Берте Эли
«Потерянная долина (Le Val-perdu). 2 часть.»

"Потерянная долина (Le Val-perdu). 2 часть."

- Еще не спишь, любезный гость? Сказать по правде, я не надеялся застать тебя на ногах в столь поздний час.

- Очень душно, - ответил капитан, - мне захотелось освежиться у окна. Позвольте, однако, заметить, любезный Филемон, - продолжал он, справившись со смущением, - что моя бессонница не так необычайна, как ваш визит.

- Это правда, Арман, - ответил старик с добродушным видом, - но ты легко извинишь меня, когда узнаешь некоторые новости.

- Неужели эти новости нельзя было отложить до утра?

Вместо ответа Филемон сел на стул, не забыв придвинуть другой.

- Посмотрим, что это за новости, которые падают, как будто с облаков в то время, когда следовало бы спать, - пробормотал капитан, барабаня пальцами по столу.

- Я не думал, что ты такой охотник спать, - саркастически заметил Филемон. - Но ты сейчас переменишь тон. Дело в том, что Гильйом нынешним вечером получил очень важное известие о военных действиях. Я захотел немедленно дать тебе знать об этом.

- Что же там такое происходит? - заинтересовался Арман.

- Во-первых, один известный тебе капитан гренадеров, принадлежащий шестьдесят второй полубригаде, за блистательную защиту дефиле в Альби пожалован в полковники главнокомандующим Массеной.

- Не обо мне ли вы говорите? - спросил Арман, и его глаза радостно заблестели. - Я не смею надеяться... Не могу поверить...

- Читай, - Филемон протянул ему печатный бюллетень. - Гильйом знал, что ты не поверишь на слово и принес доказательство.

Арман быстро пробежал глазами бумагу и возвратил ее старику, сказав с волнением:

- Вы правы, отец мой, это действительно хорошие и важные новости, и я очень благодарен вам за...

- Погоди, - прервал Филемон, - не слишком спеши радоваться: у медали есть и другая сторона, и то, что мне остается сказать тебе, наверное, вовсе не так тебе понравится... Короче, говоря, молодой человек, кажется, твое странное исчезновение после Альбийского сражения истолковано довольно дурно. Ходят самые постыдные слухи...

- Что это за слухи? - запальчиво спросил Арман.

- Сейчас узнаешь... Так вот, несколько дней назад австрийцы были изгнаны из Розенталя, и один отряд вашей полубригады расположился в деревне. Офицеры весьма настойчиво расспрашивали о тебе, а один из них даже ворвался в дом Гильйома, на который ему указали как на место твоего последнего убежища, и моего бедного управляющего засыпали вопросами...

- Это Шарль Раво, - прервал старика Вернейль. - Мой товарищ лейтенант Раво, которому я послал письмо в день прихода в Потерянную Долину.

Гильйом с другого конца комнаты сделал утвердительный жест.

- Ну, так этот лейтенант Раво, - продолжал Филемон, - не удовольствовался басней Гильйома, который сказал ему, что спрятал тебя в одном укромном месте, известном ему одному, на одну только ночь, и что утром ты должен был присоединиться к французским аванпостам. Он разразился страшными проклятиями и ругательствами, кричал, что это невозможно, что Гильйом имеет какие-то причины скрывать тебя, и кончил угрозой пристрелить его, если он не скажет, где ты находишься.

- Узнаю Раво, - улыбнулся Вернейль. - И что же, Гильйом уступил?

- Вся соединенная армия Массены не в состоянии была бы вырвать у Гильйома тайну его друга, - с гордостью произнес Филемон. - Вы, военные люди, думаете, что храбрость присуща только вам. Гильйом с пистолетом у виска повторил свои объяснения.

- Раво, несмотря на свою раздражительность, неспособен убить человека беззащитного... И что же, он поверил в искренность Гильйома?

- К несчастью, нет. Одну молодую девушку крайне занимает твое исчезновение. Она считает тебя жертвой какого-то злого умысла, и сообщила свои смешные опасения твоему другу... Ты, конечно, знаешь, о ком я говорю?

Арман вспомнил о Клодине, дочери розентальского пастора.

- Как бы то ни было, - продолжал старик, - лейтенант Раво, перейдя от угроз к просьбам, стал умолять моего Гильйома передать тебе письмо, утверждая, что дело идет о твоей чести, о твоем будущем. И Гильйом в конце концов сдался. Ничего не обещая, не давая никакого объяснения, он взял письмо, из которого ты обо всем узнаешь.

- Давайте его скорее, - сказал Арман с нетерпением.

Письмо было следующего содержания:

"Если капитан Вернейль читает эти строки, то я прошу его, во имя чести, невзирая ни на какие причины, заставляющие его скрываться, явиться немедленно в штаб. Он сделался предметом недостойных подозрений. Осмеливаются думать, что он, будучи захвачен отрядом армии Конде, участвовавшим в Альбийском сражении, соединился с французскими эмигрантами и решил изменить своему знамени. Его прежнее благородное звание, снисходительность в обращении с эмигрантами и, наконец, тщательно скрываемая тайна его теперешнего убежища, по-видимому, подтверждают это обвинение. Только личное присутствие капитана Вернейля может опровергнуть его, но не должно терять ни минуты, а до тех пор он может рассчитывать на неизменную преданность своего друга, который не позволит распространиться этой постыдной клевете.

Раво, лейтенант шестьдесят второй полубригады".

- Это клевета! - воскликнул Арман, разорвав письмо. - Я был снисходителен к несчастным эмигрантам из-за их плачевного положения, но человеколюбие - не измена... Я не допущу, чтобы меня бесчестили в глазах моих товарищей, в глазах всей армии и заставлю замолчать своих врагов! Я сейчас же возвращаюсь, и несчастье тому, кто осмелится повторить эту клевету в моем присутствии!

- Хорошо, хорошо, - согласился Филемон с видимым удовольствием. - Я был уверен, что, прочитав письмо, ты не захочешь медлить и поторопишься смыть с себя эти вздорные обвинения. Я с Гильйомом и Викторианом провожу тебя, и уже сегодня ночью ты будешь в Розентале, среди своих товарищей.

Подобная торопливость насторожила Вернейля. Он посмотрел на обрывки письма, которые все еще были у него в руке.

"Это действительно почерк и подпись Раво, - подумал он. - Письмо не может быть подложным, тем более что зависть некоторых якобинцев шестьдесят второй полубригады легко объясняет эти слухи, распространившиеся на мой счет... Между тем Филемону, кажется, не терпится спровадить меня. Уж не подозревает ли он истину?"

И он сказал, обращаясь к старику:

- Я вам очень благодарен за участие, но мне было бы крайне неприятно огорчить ваше семейство, уехав так внезапно, среди ночи. Несколько часов ничего не изменят. Пожалуй, лучше отправиться завтра.

- Твое хладнокровие меня изумляет, - нахмурился Филемон. - Я считал тебя более щепетильным в вопросах чести. Значит, у тебя есть какая-то тайная причина оставаться здесь?

- Какая же причина, - Арман постарался придать своему лицу беспечное выражение, - кроме желания проститься с милым семейством?

- Ну, например, возобновить свои интриги, повторить еще раз этим молодым и неопытным людям ядовитые слова, которые сводят их с ума! Арман де Вернейль, вы меня недостойно обманули, вы нарушили обещание, пробудив в моем старшем сыне возмутительные мысли.

- Филемон, клянусь вам, что Лизандр не имел нужды...

- Не спешите оправдываться. Кто, если не вы, сказал моему сыну, что наша жизнь изнеженная, недостойная человека одухотворенного? Как узнал он, что достиг лет, когда можно восставать против родительской воли, толковать о своих химерических надеждах? Но это еще не все; вы гораздо более виноваты, Арман де Вернейль, в том, что по капризу или от безделья, внушили невинной девочке любовь, которой сами не разделяете.

- Кто это вам сказал? - закричал Арман. - Кто осмелился думать, что я не люблю Галатею?

Это пылкое признание произвело на Филемона некоторое впечатление.

- Если это так, - сказал он, - как же вы намеревались спешно оставить нас, чтобы идти защищать свою оскорбленную честь?

Вернейль опустил голову.

- Нет, - продолжал Филемон, - вы не любите Галатею, я сейчас докажу вам это. Предположим, что я не отвергаю предложения Лизандра, сделанного, без сомнения, от вашего имени; предположим, что я говорю вам: "Арман, я принимаю вас в свою семью. Откажитесь от света, пренебрегите его суждениями, предоставьте своим товарищам думать, что вы умерли или сделались изменником, поселитесь навсегда в этой мирной долине; смените этот воинский костюм на легкий камзол, эту огромную саблю - на пастуший посох; решитесь жить с нами без сожаления о прошлом, без страха за будущее, и рука моей воспитанницы будет вам за это наградой". Если бы я сказал вам это, молодой человек, что бы вы ответили? Не обманывайте меня, не прибегайте к уверткам и лжи; что ответили бы вы?

Еще вчера Арман, ослепленный любовью, с энтузиазмом принял бы подобное предложение. Но теперь воспоминания о славе, о друзьях вдруг ожили в нем. Не зная, что ответить, он молчал.

- Вот видите! - констатировал Филемон с горечью.

Он встал и медленно прошелся по комнате.

- Мсье, - сказал Арман после некоторого молчания. - Мне легко было бы объяснить свое поведение. Но для этого я должен бы был обвинить вас, показать вам зло и ложность того положения, в которое вы поставили своих сыновей и воспитанниц. Потому я считаю за лучшее удержаться от всякого разбирательства относительно этого щекотливого предмета. Время докажет вам, что моя вина, если она и была, не так велика, как вы думаете... Как бы то ни было, завтра вы освободитесь от моего присутствия.

- Почему не сейчас же? - спросил старик. - Почему вы так упорно хотите остаться здесь на эту ночь, когда долг призывает вас в Розенталь, когда хозяин этого дома обращается с вами грубо? Мне это кажется странным. Он бросил на молодого человека пытливый взгляд. - Вы не собирались ложиться спать в такой поздний час... Этот узел, эта золотая монета на столе... Тут затевалось что-то... Арман де Вернейль, так как ваши приготовления к дороге совершенно окончены, то мои служители и я к вашим услугам. Мы проводим вас.

Филемон, очевидно, хотел помешать замыслу, следы которого не укрылись от него. Арман чувствовал, какой смертельный удар причинило бы ему бегство Галатеи и Лизандра.

- Вот, - произнес он с видом оскорбленной гордости, - вот оригинальный способ исполнять правила гостеприимства... Я всегда думал, что господин Филемон, прежде чем поселиться в Потерянной Долине, был человеком светским, но я обманулся, или грубость его теперешних привычек слишком сроднилась с его характером... Ну что ж, должен ли я уступить вашему капризу? Не думаете ли вы, что офицер Французской республики позволит выбросить себя за дверь среди ночи, как какого-то бездельника лакея? Нет, я не сойду с этого места!

И он демонстративно сложил руки на груди.

- Хорошо, - сказал Филемон с насмешливой улыбкой.

Он сделал знак Гильйому и Викториану, и те бросились на Армана, прежде чем тот успел заметить их движение. В одну минуту молодой человек был связан.

- Негодные трусы! - закричал он, стараясь вырваться. - Я переломаю вам ребра! Я с вами разделаюсь!

Филемон, боясь, что его крики поднимут в доме тревогу, завязал ему рот платком и тихим голосом отдал двум братьям какой-то приказ.

Они подхватили Армана на руки, вынесли из дома, пересекли двор и направились к липовой аллее, которая вела к подземной дороге.

Вернейль, убедившись в бесполезности всякого сопротивления, смирился со своей участью. Когда его несли через двор, он поднял голову и увидел под померанцевым деревом освещенную светом луны Галатею. Она ждала его! Арман снова начал судорожно рваться, он хотел подбежать к Галатее, сказать ей слово прощания, но крепкие веревки не поддавались, платок душил его голос...

У входа в галерею Армана поставили на ноги, развязали веревки и заставили идти. Филемон открыл потайную дверь, и через несколько минут они очутились на платформе. Здесь Филемон приказал развязать Арману руки.

- Теперь, - произнес он с иронией, - наш любезный гость может свободно предаваться всем неистовствам, какие сочтет приличными... Только не мешает ему помнить, что у его ног пропасть глубиной в сорок футов, куда может низвергнуть его один неверный шаг.

Арман, совершенно усмиренный, бесстрастно наблюдал, как приводили в движение механизм, посредством которого лестница, служившая средством сообщения между долиной и домом Гильйома, выходила из своего вместилища.

Когда она застыла у скалы, Филемон обернулся к молодому человеку и сказал:

- Мы должны теперь расстаться, Арман де Вернейль. Мой верный Гильйом проводит вас к вашим друзьям... Не обвиняйте никого, кроме себя, в том насилии, к которому вы заставили меня прибегнуть. Может быть, в интересах маленькой колонии я слишком медлил и не прибегал к этой решительной мере. Прощайте! Вы, без сомнения, очень скоро забудете Потерянную Долину и ее жителей. Для спокойствия вашей совести пожелайте, чтобы и вас также забыли.

Не дожидаясь ответа, он в сопровождении Викториана направился к галерее, дверь за ними захлопнулась.

Гильйом, оставшись один с Арманом, пригласил его следовать за собой, но тот, казалось, не слышал его.

- Филемон прав, - прошептал он. - Он слишком поздно прибегнул к решительной мере... Я был виновен?.. Бедный Лизандр, милая Галатея, что будет с вами?

Наконец молодой человек уступил настойчивым просьбам Гильйома и спустился по лестнице, которая тотчас, как только они ступили на твердую землю, поднялась на платформу.

По дороге в Розенталь Вернейль подумал о том, что надо попытаться сделать Гильйома своим союзником. Кто знает, а вдруг он согласится ему помочь?

Но Гильйом не стал его даже слушать.

- Мсье де Вернейль, - сказал он твердо, - я получил приказание не отвечать ни на один из ваших вопросов и не исполнять ни одно из ваших поручений. На протяжении сорока лет хозяин Потерянной Долины является моим благодетелем, равно как и моей семьи, потому не пытайтесь поколебать мою верность ему, особенно в таком деле, которое касается самых дорогих для него существ. Я и так горько раскаиваюсь в том, что, поддавшись чувству сострадания, привел вас без его позволения в Потерянную Долину, эту ошибку я никогда не решусь усугубить. Итак, оставьте ваши бесполезные попытки.

Арман понял, что ни просьбами, ни угрозами он не склонит на свою сторону поверенного Филемона, и за всю дорогу не проронил больше ни слова.

Неподалеку от Розенталя Гильйом вежливо распрощался с Вернейлем, возвратил ему саблю и узелок с вещами, и быстрыми шагами отправился назад.

ГЛАВА VIII. АВАНПОСТ

В эту предутреннюю пору жители Розенталя еще спали. Но сторожевая цепь, которая была видна издали, и часовой, который ходил взад и вперед перед выделявшимся на фоне светлеющего неба строением, говорили о том, что здесь находился главный пост французов.

Погруженный в мысли о Галатее, Арман равнодушно прошел мимо пасторского дома, где был принят с таким радушием. Он даже не вспомнил хорошенькой Клодины, которая после его исчезновения принимала, по-видимому, живое участие в его судьбе, и не ответил на окрик часового.

Старый солдат вгляделся в человека, который так неблагоразумно не счел нужным остановиться у поста, но огромная шляпа Армана и плащ делали его неузнаваемым. Часовой громче повторил:

- Стой! Кто идет?

Вернейль, казалось, ничего не слышал. Он спрашивал себя, неужели нет никакого средства проникнуть в Потерянную Долину, похитить Галатею и освободить ее от власти своенравного опекуна? Чем дольше он размышлял об этом, тем все больше склонялся к мысли, что такое намерение исполнимо. Арман предполагал найти тропу, проложенную Лизандром, - дело вовсе нетрудное, если принять в соображение те сведения о ней, которые он получил от самого сына Филемона, и тогда...

- Кто идет? - в третий раз повторил часовой.

Вслед за тем раздался ружейный выстрел, и пуля, просвистевшая у уха молодого человека, оторвала кусок от его большой шляпы.

Вернейль, словно очнувшись, с улыбкой подошел к часовому, который, сделав выстрел, начал громко звать солдат.

- Что это, мой старый Лафилок? - спросил Арман. - Почему ты стреляешь в своего капитана?

Солдат поглядел на него и от изумления выронил из рук ружье.

- Капитан Вернейль? Это вы? - пробормотал он. - Пусть радуга будет моим галстуком, если на меня не напала куриная слепота! Не может быть, чтоб это был капитан Вернейль! Почему же вы не отозвались на мой оклик?

- И тем не менее это я, - ответил Арман, немного сконфузившись. - Но кто командует здесь? Где лейтенант Раво?

Между тем в доме, занятом французами, все пришло в волнение. Солдаты хватали свои ружья и быстро становились в ряды перед дверью караульни. Такое же смятение царило и в деревне, где выстрел и крики часового произвели переполох. Слышно было, как открывались и снова закрывались окна, полуодетые мужчины, женщины и дети выбегали из домов и спрашивали друг друга о происшествии, нарушившем их сон.

Но как только солдаты узнали Армана и убедились, что тревога оказалась ложной, они окружили Вернейля, шумно выражая срою радость.

- Капитан Вернейль, - спросил один из солдат, - так это неправда, что вы попали к австрийцам? Я же говорил, что наш храбрый капитан, если только он жив, скоро присоединится к нам!

Смех, шутки, радость, с которой его встретили, немного развеяли грустное настроение Армана, который тоже был рад встрече со своими сослуживцами и дружески называл их по именам.

Среди этой суматохи, сильно изумившей жителей деревни, из дома послышался грубый голос, спрашивавший, кто и почему устроил этот адский шум.

- Капитан возвратился, а негодный Лафилок выстрелил в него, как будто в кролика, - отвечали ему.

- Какой капитан? - спрашивал тот же голос. - В кого же выстрелил Лафилок!

- Э, черт возьми! Да в капитана Вернейля!

Раздалось ужасное и такое громкое проклятие, что способно было, кажется, повалить дом, потом дверь открылась, и огромного роста человек, худощавый, длинноногий, с взъерошенными волосами, с огромными загнутыми вверх усами, в панталонах и с сапогом на одной ноге, бросился к Арману.

- Миллион тысяч громов! Капитан, шестьсот тысяч чертей! Командир! Ну подлец этот Лафилок! Ах! Вернейль, друг мой, дорогой мой друг!

Арман еле освободился из объятий своего друга лейтенанта Раво, командира отряда, занимавшего деревню.

- Откуда ты появился? Где провел эти пятнадцать дней? - спрашивал Раво. - Какая герцогиня-эмигрантка похитила тебя? Какой волшебник посадил тебя в клетку? Где ты был? Что делал? Где скрывался?

Арман дружески жал ему руку, вовсе не слушая этих вопросов, лившихся потоком.

- Болван! Как я глуп! Как будто ты можешь говорить перед этой толпой долговязых... Пойдем в мою комнату, мы поговорим там за сыром и ветчиной... А вы, горлопаны, кругом налево, по своим местам, марш! Но одну минуту, что это за глупая история с выстрелом, который сделал Лафилок? Где сержант Лабрюн, и почему он не доносит мне об этом?

Сержант Лабрюн в немногих словах рассказал об ошибке, вследствие которой произошла эта суматоха.

- Лафилоку быть восемь дней в карауле, - приказал лейтенант. - Его следовало бы предать военному суду. Как он смел стрелять в своего офицера?

- Но если этот офицер не отвечал на его оклики, - улыбнулся Арман, - то Лафилок не виноват... Лейтенант Раво, прошу вас, не наказывайте беднягу за мою вину.

И он объяснил, как его рассеянность ввела в заблуждение старого солдата. Но Раво все еще сомневался.

- Этого не может быть, - сказал он, покачав головой. - Вы, капитан, вы такой точный, как будто скованный на дисциплине, вы не отвечали на "кто идет?" Вздор! Вы отвечали.

- Но я тебя уверяю...

- Ты отвечал, я тебе говорю! - и он закричал громовым голосом: - Пятнадцать дней быть Лафилоку в карауле!

Раво потащил Армана к дому, между тем как Лафилок снова стал на караул под насмешки своих товарищей.

Вернейль и Раво прошли мимо сторожевых, где солдаты предавались игре в карты, и вошли в маленькую комнату. В углу стояла кровать, изуродованная, точно поле битвы. На маленьком хромом столе горела свеча. Сабля, кивер, тысяча мелких принадлежностей военного быта валялись на полу или висели на стульях. Лейтенант с трудом отыскал свободный стул для своего друга. Отдав солдату приказание принести провизии, он устроился на кровати.

- Ну что, ты получил мое письмо? - спросил он.

- Да, - лаконично ответил Вернейль.

- Так! Я очень сомневался, что этот толстый упрямец, закопавшийся в скалах, как сурок, знает больше, чем говорит, и поверил бы ему, если бы одна особа, которая очень интересуется тобой, не сказала бы мне... Ах, Вернейль, у вас здесь есть прекрасный друг!

И лейтенант испустил такой вздох, что даже задул свечу. Арман никак не отреагировал на эти слова.

- Так в армии, - спросил он рассеянно, - начали распространяться обидные слухи на мой счет?

- Да, Арман. Ты ведь знаешь, что у тебя нет недостатка в злопыхателях. Они завидуют твоей храбрости, повышению в чине. Конечно, это они прежде всего начали поговаривать, а потом и солдаты принялись судачить. Негодяи, хотя и добряки в душе, они не прочь воспользоваться случаем укусить одного из своих начальников, а это твое проклятое дворянское титло только подливает масла в огонь. Я не удивлюсь, если окажется, что этот старый якобинец Лафилок узнал тебя и выстрелил нарочно; вот почему я так строго и наказал его... Но слава Богу, вы наконец здесь, и все пойдет как по маслу. Тебе надо явиться как можно скорее в главный штаб и показаться там в своем новом чине, и при первом же деле, я отвечаю, твои враги получат по носу!

Арман рассеянно кивнул. Он снова погрузился в свои мысли, от которых события, ознаменовавшие его приход в Розенталь, могли отвлечь только на минуту. Лейтенант Раво смотрел на него с удивлением.

- Мне кажется, Вернейль, - сказал он, - что ты не доверяешь своему старому приятелю, как прежде. Ты мне не сказал еще, где скрывался все это время.

- Я был в одном безвестном уголке среди этих гор и лечил там раненую руку.

- Как бы не так! Между тем как злые языки потешались на твой счет, между тем как мы дрались в нескольких лье от тебя, ты сидел там, как мокрая курица? Нет, нет, я никогда не поверю этому! Я слишком хорошо знаю своего друга капитана Вернейля: запах пороха или малейшее слово, задевающее его честь, заставили бы его прибежать сюда. Тут что-то другое, клянусь старым париком дьявола! Тут что-то другое!

- Ну да, Раво, тут есть кое-что другое, - сказал Арман дружеским тоном, - и, может быть, я буду иметь нужду в твоей помощи в таком деле, которое касается моих самых сладостных чувств.

- Дело... любовное? - с гримасой спросил Раво.

- Любовное, да.

- Я не сомневался в этом... Эх, это будет не так-то легко!

Лейтенант испустил новый вздох и осушил стакан с вином.

- Но друзья всегда друзья, - грустно произнес он, - в кого вы влюблены, капитан? Я спрашиваю только так, для вида, потому что очень хорошо знаю... Так в кого же вы так сильно влюбились, капитан Вернейль?

- Я люблю самую прекрасную, самую грациозную, самую милую девушку этих гор...

- Так, так, - проворчал Раво. - И ты, Арман, ты также любим в свою очередь? Любим горячо?

- Страстно, хотел ты сказать? Да, друг мой.

- Ну кончено, - сказал лейтенант с трагическим видом, - надо покориться... Право, Вернейль, я не могу не признаться, что ты дьявольски счастлив. Я знаю твою принцессу, и признаюсь...

- Ты ее знаешь? - спросил Арман, вздрогнув.

- Ведь это дочь протестантского пастора, которая живет в этой деревне? Я с самого начала подумал, что это так, слыша, как ее хорошенькие губки произносили твое имя. Какой у вас хороший вкус, капитан! Вот это женщина, не то что эти французские или итальянские куклы, которые разбиваются, стоит только к ним прикоснуться! Какой славный кусочек эта девушка с ее пухлыми розовыми щеками и русыми косами, которые падают до земли! Да, пусть возьмет меня ад! Я стал бы оспаривать ее у кого бы то ни было, пусть меня изрубят на тридцать шесть тысяч кусков! Да, ради этого милого создания я согласился бы солить капусту и пить только молочко весь остаток своих дней. Ну и наделал бы я дел, стал бы рубиться с четырьмя десятками моих лучших друзей, исключая тебя... Но... куда ни шло! Тысяча громов!

- Что это, Раво, взбрело тебе на ум? - спросил Вернейль. - Я не говорил тебе о дочери пастора, и не помню, чтобы произносил имя Клодины.

- Как! Так это не та, которая... которая...

- Это не та, которую я люблю.

Раво опрокинул стол с бутылками и стаканами, которыми он был загроможден и, бросившись на шею Арману, принялся душить его в объятиях.

- Друг мой Вернейль, ты мой благодетель, мой спаситель, я соглашусь быть убитым за тебя. Но ты и правда отказываешься от маленькой швейцарки? Ты уступаешь ее мне без задней мысли? Потому что, если ты ее не любишь, а она любит тебя, да, я тебя знаю, ты не допустишь, чтобы человек умер от тоски!

- Раво, ты ошибаешься, эта молодая девушка видела меня всего одну минуту. Ты принял за любовь простое участие... Что до меня, я никогда не буду любить другой женщины, кроме моей Галатеи.

- Галатеи? - повторил лейтенант. - Это романическое имя напоминает мне сентиментальный роман. Но где скрывается эта удивительная особа, которая могла так изменить моего веселого друга Вернейля?

- Недалеко отсюда, в одном чудесном месте, где природа рассыпала все свои красоты и все свои сокровища, - ответил Арман, предаваясь очарованию своих воспоминаний. - Это одновременно восхитительная деревня и волшебный сад. Воды там чище, небо голубее, цветы душистее, там царит вечная весна. И там-то я и провел несколько упоительных дней. Это был постоянный праздник. Прекрасные молодые люди и очаровательные пастушки, долгие мечтания на зеленой траве, под шум водопадов, поцелуи украдкой под тенью деревьев, нежные разговоры при свете луны, под цветущим померанцевым деревом... Я мог бы остаться в этом земном раю, но, как некогда Адам, был выгнан оттуда, и менее счастливый, чем Адам, не мог увести с собой моей Евы!

Между тем как Арман предавался этим поэтическим жалобам, лейтенант Раво смотрел на него с изумлением.

- Арман Вернейль, - произнес он с опаской, - там, в Альбийском бою, вас случайно не ранили в голову?

- Кажется, нет, - ответил Арман рассеянно, не замечая насмешливых ноток в голосе лейтенанта.

- В самом деле? А я, право, думал... Черт!.. - Помолчав с минуту, Раво сказал: - Ты говорил об услуге, которую я мог бы тебе оказать...

- Да, да, - оживился Арман, - я и забыл... Ты командуешь здесь один, не так ли, Раво?

- Да, потому что капитан Дюран вытребован в главный штаб для секретного поручения. Но почему ты спрашиваешь?

- Вот что: собери всех солдат, свободных от караула, и расставь их на всех дорогах и тропинках близ места, которое называется Потерянной Долиной. Они будут наблюдать за дорогами, и если увидят особ, приметы которых я опишу, то пусть проводят их в один из лучших домов деревни и дождутся там нашего возвращения.

- Что это за люди?

- Девушка и молодой человек, может быть, вместе, а может быть, и порознь... У молодого человека одежда темного цвета, черные шелковые панталоны, шляпа с широкими полями и напудренные волосы, на девушке костюм пастушки, как их изображали во времена Людовика XV, корсаж и юбка атласные, маленькая соломенная шляпка, браслеты и серьги из жемчуга и кораллов... Но легче всего узнать ее по красоте, подобной которой нет в целой Европе.

Изумленный Раво в эту минуту представлял собой статую.

- Так! - сказал он наконец. - В то время как храбрецы шестьдесят второй полубригады будут исполнять это приказание, мы-то куда пойдем?

- Мы с тобой, Раво, будем искать тропинку, которая ведет в Потерянную Долину, и если нам посчастливится найти ее, проникнем в те очаровательные места, где живет Галатея. Может быть, этой ночью ей не удалось уйти вместе с Лизандром. Или она не решилась. Мы убедим ее следовать за собой. Днем Филемон и его слуги заняты полевой работой, Неморин не сможет оказать никакого сопротивления... Мой план должен удастся, он удастся.

Лейтенант хранил молчание.

"Филемон, Галатея, Неморин! - думал он с печалью. - Да, без сомнения, романы помрачили его рассудок. Бедный Вернейль"!

- Мой храбрый товарищ! - сказал он громко с выражением участия. - Я предан тебе всей душой, но подумай, ради Бога! Ты солдат, как и я, мы офицеры, и нам, как известно, запрещено использовать солдат ради частных интересов. Я получил известие, что главнокомандующий намерен предпринять атаку. Через несколько минут может возвратиться капитан Дюран с приказом выступить в поход... Посуди сам, могу ли я при таких обстоятельствах посылать солдат в горы, оставлять доверенный мне пост и отправляться на поиски какой-то тропинки... которую мы не найдем!

Арман встал.

- Это правда, лейтенант Раво, - сухо произнес он. - Оставайтесь на вашем посту. Но я еще не вступил в свою должность и могу действовать, как хочу, и буду действовать один, потому что не могу более рассчитывать на друга.

- Не говори так, Вернейль! - взволнованно воскликнул Раво. - Не говори так! Черт меня возьми, будь ты хоть десять раз помешанный, если я не сделаю всего, чего ты хочешь, хотя бы после этого меня расстреляли как труса за неисполнение долга! Я не забыл, как три месяца назад ты пришел выручать меня с дюжиной солдат против целого полка и как спас от удара сабли, который отправил бы меня в царство теней. Нет, Раво не такой неблагодарный негодяй, и он никогда ни в чем не отказывал товарищу. К черту все затруднения! Итак, мы отправимся, надеюсь не надолго...

- Двух часов будет достаточно, и мы не удалимся от деревни настолько, чтобы нельзя было услышать выстрела, - торопливо заверил Арман лейтенанта.

- Ну, так больше и толковать не о чем! - И Раво крикнул так громко, что его мог услышать соседний гвардейский корпус: - Сержант, вели бить тревогу, и пусть солдаты берутся за оружие. Живее!

Тотчас барабанщики начали бить тревогу, которая, кажется, могла бы разбудить всех мертвецов, спавших вечным сном на скромном розентальском кладбище.

Через пять минут Раво был одет и вооружен. Он засунул два пистолета за пояс, осушил еще один стакан и, обращаясь к своему другу, сказал:

- Ну, я готов!

Арман, весь погруженный в свои мечты, не подумал даже поблагодарить его. Он ограничился тем, что рассеянно пожал Раво руку и направился к двери.

Солдаты уже выстроились в боевом порядке перед домом, между тем как квартировавшие в деревне спешили на призыв барабана. Их было около двухсот человек; все они были храбры и успели понюхать пороха.

Вернейль не мог не обменяться несколькими словами со своими старыми сослуживцами. Раво в это время занят был с сержантом Ламбрюном, который должен был командовать отрядом в его отсутствие, и давал ему самые подробные инструкции. Указав ему рукой на вершины гор, где он хотел расставить часовых, и приказав им останавливать всех, мужчин и женщин, которые будут пробираться этими местами к Розенталю, лейтенант прибавил отрывисто:

- Вернейль и я пойдем к той груде утесов, где неприятель может сделать засаду. В случае чего на первые же ружейные выстрелы, которые вы сделаете, мы прибежим так быстро, как бегают гончие на охоте.

Ламбрюн заверил, что исполнит в точности приказание лейтенанта.

- Значит, - прибавил он тише, - капитан Вернейль принес вам какие-то известия о неприятеле?

- Да, есть кое-что, - ответил Раво с таинственным видом. И тут он увидел Лафилока, который, пригорюнившись, стоял неподалеку, опершись на свое ружье. - Кстати, Ламбрюн, не слишком спеши отправлять Лафилока в караул за его давешний проступок, потому что я еще не вполне уверен, что Вернейль... Очень может быть, что этот старый якобинец не так виноват, как кажется. Поэтому отложи наказание до нового распоряжения, слышишь?

- Слушаюсь, лейтенант.

Через минуту Раво и Вернейль уже спешили к горам. Когда они взбирались на утес, на крыльце своего дома показалась Клодина.

Увидев ее, лейтенант послал вздох к облакам.

- Ах, Вернейль, - сказал он, - как бы то ни было, я понимаю, что из-за женщины можно потерять голову. И пусть черт убьет меня из мушкетона, если ради этой хорошенькой девушки я не решился бы на глупости, какие делаю для тебя.

ГЛАВА IX. НА СКАЛЕ

Уже рассвело, когда двое офицеров шестьдесят второй полубригады оставили Розенталь. Небо было покрыто густыми облаками, и только на востоке, где всходило солнце, тянулась красноватая полоска.

Вернейль и Раво поднимались в горы по склону, противоположному жилищу Гильйома.

С этой стороны склон был крут и неровен. На отлогостях не видно было зеленых лужаек, кустов остролиста и орешника. Почва здесь была бесплодна и изрезана оврагами, кое-где только пучки папоротника оживляли эту унылую, безжизненную местность. Однако, когда спустя четверть часа офицеры остановились на минуту, чтобы перевести дух, их глазам представилась очаровательная перспектива. На горизонте, в синеющей дали, возвышались горы, внизу расстилалась Цюрихская долина, в центре которой, обрамленное зелеными деревьями, голубело озеро с разбросанными по берегам деревушками.

У их ног так близко, что казалось, стоит только протянуть руку, виднелся Розенталь со своими хорошенькими домиками и колокольней, почти скрытой за тополями. Можно было различить даже солдат, ходивших взад и вперед перед караульней, и жителей деревни, которых видимо, очень беспокоили их передвижения.

Эта часть картины главным образом привлекла к себе внимание лейтенанта.

- Мне кажется, - сказал он, улыбаясь, - что я запустил блоху в ухо сержанту Ламбрюну. Ружья в пирамидах, солдаты с ранцами за спиной - все готово, как будто вот-вот должен появиться неприятель... Бедняжки! Если бы они знали, что австрийцы находятся в нескольких лье от нас и что вся эта суматоха устроена только для того, чтобы отыскать пастушку неземной красоты! Гм!

Вернейль ничего не ответил, внимательно рассматривая возвышавшиеся перед ним голые утесы.

- Да, да, - шептал он, - это, должно быть, белая скала, я узнаю ее по неровной вершине. Здесь должна находиться тропинка, проложенная Лизандром... Но как отыскать ее?

По мере подъема проход между нагромождениями камней становился все уже и уже. Временами казалось почти невозможным идти дальше. Вернейль снова принялся осматривать скалы и испустил радостный крик. Его спутник поспешил к нему, и увидел, что Арман стоит на коленях перед такой крутизной, от которой у лейтенанта закружилась голова.

- Посмотри, - сказал Арман в восторге.

- Да на что смотреть-то?

- Как! Ты не видишь здесь ступеней, сделанных рукой человека?

- Да, вижу едва заметную черту, которая, как будто пробита носом крота, если бы только крот мог прогрызть эту сатанинскую скалу.

- Эта черта и есть наша дорога.

- Черт возьми! И далеко она поведет нас?

- До вершины вон тех остроконечных скал.

- Бог мой! Да тут успеешь тысячу раз сломать себе шею, прежде чем дойдешь до вершины этой адской пирамиды! Будь же благоразумным, Вернейль. За этими проклятыми скалами нет ни волшебных садов, ни цветущих померанцев, ни водопадов, ни пастушек с коралловыми браслетами, ни пастушков в шелковых панталонах. Есть только камни, которые, пожалуй, обрушатся на нас, и пропасти, готовые нас поглотить... Пойдем назад! Клянусь бородами всех саперов шестьдесят второй полубригады, накануне ночью тебе все это привиделось или у тебя была горячка. Берись за мою руку и спустимся в Розенталь, где у нас остался еще целый окорок и много бутылок с вином. Мы возвратим спокойствие солдатам, которые теперь с минуты на минуту ждут боя, и славно покутим. Ну как, согласен?

- Вы можете, милостивый государь, думать что угодно о моих рассказах, и ничто не обязывает вас идти дальше, если вы боитесь!

И Арман начал проворно взбираться в гору.

- Бояться, мне бояться? - обиделся Раво. - Черт возьми, это была бы новость!

Сделав несколько огромных шагов, он настиг Вернейля, который забыл об этой маленькой размолвке, и они продолжили восхождение. Между тем тропинка была не так непроходима, как это могло показаться с первого взгляда, надо было только остерегаться головокружения и не смотреть вниз. Правда, в некоторых местах приходилось пробираться ползком, протискиваясь через расщелины до того узкие, что преодолеть их с трудом мог и ребенок. Сколько утомительных трудов и времени должен был потратить на эту работу Лизандр, а потом еще на то, чтобы скрыть ее следы!

Проделав около двух третей пути, друзья остановились на карнизе, поросшем мхом и папоротником, чтобы отдохнуть с минуту. Раво дышал, как рыба, вытащенная из воды. Арман тоже задыхался, со лба у него струился пот. Ни тот, ни другой не мог выговорить ни слова.

Во время этой короткой передышки Арман увидел какую-то блестящую вещицу в двух шагах от себя. Он протянул руку и поднял серебряную пряжку от башмака.

- Лизандр уже прошел здесь! - закричал он в волнении, - я узнаю эту пряжку, она принадлежала ему! Посмотри, Раво, неужели ты все еще сомневаешься?

- Эта пряжка могла быть потеряна каким-нибудь охотником.

- В таком случае он потерял ее всего несколько часов назад, потому что серебро еще не успело потускнеть. Значит, Лизандр уже достиг деревни... Как же мы его не встретили?

- Уж я, право, не знаю, - ответил Раво, отворачиваясь, потому что один только взгляд на скалу вызывал у него головокружение. - Но если тот, кого мы ищем, ушел, то и нам ничего больше не остается, как вернуться.

- Лизандр действительно ушел из Потерянной Долины, я в этом не сомневаюсь, но Галатея... Вряд ли она могла пройти по этой опасной дороге. Значит, Галатея еще пленница Филемона.

- Что же делать? Не надеешься же ты провести ее по этим неприступным высотам?

- Увы, надо будет поискать другое средство освободить ее... Я думаю, что в эту минуту Галатея, должно быть, в отчаянии. Мое странное исчезновение, уход Лизандра нанесли ей, несомненно, страшный удар. Теперь она обвиняет меня в неблагодарности, проклинает меня... Если бы только я мог увидеть ее, сказать, что не оставил ее, что хочу ее освободить! Сейчас она выводит свое стадо на луг Анемонов. С этого места легко различить белую скалу, на которой мы находимся. Раво, давай дойдем до вершины, и я обещаю тебе отказаться от попыток проникнуть в Потерянную Долину, не поговорив с Лизандром, которого мы найдем, без сомнения, в Розентале.

Лейтенант Раво, в эту минуту внимательно наблюдавший за тем, что происходило в равнине, расстилавшейся внизу перед ними, с силой сжал руку Армана.

- Вернейль, - взволнованно произнес он, - не можешь ли ты объяснить мне, что происходит вон там, за деревьями, на берегу Цюрихского озера?

Арман повернул голову в указанном направлении. Он увидел двигавшуюся массу, которая тянулась, как пустынный караван, по узким дорогам.

- Без сомнения, - ответил он спокойно, - это идет корпус армии.

- И ты говоришь об этом так равнодушно? Мне кажется... Посмотрим однако же... Что это за корпус и какое, предположительно, его назначение?

- Тебе, как и мне, легко узнать белые мундиры австрийцев и зеленые - русских... Дивизия состоит из кавалерии и, может быть, артиллерии, судя по виду повозок. Что касается направления, то, очевидно, она двигается к Розенталю.

- Именно так! И эти предосторожности, которые я счел нужным принять, были вдохновением свыше... Ну, теперь не время заниматься вздором и любовными сумасбродствами. К черту пастухов и пастушек! Вернемся в Розенталь. Неприятель силен, но и шестьдесят вторая полубригада состоит не из новобранцев. Занимая позицию в домах, наши стрелки не одного австрийца уложат, прежде чем дойдет дело до штыка... Ну же, Арман, опомнись! Ты храбрый солдат, а не томный вздыхатель. На врага, черт возьми! Твое присутствие удвоит жар наших солдат, мы разобьем эту дивизию! Пусть изжарят меня, как рождественскую колбасу, если мы не разобьем ее!

- Всего лишь четверть часа, Раво, - с тоской в голосе откликнулся Вернейль. - Я прошу у тебя только четверть часа!

И, не дожидаясь ответа, он снова принялся ползти вверх.

- Вернейль, - закричал Раво, перемежая призывы с ругательствами. - Нет, клянусь небом, этот несчастный убьет себя! Не торопись, да не торопись же, если уж тебе непременно нужно добраться до этой ужасной вершины! Если я его оставлю в эту минуту, - прошептал он, - бедняга убьется. Опять же, раньше чем через час сражение не начнется, а сержант принял все меры, необходимые для защиты. Что делать, видно, придется следовать за этим безумцем, было бы бесчестным вернуться без него.

Он стал кричать Арману, чтобы тот подождал его, но Вернейль будто и не слышал, торопливо карабкаясь на скалу. Лейтенант, подвигавшийся вперед с большой осторожностью, был еще далеко позади, когда Арман достиг вершины скалы.

Впрочем, скоро Раво остановился, чтоб посмотреть на передвижение неприятеля. Корпус делился на две части. Одна, более значительная, состоявшая из кавалерии, продолжала идти по дороге к Розенталю, другая, состоявшая из пехоты, тянулась чуть в стороне, ближе к жилищу Гильйома, как будто намереваясь обойти Потерянную Долину.

"Да, да, - думал Раво, покачивая головой, - я вполне понимаю этот маневр: они хотят захватить нас с тыла, между тем как другая, большая часть атакует спереди. Таким образом они поставят нас между двух огней и отрежут дорогу в случае отступления... Недурно, любители кислой капусты! К несчастью для вас, вас увидели, плутишки, и хитрость вам не удастся... Я вижу в скалах пост, откуда с тремя десятками молодцов я за пять минут убрал бы ваш полубатальон... Дайте только время мало-мальски утешить беднягу Вернейля, и если он, даст Бог, примется за работу, мы вам зададим, черт меня возьми!.. Но что делает на вершине Вернейль, подняв руки и покачивая головой, точно кукла? Он кого-то зовет и что-то говорит, как будто есть кому отвечать на его разглагольствования! Ну, кончим это, потому что все эти безрассудства не доведут до добра".

В эту минуту Вернейль испытывал самые мучительные чувства, находясь на вершине белой скалы. Он увидел наконец Потерянную Долину, где недавно проводил такие счастливые дни. Он видел цветущие сады, увитые зеленью беседки, фонтаны, статуи, озеро. Но потому ли, что его сердце наполнено было мрачными предчувствиями, или потому, что из-за отсутствия солнца все виделось в ином виде, только эти места, некогда такие веселые, теперь казались Арману унылыми. Не было никакого движения ни вокруг дома, ни на лугах, белые барашки и пестрые коровы не щипали траву на пастбищах.

Ни один из обитателей долины не показывался: ни Галатея, ни Эстелла, резвившаяся, бывало, среди ив на берегу озера, ни Неморин, игравший прежде так часто на своем флажолете, прислонясь к дубу, ни Лизандр, задумчиво сидевший на мшистом камне, ни даже Филемон, переходивший медленными шагами какой-нибудь незатейливый мостик, переброшенный через ручей.

Все они исчезли, как сон. Колония, еще вчера полная жизни, казалось, в эту ночь была поражена смертью. Сама природа имела траурный вид: ни одно дуновение свежего ветерка не ласкало зелени и деревьев; в озере, неподвижно спавшем в своих берегах, покрытых тростником и камышом, отражались свинцовые облака, и в небе - мрачное предзнаменование - вились коршуны, испуская по временам зловещие крики.

Арман с замирающим сердцем смотрел на эту меланхолическую картину. Он подозревал, что какое-то несчастье стряслось с семейством Филемона, и, забыв обещание, данное Раво, начал отыскивать тропинку, по которой можно было спуститься в Потерянную Долину.

Но эта сторона склона была ровна и открыта, поэтому Лизандр, прокладывая тропу, должен был удвоить предосторожности, чтобы сделать ее невидимой. Вернейль не мог найти никакого ее следа среди кустарников, которые покрывали склон.

И тут он вдруг увидел, что кто-то стремительно вышел из дома Филемонова и побежал через поле. Можно было сказать, что это скользила тень в липовой аллее. Скоро она повернула налево, как будто для того, чтобы подойти к озеру, и вдруг появилась на открытом пространстве. Арман испустил крик. Он узнал Галатею.

На ней не было соломенной шляпки, всегда так кокетливо надетой набок, волосы, не напудренные, в беспорядке падали на плечи, длинный шелковый шарф развевался от быстрого бега. Ее походка выдавала отчаяние, и Галатея часто оборачивалась к дому, как будто боясь преследования.

Арман не мог удержаться и, взобравшись на самую высокую оконечность скалы, закричал:

- Галатея! Галатея!

Девушка продолжала бежать.

- Галатея! - снова крикнул он, напрягая голос. - Галатея, я здесь!

Девушка, казалось, не слышала его криков. Если они и доходили до нее, то были слишком слабы, слишком невнятны, чтобы привлечь ее внимание.

- Куда она бежит? Боже мой, куда она бежит? - шептал Арман.

И он опять принялся звать ее, но его голос тонул в пространстве, и если бы даже Галатея подняла голову, она все равно не могла бы его увидеть.

Только один раз она остановилась на лугу Анемонов, под одной из тех ив, где несколько дней назад Вернейль признался ей в любви. Может быть, в этот час безотрадной горести жестокие и вместе с тем сладостные воспоминания пришли ей на память; может быть, она спрашивала себя, как он мог оставить ее, еще недавно шептавший нежные слова... Галатея оглянулась на кусты, за которыми тогда скрывался Арман, подняла голову к дереву, под тенью которого сиживали они вдвоем... Неподвижная и задумчивая, она казалась погруженной в думы о счастье, которые пробуждал в ней вид этих мест.

Арман, забыв разделявшее их пространство, говорил с жаром:

- Я сдержу свои клятвы! Я люблю тебя, я буду любить тебя всегда!

Галатея тем временем направилась к камню, возвышавшемуся на берегу озера. Здесь она снова остановилась, сложила на груди руки и с минуту смотрела на небо, как бы обращаясь к Богу с молитвой.

Арман почти не дышал, повиснув над бездной.

Галатея перекрестилась, подобрала одежду и бросилась в озеро.

Шум ее падения не мог быть слышен Арману, но он видел, как сомкнулась вода над бедной девушкой. Он испустил вопль и, обезумев от отчаяния, забыв о том, что пропасть в пятьсот футов глубины была перед ним, хотел прыгнуть вниз и неизбежно разбился бы, если бы сильная рука не схватила его и не оттащила назад.

Это был Раво, которого встревожили крики друга, и он вовремя подбежал, чтобы удержать его. Лейтенант схватил в охапку и отнес Армана в одну из впадин скалы. Вернейль с яростью вырывался.

- Оставь меня, - кричал он, - ради Бога, оставь меня! Я должен бежать к ней на помощь! Она тонет, я тебе говорю, она тонет!

- Кто тонет?

- Она... Галатея, моя Галатея!

- Ах, вот как? - усмехнулся Раво.

Лейтенант не видел происходившей здесь сцены, и один беглый, брошенный им взгляд на Потерянную Долину не мог поколебать его убеждения, что Вернейль сошел с ума.

- Оставь же меня! - продолжал вырываться Арман. - Оставь меня, я хочу спасти ее или погибнуть вместе с ней.

- Ты погибнешь и не спасешь никого. Полно, Арман, опомнись! Кому мог бы помочь твой прыжок с вершины этой скалы?

- Увы, это правда, теперь уж поздно... Она умерла... умерла! Ну что ж! - продолжал Арман, не оставляя попыток вырваться. - Она умерла, и я хочу умереть тоже... Пусти меня!

Раво, несмотря на свою силу, с величайшим трудом удерживал Вернейля. Вдруг снизу, с равнины, донесся шум. Он был подобен грому. Офицеры тотчас поняли, что это ружейная пальба, к которой скоро присоединились пушечные выстрелы.

- Слышишь, Арман? - взволнованно закричал лейтенант. - Розенталь уже атакуют... Наша полубригада под огнем неприятеля, который может подавить ее своей многочисленностью. Если ты решился умереть, то найдешь славную смерть на поле боя.

Вернейль тяжело вздохнул.

- Ты прав. Да, да... это будет лучше. Пойдем!

Но встав на ноги, он опять хотел приблизиться к краю скалы.

- Куда ты? - спросил Раво, удерживая его за руку.

- Посмотреть еще раз... увериться...

- К чему, Арман? Нельзя терять ни минуты... Слышишь, стрельба усиливается? Смотри, смотри, деревня окутана дымом. Если ты не поспешишь, мы придем слишком поздно.

- Ну, пойдем! - решился Вернейль.

И Арман начал быстро спускаться, нисколько не думая о том, что один неверный шаг - и он мог сорваться в бездну. Раво следовал за ним с меньшей стремительностью, но и он беспокоился о собственной безопасности.

Однако лейтенант, едва переводивший дыхание, с окровавленными руками и коленями вынужден был остановиться еще раз, между тем как Вернейль неутомимо продолжал спуск.

Дым, окутавший деревню, скрывал позиции французов. Судя по ружейной пальбе, они засели в домах и оттуда стреляли по неприятелю, который занял высоты перед Розенталем. Два орудия батареи находились на холме, и ядра пробивали стены домов, словно холстины. Однако австрийцы атаковали вяло. Потому ли, что, надеясь на свою многочисленность, они не считали нужным употреблять большие усилия для истребления горстки французов, или (что было вероятнее) ждали результатов разведки, отправленной в тыл неприятеля.

Только изредка стрелки, укрывшиеся в ущельях и оврагах, отвечали на огонь французов. Большая же часть солдат наблюдала за пушечной пальбой. В четверти лье от деревни блестели сквозь деревья сабли кавалерии, ожидавшей благоприятной минуты, чтобы вступить в бой.

Раво с одного взгляда увидел все это.

- Как, должно быть, перепугана теперь маленькая швейцарка! - проговорил он. - Хоть бы она успела убежать или куда-нибудь спрятаться! Однако сержант Лабрюн держится хорошо, но скоро ему придется плохо. Неприятель пустил в ход только часть своих сил, намереваясь сделать маневр и обойти нас с тыла. Ну что же, работы хватит на всех. Итак, вперед! Ах, если бы Клодина могла меня видеть!

И Раво, обнажив саблю, поспешил вдогонку за Арманом, который был уже далеко впереди. По мере того, как он приближался к деревне, навстречу ему бежали женщины, дети, старики, спеша укрыться в горах.

ГЛАВА X. СРАЖЕНИЕ

Когда Раво добрался до Розенталя, деревню, точно траурным покрывалом, окутывал густой черный дым. Впереди на некотором расстоянии лейтенант заметил Вернейля, уже отдававшего приказания солдатам. В руке у него была обнаженная сабля, голова не покрыта, потому что, спускаясь со скалы, он потерял свою большую шляпу, лицо бледно, но спокойно. Раво направился к нему, когда встретил по дороге четырех солдат, несших раненого, который, хотя нога у него была перебита, страшно ругался, принуждая своих носильщиков оставить его и вернуться. Лейтенант узнал сержанта Лабрюна.

- Как, старина, - сказал он, - ты ранен? Дьявол! Ты слишком поторопился бросить игру!

- А, это вы, лейтенант, - пробурчал Лабрюн.

- Да, нам тут пришлось жарковато. Вот, видите, - он показал на раненую ногу, - теперь всю жизнь придется прыгать на одной ноге... Да, вам утром пришла в голову хорошая мысль выставить посты, иначе нас бы захватили врасплох и перекрошили бы без милосердия... Но когда заставали врасплох капитана Вернейля и лейтенанта Раво?

- Ну, ты известный льстец, - ответил Раво, несколько сконфуженный. - Сержант, мне надо десятка три добрых ребят... Мы окружены.

- Слышите, вы? - с беспокойством обратился Лабрюн к солдатам, которые его несли. - Посадите меня у этой стены, оставьте мое ружье, и марш с лейтенантом!

- Но, сержант... - боязливо начал было один из солдат.

- Трусы! Вы ухаживаете за сержантом Лабрюном, чтобы не быть там, где пули и ядра падают как град. Посадите меня тут, говорю я вам!

Солдаты нехотя уступили его настояниям.

- Ну и дела, - ворчал сержант. - Вот я уселся на капустных кочерыжках... Честное слово, не достает только трубки!.. Будь у меня трубка, я не встал бы ни для кого, приди ко мне сам Суворов, я принял бы его сидя. Впрочем, не всякий день бываешь ранен, а раненому можно дать себе и маленькую поблажку.

Раво, поручив одному из солдат сообщить Вернейлю о своем намерении задержать пехоту противника, бегом пустился со взводом к краю деревни. Скоро в том направлении послышалась сильная перестрелка.

Тем временем у караульни Вернейль собирал стрелков. Выстроив их, он сказал глухим голосом:

- Солдаты шестьдесят второй полубригады, если мы останемся здесь, то меньше чем за час будем убиты или взяты в плен. Остается одно: решительно атаковать. Я хочу сбить неприятеля с его позиции и завладеть двумя батарейными орудиями, которые так вредят нам... Вы следуете за мной?

- Да, да, - раздались голоса. - Ведите нас!

- Очень хорошо, - продолжал Вернейль. - Но вспомните об Альбийском бое, когда из всего отряда вернулся я один. На этот раз я не рассчитываю на возвращение.

Эти слова немного охладили нескольких молодых солдат, но два или три старых усача отвечали не колеблясь:

- Мы следуем за вами!

- Тогда вперед, и да здравствует республика!

Барабаны забили, и отряд двинулся к холму, где расположилась батарея австрийцев. Вслед им раздался пронзительный крик из пасторского дома.

- Мой Бог! - закричала голубоглазая Клодина, выглядывая из отдушины погреба. - Капитан идет на явную смерть!

Но ее тотчас заставили спуститься вниз, и ее грациозная фигура исчезла.

- Арман, Арман! - закричал молодой человек из разбитого окна верхнего этажа. - Я здесь... подожди меня... Ради самого неба, вспомни, что ты - моя единственная опора!

Однако бой барабанов и гром выстрелов помешали Арману услышать этот двойной призыв. Он, не оборачиваясь, продолжал бежать.

Тогда звавший его молодой человек выскочил из окна, бросился на улицу и присоединился к французам, уже взбиравшимся на холм.

Между тем неприятель ожидал, когда пехота, посланная зайти в тыл французов, подаст знак своего приближения. Наконец выстрелы, раздавшиеся за деревней, возвестили об успехе маневра. Австрийцы были уверены, что победа близка. Каково же было их удивление, когда дым, покрывавший окрестности, рассеялся, и они увидели совсем близко французских солдат, шедших в боевом порядке.

Это было так неожиданно, что австрийский генерал растерялся. Он не понимал, как горстка французов осмеливается атаковать его, когда их поражение казалось неизбежным. Он осведомился у своих офицеров, не получил ли розентальский гарнизон подкрепления, сам навел подзорную трубу на окрестности, стараясь решить вопрос, что же могло оправдать это до глупости дерзкое предприятие, и наконец отдал приказ отразить атаку.

Но Вернейль сумел воспользоваться минутным замешательством противника. Когда пули засвистели над головами его солдат, они были уже у подошвы возвышенности, где каменные выступы защищали их от выстрелов. Густой дым не замедлил снова покрыть холм, обе стороны не видели друг друга и стреляли почти наугад. Вернейль приказал своим солдатам не тратить времени и быстро идти вперед. Сам он шел все время в голове отряда, не замечая, что какой-то человек, не носивший французского мундира, неотступно следовал за ним. Капитан не оглядывался назад; опьяненный атмосферой боя, он с неистовством размахивал саблей. В редкие затишья между выстрелами слышно было, как он кричал:

- Вперед! Вперед!

Огонь австрийцев наносил большие потери нападавшим. Земля была усеяна убитыми и ранеными. Когда отряд достиг вершины холма, он вынужден был остановиться, чтобы поправить расстроенные ряды.

Арман приказал солдатам растянуться в одну линию и пустил их на австрийцев. Не дойдя до них шагов десять, он скомандовал стрелять.

Этот залп произвел магическое действие. Большая часть выстрелов, сделанных почти в упор, положили много австрийцев. Вернейль, не давая времени неприятелю опомниться, приказал идти в штыки, сам устремился к пушкам и принялся рубить артиллеристов.

Каждому французу приходилось драться с несколькими противниками одновременно. Поэтому, несмотря на храбрость и ожесточение нападающих, никто не мог предвидеть, какая из сторон одержит победу.

В эту критическую минуту Арман действовал с такой отвагой, какая могла быть объяснена только его желанием умереть. С пылающим лицом, с горящими глазами, он поверг командира орудия, когда другой артиллерист зарядил свой мушкетон и прицелился. Капитан не видел этого движения.

- Берегись, Арман Вернейль! - раздался голос за его спиной.

В следующий миг чьи-то руки обвились вокруг его тела, и тут же раздался выстрел. Руки разжались, и человек упал, пораженный пулей.

Арман обернулся. Его спаситель лежал на земле весь в крови. Это был молодой человек, следовавший за Арманом из Розенталя и присутствия которого он не заметил во время боя. На этот раз, едва Вернейль бросил взгляд на лицо юноши, уже тронутое печатью смерти, он узнал его и испустил раздирающий крик.

- Лизандр! - воскликнул Арман, выронив саблю. - Ты ли это?

- Да, это я, - прошептал раненый с болезненной улыбкой. - Ты покинул меня, и я пришел тебя искать.

- Но как же это случилось? Боже мой! Рана, кажется, очень серьезна... Ты умираешь за меня, ты умираешь за меня... Это невозможно!

- Друг, - продолжал Лизандр с кротостью, - вот видишь, какое страшное пробуждение после стольких прекрасных грез! Но я не жалею ни о чем, судя по тому, что я увидел здесь, недолго бы продлилось желание мое жить среди этих людей... Притом смерть моя послужит тому, кого я люблю так сильно, она сгладит бесполезность моей жизни.

- Но я не хочу, чтоб ты умирал! - закричал Вернейль с отчаянием. - Я не хочу быть причиной гибели тех, которые были привязаны ко мне в счастливой Потерянной Долине... Тебя спасут! - Он взвалил Лизандра на плечи, спеша вынести его с поля боя.

- Арман, это бесполезно, - говорил молодой человек. - Подумай о своей собственной безопасности... Ах! Бедный отец мой прав, мир очень зол! Арман, не думай обо мне, побереги себя для Галатеи, которая любит тебя. Я должен был уйти, не предупредив ее, но что станется с ней, если ты погибнешь? Смерть моя, без сомнения, изменит многое... Ты явишься к моему отцу... печаль переломит его упрямую душу, он отдаст тебе руку Галатеи, и все вместе вы вспомните меня и пожалеете о бедном Лизандре.

- Галатея... - повторил Вернейль. - Так ты не знаешь... - И присовокупил тихо, как будто про себя: - Пусть и не знает, пусть не узнает никогда!

Направляясь к деревне, где рассчитывал найти помощь, Арман не ушел бы далеко, неся на себе Лизандра, если бы не счастливое совпадение.

Между тем как на батарее продолжалось сражение, со стороны Розенталя показался небольшой отряд французов. То был Раво, который, рассеяв неприятеля, намеревавшегося обойти Розенталь с тыла, спешил принять участие в схватке на холме. Панический страх овладел австрийцами; они подумали, что это авангард подкрепления, посланного французской армией, стоявшей в нескольких милях от деревни, и разбежались, побросав оружие.

Равнодушный к победе, Арман предоставил своим солдатам преследовать бежавших и продолжал спускаться к деревне. На полдороге он встретил Раво и его отряд.

- Ну что, Вернейль, - закричал лейтенант с торжеством. - Я же говорил, что мы их отчешем! Однако надо отдать тебе должное, ты лихо повел дело... Но кого это ты несешь? Это не наш солдат.

Арман не отвечая, прошел мимо, между тем как Раво поспешил принять участие в разгроме австрийцев. Он прибыл вовремя, и вскоре поле боя было очищено от неприятеля. Вернейль достиг пасторского дома, где однажды он уже нашел убежище. Дверь была выломана, стекла в окнах разбиты. В ту минуту, когда он вошел, Пенофер и его дочь, оставив погреб, печально разглядывали опустошения в своем жилище. Мебель была переломана, а в крыше пушечное ядро пробило огромную дыру.

Несмотря на это, они обрадовались, увидев Армана.

- Он жив! И не ранен! - воскликнула Клодина.

- Наконец-то вы вспомнили о своих друзьях, капитан Вернейль, - сказал пастор, подходя к нему и пожимая руку. - Ну, лучше поздно, чем никогда... Боже! - присовокупил он, видя, что Вернейль осторожно положил потерявшего сознание Лизандра на матрас, который солдаты использовали, затыкая им выбитые стекла. - Кого вы принесли?

- Бедное дитя, достойное вашего великодушного сожаления, господин Пенофер. Защищая меня, он получил ужасную рану и спас мне жизнь.

Клодина поспешила к Лизандру, чтобы оказать ему помощь, и, взглянув в лицо молодому человеку, удивленно вскрикнула.

- Отец, - сказала она. - Вы не узнаете его? Это... Это...

- Это тот молодой француз, такой скромный и робкий, который утром пришел в Розенталь, - кивнул пастор. - Мы не смогли допытаться, кто он и откуда. Он интересовался, пришли ли вы в деревню. Тогда прошел слух, что вы с лейтенантом Раво отправились осмотреть окрестности. Этот молодой человек попросил позволения подождать вас здесь. Казалось, он с большим нетерпением желал видеть вас и говорить с вами. Но скоро началась стрельба, и...

Говоря это, пастор осмотрел рану Лизандра и печально покачал головой.

- Пуля задела легкое, - проговорил он. - Он с трудом дышит, он задыхается... Надежды нет.

- Я отправлюсь за лекарем нашей полубригады, - сказал Арман. - Это сведущий человек, он успеет, может быть... Лошадь! Мне нужна лошадь!

Пенофер удержал его за руку.

- Это бесполезно. Не удаляйтесь, несчастный начинает, кажется, приходить в сознание...

Действительно, Лизандр сделал судорожное движение. Глаза его открылись и остановились на Армане, как бы призывая его подойти поближе. Арман склонился над ним.

- Галатея... - простонал молодой человек, ища его руку. - Не забывай Галатею... она тебя любит... Скажи моему отцу...

Он не договорил. Легкий вздох слетел с его губ, голова откинулась.

Вернейль зарыдал. Пастор и Клодина, преклонив колени подле трупа, молились со слезами на глазах.

На другой день в подкрепление розентальскому гарнизону подошла дивизия, и генерал публично поблагодарил Вернейля за храбрость под радостные восклицания солдат.

ГЛАВА XI. ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

В один весенний день 1805 года карета, запряженная четверкой лошадей, катилась от Цюрихского озера к деревне Розенталь. Двое слуг в ливреях, сидевшие на передке кареты, сопровождали путешественников. То были два француза, они ехали из Франции через Женеву, и всю дорогу беззаботно сорили золотом. Тот из них, который был помоложе, носил офицерскую ленточку Почетного легиона, а этот знак отличия говорил о многом. К тому же нескромность слуг, охотно оставлявших трактирщиков в уверенности, будто господин их - друг императора, послужила тому, что от Женевы до Цюриха все были убеждены, что путешественник, о котором идет речь, был действительно посланник или по крайней мере один из тех адъютантов, которые в те времена бороздили Европу с целью подготовить преобразование ее по капризной воле Наполеона.

По мере того, как карета подъезжала к Розенталю, путешественники, казалось, все больше волновались. Когда вдали показались красные кровли деревенских домов, военный с ленточкой Почетного легиона, не отрываясь от окна, с любопытством всматривался в пейзаж, который, судя по всему, внушал ему мысли грустные и тяжелые. Смуглое лицо его омрачилось, он хранил молчание, и два или три раза подносил руку ко лбу, будто прогоняя скорбные воспоминания.

Между тем ничто не напоминало здесь о былом сражении. Холм, с вершины которого австрийская артиллерия громила розентальские дома, был покрыт зеленью, на том месте, где стояла батарея, мальчик пас коров. Поля были тихи и пустынны. В садах под лучами теплого майского солнца распускались почки миндальных и персиковых деревьев, зеленели всходы на полях. Проломы в крышах и стенах были починены, разрушенные дома вновь отстроены.

На другого путешественника с огромными усами и жесткими вьющимися волосами перемены эти, казалось, производили совсем не то впечатление, как на его товарища: он рассматривал все с явным удовольствием. Усач был старше своего спутника лет на пять, но угреватая кожа и наметившееся брюшко отнюдь не молодили его, а лицо портил широкий шрам на лбу. Кавалерская ленточка тоже украшала петлицу мужчины.

Время от времени он издавал радостные восклицания, но друг его, казалось, не слышал их.

- Ах, полковник, - сказал он наконец, потирая руки, - что за чудесные воспоминания пробуждают эти места! Австрийцы получили здесь такую взбучку, от которой, думаю, долго чесалось у них... Сущее удовольствие вспомнить об этом: точно хорошая порция водки на голодный желудок во время быстрого марша!

Тот, к кому относились эти слова, откинулся на подушки и закрыл руками глаза, испустив глубокий вздох.

- Ты никогда не любил вспоминать об этом, - продолжал усач, - между тем, господин полковник, позвольте старому товарищу сказать вам, что тут не произошло ничего такого, чего вы могли стыдиться.

- Эти места, исполненные для тебя таких приятных воспоминаний, - ответил полковник изменившимся голосом, - напоминают мне о самых мучительных минутах в моей жизни.

- Вот чего я никак не могу понять, если только хандра твоя не связана со смертью того молодого человека, который...

Он не договорил, увидев, что лицо его приятеля исказила болезненная гримаса.

- Пожалуй, оставим этот предмет, - вздохнул он. - Хотя твое необъяснимое отвращение к этим местам огорчает меня тем более, что я сделаю тут, возможно, бессрочный привал...

- Что ты говоришь, Раво? - рассеянно спросил Арман Вернейль, которого читатель, без сомнения, узнал в полковнике. - Ты хочешь оставить службу?

- А почему бы и нет? Послушай, дорогой мой Вернейль, я вытесан совсем не из того дерева, из которого делают генералов и маршалов Франции. К тому же мне сорок лет, я капитан, имею орден, карьера моя сделана, и остается только одно: быть убитым или изувеченным в каком-нибудь сражении, а это ж ремесло мне наскучило. Вот я и решил, если дела пойдут на лад, снять мундир и поселиться в этом мирном уголке. Обзаведусь женой, ребятишками, кроликами, стану попивать пиво, продавать сыр и буду счастлив.

- Но зачем же, Раво, удаляться именно сюда, в Швейцарию, а не остаться во Франции?

- А ты разве забыл малютку Клодину, дочь протестантского пастора? - сказал Раво, бросив искоса взгляд на полковника. - Если так, то тем лучше, потому что, хотя и давно это было, а я помню, что девочка питала слабость к тебе. Знай, Вернейль, что в тот день, когда мы оставили деревню, я объяснился с прекрасной швейцаркой. Правда, мы насилу понимали друг друга, потому что она довольно дурно говорит по-французски, а я не более силен в немецком. Между тем я признался ей в своей страсти сколько мог красноречивее и назначил свадьбу после моего возвращения, которое, по тогдашним моим расчетам, должно было последовать по окончании военной кампании. Она обещала ждать. К несчастью, война затянулась, но наконец-то я здесь. В протестантских семьях обещание священно, потому я уверен в Клодине. Жениться на прелестной девушке, о которой я столько думал на биваках, в гарнизоне, в худые и хорошие дни! Посуди, Вернейль, имею ли я причину радоваться своему возвращению в эту благословенную деревню!

- Дай Бог, чтобы все исполнилось по твоему желанию, - произнес Арман.

Последовала минута молчания, в течение которой слышались только стук колес и хлопанье бича.

- И все-таки, Арман, - снова заговорил Раво, - я не могу объяснить себе, как это при крайнем отвращении к этим местам ты решился предпринять путешествие. Я не смел беспокоить тебя вопросами, но...

- Ничего нет проще, - не дослушал его Вернейль. - Я сделал это по приказу императора. Разве такой причины не достаточно для солдата?

- Без сомнения, без сомнения! Однако ты говорил, что не имеешь никакого дипломатического поручения к швейцарскому правительству.

- Ну, видно придется рассказать тебе обо всем и попросить совета насчет теперешнего моего положения. Если я не открылся тебе раньше, то вовсе не из недоверия, а потому что хотел предварительно сам хорошенько подумать и уяснить себе кое-что, и теперь еще представляющееся мне темным. Итак, слушай.

Дней восемь назад я отправился в Тюльери. Лишь только император заметил меня, он подошел ко мне и отвел к окну.

"Полковник Вернейль, - сказал он мне тем отрывистым тоном, который тебе известен, - на днях я кое-что узнал о вас. Повидайтесь с министром X. Он желает вам добра и расскажет вам о моих намерениях относительно вас".

Затем он ушел, оставив меня в изумлении и беспокойстве. Несмотря на видимую благосклонность императора, в тоне его чувствовалась ирония, не предвещавшая ничего доброго.

Я провел тревожную ночь и на другой день с утра поспешил к господину X, который, ты знаешь, один из самых влиятельных министров, и спросил у него, в чем дело.

Он принял меня дружески и сказал:

"Не тревожьтесь, полковник; император любит вмешиваться в дела своих офицеров, к которым питает особую привязанность. Вам известно, что в настоящее время он старается восстановить старое дворянство. Вы принадлежите к родовитой дворянской фамилии, а по личным заслугам достойны сделаться главой своего восстановленного рода. Чтобы дать вам средства достигнуть этой цели, император решил женить вас, и сам пожелал найти вам невесту".

Тут министр остановился и бросил на меня проницательный взгляд. Я был смущен, но все-таки почтительно ответил, что, несмотря на признательность за такую заботу, почитаю обязанности военной службы несовместимыми с супружеством.

- Как! - воскликнул Раво с ужасом. - Ты осмелился отвергнуть жену, которую сам император выбрал для тебя?

- Это не удивило бы тебя, мой старый друг, - задумчиво ответил Вернейль, - если бы ты не воспринимал как бред мои приключения в этих горах... Но дай мне закончить.

Министр хитро улыбнулся и сказал:

"Подождите, - вы не знаете еще, от чего отказываетесь".

И он принялся расписывать мне выгоды предполагаемого супружества. В жены для меня выбрали мадемуазель де Санси, дочь главнокомандующего артиллерией при Людовике XV. Рано оставшись сиротой, она воспитывалась другом ее отца, который взял девочку с собой в эмиграцию. После возвращения во Францию, они жила с воспитавшей ее семьей в отдаленной провинции. Говорят, красота мадемуазель де Санси превосходит всякое воображение. Сверх того, она имеет двести тысяч экю приданого, и император, благословляя наш союз, дает мне сто тысяч экю и титул барона.

Однако я повторил министру, что не хочу жениться, и привел все возможные доводы, но господин X остался непреклонен. Он дал мне понять, что если у меня в сердце и была какая-нибудь прежняя страсть, то это не может служить причиной отказа, что женятся чаще по расчету, чем по привязанности, что таким явным презрением к намерениям императора я навлекаю на себя неудовольствие его величества и что моя карьера может быть испорчена подобным промахом. Он столько наговорил мне, прибегая то к угрозам, то к рассуждениям, что я наконец уступил и обещал повиноваться.

И тут в серых глазах министра мелькнула та же ирония, которую я заметил во взгляде императора.

"Это не все, полковник Вернейль, - продолжал он. - В этих милостях, которыми вас осыпают, должна иметь свою часть и политика: император желает, чтобы по случаю вашего супружества с мадемуазель де Санси, вы представили ко двору тех из ваших родственников, которые больше не дуются на императорский двор..."

Я возразил, что никогда не имел сношений с родственниками, о которых он говорит. Ни один из них и не подумал протянуть мне руку помощи, когда я еще ребенком остался сиротой.

"Хорошо, - прервал меня министр, улыбаясь. - Тем скорее они признают вас, когда вы будете богаты и сильны... Вы только обратитесь к ним, и увидите, какое это произведет действие. Во всяком случае, невозможно, чтобы вы пошли к алтарю не в сопровождении старого друга моего, графа де Рансея, который, если не ошибаюсь, был вашим опекуном".

Я заметил, что очень давно не видел графа де Рансея, и вот уже больше пятнадцати лет, как его сношения со мной совершенно прерваны.

"Странно, - сказал министр. - Впрочем, Рансей большой оригинал. Одно время он был помешан на философии и нелепых утопиях и кончил тем, что в один прекрасный день исчез неизвестно куда... Но вы его родственник и должны знать место его убежища".

Я повторил, что ничего мне не известно о де Рансее. Министр, с сомнением покачав головой, продолжал:

"Благодаря предпринятой им предосторожности перевести свои поместья на чужие имена, де Рансей владеет большим капиталом. Мне нетрудно будет узнать имена его поверенных, которым он поручил собирать свои доходы. Я сейчас же напишу Фуше, министру полиции... Побывайте у меня через несколько дней и я сообщу вам адрес графа... Вы знаете, полковник, - доверчиво говорил он, провожая меня, - что его величество озабочен тем, чтобы при дворе видели графа де Рансея и некоторых других ваших знатных родственников. За границей утверждают, что мы окружены только плебеями и выскочками, уверяют, что знатные особы старой аристократии отказываются признать нас, и это весьма огорчает императора, который, как вы знаете, не любит плебеев. Эта слабость, может быть, но слабость великого человека, и мы должны уважать ее".

Аудиенция моя кончилась. Однако, спустя три дня я получил приглашение от министра и поспешил к нему.

"Добрые вести! - сказал он мне. - Фуше делает чудеса: дикарь наш найден, несмотря на тщательные предосторожности скрыться от любопытных глаз. Меня известили, что де Рансей живет в Швейцарии, в Цюрихском кантоне, в деревне Розенталь".

"Розенталь!" - невольно повторил я.

Министр пристально посмотрел на меня.

"Ах, да, я и забыл, - продолжал он, - в этом местечке вы совершили очередной свой подвиг... Так вот, вы должны немедленно отправиться туда".

"Немедленно, монсеньор? Но мне надо получить отпуск и соответствующие бумаги".

"Все предусмотрено, - ответил господин X, подавая мне бумагу, подписанную военным министром. - Вот необходимые документы.

Император поручил мне передать вам приказ ехать немедленно".

Я хотел было возражать, хотел просить объяснений, но не решился. Министр поспешил пожать мне руку, повторив, что всякое сопротивление с моей стороны может иметь весьма неприятные последствия, и тотчас оставил меня.

Тогда-то я и пригласил тебя, Раво, ехать со мной. Я чувствовал, что один не в состоянии буду предпринять путешествие, которое воскрешает в моей памяти мучительные переживания, и хотел иметь рядом испытанного друга...

Раво слушал эти объяснения с большим вниманием, поглаживая время от времени усы.

- Ей-Богу, полковник, - сказал он после некоторого размышления, - тут вовсе не о чем беспокоиться... Император хочет женить тебя на прекрасной девушке с большим приданым, и прекрасно! Еще он хочет, чтобы ты вернул ко двору своего родственника, этакого старого брюзгу в вышитых панталонах и с прической а-ля пижон, и тут я не вижу большого зла, если только тебе удастся поймать рыбку за хвост. Один я не принят в расчет в этом деле, и мне решительно ничего больше не остается, как окопаться здесь с женой, ребятишками и кроликами...

- К чему это, мой добрый Раво?

- К чему? - переспросил капитан изменившимся голосом, крепко сжав руку Вернейля. - К тому, что различие в чинах уже отдалило нас друг от друга. Арман, когда ты сделаешься мужем богатой девицы, когда ты будешь бароном, то, окруженный своими родственниками-аристократами, не сможешь признавать другом такого, как я, разночинца, который беспрестанно ругается и бранится, простака, которому суждено жить с подобными ему. Повторяю тебе, я сделаюсь крестьянином, беру отставку... Это всего лучше.

И крупная слеза блеснула на его щеке. Арман с жаром воскликнул:

- Неужели ты так дурно думаешь обо мне, Раво? Этот брак, которого я не желаю и который, быть может, умножит мои тайные горести, разве он заставит меня пожертвовать такой долгой и испытанной дружбой, как наша? Даже если бы я женился на герцогине, мой старый военный товарищ всегда будет иметь место у моего очага и в моем сердце.

- Вот это хорошо сказано! Благодарю тебя, Арман. Да, да, ты добрый малый, ты точно пятьсот фунтов снял у меня с плеч... Но как же ты собираешься отыскать этого графа Рансея?

- Меня уверяли, что в Розентале могут указать мне его жилище. Мы остановимся в трактире. Там, без сомнения, знают о нем.

В эту минуту они въехали в деревню, и жители, привлеченные хлопаньем бича, сбежались посмотреть на экипаж. Проезжая мимо прежнего жилища пастора, Раво заметил, что дом отстроен заново, и сердце капитана болезненно сжалось.

- Я не вижу Клодины, - произнес он, волнуемый мрачными предчувствиями.

В это время полковник рассматривал пышный мраморный монумент, возвышавшийся среди смиренных деревянных крестов на кладбище.

- Бедный Лизандр! - прошептал он, подняв глаза к небу.

Через несколько минут карета остановилась перед трактиром "Три аиста" в центре деревни. На шум тотчас прибежали трактирщик и его жена, маленькая толстая женщина с грудным ребенком на руках, между тем как трое других, постарше, теребили ее за передник. Кругом теснились праздные любопытные и множество ребятишек.

Трактирщик, краснощекий, курносый мужчина довольно плотного сложения, от которого исходил весьма сильный острый запах, потому что с должностью трактирщика он соединял еще должность сырного торговца, неловко снял шляпу, а его жена низко присела. Когда приезжие, торопясь избавиться от любопытных глаз, вошли в дом, Раво, взглянув в лицо трактирщицы, побледнел.

- Тысяча чертей! - пробормотал он. - Это... это верно или сестра или родственница моей милой Клодины Пенофер!

ГЛАВА XII. ГОСТИНИЦА

Полковник Вернейль, не заметив волнения своего товарища, поспешил спросить себе комнату. Трактирщик проводил его в самый лучший номер, находившийся на втором этаже, между тем как Раво остался с хозяйкой внизу.

- Давно ты поселился в этой деревне, любезный друг? - спросил Арман, опускаясь в кресло.

- Лет около шести будет, - ответил хозяин, коверкая французские слова. - Да, я женился, не прошло и года после кровавого сражения, когда Розенталь был почти разорен французами.

- Немцы тоже участвовали в этом разрушении, - чуть заметно улыбнулся Вернейль. - Но если так, то ты должен знать многих здешних жителей?

- Всех, сударь! Всех, от мала до велика, на несколько миль кругом... Самые знатные путешественники останавливаются у меня, и зажиточные буржуа часто собираются здесь отведать моих французских вин. Кроме того, я торгую сыром и имею сношения со всеми владельцами, фермерами и со всеми соседними мызницами.

- В таком случае ты знаешь графа де Рансея, или, по крайней мере, слыхал о нем?

- Знаю ли я графа де Рансея? Конечно, сударь! Это старый и почтенный сеньор, живущий в четверти мили от Розенталя, и такой, говорят, богач, что может купить весь кантон... Да, я знаю его, и не только его, но и виконта де Рансея, его сына, и виконтессу, его невестку, а также маленького Шарля, самого милого мальчика на свете... Прекрасная семья, сударь, и делает много добра. Граф проезжал здесь дня два назад, на обратном пути из Франции, и еще привез с собой какую-то даму под покрывалом, что вызвало большое любопытство всех наших соседей.

- Он приехал из Франции, говоришь ты? - удивленно переспросил Вернейль, подумав о том, какого стоило труда узнать в Париже адрес графа. - Разве он не постоянно живет у вас?

- У него есть здесь дом, сударь, но он и его семейство довольно часто путешествуют... Говорят, что они эмигранты, так оно, известное дело, приятно иногда побывать на родной стороне.

- А как давно живут они близ Розенталя?

- Не могу ответить вам, сударь, с точностью. Они уже жили здесь, когда я сам начал хозяйствовать в этой деревне. Помню только, что рассказывали много глупых басен насчет того, как они поселились тут... Но наш народ везде видит чудеса.

Вернейль не счел нужным выслушивать трактирщика дальше.

- Спасибо, любезный, - сказал он. - А не можешь ли ты посоветовать кого-нибудь, кто бы проводил меня к дому графа?

- Ничего нет легче, сударь, я сейчас скажу Фрицу. Он только наденет свое праздничное платье и будет к вашим услугам.

- Хорошо, только поспеши.

Трактирщик направился было к двери, но Арман окликнул его.

- Постой, - сказал он. - Есть и другие лица в Розентале, судьба которых тоже интересует меня... Скажи, жив ли почтенный пастор Пенофер?

- Как! Вы знали господина Пенофера? - спросил трактирщик с удивлением. - Увы, сударь, бедный старик уже три года как умер.

- Это был достойный человек, - вздохнул Вернейль. - Я никогда не забуду услуг, которые он оказал мне... А его дочь, милая Клодина, с ней что сделалось?

- Вы знали также и Клодину? - вскричал трактирщик, отступая на шаг. - Это как? Я никогда не слыхал...

- Что же тут удивительного? - Арман не мог удержаться от улыбки при виде его испуганной физиономии.

- Так вы, сударь, не знаете, что Клодина, дочь пастора...

В эту минуту разговор был прерван шумом внизу. Это была нестройная смесь мужских и женских голосов, детских криков, стука кастрюль и котлов, катавшихся по полу. Трактирщик с беспокойством прислушался.

- Что это там такое внизу? Извините меня, сударь, надо пойти посмотреть, что случилось.

Но не успел он дойти до двери, как шум послышался уже на лестнице. Кто-то поднимался по ней, крича и ругаясь ужаснейшим образом. В комнату вбежал Раво, с горящими глазами, с пеной на губах.

- Ах, мой друг, какой стыд, какой позор! - закричал он, не замечая трактирщика, который жался в углу, ни жив ни мертв от страха. - То была не сестра ее, не родственница, а она сама, она, неблагодарная, глупая, вероломная! Я не хотел верить этому сначала, но она сама призналась! Зачем я не убил ее после подобного признания!

- В чем дело, Раво! - спросил Вернейль. - О чем ты говоришь?

- Позор! О Клодине я говорю, о Клодине Пенофер, о презренной Клодине!

- Что же сделала бедная девушка, чем она заслужила подобные оскорбления?

- Что она сделала? Она нарушила клятву, она не дождалась меня... Через несколько месяцев после моего отъезда она отдала свою руку другому! Сейчас она дерзнула утверждать, обманщица, что ничего мне не обещала, что мы не поняли друг друга в последнее наше объяснение, потому что я не знал по-немецки, а она очень дурно говорила по-французски, как будто я не употреблял доказательств, таких доказательств, что самый бестолковый дурак мог бы все понять! Арман, она вышла замуж за какого-то олуха, от которого уже имеет четырех детей, и пятого готова родить! Не стыд ли это? Да, мой друг, она осуществила мои самые счастливые планы, но с другим: ребятишки, кролики, сыр, все есть... Надобно удавить этого дуралея, который отбил у меня Клодину. Да, гром и молния, я уничтожу его, растопчу ногами!..

Бедный трактирщик слушал все это, не смея вздохнуть. Раво, шагая взад и вперед в крайнем раздражении, наконец увидел злополучного супруга Клодины и бросился к нему.

- Раво! - закричал Арман. - Достойно ли это честного человека, воина?

Раво немного остыл.

- И точно, полковник, - сказал он, - мы будем благоразумнее. Как тебя зовут? - спросил он у трактирщика.

- Сигизмунд Вольф, - ответил несчастный, весь дрожа.

- Ну, Сигизмунд Вольф, вы оскорбили меня и должны дать мне удовлетворение... завтра утром я буду ждать вас с моим другом за стеной кладбища. Выбор оружия предоставляю вам!

Эти слова были произнесены с большим великодушием. Трактирщик, ободренный этим, осмелился возразить:

- Боже мой! Да чем же я оскорбил вас, сударь? Неужели тем, что женился на Клодине и сделал ее матерью четверых детей?

- Молчи, не говори об этом, гром и дьяволы! - зарычал Раво. - Ты слышал? Завтра утром!

- Я не хочу драться. У меня большая семья.

- Тем лучше, ты должен подать пример храбрости своим детям.

- Я швейцарский гражданин и стану просить покровительства законов.

- А я буду иметь честь переломать ребра господину гражданину, выброшу за окно его мебель и подпалю дом.

- Это слишком! - вскричал Вольф, выведенный из себя. - Если так, я готов драться... я был маркитантом*(Маркитант - торговец, преимущественно съестными припасами и напитками, сопровождающий армию в походе.) в королевской армии. Я докажу храбрость!

В этот миг в комнату вошла Клодина, подслушивавшая на лестнице. Она тащила за собой вереницу ребятишек, которые плакали и пищали так, что хоть уши затыкай.

Клодина бросилась к ногам Вернейля и жалобно запричитала:

- Ах, герр Вернейль, сжальтесь над нами, спасите нас от этофо крофопийцы, который хошет стелать меня втовой, а тетей моих сиротами... Ей-Богу, я нишего ему не опещала... Я не знала тогта так по-француски, как теперь, я не мокла опещать ему, што пуду его тожидаться, потому что не любила его. Если пы то пыли фи, трухое дело, потому што фы пыли топры... Сащитите нас от этого слобного шеловека, который хошет упить моего муша!

Она попыталась даже поцеловать руку Армана, а дети продолжали вопить.

Арману, которому эта сцена была весьма неприятна, поднял Клодину и уверил ее, улыбаясь, что Раво не дойдет до такой крайности.

- Не обещай этого, Вернейль! - запротестовал тот. - Я им покажу, как насмехаться над солдатом республики! Я убью этого гнусного торговца сыром, или он убьет меня!

Клодина залилась слезами.

- Он хошет упить моего люпесного Сихизмунда! - повторяла она сквозь рыдания.

- Он хошет упить нашего баба, - вторили ей дети, удваивая свои крики.

И тут вдруг Раво разразился громким хохотом. Клодина с расплывшейся талией, плаксивым лицом и в заношенном платье совсем не походила на милую блондинку, когда-то столь свежую и проворную. А перемазанные дети и их трусливый отец с грубыми манерами скорее достойны были смеха, чем гнева.

- Позор! - воскликнул обманутый любовник. - Я был очень глуп, что так погорячился! Вот что сделалось бы со мной, если бы я обзавелся семейством!.. Прекрасную жизнь пришлось бы мне вести тут, мне, храбрецу и герою! Тьфу! - Обращаясь к Клодине, он продолжал с важностью: - Нет, моя милая, капитан Раво не намерен оставлять тебя вдовой, а детей сиротами. Живите и плодитесь. Даю вам на это свое позволение... К тому же упреки бесполезны. Сравнивая своего мужа со мной, ты должна быть довольно наказана за свою поспешность.

Капитан поглаживал свои усы, между тем как жена и дети осыпали ласками злополучного главу семейства, освободившегося от неминуемой опасности.

Наконец Клодина, спохватившись, боязливо подошла к Арману.

- Плаготарю, мой топрый герр. Фернейль, - сказала она голосом, в котором слышалась нежность. - Фы наш спаситель... пез вас, мошет бить, слушалось пы стесь польшие несчастия. Ах, я пошуствовала расположение к фам, как только фы в перфый рас пришли в Розенталь, и если пы фы пошел али...

- Извините меня, любезная госпожа Вольф, - прервал ее Арман, - как-нибудь на досуге мы предадимся воспоминаниям. Потолкуем о вашем достойном отце, и вы расскажете мне историю своего замужества. А теперь я попрошу вас, сударь, - обратился он к трактирщику, едва пришедшему в себя от передряги, - дать мне проводника в жилище графа де Рансея.

- Графа де Рансея! - повторила Клодина. - Што ше фы не скасали мне этофа, топрый мой герр Фернейль? Управитель графа фнизу, штет, кохта фы мошете принять ефо.

- Возможно ли это? Он спрашивал меня? Как де Рансей мог узнать о приезде моем в Розенталь? Но велите войти этому человеку, сударыня, велите войти сейчас же!

- Этот упрафитель, - сказала, улыбаясь, Клодина, - мошет пыть, не софсем не исфестен фам...

- Довольно, ради Бога, Клодина! - нетерпеливо оборвал ее Арман. - Велите немедленно войти управляющему графа!

Семейство Вольфов покорно удалилось. Раво тоже сделал несколько шагов к двери со смущенным видом, как будто боялся, что Арман станет упрекать его за вспыльчивость, но Вернейль и не думал об этом.

- Останься, - сказал он ему. - Зачем ты оставляешь меня? У меня нет от тебя секретов.

Раво не успел ответить, потому что в комнату вошел человек, в котором Арман с первого взгляда узнал Гильйома, друга и поверенного Филемона.

Он изумленно вскрикнул, между тем как Гильйом невозмутимо подошел к нему и поклонился с достоинством.

Вернейль наконец преодолел волнение.

- Вы... - сказал он хриплым голосом. - Это вы теперь управляющий графа де Рансея?

Гильйом утвердительно кивнул. Раво тоже узнал Гильйома.

- Да это мой старый знакомый! - воскликнул он. - Так, так! Мы с ним имели не одну беседу по случаю исчезновения одного капитана, которого он спровадил куда-то и не хотел говорить, куда именно.

- Надеюсь, - сказал Гильйом с почтительной улыбкой, - что Арман де Вернейль простит мне несколько грубое обхождение с ним в последнее наше свидание?

- Я заслужил это, - ответил Арман. - И ужасные несчастья, последовавшие за этим, доказали, как я был виноват. Но, пожалуйста, Гильйом, - продолжал он, подходя к нему и понизив голос, - скажите мне, что случилось с бедным стариком, которому я так дурно отплатил за гостеприимство? Жив ли он еще? С ним ли его любезные дети, Эстелла и Неморин?

- Все живы, сударь, но есть горести, которые неподвластны никаким утешениям.

- Знаю, Гильйом, слишком хорошо знаю. Впрочем, как бы ни были несчастны жертвы моих прежних безрассудств, все они страдают меньше меня. Они испытывают только сожаления, а я чувствую терзания, мучительные терзания, не дающие мне покоя ни днем, ни ночью... - Рыдания мешали ему говорить. - Гильйом, в другое время мы поговорим о чувствах, все еще живущих в моем сердце, а теперь я должен осведомиться о своем родственнике де Рансее: вы имеете ко мне какое-нибудь поручение?

- Действительно, сударь, эти воспоминания заставили меня позабыть, зачем я пришел... Граф и дети его, то есть виконт и виконтесса де Рансей, узнав из письма, пришедшего сегодня утром из Парижа, что их почтенный родственник, вероятно, будет нынче в Розентале, просят его располагать их домом как своим собственным на все время, которое он намерен пробыть здесь. Мне поручено немедленно проводить вас к графу.

Арман подумал несколько секунд, прежде чем ответить.

- Что ж, я иду с вами, Гильйом. Но я здесь не один, а приглашение графа относится, без сомнения, только ко мне одному...

- Это правда.

- Тогда я прикажу камердинеру доставить мои вещи... Извини меня, Раво, - обратился он к другу, - ты видишь, в каком я затруднении! Ты останешься здесь, но, само собой разумеется, ни в чем не будешь стеснен.

- Не беспокойся обо мне, Вернейль, - ответил капитан. - Сказать откровенно, я сделан не из того теста, чтобы тереться между графами и виконтами. Я очень теряюсь в подобном обществе. Уже через полчаса ругательства, которые вертятся у меня на языке и которые пришлось бы глотать, непременно задушили бы меня.

- В таком случае все устраивается как нельзя лучше. Только, пожалуйста, Раво, не заводи новой ссоры с хозяевами, ты понимаешь меня? Не делай нового скандала. Я прошу тебя об этом во имя нашей старой дружбы.

- Хорошо, хорошо, Вернейль, не беспокойся. Я обещаю тебе быть в самых лучших отношениях с семейством Вольфов, начиная от мужа и до последнего мальчишки... Так вот! - И он продолжал, понизив голос: - Для начала дело идет, кажется, совсем не дурно? Ваш старый родственник смиряется, значит, свадьба на мази... Что ж, в час добрый! Хотя сам я не женюсь, однако же других не стану отговаривать.

Он, вздохнув, пожал руку Вернейлю, и уже на лестнице Арман услышал, как капитан потребовал бутылку рейнского.

ГЛАВА XIII. ОТКРЫТИЯ

Арман де Вернейль и его проводник двинулись по направлению к горам, где шесть лет назад шестьдесят вторая полубригада одержала победу. Когда они миновали последние дома деревни, Гильйом указал рукой на широкую дорогу среди скал. Вернейль посмотрел на нее почти с испугом. - Это ведь дорога в Потерянную Долину? - спросил он.

- Точно так, - невозмутимо ответил Гильйом.

И продолжал идти вперед. Судя по всему, по дороге часто ездили экипажи; терновник и камни, загромождавшие ее прежде, исчезли. Можно было сказать, что это аллея, ведшая в замок какого-нибудь вельможи или в город. Арман, не зная, что подумать, с беспокойством вертел головой.

- Куда вы ведете меня? - проговорил он наконец.

- Я думал, что мсье догадался. Мы идем в Потерянную Долину.

- К Филемону?

- К графу де Рансею.

- Как?! Граф Рансей?..

Гильйом таинственно улыбнулся.

- Теперь я могу сказать то, что мне запрещено было открывать вам при свидетелях... Тот, кого вы знаете под именем Филемона, ваш родственник граф де Рансей.

Арман побледнел.

Берте Эли - Потерянная долина (Le Val-perdu). 2 часть., читать текст

См. также Берте Эли (Elie Berthet) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :