Берте Эли
«Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 3 часть.»

"Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 3 часть."

Наконец согреватель, измученный, вне себя от этой непобедимой настойчивости занес кинжал над стариком Ладранжем, чтоб покончить с ним, как вдруг Бо Франсуа остановил его.

- Нет, пока еще нельзя!

И Ле Руж в изнеможении полумертвый упал на стул. Пусть читатель по положению палача судит о положении жертвы.

Бо Франсуа подошел к своему лейтенанту и почти с улыбкой тихо прошептал:

- Я тебя предупреждал, что работа будет трудна... Никто так не вынослив, как скряга. Но уж если не можешь с ним справиться, не посчастливее ли будет со старухой? Я ручаюсь, что она знает, где спрятаны деньги.

- Вы правы! - ответил Ле Руж, вставая.

Вся бодрость его мгновенно возвратилась, и он бросился на Петрониллу.

- Теперь твоя очередь! - вскричал он дико. - Ты ведь тридцать с лишним лет в доме, знаешь тут всю подноготную, и ежели ты мне сию минуту не скажешь, где спрятаны экю у твоего барина, то и тебя так же я сейчас подогрею.

Экономка задрожала, а между тем, сохраняя свой брюзгливый и сухой тон, ответила:

- Я ничего не знаю; если б я знала, почему бы мне вам и не сказать? Что мне барские деньги? Вот он обещал мне сделать духовную, да и обманул, не все ли мне равно теперь, если только у него есть какой клад, кому этот клад достанется, вам ли или наследникам; конечно, мне все равно; но такой человек, как он, разве кому-нибудь в мире доверится, может иметь поверенных?

Как ни замучен был валявшийся тут на полу Ладранж, однако понял все сказанное и, обернув к Петронилле свое помертвевшее лицо, с трудом проговорил:

- Ты дурно судишь обо мне, милая моя, я всегда любил и доверялся тебе, и теперь тоже обещаю тебе половину, нет, три четверти моего состояния, все, если хочешь, да, я все тебе отдам!

- Да, теперь-то вы вот что говорите, а потом, когда от вас отстанут... впрочем, ведь вы сами знаете, что никогда ничего мне не говорили.

- Добрая девушка! Добрая девушка! - прошептал Ладранж.

Руж д'Оно не знал, на что решиться, Бо Франсуа только пожал плечами и проговорил:

- Дурак! Старик-то боится... значит, экономка знает все... тебя дурачат!

Вместо ответа Руж д'Оно схватил на руки Петрониллу и снес ее к огню... Старуха завыла от боли, страшные конвульсии, подобно электричеству, подбрасывали кверху ее тело; не более нескольких секунд выдержала она страшную пытку, наконец физическая боль взяла верх над силой воли.

- Оставьте меня, оставьте меня, - шептала она, - я скажу все.

- Ну, наконец-то! - сказал Ле Руж.

Положив ее на пол, он нагнулся к ней, чтоб лучше услышать; но от слабости или от вновь проявившейся нерешимости экономка медлила говорить, Ладранж, казавшийся уже совсем без чувств, открыл глаза.

- Храбрись, милая, - шептал он, - следуй моему примеру, не уступай... самое сильное прошло! Я отдам тебе ферму, замок, земли, все... все!...

- Замолчишь ты, старый плут? - сказал Руж д'Оно, толкнув его ногой. - А ты, баба, если еще долго будешь валандаться...

- Ну, так и быть, если уж нужно! Но вы не будете более мучить ни его, ни меня?

- Да, да, конечно!

- Там, в бариновой комнате, - продолжала она среди глубокого молчания, - позади большого шкафа вы найдете дверь в маленькую потайную комнату; дверь эта отпирается ключом с медной головкой, который барин носит всегда при себе. В эту-то комнату он и прячет драгоценности.

Признание, конечно, привело в восторг всю шайку, и они бросились удостовериться в подлинности сказанного. Ладранж же между тем катался по полу, несвязно лепеча.

- Лгунья... змея!... Будь ты проклята!... Проклята!...

И он впал в беспамятство около Петрониллы, лежавшей, в свою очередь, без голоса и без сил.

Через несколько минут из кабинета послышались торжествующие крики, доказывавшие, что воры нашли так долго отыскиваемый клад и что содержание комнаты превышало их ожидания.

И действительно: потайная комната, указанная Петрониллой, была наполнена мешками серебра и золота, серебряной посудой и церковной утварью. Ладранж был из тех эгоистов, которые, пользуясь революцией, собирал монеты и драгоценные металлы, чтоб зарывать их у себя, не обращая внимания на общественные нужды и на то, что этим самым увеличивает их. Легко может быть, что в кабинете Ладранжа было в это время более богатства, чем во всем остальном департаменте, а потому разбойники, не видавшие никогда ничего подобного, выражали свое удовольствие самым шумным образом; от их хохота, ругательств, стука и топота гул шел по всему дому.

В первые минуты некоторые из них бросились с жадностью выбирать себе лучшее; но послышался строгий голос начальника, покрывший все остальные, и дисциплина тотчас же водворилась. Все ценные вещи были принесены в кабинет и разложены по столам, по стоимости их, на равные части, долженствующие потом по жребию достаться каждому из шайки.

Среди общего веселья в стороне сидел Руж д'Оно. Задумчивый, угрюмый он, казалось, более обращал внимания на слабые стоны, слышавшиеся из соседней комнаты, чем на радостные восклицания своих товарищей.

Бо Франсуа, исподтишка наблюдавший за ним, подошел к столу и, взяв с него большой, украшенный эмалью золотой крест на широкой ленте, провозгласил:

- Следует наградить начальника, управлявшего экспедицией, с такой ловкостью и таким мужеством! Вот, Р.уж д'Оно, я делаю тебя кавалером, не знаю, какого только ордена; впрочем, ты можешь об этом справиться, когда будет посвободнее.

И с шутливой торжественностью он надел орден на шею разбойника. Со своей известной уже страстью к нарядам и украшениям Руж д'Оно не без удовольствия посмотрел на яркую ленту, резко выделявшуюся на синем кафтане, морщины на лице его разгладились, он выпрямился, и вся отвратительная физиономия его просияла радостью.

- Теперь, - продолжал уже тихо и внушительно Бо Франсуа, - следует покончить дело! Кроме денег вещи, найденные нами, легко будет со временем узнать. Старый скряга со своей экономкой завтра же не замедлят сообщить властям приметы вещей со всеми подробностями, и мы попадемся. Непременно надобно... - И указав на соседнюю комнату он как бы пояснил недосказанное.

Руж д'Оно встал было, чтоб повиноваться, но ноги его подкосились, и, упав опять на стул, он пробормотал:

- И еще!... Я уж так устал!...

Атаман нахмурил брови.

- Ах, Ле Руж, Ле Руж! Если б я тебя не так хорошо знал!... Ну, так и быть, я за тебя дело покончу.

И он вошел в соседнюю комнату, где лежали Ладранж с экономкой.

- Вы ведь обещали более не делать нам никакого зла, - проговорил тихий страдальческий голос.

- Мало вам разве, что отняли у меня золото, оставьте ж нам хоть жизнь! - проговорил другой.

Раздались два пистолетных выстрела.

Руж д'Оно бессознательно вскочил с места, Борн де Жуи расхохотался. Через несколько секунд в комнату вошел Бо Франсуа.

- Ну, уж теперь-то вы не отопретесь, - проговорил Руж д'Оно с радостью глядя на вошедшего. - Вы побледнели! Ссылаюсь на всех негров (негр на их языке значило разбойник, член их шайки), что вы белее полотна!

- Замолчи! - проговорил Бо Франсуа, как бы совестясь, - сознаюсь, что когда я услышал голос этого скряги, в первый раз в жизни я почувствовал какую-то слабость, как будто что-то оборвалось во мне! Этого со мной, однако, никогда не случается! Ну ее ко всем чертям, душу этого старика!

Не менее часа времени понадобилось разбойникам, чтобы разделить сокровища маленького кабинета. Между прочим, так как слишком затруднительно было бы продавать серебряную посуду и большие золотые вещи, порешили это все отправить к франкам, укрывателям шайки, с тем чтобы, когда все эти вещи будут проданы, снова разделить вырученную сумму; что ж касается золотых и серебряных монет, то, не имея времени их считать, мошенники отмеривали их тут же найденным серебряным кубком, и каждому из присутствующих досталось по полному кубку.

Дележ этот, конечно, не обходился без ссор и угроз, но вмешательство атамана все тотчас же прекращало; дело шло уже к концу, когда один из караульных, оставленных у входа, поспешно вошел.

- Мег! - сказал он тихо Франсуа, - Франк приехал с вестями.

- Пойдем к нему! - сказал Бо Франсуа Ле Ружу, делая знак следовать за ним, и они вышли из дома.

На дворе стоял только что сошедший с лошади человек, судя по наружному виду, мещанин. Между ними сперва произошел обмен лозунгами, после чего уж Бо Франсуа спросил:

- Ты, вероятно, с важными вестями, гражданин Леблан, так как по пустякам ты, я знаю, не станешь беспокоиться; что ж тебе надобно?

- Мег, - отвечал Леблан, - сего дня утром Ле Руж, проезжая мимо нас, велел мне не упускать из виду движений бригады жандармов, расположенной в нашем городе. Уж не знаю, вследствие чего, но сегодня вечером я увидал жандармов, живущих прямо против моей гостиницы, готовящихся к походу; оседлав скорее лучшую из своих лошадей, я приготовился за ними следовать. Они поехали по старой Орлеанской дороге: я ехал шагах в трехстах от них и, не замеченный ими, мог отлично разглядеть их при лунном свете; как я видел, они все более и более сворачивают в эту сторону, где я знал, что и вы в настоящее время, я не решился вернуться домой, не узнав положительно, куда они едут. Около двух лье отсюда они встретили какого-то мужика, поговорив несколько минут с ним, один из них посадил его к себе на лошадь, и все пустились во весь опор. Тогда уверенный, что тревога эта из-за вас и думая, что найду вас в Брейле, я пришпорил свою лошадку прямой тут дорогой, через поля. Зная хорошо этот округ, который я исходил вдоль и поперек, занимаясь прежде конной торговлей, я легко добрался сюда и потому уверен, что опередил бригаду на полчаса, а может, даже и на три четверти часа.

Вести эти озадачили Бо Франсуа.

- Благодарю, Леблан, - сказал он, - ты поступил именно по-товарищески и будешь награжден за это. Я уверен, - продолжал он, обращаясь к своему лейтенанту, - что жандармы встретили этого садовника, которого мы имели неосторожность упустить.

- Очень может быть, - ответил равнодушно Ле Руж, - но сколько человек в бригаде?

- Семеро, считая тут и самого бригадира, - ответил Франк, - а бригадир этот такая ловкая штука - зевать не любит.

- Ба! Нас ровно вчетверо больше, чем их, и если бы мы их встретили...

- Этого я не хочу! - решительным тоном произнес Бо Франсуа. - Нам нельзя ждать добра в битве с такими молодцами. А так как наше дело здесь кончено, то надобно скорей убраться.

И он вошел в комнату, где оставалась шайка.

- Скорей, ребята! Жандармы едут! Каждый бери проворней свою долю, а остальным вьючить живей лошадей и везите все к Орлеанским и Шартрским франкам. Разделитесь на две партии; так как жандармы едут по старой Орлеанской, то пусть одни из вас едут по новой, другие проселком. Ну! Да не застывать тут! Обещаю сам наказать зевак и неосторожных!

Все поспешили повиноваться; ссоры, брань прекратились, и в мгновение ока узлы были связаны и лошади навьючены. Собирались уже отправиться на ферму, чтобы захватить оставленных там людей, когда Ле Руж подошел к Бо Франсуа, тихо разговаривавшему с Борном де Жуи и почтительно спросил:

- Как же вы, Мег? Разве вы не едете с нами?

- Нет, мы с Борном еще останемся в этой стороне; вы все поезжайте, доброго вам пути.

- Как, Бо Франсуа! Неужели вы решаетесь? Это уж слишком смело!

- Я люблю опасность, обо мне не беспокойся! Мы и оттуда выйдем белыми, как снег. - Если б еще я один был в деле, - продолжал он, бросая косвенный взгляд на Борна, слушавшего их, - то, конечно, я не очень доверился бы генералу Плуту; но ведь тут дело идет настолько же и о его шкуре, как о моей, а потому я и рассчитываю на его всегдашнюю ловкость. Впрочем, ведь он уже знает, что при первой попытке его изменить, я ему раскрою голову. Ну! И все сказано! Едемте! Все отлично устроится.

Несколько минут спустя шайка выехала из замка, оставляя двери отворенными, мебель всю переломанной и на полу первой комнаты два трупа.

IX

Освобождение

Возвратимся теперь к Даниэлю Ладранжу, оставленному нами в схватке с Сан-Пусом, одним из своих сторожей, тогда как другой, Гро-Норманд, мертвецки пьяный валялся тут же на полу между связанными жителями фермы.

Борьба продолжалась с видимым неуспехом для Даниэля, связанные ноги которого мешали всем его действиям; противник, наконец, поборол его и, Бог знает, как воспользовался бы ожесточенный негодяй своей победой, если бы, привлеченные шумом, в комнату не вошли в это время два новых лица и не разняли бы их.

Вновь пришедшие составляли, по всей вероятности, караул, оставленный разбойниками с наружной стороны дома. Как большая часть их товарищей, они были оба в костюмах национальной стражи, но ни на одном не виделось оружия. Один из них был человек лет около пятидесяти, с плоским, как бы раздавленным, бледным лицом, выражавшим более хитрости, чем зверства. Его седые волосы были острижены в кружок, как носили тогда духовные особы. В манерах его проступала важность и, казалось, ему было очень неловко в военном костюме.

Другой, помоложе, был среднего роста, худощавый, смуглый, его черные волосы образовали толстую косу, падавшую сзади на воротник его одежды. Хитрые глаза его блестели, физиономия была выразительная и донельзя подвижная. Презрительная улыбка не сходила у него с губ, так же, как и у его товарища. Он, казалось, был самого высокого мнения о своей личности, и вся особа его дышала какой-то странной важностью.

Вообще, эти два человека скорее походили на плутов, чем на разбойников, может быть, именно потому-то их и оставили тут, что не считали достойными участвовать в страшной драме, разыгрываемой в Брейльском замке.

Но недолго пришлось Даниэлю рассматривать пришедших; заметя, что у него нет повязки на глазах, они поспешили погасить последнюю свечу, и комната осталась при одном лунном освещении.

- Тише, дети мои, тише! - говорил старший сладеньким голосом, обращаясь к обоим противникам.

- Граждане, опомнитесь! - важно вторил ему другой, - простой удар кулаком может причинить вред, против которого наука оказывается бессильной. Жизнь человеческая - вещь хрупкая, сказал греческий философ. Атома, грубого вещества в органе достаточно, чтобы улетучить эту таинственную влагу, называемую существованием.

Но ни медоточивое воззвание одного, ни педантичное замечание другого не в силах были разнять сражающихся, если б они сами, наконец, не выбились из сил.

Даниэль первый перестал защищаться и позволил седому старику оттащить себя назад. Тот же, продолжая проповедовать о согласии и умеренности, воспользовался его бессилием, чтобы опять живо связать ему руки и закрыть лицо.

Сан-Пус оказался менее покорным: измученный сначала, он потом опять поднялся и протянул уже руку, чтоб схватить на полу лежащие обломки сабли, но товарищи его, отгадав это движение, бросились на него.

- Сын мой! Что ты делаешь? - начал старик. - Мег запретил обижать старших, и если ты ослушаешься, то получишь палки!

- Убирайся к черту! - вскричал Сан-Пус, стараясь вырваться у них из рук. - Пленник меня ударил, мне надобно отомстить, а потом хоть режьте меня на куски. Пустите меня, или тысячу чертей!

- И ты смеешь, закоснелый ты грешник, говорить подобным образом с твоим духовным отцом, с твоим священником!

- Ты священник? Да ты такой же священник, как и я; ты был, не знаю, в каком-то приходе и наслушался то тут, то там фраз из катехизиса... Впрочем, ведь теперь нет на тебе твоей рясы, которую ты украл у своего бывшего господина, значит, и твоей власти я теперь не признаю. - Слова эти привели в отчаяние называвшегося священником и удерживающего своего товарища стальной рукояткой.

- А, так ты не признаешь моей власти, негодяй! -сказал он с презрением. - Так, по-твоему, я уже больше не священник Пегров, неблагодарный ты скот! Кто ж тебя венчал с больной Нанетой? А что касается будто бы украденного мною подрясника, что я иногда ношу...

- Говорят тебе, пусти меня, - перебил его Сан-Пус, заскрежетав зубами, - дело это тебя не касается, я вправе; арестант меня первый ударил и ранил...

- Ты ранен? - торопливо заговорил другой. - Это уж меня касается, где рана? У меня же, кстати, бинты и бальзам с собой; я тебя сейчас же перевяжу и если понадобится, то по всем правилам науки и оперирую.

- Ты-то, мясник проклятый, не трогай меня! - вскричал Сан-Пус, будучи не в силах более сопротивляться. -Ты ведь только все хвастаешься, что ты хирург, а ты не более, как шарлатан, во всю-то свою жизнь ты только и лечил, что чахоточных коров и не вылечил никого, кроме першеронских лошадей.

И самолюбие доктора было поражено, как и самолюбие священника.

- Милостивый государь! я не могу отвечать на подобные нелепости; но скажи же ты мне, плут, кто вынул пулю из плеча Аби-Веру, полученную им на Шартрской дороге при схватке с торговцами быками? Кто залечил менее чем в неделю сабельную рану, нанесенную Борну де Мане жуанвильским жандармом? Кто вас лечит, кровь пускает, оперирует, когда вы больны, ранены, объедитесь или передеретесь? Глупые животные! Без меня вы бы давно передохли, как собаки.

- И какое ж вознаграждение за все мои познания, за все труды? Мне приходится жить почти что в подземелье, откуда только и выхожу, что сопровождать вас в ваших опасных экспедициях; и мне, ученому, другу страждущего человечества, угрожает та же участь, которая вас всех не сегодня завтра ожидает... Нет, нет! этак и филантропия опротивеет!

- Ты прав, Баптист хирург! - торжественно произнес священник Пегров. - Со смерти наших прежних атаманов, Пулалье и Флер д'Эпина, наши люди ничего более не уважают, нет послушания, дисциплины в шайке! Это, конечно, не потому, чтобы Мег наш не был дока первой руки или чтоб у него недоставало железного кулака, нет, но дело в том, что людей нынче набирают кое-каких, не способных повиноваться раз предначертанным правилам; да вот, например, Гро-Норманд мертвецки пьяный валяется тут под столом, тогда как он должен бы был быть на своем посту и смотреть в оба. В былые времена ведь подобное нарушение дисциплины было бы наказано ста палочными ударами... Но что я ни говори, как я ни сокрушайся, а дела не пойдут от того лучше. Тоже, разве это не стыд, что у нас столько мужчин и женщин живут беспорядочно, когда я тут мог бы венчать и развенчивать сколько угодно по нашим постановлениям; при случае я непременно представлю Мегу всю опасность этих привычек, противных религии и дисциплине.

Хотя Даниэль не все понимал из этого разговора, передаваемого ими на своем арго, непонятном ни для кого из пленников, но все же он угадывал, что между разбойниками завязалась ссора и это послужило ему для отдыха.

Со своей стороны Сан-Пус хотел поскорее избавиться от своих новых товарищей, к тому же он боялся еще, что они пожалуются на него атаману. Они зажгли снова свечу, и он спокойно уселся на прежнее свое место, по-вилимому, не помышляя более о мести.

Между тем, уже начинало светать. Как вдруг вблизи фермы послышался топот и шум; сильный голос из-за ворот крикнул:

- Тревога, негры! Живей убирайся! Пора!

- Тревога! - повторил, вскакивая, Сан-Пус.

- Тревога, тревога! - в свою очередь со страхом вскрикнули священник и хирург.

И все трое бросились к дверям фермы. Влияние этого слова было так сильно, что даже Гро-Норманд, до сих пор без чувств лежавший под столом, при первом его звуке очнулся и, приподнявшись на локте, стал протирать себе глаза, но когда раздалось вторично "тревога", он машинально встал и, хотя качаясь, но поспешил вслед за товарищами.

По уходе их новая партия разбойников вошла в залу, ведя с собой связанного, с обернутой головой, фермера и, повалив его на пол, торопливо связали ему ноги и затем, постаравшись притворить за собой сломанную дверь, скрылись. После чего в зале остались одни несчастные жертвы.

Еще в продолжение нескольких минут после этого на дворе слышались торопливые шаги мошенников, но вскоре все затихло, а при команде, произнесенной вполголоса, шайка двинулась и, пройдя ворота, быстро скрылась.

Наконец-то пленники могли считать себя освобожденными, но после ночи, проведенной в таком ужасном положении и таком страхе, никто из них не был в состоянии пошевельнуться, чтоб развязать свои веревки.

Несмотря на глубокое молчание, восстановившееся около дома, ничто не двигалось, и первые лучи света восходящего солнца озарили в этой комнате среди обломков посуды и опрокинутой мебели несколько едва шевелящихся человеческих фигур.

Прошло еще полчаса; в аллее снова послышался лошадиный топот, но на этот раз ехавших было только двое. Всадники остановились около фермы.

- Мы опоздали! - проговорил с досадой голос.

- Они и здесь, как там, справили свой шабаш! - сердито ответил другой. - Но они, должно быть, недалеко, пришпорим лошадей, может, еще и догоним!

- На это приказания не было, - ответил первый голос, - да к тому же следует узнать сперва, что здесь делается.

- Гм! Ну, это нетрудно и отгадать; мошенники, вероятно, и фермеров отделали так же, как тех несчастных, в замке гражданина.

- К несчастью, все это возможно, но все же надобно посмотреть, да с ружьем в руках.

Вслед за сим оба всадника сошли с лошадей, на мощеном дворе фермы раздался звук тяжелых сапог со шпорами, дверь, грубо отодвинутая, повалилась, и в комнату вошли два настоящих жандарма, с ружьями наготове.

- Я так и думал, - проговорил один из них, с ужасом отворачиваясь, - страшная резня!

- Да нет же, нет, - перебил его товарищ, - бедняги эти еще живы, вот этот, по крайней мере.

И он указал на Даниэля, шевелившегося около его ног и издававшего какие-то звуки; тотчас же, не думая более о предосторожностях, оба жандарма поставили свои ружья к стене и наклонились над Даниэлем, чтобы развязать и раскрыть его.

Между тем Даниэль, слишком измученный, чтобы тотчас же воспользоваться своей свободой, принял по костюму своих избавителей за людей той же шайки. Его разуверили.

- Но, - сказал один из жандармов, вглядываясь в Даниэля, - действительно, я не ошибаюсь: это гражданин Ладранж, наш мировой судья и комиссар исполнительной власти! Впрочем, - прибавил он с сожалением, - я и ожидал найти вас здесь, хотя очень хотелось бы мне, чтобы вы были где-нибудь в другом месте!

Даниэль не заметил таинственного смысла этих слов.

- Кто вы? - спросил он машинально.

- Как, гражданин? Вы не узнаете меня? Мы с товарищем из бригады гражданина Вассера. Ехав именно сюда в прошлую ночь для исполнения одного высшего предписания, только что полученного бригадиром, мы узнали, что "согреватели" напали на Брейльский замок; конечно, мы поскакали, но, желая попасть скорее, мы пустились напрямик и впотьмах заблудились, когда же, наконец, приехали в замок, нашли уже все дело конченым; и какое это дело! Бригадир с четырьмя людьми остались там составлять акт, а мы с товарищем поехали посмотреть, что здесь делается; бригадир сам не замедлит прибыть сюда.

Пока еще смутно понимая все эти объяснения, Даниэль понемногу начинал приходить в себя и вдруг вскрикнул:

- Но что ж вы? Что ж вы не развязываете всех этих несчастных. Бедная моя тетка! Бедная моя Мария!

Будучи не в состоянии держаться на отекших ногах, он ползком дотащился до своих родственниц, желая первый подать им помощь.

На призыв Даниэля жандармы, вспомнив о своей главной заботе в настоящее время, горячо принялись за освобождение пленников.

Первый ими развязанный был фермер Бернард, менее других пострадавший, он в состоянии был помогать жандармам.

Конечно, всякий поймет, сколько эти несчастные выстрадали в эту ночь. Некоторые даже и тогда, когда развязали и освободили их от повязки, не могли ни говорить, ни шевелиться; другие смотрели бессмысленно, как будто только что разбудили их. Работница с фермы начала дико хохотать и махать своими одеревенелыми руками; один из пахарей, только что почувствовав себя свободным, бросился со всех ног бежать и, повернувшись два-три раза вокруг себя, на дворе упал без чувств, что касается до другого пахаря, то он лежал, не отвечая не только на крики, но даже и на толчки. Вероятно, сильнее других он боролся с мошенниками, потому что меры с ним приняты были сильнее, чем с остальными. Между прочим, платок, связывавший ему рот, был так крепко стянут, что отнял у него окончательно возможность дышать, он умер и успел уже остыть.

Бернард поспешил развязать жену.

Освобожденная фермерша устремила на мужа свои широко раскрытые глаза, сухие, блестящие.

- Бернард, - проговорила она тихо. - Бернард, у нас нет больше дочери!

- Э, что об этом толковать, - перебил ее муж своим обычным тоном. - Теперь не до этого; давно уж мы перестали думать о ней.

- Не говори так, Бернард! Неужели ты думаешь, что можешь обмануть меня? Хотя и вдалеке живет она, но она всегда у тебя в сердце, как и у меня... Вчера ты ее прогнал из гордости, но ты страдал более меня. Сегодня моя очередь тебе сказать и помни мои слова, у нас нет больше дочери!

И она впала в мрачную задумчивость, не отвечая более ни на какие расспросы.

В свою очередь Даниэль усердно хлопотал около Марии. Молодая девушка, по-видимому, умирала, она лежала синевато-бледная, с закрытыми глазами, но доступ воздуха и старание брата мало-помалу привели ее в чувство, она тотчас же узнала Даниэля, и легкая улыбка озарила ее милое личико.

- О, Даниэль! - прошептала она, краснея. - Как мне благодарить вас!

- Не забываю нескольких слов, вырвавшихся у вас в минуту опасности, - ответил Даниэль шепотом.

Мария еще сильнее покраснела, но новая мысль, видимо, тотчас же отвлекла ее.

- Мама? - проговорила она тоскливо. - Где ж моя бедная мать?

Фермер уже освободил маркизу из-под толстого платка, душившего ее целую ночь, но нравственные страдания, однако, еще сильнее физической боли измучили бедную маркизу, в ней не было болезненной слабости, как в ее дочери; щеки ее были красны и горели. Почувствовав себя свободной, она тотчас же встала и заговорила повелительным тоном.

- Готовить сейчас же дорожную карету! Маркиз наденет мундир капитана стрелков для большего внушения страха всей этой дряни. Пусть вся прислуга и сторожа оседлают лошадей и хорошенько вооружатся, и при малейшей дерзости - стрелять без пощады!

Слова эти так ясно доказали отсутствие разума.

Все присутствующие замолкли и глядели с любопытством и сожалением на госпожу де Меревиль; испуганная Мария на руках и ногах приползла к матери.

- Мама, дорогая моя, несравненная мама, - говорила она в отчаянии, - придите в себя, опомнитесь, мы спасены благодаря Даниэлю, благодаря этим добрым людям! Мама, узнайте ж меня, я ваша дочь, я Мария...

Маркиза на минуту умолкла, но потом величественно и гордо продолжала:

- Моя дочь! А как она была принята при дворе! Король улыбнулся ей, а королева вечером в кругу придворных сказала мне... Ваша дочь, маркиза, хороша, как все Меревиль! Герцог де Шольм танцевал с нею два раза менуэт! Хорош собою этот молодой герцог де Шольм и притом хорошей фамилии.

Мария грустным взглядом показала Даниэлю отчаянное свое положение и сказала:

- Боже мой! Она не узнает меня!... Мало было нам еще несчастий!... Даниэль, пожалуйста, поговорите хотя вы с ней! Может, ваш голос приведет ее в себя.

- Не тревожьтесь, Мария, это не что иное, как временное расстройство, следствие от лихорадочного состояния.

- Не бойтесь, маркиза, - прибавил он тихим задушевным голосом, - вы окружены только друзьями!

Мадам де Меревиль с улыбкой взглянула на него.

- Здравствуй, Даниэль! - начала она опять. - Добро пожаловать, дитя мое! Маркиз на охоте, но, возвратясь, он будет очень рад, увидев тебя здесь. Право, Даниэль, ты совершенный портрет отца твоего, Шартрского бальи, и как тебе идут твое кружевное жабо и бархатный кафтан!

Даниэль молчал огорченный. Вдруг, к довершению неловкости положения, он заметил позади себя одного из жандармов, внимательно слушавшего эту болтовню, и сознание новой опасности поразило его.

- Рассудок бедной женщины не выдержал потрясения... и в своем помешательстве она воображает себя знатной дамой.

Жандарм покачал головой.

- Не старайтесь обманывать меня, гражданин Ладранж, мне известно более, чем вы думаете.

- Неужели, гражданин, вы хотите придавать значение словам, вырвавшимся у женщины в минуту безумия?

- Я ничего не хочу, господин судья! Но вот наш начальник бригадир Вассер, вам с ним придется иметь дело... Что до меня, то мне только жаль вас всех.

Испуганный Даниэль хотел еще порасспросить их, но, действительно, бригадир Вассер с остальной командой своей подъехал к ферме.

X

Допрос

Начальник жандармской бригады, так поздно явившийся на помощь брейльским жителям, был человек высокого роста, крепкого телосложения. Загорелая, энергичная наружность говорила о его испытанной и примерной храбрости. Не менее того умное выражение лица, прямой откровенный вид смягчали грубость физиономии, и под наружностью солдата всякий видевший его угадывал честного, доброго человека.

В настоящее время у Вассера было грустное и строгое выражение лица, которое объяснялось важностью обстоятельств.

В то время как он сходил с лошади, жандарм, говоривший с Даниэлем, подошел к нему и что-то вполголоса доложил. Выслушав его, бригадир отдал приказание остальной своей команде, которая тотчас же и заняла все выходы из фермы. Впрочем, эта мера предосторожности не увеличила страхи Даниэля, так как то была обыкновенная форма, соблюдаемая при расследовании преступлений, подобных тому, которое только что случилось на ферме.

Сделав эти распоряжения, бригадир вошел в дом.

Даниэль, знавший его давно, по званию комиссара исполнительной власти, поспешил к нему навстречу, но Вассер холодно поклонился ему и отвернулся.

- Ах, бригадир, - проговорил молодой человек в волнении, - зачем не приехали вы ранее? Сколько несчастий предотвратили бы вы!

- Что же вы хотите, - отвечал офицер брюзгливо, -приходится предоставлять ворам свободу действий, если нас занимают... совсем другим. Но, - прибавил он, - здесь еще, кажется, не столько наделали они бед, сколько в Брейльском замке.

- А вы теперь из замка? Правда, мне уже говорили это, но я забыл... Ради Бога, скажите скорее, что дядя мой? Надеюсь, он жив и здоров?

Вассер молча опустил голову.

- Бригадир! - опять начал Даниэль, - умоляю вас, не скрывайте от меня ничего... что дядя?

- Ну, гражданин, будьте тверды! К тому же, говорят, старик не очень-то был добр к вам, наконец, он уж и отжил свой срок...

- Что вы этим хотите сказать? Не ранен ли дядя или не умер ли? Я сам отправлюсь туда сейчас же...

И Даниэль направился к двери. Бригадир загородил ему дорогу.

- Отсюда никто не имеет права выйти без моего разрешения, - сказал он твердо, - впрочем, - прибавил он гораздо мягче, - присутствие ваше там бесполезно, все кончено. Злодеи не оставили ни одной живой души в замке.

- Боже, возможно ли! Бедный, старый дядя, еще вчера утешался он надеждой долго прожить! Но, Бога ради, бригадир, расскажите мне всю правду.

- Вы желаете этого? Может, я и дурно делаю, показывая вам, но уж если вы непременно хотите, то вот, читайте этот ужас!

И он дал Даниэлю только что в замке составленный акт.

У Даниэля недостало духу читать до конца, бумага выпала у него из рук и, убитый горем, он закрыл себе лицо.

Страшная весть уже облетела всех жителей фермы и вывела их из оцепенения. Узнав, какой опасности подвергались они, все благодарили Бога за спасение своей жизни.

Даже и Мария в эту минуту забыла свое собственное горе. Маркиза же, казавшаяся не в состоянии понимать, что говорили около нее, приподнялась, однако, с тюфяка, на который ее положили, и громко заговорила:

- Что вы говорите о моем брате? И почему вы жалеете его? Он всегда был дурным другом, дурным родственником и дурным сыном. Он никогда ничего не любил кроме золота, а, между тем, все блага мира существуют для него одного. Он счастлив, и да ниспошлет небо и нам всем его участь.

Присутствующие вздрогнули при этом страшном пожелании.

Даниэль, между тем, заметил передачу некоторых знаков между бригадиром и тем жандармом, с которым он уже говорил. Тревожась все более и более, он наконец подошел к Вассеру.

- Не следует придавать значения словам этой бедной женщины, - сказал он, - перенесенные ею потрясения совершенно расстроили ее рассудок; вот то же обстоятельство, о котором следует упомянуть в акте; но, -продолжал он, видя, что бригадир садится к столу и приготовляется писать, - я желал бы сам заняться составлением акта и собирать показания с этих бедных людей.

- Благодарю, - ответил Вассер, - вы не можете быть в одно и то же время следователем и пострадавшим Позвольте уж мне исполнить все требуемые обстоятельствами формальности.

Сознавая, как важно было в положении мадам и мадемуазель де Меревиль, чтоб именно он, а не кто другой составлял бы акт, Даниэль уже повелительным тоном продолжал:

- Кажется, я ваш начальник в судебном производстве, господин бригадир. А потому объявляю вам, что как ни тяжело будет для меня исполнение грустной обязанности в настоящем случае, все же я хочу сам сделать это. Покорнейше вас прошу передать мне перо, и с этой минуты предоставить мне одному ведение дела.

Вассер не пошевельнулся.

- Гражданин Ладранж! - ответил он более грустно, чем сердито. - Позвольте мне на этот раз не исполнить вашего требования... Что касается до меня, то клянусь вам, я был бы рад уступить другому исполнение дела, которое предписывает мне моя обязанность.

Допрос начался. Каждый из жителей фермы поочередно подходил к бригадиру для изложения того, что знал.

Но все эти заявления очень мало уясняли, как совершено преступление, и подробности касательно совершивших его. Застигнутые врасплох, смертельно перепуганные бедные поселяне, из всех происшествий этой ужасной ночи сохранили в памяти какое-то смутное, неопределенное воспоминание, как это случается после страшного сна. Темнота, принятая мошенниками предосторожность вычернить себе лица, их разговор между собой на непонятном для других наречии - все это отнимало положительно надежду когда-нибудь узнать их. И, наконец, до наблюдений ли было несчастным жертвам, лежавшим со связанными руками и ногами, с лицами, завернутыми в толстый холст, задыхаясь, изнемогая и всякую минуту ожидая себе страшной смерти.

Даже и Даниэль не мог показать точных сведений. Занятый исключительно охранением меревильских дам, он не мог следить за разбойниками со свойственной ему наблюдательностью; между тем он описал Гро-Норманда и, главное, Сан-Пуса, с которым боролся, упомянув также и о хирурге и священнике, но имен их он не мог припомнить.

Показания Бернарда и жены его не были значительнее, фермерша тихо и торопливо подтвердила предыдущее, Бернард же рассказал, как мошенники водили его в замок и хотели его заставить позвать Иеронима садовника, чтоб тот отворил им двери; но что он отказался изменить подобным образом своему господину, и как, наконец, они опять привели его домой; но ни муж, ни жена не упомянули о Греле.

Оставалось только допросить меревильских дам, и Ладранж содрогался при мысли, что и они, в свою очередь, обязаны говорить о происшествиях ночи. От матери, конечно, нечего было и думать получить какой-либо ответ, сумасшествие ее было очевидно, а потому бригадир не стал ее и спрашивать. Что же касается до Марии, то опасность положения, казалось, пробудила в ней энергию. На вопрос о ее имени она, краснея, назвалась именем, которое носила все это время на ферме и в нескольких словах рассказала известные подробности.

Услыша Марию, назвавшуюся чужим именем, бригадир слегка нахмурил брови, но, не сказав ни слова, продолжал записывать ее показания, как и все другие. Кончив свою работу, он стал перечитывать написанное с чрезвычайным вниманием, останавливаясь время от времени, чтоб взвесить каждое слово.

- Ну, - сказал он, наконец, в раздражении, - мошенники, однако, удивительно осторожны и, может, разве только кто поумнее меня разберет это темное дело! Но все же, прежде чем закончить акт, я попрошу присутствующих сказать мне: не подозревают ли они тут кого виновным в содействии?... Подумайте все хорошенько, особенно вы, Бернард! Вчера, или в предыдущие дни, не приходил кто сюда на ферму, или в замок, из людей, которых можно было бы подозревать в сообщничестве преступникам? Подумайте хорошенько. Ничего, по-видимому, не значащие явления часто наводят нас на следы.

Фермер с женой грустно переглянулись и после нескольких секунд нерешимости Бернард пробормотал:

- Вчера, действительно, здесь было много народу, имена которых даже не припомню... да и боюсь обвинить невинных.

- Хозяин, - вмешался один из работников, - а эта нищая, бродившая вчера целый вечер все около дома, разве не думаете вы, что она...

- Молчи, лжец! - горячо воскликнула фермерша, -Бернард и я хорошо знаем женщину, о которой ты говоришь, даже и гражданин Ладранж знает ее, и все мы знаем, что она вовсе не принадлежит к шайке этих разбойников... Не правда ли, гражданин Ладранж? Не правда ли, Бернард?

В голосе у нее было столько уверенности, власти и решимости, что всякое подозрение должно было бы само собой уничтожиться. Даниэль и даже фермер кивнули головами в знак согласия, но бестолковый работник не отказался так скоро.

- Это как хотите, хозяйка, - ответил он, - тем не менее, она исчезла сегодня утром; а если б совесть ее была чиста...

- Я прогнала ее, - снова перебила его фермерша. - Я прогнала ее вчера вечером гораздо ранее прихода этих негодяев, которых она и не знала; доказательством тому, - прибавила она с дикой решимостью, - женщина эта -моя дочь... да, моя обесчещенная дочь, приходившая к нам вымаливать себе прощение... и не получившая его!

Признание это, сделанное в подобную минуту, доказывало, столько геройства и столько страдания, что никто из присутствующих не посмел более спорить с несчастной матерью.

С усилием она продолжала:

- Гражданин бригадир понимает теперь, что дочь моя, Фаншета Бернард, не может быть тут замешанной. И пусть уж нас оставят в покое! Без того у нас довольно горя, чтобы прибавлять еще, открывая наши семейные тайны!... Впрочем, что может сделать бедная женщина с ребенком на руках? Мало разве тут было людей, которых скорее можно подозревать; вчера полон дом был поденщиками, наполовину никому не известными... а эти два человека, что должны были ночевать на сеновале, где они?

Фермерша, нечаянно упомянувшая о постояльцах, только чтобы отвлечь внимание от своей дочери, возбудила этим подозрение и внимание всего общества к этому забытому всеми обстоятельству.

- Это правда, - подхватил работник, - вчера у этого скверного мальчишки был такой щеголеватый вид, что добра не жди. И потом еще, за ужином он все болтал о богатстве гражданина Ладранжа.

- Петр, может быть, и прав, - прибавил Бернард. -Это мне напоминает, что, когда ночью мошенники держали меня у замка, чтоб заставить отворить им дверь, я слышал около себя хихиканье, очень похожее на Борна де Жуи. Конечно, я не убежден в этом, но все-таки...

- И я, в свою очередь должен сказать гражданину Вассеру, - прибавил Даниэль, - об одном поразившем меня обстоятельстве: вчера, когда мошенники собирались уже уезжать с фермы, в сильном, громком голосе, приказывавшем им идти, мне показалось удивительное сходство с голосом того раненого разносчика, которого я сам же вчера привел на ферму к Бернарду. Конечно, я говорю о своем личном впечатлении, не смея утверждать в подлинности.

Бригадир выпрямился.

- Это уже кое-что! - воскликнул он. - Может, мы напали на след настоящих виновников. Ну, теперь, граждане, скажите мне, что вы знаете об этих двух личностях?

Фермер сообщил несколько сведений о Борне де Жуи, пришедшем к нему за три дня перед тем с другими поденщиками просить себе работы; что во все время мальчика этого нельзя было упрекнуть ни в чем другом, как только в лености да в любопытстве, да и его бродяжническая жизнь имела что-то странное. Кроме того, он часто отлучался и ходил около замка - все это вместе давало большие подозрения насчет этой личности.

В свою очередь, и Даниэль рассказал, как встретил разносчика на большой дороге, раненого, без чувств, не забыл упомянуть о странном присутствии у него трех паспортов и как тот объяснял это обстоятельство. Наконец, как он привез его на ферму, где ему немедленно оказана была нужная помощь.

Бригадир Вассер слушал эти подробности с величайшим вниманием.

- Все это может быть совершенно невинно, - сказал он, - между тем я пари держу, что ребята эти замешаны в скверном деле сегодняшней ночи... Но послушайте, мне сказали, кажется, что они должны быть здесь?

- Да, конечно, - отвечал Даниэль, - и даже вчера вечером, чтобы избавить Бернардов от их докучливого шпионства, я сам запер их в сеновале на ключ.

- Значит, если теперь их там нет, - возразил бригадир, - то не будет более сомнения, что бродяги эти принадлежали шайке. Осмотрим же скорее сеновал, и если, как я предполагаю, птицы улетели, мы сделаем великое открытие.

И он вполголоса отдал приказание двум людям из своей команды, которые тотчас же вышли.

В эту минуту всем жителям фермы казалось несомненным, что разносчик и Борн де Жуи были если не главными деятелями ночного грабежа, то уж непременно сообщниками, и всякому приходило на ум, что они не отстали от шайки. Каково же было всеобщее удивление, когда жандармы возвратились с тем и другим.

Оба были в тех же платьях, что и накануне, и клочья сена, кое-где приставшие к их одежде, ясно показывали, где провели они ночь. По рукам и ногам их было видно, что их только что развязали, и на лицах виднелись еще складки от сдавливающих повязок.

Бо Франсуа опирался на руку одного из жандармов; его бледное лицо, раскрывавшаяся окровавленная рана на его широком лбу придавали ему самый жалкий вид; другой жандарм нес за ними коробку разносчика и узелок поденщика.

Зрелище это, представлявшее такую противоположность тому, чего ожидали все, тотчас же изменило общее подозрение и заменилось состраданием к несчастным; вместо виновных видели жертв, не менее других достойных сожаления.

Два новопришедших жалобами своими еще усиливали к себе общее участие.

- Господи! - стонал Бо Франсуа, - и как только сил хватило, чтоб пережить подобную ночь! Но, кажется, -прибавил он, оглядываясь кругом, - не мы одни пострадали и... даже здесь есть, - продолжал он, увидя в одном из углов залы труп работника, - несчастнее нас!

- Плуты, воры, убийцы! - кричал, в свою очередь, Борн де Жуи, грозя кулаком невидимому врагу. - Какой смысл продержать нас, бедняков, связанными в продолжение нескончаемых шести часов. Да теперь мне, рабочему человеку, надобно шесть месяцев, чтоб оправиться.

И он повалился на стул. Бо Франсуа тоже с видимым трудом поместился на какой-то опрокинутой мебели. Между тем бригадир, казалось, не совсем-то верил в действительность этих страданий. Слушая доклад своего подчиненного он пытливо вглядывался в них, но они перенесли его взгляд, не моргнув глазом.

В нескольких словах жандарм рассказал, как он нашел сеновал запертым снаружи на ключ, и там на сене этих двух людей связанными и с бинтами на лице, и в подтверждение своих слов он принес веревку, которой они были связаны; авантюристы же показали без приглашения свои слегка расцарапанные ноги и руки.

Это уж окончательно рассеяло подозрение присутствующих, только один бригадир не согласился.

- Так вы утверждаете, - начал он строго, - что вы сами были жертвами и пленниками. Значит, отвергаете всякое участие с вашей стороны в преступлениях сегодняшней ночи?

Вопрос этот, по-видимому, удивил одного из обвиняемых, другого обидел.

- Посмотрите хорошенько на меня, гражданин бригадир! Вот гражданин мировой судья может вам сказать, в каком положении поднял он меня вчера на большой дороге, так что, вероятно, без него меня бы в настоящее время не было и в живых; да и эта добрая женщина, перевязывавшая вчера мне рану, скажет вам, потеря крови так ослабила меня, что я еле передвигал ноги, так как же, смею вас спросить, мог я участвовать с этими негодяями?

- Это уж у вас такое дело, гражданин бригадир, что всегда везде вы предполагаете только дурное, - заговорил, в свою очередь, Борн де Жуи - Меня же все знают. Я не спорю, что люблю и полениться, и поболтать лишнее, чтоб подчас себя и других повеселить; но согласитесь, что можно быть и взбалмошным, и любезным, да при случае и бутылочку любить, как вам скажет про меня и хозяин Бернард, но - не может же быть, чтобы вы нас серьезно обвиняли в связи с разбойниками, которые чуть нас самих не задушили, избили и продержали столько времени в таком положении!

Бригадир приказал вывести одного из обвиняемых и начал поодиночке свои расспросы, но, несмотря на всю свою ловкость, он никак не мог поймать их в разности показаний.

Оба показали самым чистосердечным образом, что, запертые накануне на сеновале, они заснули и были разбужены большим шумом, что после к ним вошло несколько человек, лиц и костюмов которых они не могли в темноте разглядеть, бросились на них, связали, и что всю ночь у этой постройки стоял часовой, уговаривавший их не предпринимать ничего для побега; наконец, что они оставались в том же положении, пока жандарм не пришел освободить их и прекратил их страдания.

Рассказ этот, прямой и откровенный, казался во всех отношениях как нельзя более правдоподобным, так что молодой судья и Бернард не замедлили сознаться, что, по всей вероятности, они ошиблись, находя сходство в голосах Борна де Жуи и разносчика.

Но по мере того, как обвинения, возводимые на этих двух личностей, уничтожались, недоверие бригадира усиливалось: в отчаянии от недостатка улик он потребовал у них паспорта.

Тотчас же Борн де Жуи подал ему свой вид, хотя просроченный, но все же по всем правилам выданный муниципальной властью в Версале Герману Буско, по прозванию Борн де Жуи, 18 лет от роду, сперва ученику ситцевой мануфактуры в Жуи, теперь же поденщику.

Вассер долго разглядывал этот паспорт, вертел и перевертывал его на все стороны, наконец, сличал подробности примет, тут описываемых, с особой мальчишки, спокойно смотревшего с улыбкой на все эти формальности.

- Хорошо! - сказал, наконец, с видимым сожалением бригадир; пришла очередь Бо Франсуа, и Вассер, знавший уже историю трех его паспортов, надеялся, что тут, по крайней мере, мнимый разносчик, желая выпутаться, проговорится как-нибудь. Ничугь не бывало; Бо Франсуа, вероятно, ожидал этой западни, а потому с простодушнейшей миной вытащил засаленный уже известный нам бумажник, подал его жандарму, проговорив:

- Я уже объяснял господину судье, каким образом ко мне попали, кроме моего собственного, еще и паспорта моих товарищей; потрудитесь взглянуть, который из трех принадлежит Жану Ожеру из деревни Фромансо, занимающемуся ремеслом разносчика, тот и будет мой; вы скорей меня его найдете, потому что я не очень-то силен в грамоте.

Бригадир взял от него портфель, чтоб тщательно рассмотреть его содержание в это время Даниэль быстро подошел к разносчику.

- Гражданин, - сказал он вполголоса, - в самом деле вы из деревни Фромансо, бывшей провинции Анжу?

- Должно быть, что так, если в паспорте написано! -грубо ответил ему разносчик.

- Так вы должны хорошо знать всех жителей деревни и, конечно, можете доставить мне точные сведения о некоторых из них?

- Я уж очень давно не бывал в своей деревне, впрочем, может быть.

- Ну, так когда бригадир кончит ваш допрос, мы хорошенько поговорим с вами, я, может, дам вам поручение, которое будет не совсем без пользы и для вас.

Бо Франсуа в изумлении поклонился.

- В чем дело? - спросил бригадир.

- Дело, не касающееся преступления, расследуемого в настоящее время, - ответил Даниэль. - Место рождения этого человека напомнило мне об одном обещании, данном мною моему бедному дяде и которое я хочу исполнить во что бы то ни стало.

Вассер более не расспрашивал и продолжал свои поиски.

Хотя присутствие трех паспортов у одной и той же личности показалось и бригадиру так же подозрительным, как Даниэлю, но в эти времена по паспортной части в государстве существовал такой беспорядок, что самые честные люди легко могли попасться в этом случае.

Впрочем, Бо Франсуа рассказывал это обстоятельство с таким простодушием, что подозрение было невозможно.

Что же касается до сходства примет, то и на него не могло быть обращено внимания, так как только за исключением разве каких-нибудь телесных недостатков. Остальным же всем чиновники по рассеянности писали паспорта с одними и теми же приметами, а потому и бригадир Вассер не придал большой важности этому обстоятельству и, убедясь, что в портфеле кроме счетов и еще кое-каких незначительных бумажек ничего нет, отдал его владельцу, проговорив еще раз:

- Хорошо! - но вслед за этим, как бы рассердясь, приказал обыскать их.

Жандармы повиновались. В продолжение обыска Бо Франсуа не мог совершенно скрыть некоторого замешательства. Он боялся, конечно, не за себя, потому что, предвидя это, он принял нужные меры, но не был уверен в своем товарище, за которым издавна он знал страсть к воровству. Но опасения его оказались напрасными, негодный мальчишка был так хитер, что ничего не оказалось подозрительного.

В кармане Бо Франсуа нашли небольшую сумму денег ассигнациями и мелочью, не превосходящую потребности торговца; у Борна оказалось около двадцати франков ассигнациями и несколько монет.

Пересмотрели и коробку одного и узел другого, но в коробке, кроме товара и разных побрякушек, ничего не было, а в узле нашли смену белья. Вообще, не нашли ни оружия, ни драгоценностей, одним словом, ничего подозрительного.

Бригадир разуверился.

- Хорошо! Отпустить их! - проговорил он задумчиво. - Положительно, тут комар носу не подточит. Нечего делать, нужно их освободить, но прежде надобно, чтоб они сказали, где их можно найти для показаний как свидетелей... Пусть уйдут. А все-таки, не знаю почему, я убежден, что это - страшные негодяи.

Но тут уж Бо Франсуа ободрился.

- Это уж нехорошо с вашей стороны, гражданин бригадир, - проговорил он обиженным тоном... - Перенесли мы разные мучения от разбойников, потом приводят нас сюда, как виноватых... допрашивают, обыскивают, переворачивают кверху дном наши вещи, оскорбляют разным манером и, когда оказывается установленным, что мы честные люди, вы говорите нам такое. Не знаю, вправе ли вы поступать так?

- Вы честные люди? Да я пари подержу, что твой товарищ и ты...

- Этот мне вовсе не товарищ, я его не знаю.

- Правда, - продолжал Борн де Жуи, - мы с ним здесь на ночлеге встретились в первый раз. Но гражданин разносчик прав, вы не имеете права, гражданин бригадир, обижать бедных людей.

- Молчать, - перебил его Вассер, топнув ногой, - не сердите меня, или будь, что будет, а я прикажу взять вас! Вы ловко, надо сознаться, выпутались из дела; но на ваших лбах я ясно читаю слово "плут!", а инстинкт мой меня никогда не обманывает... Уходите же скорее, или я не сдержу себя долее и поддамся своему горячему желанию покороче познакомиться с вами.

Несмотря на всю свою наглость, оба мошенника поняли, что далее ломать комедию для них опасно, а потому замолчали, как вдруг к ним явилась неожиданная помощь.

- Гражданин Вассер, - сказал Даниэль, - вы сейчас отказались от участия моего ведения этого дела; я не в претензии, между тем я был уверен, что представитель закона, такой опытный и сведущий, как вы, не решитесь осуждать людей по лицу.

Вассер покраснел и закусил свой черный густой ус.

- Вы правы, - ответил он угрюмо, - но будущее покажет, насколько был я справедлив в отношении этих людей... Я тоже не в претензии за ваш урок, правду сказать, немного резкий. Между тем, гражданин Ладранж, позвольте мне посоветовать вам поберечь его для себя и для своих, потому что он вам скоро понадобится.

- Что вы этим хотите сказать? Вот уже несколько раз я замечаю, что вы мне чем-то угрожаете, сожалеете, кажется, мне, пора наконец объясниться! Итак, я вас прошу, а в случае нужды приказываю вам, как начальник ваш...

- Начальник мой! - перебил его грустным тоном Вассер. - Вы уже более не начальник. Если я сначала не уступил вам ведение этого дела, то это потому, что знал уже, что вы не имеете на то права. С другой стороны, мне нужно было выслушать вас как свидетеля. Теперь же, когда показание с вас отобрано, мне остается исполнить мою грустную обязанность.

Он встал и, тихо коснувшись плеча Даниэля, прерывающимся от волнения голосом проговорил:

- Гражданин Даниэль Ладранж, бывший мировой судья! Именем закона, вы арестованы!

Даниэль побледнел и отступил.

- Меня арестовать! - вскричал он. - Верно, это ошибка! В силу какого же повеления?

- В силу предписания, полученного вчера вечером из Парижа, когда я ехал, узнав о злодействе, произведенном в Брейльском замке. Впрочем, вы сами можете убедиться в достоверности составленного против вас акта об аресте.

И он подал ему бумагу, под которой виднелась хорошо ему знакомая подпись, Даниэль вздрогнул.

Повеление шло от комитета общественного спокойствия, Ладранжа арестовали как подозрительного.

Сохранив наружное спокойствие, отдавая назад бумагу, Даниэль твердо произнес:

- Достаточно, гражданин бригадир! Я последую за вами без сопротивления, надеюсь, что, в свою очередь, и вы не откажете мне в некоторых льготах, допускаемых вашей обязанностью.

- Можете на меня рассчитывать, и даже если бы от меня зависело... но мое дело еще не кончено.

И с этими словами он обернулся к мадам и мадемуазель де Меревиль, одиноко и грустно сидевшим на другом конце залы.

- Это, без сомнения, - продолжал он с возрастающим волнением, - дочь и вдова бывшего маркиза де Меревиль. Не старайтесь опровергать этого, они давно уже сами себя выдали... К моему величайшему сожалению, я тоже должен вести этих бедных дам в Шартр.

До сих пор Даниэлю казалось, что он уже выпил до дна чашу человеческих страданий, но, услышав об аресте тетки и его дорогой Марии, он вскочил как ужаленный, не помня себя от ярости.

- Это, наконец, подлость! - вскричал он. - Гражданин Вассер, вы, как человек с добрым сердцем и честный служака, конечно, не решитесь привести в исполнение этого страшного, бесчеловечного приказа! Подписавший его злодей, мошенник, бездушный!...

- Замолчите из жалости к самому себе, - перебил его Вассер.

Потом, отведя Даниэля в угол залы, сказал:

- Умоляю вас! Удержитесь, или вы безвозвратно погибли. Я могу извинить вашу горячность, но нас слушает команда... Впрочем, к чему все эти ругательства?

Даниэль понял, что Вассер был прав, и смолк.

- Что же касается до меня, - продолжал громко бригадир, - повторяю вам, что постараюсь доставить вам возможное спокойствие. Вас оставят отдохнуть здесь несколько часов, так как после стольких потрясений отдых для вас необходим. В это время я снесусь с лицами соседних коммун, которых уже предупредил и которые, вероятно, соберутся сегодня здесь, чтобы договориться о мерах по поимке злодеев; исполнив эту обязанность, я достану карету, в которой вы и ваши родственницы поедете спокойно, под конвоем. Только, гражданин Ладранж, не пробуйте скрыться, потому что, клянусь вам, я не отступлю ни перед какими мерами и вы раскаетесь в своих действиях.

Последние слова были произнесены твердым, решительным тоном.

Мария, до этого занимавшаяся только своей матерью, тихо подняла голову и, отбросив назад локоны распустившихся волос, подошла к бригадиру и тоном, в котором соединялись гордость с мольбою, проговорила:

- Я действительно, милостивый государь, Мария де Меревиль и не желаю противиться вашей власти, но, вероятно, закон делает исключение больным. Позвольте же моей бедной матери остаться здесь, пока она не выздоровеет! Вы можете принять ваши требуемые в этом случае меры предосторожности, но ваше человеколюбие, я уверена, не повлечет за собой никакой беды. Вы, кажется, несмотря на всю беспощадность вашей обязанности, так добры, и я надеюсь, что вы не отвергнете моей горячей и справедливой просьбы!

Такое прямое воззвание со стороны чистого и прекрасного создания, чьи горесть и слезы придавали неотразимую прелесть, казалось, окончательно поколебали энергичного бригадира. Крупная слеза заблестела на его щеке, и у него не хватило голоса ответить.

- Прелестное дитя! - сказал кто-то позади него. - Да, клянусь честью! Восхитительная девушка.

Вассер обернулся. Так горячо выразивший, и может, даже бессознательно, свое восхищение, был сам Бо Франсуа, выдающий себя за разносчика. Неподвижно опершись на свою палку, глядел он на мадемуазель де Меревиль странно пристальным взглядом. Его жестокое, хотя правильное и красивое лицо, светилось восторгом, глаза блестели, как отточенная сталь. Но тотчас же, заметя, что за ним наблюдают, это выражение исчезло с лица, и он проговорил своим обыкновенно плаксивым тоном.

- Кажется, гражданин бригадир, вам надобно иметь уж совсем жестокое сердце, чтобы отказать в просьбе хорошенькой аристократке!

Борна де Жуи немало удивило такое горячее вмешательство разносчика в это дело.

- Мадемуазель де Меревиль права, гражданин Вассер, - заговорил опять Даниэль, - нельзя же везти вам с собой такую больную, почти умирающую женщину. Закон, как бы ни был строг, не может быть бесчеловечным, а потому и вы, если оставите тетку на ферме, пока не снесетесь об этом с начальством, не можете навлечь на себя никакой ответственности.

Все присутствующие присоединили к Даниэлю свои просьбы, но бригадир, успевший в это время преодолеть себя, оказался непоколебимым.

- Невозможно, - ответил он взволнованным голосом. -Я никогда не позволю себе рассуждать, исполняя предписания. Обратитесь к тем, которые приказывают мне; я же только повинуюсь. И потом, обратясь к Марии, прибавил: - Сударыня, позвольте мне посоветовать вам удалиться с вашей матушкой в соседнюю комнату, я приму меры, чтобы вас не беспокоили; вы отдохнете и исподволь приготовитесь к скорой дороге... Большего я для вас сделать не могу.

- Достаточно, милостивый государь, и благодарю вас, - ответила Мария со скромным поклоном.

Потом, взяв мать, машинально за ней последовавшую, и обменявшись тоскливым взглядом с Даниэлем, она вышла; фермер с женой пошли за ними; забывая свое собственное горе, эти люди оставались до конца верными обязанностям гостеприимства.

Бригадир без сил упал на стул, Даниэль закрыл лицо руками... Бо Франсуа же, мрачный, задумчивый, взглянув на дверь, в которую вышла Мария.

Борн де Жуи, до сих пор с любопытством следивший за всеми, теперь со смехом воскликнул:

- Черт возьми! Чем дольше живешь, тем чуднее вещей наглядишься! Вот хоть бы и теперь: пока наши национальные жандармы арестуют честных буржуа да аристократок, воры и убийцы беспрепятственно себе разгуливают где вздумается!

- Вот правду-то сказать! - злобно воскликнул Вассер. -И будь ты хоть самый бессовестный плут в мире, но теперь ты прав! Бывают минуты, когда хочется изломать свою саблю, чтобы осколки ее бросить в лицо... но довольно, - прибавил он мрачно, - я наверстаю свое... И ты можешь сказать этим беспрепятственно везде разгуливающим, что бригадир Вассер не будет арестовывать одних только честных людей, и, черт возьми, разбойники ничего не потеряют от того, что подождут меня!

Сказав что-то своим жандармам и показав им глазами на Даниэля, бригадир пошел навстречу людям, подъехавшим в это время к ферме.

Борн де Жуи, испуганный грозным тоном Вассера, побоялся оставаться долее возле страшного бригадира, он тронул за локоть Бо Франсуа, напомнив ему, что пора убираться.

Потревоженный в своей задумчивости, разносчик нахмурил брови, но вскоре, опомнясь, изменился и собрался уже выйти, как Даниэль остановил его и отвел в сторону.

- Гражданин Франсуа, - любезно начал он, - я думаю, что могу теперь положиться на вас; хотите ли вы мне служить в деле, о котором я сейчас говорил вам?

Разносчик смешался.

- Это смотря как, гражданин, - ответил он. - Бедный человек, как я, не в состоянии многого сделать... В чем же заключается дело?

- Поручение простое и легкое... Как видите, я арестован и не надобно быть пророком, чтоб угадать исход этого ареста. Дядя мой Ладранж, этот несчастный старик, так ужасно погибший прошлой ночью, поручил мне одно дело, которое теперь, по всей вероятности, выполнить мне не придется, а потому я хочу передать его вам, гражданин Франсуа! Вы родом из деревни Фромансо, а потому я и полагаю, что вам легче, чем кому другому, будет отыскать одного из жителей этой деревни, человека, которому достается теперь с честным именем и большое состояние! Не медлите ж! Отправляйтесь скорее в Фромансо, и если вам удастся успеть в этом, то и вы лично получите хорошее вознаграждение и сверх того успокоите этим и мою совесть.

И он передал Бо Франсуа все нужные сведения для отыскания оставленного сына старика Ладранжа, заставив его несколько раз повторить имена и числа, необходимые при этом открытии; но, боясь вполне довериться незнакомому человеку, он не рассказал ему всей истории. Осторожность эта, казалось, подала некоторые подозрения разносчику.

- Так вы не хотите мне сказать, чего положительно желают от этого Франсуа-Готье? - спросил он взволнованным голосом.

- Еще раз говорю вам, что его ожидает блистательное положение, которого уже, конечно, он не ожидал. Когда вы откроете, где он живет, вы заставьте его взять свои документы о рождении и явиться к нотариусу, гражданину Лафоре, у которого находится завещание моего дяди Ладранжа; и тогда, если только он умеет быть благодарным, он щедро наградит вас.

Бо Франсуа глубоко задумался.

- Ну, хорошо, - наконец произнес он, - я исполню ваше желание, господин мировой судья и надеюсь на успех, потому что, если говорить уж всю правду, то этот Франсуа-Готье не совсем-то для меня чужой.

- Как! Вы его знаете? - живо спросил Ладранж. - О, пожалуйста, расскажите мне о нем.

- Прежде это был проворный неглупый мальчик, пользовавшийся большим успехом у женщин и молодых девушек, потом... я уже очень давно не бывал во Фромансо...

- Но его характер, образ жизни, занятия?

- Вы от меня многого хотите... О нем говорили, как о хорошем малом... Да почему же и до сих пор ему не остаться таким же?

В свою очередь, теперь Даниэль задумался.

- Достаточно! - проговорил он наконец как будто сам себе. - Какой бы ни был у него характер и правила, странные предположения дяди не могут уже более осуществиться, и мне остается довольствоваться точным и прямым исполнением данного мне поручения... Бог устроит все остальное!

Через минуту он продолжал.

- Вы можете идти; не пренебрегайте же ничем, чтоб оправдать надежду на вас человека, которому, вероятно, осталось недолго жить... Мне хотелось бы дать вам хоть немного денег на предстоящие издержки по розыску, который вы начнете, но я сам человек небогатый, а время для меня, как видите, трудное. Впрочем, если несколько ассигнаций вам пригодятся... - и он потянулся за своим портфелем, но Бо Франсуа остановил его.

- Не нужно! Теперь у меня хватит своих, а по окончании дела я уж сумею достать следуемое мне. Но послушайте, гражданин, - продолжал он таинственно, - вы серьезно думаете, что вам и этой молодой девушке нет более никакой надежды на спасение?

- Не говорите мне о ней! - перебил его с отчаянием Даниэль, - не говорите мне ни о ней, ни об ожидающей ее участи, или вы меня с ума сведете!

Бо Франсуа устремил на Ладранжа свой проницательный взгляд.

- Можете вы мне сказать, - спросил он очень тихо, -по какой дороге повезут вас и других пленников?

- Я полагаю, что сегодня вечером нас отправят, и завтра мы будем отвезены в Шартр, куда приедем, вероятно, не ранее ночи. Оттуда, думаю, нас пошлют в Париж.

- Хорошо! Может быть, на дороге вы найдете оружие; не удивляйтесь ничему и в случае надобности будьте готовы сами себе помочь.

- Что вы намерены сделать? - спросил пораженный Даниэль.

Вместо ответа разносчик подошел к своей коробке и, взвалив ее себе на спину, тихо сказал приятелю, которого очень, казалось, интересовали все эти переговоры:

- Пойдем!

Не прошло и полминуты, как оба уже были за фермой и удалялись от нее скорыми шагами.

В продолжение еще нескольких минут стоял Даниэль, углубленный в свою тяжелую думу, потом, тряхнув головой с полным отчаянием, пошел и лег на оставшийся тут тюфяк и, обессиленный усталостью и горем, заснул крепким, тяжелым сном молодости.

На другой день вечером наглухо закрытая карета, окруженная жандармами, ехала по одной из нескончаемых голых дорог, отличающих Боссе от других провинций. Насколько мог охватить взгляд пространство, нигде не виднелось ничего, кроме равнины, в иных местах, правда, покрытой еще богатой жатвой, но не было ни деревца, ни кустика. Сильная гроза разразилась в предшествующую ночь над местностью, и последние лучи заходящего солнца то тут, то там играли в лужах желтоватой воды.

Это временное наводнение приостановило полевые работы, а потому окрестность была пуста, на дороге не попадалось встречных, разве только изредка несколько рабочих, возвращавшихся в соседние фермы.

Карета с конвоем привлекала общее внимание, поэтому, завидя ее еще издали, иные оборачивались, иные прибегали нарочно на дорогу, чтоб посмотреть на этот мрачный поезд, и по проезде уже его одни говорили с видимым сожалением, другие равнодушно:

- Опять повезли арестантов судить в Шартр.

Читатель, конечно, угадал, что в этой карете сидели Даниэль Ладранж и меревильские дамы. Кучер, увешанный трехцветными лентами, правил парой лошадей, тащивших эту колесницу, но не слышно было ни его веселых шуток прохожим, ни того посвиста и пощелкивания кнутом, которым обыкновенно выявляют свое хорошее настроение люди его профессии. Даже жандармы на этот раз не старались, как всегда, приятельской болтовней развлекаться от скуки длинного пути, впрочем, может, в этом случае они следовали приказанию начальника, бригадира Вассера, одиноко, молчаливо и грустно ехавшего впереди.

Вследствие исполнения некоторых необходимых формальностей путники наши выехали из Н... уже довольно поздно, а потому бригадир, желая наверстать потерянное время, стал торопить кучера; но дорога, и прежде никогда не поддерживаемая исправно, теперь была еще более испорчена вчерашним ливнем, колеса положительно вязли в глине, и не было никакой возможности ехать иначе как шагом, и таким образом при наступлении ночи они были еще в нескольких лье от Шартра - цели своего путешествия.

Внутри кареты тоже царствовало глубокое молчание, изредка прерываемое шепотом. Меревильские дамы, оставя свой костюм першских поселянок, так как маска эта теперь была ни к чему, одеты были в свои простые платья, которые не привлекали особого внимания. Даниэль тоже переменил свой кафтан и шляпу с кокардой на темный костюм, не принадлежавший никакой партии, никакой должности.

Бедная безумная маркиза считала путешествие это торжественным въездом в свое Меревильское поместье; неуклюжая карета ей казалась парадной, а жандармов принимала она за почетную стражу. Ни у Даниэля, ни у Марии недоставало духу ей противоречить в подобном заблуждении, только тяжелый вздох вырывался у каждого при всяком замечании ее.

Наконец мать задремала, молодые люди смотрели сквозь окошко на дорогу, как будто там искали развлечения своим грустным мыслям. Даниэль взял руку кузины, которую та не отнимала, но ни взглянуть одному на другого, ни заговорить между собою недоставало им силы из опасения, чтобы во взгляде не выявилось полное их отчаяние.

Они проехали мимо деревни, видневшейся в вечернем тумане на расстоянии полулье от дороги. Даниэль внимательно ее рассматривал.

- Да, да, я не ошибаюсь, - проговорил он как будто сам с собой, - это должна быть Франшевиль, деревня, где живет Леру.

- Кто это? - невольно спросила Мария.

- Это один богатый хлебный торговец, которому в прошлом году мне удалось оказать большую услугу. На рынке обвинили Леру, что он скупает хлеб с намерением устроить голод в стране. Мнение это было ни на чем не основано, тем не менее умы взволновались, произошел бунт. Народ схватил бедного купца, осыпали его ругательствами, побоями и, наконец, потащили к фонарному столбу. И казалось, что ничто уже не могло спасти его; в это время мне дали знать об этом; под руками, по несчастью, у меня не оказалось никакой вооруженной силы, между тем человеколюбие и долг службы вменяли мне в обязанность спешить на помощь к несчастной жертве. Тогда я бросился в волнующуюся толпу, пришлось бороться, и, наконец, частью угрозами, частью мольбой мне удалось, хотя с опасностью для самого себя, спасти Леру от неминуемой смерти.

С того времени добряк этот не знает пределов благодарности мне. Говорит постоянно, что не только состояние, но и самая жизнь его принадлежит мне, осыпает меня самыми дорогими подарками, от которых, конечно, я постоянно отказываюсь, что, однако, приводит его в отчаяние. Недавно, наконец, он привел ко мне своего старика отца, жену, детей, вся семья хотела лично поблагодарить меня за услугу, и сцена вышла такая, что, пока я жив, не забуду ее.

В то время я думал, что в состоянии буду упросить это семейство принять вас под свою защиту. Леру имеет большие знакомства; он участвует в поставке провианта для армии, что дает ему до некоторой степени влияние, он мог бы, наверное, доставить вам верное убежище и даже теперь, если бы мы могли только освободиться.

- Освободиться, Даниэль? - прервала его молодая девушка, вздрогнув при этом слове. - Разве вы находите это возможным?

- Нет! - ответил Даниэль, отвернувшись. - Была минута, и я надеялся, но теперь это только мечта!

- Но все-таки, Даниэль, умоляю вас, расскажите, на чем основывали вы эту надежду? Как бы слаба ни была она... У меня нет вашего мужества, Даниэль, я боюсь смерти. Боюсь за вас и за мою бедную мать, да, говоря правду, и за себя тоже. Я дрожу при одной мысли об ожидающей нас участи!

- Мария, милая моя Мария! Не говорите мне этого! -ответил грустно Ладранж. - Дайте мне надеяться, что ваша молодость, красота, невинность обезоружат ваших судей. Что же касается до вашей матушки, у кого достанет духу присудить ее в подобном положении? Но не рассчитывайте тоже и на возможное избавление; вам будет слишком тяжело потом расставаться с этой надеждой. Наверно, я плохо понял человека, неясные слова которого вселили мне в голову эти мысли. Если бы он даже и захотел, у него недостанет сил на это!

- Если недостанет сил, почему не употребить хитрость? В свою очередь, Даниэль, не мешайте и вы мне думать, что есть на свете человек, желающий спасти нас. Одной уверенности, что у нас есть друг, какого бы он ни был положения в обществе, но который желает оказать нам услугу, достаточно для того, чтоб сделать меня смелой... Знаете, Даниэль, заметили ли вы, что начальник нашего конвоя оказывает нам при всяком случае глубокое уважение и самое теплое участие? Можно подумать, что он сожалеет, что обязан нас держать так строго, а в случае побега, пари держу, он порадуется нашему избавлению.

- Может быть, Мария. Но пока мы в его власти, он скорее допустит изрубить себя в куски, чем даст нам бежать! Я знаю бригадира Вассера; у него доброе сердце, настоящее поручение его глубоко огорчает, но он бесстрашно выполнит его до конца и без малейшего послабления... Не ждите же ничего с его стороны.

Уверение это, казалось, разбило сладкую мечту, взлелеянную девушкой, может, помимо ее воли.

- Боже мой, - пробормотала она, - неужели надо умирать?

Хоть и сознавая бесполезность своих утешений, Даниэль снова хотел попробовать укрепить дух своей молоденькой кузины, когда звук голосов привлек внимание обоих.

На окраине дороги сидел человек, одетый мужиком, с курткой на руке, с серпом и косой на плече. Завидя путешественников, он встал и тем подобострастным тоном, каким обыкновенно говорят поселяне со служащими, обратился к бригадиру:

- Ай-ай, гражданин, как вы запоздали, и по такой дороге! Но куда же вы изволите ехать? Разве вы не знаете еще, что вчерашней бурей снесло Нуарвильский мост? Вам там не проехать с вашими лошадьми и экипажем.

Вассер испытующе посмотрел на говорившего, и взгляд этот, должно быть, произвел на него неблагоприятное впечатление, потому что он сухо проговорил:

- Хорошо, это мы увидим, когда доедем.

И он поехал далее, мужик же, беззаботно посвистывая, пошел по полю.

- Слышали вы? - испуганно проговорила Мария своему товарищу. - Уверяют, что впереди разлив, снесен водой мост, а между тем бригадир и не думает воротиться. Неужели хотят от нас отделаться, не допустив даже и до суда.

- Бедное дитя! Как могла прийти вам в голову подобная мысль? Неужели вы думаете, что честный офицер, снисходительность и откровенность которого вы только что хвалили, решился бы исполнить подобное приказание? Кажется, у вас нет недостатка в одном горе, зачем же еще что-то придумывать? Но вот, послушайте, бригадир внимательно кого-то расспрашивает.

И точно, Вассер решился подозвать и расспросить какую-то женщину, собиравшую с двумя детьми в поле колосья. Женщина ответила, что в самом деле в одном лье отсюда дороги уже нет, так как водой снесло мост; дети ее, два смелых мальчугана, подтвердили слова матери.

- Да вот, - говорил один из них, кусая зеленое яблоко, - и корове бабушки Жиро вода пришлась по самое горло, так что она и утонула, корова-то бабушки Жиро.

- А у нуарвильского сторожа, - подхватил другой, гордо подтягивая свои холщовые рваные штанишки, -все сено потопило, так что теперь овцам-то хоть в реку идти пастись.

- Все это правда, гражданин жандарм, - начала опять тихо сборщица колосьев. - И если вы спешите, то уж вам надобно своротить с большой дороги направо, по первому повороту, который вам встретится, там вы можете смело переправиться через реку.

Повторение того же известия озадачило бригадира. Ночь уже наступала, а до Шартра было еще далеко; благоразумно ли было пускаться вперед, рискуя быть вынужденным опять вернуться?

Карета остановилась посреди дороги. Вассер, затруднение которого все более и более возрастало, спросил кучера, не знает ли он, действительно ли снесен Нуарвильский мост?

- Ничего не знаю! - хладнокровно ответил тот. -Невозможного-то тут ничего нет, прошлую ночь ведь был сильный ливень.

- Ну послушай, как же ехать, - прямо, или свернуть к Гранмезонскому перевозу?

- Тут скверная дорога, предупреждаю.

Неопределенность эта мучила бригадира. Не отдавая себе в том отчета, но уверения этой участливой женщины и смелых мальчиков возбуждали в нем подозрение.

Недоверчивому по характеру и по обязанности своей службы, ему казалось, что все опрашиваемые им хитрили и издевались над ним. Оглядываясь по сторонам с желанием отыскать кого-нибудь, чтобы хорошенько расспросить, он увидел едущего по дороге навстречу всадника, по наружности богатого помещика.

- Ну, наконец-то мы можем убедиться, не смеются ли над нами! - сказал он. - Вон там едет кто-то, и именно, кажется, из Нуарвиля, и если только нас дурачили... Ну! кучер, помахивай! У этого гражданина, что там едет, мы узнаем правду.

Проехав несколько шагов, Вассер оглянулся на женщину с детьми, но их уже не было!

"С-с! - подумал Вассер, - все это не совсем-то ясно", - и внимание его все сосредоточилось теперь на подъезжавшем всаднике, от которого ожидал он достоверных сведений. Встретив его именно на повороте с большой на Гранмезонскую дорогу и дав людям знак остановиться, он подъехал к путнику и оба вежливо обменялись поклонами.

Незнакомец, как мы сказали, был богатый буржуа соседней местности. Одет он был в длинный сюртук, называемый тогда рокеролом, большие лакированные сапоги с серебряными шпорами довершали его костюм. Широкие поля шляпы и длинные волосы почти скрывали лицо, а все более и более сгущающиеся сумерки окончательно мешали разглядеть незнакомца. Только сняв шляпу, он открыл свое улыбающееся лицо, а оживленные глаза обнаруживали в нем человека веселого нрава.

Бригадир, знаток в лошадях, особенно был поражен породистостью его лошади. Несмотря на то, что она казалась уже старой и что сбруя на ней была далеко не хороша, в глаза бросались все приметы, отличающие породу, а изящность форм и легкость движений создавали контраст тяжелым и неуклюжим жандармским лошадям.

Желая поскорее продолжить путь и снять с себя ответственность, Вассер живо спросил у незнакомца, не из Нуарвилье ли он, и правда ли, что мост снесен?

- Я местный доктор, - ответил путник, - и ездил навещать одного больного в деревню, по соседству с Нуарвилье. Вам правду сказали, действительно там нет проезда, да и тут вы сами можете убедиться, что способны наделать подобные буря и ливень.

И он указал рукой на видневшуюся вдали линию у горизонта. Беловатая прерывистая полоса с изгибами выделялась на темном фоне полей и искрилась последними лучами заходящего солнца; это, видимо, была разлившаяся река.

Это не оставляло никаких сомнений.

- Итак, - сказал бригадир, - значит, самый близкий путь - это ехать на Гранмезонский перевоз? Как видите, гражданин, я исполняю в настоящее время общественную службу, а потому надеюсь, что вы не захотите ввести меня в тупик.

- Сохрани Боже, бригадир! но действительно, вам не остается ничего другого, разве только вот еще что, вы можете ехать на Вофлерский мост, тот каменный и, вероятно, лучше сохранился, чем наш дрянной деревянный.

- Достаточно, гражданин, благодарю вас! Я предпочитаю Гранмезонский перевоз. Итак, я еду... Но, черт возьми! - продолжал он, заметя в направлении той дороги, с которой они сворачивали, тихо двигающуюся черную массу. - Мне сдается, что я вижу там почтовую карету, и едущую от Нуарвилье.

- Это возвращаются с фермы телеги со снопами, - ответил незнакомец простодушно и уверенно.

- Может быть, вы и правы... Смеркается уже, трудно разглядеть на таком расстоянии. Поедем же, нечего делать, вместо того чтобы переехать реку в Нуарвилье, мы переедем ее в Гранмезоне. Это будет одним лье подальше, ну да наши лошади наверстают время.

- Я сам еду в ту сторону, если позволите, бригадир, то поедем вместе.

Предложение это окончательно успокоило подозрительного Вассера. Согласился ли бы этот честный доктор ехать вместе, если б сообщенные им сведения не были точны? А потому, не раздумывая более, бригадир отдал приказ своей команде и кучеру, после чего тотчас же весь поезд, оставя большую дорогу, пустился по изрытой и кочковатой дороге, ведущей к перевозу.

Даниэль из кареты слышал весь разговор начальника конвоя с путешественником и даже сквозь окно двери кареты видел лицо сельского врача. Черты лица этого были ему совершенно незнакомы, но ему казалось, что он слышал где-то, и еще очень недавно, этот голос, хотя никак не мог дать себе отчета, где и когда.

Пока он припоминал, Мария, все более и более напуганная этой переменой пути, спросила у него о причине, и Ладранж, хотя рассеянно, но пояснил ей, в чем дело.

Маркиза, разбуженная толчками, претерпеваемыми каретой, улыбаясь, опять заговорила:

- Значит, нам теперь недалеко осталось до Меревиля, я знаю эту дурную дорогу, ведущую к нашему милому замку; этот негодяй Бальи никак не хочет починить ее.

- Моя добрая мама, нам еще очень далеко до места, куда мы едем, и я не знаю, должны ли мы желать...

- Ничего, ничего, - прервала ее маркиза, - мы въедем при свете факелов... Как счастливы будут наши вассалы, увидя нас!... Как хорошо бывает путешествие, когда в перспективе видишь так много радостей и счастья!

И углубясь снова в подушки кареты, она опять задремала.

- Бедная, бедная мама! - прошептала Мария, едва сдерживая слезы.

- Не сожалейте о ней! Бог показал свое милосердие, отняв у нее то, что оставил нам - сознание опасности. Каково было бы ей переносить за вас те страдания, которые мы переносим за нее; у нас есть больше причин пожалеть самих себя, а между тем... Но, Боже милостивый! - прибавил он, приставляя глаза к маленькому стеклу, находящемуся на задней стороне кареты.

- Бригадир ведь был прав... это почтовая карета!

- Что это значит? - живо спросила молодая девушка.

- Ш-ш, милая Мария, я могу еще ошибиться... но молитесь Богу, и будем внимательны к происходящему вокруг нас!

Между тем, бригадир жандармов и доктор ехали впереди кортежа со скоростью, которую только допускала такая испорченная дорога. Ни тот, ни другой не спешили завести разговор; наконец Вассер первый прервал молчание.

- Клянусь честью, гражданин, - проговорил он, - у вас славный конь, и с огоньком! Не в обиду вам будь сказано, никто не ожидал бы увидеть под сельским врачом такую лошадь.

- Ага, - любезно ответил путешественник, - видно, что вы знаток, гражданин жандарм! Это правда, в здешнем кантоне мало найдется лошадей, могущих потягаться с этим бедным Буцефалом, как он ни стар... Даже и ваш нормандец, хотя тоже добрая лошадь.

- Моя лошадь имеет свою цену, - сухо проговорил Вассер, который, как все наездники, не любил, чтобы хулили его коня, - но Буцефал, как вы его называете, должно быть, дорого стоит?

- Не очень, потому что мне только стоило труда взять его. Это целая история. Надобно вам сказать, бригадир, -продолжал веселым тоном незнакомец, - что в этой прекрасной стране для поддержания своего существования человек с образованием должен иметь несколько средств, а потому и я, правда, занимаюсь медициной, но, если бы я практиковался только на людях, то мое положение было бы незавидно: поселяне скупы, до последней степени небрежны к себе; они долго пересиливают болезнь, прежде чем позвать врача, которому придется платить за визиты. Только уж в крайнем случае прибегают они к этому средству, большей частью тогда, когда болезнь бывает в той степени развития, что медицина оказывается уже бессильна, и люди эти выводят заключение о несостоятельности науки. Итак, мне пришлось бы здесь бедствовать, если бы я только расточал свои услуги человечеству и если бы я их также не предлагал быкам, лошадям, ослам и соседним овцам, одним словом, если бы я не был вместе и доктором медицины и... ветеринаром.

Бригадир не мог удержаться и расхохотался.

- Смейтесь сколько хотите, - весело продолжал его товарищ, - но это так. И из двух специальностей доходная для меня вовсе не та, которая вы думаете. Всякий земледелец, оставляющий свою жену или ребенка страдать по несколько месяцев лихорадкой, прежде чем позовет меня, поступит совершенно иначе, если заболеет у него корова. При первых же признаках болезни он шлет ко мне гонца за гонцом, если не может сам прийти; когда, наконец, я являюсь, он принимает меня, как спасителя: льстит, угождает мне, слушает меня как оракула и в точности исполняет малейшее мое приказание.

Если мне посчастливится вылечить больное животное, меня осыпают похвалами, восхищаются моим знанием и щедро платят мне и за визиты, и за лекарство; часто к этому прибавляют еще бочонок сидру, пару цыплят, жирного гуся в виде благодарности. Если же, напротив, меня призвали к одному из членов семейства или даже к самому хозяину, на меня еле глядят, приказаний моих не слушают, и когда дело дойдет до расплаты, начинается горячий спор. А потому-то, когда меня зовут куда-нибудь для конюшни или хлева, я всегда осведомляюсь, нет ли и в доме больных? и почти всегда найдется, или перемежающаяся лихорадка, или насморк, или ревматизм, ждавшие только случая заявить о себе и которые я вылечиваю мимоходом.

Конечно, я не решаюсь записывать хозяину в счет лекарства, которыми лечу разумных созданий, я скомпрометировал бы себя! Письма и микстуры сходят на счет лошадей, вылеченных мной от насморка, или баранов, спасенных от мыта. И мужик убежден, что стянул с меня даром здоровье себе или своим, тогда как он выплатил мне его по рецептам скотин, и он смеется исподтишка надо мной, а я - над ним.

Бригадир Вассер так увлекся оригинальностью своего товарища, что ему и в голову не пришло обернуться, чтобы посмотреть, действительно ли экипаж, виденный им, была телега земледельцев, он даже не замечал быстрых взглядов, бросаемых доктором на окраины дороги, где рожь колыхалась точно так, как будто несколько человек, спрятавшись в ней, следили по пятам за караваном.

- Да! эта лошадь принадлежала несколько лет тому назад бывшему графу де Мернар, имевшему лучшие конюшни во всей Шартрской провинции. Между лошадьми господина де Мернар открылась эпидемия, меня призвали лечить; многих я вылечил, эта же казалась такой опасной, что не было надежды на ее выздоровление, и граф приказал заколоть ее из опасения, чтобы она не распространила запаху в конюшнях. Я попросил, чтобы отдали мне бедное животное, что с удовольствием и исполнили; я продолжал ее лечение уже у себя, и она выздоровела. С этого времени я и езжу на ней. Лечение этой лошади доставило мне больше славы во всей стране, нежели, если б я вылечил целый десяток отцов семейств; теперь, куда бы я ни поехал, везде история моей лошади уже известна и служит для неверующих доказательством моего знания, а для меня - дипломом. У всякого есть, вы знаете, завистники и враги, а когда я слышу нападки на мое искусство, я указываю на свою лошадь, и злоречие смолкает.

Доктор-ветеринар объяснялся с такой непринужденностью и добродушием, что ему легко было заинтересовать слушателей. То, видимо, был добряк, обрадовавшийся случаю поболтать с человеком, пришедшимся ему по душе.

У него не спросили, откуда он, но следовало предположить, что жил он тут недалеко, потому что все ему было известно, со всеми встречающимися он раскланивался, как старый знакомый. Вдобавок он ничего не спросил об арестантах, ехавших в карете, и только едва взглянул на них.

Успокоенный всем этим, Вассер скоро завел с ним разговор о болезнях лошадей, жандармы тоже приняли в нем участие, и вскоре весь конвой внимал ученой и веселой речи доктора.

Разговаривая таким образом, достигли они незаметно, несмотря на трудную дорогу, Гранмезонского перевоза. Ночь, между тем, наступила. Кроме маленькой избушки, вероятно, принадлежащей перевозчику, на берегу не видно было другого жилья, только по светившимся вдали и на большом расстоянии от берега двум-трем огонькам можно было предположить, что страна обитаема. У ног наших путешественников река тихо несла свои темные грязные воды. Правда, она была гораздо шире обыкновенного, но все же трудно было поверить, чтобы та же самая река через одно лье ниже имела бы достаточно силы снести на большой дороге деревянный мост. У берега стоял паром.

Поезд остановился, и разговор разом прекратился. С сознанием своих обязанностей бригадир принялся снова хлопотать о скорейшей переправе.

И когда он крикнул перевозчика, весельчак доктор простился.

- Семья моя ждет меня ужинать, а потому я должен здесь проститься с вами! - проговорил он. - Привет вам, граждане жандармы! До свидания, гражданин бригадир! Даю вам слово не забыть прислать обещанные мною вам рецепты от круженья лошадей... У меня много и других не менее полезных, которые не премину сообщить вам; вы скоро обо мне услышите, а теперь доброго пути и да сохранит вас Бог от всяких неприятностей!

Раскланявшись, он мигом исчез в деревьях и кустарниках, росших неподалеку от берега.

Во всякое другое время явная ирония этого прощания поразила бы бригадира, но теперь, раздосадованный долгим отсутствием перевозчика, он только рассеянно ответил на поклон доктора и даже, кажется, не заметил его исчезновения.

Все всадники спешились в ожидании перевозчика, который не только не показывался, но даже и не откликался на их зов. Один из жандармов, по приказанию бригадира, пошел к хижине. Дверь была отворена и хижина пуста; вероятно, перевозчик, рассчитывая, что в такую позднюю пору проезжих быть не может, отправился куда-нибудь по своим делам, а может, и повеселиться.

Убедясь в этом, нетерпеливый Вассер принялся страшно ругаться, люди его, тоже не желавшие ночевать под открытым небом, последовали его примеру. Вдруг среди этого хора ругательств все заметили на берегу фигуру человека, по-видимому, пахаря, возвращавшегося с работы; фигура эта не спеша приближалась к ним.

- А, ф! - сказал он, смеясь, - вы, верно, ждете дядю Гамбильо, перевозчика! Сегодня ему было много работы и, верно, старый пьяница пошел отдохнуть в кабак.

- Ради Бога, приятель, - сказал Вассер, - если вы знаете, где найти этого негодяя, сбегайте предупредить его, чтоб он тотчас же явился на свое место; дело касается национальной службы, он будет отвечать за промедление... Ну, сбегайте ж, отыщите его, я вам дам ассигнацию в двадцать су.

- Да где ж вы хотите, чтоб я вам искал его? - холодно ответил мужик. - Тут больше д,есятка кабаков в окрестностях, где Гамбильо может напиться, не идти же мне по всем. Да и к тому же, ручаюсь вам, что если в настоящее время вы и найдете его, то старик так пьян, что ни рукой, ни ногой не в силах будет пошевелить, не только перевезти вас.

- Что ж теперь делать? - сказал бригадир.

- Эх, черт возьми, из-за каких пустяков вы хлопочете! Перед вами хорошо сделанный паром, на подводном канате от одного берега к другому, что ж вы сами не едете? Только не тяжело грузите паром, переезжайте лучше за два раза, тогда не будет никакой опасности.

- Это все возможно, но никто и понятия не имеет, как править паромом, тем более теперь. При такой темноте и разливе и течение сильнее... Послушайте-ка, приятель, вы, кажется, знакомы с этим делом, не можете ли вы нам помочь, или заменить этого проклятого перевозчика? Я хорошо награжу вас за труды.

- Почему ж, если вам угодно. Правда, мне не раз приходилось помогать Гамбильо, когда он пьян, а это с ним нередко случается. Если положитесь на меня, то я могу благополучно доставить вас на тот берег.

Вассер горячо поблагодарил услужливого мужика, так кстати подоспевшего на помощь в столь трудных обстоятельствах. Условились, что карета с упряжью и два жандарма с лошадьми поедут прежде, остальные же путники и лошади во второй раз. Покончив с этим, импровизированный перевозчик вдруг вспомнил о чем-то.

- Да, - сказал он, - да нет ли там кого в карете? Так надобно, чтобы вышли.

- Вы правы! Бесчеловечно было бы оставлять этих бедных людей запертыми в подвижном ящике, тогда как может случиться какое-нибудь... Но я сам буду смотреть за ними и не упущу их из виду.

Бригадир тотчас же отворил дверцу и пригласил своих пленников выйти. Даниэль и Мария поспешили воспользоваться этим приглашением, но бедная маркиза, ничего не понимавшая, не хотела выходить из кареты. Она решительно была против всякого замедления с возвращением ее в Меревильский замок, где, по ее мнению, ее с нетерпением ждали, и только долгая и тихая мольба дочери заставила ее согласиться и она, в свою очередь, вышла. Дамы и Даниэль уселись на каменную скамейку около избушки перевозчика. Открывшаяся мрачная картина не способна была развлечь и восстановить хотя сколько-нибудь их упавший дух: пустое место, темное, облачное небо, грязная, с гулом среди ночной тиши бежавшая река, все это, вместе взятое, составляло донельзя грустную картину. Между тем молодая девушка, наклонясь к брату, лаконично произнесла:

- Ну?

- Как знать, - отвечал Даниэль.

В это время все занимались установкой кареты на паром и отправлением с нею двух жандармов, что составляло первый транспорт.

Испуганные темнотой и шумом воды, лошади упрямились всходить на паром, но сопротивление их было наконец побеждено, и вскоре все было готово к отправлению. Получив последнее приказание бригадира, жандармы уже были на пароме, и перевозчик со всей силой пустил путеводный канат.

Тяжелый паром сперва незаметно пошевельнулся, наконец тихо стал удаляться от берега. Несколько еще минут виднелась его темная фигура на сверкавших водах, потом все исчезло во тьме.

На берегу остались только три жандарма, считая и бригадира, караулить пленников.

Все они были совершенно спокойны, и никогда мысль об опасности не была так далека от них, чем в данную минуту: ружья их были привязаны к лукам седел, сабли висели, небрежно прицепленные к крючкам поясов, и, держа каждый под узду свою лошадь, они тихо разговаривали в ожидании своей очереди переезжать.

- Теперь или никогда! - прошептал Даниэль со страхом; но ничто не шевелилось вокруг него, местность оставалась все той же мрачной, немой.

Глухой шум с того берега дал знать, что перевоз благополучно пристал к нему, и с него свозили карету; свист и щелканье кнута кучера подтвердили это; почти в то же время паромный канат зашлепал по воде, давая тем знать, что паром был уже на обратном пути.

"Ну, - подумал Даниэль, - конечно... я ошибся!"

Прошла еще минута. Вдруг с середины реки послышался свист, то был, конечно, перевозчик. Жандармы собрались уже идти к реке, но не успели. Пять или шесть человек, прятавшихся до сих пор за избушкой перевозчика, молча бросились на них. Пораженные неожиданностью нападения, жандармы в одно мгновение были брошены на землю, а испуганные лошади их разбежались в разные стороны.

Несмотря на то, представители народной власти не были побеждены; после первой минуты ошеломления они храбра и энергично начали отбиваться от своих противников и, забывая, что никакого сообщения между двумя бригадами не было, стали звать на помощь своих товарищей. Бригадир даже встал и без оружия одними кулаками, метко и злобно разил неприятеля.

Берте Эли - Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 3 часть., читать текст

См. также Берте Эли (Elie Berthet) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 4 часть.
Исход борьбы нельзя было предугадать, и пленные не дождались его. Один...

Шофферы или Оржерская шайка (Les Chauffeurs). 5 часть.
Мадам де Меревиль, казалось, горячо советовала дочери и нетрудно было ...