вот теперь увидим из всего этого, наберется ли у него чем заплатить за коров моему тестю, а не то так уж пропою ж я ему зорю. Извините, господин Ладранж, - говорил Клошар, продолжая горячиться, -пересчитывая свои претензии, не могу далее терпеть. Спешу отыскать этого плута, чтобы переговорить с ним... До свидания, господин Ладранж, и вся честная компания... прощайте мои ангельчики... Уж не пройдет же ему это даром, уж обещаю вам, что будет он помнить коров моего тестя!

Договорив последние слова, он ударил по лошаку, который пустился рысью, и оба скрылись из виду; гуляющие же наши продолжали подвигаться к роще.

Дети, на минуту заинтересованные разговором, которого они и не понимали, пустились опять бежать под присмотром своего молодого надзирателя, но Даниэль с командором, тронутые рассказом Клошара, продолжали молча и задумчиво свой путь; наконец Даниэль заговорил первый:

- Что вы думаете обо всем этом, командор? Проживающий там у Бланше шарлатан, не наводит ли вас на мысль?

- Конечно, конечно, милый Ладранж, - ответил Вассер, - поведение этого бродяги довольно подозрительно... Если бы я еще был на службе, то мне пришлось бы пойти туда отыскивать этого плута, посмотреть его бумаги и заставить удовлетворить за коров тестя... Но теперь я человек частный, - продолжал он, потирая руки, - теперь все это меня не касается; я теперь мирный гражданин, тунеядец и предоставляю отравителя коров экспедитивной расправе Клошара.

Даниэль остался задумчив, боясь в то же время каким-нибудь нескромным вопросом выдать предмет своей думы. Достигли наконец и рощицы, бывшей, по-видимому, целью прогулки. То было что-то вроде маленького парка, извилистые дорожки которого составляли целый лабиринт; аллеи эти, покрытые густым, всегда зеленеющим дерном и осененные блестящей листвой дубов, пересекались изредка маленькими площадками, с которых открывались зрителю живописные виды. Хорошенький ручеек, вытекавший тут же из-под кустарника, шумно бежал по пестрому лугу, поддерживая своей влагой свежесть покрывавших его растений.

Подойдя к рощице, дети не слушая более зова своего надзирателя, бросились вперегонки и скрылись в кустарниках; мальчик тоже, бросив свою недоконченную мельницу, пустился за ними в погоню; но уже не дождавшись его, беглецы вдруг остановились, и когда Даниэль с Вассером подошли к ним, то в свою очередь были поражены неожиданным зрелищем: Генрих, сын Ладранжа, с испугом и любопытством смотрел тут на человека, лежащего на одной из дорожек парка; по-видимому, ему очень хотелось убежать, но, несмотря на то, он храбро махал своей тросточкой, как будто защищая сестренку, со страху спрятавшуюся за него. Лакей, не менее изумленный и не менее испуганный, стоял неподвижно с ножом в руке.

Причиной всех этих страхов был человек, лета которого трудно было определить, но платье в лохмотьях и безобразное лицо которого внушали отвращение. На лице виднелись следы глубоких ран, как будто оно было выжжено или изуродовано самой злокачественной оспой; красные с выжженными ресницами глаза, изредка озаряемые на мгновение каким-то странным внутренним огнем, обыкновенно были тусклы, бессмысленны. Его лысая голова, запущенная борода, придавали ему что-то зверское, несмотря на то, он, видимо, был не опасен, так как хотя и был высокого роста, но то был один ободранный скелет, разврат или нищета в котором уничтожили всякую силу. Его страшная голова тряслась, и все туловище нервно подергивалось, даже маленький Генрих своей маленькой ручкой был бы в силах опрокинуть эту громадную развалину.

Незнакомец, как мы уже сказали, лежал на траве; в одной руке он держал бутылку с наклеенным белым ярлыком и беспрестанно подносил ее к губам. Он был уже пьян и, видимо, нарочно избрал себе это местечко, чтобы на свободе предаться своему возмутительному кайфу. Присутствие детей его чрезвычайно сердило; не спуская с них глаз, он приподнимался на своем исхудалом локте и грозил им другой рукой, испуская вместо слов какое-то дикое мычание.

Приход Даниэля с командором, казалось, дал другое направление его мыслям. В свою очередь он внимательно вглядывался в них, чувство удивления и страха вдруг как молнией озарило его глаза, но выражение это тотчас же и рассеялось, и, повернувшись снова к детям, он проговорил гробовым голосом:

- Уведите ребятишек! Уведите их, тысячу чертей! Я не могу видеть детей с тех пор как... Унесите их.

Стиснув кулаки, он хотел броситься на прелестных, розовых, улыбающихся созданий, составлявших такой контраст с его безобразием; но, не быв в силах подняться, он снова упал и, схватив бутылку, жадно стал пить. Ладранж поспешил встать между детьми и этим гнусным созданием, чтоб скрыть от них вид подобного унижения человеческого достоинства.

- Петр, - обернулся он к маленькому лакею, - отведи Генриха и Мариету в беседку, и мы сейчас придем.

Петр поспешил взять детей за руки, чтобы вести их, как Даниэль спросил еще.

- Знаешь ты этого человека?

- Да барин; это лакей того шарлатана, что живет там у Бланше... каналья страшная!... Хорошо было бы, если бы кто избавил округ от этих негодяев.

- Хорошо, ступай!

И Даниэль присоединился к командору, подошедшему к пьянице.

Вассер вследствие своей долгой службы, слишком хорошо знал все эти степени унижения, до которого может снизойти род человеческий, чтобы удивиться чему-нибудь подобному.

- Эй ты! - с презрением заговорил он с незнакомцем.

- Что ты тут делаешь? Ведь не молочка, я думаю, пришел выпить тут в уединении-то... кажется, с тебя достаточно.

Пьяный выпрямился; казалось, опять смутная тревога поднялась у него в душе; но впадая опять в свой идиотизм, он ответил голосом похожим скорее на рев медведя:

- Ну хорошо! Ребятишек уж нет; это мешало мне пить спокойно... Славно ж попадется хозяин! Поколотит он меня, когда узнает что я все выпил... мне это все равно... может, и убьет меня; тогда будет все кончено... И он опять поднес бутылку ко рту, но, тотчас же отняв, бросил ее от себя - она была пуста.

- Это странно! - говорил он, прижимая кулак к груди, - жжет, как растопленное олово.

- Я думаю, проклятое животное, в этой бутылке был спирт.

Командор подошел и поднял бутылку. На ярлыке было написано: мазь для лошади город Клике. Вассер понюхал в горлышке, оттуда сильно несло алкоголем, камфарой и еще каким-то лекарством.

- Но, черт возьми, - вскричал изумленный командор, - дурак ведь выпил лошадиное лекарство!

- Возможно ли? - вскрикнул в свою очередь Даниэль, осматривая бутылку. - В таком случае несчастный ведь теперь в опасности...

- Ба! То, что убьет честного человека, не подействует на подобного негодяя!

- Все-таки, Вассер, из человеколюбия следует помочь ему.

- Не стоит, уверяю вас; желудки у них бывают подбиты медью или железом. Вы увидите, что этот переварит лошадиное лекарство, как стакан сидра.

Между тем, пьяница все с приложенной к груди рукой метался по траве, говоря:

- Жжет тут, но хорошо. Я ведь привык к лекарствам. Хозяин пробует на мне все свои лекарства, а у меня от них бывает боль в животе, в голове и во всем теле, не говоря уже, что это меня дураком делает... По-настоящему мне следовало бы всадить нож в горло хозяину, но он сильнее меня... Я теперь не то, что был; нет больше ни сил, ни храбрости, ничего нет...

Остальных его слов разобрать было нельзя, а зловещая гримаса скорчила и без того ужасное лицо его.

- Гм! - сказал Вассер, обратясь к Даниэлю. - Этому негодяю пришлось бы иметь дело со мной, если б я еще был на службе, но теперь меня уж не касается, пусть делают что хотят!

Ладранжу чудилось в этом опозоренном создании сходство с личностью, которую он знавал прежде; но не в состоянии согласовать между собой некоторые вещи, совершенно несообразные одна с другой, он сам пугался своего подозрения. Пьянице наконец надоело видеть тут двух личностей, наблюдавших за каждым его движением.

- Ну а вы там чего ждете! Чего вам от меня нужно? -спросил он. - Если вам нечего мне дать, то уходите, а я спокойно еще засну, пока хозяин не отыскал меня.

- Он прав, - сказал командор, - самое лучшее оставить его спать и переваривать свое лекарство... Идемте, Ладранж...

Но Даниэль не двигался.

- Вассер, - спросил он дрожащим голосом, - милый Вассер, не кажется ли вам также, как и мне!... я с ума схожу... пойдемте.

И он бросил серебряную монету. Незнакомец, приподнявшись и на четвереньках добравшись до этой милостыни, с жадной радостью схватил ее.

- Деньги! - бормотал он. - Мне деньги! Как давно уж не приходилось мне дотрагиваться до них! А в былое время сколько у меня было серебра, золота!... Много, много. А теперь ничего нет, когда кто и даст, то хозяин отнимет, да еще и поколотит вдобавок... Но уж этих-то он не получит: я их так спрячу, что ему их не отыскать будет! На эти деньги пойду в кабак, буду водку пить... ха-ха-ха-ха!

И он захохотал идиотским смехом, но вдруг смолк и стал вслушиваться. Кто-то звал на опушке леса.

- Это он, - заговорил дрожа всем телом пьяный, -как это он так скоро нашел меня?

И он снова стал слушать.

- Франсуа, бессмысленное животное, - кричал сердитый голос, - я знаю, что ты меня слышишь, если сию же минуту не явишься, смотри, раскаешься!

Он не посмел долее молчать.

- Я здесь, хозяин, - покорно ответил он, - я здесь.

И человек, этот бывший не в состоянии сейчас двигаться, наэлектризованный страхом, вскочил на ноги и, хоть и качаясь, но скорым шагом направился к тому месту, откуда слышался голос, и через минуту скрылся из глаз изумленных приятелей.

- Право, я не дал бы и двух лиардов за шкуру этого мошенника, - заметил насмешливо Вассер. - Но что с вами, Ладранж? Вы, кажется, принимаете в этих негодяях участие сильнее, чем они заслуживают.

- Вассер, - заговорил наконец взволнованно Даниэль, - вы слышали, что этого бродягу назвали Франсуа?

- Да, но что же это доказывает? Это очень обыкновенное имя.

- А не заметили вы, что этот несчастный, несмотря на свои раны, очень похож на...

- На кого же? На личность, о которой мы только что говорили, Бо Франсуа? - ответил, захохотав, Вассер. -Вы везде видите Бо Франсуа, мой бедный Ладранж; что же касается до меня, то это сходство меня вовсе не поразило.

- Может быть, командор, несмотря на вашу опытность в этих делах, вы не берете в соображение значительной перемены. У этого несчастного взгляд, голос, которого я никогда не забуду... Согласны вы идти со мной? Мы отыщем этих людей и расспросим их. Может, и хозяин-то наш старый знакомый!

И Вассер наконец встрепенулся.

- Вы говорите о мошеннике, сыгравшем мне эту скверную штуку на Гранмезонском перевозе! - воскликнул он. - Черт возьми, это другая уж песня: размыслив хорошенько, Ладранж, я нахожу что на честного человека, как и на военного, совесть возлагает некоторые обязанности... В самом деле, бежим за негодяями! Право, это было бы уж верхом удачи, если бы мне пришлось-таки наконец найти этого старого приятеля доктора!

- Я попрошу вас только подождать меня с минуту, чтобы отправить детей на ферму.

Они направились к маленькой беседке, выстроенной в центре рощи. Дорогой они услыхали за собой звуки сильных ударов и потом стоны.

- Хорошо! - бормотал Вассер. - Вон уж господин шарлатан наказывает своего господина слугу, честное слово, если только ваши подозрения справедливы, то я не вижу еще в том большой беды.

Даниэль ничего не ответил и торопливо вошел в беседку. Дети покойно играли. Поцеловав их, отец приказал молодому слуге отвести их в Рамсей, и сам проводил их до большой аллеи, ведущей на ферму. Только уж после этого, казалось, вспомнил он опять о шарлатане и его слуге.

Посмотрев в долину, Даниэль с Вассером увидали по направлению к деревне двух шедших людей, в которых они тотчас же и узнали тех, кого им было нужно. Один из них шел сгорбившись, шатаясь, с открытой головой, другой, шедший за ним, сердито размахивал руками и беспрестанно бил того палкой. Несчастный лакей иногда останавливался, оттого ли, что не в силах был идти более или хотел попробовать тронуть сердце своего мучителя но этот бил его еще сильнее, заставляя идти все далее. Раз пьяница упал и тщетно старался подняться; тотчас гонитель бросился на него, бил, давал пощечины, и, подняв его сильной рукой, принудил идти далее.

Даниэля и Вассера возмущало подобное бесчеловечное обхождение, и несколько раз принимались они кричать, приказывая бессердечному хозяину остановиться; но вероятно, крика их за дальностью расслышать было нельзя, так что господин с лакеем скрылись из виду.

- Это ужасно! - говорил Даниэль. - И конечно ошибся. Несмотря на всю его низость тот, о котором мы говорили, предпочел бы сто смертей подобному мучению и оскорблениям.

- Вот увидим, - ответил Вассер, - когда человек падает, то падает очень низко.

Они продолжали подвигаться к деревне, при входе в нее, они встретили Клошара все на своем лошаке. Грустная и растерянная физиономия фермера говорила о его неудавшейся попытке.

- Что же, Клошар, - спросил рассеянно Даниэль, -получили ли вы какое удовлетворение от невежи, уморившего ваших коров?

- Увы, господин Ладранж! Он уверяет, что тут вина моего тестя, и что он может это доказать... Лекарство следовало давать в продолжение восьми дней, а тесть мой, желая скорей видеть своих коров здоровыми, имел глупость выпоить его за один раз, поэтому-то бедные животные и околели. Но все это лекарство должно быть ничего не стоило.

- И таким образом, вы не могли доставить себе удовольствия выместить гнев на спине проклятого шарлатана? - спросил командор.

- Я с удовольствием бы, сударь, да письмоводитель судебного пристава уверяет, что мне может дорого стоить, если я пущу палку в дело; да к тому же, говоря правду, как я стал очень-то горячиться, шарлатан посулил мне переломать все кости, а я оказался бы не сильнее его, так что...

- Так что вы поехали стричь, а возвращаетесь сами стриженый! - договорил командор.

Фермер косо поглядел на него, не зная, следовало ли ему сердиться или смеяться.

- Он мне не дал даже порядком поговорить с собой, -продолжал Клошар, - он ищет все своего лакея, наделавшего там каких-то глупостей. Тем не менее я поеду теперь спросить, нельзя ли мне подать просьбы; и если можно, честное слово, подам на него; да и на тестя, сделавшего подобную глупость, который и до сих пор должен мне приданое моей жены, потому что...

Даниэль перебил его вопросом о шарлатане и его слуге, но Клошар упорно продолжал рассказывать о процессе, который он затеет и ветеринару и тестю, и даже своей жене, так что наши приятели потеряли наконец терпение, ушли от него и вошли в кабак.

Деревенский питейный дом в такое время дня бывает совершенно пустой, а потому и Даниэль с командором никого не нашли там, но из задней части дома услыхали крики и стоны. Они поспешили пройти низенькую комнату, потом двор и, войдя в темную, сырую конюшню, нашли наконец тех, кого искали. Несчастный слуга уже лежал в колоде, предназначенной для пойла лошадей, которую несколько охапок соломы превратили в постель, он был в страшных конвульсиях, налившиеся кровью глаза его, казалось, хотели выскочить из орбит. Хозяин продолжал осыпать его ругательствами, но не бил уже более, напротив, стоя у ящика со своим лекарством, он приготовлял микстуру, вероятно, для больного.

Сам шарлатан был человек очень высокого роста и здоровый, хотя уже и переживший средний возраст; костюм его состоял из темного зеленого сюртука, застегнутого спереди шнурами на шелковые пуговицы, на голове у него была треугольная шляпа, выложенная золотым галуном. Длинная седая борода содержимая в большом порядке, падала ему на грудь; глаза его были совершенно скрыты большими синими очками. Несмотря на то, что он сердился, в движениях была какая-то театральная важность. Он оказался не тем, кого Даниэль и Вассер ожидали встретить, и в первую минуту тот и другой подумали, что видят его впервые.

Они остановились на пороге этой темной и вонючей конуры. Шарлатан, кончив, вероятно, приготовление своей микстуры, поднес ее в деревянной чашке к лакею, проговорив повелительно:

- На, дурачина! Выпей-ка это; конечно, это не так деликатно, как водка с камфарой или настой из цикуты, которыми ты изволил угоститься утром... Пей же, а не то ведь через несколько минут на земле будет одним негодяем меньше.

Но вид чашки, подаваемой шарлатаном, казалось, только увеличивал страдания пьяницы.

- Нет, нет хозяин, смилуйтесь! - стонал он своим хриплым голосом, мечась в колоде. - Не нужно более лекарств, пожалуйста... Я не могу более, простите меня. -Не нужно более лекарств, добрый мой хозяин! Если я должен умереть, то уж дайте мне умереть спокойно!

- Говорят тебе, пей, - ответил важно медик, - на этот раз дело идет не о пробе лекарства. Пей же, а не то, черт возьми, ведь я и насильно волью его тебе в глотку. - И он хотел привести угрозу в исполнение, но больной все еще отбивался.

- Помилуй, хозяин, помилуй! - повторил он. - Побои мне что, я привык к ним, но лекарства не надо! Оставь меня, и ты получишь деньги, данные мне этими господами: они там у меня в башмаке, возьми их. Оставь же меня, негодяй, или я убью тебя! Сожгу на маленьком огне! Баптист, как смеешь ты терзать своего старого товарища?

Имя Баптиста заставили вздрогнуть Даниэля, и командор прошептал:

- Черт возьми! Так это правда?

Сделанное ими движение привлекло на них внимание пьяного, и он протянул к ним свои исхудалые руки.

- Придите, помогите мне! - вскричал он задыхаясь. -Помогите!

Едва выговорив эти слова, он упал без движения. Шарлатан обернулся. Темнота мешала ему разглядеть новопришедших, но все же, видя, что имеет дело с порядочными людьми, он приложил руку к шляпе, проговорив важным тоном:

- Ваш покорнейший слуга, господа! Что доставляет мне честь вашего посещения? Вы, конечно, желаете видеть доктора Ламберти? Доктор Ламберти - я.

- Видя сейчас в поле, господин доктор, ваше бесчеловечное обращение, мы захотели осведомиться.

- А по какому праву, господа, - перебил его важно доктор, - вмешиваетесь вы в мои дела? По какому праву хотите вы запретить мне наказывать негодяя, слугу, постоянно злоупотребляющего моей доверенностью, обкрадывающего меня и не заслуживающего хлеба, который ест?

- Об этом сообщит вам здешний ближайший судебный пристав, если вы не поспустите тону, доктор, - твердо ответил ему Вассер. - Потом, что это такое за лекарство, которое вы заставляете его выпить? Отравить вы его хотите?

- Совершенно напротив, господа, - ответил уже униженно шарлатан, - этот негодяй, которого пьянство довело до идиотизма и которого я держу у себя из сострадания, потому что он более ни к чему не пригоден, имел глупость сегодня выпить лекарство, составленное из викфоля, камфары и цикуты и которое я его послал отнести на соседнюю ферму... Он долго проходил, не исполнил моего поручения, ввел меня в большой убыток и наконец напился; не заслуживает ли все это наказания? Впрочем, он сейчас только сознался мне в истине, знай я ее ранее, я не наказывал бы его, потому что он и без того уже плох. Если теперь же я не заставлю его раскаяться, через несколько часов его не будет.

- Да, следует ему тотчас же оказать пособие! -вскричал Ладранж. - И в случае надобности, можно его принудить.

Шарлатан осмотрел своего слугу, губы которого начинали уже чернеть.

- Боюсь, что уже поздно! - холодно ответил он. - Но не беспокойтесь, господа, если этот человек и умрет то потеря будет не велика.

И он снова подал микстуру больному, тот слабо зашевелился, но, видя, что не в силах более противиться, начал пить, приговаривая:

- Смилуйтесь, хозяин, не нужно более лекарств, еще раз смилуйтесь.

Все молчали. Умирающий в мрачной апатии, еле переводил дух и уже не шевелился более, шарлатан всматривался в двух приятелей, приемы которых начинали его беспокоить.

- Баптист-хирург! - произнес наконец громко Даниэль. - Вы, должно быть, уж очень ненавидите своего бывшего начальника, что так мучаете его.

Услыша себя названным настоящим именем, Баптист отскочил назад, потом схватился за свои синие очки, чтобы убедиться, достаточно ли они скрывают его лицо. Впрочем, он не стал запираться.

- Господин Ладранж... судья, - ответил он с замешательством, - я знал, что вы живете в здешней стороне, но я не мог, да и не надеялся...

- Прекрасно! А меня, господин доктор, - сказал смеясь, Вассер, - не узнаете? Я же никак не могу позабыть вас, после некоторого происшествия и в восторге, что наконец встретился с вами!

- Жандарм Вассер! - вскрикнул на этот раз уже с ужасом Баптист. Но тотчас же, оправясь, прибавил:

- Но чего же вы от меня хотите, господа? Ведь вы знаете хорошо, что в деле Оржерской шайки меня не судили и не осуждали. Действительно доказано, что я не принимал участия в преступлениях этих негодяев; я только пользовал их, как искусный медик.

- Спустите немного тон, чертовский доктор, - сказал командор с презрением, - настанет и ваша очередь; но в настоящую минуту не о вас идет речь... Эта личность, - и он указал на умирающего, - Бо Франсуа. Тот, кого вы звали Мегом. Не атаман ли это Оржерской шайки?...

- Я не хочу этого отрицать, господа, и теперь я могу это сказать, не подвергая его опасности, так как он сейчас умрет. Противоядия нет.

Действительно, Бо Франсуа, как мы знаем теперь настоящее имя слуги шарлатана, видимо, быстро ослабевал. Все конечности его уже охладели, глаза тускнели и стекленели - всегдашнее предвестие скорой смерти. Черты молодости, ярко выяснялись на изборожденном шрамами лице Бо Франсуа.

- Так вот что с ним сталось! - проговорил Даниэль с чувством сострадания и отвращения.

Между тем, Вассер расспрашивал Баптиста хирурга о всех подробностях, и тот, немало заставя себя просить, рассказал все, что знал.

Убежав в бунтовавшиеся провинции, Бо Франсуа продолжал там вести свою преступную и бродяжническую жизнь, пока провинции эти не были усмирены и приведены в повиновение закону. Преследуемый везде, один и без средств, атаман Оржерской шайки непременно скоро попался бы, если бы случайно не встретил в одном из захолустьев Нижней Бретани своего бывшего товарища Баптиста хирурга. Несмотря на их прежние ссоры, они не замедлили сойтись, чтобы вместе бороться с опасностями. Баптист знал из газет, публиковавших тогда исход оржерского процесса, что против него не было серьезных обвинений и что в случае если бы и попался, то поплатился бы лишь заточением более или менее продолжительным. Эта перспектива не очень пугала его, впрочем, он рассчитывал на свой ум и ловкость перерядиться, чтобы провести любого полицейского агента. Но положение Бо Франсуа, приобретшего себе огромную известность, было совсем другое: с его побега из Шартрской тюрьмы его приметы были разосланы по всей Франции. Бо Франсуа, атамана Оржерской шайки, легко было отличить по его высокому росту, по его красивому лицу, заслужившему ему это название. Первый жандарм, которому он попался бы на глаза, мог бы тотчас же узнать его. Ввиду всех этих опасностей Бо Франсуа, не колеблясь, принял предложение Баптиста, как единственное к его спасению, и выжег себе лицо кислотой, что и было причиной тех ужасных ран, о которых мы говорили.

С этого времени Баптист с Франсуа не расставались уже более, путешествуя везде в качестве известных шарлатанов, только тщательно избегая те провинции, где бывали прежде; но случайностями бродячей жизни они были заведены, сами того не зная, к Рамсейнской ферме, обладателем которой оказался Ладранж. Баптист сознавался, что искусство его не всегда удовлетворяло их самые необходимые потребности, это он со всей своей напыщенностью приписывал глупости и невежеству людской породы. Но он умалчивал о той системе развращения, которой он методически следовал в отношении своего бывшего начальника, сделавшегося его слугой. Может быть, шарлатану хотелось отомстить за все унижения в былые времена, может, он сам боялся такой силы этого убийцы, сделавшегося теперь его постоянным товарищем и слугой. Что бы там не было, но он решился постепенно ослаблять его недостаточной пищей, одурять его крепкими напитками, наконец, чтобы уничтожить в нем всю физическую и нравственную силу, пробуя над ним все приготовляемые лекарства; он окончательно покорил его себе свирепостью, и мы видели, до какой степени все это удалось ему. Конечно, не без борьбы Бо Франсуа пал до такого расслабления, до этого скотства: в первое время он несколько раз порывался отравить своего хозяина и невзначай исподтишка всадить ему нож в бок; но Баптист, всегда настороже, ловко избавлялся всякий раз от этих покушений, и только ненависть его к своей жертве делалась оттого еще жестче.

Даниэль хорошо понимал, какая страшная драма разыгрывалась в продолжение десяти лет между этими двумя чудовищами, и с невыразимым отвращением обратился к Баптисту.

- По какому праву, негодяй, приняли вы на себя ужасную должность палача своего товарища?

- Если я и был палачом, - мрачно ответил шарлатан, - то разве вы думаете, что он не был моим? Разве пристало вам, честным людям, упрекать меня за жестокость в отношении атамана Оржерской шайки? Я думал напротив, что заслуживаю общую благодарность, мстя ему за всех вас.

Он подошел к больному, взял его пульс и сосчитал биения.

- Настает конец! - проговорил он. - Через несколько минут его уже не будет!

- Не послать ли за деревенским священником! - спросил взволнованно Ладранж. - Может, он и успел бы.

- Дурак испустит последний вздох до прихода священника, - ответил Баптист.

- В таком случае, Франсуа, - начал торжественным голосом Даниэль, подходя к умирающему, - если вы еще в памяти и в состоянии понимать, выслушайте меня: вы сейчас предстанете к Господу отдать отчет в своих преступлениях; не найдете ли вы в себе, в эту торжественную минуту, слова раскаяния?

Умственные способности Бо Франсуа как будто ожили, губы его зашевелились, но Даниэль, наклонясь к самому лицу, ничего не мог разобрать из произносимых им бессвязных слов. Наконец, умирающий явственно проговорил:

- Оставьте меня! Все муки ада в будущей жизни не могут быть ужаснее здешней. Оставьте меня: нет раскаянья, нет прощения! я слишком виноват... я убил отца, я убил своего сына... пусть черт принимает мою душу! желал бы я...

Остальное опять, слившись с новыми проклятиями, сделалось непонятно.

- Вся беда, - продолжал он шепотом, - произошла от этого отца и этой матери, бросивших меня с самого моего рождения. Стыд и проклятие! Чтоб ад...

Он глубоко вздохнул и остался неподвижен с открытым ртом, не докончив своего проклятия.

- Умер, - сказал командор после минуты молчания.

- Смертью мудреца, - докончил, засмеясь, Баптист. -Умер как Сократ вследствие выпитой цикуты!

Даниэля сильно потрясла эта сцена, и Вассер поспешил увести его в залу кабачка, где он в изнеможении опустился на стул. Оставя своего приятеля немного оправиться, Вассер подошел к Баптисту, самоуверенно последовавшему за ними.

- Теперь, господин доктор, - начал он твердо, - поговорим!... Не угодно ли вам будет пожаловать со мной к здешнему мэру?

- Зачем это, милостивый государь? - спросил шарлатан.

- Зачем? Черт возьми, чтобы объявить о смерти вашего слуги, а также и об ошибке, причинившей эту смерть.

- Ваше присутствие для этого не нужно, с вашего позволения, господин Бригадир, я схожу один к мэру.

- Бригадир! Можете сказать командор; я немного повысился в чинах с тех пор, как мы с вами не виделись. Там что бы ни было, а уж если я задумал, что вы пойдете со мной к мэру, то вы пойдете. Ну! И без кривляний, кулак-то у меня еще тверд, а потому я сумею вас заставить идти волей или неволей.

И, схватив доктора за ворот, тряхнул его. Мнимого Ламберти нисколько не испугала эта угроза.

- Не рвите моего платья, господин командор, - произнес он так же величественно, - я готов идти с вами к мэру; только, не правда ли, вы не удивитесь, если я сообщу чиновнику настоящее имя Бо Франсуа и его родство?

- Что вы хотите сказать? - спросил Вассер, вдруг оставя его, - разве у Бо Франсуа есть еще другое имя, кроме этого?

- Он принял имя Петра Гишара и под этим именем у него есть все бумаги; но я, знаю его настоящее имя, и знаю, к какому почтенному семейству он принадлежит.

- Вы? - сказал Вассер, вытаращив на него глаза.

Ламберти с пренебрежением шепнул ему на ухо несколько слов.

Вассера подбросило.

- И вы это знаете? - пробормотал он. - Черт тебя побери, проклятый шарлатан, видно, никогда уж не отомстить мне тебе!

И, помолчав с минуту, он продолжал:

- Идите одни к мэру, господин Ламберти, и заявите о случае, причинившем смерть вашему слуге Гишару... Бесполезно давать ему другое имя. Если вам понадобятся свидетели в неосторожности самой жертвы, Можете указать на господина Ладранжа и на меня.

В эту минуту Даниэль, совсем оправясь, подошел к ним.

Вассер продолжал:

- Покончив с этими формальностями, господин доктор, вы, конечно, позаботитесь, чтобы прилично похоронить... этого умершего.

- Конечно, но...

- Так как этот несчастный, хотя и заслуживает презрения, но внушил мне сострадание к себе, - перебил его Даниэль, - то я хочу участвовать в издержках его погребения.

И он сунул в руку шарлатана несколько золотых монет, объявившему тотчас же с благодарностью, что он в точности исполнит желание почтенных граждан.

- Теперь еще последнее слово, господин Ламберти. Кончайте скорее ваши дела в здешнем кантоне и убирайтесь скорее подальше отсюда. Если через двадцать четыре часа вы не оставите этого департамента с тем, чтобы никогда более не возвращаться в него, то я спущу на вас таких молодцов, которые славно пристроят вас. Поняли, надеюсь? Прощайте и желаю, чтобы не иметь никогда более удовольствия встречаться с вами.

И оставя пораженного, дрожащего Баптиста, он взял под руку Ладранжа, и оба вышли из кабака.

Молча дошли они до большой аллеи на ферму и по мере того, как они удалялись, Даниэль, казалось, думал все свободнее, и свободнее, и темное облако, постоянно омрачавшее его лицо, мало-помалу рассеивалось. Вассер же, напротив, становился все задумчивее. Вдруг его как будто озарила мысль, и, ударив себя по лбу, он проговорил:

- Дурак я! Не мог я его арестовать, но я мог... по крайней мере... это допускается между частными людьми... - Да, да, это так, еще не поздно.

Потом обратись к Даниэлю, он громко прибавил:

- Идите тихонько, милый Ладранж, я сию минуту вас догоню... у меня есть маленькое дельце в деревне, всего не упомнишь... - И он вернулся, а Даниэль продолжал идти, задумавшись.

Вассер не проходил более десяти минут и действительно в аллее еще догнал своего приятеля. Командор сиял радостью, но цвет лица его был слишком оживлен, платье в беспорядке, а хорошенькая трость с золотым набалдашником, бывшая у него в руке, была расколота сверху донизу. Но Даниэль ничего этого не заметил.

- Какое происшествие, Вассер, - проговорил он наконец, как бы громко продолжая свою думу, - кто сказал бы мне сегодня утром, когда я так страшился появления опять этого чудовища, этого отцеубийцы, что сегодня же вечером он почти что вызовет у меня слезы сострадания.

- Действительно этот Баптист, должно быть, его страшно мучил, - начал Вассер, - и, если я не ошибаюсь, то Бо Франсуа выгоднее было бы расплатиться за свои долги там, на Шартрской площади, со всеми другими... Но оставим это... умер он, и делу конец... Но вот теперь вы, Ладранж, не будете, надеюсь, более тревожиться?

В это время они подошли к ферме, крыши которой были позолочены уже заходящим солнцем. Толпы мужчин и женщин ходили по дворам, со всех сторон слышалось веселое пение работников. Стада с мычанием возвращались с пастбищ, слышались серебристые звонки овец. Все дышало радостью, довольством и миром. Даниэль не мог удержаться от самодовольной улыбки при виде этой картины. В эту минуту в воротах фермы показалась прекрасная молодая женщина в белом платье, в широкой соломенной шляпе на голове. Держала она в руке хорошеньких уже известных нам резвунчиков. То была Мария, шедшая с детьми навстречу гуляющим. Все трое издали еще признали главу семейства знаками, глазами и улыбкой приветствовали его.

Даниэль крепко сжал руку командора, проговорив взволнованным голосом:

- Ах, Вассер, Вассер! только от сегодняшнего дня начинается мое полное счастье!

Берте Эли - Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 9 часть., читать текст

См. также Берте Эли (Elie Berthet) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :